Перцов Дмитрий Игоревич : другие произведения.

Их грезы были чисты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о добре. Начало будет редактироваться. Многословие в нем, понимаю, так и хлещет...


Их грезы были чисты. Их голос был подобен небесам

"Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны.

Умное лицо - это еще не признак ума, господа.

Все глупости на земле совершались именно с этим

выражением лица.

Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь"

Барон Мюнхгаузен из кинофильма "Тот самый Мюнхгаузен".

  
   Лесной народ жил в лесу.
   Несложно догадаться, правда? Такая простая задача для происков вездесущего, но засевшего в голове сознания, что и интерес к утверждению мигом пропадает. Разум творит чудо и владелец его чудесен, ибо способен временами управлять разумом. Исходя из наименования, он пробирается к какому ему угодно, а природе желанно, заключению, и строит там свои козни. Стоит лишь призвать к помощи щепотку логики и маленькую часть здравого смысла, как всё станет на свои места, аккуратно разложится по узким полочкам и воцарится мир во всея выводе - правдивом, неправдивом, неважно.
   А лес - это не просто родина для лесного народа. Это - их сущность; не быт, такой материальный, а небо, такое возвышенное. То, что составляет главенствующую часть их светлой, избранной солнцем души. Лес, как разум может определить, - это не совокупность деревьев и животных, а сердце божественного, неподвластное и необъяснимое явление. Понимая необъяснимое, а значит - не понимая его, разум загоняет себя в угол и растерянно ищет помощи у сердца. Но не стоит ставить ему в укор то, что ему не подвластно по ехидной задумке природы. Никто не мог понять лес и не может. А лесной народ понимал или, как говорили отдельные его представители, чувствовал, ощущал, соприкасался с этим чудесным явлением. Но и это не совсем верно. Эх, лесной народ... Как же светились ваши глаза, когда вы говорили о деревьях!
   Он жил лесом, он сливался с ним, он был им, воплощая собою зелень. Если говорить о лесе, то стоит говорить о его жителях, об этих людях, которые светом своих побуждений способны были на вещи великие, запутавшиеся уж в череде времен и канувшие за пределами знания. С них всё началось, ими всё и закончится, когда мир придет к равновесию, о котором постоянно твердят звезды.
   Но лес-то большой! А народу этого веселого так мало... Ну, вот... Двести, триста... Четыреста... Триста-Пятьсот... Ну, неважно.
   Лесной народ каждый день и каждый вечер с гордостью напоминал подрастающему поколению, сияющим несформировавшимся личикам, место своего жительства - маленькое очаровательное поселение в глубине леса, близ цепи непреодолимых, усеянных грубыми утесами гор. Не зная о высокомерии, даже не догадываясь о нем, он хвастался тем, что живет в этом укромном уголке, исполненным природным волшебством и одетым в чистую непорочную зелень. Интересный народ был лесной, относительно любопытный и бесконечно привлекательный. Он не ведал обид, не знал ни зла, ни тугоумия, ни жестокости. В кругах его жителей, подобно цветку, процветало счастье, и воспорхала, подобно бабочке, душевная гармония. И каждый ждал с наивностью ребенка момента восхождения солнца; и знал, что говорить при этом - а говорить нужно лишь улыбку, либо же петь ее, как делали многие. Да, искуснейшими певцами слыли жители леса! Понимание самой природы звука граничило с их же великодушностью, осознание ритма и мелодичности соприкасалось с их радостью, а с этими чувствами у них не было равных. Иногда к ним слетались соловьи, нахально требуя дать урок пения, и каждый раз получали своё, улетая довольными. Прилетали и ласточки, играя в птичьи громкие игры и рассказывая сплошные и только приятные вести. Ласточки не пели, им больше нравилось разговаривать. Время от времени на ужин захаживал медведь, разя своим юмором, а зайцы до того были трусливыми, что приходили лишь в позднее время, когда уже все спали, и об их приходе знали на утро, да и то - по догадке. Весело жил лесной народ, счастливы были дни его, светлым разнообразием наполнены минуты. Как жаль, что нельзя сейчас поставить точку в чудной истории о жителях леса. Ведь не все были согласны с таким окончанием...
  

