Аннотация: Давняя работа. Публикую, чтобы не потерялась
Охотиться в глухие Лиховские леса мы с друзьями приехали не для развлечения, по нужде. Вырвались из Москвы с ее бесконечными собраниями, митингами, уголовным разгулом и поисками еды.
Места эти некогда славились обильной дичью, а на дворе стояла голодная осень 1917 года. Компания подобралась небольшая, но крепкая, мой добрый приятель доктор Плисов и его еще не старый отец, сухой, поджарый, сохранивший неброские следы военной выправки. С доктором увязался помощник, студент Николай. Его я тоже хорошо знал, поместье отца Коли соседствовало с нашим. А вот, собачек не было, слишком дорого стало охотничьих собак держать. Эх, какая утиная охота без собак.
Поезда ходили с задержками, в Лихое со станции добрались на подводе позже, чем предполагали. Здесь прихватили проводником по болотам местного охотника Василия, бывшего урядника. После роспуска полиции, он остался не у дел, к строевой службе оказался не годен. Впрочем, люди на него зла не держали и на сельском сходе выбрали старшиной. Жил же Василий в основном охотой, вот он-то своего кобелька вислоухого и сберег. Да и нам еще одно ружье не лишнее. В лесу кого только не встретишь, и дезертиры, и бандиты....
Василий уверенно провел нас по начинающему темнеть лесу к небольшой охотничьей заимке, расположенной на сухой возвышенности, где мы хотели заночевать.
- А что? Бывает тут кто? Охотится? - спросил я. На широком пне около костровища стоял забытый кем-то закопченный котелок.
- Это редко. Разметало село, кто повымер, кто - в город подался. Работников мало осталось. Война...
- Да.... А хорошее было село.
- Вы, что ж, бывали тут?
- Довелось. Накануне войны приезжал с собакой охотиться.
В котелке забулькал кипяток. Заварили сухой смородиновый лист, достали ржаные сухари, Плисов нарезал сало в черной корочке специй. Глядя, на добродушную курносую физиономию доктора, никогда не подумаешь, что три года он прослужил военным хирургом на передовой, вынимал без наркоза из страдающих тел пули, отпиливал загнивающие конечности. Николай нацедил по кружкам спирт из походной фляги. После московской жизни, напоминающей сидение на пороховой бочке, и трудной дороги все, наконец, расслабились. Почувствовали защищенность в единение со всем окружающим: с темным лесом, огнем костра, бревенчатой хижиной и подготовленными к охоте ружьями.
От огня вокруг казалось совсем темно. Единственный пес ненавязчиво перебрался поближе к салу, улегся на лапы и ушел в созерцание, лишь изредка тревожно озираясь на лесную темень.
- Нет ли у кого соли? - спросил отец Плисова - Люблю, знаете ли, черные сухарики с солью.
Я достал из наружного кармана своего сидора жестяную банку с крупной солью, припасенной для консервации добычи.
- У вас что-то выпало, - Коля наклонился, пошарил в золе и поднял медную пуговицу с двуглавым имперским орлом.
Плисов взглянул на нее:
- Похожа на форменную пуговицу. В Московском университете, кажется, были такие. Вы же там учились?
- Учился. Но эта пуговица не моя. Тут совсем другое дело. Пуговичка из здешних мест, с ней печальная история связана. Никак не могу ее забыть, потому и пуговицу не выбрасываю.
Все стали просить меня рассказать.
* * *
- Случилось это, вот, такой же осенью, как нынешняя. Лес пах сырыми палыми листьями, дождя не было, его заменял туман, неровный, местами густой, а где и с просветом. Я приехал поохотиться в здешних местах и по рекомендации знакомых остановился у Никиты Савича, вдового зажиточного мужика.
Возвращался я как-то с охоты, не пустой, со связкой уток, усталый, заплутал в лесу немного, и собака притихла, тоже убегалась. Когда же увидел сквозь ельник просвет - обрадовался. И точно. Вышли мы с моей Дэзи на скошенное поле, до села - рукой подать, повеселели, Дези даже залаяла.
На другом краю поля стог сена стоял, неубранный. От собачьего лая какое-то существо метнулось от стога к лесу, не разглядеть было в тумане, зверь ли, человек. Дэзи виновато на меня поглядела, догонять не бросилась, устала.
- Вот, дойдем до сена, отдохнем,- сказал я собаке.
Но, когда подошли ближе, она повела себя странно, ощетинилась и стала тоненько поскуливать. Если собака себя ведет подобным образом - ничего хорошего и ждать не приходится, но такого.... На скошенной сырой траве лежала мертвая девушка, припорошенная сухим сеном из стога. Она лежала на спине, рукав суконного набивного пальто был неестественно согнут. Платок откинут от распахнутого ворота, на шее жуткая бурая полоса.
