- Я не ненавижу мужчин, нет, напротив, мне хотелось бы найти такого близкого человека, который любил меня, желал меня.
Ведь я говорила ему, моему драгоценному избраннику: "люблю тебя, всем сердцем люблю", но он...
Он так ничего и не понял, - говорила женщина у меня на приёме.
Худощавая, цвета циркон чувствительная кожа, сквозь которую можно было заметить прожилки вен, - на лице, у висков, на щеках у крайней каймы уголков губ, на руках, - плато ее ладоней.
Глаза серо-голубые, выражающие и все, и одновременно ничего, - так часто менялось внутреннее состояние ее, кажется, не желая оставаться стабильным вовсе.
Тонкая кость, выразительная талия, плавный изгиб от плеча к жилистой подвижной шее.
Узкий, подчёркивающий особую стать подбородок, полупрозрачные мочки ушей, которых если коснуться, наверное, наощупь были бы, как лепестки цветка белого мака.
Аристократическая натура.
Но все в ней перечёркивала странная улыбка с ровным рядом зубов, которые, тем не менее, имели небольшой, но невыгодный реверс в одну сторону, и выражение глаз - колких, требовательных, в них состоял порок прежнего воплощения, как ущербность пути Кармы, как ущербная скрытая тайна Луны.
Но именно они, глаза, привлекали моё честное внимание и заставляли безмолвно слушать рассказ.
- Мы познакомились по переписке. Интеллигентный такой человек, взрослый, старше меня порядочно.
Он мне понравился своим голосом, разговором, он был интересен.
Я ждала часы, когда снова услышу его дыхание, баллады.
Да, именно, баллады. Он что-то там сочинял или преподавал раньше историю, что ли, - не помню, я не разобралась, - и так прекрасно все раскладывал.
Откровенно, он - передо мной, я - перед ним разоблачились в лучшем свете прожитых своих бед.
Я ждала, все ждала, когда он станет ругать прежнюю семью, своего большого сына, с которыми он расстался несколько лет тому назад, и которые жили далеко от его города.
Но он не был оскорбителен ни на тот счёт, ни на мой.
Всегда обходителен, понятлив.
Я согласна была бы ему родить нашего общего ребёнка и заикалась уже об этом.
Он отмалчивался, а я чувствовала, насколько глубоко неведомая рана для меня в его душевности была, - истерзана и не заживала.
Что ему нужно было? Секс? Да. Почему нет? Я тоже обожаю секс.
И мы на переговорах выдумывали разные позы и движения, как все будет происходить это. Потом - влажные волнения, заячий темп сердечной мышцы, и мысли, мысли, мысли, мысли.
Перед тем, как ехать к нему в город из села, я думала: может быть, может же быть так, что то, что было - уже было, случилось. А то, что будет... что же может быть лучше? Или?
Я видела его фотографию, он - нет.
Я уверила, что - сама красота. Имею множество поклонников и даже в поле при найме на овощах, луке, когда мне хотелось заработать денег больше, ко мне был интерес бешеный.
- Вот, - говорила я ему, мешая ревностную интонацию, - пристал ко мне колхозник! Я ему: отвянь, дурень! А он и так, и эдак - ко мне. Заглядывает чуть не под юбку. Девчонки смеются. А мне? Мне не так весело. Ведь ты у меня есть и один. Не думай, я - преданная.
Он верил, мой городской "ухажёр", внимательно слушал, и где-то я упускала то, о чем мог думать его ум.
Однако вежливость, терпимость его чётко сходилась в паре с моей благовоспитанностью и веры в то, что все будет хорошо, все будет хорошо, что между нами никогда не случалось, и не случится даже повышенного тона в беседе.
Изначально я посвятила - у меня есть дочь - аутист.
Молчаливая, милая.
Мне пришлось забрать ее из интерната, хотя врачи настоятельно рекомендовали не делать так.
Ведь обучение таких детей - тонкая вещь!
Мне нужно было пройти целый курс образования, чтобы знать методику учебной работы с моей же девочкой.
Но никто не знал, как эта молчаливая, любимая Софийка, чувствовала все вокруг, не глядя даже, не поводя глазом.
Она любила сидеть у телевизора часами и смотреть фильмы.
Да, она наизусть с отличнейшим вкусом мелодичным могла повторить любую музыку. Это, наверное, как Моцарт, да?