***

  
   Кантазия ничто не могло застать врасплох - об этом он думал, когда проснулся однажды до восхода и больно ударился головой о низкий деревянный свод. Как рано! Сон прервался непримиримо резко, будто отдернулся, стоило местному лесному петуху пропеть свою самую противную песню, истерическую и пронзающую, горланя с надрывностью оголенного скромняги и восхищаясь собственным певческим голосом и великолепными вокальными данными. Кантазий недолюбливал эту песню, она сдавливала ему слух отсутствием запаха, и несколько раз он просил петуха не петь ее. Кантазий настаивал на приятных мотивах, он даже напевал их и словно внушал утренней птице свои гениальные идеи. Он наглядно объяснял, пританцовывал, корчил, изображал, показывал на пальцах, иногда увлекаясь и обнаруживая в своих пальцах игру и фигуры. Вел себя, словом, как... Стоит ли говорить о том, с каким выражением петух смотрел в ответ Кантазию? Как на... Петух - он, знаете...
   Поговорим лучше о Кантазии. Ох, сложна речь, если произносится она в честь Кантазия, человека, о котором временами строятся легенды. Ибо мало слов для описания его сугубой индивидуальности и своеобразии личности, схожей с воплощением иронии. Да-да, ограничена власть языковая, когда желание поведать о его характере и внешности, повадках, манерах и темпераменте рождается в чьей-нибудь голове! Ничего стоящего так и не вышло у этих голов, и отказались они впоследствии от этой идеи. Странный человек Кантазий, необычный, и все признают это, сходясь в единогласном, однако молчаливом мнении. Любят, но признают. И наблюдают, ехидно провожая приветливым взглядом его похожую на пляс походку, когда его отдельное от сознания тело бредет по несуществующим лабиринтам. Замечают все его странности и умиляются, а иногда и гордятся, что рядом с ними живет такой странный певец. По утрам, после радужного приветствия солнцу, он, в отличие от всех, не бежит умываться к ручью, а зачем-то разговаривает с мятой. Есть доступные слова? Завтракать в общем для завтрака месте он остерегается - уходит на ложбину, что недалеко, и ест там высохшие деревья, хрустя их с искрой в глазах, ибо живых он жалеет, хотя те позволяют за определенный обмен быть съеденными человеком. День он проводит у себя в комнате, занимаясь всякой, как все считают, ерундой (любят, но считают), а вечером, напевая себе под нос странный, непохожий ни на какой иной мотив, начинает яро танцевать, преображая свою походку в полноценное действо, и пристает ко всем, придумывая всё новые развлечения. Поет он и ночью, и никто не знает, спит ли он вообще. Он осторожен, и этим особенно выделяет себя от собратьев. Ему не хочется быть, как все. Зачем?
   "Обойдусь!" - подумал он, когда повторно встал со своей кровати, на этот раз - со всей присущей себе осторожностью, и крепко потянулся. Длинные волосы он собрал в хвост, грубоватые отделяя от нежных, и завязал кошачьими, подаренными ему недавно, усами - это недавно расщедрился гепард, который несся, пробивая собою воздух, по лесу и неожиданно наткнулся на Кантазия, с какой-то целью преградившего ураганной кошке путь. Словом, гепард от неожиданности и отдал свои усы.
   От лохматости Кантазий не избавился, а приобрел вид странного человека, обычный для себя облик.
   Он поздоровался со знакомой белкой, сидящей на окне и щелкающей удивленной мордахой с огромными щеками такой же немалый орех, сделал глоток дождевой воды, запасенной им с прошлой недели, промочил глаза, стремясь к освежению, и вышел наружу. Не медля, улыбнулся солнцу, отразил свет от белых своих зубов, и почувствовал себя свободным и каким-то полноценным. Чувства переполнились радостью, и он, смеясь, понесся к петуху, схватив с земли подвернувшийся под руку дрын. Петух замолчал, и, неуклюже перебирая крыльями, попытался взлететь. Кантазий засмеялся еще больше, затем, сказав петуху: "дурак, чего боишься?!", направился в другую сторону.
   Сделав вывод, что пока еще здесь тихо, лес сам, набрав полную грудь воздуха и сосредоточив и так вечно сосредоточенное на себе внимание, живо запел новую песню, предлагая Кантазию присоединиться. Оркестр зелени и хор животных, выбирая из репертуара свои излюбленные гармонии, ласкали слух каждого, кто даже еще не проснулся. Лестно отзывался лес обо всем в своих песнях, в каждом находил самое лучшее; тем, кому надо, давал советы. Летели бы годы, уходили бы века, уползали тысячелетия, а он продолжал бы лепетать, стремясь обрести уже обретенный идеал. Однако Кантазий молчал - он помнил о своей осторожности. Авось лес хочет заманить его в ловушку и не дать позавтракать?
   Лес пел всегда, даже когда никто не слышал этого...
   Проснувшихся жителей было мало, а навстречу и вовсе никто не попадался. Любил, так сказать, но не попадался. Кантазий прошел к дому старосты, возле коего росла мята, самый большой куст в округе, и завел с нею беседу. Когда тем для разговора не осталось, он по традиции направился в сторону ложбины. Люди уже повыскакивали с жилищ и приветливо ему улыбались, не имея при этом лицемерия. Он в ответ размахивал руками, и указывал на солнце - поглядите, мол, какое оно сегодня восхитительное. "Доброе утро!" - кричал он всем, и эхом отвечали ему то же самое, иногда меняя два слова местами. Струились голоса лесных жителей по прозрачной полосе звука, хрусталью звенели и змеями сплетались, красоту в единении воплощая; они смотрели друг на друга, словно старые друзья, не видевшиеся двадцать лет. Они любили друг друга всем сердцем, и берегли, как себя самих. Хорошие такие и славные.
   Ложбина приветствовала Кантазия шумом травяного прибоя. Он приблизился к ней с улыбкою, и сразу же удостоверился, что за ним никто не следует, ибо любил позавтракать в одиночестве. Так спокойнее, так чувствуешь себя в тихом, истинно святом храме, один на один с Богом, в дружеском общении с ним, а вокруг тихо играет музыка и понимающе смотрят извне иконы. Кантазий не знал, что такое храм и что такое иконы, но для него ложбина представала духовной обителью, деревья - святыми изображениями, а к природе он обращался, как к божеству, открывая пред нею сердце.
   А голод уже подступил, жадно обхватив живот и всё тело. Сухих веток - в изобилии, мертвые щедры. Кантазий приступил к трапезе, улавливая каждый шорох утреннего леса: одиноко опавший листик, раскачивающийся на воздушной колыбели и медленно засыпающий, шажки невидимой букашки, стремительно бегущей по своим делам, разговор травинок, полемика песчинок; он находил в них что-то новое, в несущественном отыскивал грандиозное, и, только закончил есть, как услышал дикие крики сверху. То были вороны, и до этого он никогда с ними не беседовал. Не приходилось, да и как-то...
   - Утро доброе, - сказал он им, сияя глазами, в которых кусочек солнца нашел для себя ложе.
   - Не доброе, - ответили птицы грубо и чуждо. - Не доброе, - повторили они.
   - Чего ж не доброе? - Изумился Кантазий. - Утро, да не доброе?! Я солнцу улыбался, и оно в ответ мне улыбалось...
   Он показал им язык и скрестил на груди руки, но про себя улыбнулся, хотя и удивился.
   - Глупый! Глупый! Беда идет к вам! К вам! Глупый ты! Хотят, чтоб не стало вас! Злые люди хотят, чтоб не стало вас! Их много! Много! Пять дней! Пять! Торопись! Торопись! Неуклюжий Кантазий!
   И вороны улетели прочь, повторяя в кровожадном полете режущие бытие слова, отскакивающие от каждого изумленного дерева и направляясь на странного жителя. Слова, всё хуже слышимые, но всё тяжелее бьющие хлестким рывком. Путь темных птиц пролегал в сторону поселения, оставив за собою глубокий след, исполненный в мрачных тонах, несущийся по небу и закрывающий свет.
   Кантазий остолбенел. Мысли спутались в густой клубок, и лишь через пару минут в клубке этом нашлись общие слоги: "Бы-с-тре-е до-мой..."
   Кантазий побежал. Не бегал он так с самого своего раннего детства, когда ничего, кроме бега, не делал, носясь меж деревьями за созданными воображением друзьями. Ветки били по лицу, точно мстили, дорогу преграждали твердые камни, солнце, не успев взойти в зенит, скрылось за большой грустной тучей. Сверчки бежали за жителем леса, и спрашивали, со боязнью в глазах спрашивали, в чем дело, почему так темно? Страх поглотил Кантазия, ибо жители леса доверчивые - они верят, потому что не обманывают. Трава стала вязкой, ноги проваливались в грязь, бежать стало невыносимо тяжело.
   Но силы не покидали ни на секунду, они даже возросли, поняв, что гложет хозяина. Оказавшись за чертой поселения, Кантазий тут же заметил сбор на главной площади. Не пели - шумели. Сухо, все еще ничего не понимая, но попытавшись схоронить страх в себе, он приблизился к людям. Когда внимательность стала более жесткой, он заметил на горизонте улетающих ворон. Крылья их теребили ветер, бумерангом прилетающий сюда - мокрый, свирепый, жестокий.
   И пригнал он больше туч, и тьма нависла над этой землею.
   Ливень хлынул на деревню жителей леса, опрокинув ведро неземных размеров, а они приветствовали даже его.
   - Не забудьте попрощаться с солнцем, когда решит оно заснуть, - тихо сказал староста с возвышения.
   Собрание было закончено. Кантазий всё упустил. Он метался от одного жителя к другому, теряя здравый разум, однако в ответ на все вопросы они только улыбались ему, и в улыбках скрывалась печаль.
   Кантазий рухнул наземь, и положил лицо в ладони. На улице не осталось никого - все разошлись по своим жилищам, и он, кажется, заплакал. "Убить" - проносилось у него в голове, "злые" - проскальзывало в подсознании. Ливень колотил сильно и больно, с ним пришел град. А град колотил еще сильнее, и Кантазий решил спрятаться под деревьями. Он не хотел идти домой, понимая, что тягостно там будет ему.
   Ближайшее дерево заботливо укрыло ветками слабое тело, и боль мигом ушла. Кантазий расслабил плечи и тихонько вздохнул.
   - За что? - Спросил он дерево после долгого молчания. Дождь продолжал идти, но его ритмичное хлопанье более не привлекало ничьего внимания. Тишина и леденящий покой. Кантазий наедине с деревом. Но оно молчало, и только укрывало ветками тело.
   Беда идет к нам. У нее страшный лик и сильные, цепкие руки. Беда колюча и ужасна, но... Как она выглядит? Как она хотя бы выглядит?! У нее есть рога, как у оленей? Или у нее огромные лапы и усы, как у пантер? Может быть, она маленькая? А как она говорит? Что у нее на уме? Зачем мы ей понадобились? Мы приветствовали солнце улыбкой, мы улыбались друг другу, мы пели вместе с лесом, и даже учили петь соловьев.
   Кантазий сидел, облокотившись о твердую кору. И твердость эта с каждой минутой переставала быть таковой. Она приобретала очертания тела Кантазия.
   Всё из-за того, что я напугал петуха? Нет, петух не обиделся... А если и обиделся... Определенно надо попросить у него прощения. Или, быть может, всё дело моем стремлении к осторожности? Нет, ну это совсем уж странно. Совсем уж это странно. Странно... Странно... Совсем.
   Мысли Кантазия начали походить на воинственные и неприятные крики черных, словно пустота, ворон, и он проснулся. Дождь не прекращался, подвижная стена застилала обзор, и только некоторые очертания да память помогали рисовать картинки. Но черный цвет всё больше доминировал средь других цветов.
   Уединение теперь не казалось умиротворяющим, а было полной его противоположностью. Хотелось, чтобы кто-то подошел, успокоил, обнял, может быть. Чтобы ласкою прижал к сердцу, зашептал колыбельную. Это момент воспоминаний о детстве. Нежный голос мамы, зовущей на ужин, игривые замечания папы, придумывающего красивые песни. И всё это утопает в глубинах забвения, и не обещает вернуться никогда. Кантазий словил себя на страшной и ужасной мысли: он не помнит лица своей матери и лица своего отца; их образы - словно дом, что стоит сейчас вдалеке деревни, закрытый дождем крохотный коттедж, с двумя или тремя, или четырьмя окнами...
   - Как спалось? - Спросили сзади, заставив встрепенуться Кантазия и отвлечься от воспоминаний.
   - Что за наглое дерево... - начал было он, медленно оборачиваясь. Резко вернулись и приобрели прежний оттенок грядущего конца грустные мысли.
   - Грядущего конца! - воскликнул он, и вновь закрыл лицо ладонями.
   - Не бойся, - бережно произнес маленький мужичок, дружественно улыбнулся, и аккуратно опустил мягкую, точно пушистую руку ему на плечо. Он подошел тихо, размеренно, походя на грациозную кошку. Но рот его не шипел, и не мурчала гортань, да и длинных усов не наблюдалось на пышных щеках, залитых дождем, поэтому сомнения отбросились сами собой.
   - Я вас знаю, - подняв взгляд и глянув снизу вверх на схожего с гномом человечка, произнес Кантазий. Детали в совокупности своей соответствовали этому образу: и одежда, и лицо, и длинная, мохнатая, седая от старости борода. Всё, как в сказках, которые рассказывала когда-то мама. Мама... Кантазий вновь попытался вспомнить, закатив влажные глаза, но тщетно.
   - Конечно, знаешь! - ответил почти гном. - Мы все здесь друг друга знаем.
   - И не говорите. - Попытался улыбнуться Кантазий, и тут же продолжил, медленно и обреченно задав гнетущий всё своё существо вопрос: - вы ведь слышали вороньи новости, Сомний?
   - Слышал, еще бы не слышать! Не было на моем веку вестей, похожих на эти. Хотя однажды вороны мне рассказывали кое-что, но это было в прошлом...
   - И что вы думаете? - Без улыбки поинтересовался Кантазий.
   - А ты что думаешь? - И в голосе Сомния не было ничего, кроме интереса, эдакого любопытства и детской наивности. Словно сама новость мало интересовала мужичка, а вот отношение к ней составляло главный стержень.
   Кантазий почувствовал некое облегчение. Сердце застучало в разы сильнее на мгновения, и так же быстро начало останавливаться, приближаясь к привычному ритму. Он понял, что всё прекрасно, чудесно, исправимо, если рождается заурядный диалог.
   - Я не знаю, что и думать. Мне, наверное, страшно.
   Старичок почесал свою бороду.
   - Страшно, говоришь? Интересное ощущение. Такое себе чуждое. Но, раз с ним столкнувшись, тянешься к нему снова - со временем. - Кантазий удивленно взглянул на собеседника, - знаешь, почему? Не удивляйся. Потому что страх уходит. Он захлопывает дверь за собой, иногда оставляя следы. И моменты прощания с ним кажутся медом, которым угощают каждую весну и каждое лето пчелы. Другое дело, что мед рано или поздно перестает нравиться, как всё рано или поздно перестает интересовать наши чувства и тело. Только любимое вечно ведь...
   Такой вывод не устроил странного жителя деревни.
   - Нет, я не хочу вновь чувствовать страх! - В сердцах Кантазий подпрыгнул на месте, - ведь страх - детище чего-то нехорошего! Он ведь не рождается на пустом месте. Вороны говорили...
   - Ты прав. - Перебил его Сомний. - У страха есть разные стороны, как и всего остального присутствует характер и отсутствие закономерности и стереотипности. Но об этом поговори лучше с сэром Анимусом, что живет на окраине. Я не знаток страха, посему мало с ним знаком. Логично, логично...
   - Хорошо. - Кантазий улыбнулся. Он знал Анимуса, как и любого другого жителя, это его дом так сильно заслонял дождь. - Мне даже не стало страшно, вроде как.
   Старичок медленно, опираясь на крепкий сучок, присел рядом с Кантазием.
   - Что ж, пока идет дождь, мы можем с тобой подумать.
   Заурядный диалог успокаивает, как крепкий зеленый чай с вазой домашнего печенья.
   - Давайте подумаем! - обрадовался Кантазий.
   Сомний не мешкал со своей репликой.
   - Для чего мы живем? - Вопрос показался бы неожиданным для кого угодно, но только не для Кантазия.
   И Кантазий воодушевленно ответил:
   - Мы живем, чтобы петь!
   Старичок кивнул и улыбнулся.
   - Скажи, мой милый друг, есть ли у тебя мечта?
   И словно ударил молотком по радости. На этот раз Кантазий поник. Он отвел взгляд и задумался. Воодушевление прекратилось, и ответ заставил себя ждать.
   - Сейчас нет. Но была раньше, - тихо, почти шепотом произнес он. Дождь капал менее резво, а солнце выходило из-за туч. Свет проникал на эти земли, и грел их своей добротой.
   - Расскажи о ней.
   Кантазий посмотрел на собеседника, а тот смотрел на него. Чистые, словно поверхность горного озера, глаза были устремлены в глубину его души. И он не смог не рассказать.
   - Неподалеку от моего дома я видел девушку...
   - Ты ее любишь? - Понимающе спросил Сомний.
   - Наверное, да. Или любил. Или люблю. Я не знаю. Но я перестаю быть собою, я не узнаю себя вовсе, черты мои меняются, я пою при ее виде, пою непонятно что! На меня смотрят довольно странно. А я при ее виде пою... Хотя и вижу ее только сердцем. Непонятно что пою, ей-богу.
   - Да, я слышал, - ухмыльнулся старичок, но Кантазий не обиделся, а продолжил:
   - А она, кажется, меня не любила и не любит.
   - С чего ты это решил?
   Кантазий внезапно замолчал. Не стал говорить и не стал петь, он ждал, вглядываясь куда-то вдаль. Старик не торопил, ожидание его устраивало. В мгновение дождь перестал, а солнце засветило так ярко, как никогда. Оно положило мягкие ладони на сгустки тьмы, и засмеялось вслед уходящим тучам. И воцарила на небе радуга... Кантазий грустно улыбнулся:
   - Однажды я видел, как она держит радугу. И их красоты словно сливались, одна восполняя другую. Вы можете сказать, что может быть красивее радуги? Не делая умного лица, поспорить с ее очарованием? Именно в тот момент я понял, что. Или кто... Непередаваемое словами ощущение. Но она посмотрела на меня, и понял я, что нет любви в ее глазах.
   - Так прям и понял?! - Изумился старик.
   - Да.
   - А что касается твоей мечты?..
   - Я мечтал о том, что поднимусь с нею ввысь, мы сядем на облако и запоем... И будем так петь, и сами небеса будут завидовать нашей любви.
   Старичок кивнул. Будто довольно. Они помолчали, и Сомний возобновил разговор:
   - А я мечтал о том, что поймаю феникса, и расскажу ему свой любимый анекдот. А потом отпущу его, и буду умиляться порывам его безудержного смеха.
   - Что за анекдот?
   - Ну, знаешь, про бегемота и кузнечика...
   И не успел он договорить, как Кантазий громко-прегромко рассмеялся. И старичок смеялся вместе с ним. Популярный в этих землях анекдот, над которым смеется не первое поколение.
   - Так что, вы поймали феникса?
   - Нет, не поймал.
   - Почему не мечтаете более?
   - Как это не мечтаю? Я действительно сказал, что не мечтаю? О, нет, дружок, я мечтаю, и еще как. И наступит день, когда я поймаю эту удивительное создание, рожденное в пепле...
   Кантазий построил в своём воображении ряд картинок, в которых фигурирует огненная птица и гном, гонящийся за ней и нашептывающий себе под красный от насморка нос какую-то радость, но затем вспомнил про предупреждение стаи ворон, и улыбка сошла с его лица.
   - Знаешь, о чем мечтает мой внук? - задал риторический вопрос старичок, и сам же ответил, - а я знаю. Он мне позавчера рассказал, воодушевленный и перебирающий мягкими ручонками. Его мечта о том, что нас станет больше. Ты подумай только. В сотни, в тысячи раз! И что мы будем петь по всей планете, и однажды наши голоса сойдутся в едином, неповторимом и божественном унисоне, и планета запоет с нами, а звезды присоединятся, покоренные пением.
   - Прекрасная мечта... - Кантазий опрокинулся на дерево и блаженно заулыбался, поя в чужой мечте, сместившей ворон дальше горизонтов сознания.
   - Знаешь, что? - Сказал старик.
   - Что? - не сразу ответил Кантазий, с трудом выбираясь из мыслей.
   - Ты должен написать стихотворение. Книгу или даже песню. Я не знаю, что означают эти слова - мне рассказали о них ласточки. Но я знаю, что никакой разговор не бывает случайным, даже приветствие или прощание! Обведи взглядом наш лес - и вырони из его образа хоть что-нибудь. Попробуй. Получилось? Природа создала его цельным, идеальным и гармоничным, как и нас с тобой, как наши действия, слова, и всё является частью чего-то большого и недоступного...
   И Кантазий провалился в свои чувства, падая, словно в глубокую яму и оказываясь в самом центре земли, где всё сходится в одной точке и мысль обретает плоть. Книга, стихотворение, песня. У меня есть пять дней. И диалог с Сомнием - начало моего пути. Мы говорили о мечте...
  
