Аннотация: Так и не нашел герой "Технофобии" Владимир Марков светлого будущего. И теперь он пытается улучшить свое настоящее, исправляя ошибки в прошлом.
Тимофей Печёрин
В РЕЖИМЕ ОТЛАДКИ
Если бы строители строили дома так же, как программисты пишут программы, то первый случайно залетевший дятел разрушил бы цивилизацию.
Закон Мерфи
Жизнь не удалась. Но попытку засчитали.
Борис Крутиер
Меня зовут Владимир Марков. Мне три с хвостиком десятка лет. И добрая половина этих лет мне кажется потраченной... не бездарно, но и не слишком успешно. Разумеется, я могу себе присудить определенные достижения вроде высшего образования и приличного профессионального опыта. Вот только итоги, подводимые мной за первую тридцатилетку, не становятся от этого намного радостнее.
Потеря работы помножила весь мой "приличный профессиональный опыт" на ноль. Как, наверное, и "высшее образование". Когда выручка падает и возникают проблемы с зарплатой, любое предприятие в первую очередь избавляется от "обслуживающего" или "вспомогательного" персонала. Проще говоря, от специалистов, которые с формальной точки зрения себя не окупают. В эту категорию попали, как ни странно, системные администраторы; видимо, никто не удосужился посчитать, сколько денег эти незаметные труженики экономят, врачуя вычислительную технику и, тем самым, избавляя от необходимости ее замены. Или выкладывания немаленькой суммы за услуги разного рода фирмочек и "сервисных центров". Впрочем, вышеупомянутым "центрам" нынче тоже нечему радоваться; в противном случае, проблема моего трудоустройства решилась и легко, и быстро.
Не лучше обстоят дела и на "личном фронте". Создать семью мне, правда, удалось; вот только эта семья ненамного пережила мой статус "ценного работника" и "специалиста с высокой квалификацией". Когда я превратился в того, кто оптимистично называется "находящимся в поисках работы", супруга не пожелала "кормить лузера". Это ее собственные слова... А чтобы остаться в выигрыше даже при разводе, моя "вторая половинка" вцепилась бульдожьей хваткой в "совместно нажитое имущество". В первую очередь - в квартиру, весьма приличную по цене и метражу. Три комнаты, девяносто метров, центральный район - не кот чихал... Впрочем, я тоже не намерен был сдаваться без боя, ибо безработный и бомж в одном лице - не слишком приятное сочетание.
Что делать в такой ситуации - не знаю. Бороться - труднее с каждым днем, очень уж неравная эта борьба, да, вдобавок, на два фронта. Вешаться-топиться мне просто... страшно. Да, да, по мне уж лучше неизвестность, чем гарантированная смерть. Ведь неопределенность всегда предусматривает ненулевую вероятность успеха. Еще, конечно, можно подождать "счастливых времен", однако в бессмысленности подобных ожиданий я уже успел убедиться. Как показал мой собственный опыт, при пассивном и бездеятельном ожидании "счастливые времена" не наступят даже через тысячу лет. Ну не желает гора идти к Магомету и все тут! Горы вообще-то ходить не умеют...
В общем, неудивительно, что в такой ситуации я готов принять любую возможность выхода - пусть не с восторгом, но хотя бы с искренним интересом. И таким искренним был мой интерес, когда я слушал старичка, подсевшего ко мне на скамеечке в парке. Не беда, что слова, сказанные этим старичком, любому здравомыслящему человеку покажутся бредом. Ведь это только на первый взгляд.
Старичок представился Почтальоном, но и без этого я легко бы определил его профессиональную принадлежность. Очень уж характерно он выглядел, сразу заставляя вспомнить словосочетание "Почта СССР". Я не имею в виду Печкина из некогда культового мультфильма Успенского. Просто, при описании старичка, мне поневоле вспоминались обрывочные строчки из детства: "в синей форменной фуражке", "с толстой сумкой на ремне"... И фуражка, и сумка, кстати, у него имелись.
Почтальон предложил мне свои услуги - по специальности и, главное, бесплатно, еще раз возрождая в памяти Страну Советов. Удивить здесь могли разве что детали этих услуг - и удивили. Да так, что пришлось переспрашивать:
- То есть, через вас я могу послать письмо... себе?
Старичок вежливо кивнул.
- Себе вчерашнему, себе в детстве, себе подростку, - пояснил он, улыбаясь, - главное: на конверте, в графе "куда", указать не только адрес, но и дату.
- И оно дойдет? - мой вопрос со стороны прозвучал, наверное, тупо, но ничего другого на тот момент просто не пришло в голову.
- Неудач не было, - с гордостью заявил Почтальон. Таким тоном, если не изменяет память, пионеры отвечали "всегда готов!", а ветераны Второй Мировой - "так точно!".
- Что-то вроде... машины времени? - осведомился я, поневоле вспомнив свое пребывание в трехтысячном году. А вот старичка такая постановка вопроса обескуражила.
- Не знаю, - честно признался он, - техническими вопросами как-то не интересовался. И вам не советую... Как по мне, результат важнее.
- Результат? - снова, не менее тупо, переспросил я.
- Да-да, уважаемый. Речь ведь не идет о том, чтобы поздравить самого себе с Новым Годом или совершеннолетием. Задачи у этой услуги гораздо серьезнее. Знаете пословицу: "предупрежден - значит вооружен"?
- Разумеется. Еще говорят: "знал бы, где упаду - соломки бы подстелил"...
- Вот-вот, - обрадовался старичок, - представьте, что вы - инвалид. Ну это я так, для примера... Допустим, вы свою травму получили, занимаясь... этим... ну, когда с горы не на лыжах, а на одной досочке катаются.
- Сноуборд? - догадался я.
- Ага. И вас эта инвалидность шибко тяготит. Ну вы и решили написать письмо в свое детство. Предупредить себя, мол, не занимайся этим бордом, ногу сломаешь.
- И что? Я, тот, который в детстве, обязательно передумает?
- Неудач не было, - повторил Почтальон, - главное, поубедительнее быть, при написании письма. И тогда проснетесь уже с обеими нормальными ногами. Я понятно объясняю?
Еще бы! Хоть я и не инвалид - если судить по физическому состоянию. Однако, как говорят в определенных кругах, "по жизни", я травмирован и весьма жестоко. А при необходимости даже мог бы назвать виновника этой травмы. Точнее, виновницу.
Случилось это еще в университете, когда мне, "ботану", "зубриле", "ребусу" и прочее, улыбнулась редкая, по студенческим меркам, удача. На меня обратила внимание одна из самых красивых девушек общежития, и я, прямо-таки со щенячьим восторгом ответил на ее внимание. Но даже этот восторг не шел ни в какое сравнение с той радостью, что я испытал, "добившись своего" на одной из студенческих вечеринок. Разумеется, при высоком содержании алкоголя в крови обоих организмов. Эта радость длилась недолго; перечеркнуло ее зловещее волшебное слово "залет", превращающее любого "классного парня" в отца семейства. Действие этого "заклинания" пришлось испытать и мне...
Вот после этого, как я полагаю, моя жизнь пошла наперекосяк. Я пошел работать - не ради самореализации, а исключительно для того чтобы прокормить себя, жену и дочку. Юношеские мечты и амбиции пошли в корзину; даже университет я закончил на уровне "так себе". Так что меня прошлого было, о чем предупреждать.
- Пожалуй, я воспользуюсь... вашей услугой, - произнес я, чем вызвал у своего собеседника прилив профессионального энтузиазма.
- Пожалуйста, - он достал из своей сумки конверт - традиционный, бумажный, почтовый. Так и не вытесненный окончательно и-мэйлами и СМСками. Следом за конвертом появились шариковая ручка и листок из тетради в клеточку.
Я уже знал, куда, когда, и, главное, о чем напишу. О том, что "секс-символ общаги" через десять лет превратится в стервозную и истеричную супругу с потребительским отношением ко всему миру, а особенно - к своей второй половинке. О том, что на мои идеи и замыслы, что я пестовал в юные годы, этой особе было глубоко наплевать - как и на все, что не приносит денег, а, следовательно, возможностей купить лишнюю безделушку. О том, наконец, что эти идеи, будучи воплощенными, могли бы произвести настоящий прорыв в сфере информационных технологий. Но эта вампирша в юбке поставила на них крест. И на моем будущем - тоже.
