Паутов Михаил Дмитриевич : другие произведения.

Космологическая Симфония

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст в новой редакции расширен авторским комментарием


Д.М.Паутову


   В глухой августовской ночи, где небо усеяно звездами, на берегу лесного озера горел костер. Красные блики пламени выхватывали из густой темноты стволы сосен, вытащенную на берег лодку с рыболовными снастями, палатку, прислоненную к ней гитару и бородатые лица, принадлежащие трем сидящим у костра физикам-теоретикам. Все трое учились когда-то вместе в университете. Теперь судьба раскидала их по разным научным центрам, расположенным в разных концах необъятной России. Однако старая студенческая дружба каждое лето сводила их вместе у костра на берегу какого-нибудь глухого озера. Так и теперь сидели они, уставшие, но довольные богатым уловом. Уже было выпито немало вина, немало поднято воспоминаний. Наконец, устав от вина и разговора, один из них потянулся за гитарой, запел, и все трое подхватили эту со студенческой скамьи объединявшую их песню. Впрочем, все песни рано или поздно кончаются, а утро и не думало еще заниматься. Напрасно эти трое, отложив в сторону гитару и кутаясь в штормовки, в наступившей, наконец, между ними тишине всматривались, вытянув шеи, через озеро, в сторону востока. Ждать зари было еще долго. Казалось, что ночь и тишина, нарушаемая лишь уютным потрескиванием горящих поленьев и задумчивым уханьем филина, доносящимся откуда-то издалека, поглотила их до утра.
   И тут зазвучал взволнованный голос Первого:
   - А вы помните тот наш разговор год назад у Черного озера?
   - Да, - отозвался Второй. - Странный, странный тогда у нас вышел разговор. Вы, возможно, будете смеяться, но целый год мне эта тема не давала покоя. Я даже не поленился и переворошил кучу специальной литературы. Впрочем, я так и не смог составить своего окончательного мнения. Словом, начав разбираться в этом деле основательно, я понял, что вопросов здесь возникает больше, чем находится ответов.
   - А я и думать об этом забыл, - вступил в разговор Третий. - По правде сказать, много других куда более насущных вопросов. Да и жизнь теперь, сами знаете, какая. Тут не до эфемерных проблем. Если честно, я вообще отнесся к тому разговору как к праздному философствованию или упражнению в риторике от нечего делать.
   Он выдержал паузу и посмотрел на своих друзей, словно наблюдая тот эффект, который, по его мнению, должен был произвести заряд его здорового скепсиса. Затем продолжил:
   - Я еще год назад высказал свое мнение, обосновал, как мне кажется, несогласие с вашей позицией. Хотя, не скрою, червь сомнения, а также выработавшаяся привычка приводить свои аргументы к законченной и внутренне непротиворечивой форме заставили-таки меня однажды вернуться к этой теме и вновь проанализировать мою позицию. В конце концов, занимаясь физикой элементарных частиц, я не могу полностью игнорировать вопросы этого плана. Но вынужден вас огорчить: я только укрепился в своем убеждении о вечности материи. Кстати, меня в этом поддержал профессор Соловьев - между прочим, крупное светило в нашем институте, - когда у нас мимоходом зашел разговор на эту тему.
   - И что же, по-твоему, представляла собой материя до того, как стала организовываться в вещество? - запальчиво бросил Второй, видимо надеясь первым же выпадом обнаружить брешь в позиции своего друга и оппонента.
   - Все-таки, - и ты не отрицал этого очевидного факта - в четырехмерном пространстве-времени можно отметить точку или, если быть более точным, малую область, соответствующую появлению первого во Вселенной атома.
   - Что касается вещества, - тут же отреагировал Третий, - не спорю. Оно, безусловно, существовало не всегда. А на твой вопрос отвечу несколько академично и ничуть не оригинально. Да я уверен, что и у тебя самого не припасено иной модели первобытной материи. До появления первых атомов Вселенная была предоставлена во власть элементарных и субэлементарных частиц. Причем этот "газ" из свободно парящих частиц был столь разрежен, что вероятность какого-либо их взаимодействия, тем более с образованием внутриядерных и внутриатомных связей, была ничтожной, учитывая к тому же неопределенность положения в пространстве частиц, движущихся с определенными составляющими импульса. К идее Большого Взрыва я отношусь скорее скептически. Впрочем, эта идея по-своему, вероятно, оправдана, судя по тому, что многие современные теоретики склоняются именно к ней. Но я убежден, тем не менее, что причины, приведшие к так называемому Большому Взрыву и, стало быть, предшествовавшие ему - чисто материальные, так как связаны, скорее всего, с превращениями энергии. Посему я уверен и в том, что материя в той или иной форме существовала всегда.