   Кантазий шел домой, ступая голыми, шершавыми, как кора стопами, по мокрой, очищенной дождем, словно умывшейся с утра траве. В воздухе витал запах росы, игриво стараясь прочистить обоняние и действуя на всё тело; атмосфера вновь становилась дружелюбной - пропели высокую ноту смелые птицы и квакнул вдалеке лягушачий квартет. Выйти под крышу воздуха, однако, решились немногие - большинство осталось дома наедине с близкими и собою, пытаясь осознать и объяснить нечто совсем новое и тем чуждое для них.
   Сам того не ожидая, как не ожидая ничего вовсе, ибо заполнена до самых краев голова, Кантазий пришел домой быстро. Дверь недовольно скрипнула, выражая свою усталость, разбавленную отчаянием, от этих ее ежедневных треволнений. Закрываясь, она будто смирялась со своею участью, заключенной в обреченности, подавая звуки более тихо и жалобно. Скрипнул также пол, когда нога Кантазия надавила на него силою притяжения и ступила в ограниченное стенами пространство; более доверчивым являлся скрежет зубов досок снизу - они, вероятно, привыкли, в отличие от двери, но делали это громче, чем подрезали что-то внутри в период обыденного состояния, когда обращается на скрип внимание. Сейчас не обращалось, оно проваливалось глубже, и там, верно, вызывало переполох.
   Солнце переливало свои оттенки в каждом уголке тесной комнаты, а тьма рассыпалась леденящими осколками, не успев заявить о себе. Кантазий взял с полки флейту, сделанную им из бука несколько лет назад во время прогулки на запад и с того дня нетронутую, и аккуратно подул, прикоснувшись губами к твердому дереву; струя воздуха разгадала замыслы Кантазия, и тихо заиграла мелодия. Стены встрепенулись и вздохнули в пленяющем восторге. Стрела совершенного вкуса вонзилась в пустое пространство, и победила его, повергнув в неопределенность. Флейта была чудесна - на таких играют, шутя и философствуя, свободные от оков земли ангелы. Изящество и тонкий вкус воплощались в вырезанном легкой рукой и пахнущем деревом инструменте. Рукой высокого искусства создана была она. Звуки, исходящие из флейты, баловались, толкались, сгущали незримые материи в нечто слышимое, являли тонкость и грацию, идеальное мгновение несуществующей жизни. В миг на окне показалась изумленная голова оленя. Его рога подергивались, а рот жевал траву и застыл на полужеве. Коснулась его души музыка Кантазия, и поймала за чувства острым крючком. Он позабыл о том, что сегодня провожал в свободную жизнь своё чадо, повзрослевшее так быстро, забыл о том, что дождь намочил его, что рога застряли в ветках, и боль от их освобождения позабыл. Он слушал, и вспоминал солнце, которое светит и делает сильнее всё тело, вспоминал дитя, родившееся вчера ночью при легком ветерке, маленького братца ушедшего, и думал о необычайно вкусной траве во рту, и всё это сходилось в одной мысли, возвышенной, единой и до боли приятной.
   Но Кантазий единственный, кто остался недоволен, и, прервав дикий поток музыкальной реки, отложил флейту в сторону. Когда-нибудь она может пригодиться, но сейчас она не поможет сделать из замысла форму.
   Как же, как выразить наболевшее? Книга, стихотворение... Неясные слова, только беспокоящие воздух. Как вода в пустом корыте. Кантазий присел на стул и выслушал старческое бормотание. Но никакой скрип сегодня не привлекал его внимания.
   По наслышке от ласточек он догадывался о значении странных слов, как малыш, простирая глаза, догадывается о прелести зрения. В голове вспыхивали незнакомые образы, бушевало наитие, неуклюжие формы неуклюже стелились в глазах. Промелькнуло мысленное сравнение с музыкой, имеющей схожую, такую же бесконечную природу, способную идти в любом направлении и развиваться по какой угодно окружности. Но как можно музыку передать словами?.. Как придать ей черты, контуры? Свести музыку под определение - разве допускает подобное Мироздание? Услышать ее - вот единственный путь, по которому стоит искать описание; в чувствах и ощущениях картина музыки останется до конца пребывания в этом мире, грешном ли, идеальном или обреченном - но украшенном хотя бы одной-единственной мелодией, которая может играть в голове и душе на протяжении всего существования. А слова... Слова не имеют могущества.
   Кантазий прижал руки к глазам. Стрекозами углубились вдаль потуги к раздумью.
   Кажется, ласточки приносили нечто, связанное с предметом тупиков. Смеялось утро, деревья гудели от избытка наигранного недовольства, а голос почему-то не слушался ни у кого, поэтому пели только дети. Мир, к слову, имел честь во всей полноценности услышать рождение новых талантов.
   Кантазий взял что-то очень тонкое и белое, с интересом покрутил в руках, осторожно понюхал и запах ему понравился. Ни на что не похожий запах... Он понюхал еще раз, и пряный аромат захватил его: голова пошла кругом, а перед внутренним взором разворачивались события за событием. "Бумага" - именно этим словом ласточки называли сию материю.
   Затем он взял маленький стеклянный пузырек с черной, как крыло ворона, жидкостью, пропустил сквозь него самый толстый солнечный луч, и чернота завибрировала звездочками. Какой красивый цвет!..
   "Это чернила" - вспомнил он странное слово. Их пить нельзя - ласточки это сказали с грандиозной уверенностью. Да и запах не впечатляющий.
   Еще ласточки сказали, что нужно перо. Ну, с этим словом Кантазий был знаком отлично.
   Петух! Да ведь это целый дом для перьев. Необходимо его найти, а заодно извиниться за утренний инцидент.
   Не раздумывая лишний раз, Кантазий выбежал наружу, воодушевленный достижением цели для обретения средств для достижения конечной цели. Внизу захлюпала почва, и редкие капли попадали на ноги, разлетаясь на более мелкие. Он не сумел удержаться от улыбки и веселой припрыжки. Грудь наполнилась жизненной силой, желание возросло с быстротой урагана.
   Петуха долго искать не пришлось - он сидел на своём месте, такой же пестрый, гордый и драчливый. Но теперь взгляд его был отсутствующим и пустым. Тяжкое зрелище, лишенное вдохновенности. И ему вороны успели накаркать... Бедный петушок. Кантазий приблизился, замедляя ход, улыбаясь и думая о пере. Но петух лишь мельком взглянул на человека, а затем вновь отвернулся. Кантазию показалось, что он увидел что-то совершенно противоположное радости в глазах петуха.
   - Ты чего такой... Невеселый? - спросил он у птицы, немного смутившись неожиданному открытию.
   - Странные вещи. Странные вещи вижу я каждое утро, каждый день и каждую ночь, - ответил равнодушно петух, глядя вдаль, и делая свой обычно противный голос философским.
   - И что же это за вещи? - Улыбнулся Кантазий.
   - Улыбка. Постоянная улыбка. Вы. Вы. Улыбаетесь. - Теперь голос стал прерывистым и недопонимающим. Недопонимание с выливающейся легкой озлобленностью.
   - Что странного в наших улыбках? - Кантазий искренне удивился, не ожидая такого странного ответа. Он подошел практически вплотную к петуху, чему тот не противился.
   - Завтра. Завтра утром мы поговорим с тобой.
   - Хорошо... - Кантазий отошел, споткнулся, и удивление уменьшилось. - Но из-за нашей улыбки быть невеселым... Я не способен предположить причины. Разве тебя не пугает нечто другое?
   Петух не возжелал отвечать.
   - Мне нужно перо... Ты можешь дать мне перо?
   - Бери.
   - Прости меня за то, что я тебя утром напугал.
   И вновь петух не ответил. Он отвернулся, прикрыв маленькие глазки, плавно перевел взгляд в никуда и о чем-то задумался, а Кантазий побрел домой.
   Дворы стенали пустотой. Тишина, какой не видело еще это место, обволокла каждый куст, каждую травинку, и ветер не гудел. Даже лес, будто надорвав голосовые связки, решил восстановить свои способности, помолчав. Звери лишь изредка подходили сюда, смотрели на обстановку, и убегали в поисках лучшего. Они думали, что сегодня не желают жители леса общения. Кантазий заглянул в окно единственного дома, стоящего на пути к своему, и увидел там сидящую в обнимку молодую пару. Парень нашептывал девушке слова, верно, любви, а та внимательно-внимательно слушала.
   Странный житель деревни смущенно отпрянул и прошел дальше, к своей обители. Он заставил скрыть все воспоминания о девушке с радугой, и не позволял им выходить наружу. Лишь изредка, когда спрашивали.
   Дверь скрипнула, шаги прозвучали всепоглотившей тишиной. Кантазий сел на стул, держа в руках длинное, острое перышко; белоснежное, словно солнечная грудь. Такое легкое! Такое... гладкое. Мягкое - таким даже по щеке провести, коснувшись слегка, и получить удовольствие. Интересно, а петух знает, что одарен этим? Определенно. Но он не ценит это, не способен - для него перья - как само собой. Глупец! Он доволен своим голосом, но не бережет его, а о перьях и думать не думает, хотя они - непосредственная часть его существования. Эх...
   Но по щеке водить Кантазий не собирался - не для того выдергивал он перо из хрупкой петушиной спины. А для чего? Что делать теперь?..
   Вот об этом он не думал. Он мысленно проносился над результатом, над целью, над своими чувствами, над предметами... А вот и предметы! Что с ними делать, как их использовать? Кантазий поник; когда воодушевление пылало на пике высокой горы, всё остальное как будто меркло: вот, я обрел цель, обрел! Страх сменился решением создать нечто новое, но теперь тупик, из которого нет видимого выхода. Кто захочет дать совет? Птицы? Знает ли кто-нибудь, что делать Кантазию?.. Даже Сомний не ведает ничего.
   А ведь не пришлось бы ломать голову, если бы не утренняя весть. Кантазий встал, и зашагал по комнате, выстукивая пятками беспорядочный ритм и обращая внимание на каждый звук и вспоминая скрипучий голос ворон. Они прилетели издалека, и сказали такие нехорошие слова! Они видели злых людей, злых! Кантазий приостановился: как это - злых? Злые - те, кто хочет, чтобы нас не стало. Вот что странно! И вовсе не улыбка, как говорил петух. Злые. Неправильные. Кантазий вновь сел на стул, и постарался забыть черный цвет крыла и попытаться сосредоточиться на таком же цвете чернил.
   Так в задумчивости он просидел до самого вечера, выглядывая время от времени из окна, и натыкаясь все на ту же, чуждую для этого места атмосферу. Один раз он пожелал солнцу спокойной ночи, и улыбнулся. И ничего не изменилось, и никакие посторонние звуки не нарушили канонов тишины.
   Настала серебристая ночь, ласкающая зелень, когда в обычное время все спят, кроме совы и ее друзей. Но сегодня не спал никто, сегодня каждый размышлял. Всё о тех же воронах, всё о тех же словах. Быть может, о чем-то личном.
   Но вот, дверь позади скрипнула, не меняя тягучего мотива. Кантазий обернулся, заспанными и категорически вдумчивыми глазами взглянул на потревожившего дверь. Черным силуэтом над ним возвышался незнакомец. Облаченный в черное, он скрывал своё лицо капюшоном.
   - Я пришел помочь тебе. Я умею записывать мысли. - Сказал он.
   И в голове Кантазия произошло нечто, чего он ранее никогда не испытывал, никогда, даже в детстве! Нечто абсолютно новое, но такое приятное и необычное... Ему внезапно захотелось сравнить этот голос с пером, одиноко лежащим на столе и ждущим своего часа. Гладкий, мягкий, лёгкий, которым хочется прикоснуться к щеке... Откуда такое?
   - Откуда ты? - вслух повторил вопрос Кантазий, меняя его направленность. Да, невдомек Кантазию было, кто стоит перед ним, не знал он ничего о человеке, зашедшем в весьма поздний час.
   - Не знаю. Разве имеет это значение? Это не имеет никакого значения. - Он стоял неподвижно, словно дерево в безветренный день.
   - Как тебя зовут? - Кантазий не боялся. В нем родилось ощущение безопасности, чудное состояние, когда кажется, что этому человеку можно доверить все, что угодно.
   - Как хочешь называй меня.
   - Можно тебя называть незнакомцем?
   - А вот так нельзя. Я не незнакомец для тебя. Ты отлично меня знаешь.
   - Но я никогда раньше тебя не видел!
   - Я ведь говорю - ты отлично меня знаешь.
   - Ну и ладно.
   Они помолчали. Незнакомец присел на соседний стул, впервые пошевельнувшись, но движений он делал самое маленькое количество - только необходимейшие.
   - Как ты думаешь, почему это произошло? - Безучастно, но заинтересованно спросил он.
   - Я и сам не знаю. Мы ведь здоровались с солнцем, не забыли...
   - Ну и что, что здоровались? Какое это имеет значение?
   - Здороваясь с солнцем, мы настраиваем себя на улыбку. И солнце, улыбаясь в ответ, делает наш день ярче.
   - Допустим. А если солнца нет? Ежели сталось так, что пасмурно? Каковы улыбки тогда?
   - Я... Я не знаю. Все равно здороваться с солнцем, и улыбнуться ему. Попросить его выглянуть. Хотя бы на минуточку! И улыбаться, зная, что не убежало оно, а сидит наверху, укутавшись в тучку.
   - А если ты не хочешь, чтобы оно было? Если тебе нравится, когда нет солнца?
   - Не нравится солнце?! - Кантазия охватило удивление. Он не сумел ответить сразу, его поразил вопрос, - я не встречал таких людей... Но в таком случае они поздороваются с кем-либо еще, и улыбнутся тому, с кем поздороваются!
   - А если им ничего не нравится?
   - Всегда есть способ настроить свой день на улыбку.
   - А зачем это делать?
   - Чтобы улыбаться, конечно! Ведь именно так день пройдет светлее и радостнее.
   - А ты когда-нибудь проводил день без улыбки?
   - Нет. И не хочу.
   - Ты никогда не грустил?
   - Я не знаю всех слов... Что ж, довольно ненужного. Ты говоришь, что умеешь записывать мысли? Давай начнем прямо сейчас!
   - Как пожелаешь.
   - Сегодня у меня произошел очень интересный разговор...
  