Ручка водила по листку легко и гладко - необычно гладко и легко для человека, привыкшего к клавиатуре и различным "редакторам". Мне не понадобилось много времени, чтобы изложить самому себе все, что я считал нужным. А, напоследок, чтобы, как сказал Почтальон, "быть убедительнее", я напомнил себе-студенту один секрет. Известный мне, родителям и, в крайнем случае, друзьям детства.
Конверт с письмом перекочевал сперва в руки старичка, а затем - в его "толстую сумку на ремне". С минуту я ждал - сам не знаю, чего. Но все вокруг оставалось прежним. Парк, избежавший когтистых лап так называемой "уплотнительной застройки", что в последние месяцы в бессилии опустились из-за финансового голода... Скамеечка - из тех, которые в теплую погоду оккупируются молодыми мамами с колясками или словоохотливыми старушками. И старичок Почтальон, сидящий рядом со мной. Или я - рядом с ним.
- Ну? Что? - спросил я недовольно.
- Для вас - ничего, - ответил старичок, медленно поднимаясь со скамейки, - мгновенно, знаете ли, ничего не происходит. Вы домой идите, поспите... А наутро получите результат. И, вот еще что.
С этими словами он протянул мне кусочек картона, который оказался визиткой, украшенной эмблемой почтовой службы. На ней был адрес, по которому, видимо, я мог отыскать специалиста, известного как Почтальон.
- Зачем это? - не понял я.
- Не думаю, что вы последний раз ко мне обращаетесь.
Поправив ремень от сумки, старичок решительно зашагал прочь, бормоча себе под нос знакомые строки. Практически, гимн своей профессии.
Письмо само никуда не пойдет, но в ящик его опусти - оно пробежит, пролетит, проплывет тысячи верст пути...
* * *
Сказать, что пробуждение далось мне болезненно и с трудом, значит, не сказать ничего. Глаза открывались с легкостью проржавевших ворот. Горло горело и отравляло окружающий воздух омерзительным запахом. Голова казалась свинцовой, как по тяжести, так и по способности к умственной деятельности. А еще ее буквально долбил периодически повторяющийся дребезжащий звук.
Рука привычным, наработанным годами, жестом пошарила вокруг, нащупала нечто стеклянное и продолговатое, ухватилась за него как утопающий за соломинку, и... разочаровано отпустила. Ибо найденная емкость была слишком легкой, чтобы в ней хоть что-то осталось.
Сделав над собой усилие, я рывком поднялся, открыл глаза и сел на кровать. Огляделся - и замер, пораженный открывшейся мне картиной.
Да-а-а! За такую квартиру моя супруга ни в жизнь не стала бы портить ни свою, ни мою кровь в бракоразводном процессе. Да и не было никакой супруги, если напрячь память. Потому как не сложилось у меня серьезных отношений с противоположным полом. Жена, дочь, потерянная работа - все это теперь казалось сном, ярким, но постепенно забывающимся. Реальность же была вокруг меня, и отнюдь не вызывала добрых чувств.
Вместо трехкомнатных апартаментов - обычная "однушка" в не менее обычной хрущевке. И без того невеликая по площади, она казалась еще теснее по причине захламленности и запущенности. Пол был завален бутылками, вопреки всем надеждам, пустыми; с бутылками соседствовали старые носки и другие элементы одежды, разбросанные как попало. Пружинная кровать с потемневшим от времени матрасом использовалась мной как спальное место. Постельное белье на ней, правда тоже было, однако выглядело оно скомканным, измятым и давно не стиранным. Картину убогой окружающей обстановки довершали старые, с выцветшим рисунком, обои.
Единственным приличным местом в комнате был письменный, или как его правильнее называть, рабочий стол. С выдвижными ящиками, видавшей виды табуреткой и, разумеется, компьютером. Компьютер работал, и, если мне не изменяла возвращающаяся память, он не прекращал работу круглые сутки. На экране в дикой пляске сменяли друг друга строчки с символами шестнадцатеричного кода.
Еще на столе располагалась литровая пластиковая бутылочка минералки. Полная. Схватив ее, я жадно припал губами к животворной влаге и не останавливался до тех пор, пока не выпил все до последней капли.
Минералка лишь облегчила мои страдания; для большего требовались более радикальные решения. Отложив бесполезную уже бутылку, я отправился на кухню. Которая, как оказалось, была не в лучшем состоянии, чем единственная комната.
Раковину давно и надежно оккупировала груда грязной посуды. На плите обнаружилась одна, почти пустая, сковородка с какой-то темной субстанцией - не то пригоревшей, не то присохшей до окаменения. Почуяв более сильного конкурента, из нее выскочил странствующий в поисках пропитания таракан.
А вот холодильник, напротив, поражал чистотой и обилием свободного места. Содержимого в нем было - пачка давнишнего маргарина, забившаяся в самый дальний угол морозилки и оттого избежавшая расправы.
Обескураженный, я присел на неровно стоящий посреди кухни табурет. Что ж, этого следовало ожидать. Вряд ли жилище патологического холостяка могло выглядеть лучше. Видимо, старик Почтальон не соврал - если, конечно, он существовал на самом деле, а не приснился с перепою...
Дребезжащий звук, тот самый, что разбудил меня, вновь, подобно выстрелу, разорвал мне голову - в сотый, наверное, раз... И только сейчас я определил источник звука. Сообразил, что им является дверной звонок. Осознав это, я медленной неуверенной походкой прошествовал к двери.
- Кто там? - хотел вежливо спросить, а де-факто глухо прохрипел я.
- Сто грамм! - рявкнул недовольный и грубый мужской голос, - ты будешь открывать или нет?
- Зачем? - не понял я.
- Да ты, алкашня, совсем съехал! - голос из недовольного стал рассерженным, - забыл, что сегодня день оплаты? Живо у меня на вокзал переедешь!
Заглянув в глазок, я узнал, а вернее, вспомнил незваного гостя. То есть, хозяина. А возвращающаяся память любезно подсказала мне еще один нюанс новой жизни. Оказывается, даже эта убогая квартирка - не моя, а человека с той стороны двери. По таким вот съемным квартирам я болтаюсь всю, прошедшую с окончания университета, жизнь. Свое собственное жилье я позволить себе не мог, ввиду отсутствия постоянного заработка.
Нехотя щелкнув замком, шпингалетом и еще какой-то запирающей дребеденью, я открыл перед хозяином дверь. Увидев меня, он брезгливо сморщился, а пройдя за порог, разродился потоком красноречия.
- Засрал всю квартиру, мать твою! Как в хлеву, блин! Да и сам - как главная свинья! Учти, Вован, если хоть один косяк - с вызовом ментов, или пожарных, я тебя так вздрючу... А че ты вообще встал, как "Рабочий и колхозница"? Любоваться на тебя что ли?
- А мне лучше уйти? - осведомился я робко.
- Лучше бы! Лучше бы тебя в младенчестве удавили! Ты платить будешь или в самом деле пойдешь?
- Ладно, - я направился в комнату в поисках денег. А хозяин прошел следом и, оглядывая обстановку, то и дело вставлял комментарий - в непечатных выражениях.
Почему-то я наивно решил, что деньги хранятся в одном из ящиков письменного стола. Но их не было - ни в столе, ни в шкафу, ни в карманах разбросанной одежды. В последних я обнаружил всего три предмета, представляющих хотя бы относительную ценность. Это были ключи от квартиры, пластиковая карточка, а также... визитка Почтальона. Видать, он и впрямь существует. И это доставленному им письму я обязан своим нынешним положением.
- Нету? - чисто риторически осведомился хозяин и, не дожидаясь ответа, завелся, - а откуда вообще им взяться? Че, молчишь, пьянь подзаборная? Неудивительно, что за квартиру платить нечем, у тебя ведь вон какие расходы!
И с этими словами он пнул одну из валяющихся на полу бутылок. Та коротко звякнула, столкнувшись со своими стеклянными "коллегами"... Вот тут-то ко мне и пришло спасение - долгожданное и с неожиданной стороны.
- Процесс завершен, - объявил компьютер металлическим, не выражающим эмоций, голосом. Хозяин проигнорировал этот сигнал; а вот я чисто инстинктивно подскочил к монитору. И не напрасно.