Я брала ее за руки, она глядела на меня, ничего не предпринимая, любила всей сутью своей, свою, меня - маму.
Нет, у нас состоялась краткая беседа с моим телефонным любовником на тему оставить девочку в покое, дать ей де профессиональный уход и с удовольствием навещать ее по выходным, но ...
Как эти хрупкие ручонки с каталептически схваченными в сухожилиях пальцами могли понять и распознать чужие люди? Косточки беды, тонкие, хрупкие, стойкие. Я могла целовать между каждым пальчиком. Она была - я, я - была с ней.
- Мяя-ай! - Кричала двенадцатилетняя Софийка в мою сторону, если ей что-то решительно не нравилось, например, когда заканчивался многочасовой телевизионный сериал. Терялась в тихом бездонном мире в вязких его отношениях, нарочитых фантазий, чем пронизан отныне великий он.
Она не желала оторваться от надуманной морали социума, да, увы, она дышала им, как добрая большая рыба водой, которая была настолько жива и естественна, что никому и в голову не могла бы прийти мысль истратить ее по какой-то своей надобности.
Я бы вам сказала, что большинство из нас такие, - не знают, зачем живут, а только живут. Не знают, зачем приходит завтрашний день, и не ждут его в принципе, а так.
А так встречают пустым раскрытием пастельных зрачков.
Поднимаются, чистят зубы, завтракают и куда-нибудь идут, идут, лишь бы идти.
А там, глядишь вечер, а там и день простоял, там и завтра манит ночной гарью позазавтрашнего неба.
Да. Я отвлеклась.
Он не возражал, мой телефонный друг, что явлюсь на первое свидание с моей любимой Софийкой.
Я предупреждала его волнения (хотя он никак их не обострял), что моя аутистка не будет нам мешать, ему лично надоедать.
Я хотела знать: имеется ли в его квартире городского многоэтажного дома спутниковое или телевидение, или кабельное телевидение, чтобы дочка, пока мы занимаемся любовью, так же была занята интересным, увлекательным, забавным, полезным, развивающим ее хоть как.
- Не переживай, - отвечал он мне, - все здесь есть. Когда ты собираешься? - Спрашивал он.
- Ещё две недели, потерпи, мой любимый, - клялась я ему.
2
Прошу прощения у моего драгоценного читателя, я совсем забыл назвать имя моей клиентки, впрочем, вы можете понимать, что подлинное имя не стоит обнародовать вовсе. История правдивая, герои не выдуманы.
Марина, так скажем, имя моей взрослой героини.
Виталий - имя мужчины, с которым она состояла в переписке и заочном знакомстве для серьёзных, трезвых отношений, создания семьи.
- Я, знаете ли, Мак, - продолжала Марина свой рассказ, - была дура дурой раньше. Дура дурой.
В молодости красивой точёной фигуркой, завидовали все, и на лицо, сами видите - ничего этак, я познакомилась с одним студентом.
Он учился заочно в большом городе, и так же по переписке я сошлась с ним.. У него не было никого. У меня не было детей
Свободна, счастлива в любви, любима.
Ах, если бы вы знали, как... Впрочем... Нужно ли говорить...
Этот студент делал со мной все, и я делала все для него.
Он утром уходил на дежурство, чтобы поддержать наше с ним житье-бытье, а я...
А я оставалась в квартире с его мамой. И не взлюбила она меня, ох, свекрушечка.
Вымаривала нервными разными способами, до слез, до отчаяния.
Был час - хотела собрать я вещи и уехать, но терпела, терпела, любила, значит.
Поздно или рано, какой бы человек умный или дураком он ни был, все-равно, все проясняется. Как это говорится: тайное становится явным? А я богобоязненная, знаете ли, кстати.
Ах да, отвлекаюсь!
Вот так.
Сказал мне однажды мой студентик на мои чувства, как я ласкала я его, клялась в верности, и как желала от него знать очередной раз ребром - будет ли у нас семья подлинная и ребёночек? Ответил он с ленцой эдак, от раскрытых бритых наскоро мышек пахло запертым пОтом:
- Я не люблю тебя, прости. Ты думаешь, почему мать моя молчит и понимает, стала к тебе лояльной, простодушной - ты мне нужна, чтобы потрахаться. И все.