***

  
   Кантазий открыл глаза, и, не потягиваясь, без движений, осознал, что проснулся сегодня позже обычного: солнце светило, за окном шумели жители леса, но голоса их были встревоженными и не такими, как вчера. Он приподнялся, осторожно почесал затылок, затем погладил его. В нем приютилось ощущение, что никакого сна и не было, эдакое не имеющее обычного хотя бы малого провала время. Все мысли он помнил отчетливо, каждая ярко стояла в его голове, и все вместе они пели. Будто он работал всю ночь, без остановок, без окончания, вместе с незнакомцем, который обещал вернуться этим вечером. Хотя на самом-то деле они поработали не так и много. Или больше, чем кажется?.. "Действительно ли я спал?" - подумал Кантазий. Но затем убедился, осмотревшись, в абсурдности предположений. Завтра, верно, будет точно так же.
   Кто этот незнакомец? Куда он направился, вроде как улыбнувшись, но так и не сняв капюшон? И, самое главное, откуда он научился всему тому, что...
   Кантазий подскочил, ударился головой о потолок, развеселился, и подбежал к столу. Чернила аккуратно стояли в углу, закрытые деревянной пробкой. Рядом лежало перо с черненькой каплей на конце. А посредине - исписанный лист бумаги, олицетворяющий средоточие чего-то особенного. Сколько мыслей, сколько слов! И лишь две строчки в итоге. Кантазий понюхал, и простоял, так нюхая, тысячу мгновений. Затем положил лист обратно и умылся в дождевой воде. Сегодня у него много работы и это придает немало сил.
   Он вышел за дверь, улыбнулся и поприветствовал солнце. Солнце протянуло вечно молодую ладонь к его щеке, провело по ней и, словно благословив, пожелало счастливого дня. Перед дверью было пусто, все шумели ближе к площади. Там, верно, неорганизованное собрание, потому что, судя по всему, присутствие всех имеет место. Кантазий уже было направился к дому старейшины, когда задумался о том, почему же проснулся так поздно. Он уперся о деревянную стену своего дома и сделал важное лицо. Вчера ведь... Ах да! Петух! Он не пел сегодня. Петух, и не пел - вот несуразица! Кантазий взглянул на то место где обычно сидела птица - почему-то, оно было не рядом с домом самого петуха, а неподалеку от дома Кантазия, - невысокое дерево с сооруженной на нем специальной платформочкой для горластой птицы. И никого на ней нет. Только вымытая дождем поверхность. Дела...
   Голос сорвал, иль как? Посадил голос. Передумал петь. Разонравилось петь? Сменил интересы? Да разве возможно подобное для петуха? Нет. Исключая все остальное как недостоверное, остается одно, самое колючее: всё дело в воронах... Их новость отбила желание петь, как ветер выбивает из рук некрепко лежащую кружку.
   Кантазий убрал руку от дома, обрел равновесие и обнаружил в ладони занозу. "Тебя мне тут не хватало", - подумал он и легко вытащил, будучи опытным мастером в вытаскивании заноз. Затем вздохнул, вновь подумав о петухе, и направился к мяте. Он встречал на своем пути множество людей, и улыбался им, но чувствовал, что не так улыбается, как обычно. И они убирали от него взгляд, все больше улыбаясь траве.
   Мята была неразговорчива и Кантазий решил более не испытывать ее молчание с терпением, да и есть он не хотел, посему решил не ходить на излюбленную поляну с каким-то необычным ветром. К тому же, это - именно то место, где черные птицы вчера накаркали нехорошее. Сколько должно пройти времени, чтобы он сумел туда вернуться?.. А будет ли вообще это время? Пять дней!
   Кантазий покачал головой, и, медленно ступая на устало дышащую траву, приблизился к месту сбора людей. Его встретили улыбкой и безразличным в большинстве взглядом.
   Здесь было громко. Все говорили, все повышали голос и словно начинали петь, но без музыкальности. Не перебивая друг друга, старались выслушать, но толком не выслушивали - балаган, одним словом.
   - Нам надо уходить! - Кричали одни.
   - В скалу?! - Отвечали вопросом другие.
   И Кантазий, простояв совсем чуточку минут, осознал природу дискуссии. Не желая ждать верной гибели, ибо не верить воронам нельзя, часть людей предлагала сбежать с этого места. Покинуть его. Но для этого существует лишь два пути: навстречу "злым" уйти, либо скрыться в горах и дальше на восток. Первый путь не имеет возможности к выживанию, ибо, как говорили чернокрылые птицы, эти "злые" идут отовсюду, и нет пути для их обхода. Но горы... Горы - еще страшнее. Кантазий сразу, без раздумий принял одно-единственное решение. Он начал подходить то к одному, то к другому жителю леса, вглядываясь в глаза и будто по-отцовски интересуясь о мнении.
   - Я считаю, нам нужно идти на запад! Ведь наверняка есть способ как-то проникнуть сквозь этих непонятных и остаться незамеченными! - Сказал среднего роста мужичок с черной бородой и соломенной шляпой, оглядываясь по кругу и делая недоверительным свой взгляд.
   - Бежать в страхе ему же навстречу? - С ухмылкой произнес Кантазий.
   И ответа не последовало.
   - Скалы - не помеха! Горные медведи помогут нам. - Сказал другой мужичок, более низкий, но зато тучный и явно только что подкрепившийся.
   - Бежать в страхе в неопределенность? Скалы - не помощник для нас.
   И не было ответа.
   - Нам следует вырыть тоннели! Нам следует соорудить убежище! Нам следует... Нам следует...
   - Опомнитесь! - Проголосил Кантазий. - Нет иного выхода, кроме того, чтобы вернуться домой. Или остаться дома. Где наш дом, вы помните, собратья? Наш дом здесь. Мы либо выгоняем страх из своего дома, либо... Уносим его с собой куда-нибудь далеко, откуда не возвращалась еще душа человеческая.
   Всё умолкло. Всё задумалось и кивнуло. Люди, опустив головы, побрели по своим жилищам. Кто-то, проходя мимо Кантазия, хлопал его по плечу. Кто-то - благодарил. Один человек сказал ему: "Спасибо, что укрепил во мне чувство". "Спасибо, что показал правду" - сказал другой.
   - А ты уверенно говорил о страхе! - Незаметно подкрался Анимус и улыбнулся. - Пойдем ко мне? У меня есть свежий мед. И чаем тебя угощу.
   Молча, они дошли до обиталища человека, ведающего о страхе. Как и думал Кантазий, на что он и рассчитывал. Судьба благоволила его планам.
   Анимус являлся человеком высоким и чем-то напоминающим дерево - основательным, но не мягким, без излишней мимики, не перенасыщенный пестростями. Очень ровным, гармоничным, статным. Руки его напоминали продолжение тела, иногда они даже сливались с ним, а ноги вростали в землю и твердили о нерушимости природы своей. Когда он говорил, он водил туда-сюда глазами, даже то вверх, то вниз, словно ища в закоулках бесконечного маленькую пылинку. И кажется, что, найдя эту пылинку, он добьется своего и ему перехочется говорить. Обретет неведомый смысл. И перестанет водить глазами, а помчится к этой пылинке. Не взаправду, конечно. Мысленно. А, соответственно, и взаправду.
   Кантазий почесал голову.
   Улыбнулся и обрадовался чему-то.
   Дверь в доме Анимуса не скрипела. Она плавно поддалась воле хозяина и затворилась за спиной Кантазия. Здесь пахло пряниками, недавно испеченными, и это создавало ошеломляющий уют. Словно самый спокойный и реальный сон, основанный на сказках про фей.
   Вдвоем они сели почти синхронно за стол. Пока Анимус готовил чай, копошась в соседней комнате и гремя посудой, Кантазий с интересом осматривался, приоткрыв рот, - в этом доме он был впервые и безумно пожалел, что не приглашался сюда ранее. Даже по лбу себя стукнул, хотя наглость не всегда бывает полезной.
   Потолок был высок - как раз в рост хозяину. Большое преимущество: можно не прижимать голову к плечам, как в некоторых других жилищах. И он как будто касался бескрайнего неба. Стены, украшенные мехами животных, пестрыми, мягкими, пушистыми и гладкими, завораживали. Ну, как завораживали? Вначале заставили задуматься - откуда эти меха? Добровольно животные отдали? Иль с мертвых тел их сняты сокровища? Следует поставить сей вопрос на заметку. Затем, после задумчивости, они, вне всяких сомнений, гипнотизировали. Притягивали, к ним хотелось прикоснуться, о них хотелось погладиться.
   Кроме того, воздух комнаты пропитался духом приключений. Хозяин сего жилища не очень много рассказывал о себе, но, принюхавшись к месту его обитания, становится понятно - он любит риск. И находит его!
   Анимус зашел, неся в руках две деревянные кружки.
   - Благодарю вас, - улыбнулся Кантазий.
   - Пустое, - слегка улыбнулся Анимус и вдохнул вновь пряничного воздуха, отдавшись во фантазий владычество.
   Они вновь замолчали, а затем, предупредив крутящийся на языке Кантазия вопрос, Анимус произнес:
   - Эти шкуры были отданы по соглашению. - Он сделал глоток и с гордостью закружил головой. Важность так и вылетала из него, как пчелы вылетают из улья.
   - Как это? - Кантазий также сделал глоток, но чуть не поперхнулся от неожиданного заявления.
   - Вот так.
   - Это как?
   - Игра.
   - Игра со шкурами?
   - Нет. Игра с природой. Честное соперничество, говоря языком привычным. Знаешь ли ты моего друга, Гонестуса?
   - Конечно, знаю! - Ехидное лицо Гонестуса, здоровенного и широкоплечего мужлана с коротковатой стрижкой Кантазий знал отлично, хотя общался с ним довольно мало.
   - Славно! Так вот, однажды он пришел ко мне и сказал, что ему скучно. Ну, просто, как бывает часто, знаешь? - Кантазий подумал, что не знает, что ему никогда скучно не бывает, но промолчал. - Мы отправились бродить по лесу, и добродились так до окончания дня. А скука практически не ушла. Она за пятки словно хватала и не давала дальше идти, но в то же время толкала, умоляя от себя избавиться. В тот момент природа сама нам предложила нечто крайне интересное...
   - И что же она предложила, если не секрет? - Улыбнулся Кантазий, у которого уже загорелись ярким пламенем глазные яблоки.
   - Равная борьба.
   - Между вами с Гонестусом? - изумился странный житель и нервно отведал чаю.
   - Нет. Сильное животное против одного из нас.
   Странный житель изумился еще больше и сделал два нервных глотка.
   - С какой целью?
   - Всё очевидно! В случае победы человека животное указывает путь, где недавно умерло другое животное, с которого можно снять шубу. Либо дает часть своего меха.
   - Вот так прям, берет и дает?
   - Эм... Да. Хотя странно звучит, верно?
   Кантазий улыбнулся.
   - А в случае победы животного?..
   - Мы признаем, что природа сильнее человека!
   Кантазий отставил в сторону чай и серьезно взглянул на своего собеседника. Обычно в подобных случаях он любит собираться с мыслями, но сейчас уверенность его сдавливала шею и вырывалась.
   - Получается, иначе человек сильнее природы?
   - Это так и есть, мой юный друг. - Анимус засмеялся.
   - Нет, не так! Ведь природа не может быть сильнее человека, как человек не может быть сильнее природы! Это обман.
   - Объясни. - Анимус заинтересовался.
   - Подумайте о своем сердце. - Захлебываясь в собственных словах, начал разлагольствовать Кантазий. - Представили его? Бьющееся у вас в груди? Оно то замедляется, то ускоряется. Когда вы бежите, оно вовсе выскакивает. Когда вы видите девушку... Хм... В общем, оно дает вам нечто блаженное, нечто, что схоже с солнцем для цветка, увядающего от обилия тьмы. А теперь подумайте о голове вашей. Она упорядочивает ваши мысли, она же их рождает. Она позволяет вам принимать решения. Ею вы улыбаетесь, наконец! Не без помощи сердца, кстати. Ну и, что сильнее? Сердце или голова?
   - Нет, мой юный друг. Ты спрашиваешь о невозможном. Ведь, во-первых, голова и сердце - это две необходимые части наших тел, без которых мы не можем жить. Во-вторых, лишась любой из этих частей, мы... Они равноправны, хотя и различны...
   С каждой секундой Анимус понимал, о чем говорит Кантазий, и в итоге вздохнул:
   - Так и быть, твоя правда. Только теперь мне и не ясно, в чем смысл природе заключать такое пари... - Анимус сделал обиженный вид, что выглядело весьма загадочно.
   - Я думаю, у природы просто отличное чувство юмора.
   - Это точно!
   Они дружно сделали по глотку чая.
   - Я хотел у вас спросить о страхе... - Аккуратно произнес Кантазий, и Анимус встрепенулся.
   - Ну конечно! Я уж было запамятовал. Хорошо, что ты вспомнил. - Он как-то засуетился, но в миг успокоился, откинулся на спинку своего мягкого кресла, и допил чай, приготовившись к беседе, - я расскажу тебе небольшую историю. Постараюсь опустить ненужные детали. Мне это сделать не так тяжело - не люблю многословие. Было утро, мы с Гонестусом, в очередной раз выйдя на тропу состязания, почувствовали приближение чего-то странного. Странного и необычного. Ранее мы такого не чувствовали. Я как-то дергался, да и друг мой. Мы аккуратно шли, все еще уверенные в своих силах и каком-то могуществе, но уже неловко переглядываясь, и посматривали на пройденный путь. Гонестус первым заметил его. Кого? Его! Огромного бурого медведя; такой комплекции медведей я не видал на своем веку, а ты - и подавно. Мы, разумеется, подумали, что это противник! Но сердце больно сжалось. В бой обычно выходил Гонестус, но теперь мы поняли, что нам двоим можно сделать это. Но природа сказала нам: "Я выбрала не медведя!". Не отрывая взгляда от громилы, мы стали пятиться. Он следовал за нами. И в мгновение он зарычал. Он зарычал так сильно, что наши уши поднялись вверх, их свело! И он ринулся на нас. Потом мы поняли, что он искал свое дитя, и что помутился его рассудок. У нас было две секунды. За эти две секунды я увидел, как заяц помчался со всех лап в гущу зелени и там завопил тревогу. Трусишка пушистый. Я увидел, как я помчался навстречу медведю, вопя нечленораздельное. Затем глаза мои закрылись, и я ничего не видел. Ничего из окружающего мое бренное тело. Но перед глазами стояла вовсе не тьма, а нечто схожее с перемешанными с огнем небом и землей. И я понял тогда, что такое страх. И я не знал, как с ним бороться. Но меня задержали. Гонестус схватил меня за руку и оттолкнул в сторону. Я открыл глаза и обнаружил себя лежащим на мягкой траве. Но Гонестус... Он сделал нечто невероятное. Когда он меня оттолкнул, то с огромной скоростью запрыгнул на соседнее дерево, и прыгнул на спину медведю - тот приблизился в ту же секунду. Затем он зашептал ему на ухо слова успокоения. Он обещал помощь. И медведь угомонился. И мы помогли найти детеныша.
   Анимус перевел дыхание, а Кантазий, не мог даже вздохнуть. Его заполонило ожидание финала.
   - Так вот, друг мой, - тихо сказал Анимус, подался вперед и округлил глаза, - храбрые - не те, кто не боится. Все боятся! И не те, кто, боясь, идут к опасности, закрыв глаза и размахивая руками. Храбр тот, кто, даже дико ужасаясь грядущему, сохраняет мысль чистой, и продолжает идти лицом к страху, если того требует его дух. Храбрый умеет найти выход. Храбрый успокоит и себя и своего ближнего. Страх делает храброго сильнее.
  