"На ваш счет переведено двести тысяч евро", - сообщала надпись на экране. Обычная надпись, без экзотических шрифтов, "ворд-артовщины" и прочих спецэффектов. Реквизиты счета, а также пин-код прилагались. Вот тут я окончательно вспомнил - и зачем мне пластиковая карточка, и... много что еще.
Вспомнил, как еще на старших курсах увлекся оборотной стороной информационных систем - невидимой большинству, и, при этом, определяющей. Как пресытившись традиционным программированием, я с головой ушел в мир кодов, воспринимаемых мной как руны загадочных волшебных заклинаний. Как потратил множество бессонных ночей на подбор ключей к "святая святых" банков, корпораций, и прочих обладателей лишних денег. Всех тех, чью сладкую жизнь неспособны испортить никакие экономические потрясения... Как засыпал под утро, призывая на помощь "зеленого змия" - все чаще и чаще. И как, наконец, решился провернуть по-настоящему серьезное дело.
- У меня есть деньги, - сообщил я дрожащим от волнения голосом, параллельно закрывая запущенную на компе программу "от греха подальше".
- Есть - так давай, - хозяин картинно протянул мне раскрытую ладонь, - а если нет...
- Безнал, - коротко пояснил я, потрясая пластиковой карточкой, - вы не подождете... до обеда?
- Вован, дружище! - рассмеялся хозяин, - какого обеда? Час дня на дворе. Или ты думал - ранее утро?
- Ну так до вечера, - почти взмолился я, - понимаете, мгновенно ничего не делается. Или, может вам чек выписать?
- Вот за что я тебя еще не сдал ментам, - благодушным тоном начал хозяин, похлопав меня по плечу, - так исключительно за твое чувство юмора. Чек, видите ли, выписать... То-то я смотрю, алкашня продвинутая пошла, с чековыми книжками ходит, а в ларьке "Мастер-кардом" расплачивается... Ладно. Снимай свое бабло. Приду в шесть вечера - и либо ты со мной расплатишься, либо сэкономишь кучу денег, живя в переходе. Хоть сумму-то не забыл?
- Пять тыщ рублей, - всплыло из глубины моей памяти и выскочило изо рта.
- В этом месяце - шесть, - уточнил хозяин, - инфляция, знаешь ли... Ты чем-то недоволен, Вован?
- Не то что бы... - такую "индексацию" я воспринял достаточно спокойно, мне она теперь - как слону дробинка, - вот только... в евро это сколько?
- Все шутишь? - теперь хозяин расхохотался во весь голос, - не, такой талант губить жалко. Насчет "евров" я тебе вот че скажу: если ты принесешь мне хотя бы один "евр", я слопаю твои тапочки. И носками закушу.
С этими словами он поднял висящий на бортике кровати носок и, словно в подтверждение своих слов поболтал им в воздухе. После чего еще раз похлопал меня по плечу и направился к выходу. Краем уха я услышал, как он снова рассмеялся - уже на лестничной площадке.
* * *
На зеркало неча пенять, коли рожа крива... Но я был в равной степени недоволен как мутным заляпанным зеркалом в ванной, так и своим отражением в нем.
Хорош же "компьютерный гений"! Помятая, опухшая физиономия, двухнедельная щетина, кудель вместо волос на голове и, конечно же, неизбежные мешки под глазами. В них, кажется, я мог бы унести весь свой неправедный заработок...
Ущипнув себя за руку, я еще раз убедился, что окружающее мне не снится. А оглядев повнимательнее визитку, удостоверился в реальности существования Почтальона. И два этих факта в совокупности могли означать только одно.
Любезный старичок "в синей форменной фуражке" во-первых, встретился мне на самом деле, а во-вторых, не обманул. В смысле, доставил мое письмо по назначению. Обманщиком же в данной ситуации оказался я сам, со своими мечтами о "прорыве в "сфере". Юношескими мечтами, которые в той жизни не трансформировались во что-то реальное, зато дошли со мной в неизменном виде до четвертого десятка лет. Хоронясь от недобрых глаз в темном углу моей души, подобно тому маргарину из морозилки. Здесь же эти мечты, как говорил классик, "ощутили свою несостоятельность при столкновении с действительностью". Как "запорожец", столкнувшийся с танком...
Собственной операционной системы я так и не создал. А может и создал, между делом, да только кому она нужна? Старый друг, в смысле, Винда, лучше нового "незнамо чего" от "незнамо кого". Так что российского Билла Гейтса из меня не вышло. В противном случае я бы очнулся не в хрущевской "однушке", а, как минимум, в пентхаусе. А хамоватый мужичонка, разбудивший меня звонком, не об оплате мне напоминал, а завтрак в постель подавал. И то навряд ли.
С другой стороны, не все так плохо. У меня на счете кругленькая сумма, заработанная всего за ночь. Если так пойдет и дальше, я и впрямь смогу переехать в пентхаус.
- Соберись, встряхнись, - приказал я своему отражению, - ты же богатый человек!.. И что?
Отражение не удостоило ответом мой вопрос - робкий, расплывчатый, но при этом крайне важный. Ну и черт с ним! Как бы плохо обо мне не думал хозяин квартиры, я не законченная пьянь, чтобы долго беседовать со своим двойником из зеркала. И уж тем более - настаивать на ответе. В общем, вышеназванный ответ придется искать самому.
Действительно - и что? С того, что за неполные сутки мой банковский счет вырос с нуля до двухсот тысяч евро? Он может вырасти и больше, но мне-то что от этого?
Разумеется, я теперь спокойно могу заплатить за квартиру - да еще на сто лет вперед. Вот только нужна ли мне эта однокомнатная нора в картонном домике? Не говоря уж о ее хозяине? Наверное, лучше погасить перед ним долг и навсегда распрощаться. Подыскать жилище получше, и, что важно, свое... Мысли о квартирном вопросе и связанных с ним "прелестях" рванулись мне в голову и вновь заставили ее заболеть. До сих пор мне не приходилось заниматься такими делами; как говорится, нет собственности - нет проблем. Но обрывки памяти, оставшиеся от той, другой жизни, подсказывали мне, что ничем приятным данное занятие мне не грозит. Ну да ладно, попробую найти человека, который по сходной цене возьмет весь геморрой на себя. Теперь я могу позволить себе даже это. И, вообще, с отъездом из хрущевки спешить не стоит.
Зато стоит поторопиться с решением двух других проблем. Во-первых, мне нужно расплатиться с хозяином квартиры. Пусть подавится... моими носками и заношенными до полусмерти тапками, когда я выложу перед ним пачку "евров". Во-вторых, пора избавляться от имиджа опустившегося пьянчуги. В конце концов, разве так выглядит работник умственного труда?
Мне нужно побриться, сделать нормальную стрижку, купить новый костюм, а вернее костюмы; приобрести побольше пар обуви - на разные случаи жизни. Короче, магазины ждут меня и мои неправедно нажитые денежки. А перед этим меня ждет еще кое-что...
Вздохнув и собрав волю в кулак, я вынес всю свою стеклотару в мусорные контейнеры, стоящие недалеко от подъезда. И при этом приговаривал: терпи казак, атаманом будешь... Возможно, тот я, который не имел опыта семейной жизни и проживал здесь до сегодняшнего утра, привык к свинарнику. Но я нынешний продолжать это не собираюсь.
Расправа со стеклотарой заняла пару часов. Еще час ушел на мытье посуды, затем на мытье себя, и, наконец, на сборы. Уже, стоя у входной двери, я вспомнил, что холодильник пуст, и надо бы это исправить. Ибо желудок практически протрезвевшего организма лишний раз напомнил о своей пустоте.
Район, в котором я теперь жил, показался мне совершенно незнакомым. В прошлой жизни мне не приходилось бывать в этой части города; название улицы, прочитанное на табличке одного из домов, не сказало мне ровным счетом ничего. Не спешила на помощь и вновь обретенная память. Видимо здешний я редко покидал квартиру. Редко и не в том состоянии.
Время было рабочее, так что прохожие мне практически не попадались. Тем более - прохожие, способные помочь с поиском ближайшего филиала "Гипербанка" или, на, худой конец, банкомата. Задав этот вопрос подвернувшейся старушке, я не услышал ничего полезного, зато узнал, что эта старушка думает о банках, "буржуях", "дерьмократах" и тому подобном люде. А также об их прихлебателях, таких как я.