Ах, Мак Маг, женская то доля! Или доля дурака ли обыкновенного? Любила, лелеяла, а он выдал, студентик-то мой.
Что ж.
Воробей не репей, вспорхнёт - улетит.
Не ожидал разворота мой милый сердцу друг такого, - обиделась я не на шутку.
Высказала сквозь слезы рек и океан заблудших чувств, ощущений все, что на душе честной вскипело.
Как ива мокрая, гадкие ноги преклонила последний раз перед ним. И сказала - мне такой жизни не надо. Я ухожу. Я не заслужила лжи.
А он вроде, как и правду сказал.
А я вот будто ожидания теперь его и обманула.
Глядел молча, топтался на месте. Мне что? В чужом городе, из чужих лап вырваться... Противно. Душа в яме гробовой тихонько припев тянула.
Бог все знает, слышит, все простит. Только мне нужно было справиться с собой, мыслями своими, уйти, волоча беспамятно ноги, прочь, - на вокзал, с сумками, одеждами, туфлями, перепрыгивая каменные ступени многоэтажного дворца их.
Мать студента стояла молча на пороге кипящей в борщах и пыли жирной. Студент так и не проронил ни слова, а за мной щёлкнул мгновенно за стальной замочек.
Не хотелось жить? О, да!
Нет, нет. Странно. Когда жизнь наверняка, со всех сторон хоть обойди, обманута, вдруг что-то едет внутри.
Как поезд, перед которым ты знаешь - ляг и все, все пройдёт разом.
И ты даже оглядываешься по сторонам де, и даже чувствуешь, как там в той машине чугунной, там, многотонной, машинист насторожился - а не ляпнет ли, сей человек на путя свою шею?
Ан нет. Напротив.
Я и огляделась, я и представила, как умираю, как тащит щит кабины головного вагона моё тело, сминает бесчувственное. И я уже к Богу тороплюсь мгновенно. И свет Божий, искру увидела, мелькнуло эдак с облачка.
И, кажется Сам Он мне что-то умилительное шепнул...
Но что-то такие есть в самом человеке незыблемое, ось какая-то, на которой, как на шампуре держится сладкое, жАркое мясо и запахом неимоверным несёт, душой единственной!
Ушла от опасности и не думала больше.
Много выплакала, много выдумала.
Дура-дурой-то была!
Жесть крестьянская, душа маховая не изменилась во мне. Ничем.
Как нужно перекрутить, как утопить, и воскресить новую степень в себе? Новую, новую, чтобы быть, стать, родиться заново, по-умному, чтобы жить нормально, как все честные, рассудительные люди.
Так слабина, кажется, и осталась. Наивность, вера к людям и во все хорошее.
Но, Мак уважаемый, я не хочу вас вводить в обман, скажу, как говорила своему телефонному кавалеру, что была на тот момент только что разведена. Мой муж бывший, неумелый взялся за ум и уехал за границу, на заработки. Любовь меж нами прошла. Он был мне все одно, что брат. А хотелось чувств, любви.
Дочь, Софийка моя, от него была.
Я потребовала алиментов, но он умолял - будет высылать, только чтобы я не обращалась никуда.
Но мой телефонный рыцарь, будучи образованием юриста, требовал, настаивал, чтобы я таки немедленно подала в суд.
Долго думала. Инвалидность за девочкой - одно, но отцовская забота быть должна.
Виталечка мой, поддерживал меня, подстёгивал и правильно. И гордился, умно я поступила. Отчиталась. Деньги на дороге не валяются.
Поехала в его, Виталия, город большой, подолее от села, деревянных заборов, чернозёмных гектар.
Хотя, скажу вам, хозяйка я ещё та, деловитая.
Прежде чем уехать - заказала вспашку, навела полный порядок в доме, прикупила на инвалидские деньги Софии курточку, брючки.
Ну, в общем, отправились.
Поклонник мой встретил нас. Да.
Он потом признался, что убавил себе в возрасте эдак лет на пяток.
Но я и не заметила сначала.
Выглядел Виталий очень неплохо.
Аккуратно одет: стёганная демисезонная "стограмовка" Memory, длинные карманы, стильные темные прямого кроя джинсы, и такая - скромная бородка на лице.
Да-с.
Я все сразу круговертью охватила, оценила. И... запах.
Запах мужчины, желающего, жаждущего женщины.
Мы ехали в маршрутке.