   Капля дождя столкнулась с обрывком ушедшего ветра и остановила собратьев, велев подождать умиротворения. Вечная дорога ожидает избравшего путь неповторимости. Лишь только холм окажется покоренным, откроется вид на снежный сугроб, на горы, все выше и выше, пока самая высокая гора со спиральною лестницей не приведет к воротам небес и волею мысли они не распахнутся. Капля разбивается о землю и паром воскрешает вверху, но вновь обрушивается, и так мириады за мириадами лет. Ею управляет лишь ветер. Но кому нужна такая свобода?..
   Травинки указывали путь, верно, верный и пересмеивались между собой. Ноги Кантазия сперва следовали направлению, но губы в конечном итоге ухмыльнулись: ходить по кругу, поддаваясь озорству травы - выражать слабость воли. И дальше Кантазий пальцем указывал ход.
   Он долго бродил по лесу. Вдумчиво, как-то отрешенно даже. Смотрел чаще вверх, хотя и на землю поглядывал, чтобы не упасть лишний раз. Когда он возвращался на место, где уже проходил, то пытался поставить стопу в точности, как некоторое время назад. Повторить уже пройденное... но нет ничего, что можно повторить, как и предугадать - где-то уже упала шишка и муравей оказался на вершине древа, запыхавшись, но удовлетворившись, и мысли имеют иной ход, и стопа уже не с той кровью, а обновленной... Лес почему-то гудел, страстно и многообещающе, и эхо повторяло разнообразные мысли Кантазия, направленные на разговор с Анимусом, да на пару мелочей. Туманность приобретала отчетливость. Либо сама туманность по себе становилось ярче.
   Мягкая поступь, приятное щекотание, пух на земле...Кругом бело-бело, белесая череда облачных фигур, раскрывшихся и хохочущих. Нет ни намека на тучи, какие-то мрачные тона. Просвет сквозь отсутствие ярости - еще несколько шагов и наступит конец начального этапа пути.
   Он подошел... Но дальше идти нельзя - еще секунда, и тело упадет в глубокую, бездонную пропасть. Удар, и тело разлетится на осколки. "Ступай!" - произнесли бабочки, вдруг очутившиеся подле головы. "Ступай!" - тише произнесли осы и улетели. Но небо молчало. И душа молчала. А тело слушалось слегка...
   Он пообещал себе, что, настойчиво выставив вперед рога, зайдет завтра к Гонестусу и уточнит кое-какие детали, всё жужжащие и свистящие в закоулках сознания. Пока он не мог их сформулировать, но понимал, что, увидев друга Анимуса, сразу же скажет всё, что думает и чувствует. Кантазий вовсе позабыл на время о воронах и счастлив был от этого помутнения памяти. Вновь мысль о страшной вести вернется к нему только перед сном. А сейчас он беспечно одолевал минуту за минутой, погруженный в себя.
   Когда начало темнеть, он побрел домой, хватая ртом оставшиеся лучи солнца и проглатывая их. Живот оповещал о своем довольстве от кушания. Никого не попадалось - вновь попрятались, но, видать, сегодня их настрой несколько менее подавлен - угнетения нет, и воздух не давит. Да тихо как! Тишина прям звенит неповоротливыми скручиваниями и вклинивается в душу... Так кажется, что, кинув камень, услышишь его прикосновение к каждой землинке, его последний вскрик, и биение сердца своего заодно.
   Дорога осталась вне внимания - она спряталась за думами. Конечно же, пройти должно было мимо петуха. Утром он отсутствовал, а сейчас сидел на своем месте, напыщенный и взлохмоченный.
   - Привет, - сказал Кантазий с такой интонацией, словно с новорожденным общался.
   - Привет, - ответил петух и резко нахмурился.
   Кантазий потоптался на месте, подбирая слова и почему-то переживая, а петух следил за бабочкой, выбирающей траекторию для следующих мгновений полета. Одним взглядом следил, оставляя голову неподвижной.
   - Почему я не видел утром тебя на обычном месте? И не пел ты почему-то.. - спросил наконец Кантазий.
   И улыбнулся. И улыбка молнии подобной змеей накинулась на внимание петуха - он пронзил черными глазами Кантазия и вцепился когтями в деревянную поверхность, что та аж захрустела.
   - Для чего... Для чего ты это делаешь? - тихо, почти шепотом проговорил петух, и только сейчас странный житель заметил, что тот чуть не плакал. Его маленькие петушиные глазки отражали остатки света, какого-то черствого и сжавшегося, они блестели тускло, в них плавало нечто унылое.
   - Что? - не понял Кантазий. - Что смущает тебя, петушок?
   - Смущает. Смущает. Смущает. Смущает. - Петух отгонял от себя слезы, повторяя и повторяя въевшееся слово. Интонация не менялась, манера монотонности сохранялась до последнего звука. Он мог повторять это до конца дня, и не было бы конца этому дню.
   Кантазий ждал. С такой же монотонностью пульсировала кровь в его теле, в каждой жилке, отгоняя мысли на запас. И дождался - однословный монолог прервался совершенно неожиданно, заставил встрепенуться.
   - Смерть приближается. А ты улыбаешься. Смущает, смущает... - Теперь слово "Смущает" приобрело другую окраску - к нему присоединилась тень от сердца и искренности. Но слезы не ушли. Немного отступили, приняв позицию обороны.
   - А что мне еще делать? - Кантазий улыбнулся шире и захотел погладить петуха по гребешку, но тот не дался.
   - Делать. Что-то, но не улыбку. Не улыбку! - Он кричал, как кричит обычно утром. Крылья его забили по воздуху, не в состоянии взлететь, перья стали дыбом, когти словно обострились и хруст разлетелся сумасшедшими воробьями по всей долине.
   - Ну-ну, чего ты? - Кантазий ласковым голосом убаюкал проснувшееся буйство, - чем мешает тебе эта улыбка, петушок?
   - Не мне мешает, человек, человек... Ты человек. Тебе она должна мешать. Но не мне! А тебе она не мешает. И я не пойму, я не пойму, не пойму!
   Кантазий сел рядом и, посмотрев вдаль, задумался. Он вспомнил, как там, где-то невероятно далеко, где совсем не светит солнце, где не бегают под травой ящерицы... он никогда не был. И почесал по привычке затылок.
   - Знаешь, петух. Всё, что делает для меня улыбка - это деяния благородные, талантливые, чудные и светлые. Ради них я живу. И ради песни, конечно.
   - Не всегда, не всегда... можно улыбаться, - заметил петух, но стал спокойнее и размерительнее.
   - Почему же?
   - Иногда можно погрустить... Иногда без этого - никак. Не получится. Вам. Людям. Нам - получится. Но не всегда. Иногда вы доводите и нас до слез. И до грусти. До грусти.
   Кантазий провел ладонями по лицу своему - сверху вниз, и так он собрал мысли воедино.
   - Я уже где-то слышал это слово. И лишь сердцем я догадываюсь о его значении. Да, иногда я испытываю это чувство. Но знаешь, что? ... Грусть, говоришь, да? Я испытываю ее до того времени, пока она не перестает мне нравится. Затем я избавляюсь от нее улыбкой.
   - Грусть нравится?.. - петух прищурился.
   - Да. Иногда просто хочется этого! Мне. Такой вот я. Часто песня вызывает грусть, ибо таковой является - воплощением названного тобой ощущения. И это светлая грусть, это - рассудительная печаль, с которой рождается что-то новое, противоположное и безумно интересное. Я раньше не задумывался об этом. Но с недавнего времени... Хотя и без песни приходит она... Но улыбка всё же лучше. И ею я лечусь.
   - А если грусть вызывает только лишь нехорошее?..
   - Тогда к помощи улыбки нужно прибегать незамедлительно...
   - Незамедлительно... - повторил петух.
   - Мне пора, - сказал Кантазий, заметив практически полное исчезновение солнца на ночь. Он попрощался со светилом и встал. - Прости меня, если я вызываю в тебе слезы.
   Тихо-тихо побрел он домой, не услышав от петуха больше ни слова. Но и не увидел, как петух широко улыбнулся.
  
   Влюбленных сегодня видно в окне не было...
   Незнакомец пришел с абсолютною темнотою. Сверчки уже завели механизм судьбы своих песен, хищники ночные, вероятно, вышли на охоту. Зашел незаметно и молча, поздоровался после минуты молчания.
   - Как провел день? - спросил он. И прошел по комнате, ступая беззвучными шагами по скрипучему полу. Изучил лежащие на столе записи прошлой ночи, удовлетворительно улыбнулся. Капюшон всё еще заслонял его лицо, но настоящая улыбка чувствуется вовсе не глазами. Кантазий остался доволен положительному настрою незнакомца.
   - Мне понравился этот день. Он был необычным и результативным. - Сказал странный житель и погладил белку, решившую поспать сегодня у него дома.
   - А был ли такой день, который тебе не понравился? - незнакомец уставился в стену.
   - Да. - Кантазий больше был занят белкой. Он сюсюкал её носом, целовал и умиленно восхищался.
   - И что же это за день?
   - Я не помню. - Пожал плечами Кантазий и положил белку на кровать. - В душе я храню его, но из памяти извлек.
   Они задумались. Не говорили (молчали) и этим создавали межстрочный диалог - характерный знак глубины. Кантазий затем поднялся, подошел к столу. Глаза его, как у кошки, прекрасно овладевали темнотой, но приличия ради он решил зажечь свечу. Достал откуда-то продолговатую массу, аккуратно поставил на стол и проделал нужные для возгорания манипуляции. Тонкий огонек заплясал горячим и откровенным танцем, ведомый залетевшим сквозняком, к нему присоединились тени, и комната словно ожила. Встрепенулись все стены, бесшумно загремел потолок. Гул сверчков ушел до лучших времен, теперь они - снаружи, в мире ином, где свой танец и свои правила. Но в облике незнакомца ничего не изменилось - он даже не шелохнулся. Он прекрасно ориентировался в темноте, не выставлял руки перед собой, когда делал шаг и смотрел всегда в принятую точку. Но вместе с фитильком в нем зажглась искра воодушевления и вдохновения.
   Так подумал Кантазий и услышал вопрос к себе:
   - Ты - веришь?
   - Верю.
   - Ты даже не спросил, во что.
   - Я вообще верю. - Кантазий играл пальцем в пламени, поднося его и убирая, и тем меняя название танца вокруг. - Вера в нечто конкретное становится со временем сухой, маленькой и не прочной. Я верю. Когда надо верить и когда не надо. Вера есть в моей душе - она там поет. А когда ко мне приходят контуры, самые разные, с каждым днем, вера сама обводит их и красит цветами природы. Моими цветами.
   - Вера помогает тебе?
   - Да, она - мой друг, как и вы, только роднее. Вы слышали когда-нибудь, что вера - это сестра улыбки?
   - Не представляешь, насколько точно я это слышал.
   - Что ж, в таком случае давайте работать.
   Реальность вновь сменилась состоянием расширения пределов фантазии. Чернила, подобно судьбе, диктовали бумаге законы мироздания. И так продолжалось...
   Когда, положив голову на подушку, Кантазий устало улыбнулся, перед его лицом белесой пеленой промелькнула стая голубей. Милые, гладкие, красивые! Они пели ему в душу и там трогали за самые чувственные области. Их полет сам являл собою пение, уникальное пение природы. Свет возносил их грациозность, добро очищало всё вокруг тонкими звуками, мягкие птицы вселяли в душу уверенность и, летя вместе, принимали образы человека с крыльями. Но также кричали вороны, и мрак, борющийся со светом, окутал все мысли и глаза, и сложно было различить в этом хаосе истинное черное и белое. В преддверии границы, стремящийся развиться до уровня безграничности, зло бросило вызов добру. Голуби столкнулись с воронами, имея в глазах печаль, и был крик, и суждено было пасть одной из сторон. Черным клубовидным туманом, безграничным ничто, накатывалась на поляну армия черных птиц. Они всё кричали, кричали, кричали...
  
   ... разбудил Кантазия трогательный мелодичный голос. Мягкой рукою, заботливо и нежно прикоснувшийся к подбородку и шее, вывел его из сна - словно и не являлся последний. Красивое, ласковое и искреннее - должно быть, детское пение, излучающее небесный свет, торопливо плетущий нити радости. Он вскочил с постели и, не умывшись, выбежал из дома, взлохмаченный и заспанный, ибо тянула сильно эта песня, гипнотизировала, как леопард перед прыжком, и плавала в океане изумления. Только начинало светать - солнце при малейшей возможности вновь переворачивалось на бок, и несколько лучей героически тянули его к небосводу. Окружение осталось за пределами внимания - цель руководит всем телом и думами; Кантазий бежал и не замечал ничего, что мог бы заметить в другой раз. Он не заметил, как, обняв свою суженую, на полуслове задремал сверчок, пропевший всю ночь серенаду. Не заметил, как где-то пошевелилась земля, и из-под нее вылез заспанный крот. Не заметил маленьких изменений в воздухе и легких порывов утреннего прохладного ветра. Он бежал и бежал вглубь леса, куда манил его ангельский голосок. На прохладном пути белые пушистые пятна от природы падали и мягко ложились на щеки, и впитывались, создавая улыбку. Странный житель бежал и улыбался, став единым целым со всем вокруг. Когда для него, застрявшего в сетях гипноза, не прошло и секунды, Кантазий настиг свою не убегающую цель. Это была маленькая девочка в бледном зеленом платье и зеленым обручем, затянувшем темно-русые волосы. Она сидела на корточках, а под коленками ее лежал умирающий цветок. Лепестки, ранее горевшие ярким пламенем, сейчас догорали свою грациозность, и оставался от них один лишь пепел, как память о былом бытие.
   ...Одна за другой кувыркались по щекам прозрачные капли.
   Девочка перевела песню в тяжелое молчание, не нарушаемое и сердечным биением, а плавный перелив сделал вид, что так и было. Она положила цветок в ямку и засыпала рыхлой землею, когда тот перестал дышать и на один, последний миг, сделался таким же красивым, как при жизни. В этот момент показалось, что он взглянул на небо и потянулся к солнцу, умоляя взять к себе, что свет надежды соединился с одним из лучей, и солнце услышало молитву... Цветок приготовился к путешествию.
   Мгновения тишины...
  
   Давление извне спало.
   Девочка тихонько прошептала, не убирая взгляда от рассыпчатой горочки:
   - Говорят, перед смертью человек видит самое светлое и лучшее, что было в его жизни. Ведь в любой жизни есть что-то очень-очень хорошее! И человек умирает счастливым. Как и всё то, что дышит, а значит - чувствует.
   Девочка посмотрела в глаза Кантазию.
   - Как и этот цветок. Так мама говорит...
   Ветер колыхнул листья на соседних деревьях и понесся прочь - разносить по долине весть о некогда чудном творении. Состраданием ветер не отличался, посему перед уходом не проронил ни слова, даже самого крохотного. Но своим молчанием он говорил гораздо больше, гудел люто - он напоминал о вечном движении, нескончаемой походке и беге, ставя свой пример на первый план, так наглядно демонстрируя суть и безразлично для людей улетая. Вечное движение, которое может остановить только никто.
   Аккуратно, опасаясь собственных лап, подкрался заяц. За шикарной пазухой лежал кусок недогрызанной моркови. Заяц делал каждый шаг, тщательно ощупывая место. А ухи подергивались в такт соображениям. Он взглянул на место, где теперь почивает цветок, понюхал и подбодрил девушку, предложив на отказ морковь. Затем также аккуратно ускакал.
   - Где твои родители? - странный житель, проводив улыбкой грызуна, огляделся по сторонам и с трудом узнал местность.
   - Дома. Они спят. Я услышала крик своего друга - он мне сказал, что собирается уйти в другой мир. Я была с ним, когда это случилось. Я пела ему последнюю колыбельную. - Ее голос был ровным, но безразличным, подрагивающим, но полным сказочной веры - она смотрела в никуда и этим пронзала взглядом саму жизнь.
   Кантазий плюхнулся на землю и почувствовал комок в горле. Его мысли смешались, и он решил не думать совсем, а чувствами одними воспринимать относительную действительность. Почему-то представил море...
   - А твои родители где? - спросила девочка наивным голосочком.
   - Вероятно, там же, где и друг твой, цветок.
   Девочка засияла и мечтательно заулыбалась.
   - Ах, я представляю, как им сейчас хорошо... Они могут вкусить запах моего милого товарища. Если бы ты знал, как сладко он умел пахнуть...
   Она помолчала, а затем доверчиво спросила:
   - Счастье - это цветы, правда?
   Кантазий пожал плечами, но кивнул в следующую секунду. И они улыбнулись друг другу, забыв о разнице в возрасте.
   Ведь виноградная лоза, сколько бы она не обвивала великанский забор, всегда готова составить компанию молодой, только начинающей восхождение к вершине лозочке, она даже рада этому, ведь молодость рядом - это лучшее украшение старости внутри.
  