Филиал нашелся после получасового кружения в трех соснах. Он занимал часть первого этажа одного из местных, типовых, домов хрущевской застройки. Возможно, он мог найтись быстрее, не представляй я при словосочетании "филиал банка" солидного, современного, отделанного пластиком, здания. Из моей головы как-то вылетело, что банк - не завод и не офис крупной фирмы. Деньги не занимают много места; чтобы осуществлять операции с ними, не требуется ни большого количества специалистов разных профилей, ни, соответственно, больших помещений. Взял в аренду большую комнату, поставил столы с окошками, копировальную технику, кассу с сейфом, и - готово. Филиал банка, даром, что крупного.
Заходить внутрь я не стал, поскольку рядом с входом обнаружился и банкомат. Вставив в него карточку и вспомнив пин-код, я снял тысячу евро. На первое время этого должно было хватить. Повернувшись к банкомату спиной, я заметил, что за мной следят. Нет, паранойей я не страдаю, просто припарковавшийся поблизости тонированный джип вряд ли остановился просто так. И, тем более - с добрыми намерениями. А окончательно мои подозрения подтвердили два мордоворота, что вышли из машины мне навстречу.
Единственное, что я в тот момент успел, так это попытаться удрать. Вернее, принять такое решение; пьянство и малоподвижный образ жизни не способствуют быстроте реакции. А мордовороты были слишком близко и медлительностью явно не страдали. Аккуратный удар по многострадальной голове - и для меня наступила темнота.
* * *
- Проснитесь, сударь!
Голос, и без того, не шибко приятный, прозвучал как издевка. В нос ударил резкий запах явно спиртосодержащего вещества, наверное, нашатыря. Благодаря нему я быстро пришел в сознание и обнаружил себя в совсем уж незнакомом месте. То есть, предназначение его мне было понятно - то ли кабинет, то ли офис. Однако на привычный мне дизайн рабочего кабинета он походил не больше, чем моя "однушка" на Зимний дворец.
Вместо набивших оскомину неоновых ламп - роскошная, многоэтажная хрустальная люстра. Вместо ламината - ковер, причем явно не фабричной работы. Не сделать на фабрике такого причудливого узора... Место привычных глазу жалюзи здесь занимали яркие атласные занавески. Да что там занавески - занавеси; называть это словом, уместным разве что в хрущевской квартире, у меня бы не повернулся язык.
Стены были украшены картинами в рамках. Не настоящими, понятно; в смысле, не полноценными произведениями искусства. Такую мазню маслом современные "гении живописи" наловчились продавать богатым, но лишенным художественного вкуса, клиентам.
Картину роскошного интерьера довершал стол, за которым, а вернее, перед которым, я сидел. Он был явно изготовлен из цельного куска древесины. Во всяком случае, характерных для обычной, "народной" мебели, зазоров между досками я не заметил.
Несмотря на богатое убранство, кабинет нисколько не тронул мои эстетические чувства. Вернее, тронул, но в другом смысле. Его роскошь показалась мне какой-то варварской, безвкусной и потому отталкивающей. Стол был черным, занавеси - желтого, вернее, золотистого цвета; в расцветке ковра преобладали багровые тона, стены были отделаны серым мрамором, картины на них красовались в темно-коричневых рамах. А вместе все это производило впечатление какого-то винегрета, бессистемности и отсутствия вкуса. Что-то было в нем от поведения африканских вождей, что напяливали на себя отдельные элементы одежды съеденных белых путешественников. Или от захвативших древний Рим варваров, что разламывали бесценные скульптуры на сувенирные кусочки.
Хозяин всего этого "добра", а также обладатель неприятно-издевательского голоса, восседал в кресле, обитом красной кожей. На карикатурный образ толстопузого "буржуя" в цилиндре он не походил, и, в целом, выглядел как обычный человек средних лет. Его внешность можно было даже назвать приятной, если бы не лицо. Гладкое и холеное, оно выражало искреннее презрение ко всему живому. Глаза, взирающие на мир сквозь очки в тонкой оправе, дополняли это выражение. Подобная физиономия могла быть у какого-нибудь диктатора из какой-нибудь латиноамериканской страны - помельче и победнее. Оно казалось мне смутно знакомым; я кажется, где-то видел хозяина кабинета, наверное, по телевизору. Но почему-то полагал, что люди с подобными лицами встречаются только в Москве; что вся остальная Россия для них - захолустье. Хуже Дикого Запада для английского лорда.
Моим первым желанием было запустить в это лицо чем-нибудь тяжелым. Ну хотя бы старинным подсвечником, невесть что делающим на рабочем столе. Однако, заметив поблизости мордоворотов из джипа, я быстро передумал.
- Ну что? - достаточно мирно обратился ко мне хозяин кабинета, - познакомимся, или будем и дальше молчать?
- Марков. Владимир... Олегович, - представился я, почти рефлекторно подавая руку. В свою очередь, мой собеседник, так же рефлекторно, даже не шевельнул пальцем.
- Подбельский Валентин Вениаминович, - произнес он важно, смакуя чуть ли не каждый слог своих ФИО, - а теперь переходим к делу. Вы, Марков, не на того напали.
- Я? Я ни на кого не нападал. Это ваши гориллы...
- Что вы говорите, - перебил меня Подбельский, - а кто умыкнул у меня денежки? Может, вам еще и сумму напомнить?
- Двести штук, - пробормотал я, поняв его более чем прозрачный намек, - что для вас какие-то двести штук?
- А вы кто по образованию, Марков? - неожиданно поинтересовался Валентин Вениаминович, - вы ведь наверняка образованный человек?
- Разумеется, - не стал скрывать я, - информатик. Компьютерщик.
- Да? Так какого хрена вы возомнили себя специалистом по подсчету денег в чужих карманах? - хозяин кабинета угрожающе зашипел, - для этого существует "Налоговая". А ставить вопрос так - не в вашей компетенции.
- Понял, - вздохнул я, - и что теперь? Вы меня пристрелите? Или мы сможем договориться?
- О! - радостно воскликнул Подбельский, поднимая вверх указательный палец, - не просто сможем... Я очень надеюсь... на последний вариант. Так что не буду томить вас, а сразу назову свои условия. Вы, Марков, показались мне вполне толковым специалистом... в своей области. Во всяком случае, в банке, где я храню свои накопления, этот случай - первый и, надеюсь, единственный. А я, да будет вам известно, привык не убивать талантов и гением. Я привык их использовать.
- Хотите, чтоб я работал на вас? - предположил я, - отлавливал таких же смышленых?
- И да, и нет. Отлавливать смышленых у меня есть кому, - Валентин Вениаминович указал на мордоворотов, неподвижными истуканами застывших у выхода, - а дело у меня к вам следующее. Не могли бы вы то же самое, что проделали со мной, провернуть... кое с кем другим. С одним банком, и на большую сумму.
- Чтобы банк лопнул, вкладчики потеряли свои деньги...
- ...его активы обесценились, а я бы купил его по дешевке, - закончил "логическую цепочку" Подбельский, - лично меня интересуют только последние два пункта. Соответственно, и вас - тоже.
- Не думаю, - произнес я мрачно.
- Что ж, - Валентин Вениаминович картинно вздохнул, - придется рассмотреть другие варианты. Вы отдадите мне деньги, Марков.
- Да на здоровье! Можем хоть сейчас к банкомату съездить, - поспешно согласился я, решив, что жизнь дороже. Однако, натолкнувшись на холодный жабий взгляд Подбельского, я понял, что не отделаюсь так просто.
- Возможно, вы не поняли меня, - произнес он сухо, - я сказал: "отдадите", а не "вернете". Вернуть вы мне можете от силы двести штук. А отдать требуется пятьсот.
- Чего? - вскричал я, - да это же грабеж!
От моего крика истуканы у выхода ожили и решительным шагом направились ко мне. Их остановил лишь небрежный жест хозяина кабинета.
- Грабеж! - передразнил он меня, - кто бы говорил! Или, по-вашему, у меня можно занимать без спроса и без процентов?
- Но у меня нет таких денег, - развел я руками.
- Зато... готов поспорить, что у вас есть органы. В которых очень нуждаются тяжелобольные люди. И которые согласны выложить...