Он доложил - машина мол на ремонте, но скоро он заберёт. Молчали. Софийка сидела на моих коленах и постоянно била затылком по подбородку, стоило мне о чем-то начать говорить.
Я глядела по сторонам, увлекаясь архитектурой мощного незнакомого мне города.
София? Да, София.
Ее будто не было между нами. Она сидела, то стояла у моих колен, затмевая обзор. Шапочка розовая шариком вязанным щекотала мне нос.
С Виталием переглядывались мило.
Я - удивлялась ему, его внешности. Большой, крепкий мужчина. И одинок? Я - маленькая, хрупенькая... Я чувствовала задолго того долгожданного времени уже себя в его объятиях.
Софийка отскакала мне все ноги, пока мой кавалер объявил, наконец, что нужно подниматься и выходить на следующей остановке.
С дочкой по болтающемуся салону мы продвигались позади Виталия. Он спрыгнул на асфальт, крутнулся и непременно хотел взять меня за руку, чтобы даме помочь выйти, как положено, но Софийку я пропустила вперёд. Мужчина, перебрал руками, вниманием на неё, обхватил руками за поясок и вытянул наружу, а потом предложил руку мне.
Я глядела, как Софийка моя раскраснелась, как мир ее потусторонний облился неведомыми красками, - Солнце второе поднялось на ее планете.
Она стояла, глядела вперёд, вдаль, - на груду панельных домов неизвестного нам холодного микрорайона.
В руках ее была кукла - Барби-русалочка. Я думаю, мне придется об этой игрушке два слова...
Так вот.
Соседка девчушка малая по нашей улице нашего селища, подружкой Софийке набилась.
Полноценная кроха, бойкая Катюшка.
Бусины глаза, палец в востреньком носике. Этак она там она часто чистила что-то.
Впервые, когда Катюха увидела мою Софию, а разница в возрасте была не малая: одиннадцать - моей, Катеньке - четыре.
Последняя, прибыв в гости к нам на незатейливый праздничный пирог однажды, наевшись и объевшись, и напившись земляничного чаю, да нализавшись медку, сидела рядом с моей дочкой, безразлично, беспардонно мотала ногами на диване.
Обе смотрели мультик.
Софийка взгляд не оторвёт от сюжета: где улыбнутся надо - сделает, где усмехнётся.
Но и смех, и улыбка у неё особенными ведь были.
Вот Катенька наша и застынет перед неведомой реакцией молчаливого, добросовестного зрителя, моего дорогого любимого чада.
Катенька, то на экран, то, пораздумав, хватит пальцем в нос. Увидев нелепые движения дочки моей, застынет, рот распахнёт, глядит, значит, изучает. Глазами блык-блык.
Я наблюдала со стороны - цирк.
Подружками они стали скоро.
Софийка упрямая настаивала на своих правилах игры, а та, шустряка - на своих. Да вошла в такое родство близкое, сочувствие человеческое, что пару раз девочке моей махнула по лбу, но не ожидала обратной такой дикой связи.
Софийка, уничтожить ее чем, не по ней что-то будет, кричит дико, ох, дико. Может упасть, извиваться. До приступов доходило.
И в то время изысканное так и случилось.
Выскочила дружелюбная Катенька по уши вся раскрасневшаяся. Пятна племенные рода дальнего, с деда ещё, конями скакали по ее щекам. Перепуганная, как вроде убила кого.
Выскочила, значит, бросила все собственные навороченные игрушки и давай сандалиями, рванными ремешками - в свой сад.
Еле успокоила бешенство Софийки я тогда. Ну, думаю, первая и последняя подружка потерялась.
Но вот не прошло и двух дней, как обе они уже вместе шепелявили, друг другу новые правила игр ставили, как, напрягаясь изо всех сил, я видела, одинокая душа моей Софийки пыталась проникнуть, прорезать щель в мир реальный наш, этот, понять, полюбить то, что существует испокон веков.
Ох, марсианочка моя!
Что я хочу сказать, Макс?
Девочку мою я смогла забрать с собой только благодаря этой Барби-русалочке. Она как взамест Кати - подруги поехала.
Ее принесла и подарила сама же Катя.
Потёртая, первых рядов ещё выпуска. Хвост русалочий погрыз дворовой пес, а вот моей девочке она по вкусу вся пошла.