   Так они просидели до тех пор, пока солнце не стало веселиться и рукоплескать самому себе. Трон в небесном царстве ныне занят лучистым светилом, и никакие свержения ему не грозят. Мудрый правитель, отвергающий понятие тирании и признающий только свет и цветение.
   Кантазий шел сам - девочка внезапно убежала, вдруг вспомнив о своих родителях. Касаясь травы, шелестом голосило ее маленькое платьице, только по предназначению умудряясь поспешать за шустрой хозяйкой.
   Странный житель перед уходом пожелал умершему цветку счастливого пути и помахал на прощание рукой. Веки внезапно потяжелели, разум заработал в направлении, ведущем к кровати и подушке, не зная ничего иного.
   Но веки вновь обрели незаметную легкость, и разум набрал обороты, и не суждено было в сей час достигнуть своего дома - Кантазий услышал дикое, свирепое, сотрясающее кости и нервы рычание позади, шагах в пятиста, и это вернуло мир в прежние краски, разнообразя его и расширяя всё сильнее. Рычал лев, угрозою давя на лес; с силой, на которою он один способен, посылал разящий приказ о повиновении каждой капле в зеленом океане и каждой рыбе в чреве воды. Лев не отрекался от дружбы с миром, но что-то не по нраву оказалось за его большой гривой. Лес хмыкнул, покачав головой и закатив глаза, - вновь забияка взялся за своё, и не надоело же. Показалось, что посредством ветра лес вздохнул, облепив на мгновение вездесущие черточки, а с помощью теней - скрылся до времени поспокойней - это так для него легко... Одно дерево тенью прикрывает соседнее, а третье закрывает участок травы, и все вместе они просят солнце послать его слуг в нужном направлении.
   Испугались только зайцы - ну, это естественно.
   Сначала захотелось пойти быстрее домой, возможно - побежать, но что-то внутри приказало встретиться с буйным животным. Даже не любопытство... Какое-то тайное знание из сердца, в природе которого еще следовало разобраться.
   И Кантазий, ведомый громоподобными рычаниями, ступил на тропу к зверю. Судя по уверенности, силе и внутренней мощи рыка, Кантазия ждала встреча с главой единственной в лесу львиной семьи. Это исполинский лев, способный повалить дерево и проткнуть когтем скалу. Существо, заставляющее одним взглядом разбегаться всех животных вокруг (по традиции), а зайцев делать закапывающимися в землю кротами.
   Но, вспомнив слова Анимуса, Кантазий не стал бояться, хотя поначалу где-то посредь груди незримые лапы давили во все стороны и площади, и царапали легкие, затрудняя дыхание.
   Кантазий ждал, что трава начнет его останавливать, что растения станут колючими и намеренно сделают отверстия в его коже, что животные начнут грозиться пальцами и осуждать никчемность рассуждений. Но ничего этого не было. И рык Кантазий настиг беспрепятственно.
   За сплошной стеной пышных деревьев, возомнивших себя оградой, открывался вид на ясную и идеально освещенную лужайку - солнце наслаждалось зрелищем, словно король, королем и являясь. По периметру лужайки росли цветы с похожими друг на друга цветами, не бросающимися в глаза.
   Там стоял царь зверей, всею сущностью готовый к прыжку.
   Там же был Гонестус, выставивший вперед руки и растопыривший подергивающиеся пальцы. Не человек, а какое-то увеличенное подобие, почти рычащее и в каждой мышце расширяющееся до бугров.
   Кантазий смотрел удивленно, но время на умозаключения погубилось роковой внезапностью. Он даже моргнуть не успел, когда не лев - Гонестус! бросился на соперника, и началась грандиозная схватка. Рычание, заглушающее любые попытки леса открыть рот, повалило Кантазия наземь. Лапы, подобно горам, на всей скорости проносились и рассекали воздух, целя в человека. Так метеорит может лететь в самую большую гору, и никто точно не скажет, сумеет ли она выдержать. Тело невиданных размеров, такое грандиозное и красивое со всей ужасающей привлекательностью являлось средством для полного уничтожения цели. И эта пасть, из которой текли слюни, она способна была захватить Гонестуса целиком и проглотить, и даже не заметить...
   Но человек не отступал. Ловкий, сильный, хитрый и, главное, отважный, он отбивал все атаки льва, он отступал и нападал, его кулаки приобрели твердость камня, и били с размаху богомолу подобному.
   Таких схваток Кантазий в жизни своей не видел. Он не видел в принципе схваток... Но этот момент он запомнит до своего последнего вздоха.
   Казалось, стихийные наваждения одной силы на другую не закончатся никогда. Стороны впивались друг в друга не только взглядами, но и природой рожденными буйствами. Что, если луна вдруг бросит вызов солнцу, и при этом сделает себя огромной?.. Исход не предугадает и само мироздание, но потрясет зрелищем все звезды.
   Но вот, тяжело дышащие человек и зверь сели на землю. Отдых - властитель любого, а мать его, усталость - и вовсе. Вдвоем они не различают ни человека с животным, ни животного с животным. Ах, да, и ни человека с человеком. Бой, начавшийся внезапно, также внезапно и закончился, но оставил неописуемую энергию теребить листья, словно те обладают расшатанной психикой.
   В следующий миг недавно враждующие подползли друг к другу и по-дружески обнялись, и засмеялись.
   Затем царь зверей убежал, раздавливая землю своей массой.
   - Здравствуй, Кантазий. - Произнес уставший человек, упав спиной на траву, согласившейся стать на время ложем, и взглянул на солнце, слегка прищурившись.
   - З... Зд... Здравствуй, - запинаясь ответил Кантазий, аккуратно поднимаясь и заходя за границу лужайки. Он знал, что Гонестус его заметил, но не думал быть окликнутым так быстро.
   - Кажется, сейчас произойдет нечто безумно интересное. Смотри!
   Сначала Кантазий ничего не понял. Но потом...
   Запах воздуха изменил настроение - сладкой свежестью залепетала его сущность.
   И зелень лужайки переполнилась всеми существующими цветами яркости. В глаза билось со всех сторон, кружа голову вихрем красоты.
   Время словно приостановилось...
   Медленно и божественно по меняющей свои цвета траве шел белый единорог. Ступал бережно на образец великолепия, а сам-то, сам...
   Люди застыли в изумленном молчании.
   Единорог также был молчалив, он только с улыбкой оглядывал природу вокруг, вел за собою сказочных существ, испаряющихся при каждой секунде, и будто олицетворял единение неба и солнца, и звезд и гармонии. Проходя мимо Кантазия и Гонестуса, он улыбнулся шире и кивнул в знак почтения. На миг что-то заставило людей закрыть глаза, а когда они их открыли, след единорога простыл, и существ необычных тоже. И травы всех ярких цветов.
   Они не говорили ничего, а смотрели на то место, где видели только что знак природного баланса. Местная легенда, ныне нашедшая подтверждение былью...
   - Говорят, что, когда увидишь единорога, о нем не стоит говорить. Следует держать увиденное в себе, вспоминая это каждый день и создавая в своей душе солнце. - Гонестус скрывал своё ошеломление и пытался сделать вид, что он даже со львом не дрался только что, а всё идет своим чередом.
   - Так что, когда мы увидим единорога, будем молчать. - Кантазий не скрывал ошеломление, но, произнеся эти слова, он широко улыбнулся.
   - Да.
   Чтобы начать диалог, логичный и почти предусмотренный, потребовалось по меньшей мере полдня. Затем Кантазий, вдохновленный ранее увиденным, таки начал:
   - Гонестус, вы со львом...
   - Торжество равновесия. Человек и животный мир.
   - В смысле...
   Гонестус словно ждал и обдумывал всё это время ответ, выплеснувшийся под давлением:
   - Мы - две равные части единого целого. Мы - олицетворение природы. Ну, грубо говоря так: трава, деревья... ну, там... ну вот. Это - теория. А мы с животными - практика. От так! Не могу чего-то других слов подобрать. Только вот разные мы с животными. - Гонестус, при всём своём виде, оказывается, болтлив. - А знаешь, в чем разница? В том, что у нас есть разум, а у них - нет. И, используя этот разум, мы можем стать гораздо сильнее их. Только знаешь, в чем загвоздка? Что изначально мы не сильнее их, а слабее. И с этим надо считаться. Природа так пожелала, что мы не сильнее. Еще б чуть-чуть, и лев бы победил меня. А я бы смог его победить только в том случае, если бы соорудил доспех из коры дерева и создал себе меч. Это такое оружие...Оружие - это такое... Ммм... Да, много я повидал на своем пути. Но, в таком случае... Бой был бы нечестным. Нечестным! Мы умнее, они обладают мощью. Врожденной. Мы можем обладать куда большей мощью, если пожелаем. Поверь, я знаю, о чем говорю. Мои путешествия заводили меня в крайне далекие края. Но...
   Он замолчал и закрыл глаза.
   - Что - "но"? - шепотом спросил Кантазий.
   - Мы кое-что потеряем при этом. Вещь... Основополагающей величины. Они, как и мы, наделены в равной степени чувствами. Но, используя против них разум и умножая им свою силу, мы теряем чувства и только проигрываем животным, а не выигрываем у них. Картина печальна: выигрыш в силе, в разуме, но страшный проигрыш в чувственности, а чувства, друг мой... Скажу так: именно они дают разноцветный свет, улыбку, песню и радость.
   - Я не думал об этом, Гонестус... - Кантазий огляделся по сторонам и, найдя взглядом первое животное, искренне и по-человечески улыбнулся ему. Животное поскакало дальше, сменив, однако, высоту прыжка. Это умилило Кантазия и подвигло на следующий вопрос:
   - А как быть с маленькими животными? Они ведь заведомо слабее нас...
   - О, маленькие, как ты понимаешь, могли бы быть такими же большими. Но этого не случилось. Природа возжелала уменьшить их. Зачем? Как думаешь?
   - Ну...
   - Чтобы проверить людей. Будут ли они использовать своё превосходство, на этот раз - не только в разуме, но еще и в силе. Либо же они подарят маленьким великую любовь. Великую!
   - Любовь... - Тихо повторил Кантазий.
   Затем задал еще один волнующий вопрос.
   - Но ведь я знаю, что вы побеждали ранее! Всегда! Как это получалось, если мы слабее?..
   - Они мне поддавались. И лев поддался, но не дал себя победить. Чтобы мне лишний раз напомнить о гармонии и равновесии. Хотя, даже поддавшись, он имел очевидное превосходство.
   - Меч. Мощь при помощи разума... Как это, Гонестус?
   - Посмотри мне в глаза, Кантазий. Какой цвет ты видишь?
   Кантазий присмотрелся.
   - Зеленый. - Не задумываясь, ответил он.
   - Зеленый. И у тебя зеленый. И у всех жителей нашего маленького оазиса он зеленый. А у тех, кто держит меч, глаза красные. Ярко-ярко красные, даже светящиеся. Они толкают друг друга. Бьют. Они... Убивают. Жгут. Они...
   - Хватит! Пожалуйста...
   - Это о них говорили вороны, Кантазий.
   - Я не хочу их видеть.
   - Придется.
   - Знаю...
   Тяжелый вздох и взор прощальный...
  
  
   Кантазий ждал незнакомца не меньше ожидания солнца в пасмурный день. Скрестив руки и ноги, он качался на кресле, перекатывая, словно шарик, голову с одной стороны на другую, чтобы скоротать время. Ему нужен был разговор, он жаждал его, и ни о чем другом думать не мог.
   С темнотою, как обычно, незнакомец и явился. Для Кантазия его приход оказался мгновением счастья.
   - Начнем?.. - Незнакомец, вероятно, не ожидал, что его присутствие дурманится таким нетерпением.
   - Почему вы не снимите со своего лица капюшон? - спросил Кантазий, вздохнув с облегчением - то, чего он так ждал, наконец свершилось.
   - Ты знаешь то лицо, что под моим капюшоном.
   - Нет, не знаю.
   - Значит, узнаешь.
   Незнакомец, следуя своей манере, стоял неподвижно.
   - Так почему вы не снимаете его?
   - Всему своё время.
   - Скажите хоть... Какого цвета ваши глаза? - Кантазий попытался подойти к человеку, чьего даже имени не знает, но что-то остановило его, и любопытство сместилось ближе к стороне камина.
   - Зеленого. В точности, как и твои. Поверь мне.
   - Я сегодня узнал о людях с красным цветом глаз. Вы слышали о них?
   - Да, слышал. И видел. Странные такие. Хочешь о них узнать что-нибудь?
   Кантазий кивнул:
   - Можно ли изменить цвет их глаз?
   Незнакомец подумал. Затем сделал то, чего не делал ранее - он повернул голову к Кантазию и произнес немного тише.
   - Можно всё. Но только нужно ли?
   - То есть, как?
   - Я считаю, они сами должны выбрать свой цвет, - фигура в черном медленно подошла к лежаку и села, возомнив себя хозяином, - возможно, даже смешать цвета, создать новый... Множество новых. Так даже интереснее, чем сразу родиться с зеленым, не находишь?
   - Нахожу.
   Огонь в камине потрескивал, а ночная тишина являлась ответом безграничной шумности мысли. Работа продолжалась до ее окончания.
   Правда ли, что излишняя логика сама по себе исключает логичное понятие логичности, делает ее алогичной и никчемной?..
   Засыпая, Кантазий даже не успел попрощался с огнем...
   ...Кто-то говорит, в другой, менее определенной и более хаотичной жизни, что белые голуби и черные вороны - это не более чем сплетни по сути своей. Дескать, и те, и те - птицы, и те, и те - птицы серые, и никакой разницы нет. И что цвет и свет, который мы видим - это только отражение того ракурса, с которого лично мы и смотрим. Мол, ежели стать на позицию севера, то и вороны покажутся белыми и прекрасными, а голуби...
   Вздор.
   Почему тогда небесное пение одних разжигает сокрытую музыку, пробивает твердые пленки меж глубинными возможностями человека, дает желание смотреть в небо, желание улыбаться и помогать в пении? Они не вызывают сомнения, ибо их пение исходит из сердца, дабы дарить тепло и любовь. Почему так? Другие птицы вселяют страх, обиду, опускают глаза книзу, мягкое делают черствым. Их не хочется слышать, их не хочется видеть, потому что их пение пением не является - оно плюется и бросает черные пятна в душу, даже если называет себя великой мелодией... Кто-то, кто говорил о равнодействии, вероятно спросит: а что, если именно черные птицы вселяют желание и улыбку? Если они воодушевляют? Что ж, дело в тех же черных пятнах, брошенных уже давно, за памятью времени, и начавших свой гибельный процесс.
   Но пятна можно вымыть из бесконечных коридоров души. Чистая улыбка. Стоит только представить себя голубем, парящим прямо под солнцем и не опаляющим свои ангельские крылья, и абсолютный свет вашего сердца отбросит вон мрачные происки тьмы.
  