- Хватит, - резко перебил я, - ладно, считайте, что вы меня убедили. Но есть одна проблема... профессионального плана. Как бы вам объяснить... в общем, программа... которой я снял у вас деньги... она сыровата. Сегодня... то есть, вчера, был лишь пробный запуск. Я не особенно рассчитывал на успех.
- Да-а-а! - протянул Подбельский, - и сколько же вам нужно времени, чтобы довести программу до ума? Или, хотя бы до способности... выполнить мою задачу?
- Сорок восемь часов, - произнес я уверено, ничем не намекая, что срок назван произвольно. Ибо оставаться больше в этой жизни я не собирался. Рука нащупала визитку Почтальона в кармане брюк.
Не думаю, что вы последний раз ко мне обращаетесь.
Что ж, первый блин всегда комом. Попробую еще раз.
- Сорок восемь, значит, - протянул Валентин Вениаминович, словно пережевывая цифру в зубах, - ладно. Сорок восемь, так сорок восемь. Мои люди отвезут вас на прежнее место. Работайте, Марков, доводите до ума, и... не пытайтесь сбежать. За границу или еще куда...
Если бы он знал, куда я собираюсь бежать!
- Одна маленькая просьба, - сказал я вслух, - можно меня отвезут... на почту? Адрес я скажу.
* * *
- Мне нужен Почтальон. Где я могу его найти?
Голос дрожал от волнения. С полминуты я ожидал, что меня попросят уточнить, о каком именно работнике почты идет речь. Или, того хуже, посоветуют "пойти проспаться", приняв во внимание мою внешность и сделав соответствующие выводы. Но пожилая вахтерша молча оглядела протянутую мной визитку сквозь толстые роговые очки, а затем, сухим и скучным голосом, сообщила:
- Пройдете в конец коридора, там увидите...
Что именно я должен был "увидеть" в конце коридора, вахтерша не уточнила, а, снова замолчав, вернулась к чтению газеты - той, от которой ее отвлек мой приход. Поняв, что большего здесь не добиться, я повернул старый никелированный турникет и прошел внутрь.
А достигнув конца длинного, узкого и давно не крашеного, коридора, я нашел того, кто мне нужен. Старичок стоял у стены и беседовал с незнакомой мне женщиной. То есть, "беседой" их общение можно было назвать только со стороны Почтальона; что касается его посетительницы, то она была на грани истерики. И потому стеснялась в выражениях не больше, чем грузчики на работе.
- Ну почему, епэрэсэтэ? - как раз воскликнула она, когда я подходил, и голос показался мне смутно знакомым. А вот старичка эти излияния тронули не больше, чем ветер - скалу. Он стоял, спокойно и сдержанно улыбаясь, и, тем самым, напоминал идола, посвященного какому-нибудь языческому божку, считающемуся добрым. Дескать, доброта добротой, улыбка улыбкой, но не забывайте, что я - из камня. Или из дерева, также не склонного к состраданию.
- Вы правила читали? - спокойно спросил Почтальон.
- Ну, разумеется, мать твою! - голосовые связки женщины все-таки выпросили себе отдыха, однако лексикон по-прежнему не отличался изысканностью.
- В таком случае, вы должны знать, что ваше письмо отправлено быть не может, - подытожил старичок, давая понять, что разговор окончен. Не то простонав, не то взвизгнув, женщина подняла сжимающуюся в кулак руку, однако, почти сразу опустила. И, повернувшись ко мне лицом, а к Почтальону... другим местом, торопливо зашагала прочь. Громко стуча каблуками по цементному полу.
По лицу я сразу узнал эту крикливую особу. В другой жизни она была моей женой.
- А, здравствуйте, Владимир Олегович! - заметил и радушно поприветствовал меня Почтальон, - вы видели? Как дети, честное слово! Она бы еще на солнце руку подняла. Или море вздумала высечь.
- И вы не болейте, - ответил я, ничуть не удивившись, что он знаем мое имя и отчество, - вы оказались правы. Я действительно вынужден снова к вам обратиться. Надеюсь, мне вы не откажете? Как...
- Ну что вы! - старичок понял, о ком идет речь и счел нужным внести ясность, - вы мне кажетесь разумным человеком... в отличие от этих...
Он небрежно махнул рукой вслед моей несостоявшейся супруге и продолжил - с ноткой презрения:
- Злоупотребленцы. Так я их называю... Один в клубе потратился приглянувшейся девке... на это... то ли Хамура, то ли Мацуни...
- Махито? - догадался я и старичок кивнул.
- А хоть бы и... оно. Потратился, а у него ничего не выгорело. Решил, видите ли, предупредить себя, чтоб на эту девку не тратился, а попытался с другой. Или какой-нибудь пьянчуга: смешал водку с пивом, наутро голова раскалывается, вот и захотелось этому пьянчуге самому себе письмо черкнуть. Мол, не мешай водку с пивом, лучше коньяк с чаем... А кто-то вдрызг в казино проигрался. Поставил на черное, а выиграло красное. И вот этот игрун приходит ко мне и сует записку. Про то, что нужно ставить на красное и сорвать Джека с потом. Ха! Проливать пот ему, видите ли, не хочется, а вот сорвать - пожалуйста! Такие письма мало того что почту перегружают - они еще и не помогают людям, которые их пишут. Лишь потакают их вредным привычкам.
- А с той женщиной - что? - поинтересовался я, - если не секрет? Просто она была моей женой... в другой жизни.
- Вот как! Ну, тогда действительно - "не секрет". Вложилась в одни акции, а надо было в другие. Вот и прогорела.
- На бирже играет, - не спросил, а прокомментировал я с чувством легкого злорадства, - значит, это тоже - "вредная привычка"?
- Разумеется, - ответил Почтальон с уже знакомой мне "пионерской" уверенностью, - а вы думали - полезная? Можете не отвечать, лучше вспомните... хотя бы школу. Наверняка вам там говорили, что ничего не может взяться из ничего. Чтобы прибавилось здесь, надо, чтоб убавилось там. Так же и в казино... Объясню поконкретнее: кто-то Джека Потного сорвал, а кто-то работу потерял.
- Понятно, - вздохнул я, - пожалуй, перейдем к делу. Я, в отличие от ваших злоупотребленцев, осознал свою ошибку и намерен ее исправить. Короче, я... тогда погорячился. Отменил не конкретный неудачный брак, а все сразу - для себя.
- И что? - старичок улыбнулся, но на этот раз не как идол, а по-человечески, с хитрецой.
- Женщины, семья... они на самом деле нужны. Я просто не сразу это понял. Когда за кого-то отвечаешь, стараешься делать как можно меньше глупостей. Какой-то стержень что ли появляется... или ориентир в жизни. В конце концов, та, с которой мне не повезло - не единственная женщина в мире. Я просто плохо выбирал... дураком был, что уж говорить.
- Допустим, - сказал мне на это Почтальон, - ваш первый выбор был неудачным... А есть... или был ли у вас кто-то на примете? Для того же возраста?
- Да! - выпалил я как из пушки. Ибо, после секундного напряжения, мой мозг сумел вычленить из памяти подходящую кандидатуру.
Наташка Черных... Золотая медалистка, скромная и старательная девушка, моя одногруппница. На первом курсе мы сидели за одной партой, за что один из преподавателей в шутку окрестил нас "сладкой парочкой". Одно время мы дружили, но дальше дружбы дело не пошло. А к концу второго курса Наташка, видимо, тяготясь своим одиночеством, начала спиваться. Когда появились проблемы с учебой, она сперва ушла в "академ", затем и вовсе была отчислена. После того, как однажды просто перестала посещать занятия. И зачеты с экзаменами - тоже.
Не избалованная людским вниманием вообще и со стороны противоположного пола в частности, Наташка, тем не менее, не была ни уродиной, ни мизантропкой. Ее главным врагом была стеснительность, привитая, наверное, еще в детстве. Одно время она была мне даже симпатична, и только лень помешала перевести эту симпатию во что-то большее. Мне было лень ухаживать - подольше и понастойчивее, чем за среднестатистической сверстницей. Я поленился тратить на нее время, и уж тем более мне было бы лень настаивать на своих чувствах.
