Лисы ходят неслышно сквозь ветер, и ветер поет.
Проступают на травах отметины - соль и йод,
облетают, задеты, соцветия - "да" и "нет".
След.
Лисы смотрят из бледных туманов, и мгла как кисель.
Расползаются швы, рвутся петли - кто жил, кто висел? -
В стылых венах тропинок тягучее - мед и яд.
Взгляд.
Лисы пьют из ручья, и вода ни горька, ни сладка -
она просто ничья, словно хлеб, упавший с лотка.
За околицей, ставнями мечутся - смех и страх.
Прах.
Лисы кажутся рыжими. Яркими как огонь.
Чернобурыми, словно ночь. Не тяни ладонь:
Вместо плоти под шелком меха - не кровь, не твердь -
Смерть.
Как зачастую следует ожидать, удачная литературная рецензия возникает тогда, когда для рецензента совпадают две предпосылки: добрая воля и актуальное видение. Само собой, и первое, и второе относится к предмету возможного рецензирования, так что ему надлежит быть таким, чтобы о нём захотелось сказать и имелось, что говорить. Но именно этот момент, как правило, непредсказуем.
Так, передо мной безымянный стих о лисах Асгет Ладарнэ - стих, который мог бы остаться незамеченным. В диапазоне восприятия он приходится туда, где об усреднённости, ввиду некоторой пространственной зримости образов, речь уже не идёт, но где образность ещё не превосходит уровень, на коем её элементы только запечатлеваются в мозгу, при этом не соприкасаясь с духом. Однако нельзя не учесть, что в целом те условия, соблюдения которых, как для поэзии, недостаточно, одновременно являются необходимыми для того, чтобы стих мог называться стихом. Это позволяет данному стихотворению выдержать критический взгляд рецензента, пусть тот и готов признать пред собою самим: здесь форма служит неведомой сути. Вернее всего узреть в этом особенность стиха, но тогда, чтобы стих стал доступен оценке, мне пришлось бы заснуть и увидеть мир глазами спящего.
Стих пускает нас в вязкую реальность сновидца, где всё прежнее оказывается немного иным, и только по какой-то закадровой логике удерживается в пределах привычного. Вещи здесь обнаруживают себя в несвойственной им динамике и не вполне естественном окружении, словно чья-то сонная прихоть смешивает "мёд" и "яд", "смех" и "страх" и так далее. Разницы нет: с тем же успехом на их месте могла оказаться любая другая пара слов, сходных по звучанию. Исключения составили бы разве что "хлеб" и "вода", если бы здесь не была проведена обратная операция, и традиционная для нашей культуры символическая пара не была разобщена ради сравнения одного с другим, что, как творческий ход, выглядит достаточно странно. Впрочем, всё это, вплоть до употребления автором тривиальных эпитетов вроде "бледные туманы" и "яркие как огонь", может быть, не имеет самостоятельного смысла, и присутствует затем, чтобы мог состояться финальный штрих - "смерть". Но этот-то штрих всё в итоге собой опрощает, как если бы "смерть" фигурировала ради красного словца, а заключительная строфа была выполнена по инерции, просто как резюме того, что у автора получилось сказать.
И всё же в строках сосредоточен своеобразный магизм. Он являет себя даже в том, что любая из начальных строф запечатана словом, созначным тому, которым открывается (например, "след" - "лисы ходят", "взгляд" - "лисы смотрят"). А ещё лисы почему-то кажутся яркими, рыжими, чернобурыми, тогда как такими им присуще бывать. Однако во сне всё возможно, ведь верно?
январь - февраль 2014 г.