   ...Кантазия ничто не могло застать врасплох - об этом он вспомнил, когда проснулся на следующий день под аккомпанирование людей, улыбающихся и никогда не унывающих жителей леса, исполненных природным волшебством и связанных магией цветочных нитей. Людей, испытавших саму суть доброты на груди своей судьбы и покорившихся ее власти. Охваченный гладимым счастьем, он перестал дышать, вскочил и вновь опрокинулся, закрыв глаза и наслаждаясь сладким пробуждением. Как чуден миг, как дивна каждая секунда! Как страстны все магические темпы бытия...
   Жизнь - она как настроение: может быть охвачена огнем, стрелять искрами но, стоит найти в себе капельку сил для улыбки, как она на глазах преобразится. Умение жить не уступает умению улыбаться... Само сердце должно быть улыбчиво.
   "Кантазий!"
   "Да?.."
   "Ты меня любишь?"
   "Ну конечно..."
   "Значит, и я тебя буду любить".
   "Я запомню эти слова".
   "Запомни. А еще: не люби, и не любим будешь. Не в суде дело..."
   "Мне не грозит нелюбовь к тебе".
   "Я готова любить каждого. Но я ненавижу две вещи: невзаимность и одиночество".
  
   Когда он нашел в себе силы встать, то сделал всё, как обычно, но улыбчивее и как-то неосознанно, мысленно давно уж выйдя наружу. Он умылся, собрал волосы в хвост, покрутился, побегал по периметру, потанцевал вместе с невидимыми напарниками и, распахнув дверь, вышел навстречу свету, готовый к новым чувствам и новым открытиям.
   Солнце было каким-то загадочным - оно что-то замышляло. Но что же?.. Обычно прищуривают глаза люди, глядя на владыку небес, но сейчас сам владыка прищурил глаза и улыбнулся одним уголком скрывшегося за яркостью рта. И не ударило силою мягкой, ему одному подвластной, а просто осветило путь, но с таким теплом и нежностью, что всё остальное и померкло.
   Люди пели энергично и природа пела зазывающе. Собралось большинство животных, привлеченных оживленностью мира, считая, что в долине жителей леса праздник (хотя так и было - здесь праздник каждый день) - они пели и радовались вместе с людьми, тысячи живых существ, не обделенных ни каплей внимания природы. Картина мира, какой она должна быть - содружество всего живого, музыки и великолепное воплощение улыбки в искренней радости.
   Но пройти куда-то было крайне тяжело - всем хотелось стоять на площади долины, и ни на шаг не уходить в лес. Когда Кантазий оказался под крышей небосвода, его окружили и заплясали вокруг незримые материи, настолько харизматичные и милые, что от них душа не находила себе места и порывалась присоединиться к плясу. И Кантазий стал петь. Подыгрывая лесной ауре, он даже не пытался изобрести что-то новое, а пел то, что подсказывали ему светящиеся для него одного маленькие небесности. Он шел по поющей траве и улыбался всем, улыбался каждому в отдельности и созывал своей улыбкой. Он хвалил непонятно что и не понятно кого, он смотрел вверх и по сторонам. Его сердце поразилось восхищением. Какой прелестный день...
   Люди здоровались, на миг прерывая пение. Они полностью восстановили своё состояние, прогнав тьму в преисподнюю. Кантазий увидел ту саму пару, которую совсем недавно смущенно наблюдал затихшими в молчаливом просвете окна. Сейчас они обнимали друг друга и пели, как все остальные. Он видел всех, но не видел при этом никого, потому что заглядывал только в себя, обретя способность беседовать с сердцем и жизнью.
   Он не видел ничего, хоть и увлеченно приглядывались к нему белки, словно любопытные старики, хоть и строились вокруг него тушканчики, хоть и сурки, и кошки и детеныши орангутангов суетились подле странного жителя поселения. Хоть над головою летали попугаи и слетались орлы, ныне дружные с соколами.
   Хоть даже люди, не узнавая своего сожителя, теперь пели немного тише, позволяя петь одному ему. Они не узнавали пения, достигшего просвещенности.
   Они смотрели Кантазию вслед, ибо каждый шаг его был озарен ясными белыми облачками, остающимися на земле и медленно испаряющимися. Ибо свет от его тела был ярким, как солнце, но не обжигал он глаза и не грел теплом, а радостью крепко обнимал. Ибо страсть, о которой твердило его сердце, поразила в самые глубины душ, где обосновалась и запела божественные мотивы.
   "Я могу пройти через эту пропасть, могу!"
   Верно. Ты можешь всё. Как и любой другой человек.
   Верь, Кантазий.
   Она была бесконечной, ее нельзя было обойти. И необыкновенная ширина, что ни переступить, ни перепрыгнуть.
   Как?..
   "Надо идти, Кантазий!" - говорила бездна.
   Скулили невидимые собаки. За горизонтом, где луна, завыла стая волков.
   И кажется, что вокруг мир идеален. Если бы не эта бездна... Как ее перейти, как?!
   И он понял. И закрыл уши, чтобы не слышать всепожирающей лжи.
  
   Так сказать, смеркалось. Пение уменьшилось, и внимание к Кантазию приобрело несколько иной оттенок.
   О нем теперь лишь думали, предпочитая смотреть поменьше. Объяснений не находилось, а понимание приходило посредством чувственных восприятий и ощущений. Хотя некоторые и прибегали к помощи разума, но ничего вразумительного не получали в ответ.
   Он шел сам, пытаясь забрести в те места, где еще не был, но не находил их. Затем понял, что можно найти новое и в чем угодно старом, что увядающего по сути своей не существует, и остановился там, где шел.
   В носу почувствовалась какая-то вязкая и затрудняющая дыхание жидкость.
   Кантазий чихнул.
   - Ну вот... - тихо сказал он и как бы вернулся в мир.
   Солнце захихикало.
   - Так вот, что ты замышляло! - воскликнул Кантазий. - Ты привело осень!
   А теперь оно фыркнуло.
   Соседнее дерево подвело под лицо Кантазия свои ветки и листья, сообразив, что к чему. Кантазий вдохнул их свежий запах и, уверенный в своем излечении, излечился.
   Он присел на траву и закрыл глаза, позволив волшебству природы подчинить себя, странного жителя леса. Закрыв обычные глаза, он распахнул глаза, что связывают человека с природой, невидимые, но главные в улыбчивой жизни. И Шум обволок его. Благодать пронеслась по каждой клеточке его тела... И память изменила свой ход. А точнее, она просто расслабилась.
   Мир предстал полноценной величиной, в которой помощь возможно обрести от любого лепестка, от любого микроба. И получить эстетическое удовольствие, и насладиться сладостью бытия...
  
   ...Когда он приближался к дому, то споткнулся о вредный грубый камень и повалился наземь. Локти слегка проехались по нетвердой поверхности травы, одна коленка обшарпалась, зато голова осталась цела. С ним это случилось впервые, но он не расстроился, а наоборот - засмеялся и диву дался своей неуклюжести. И впрямь, для чего нужна та осторожность?..
   Его мигом подхватил проходивший рядом молодой человек, веселящийся непонятно с чего и жующий какую-то ветку.
   - Спасибо, - произнес Кантазий.
   - Не за что, друг! - ответил тот, улыбнувшись. - Ты сегодня так... Светишься. Что ль. А?
   Он зажевал более яро, выставляя свою веселость на показ.
   - А ты думал! И тебе советую. - Кантазий подмигнул и зашел в дом, протерев руками поврежденные места на коже, ну а парень потопал дальше, искать других жителей для беседы и, возможно, помощи.
   Темнота затаилась в углах и потихоньку выползала во все остальные части комнатного пространства.
   Теперь остается одно - дожидаться незнакомца. А пока тот не явился, Кантазий сел на стул и тихонько задремал, посапывая и повторяя одно и тоже слово.
   Выдуманное, наверное.
  
   Как пришел незнакомец и как вообще с ним начался диалог, Кантазий не уловил, хотя и не пытался - незачем, раз само не запомнилось. Это случилось чересчур сумбурно и спонтанно. Сон оказался крепкий, как чай Анимуса, и не захотел так просто выпускать из своих цепких лап расслабившееся сознание. Но и бодрствование не отставало, и они боролись, сравнивая свои силы и умение к заполнению дум странного жителя.
   Кантазий сидел с заспанными глазами, неподвижно и неряшливо, видел с половинной отчетливостью и пытался понять, что он уже говорил, что нет, где он сидит и что происходит. А смотрел абсолютно не в этом мире а в каком-то другом.
   То, что не ускользнуло от его внимания он, конечно, запомнил. Первая реплика принадлежала ему самому:
   - Знаешь, я сегодня упал. - Это он сказал с непринужденностью таракана, таскающего крошки в свое логово. С абсолютно отсутствующим и безучастным выражением лица.
   - Неряха. - Произнеслось в ответ. И откуда говорит незнакомец?.. Неважно...
   - Да нет, я осторожен всегда... Просто как-то. - Кантазий громко-прегромко зевнул и еще больше освободился от цепей сна, - забылась мне эта осторожность. Вот не захотелось мне осторожности этой! Но мне сразу помогли подняться.
   Он схватил со стола кружку и выпил ее содержимое - паутину и пустоту.
   - Этот человек ведь знал тебя, да? - незнакомец не обратил внимание на странный способ утоления жажды у своего собеседника.
   - Ну да. Мы все здесь друг друга знаем. - Кантазий покрутил кружку, но, пока понял, что по сути ничего только что не выпил...
   - А если бы не знал, он бы помог тебе подняться?
   - А какая разница? Помог бы. - В сердцах он схватил другую кружку, но и та оказалось пустой. А пустота такая невкусная... Надо ее чем-нибудь заполнить. - Просто изменились бы слова, которые он при этом сказал бы, а так...
   - Не уверен.
   - А я - уверен! Только вот... - Он взял третью кружку с чистой родниковой водой, которую приносил несколько дней назад, перелил воду во вторую кружку и с удовольствием напился. И всё стало на свои места.
   - Что?
   - Я не уверен в том, что раньше бы этот же человек помог бы мне подняться. Хотите пить? Тут еще осталось чуть-чуть.
   Незнакомец жестом остановил руку Кантазия, подносящую к лицу кружку с водой "на донышке".
   - Ну, об этом ты думаешь напрасно. Ведь важно то, как сейчас к тебе относятся. И если это отношение искреннее, оно и является верным. Остальное - иллюзия и твои глупые домыслы.
   Кантазий обрадовался, что ему досталось еще приятной природной жидкости, и сделал последний, самый сладкий, решающий глоток. А потом вспомнил одну очень интересную, но неоднозначную весть, ежегодно повторяющуюся.
   - Осень ведь приближается. Сегодня это только понял.
   - Ох, и относительно же сказанное тобою...
   - Почему?
   - Да ибо осень способна обозначать время года, чего никто у нее не отнимет. Но иначе... Вот ты смотришь наружу и тебе становится грустно, ежели осень настала. Бывает такое, я знаю. Да только не в ней дело. Дело в том, что у тебя в душе. Весна в твоей душе может быть и тогда, когда снаружи сыро, осень бушует дождями и серостью. Тогда и она кажется весною, и нет никакой грусти. Всё начинается с души, а погода ее только отражает. А ведь осени характерно золото...
   - Я знал.
  
   И они работали. Кантазий научился читать то, что они пишут, но всё еще путался в знаках. Хотя ощущал в себе стремительно растущий навык.
   Он ложился спать, а в голове крутились последние слова незнакомца: "Завтра я приду раньше обычного. Жди меня днем".
   Творение природы живо, пока оно дышит и видит. Невидящее и не дышащее не может называться живым. Особенность света в том, что он способен дышать, но истинное прозрение наступает для него сквозь плеяду серьезных трудностей. Тьма способна видеть, но для дыхания у нее нет сил.
   Стремление к зрячему свету, исполненному равномерным дыханием, должно пройти через путь, в котором у тьмы отнимают зрение. Тьма не должна видеть, ибо это зрение обманчиво. Но есть еще одна вещь: нужно уметь дышать не только силою света... Воздух не различает ничего, он слеп по природе. И цель будет достигнута: обратить тьму светом, стоит только научиться дышать и ею.
  
   ... Он не заметил, как проснулся. Он не был уверен, проснулся ли он вообще.
   Он был послушен своим действиям и шел, ведомый неведомой силой.
   Он подошел к окну: идет сильный дождь. Капли выстукивают по подоконнику мокрый вальс, где каждое движение индивидуально и грациозно. Где страсть дополняется красотой, а могучесть исполнена слабостью. Этот особый шум, на который способен один только дождь, необъяснимое явление свыше, характер, написанный звездами на песке - многогранный и бесконечный. Эти изменяющиеся картины мира, эта движущаяся в природном темпе природа, когда небо соединяется с лесом, переплетаясь и воссоединяясь, и воспламеняя фитиль коридоров вечности.
   Разве может дождь быть обителью печали? Нет, дождь - это свет, дождь - это единение, это искусство, о котором следует думать.
   Он не нашел в себе силы даже для улыбки. Он не нашел сил для дыхания. Дыхание его оказалось бессильным для восприятия истинной красоты. Оно сжалось с приятною болью.
   Он открыл дверь, иль сама дверь открылась перед ним - снаружи все было совсем не таким, а отливало полноценностью светлого бытия. Так могут выглядеть врата в мир иной. Но есть ли разница между этим миром и нашим?..
   Капли забарабанили по лицу и по телу. Стараясь, расходуя весь талант, они пели и пели. И желанно было это пение.
   Он различал голос каждого исполнителя, каждого гения от природы, и этот хор - музыкальное олицетворение жизни. Это грань, которая приводит к начальному, нетронутому. Ведь только дождь может поведать, что происходит на небесах.
   Он стоял под дождем настолько долго, насколько мог позволить сам дождь.
   Он блуждал в тайных закоулках своей души и принимал в них все капли, молящиеся о продолжении странствований, все звуки, неописуемые и парящие, весь запах, сырой, но обаятельный. Он обретал себя, подчиняясь благосклонным порывам души.
   И дождь кончился. Отодвигая серую тучу в сторону, из-за неведомых высот выглянуло солнце, показав только глаза, но затем выманившись красотою долины во весь рост.
   Семью цветами оно вместе с небом одарило землю чем-то невероятным. Дуга, на которой строятся мифы.
   Он направился в сторону этого чуда. Не понимая, не думая, не делая.
   Радуга звала его; она метала стрелы великого чувства, неведомого состояния, словно говоря одно и то же: "Здесь тебя ждет мечта".
   Эти шаги были блаженными, ибо вели они к семицветному дару.
   Дар, который он достиг.
  