Понадобилось почти пятнадцать лет, чтобы понять: лучшей супруги, чем Наташка Черных мне не найти. Кто-кто, а она бы точно не стала изводить меня пустым кокетством; смотреть на меня как на поместь слуги, мягкой игрушки, а позднее и банкомата. И уж тем более не стала бы Наташка Черных унижать меня, обзывать тряпкой и бестолочью. В ее глазах я был бы настоящим мужчиной, куда более настоящим, чем вся "сильная половина человечества" вместе взятая. Ибо только благодаря мне она бы смогла почувствоватьа себя женщиной...
Обо всем этом я написал в послании, адресованном себе семнадцатилетнему. А, закончив и протянув Почтальону конверт, я неожиданно вспомнил о Подбельском и его людях. И невольно вздрогнул от нарождающейся догадки.
- Скажите, - обратился я к старичку, - вот я вижу, о вас многие знают... А не получится ли так?...
- Не получится, - ответил Почтальон, словно угадав мои мысли, - Валентина Вениаминовича и тому подобных можете не опасаться. Да, обо мне знает много людей. Вот только богатых и успешных среди них нет. Зачем предупреждать самого себя и менять свою жизнь, если и без того живешь припеваючи? Конечно, некоторые из нынешних богатых и успешных стали таковыми благодаря моим услугам. Тот же Подбельский надоумил самого себя уйти в кооператоры, вместо того чтоб грызть гранит науки... Однако человеческая память устроена так, что она избавляется от всего ненужного. Или неважного. В эту категорию попадаю и я... после того, как обратившийся ко мне человек просыпается богатым и успешным.
- А люди Подбельского? Наверняка они за мной следят.
- Разумеется, - старичок лукаво прищурился, - следят, смотрят, чтоб вы никуда не сбежали. А вы и не побежите, а, напротив, придете к себе домой и ляжете спать. После чего случай с Подбельским исчезнет из вашей жизни.
* * *
Помню, как выложил перед изумленным хозяином квартиры пачку ассигнаций Единой Европы и, со словами "приятного аппетита", протянул ему свои тапки - старые и стоптанные. После чего лицо у хозяина выражало уже не просто изумление, а близость к шоковому состоянию. А как бедняга покинул сдаваемую мне жилплощадь, гоня перед собой три этажа ругани! Приятно вспомнить!
Еще я помню, как накупил себе всяких деликатесов и предался чревоугодию. Вот где пригодились ворованные у Подбельского деньги. Я тратил их без страха и совести...
И уж конечно я запомнил большую надпись "Подбельский - лох!", которую я вывел краской на асфальте. Если гориллы Валентина Вениаминовича действительно "пасли" меня, им будет, что передать своему хозяину.
Но, каким бы ярким ни был сон, он все равно заканчивается. Под трели кондового советского будильника я открывал глаза, готовясь к встрече с реальностью - очередной для меня.
- Доброе утро дорогой! - проворковал добрый и слегка вкрадчивый голос, - завтрак на столе.
О, это хороший знак! От Люськи я сроду не дожидался ни подобных интонаций, ни, тем более, готового завтрака. Приходилось готовить самому, а то и вовсе отправляться на работу натощак. Да и какая такая Люська? Ее ведь кажется, звали Жанна? Впрочем, какой смысл помнить имя человека, ставшего всего лишь сном?
Искать в предрассветной темноте светильник бра, вернее, выключатель от него, не понадобилось. Свет зажегся без моего участия - верхний, яркий, полноценный. Его включила вошедшая в комнату женщина - полноватая, миловидная, в халате с цветочками. Моя Наташка...
Прошлый раз, проснувшись на новом месте, я с трудом понимал, где я, и как сложилась моя жизнь в результате отправленного письма. Виной всему было, разумеется, мое состояние, совершенно не способствовавшее ни сообразительности, ни хорошей памяти. Сейчас же, увидев свою новую, а де-факто, единственную супругу, я вспомнил все. Буквально, налету.
Вспомнил, как еще на втором семестре мои знаки внимания по отношению к одногруппнице перестали быть просто дружескими. Перешли какую-то незримую грань и начали "масштабное наступление". Над последней метафорой можно, разумеется, похихикать. Однако в ту пору, словно подстегнутый каким-то незримым приказом, я действительно наступал - решительно и напористо. И, кстати говоря, не без подвигов. Ведь по меркам бедного студента купить цветы, сэкономив на еде - подвиг на грани самопожертвования.
Так или иначе, Наташка покорилась моему натиску. Уже на втором курсе из журнала посещаемости исчезла Наталья Черных, зато появилась Наталья Маркова. Нам, как семейной паре, предоставили отдельную комнату в общаге, а помощь родителей (и, отчасти, университета) помогла относительно гладко завершить учебу. Не было в этом варианте жизни ни пресловутого "залета", ни необходимости раздобыть денег - побольше и побыстрее. Просто удивительно, какие астрономические суммы можно сэкономить на пеленках и тому подобных вещах! А также на шмотках и прочих безделушках для "второй половинки".
Однако нашу семью нельзя назвать бездетной. Два мальчугана-близнеца появились у нас спустя несколько лет после свадьбы. К тому времени мы закончили учебу и переехали в отдельную квартиру, унаследованную Наташей от какой-то родственницы. Точнее, наследство получила Наташина мать, но она же сочла, что дочери отдельное жилье нужнее.
Квартира, конечно, так себе - снова хрущевка, однако, в отличие от прошлой жизни, по крайней мере, двухкомнатная и своя. Последнее я ценю особенно, ибо на своей шкуре осознал, что такое "снимать жилплощадь" и общаться с ее хозяином. К тому же, после общаги даже хрущевская "двушка" показалась мне роскошными апартаментами.
Так, мало-помалу, жизнь нашей молодой семьи стала налаживаться. Я остался в университете - в качестве аспиранта, начинающего преподавателя, а позднее и доцента. Наташе в профессиональном плане повезло меньше. К преподаванию она считала себя неспособной. Оправдывалась тем, что не сможет "общаться с такой кучей народа". К тому же, с рождением близнецов, моей жене стало не до работы. Устроилась она сравнительно недавно - лет пять назад, веб-дизайнером в какую-то фирму.
Поглощая завтрак на небольшой, но чистой и уютной, кухоньке, я не мог не сравнить с этим помещением свою теперешнюю жизнь. Как там у Некрасова - "неуежно, да улежно", то есть, "не сытно, но спокойно". Спокойно оттого, что затянувшая многих моих соотечественников "потребительская гонка" прошла мимо меня и моей семьи. И, соответственно, не вызвала аварий и столкновений, что неизбежно возникают в "соревнованиях" подобного рода.
Вряд ли университет захочет сэкономить на услугах преподавателя - особенно, обладающего ученой степенью и значительным опытом. Насколько я знаю, преподавателя трудно не то что уволить, а даже отправить "на заслуженный отдых". На одной только нашей кафедре половина преподавателей перешагнула пенсионный возраст, что вовсе не мешает им регулярно ходить на работу и вести свои предметы. И это - несмотря на профиль нашего факультета, требующий свежих, готовых к восприятию нового, мозгов. Что же тогда творится на "классических" или "фундаментальных" специальностях, где подобная свежесть необязательна?
В случае финансовых затруднений университет найдет, на ком отыграться. Увеличит количество платных мест, или повысит стоимость обучения для уже принятых "договорников". Как бы я внутренне не осуждал такую "ценовую политику", предложить взамен мне было нечего. Оставалось лишь по-интеллигентски оправдываться перед самим собой и себя же убеждать, что когда-нибудь "все будет по-другому".
Тем более что определенные перемены к лучшему не за горами, по крайней мере, для меня и моей семьи. Невдалеке от университета практически закончено возведение нового дома с просторными квартирами для преподавательского состава. Не для всего, понятно; однако и декан, и ректор успели мне пообещать, что уж кто-кто, а доцент с семьей и двумя детьми без новой квартиры не останется.
- Пока, папа! - услышал я звонкий голосок одного из своих близнецов. Они уже стояли у дверей, готовые идти в школу.
Мне тоже пора... идти. Идти на остановку, дабы всеми правдами и неправдами влезть в переполненный автобус. Потому как машину я теперь себе позволить не могу, а мой нынешний дом еще достаточно далек от места работы.