Первой мыслью, помню, было - нужно позвать людей. Оставить Дэзи у трупа нельзя, она чистопородная охотничья собака, служака из нее никакая. Зато, она - умнейшая из себе подобных. Я указал ей в сторону села и пару раз приказал: "Савич, Савич!" и Дези помчалась за помощью.
Я остался один. Положил, было, ягдташ с убитыми утками на землю, и тут же поднял. Нехорошо как-то, убитые утки около убитой девушки. Впервые я не был рад обильной добыче. Обошел стог. Неожиданно сквозь щель в серых тучах сверкнул луч заходящего солнца, и что-то маленькое блеском отозвалось на его призыв. Я наклонился и поднял пуговицу. Это была медная форменная пуговица с гербом. Я положил ее в карман, надо же было ее куда-то положить, скоро совсем стемнеет, она могла потеряться.
Находка навела меня на мысль осмотреть место преступления. Неподалеку в скошенной траве обнаружил сухой коробок со спичками и плетку, какими в деревнях гоняют коров. Я подумал о тени, метнувшейся от стога. Кто это был? Кто обронил в спешке спички? Зачем они ему? Убийца? Хотел поджечь стог, чтобы спрятать следы преступления? Случайный человек, испугавшийся страшной находки? Закрыл глаза покойнице и бросился бежать?
Лицо девушки показалось мне будто знакомым, хотя, даже если я видел ее раньше, все равно вряд ли узнал бы, обезображенную удушьем. Потрогал руку, холодная, но не одеревеневшая, наверное, недавно убита. Похоже, убийцу-то мы и видели в тумане. Ручка была совсем детская, и вообще, девушка казалась очень молоденькой. Ботиночек соскочил с ноги, видно, при падении, на пятке чулка открылась аккуратная заплатка.
Но вот, умничка Дэзи привела ко мне сынишку хозяина. Увидев девушку, мальчик разрыдался, он узнал свою сестру Дашу.
- Дорогой мой!- сказал ему я, - слезами горю не поможешь. Беги, лучше, приведи сюда отца с подводой и урядника.
Народу собралось много. Урядник осмотрел тело, забрал улики и распорядился погрузить убитую на подводу.
* * *
Тут я остановил свой рассказ и посмотрел на Василия. Ведь он же раньше служил урядником. Тот самый? Того я помню смутно. Конечно, тогда он был краснощеким рыжим детиной, а сейчас почти седой, с изъеденным оспой желтым лицом, но глаза не изменились, не изменилось и их выражение покорной угрюмости, свойственное мелкому чину в присутствии начальства.
- Так, это ты тогда служил урядником?
- Я тоже вас не сразу узнал.
Все зашумели, потребовали продолжения.
- Ну, что ж. Василий, дальше тебе рассказывать.
Я и сам был крайне заинтересован. Свои скорбные дела призвали меня уехать до начала расследования, пришла телеграмма от брата о внезапной тяжелой болезни матери. Так я и не узнал, что же произошло на сжатом осеннем поле той осенью.
Василий помялся и нехотя начал свой рассказ.
* * *
- Я не люблю вспоминать это дело. И позабыть не могу. Ну, да что там.
- Не было во всей округе девушки, краше Дарьи Никитичны, взгляд чистый, ласковый, голос - спокойный, волосы русые, густые. Да, что я говорю, вы же ее сами видели.
Сначала мы не могли подумать, что кто-то из своих на нее руку поднял, искали бродяг, запросили сводки о беглых. Никаких концов. Приехал из города следователь, тут и стали подбираться к своим. Спички-то, которыми ее поджечь хотели, у местных в ходу были.
Следователь опросил Дарьиных подруг. Чего там, и так все знали. У нашей крали был в полюбовниках студент Иван, сын помещика из соседней деревни Гаврилы Дмитриевича. Он часто приезжал из города к отцу и сумел увлечь Дарью Никитичну до потери всякого благоразумия. Что уж она в нем нашла - неведомо, ростом невелик, щуплый, очёчки круглые. Да и благонадежность его сомнительная, было дело, за студенческие беспорядки высылали голубчика из Москвы к отцу, под мой надзор. Но чужая душа - потемки.
Все лето они миловались, чуть свет - на лошадях скачут, хохочут, северо-американских индейцев изображают. Потом, видели их, как они на лодке катались, остановятся посреди реки, бросят весла и целуются, позабыв обо всем на свете. Книги он ее приучил читать, ну, зачем девке книги? Пел ей романсы под гитару, а она таяла. В город с ней ездил - театр показывал. Так и стала она его полюбовницей, на других и смотреть не желала. Подруги говорили, что про свадьбу у них речи не было, но оба твердо решили не расставаться никогда. Это что-то из новой моды.