   Однажды человек понимает, что, каким бы сильным он ни был, есть что-то, что гораздо сильнее его...
   Она была там. Она держала радугу, как и в прошлый раз. Радуга объединялась с ее руками, но впадала, словно водопад, дальше - в ее сердце, такое чистое, непорочное и затягивающее.
   Он смотрел на нее всеми взорами, на которые только способен. Не стесняясь, за ним наблюдали природа и солнце, и всё зверье вокруг.
   Она отвечала ему искрящимися глазами, делая их изумительными.
   Он чувствовал удары смертоносной силы, бьющие точно посередь груди.
   Она улыбнулась ему.
   Он потерял голову.
   Она ее подобрала.
   Он не был против.
   Теперь природа не пела. Теперь не было больше ничего, даже радуги. Только она. Только он.
   Только любовь.
   Он взял ее за руку.
   Они не заметили, как вместе поднялись ввысь.
   Они не слышали своих голосов.
   Они пели. Они говорили. Они молчали. Они смотрели друг другу в глаза.
   Они были счастливы.
  
   Когда Кантазий вернулся домой, незнакомец ждал его у двери. И смотрел как-то странно.
   - Чего смотришь?.. - покраснел странный житель и улыбнулся.
   Голуби и вороны всегда должны помнить о третей стороне, самой нейтральной из сторон. Это ласточки - вестники времени, его куклы.
   Ласточки, ласточки...
   Перевернувшись на другой бок, Кантазий подумал совсем о другом... Эта улыбка гораздо сильнее всего того, что только можно представить. И с этим она так прекрасна...
   Где ты сейчас? Ведь радуга давно уже осталась наедине с землей. Куда она идет в следующий миг? Кажется я знаю, кем хочу стать. Новой радугой, извечно слоняющейся меж небом и землею. Чтобы меня держали и я чувствовал запах этих нежных рук...
  

***

   Он проснулся уверенный в себе и своих чувствах. Невыразимая словами легкость овладела всем его телом, спутала ноги, руки, глаза и объединила их с облаками. Земля боялась притягивать его и нехотя делала своё дело.
   Забыв об осторожности, он тихо поднялся, умылся в дождевой воде. Окно было пустым, но Кантазий поздоровался даже с ним.
   Он вышел на улицу, закрывая глаза и собираясь с мыслями. Солнце светило сегодня пестро - таким образом оно провожает путников в дальний путь.
   - Здравствуй, Кантазий.
   - Ты никогда не говорило со мной. - Он улыбнулся и кивнул, но не было в его душе удивления.
   - Теперь говорю. Ты этого заслуживаешь.
   - Освети мне дорогу так ярко, как только можешь. Это моя первая и единственная просьба к тебе.
   Солнце сделало так, как попросил странный житель укромной и милой деревни. Деревни, где каждый способен на улыбку и может держать ее всю жизнь. Оазиса средь зеленых стражей, овладевшего всеми тайнами, кусочка стремительно бегущего к райскому просвещению бытия.
   Он шел по солнечной тропинке и не видел, как всё неохотней испарялись за его спиной облачка и не видел сияния души своей, засевшей в легкой клетке и рвущейся на свободу.
   Он встретил петуха, вроде намеренно, может, случайно, и тихо поздоровался. Хотя какие тут случайности...
   Петух говорил бережно, вшептывая слова чуть ли не в самое ухо, дополняя голос нотами истинной дружбы:
   - Кантазий... Грусть порождает новую грусть. - Говорил он, щелкая маленьким клювом. - Даже если она нравится - не пускай ее к себе. Улыбайся чаще. Всегда улыбайся! Я хочу видеть улыбку на твоем человеческом лице.
   Странный житель обнял петуха крепко-крепко, но силы все не выкидывая, умея сопоставлять их. Он внезапно подумал и понял, что это - его питомец, его друг. И что он любит его. Несмотря на все ссоры и происхождения, нечто едино в их душах, нечто делает их одной. И услышал он слова удачи, вклинившиеся в голову и крутящиеся там долго-долго...
   Он ушел, широко улыбнувшись, и последовал дальше по дороге, проложенной для него солнцем. И не заметил скатывающиеся по красным перьям петушиные слезы, горько ниспадающие на хрупкую шею, в которой заключен недооцененный голос.
   Мята также пожелала удачи, возмущаясь, что с ней не говорили последние дни.
   Тропа вела в самую глубь леса. Он шел по ней, словно герой, улавливая ранее за всю жизнь неуловленное в идеальной картине его собственного мира, мира, где он родился и научился петь.
   Но солнечная дорога закончилась. Дальше была просто трава, с пониманием скрутившая свои лепестки. Лишь присмотревшись, он понял, почему солнце сделало здесь окончание.
   На горизонте виднелись бесформенные огоньки красного цвета.
   Теперь вокруг бездны бушевал ураган. Он кричал, он орал. Он пришел, чтобы сбросить Кантазия вниз. Он не знал, с кем ему предстоит столкнуться.
  
   "И от меня тебе удачи" - приятный и крайне знакомый голос прозвучал по правую руку, теплом пробивая любые кусочки льда, если бы таковые встретились на пути.
   Кантазий повернул голову - в густой зелени, утопившись ногами в таинственной шелковой траве, твердо стоял незнакомец, появившийся в день судьбоносных вестей и пришедший в решающий час.
   Черная фигура, контрастом выбивающаяся из равновесия. Мистическая личность, от которой осталось узнать лишь одно.
   - Теперь-то ты его снимешь? - Повернув голову и настырно обратив взор на человека, научившего его писать, Кантазий ждал.
   И незнакомец сделал. Он прикоснулся руками к капюшону и положил его назад, на плечи.
   Кантазий улыбнулся, увидев скрывающееся несколько дней за черной материей своё лицо. Да что там... Он увидел себя. И услышал очевидное назидание для своего намерения:
   - Вначале будет песня. Твори, Кантазий.
   Незнакомец испарился. Кантазий вновь взглянул на горизонт, а затем на записи, что лежали у него в руках.
   Он попросил сил у всех проявлений природы, у вечных путников Мироздания, он вдохнул воздух, делая его самым чистым; закрыл напоследок глаза...
   И словно река, пробивающая великой силою плотину, строившеюся веками, Кантазий запел. Так стаи птиц рассекают небесное пространство и оказываются в ином измерении, так впечатлительные саламандры проходят сквозь огонь и рождают новые стороны горячей стихии, так подземные воды пробивают в земле тоннели и позволяют напиться из колодца божествам.
   Красные огоньки вздрогнули. Одни на мгновение померкли, а другие изменили оттенок своего цвета. Но их было так много...
   И они приближались. Чуждые, странные, страшные. Приближались в эту святую долину, где им не место. Красные огоньки, скрывающие в себе сокрушительную силу, неведомую и черную, как межзвездная пустота... Они были такими еще маленькими! Но ведь ничего не начинается с большого и основательного. Иногда стоит посмотреть на что-либо и попытаться осознать, насколько оно приближено и какой цвет оно имеет, если волнение переполняет чувства. Ведь и столетний дуб начинался с корней.
   Бездна предложила выход: она построила деревянный веревочный мост, объявив себя благородной. "Иди, Кантазий. По нему ты переберешься на другую сторону".
   Кантазий прекратил пение. Он опустил взгляд на результат четырехдневной работы, в которой собралась вся душа, все мысли и чувства, собранные чернилами и бумагой воедино. Вкусил великий запах творчества... И зачитал.
   Ветер приостановился и несколько раз полетал вокруг Кантазия.
   Природа прислушалась, сморщив брови. Она еще не слышала подобных слов за всё свое безмерное существование. Идеальные слова, все вместе составляющие ожившую сущность жизни.
   Вряд ли это чтение долетало до обладателей красных глаз. Но Кантазий и не преследовал этой цели. Для злых он приготовил нечто другое.
   Странный житель придал своему тексту ритм. Если раньше его слова были водой, текущей в череде берегов, то сейчас они стали лягушкой, прыгающей на равные расстояния и с равными секундами. Его личная выдумка. И читал с этим ритмом до тех пор, пока не услышал сзади себя голоса.
   Со стороны деревни к нему следовали ее жители, зеленоглазые певцы, высоко поднимая ноги и головы. Взрослые, дети. Все, кто умеет ходить и видеть. А малыши, чьи ножки еще не могли ступать по грубой для них почве, сидели на руках у своих матерей и пронзали лес яркой зеленью своих чистых, непорочных глаз.
   Он улыбнулся. И теперь свой текст он запел.
   Поражение в самую душу леса услышали звезды, ибо с неба посыпались уменьшенные солнышки, искушающие к прикосновению, и приземлились одно выше другого. Его услышала земля, ибо из ее чрева вырывались таинственные создания и оглядывались, впервые оказавшись на поверхности. Он загудел, зачирикал, засвистел; он собрал воедино все свои силы, всю свою непроглядную мощь. В рядах красных огней чувствовалась тень недоумения. Казалось, на земли эти явилось новое, невиданное ранее волшебство. Затем лес запел то, что пел Кантазий. С большим трудом, ибо неподвластно ничему на свете творимое странным жителем деревни.
   Но он пел и лишь думал о тех, кто сейчас идет за его спиной. О них и властительнице радуги...
   Его песня была про их улыбку. Про их добро. Про их радость.
   Гармония - это когда человек понимает природу и чувствует ее, как себя. А она чувствует его. Но нет природы как таковой. Ее составляет человек, животные, лес, море, горы и птицы...
   Теперь стали видны носители красных глаз. Ужасные люди, толкающие друг друга и дико свирепствующие. Когда один из них падал, другой наступал ему на голову и продолжал идти, довольный собой. Но пение Кантазия в унисоне с пением леса останавливало их, делало каждый шаг тяжелее и тяжелее. Отчаянная трава сопротивлялась их шествию, а переливчатый ветер дул против них.
   Но жителей леса не останавливало ничего. Они шли навстречу злу и улыбались, как делали это каждый день на протяжении всей своей светлой жизни. Несмотря на горечи, они умели делать исполненным радостью день.
   Их лица озаряли улыбки...
   Они не боялись, ибо уверены были в чуде. Они жили чудом и дышали им. Разве сложно для человека, самого воплощающего чудо, верить в него? Нет, чудо - это не ложь, это то, что создано с улыбкою.
   Их вера в лучшее была непоколебима...
   Их ноги подрагивали, но разум был чист. Они не бежали, не останавливались, не падали. Они размеренно ступали по притихшей от идеального пения земле.
   Их страх не мутил рассудок...
   В руках каждого злого человека лежали блестящие и опасные вещи, уничтожающие по воле хозяина всё живое.
   Но те, кто шел сзади, были лишены мечей и кривых саблей. Они вооружились песней и улыбкой. Они не уничтожали - они создавали. Созданное ими было порождением света.
   Их рука не держала меч...
   Жители леса обнимали друг друга и целовали, смотрели в глаза своим близким и восхищались искренности своего бытия и чистоте своих чувств.
   Их сердце пылало любовью...
   Они шли и своим шествием останавливали шествие покровителей ворон, радостью сдвигали агрессию.
   Их дух был крепче скалы...
   И они запели, присоединяясь к Кантазию. И тогда затих сам лес. Когда к идеальному прибавилось вечное, круг замкнулся. Вселенная оказалась в одном месте, искушенная желанием услышать. И никаких больше слов...
   ...Их голос был подобен небесам.
   ...Никто тогда не видел, как высоко в небесах, ревевших от недостойного, но закономерного, состоялась схватка между голубями, ранее летевшими над светлыми жителями леса и воронами, сохранившими преданность тьме. Исход сражения был предугадан свыше.
   Вороны окрасились в цвет серый и им позволили избрать дальнейший путь, ведь в их душе было нечто от света, иначе б не сказали они Кантазию и жителям страшных вестей.
   Но в самом центре сражения, над мчащейся к горизонту рекой, пал один воин, ибо его смерть окончательно остановила полет ранее черных крыльев. Внизу брызнула кристальная поверхность воды, в которую упало маленькое тельце. Это место осветилось божественным сиянием и благородно вынесло маленького голубя, мягкого белого героя, на берег - он не дышал, но был жив, ибо уничтожить его нельзя - он занял своё место в вечном движении. Крылья последний раз попытались взлететь, но голубь в следующий миг исчез...
  
   Кантазий улыбался. Он пел, ибо сам являл песню собою. Он пел о жителях леса, он плакал и мечтал. Кантазий верен себе и улыбке. Кантазий способен на всё.
   Перед его лицом яркой стремительностью пролетела огненная птица, грациозный феникс, рассекающий границу меж ним и злыми людьми и распинающийся от порывов безудержного смеха. Хохочущего, словно человек...
   Их грезы были чисты...
   Власть слова абсолютна. Гением рождаются живые строки...
  
   И увидел он лишенный всякого цвета взгляд подле лица своего. ...Сверкнула черным пламенем свирепая сталь... И улыбнулся он в последний раз.
   Движением одной души он отверг мост и забыл о нем в секунду.
   Бездна рычала и оскаляла пасть, кидалась, хищникам уподобляясь, и черным грохотом тянула вниз, подверженная ужаса власти. Лава, огонь, стихии льда и урагана - в плену ее титаны всемогущие, в нутре ее страхи завораживающие.
   Отражением черных вод она переделывает сущность ясного неба, такого идеального и хрупкого и нерушимого. Она требует сойти в нее, но позволяет пройти по мосту, давая шанс лжи.
   Но ему не нужен был мост.
   Ему нужен шаг.
   Мгновения сыпали в бездну яркие розы, переливающие оттенки сердечного, что тверже алмаза горного. Мгновения, шепчущие и кричащие о движении вперед - о последнем подвиге, о самом сильном биении чистой мечты.
   Шаг...
   Розы дополнились звездами, и тьма обратилась светом, как рога обращаются нимбом.
   Адский, дьявольский гром огласил о своих намерениях, но он резко прекратился и заскулил, забился в угол, задрожал, когда увидел шаг к бессмертию.
   ... Великая жертва... Великое деяние...
   Роза расцвела внутри бездны и раскрыла вселенский талант.
   Черная вода ее стала кристальной и отразила свет истины.
   Здесь родилась музыка. Здесь родилась жизнь...
   Движение вниз закончилось - взлетели радужные крылья к небесам.
  
   И увидел он девушку, держащую радугу. И лицо матери, счастливо улыбающейся во сне...

1 марта 2010 г.

Улыбайтесь, господа.

Ведь улыбка - главное

искусство жизни.

   Как внимательный читатель успел заметить, название состоит из двух частей. Это неспроста. Читателю предлагается выбрать, какая из частей ему нравится больше. В зависимости от выбора, восприятие повести будет строиться определенным образом. Итак, что вам ближе? Улыбка? Искусство?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"