* * *
Лекция прошла для меня без особых затруднений. Обновляющаяся память, а также заранее заготовленный конспект, помогли мне восстановить и донести до нескольких десятков студентов почти забытые положения своей дисциплины. Преподавание, которого я когда-то боялся как огня, теперь показалось мне крайне занятным делом. Сродни участию в художественной самодеятельности, столь любимой и студентами, и преподавателями. Есть роль, ее нужно сыграть, а что из этого получится, зависит прежде всего от тебя. Сама по себе роль значения не имеет. Так же и на лекции: речь может идти хоть о процедурах с функциями, хоть о специфике китайского искусства; не от темы, а от человека, ее подающего, зависит, как эта тема будет воспринята. Без ложной скромности скажу - по крайней мере, за данную конкретную лекцию мне нечего было стыдиться.
Проходя после лекции по университетскому коридору, я, в порыве какого-то детского восторженного очарования, оглядывался на каждую дверь, каждую табличку и каждую лавочку, оккупированную компаниями студентов. В этих стенах я не был десять лет; вернее, был, но не совсем я. Часть памяти по-прежнему хранила сведения о тех вариантах моей жизни, в которых я никогда не преподавал, не защищал диссертацию, и даже с дипломом разделался кое-как.
Со времени моего выпуска университет практически не изменился. Его, конечно, подкрасили, подновили, заменили мебель на более практичную и менее удобную. Таблички на дверях стали более информативными; я заметил, что на них теперь помещается больше текста. Сами двери были уже не картонными, а деревянными, и, кое-где, железными. Часть помещений, которые я в той жизни запомнил как аудитории, превратились в компьютерные классы. В классах было по-больничному чисто, работали кондиционеры, а на месте "четыреста восемьдесят шестых", еще во времена моей учебы считавшихся допотопными, стояли полноценные "четвертые пни" - в десятки раз более быстрые и емкие.
И все же прошедших десяти лет было слишком мало, чтобы изменить главное в этом месте. Перемена, а с ней - толпящиеся, переговаривающиеся и просто бродящие без дела, студенты, оставались такими же, как десять и даже, наверное, сто лет назад. На эти юные создания, беззаботные, либо озабоченные чем-то кроме "срубания бабла" и "квартирного вопроса", было просто приятно смотреть. Как и вдыхать атмосферу университета - единственного места, где эта разновидность человечества может существовать.
А уж сколько умиления вызвала у меня стена, обклеенная стенгазетами. Помню, я и сам участвовал в создании чего-то подобного. В ту пору власти затеяли очередную "антинаркотическую кампанию", и нас, учащуюся молодежь, привлекли к увещеванию менее сознательных сверстников. Вот мы и "увещевали" - с юношеским пылом, а также... весьма смутными представлениями о своем "противнике". В силу этой смутности, наши агитки выходили наивными, абстрактными, и, что греха таить, однообразными. С плаката на плакат кочевали изображения шприцев, черепов, неуклюжие стишки а ля "что такое хорошо и что такое плохо". Хотя, с другой стороны, стоило ли ждать от агиток чего-то иного?
Попытки отойти от импровизированных канонов безжалостно пресекались. В частности, оргкомитет всей этой акции с ходу отверг плакат моих знакомых ребят из другой группы. Ребята, видимо, решили приколоться; на их "творении" набившие оскомину шприцы образовывали свастику, над которой стояла надпись "Хайль, наркотики!". В нижней части плаката красовался ответный клич - "Зиг хайль!". Такая вот смесь немецкого с нижегородским. Не знаю, что с чувством юмора у организаторов, и понимают ли они намеки, но "запретный символ" сделал свое дело. Ведь он является запретным независимо от контекста.
Осматривая творения "племени младого, незнакомого", я заметил, что, по крайней мере, их тематика за десять лет не изменилась. Осталась прежней и направленность, зато стилистика стала поразнообразнее. Пресловутые шприцы теперь соседствовали с таблетками, дымящимися сигаретами и условными символами конопли. Осведомленнее стал народ, ничего не скажешь! Гораздо осведомленнее нас.
Расширив тему до вредных привычек и нездорового образа жизни вообще, юные творцы костерили не только пресловутую "наркоманию", но и пьянство, курение, а из новенького - игровую и компьютерную зависимости. Последнее мне показалось странным и даже парадоксальным, учитывая профиль нашего факультета. Хотя, с другой стороны, противоречия особого здесь не было. Ведь обучаемые здесь специалисты должны именно владеть компьютером, а не позволять этому агрегату владеть собой.
Многие плакаты были украшены фотографиями спортсменов и просто людей - красивых и счастливых. Таким образом факультетские агитаторы пытались показать преимущества здорового образа жизни. Лично мне этот подход показался несколько наивным. Ведь к наркотикам относится и допинг, которому звезды спорта обязаны своими достижениями. А "красивым людям" не так-то легко поддерживать свою красоту, которая со временем превращается в фетиш, в самоцель, или, другими словами, в очередную "зависимость". Жанна (а может и Люся), моя супруга в позапрошлой жизни - яркий тому пример.
Стишков не было. По-видимому, нынешнее поколение по достоинству оценило наши поэтические потуги. На теперешних плакатах надписи были короткими, яркими и броскими - как рекламные слоганы. Некоторые из настоящих слоганов перекочевали сюда в несколько измененном виде. Так, на одном из плакатов смерть (в балахоне и с косой) сообщала: "Вы все еще курите? Тогда мы идем к вам!". Я не выдержал и усмехнулся. Остроумно - хоть и не свастика из шприцев...
Рядом с этим "агитпунктом" меня и нашел декан факультета, Роман Сергеевич Кряков, в свое время бывший заведующим кафедрой информационной безопасности, научным руководителем моего диплома, а позднее - кандидатской диссертации. Злые языки на факультете записывали меня в фавориты этого человека, что не мешало последнему быть ко мне требовательным. Причем, не в меньшей, а, наверное, даже в большей степени, чем к остальным. Оно и понятно - я ведь был личным учеником Крякова, его питомцем; его гордостью и визитной карточкой. Любой "косяк" с моей стороны декан принимал на свой счет и относился к нему как и всякий щепетильный человек. То есть, непримиримо.
- Доброе утро, Роман Сергеевич! - обратился я к нему на редкость благодушным тоном. Все-таки пребывание в альма-матер существенно подняло мне настроение.
Однако, судя по выражению лица, Кряков совершенно не разделял моей веселости. Его хмурый взгляд не грозил мне ничем хорошим.
- Владимир... Олегович, - молвил он сухо, - зайдите в мой кабинет. Срочно.
А вот это уже серьезно. Не срочность, а сама манера, в которой он ко мне обратился. Те, кто проработал с Кряковым достаточно долго, не могли не заметить, что профессор зовет по именам всех - и студентов, и преподавателей, по крайней мере, тех, кто помоложе. Если же Роман Сергеевич обращается к кому-то "официальным тоном", значит у этого "кого-то" крупные неприятности.
* * *
- Ай-ай-ай, Роман Сергеевич! - с шутливой укоризной сказал я, когда компьютер декана с запущенным на нем видеороликом исторг из себя первые вздохи и вскрики, - что же вы смотрите... на рабочем месте, да в вашем возрасте?!
Испепеляющий взгляд Крякова, брошенный мне в ответ, заставил замолчать. Декану явно было не до шуток.
- Узнаете? - поинтересовался он, щелчком мыши останавливая ролик, - где это? И кто это?
Судя по доске, частично исписанной мелом, а также по рядам парт, на одной из которых происходило основное действие, сей шедевр любительского видео был снят в учебной аудитории. Благодаря паузе, поставленной в удачный момент, я смог узнать лицо, нечаянно угодившее в объектив. А услужливая память подсказала мне обстоятельства, при которых помещение в "Храме Науки" было использована таким неподобающим образом.
Обычно студенты, не способные сдать зачет, не вызывают у меня ничего, кроме раздражения. Этих товарищей я обычно "заворачиваю" без сожаления и жалости, предоставляя им на выбор два варианта - как следует приготовиться и сдать предмет, либо... покинуть стены данного учебного заведения. Увы, в каждом правиле бывают исключения.
Если жертвой твоей требовательности становится не студент, а студентка, сохранять твердость гораздо трудней. Получив отворот-поворот, вышеназванная студентка может банально разреветься прямо в аудитории, и в такой ситуации я просто не знаю, что делать. А уж если студентка красивая... Тут мои шансы устоять стремились к нулю.