Я слушал рассказ бывшего урядника с огромным интересом. Во время службы вольноопределяющимся на Кавказском фронте я не раз видел смерть. Отчего же так трогала меня участь молодой красавицы? Поражала неестественность, неуместность насильственной смерти в те спокойные благодатные годы, которые не ценили по достоинству.
- Как он говорит-то о Даше! - заметил я про себя,- Право, а не был ли он сам влюблен в нее.
А Василий тем временем продолжал.
- Матерей у обоих не было, а отцы их любовь вовремя не пресекли. Они ведь с детства дружили, отцы-то и не заметили, что дружба-то любовью обернулась. Помещику что, а Никита Савич старых правил, переживал сильно. Пробовал запирать дочь, бывало, и руку прикладывал, собирался
- Только закатилось их золотое лето, Ваня уехал учиться в университет. Дарья осталась, но милого своего не забыла, ждала. А он, при любой оказии, тут как тут. Вот и накануне погибели ее приезжал. Где страсть кипит, там разума нет.
Одним словом, подозрение серьезное над Иваном Гавриловичем нависло, но он окончания дела ждать не стал, бросил университет, да и завербовался в действующую армию простым солдатом. А через полгода пришло известие - сложил голову где-то под Буковиной. После такого сообщение старик отец его слег, а там, через пару недель - и преставился.
Никита Савич же после смерти дочери запил по-черному и другой осенью исчез, то ли утоп в лесном болоте, то ли подался куда. Иные даже говорили, хлопотал в Америку уехать. Работники его разбежались. Хозяйство разорилось. Маленький Саня пропал куда-то, видно, тоже сгинул. Вот как она, любовь-то, кончается.
Все сочувственно замолчали, только потрескивали поленья в костре.
- А кто ее убил? - спросил Коля, - И за что?
- За что - понятно, - степенно проговорил Василий, - Деньги и любовь - два верных мотива всех преступлений. Здесь, ясно, - любовь.
- А кто? Ваня? - настаивал студент. - Выходит - он. Пуговичка-то, небось, с его мундира слетела, когда он Дашу душил.
Никто не успел ему ответить.
Показавшийся оглушительным среди ночной тишины ружейный выстрел взорвал наш только что созданный уютный мирок. Отец Плисова, сидевший рядом со мной, вскрикнул и повалился с бревна на землю. Не сговариваясь, мы распределили роли. Предоставив Плисову заботу об отце, мы с Василием рванули в сторону от костра и с двух сторон побежали к месту, откуда прозвучал выстрел. Собака истошным лаем уточняла, где найти стрелка. Если мы не схватим его прямо сейчас - нам конец, вся ночь впереди, он успеет к утру перебить всех.
Найти убийцу оказалось не так сложно. Добежав до кромки леса, мы его явно услышали, он хрипло дышал и безрезультатно пытался сдерживать вырывающийся кашель. Для верности повалили его на землю, заломили руки, Василий, не удержавшись, двинул ему куда-то, похоже, в живот. Тот обмяк. Пришлось нам подхватить мужика под мышки и вытащить к огню.
Плисов уже осмотрел рану на руке отца, приготовил йод и бинты для перевязки. По счастью, выстрел был дробью, таким не убьешь.
Душегуба мы пристроили к широкому пню, связали ему руки пеньковой бечевкой, найденной в охотничьей хижине, и плеснули в лицо котелок холодной воды из лесной лужи, его двустволку положили в сторонке неподалеку. Он зашевелился, открыл глаза. Скинув с себя оторопь, мужик откашлялся и с непонятной ненавистью уставился на меня.
Вот уж воистину, тесен мир! Никита Савич! Собственной, как говорится, персоной!
Как тут быть! Вначале мы даже пожалели несчастного старика, заросшего и опустившегося, но он разразился такой ужасной бранью, что быстро нас отрезвил. Савич яростно метался, брызгая слюной, надсадно хрипя и выкрикивая нечленораздельные слова, по которым все же можно было догадаться, что виноват во всем я.
- Василий, он что, думает, что это я убил Дашу? Да, я увидел ее впервые уже убитой. Когда у него в доме был, Даша не показывалась. Он же сам это знает.
- Зачем пуговицу забрали! Чтоб вам пусто было! - вдруг вполне внятно истошно проорал наш пленник.
Далась ему эта пуговица!
- Понятно, - пробормотал себе под нос Василий, и обратился к разбойнику:
- Ты, что же, это, Никита Савич, пуговичку эту сам подбросил, чтобы не Ваню подозрения пали.