Она была не просто красивой, она была вызывающе, до неприличия, прекрасной. И, вдобавок ко всему, была очень приятной в общении, а уж сколько лапши повесила мне на уши! Хватило бы, чтоб накормить всех голодающих в Сомали. Она говорила (сквозь слезы), как уважает и мой предмет, и меня лично; жаловалась на обстоятельства, что сломали ее, такую слабую, и помешали в полной мере проявить это уважение. Она клялась и божилась исправиться к следующему семестру, а свое предложение назвала "компромиссом". Между чем и чем был этот компромисс, она не уточняла.
А я согласился. Ибо не ожидал такого вероломства. И не придал значения выложенному на соседнюю парту сотовому телефону. Забыл, что телефон нынче - не только средство связи...
- Откуда это у вас? - спросил я упавшим голосом.
- С "ю-туба". Как и все, - ответил декан, не уточняя, что он имеет в виду под словом "все", - ролик называется "развратный препод"...
Как сказал какой-то политик или дипломат, "односторонняя и крайне предвзятая трактовка событий".
- ...и его просмотрело свыше пятидесяти тысяч человек. Точнее, пятьдесят тысяч двести девятнадцать. Понимаете, что это значит?
- Что у нас так много извращенцев-вуайеристов, - еще пытался шутить и трепыхаться я, - целая армия. Как бы они не захватили власть и не заставили всех...
- Разве до вас еще не дошло? - несмотря на внешне спокойный тон, Кряков только что молнии не метал, - какая это "реклама" для нашего университета? Какой удар по репутации?
- Да, дошло, дошло, Роман Сергеевич, - вздохнул я, - Пэрис Хилтон, блин! Доморощенная...
Последние две фразы я произнес вполголоса, обращаясь не к декану, а к самому себе. Впрочем, вряд ли Кряков вообще меня слушал.
- Я не могу рисковать всем факультетом, - начал он "зачитывание приговора", и отнюдь не оправдательного, - не собираюсь ждать, пока сюда нагрянет очередная проверка и ткнет носом в эту дрянь нас всех. Вы, Владимир... Олегович, несомненно, умный человек и хороший специалист. Ценный специалист для нашего факультета. Но это не значит, что весь факультет должен страдать из-за ваших...
Роман Сергеевич всхлипнул, поперхнулся и не закончил фразу.
- Заявление по собственному желанию, - сказал я, догадавшись, куда он клонит. Декан кивнул.
- Вряд ли при вашей квалификации, у вас будут проблемы с трудоустройством, - произнес он вполголоса.
- Вы неисправимый оптимист, Роман Сергеевич, - вздохнул я, - с такой "рекламой" никакая квалификация не поможет. Разве что самой древней профессией заняться...
- Меня это не касается, - теперь голос декана нервно звенел. Сразу видно, что решение давалось ему с трудом, а разговор со мной - тем паче. Поэтому Кряков решил "ковать железо, пока горячо". Положив на стол передо мной ручку и лист А4, он жестом указал на них, не утруждая больше себя словами.
Еще раз вздохнув, я принялся писать. План Романа Сергеевича мне в общем-то был понятен, если его вообще можно было назвать "планом". Что-то было в нем от кредо одного известного политического деятеля.
Есть человек - есть проблема. Нет человека - нет проблемы.
В смысле, у кого-то нет, а у кого-то как раз появляются. Эх, жалко будет жену и детей расстраивать! Такую жену и таких детей - действительно, жалко...
* * *
- Почтальон, мать твою с ремнем и толстой сумкой! - крикнул я, выходя на крыльцо университета. Поневоле проникся сочувствием не то к Люське, не то к Жанне, которая в одной из жизней была моей женой, и которую довел до истерики этот гадкий старикашка. Именно так - "гадкий старикашка", не вызывавший у меня теперь ни грамма симпатии. Его "бесплатная услуга" казалась мне сродни бесплатному сыру в мышеловке, а сама идея исправления жизненных ошибок - игрой, жестокой и коварной.
Все эти соображения мне следовало высказать Почтальону лично, в глаза. А пока мой вопль праведного гнева лишь вспугнул стаю воробьев, да обратил на меня взгляды кучковавшихся поблизости студентов. Что ж, прощайте ребята. Строгий доцент Марков больше не побеспокоит вас своими лекциями и не заставит сдавать себе зачет.
Гуд бай, университет и адьез, преподавательская карьера...
Почтальона я нашел на ближайшей автобусной остановке. Он сидел на лавочке и мирно почитывал газету. Газета называлась "Правда", номер был тридцатилетней давности, однако выглядел как новый. Согласно заголовку передовицы, американские империалисты нагнетают напряженность в мире. Я подумал, что такой заголовок не потерял актуальности и в наши дни.
- Что это за шутки? - рявкнул я, вынудив старичка отложить газету.
- Не понимаю, о чем вы говорите, Владимир Олегович, - сказал он спокойно, - я работник почтовой службы, а не театра юмора. В нашей работе шуток не бывает.
- Вы не поняли, - выдохнул я, теряя терпение, - второй раз! Второй раз все вроде бы прекрасно начинается, а оборачивается... черт знает как!
- Я, конечно, в курсе вашей проблемы, - ответил на это Почтальон, - но вряд ли могу чем-то помочь. Я всего лишь доставляю письма. А их содержание и последствия - исключительно на вашей совести.
- Да?! Легко же вам говорить... А у меня такое ощущение... или предчувствие, что на каждом варианте моей жизни запрятана ловушка. Этакая бомба с часовым механизмом, которая взрывается примерно в одно и то же время.
- Типичная "бульварная версия", вызванная общим состоянием тревоги и дискомфорта, - как по написанному прокомментировал старичок, - вы еще "теорию заговоров" сюда приплетите. Главпочтамт против Владимира Маркова... Не слишком ли вы переоцениваете свою персону?
- Не слишком, - сказал я, - дело ведь не в теории... Просто... ну поймите! Не мог я такого сделать! У меня жена, которой я верен, двое замечательных детей...
- А вы уверены? - спросил Почтальон тоном следователя на допросе, - насчет возможности и верности жене? Неужели не помните?
Все-таки память - коварная штука. На ее фоне даже иезуиты покажутся деревенскими дурачками. Эта злодейка с невероятным рвением выставляет на первый план наши достоинства и достижения, педантично фиксирует каждую обиду, причиненную нам другими людьми и придирчиво выделяет недостатки этих людей. А вот наши собственные "косяки" она стыдливо прячет в самый дальний угол. Прямо как образцово-показательный садовод, у которого на участке, в самом дальнем углу, наверняка произрастает мак или конопля.
А уж если память не твоя собственная... Если она передана тебе человеком, который до сегодняшнего утра занимал твое место в жизни и только сейчас соблаговолил уступить... На этом фоне пресловутые иезуиты и вовсе выглядят проще грудных младенцев, а вместо дальнего уголка огорода есть риск наткнуться на целую плантацию, покрытую маскировочной сеткой.
Жена, дети - это все, конечно, прекрасно. Нашу семью можно с полным основанием признать благополучной... если смотреть на нее со стороны и не видеть многих деталей. Счесть их малозначительными. Но я - не сторонний наблюдатель. Эти детали стоят передо мной в полный рост. И для этого мне хватило лишь немного потрясти коварную, изворотливую и полученную по наследству, память.
Да, наш брак с Наташкой Черных был не по расчету и уж точно, не по "залету". Но и любви особой не было. Был напор со стороны меня, подстегнутого чудо-письмом и... в общем-то, все. Что двигало в ту пору Наташей - ума не приложу. Наверное, то же самое, что путника, который долго бродил по пустыне, а встретив первого попавшегося человека, согласился стать его рабом хотя бы за глоток воды.
Да что там любовь - даже с вульгарным "физическим влечением" у нас было "не ахти как". Я ведь не Антонио Бандерас... да и Наташка - далеко не Анжелина Джоли. Плюс - вынашивание и рождение детей, тем более, двоих сразу. Тяжкий труд, отнюдь не идущий на пользу внешности... Проще говоря, "моя Натали" (так я ее звал в студенческие годы) после рождения двойни заметно располнела, тем самым окончательно перестав меня привлекать. Я и сейчас уверен, что так и не сподоблюсь третьему ребенку.