- А ежели и сам?
- Может, и дочь свою ты тоже сам задушил?
-А ежели и сам? - повторил Савич. - Что ты мне сделаешь? Тебя самого от расправы сход спас, а то сидеть бы тебе там, куда других сажал.
- Да зачем же? - поразился я.
- Не Вашего Благородия дело!
- Лучше мертвая дочь, чем опозоренная, - твердо добавил Савич, и его и без того бешеные глаза приобрели оттенок безумного фанатизма.
Ситуация накалялась.
- А зачем ты, сволочь, стрелял в человека? - с трудом сдерживаясь, спросил Плисов.
- Мой грех! - с идиотским восторгом, без намека на раскаяние закричал Савич.
- А только не в него я метил, руки у меня дрожат последнее время, - вдруг захныкал он: Не в него, а вот в них. Он кивнул на меня. - Зачем они пуговицу забрали. Барчук должен был сгинуть на каторге.
Теперь мне стало все понятно. Савич убил свою дочь, заранее раздобыл пуговицу от студенческого сюртука и подбросил ее на место преступления, чтобы подвести под каторгу возлюбленного дочери. Все это он проделал, потому, что считал, она живет неправильно, позорит семью, выбиваясь из своего круга. Я унес злосчастную пуговицу, ясное дело, меня тоже нужно убить!
Мы с Василием отошли от неугомонного Савича, нужно было обсудить, что с ним делать дальше. Недооценили мы исполинскую силу казавшегося худым, а на самом деле жилистого старика. Резкими рывками он высвободил руки, метнулся к своему ружью, схватил его, на ходу налаживая затвор, и занял удобную позицию для стрельбы по нам. Наши ружья остались возле костра, мы оказались безоружны.
Савич не успел сделать выстрела. Пока он лихорадочно переводил взгляд с меня на бывшего урядника, не принимая в расчет доктора, обманутый его внешностью, Плисов выхватил из-за пазухи закрепленный там наган и наотмашь пробил ему грудь. Врач понимал куда стрелять, злодей рухнул, как подкошенный.
Я отлично знал Плисова и надеялся, что именно так он поступит, а Василий выглядел ошеломленным. Подошел к Савичу, потолкал для контроля его мертвое тело сапогом, пробормотал:
- Ну-ка, дальше, уж, мое дело. Человека земля должна принять, хотя бы и болотная трясина.
Я помог взвалить тело ему на плечо, Коля вытащил из костра горевшую головню для факела и они начали спускаться к болоту.
Когда наши друзья вернулись, мы обсудили создавшееся положение. Понятно, что Савич не один промышлял в лесу, где-то должны быть и другие бандиты, положение наше оставалось опасным. Мы устроили на полатях в хижине раненого, потушили костер, договорились об очередности ночного дежурства. Ни у кого не было сомнений, что лес нужно покинуть как можно раньше с утра. Жалко было несостоявшейся охоты, но и самим становиться добычей не хотелось.
Чуть забрезжил рассвет, наша компания с возможными предосторожностями двинулась в обратный путь, мы не разговаривали, постоянно оглядывались по сторонам. Идти приходилось медленно, потому, что при движении рана причиняла Плисову-старшему мучения. Под конец нам даже улыбнулась удача, недалеко от села удалось подстрелись крупного тетерева. А когда мы после нескольких неудачных попыток, наконец, устроились в вагоне поезда, да еще и с добычей, чувство опасности иллюзорно отпустило, какое счастье выбраться живыми из опасной передряги! Поезд мчал нас в Москву!
И не знали мы тогда, что всего пара недель отделяет нас от начала событий, которые впоследствии зальют страну кровью, всколыхнут невиданную волну ненависти, миллионы будут убивать друг друга не из-за любви, не из-за ненависти, а по той же причине, по которой была убита Даша. Одним людям будет казаться, что другие живут и думают неправильно.
Плисов старший не сумел оправиться от полученного ранения, обострилась застарелая болезнь и через месяц, он отошел к Богу. Студент Коля был убит вместе с отцом в своем доме местными бандитами. Доктор Плисов бежал к Колчаку, оставался с ним до самого конца и принял мученическую смерть от революционного трибунала.
После пяти лет скитаний судьба привела меня, полуживого, в Константинополь, без семьи, без близких, без средств и без имущества. Я брел вдоль бесчисленных рядов восточного базара, набитых всякой всячиной и вдруг увидел на расстеленном по земле платке кучку медных пуговиц с двуглавыми орлами, курган поверженных. Порывшись в карманах, я вытащил пуговицу из той далекой лиховской осени и бросил ее на печальный пантеон.