   Третий говорил тем спокойным, размеренным тоном, который свойственен людям, уверенным в себе и в том, о чем они говорят. Эта очевидная уверенность Третьего охладила дискуссионный порыв Второго, который лишь задумчиво промолвил:
   - Да, звучит логично. - Затем, после некоторой паузы, собравшись с мыслями, он продолжил:
   - Однако я поторопился и поставил вопрос не совсем корректно. Я вообще-то не о том хотел тебя спросить. Ну да ладно... Скажу лишь, что лично я с недоверием отношусь к такому представлению о вечности материи. Все-таки физический мир устроен так, что все в нем, начиная от самого элементарного и заканчивая самым сложным, имеет свойство рождаться, длиться и умирать. Все имеет точку отсчета. Отсюда естественным образом напрашивается вывод, что когда-то на свет появилась и самая первая, будь она сколь угодно малой, частица. Что касается Большого Взрыва, то мне эта концепция близка. На сегодняшний день она, пожалуй, лучше других объясняет происхождение Вселенной. Но главный вопрос, естественно, о причинах Взрыва. Я считаю себя достаточно серьезным исследователем, чтобы не увлечься разглагольствованиями некоторых наших досужих коллег, занимающихся космологией, и иных шарлатанов от науки, часто рисующих малоубедительные наукообразные картины сотворения Мира. Все же одной из наиболее вероятных причин Взрыва мне представляется концентрация в некотором пространстве (согласно фридмановской модели) колоссальной энергии, той, что освобождается при взаимной аннигиляции столкнувшихся частицы и античастицы. В самом деле, если материя в форме частиц и античастиц и материя в форме энергии обратимы, то почему бы не предположить, что такая обратимость взаимна? Тогда следствием Взрыва могла стать рассматриваемая современными космологами модель Вселенной в виде симметричного Мира-Антимира. Но здесь возникают новые вопросы. Вот вам пример: если эпицентр Большого Взрыва принять за нулевую точку пространства и времени, то получается, что энергия, послужившая физической причиной Взрыва, то есть имеющая материальную природу, существовала вне пространства и вне времени, что, очевидно, противоречит смыслу материи. Логично предположить, что пространство-время имеет иную точку отсчета, то есть, эпицентр Взрыва находится в ненулевой точке. А вакуум, эта "соединительная ткань" материи, делающая ее непрерывной в пространстве? Что породило его, не имеющего иного состава, кроме пустоты? Такие вот вопросы. И если продолжать идти путем научного анализа они, мне кажется, будут возникать до бесконечности. Здесь нужно что-то другое. - Он вздохнул и посмотрел на Первого. - Да, я должен признать твою правоту, как бы ни протестовали против этого мои научные амбиции. Увы, физика, наука, которой я посвятил всего себя без остатка, обнаруживает границы своего метода там, где кончаются пространство и время. Власть физики воистину велика. Она способна даже познать собственные границы, то есть исследовать свойства самих пространства и времени, но шагнуть за их пределы, в мир, где бессильны даже самые общие из законов материального мира, она не может.
   Первый помешал палкой в гаснущем костре, достал жаркую головню и, прикурив от нее, бросил обратно. Затем он подкинул сосновых сучьев, и костер запылал с новой силой. В это самое время прямо над озером на фоне звездного неба можно было наблюдать неопределенный силуэт неопознанного объекта, по форме смутно напоминающего человеческий глаз, испускающий голубое свечение. Казалось, что этот "глаз" пристально следил за Первым. Но трое задумчивых собеседников у костра не видели этого. Они были поглощены разговором, незаметно захватившим каждого из них.
   - Хорошо, - неторопливо начал Первый, затягиваясь сигаретой. - Я расскажу, что привело меня к тому, что год назад я поднял эту тему. Конечно, мне следовало рассказать вам все это еще тогда, а не порождать космологическую дискуссию, которая, это было ясно сразу, не даст ответов на главные вопросы, но я, честно признаюсь вам, не решился, зная, как далеки вы оба от всего ненаучного. Как вам должно быть известно, за три месяца до нашей предыдущей встречи на Черном озере, я защитил диссертацию. Эта работа отняла у меня уйму сил, и я крайне нуждался в отдыхе. Я был тогда стеснен в средствах, но смог позволить себе воспользоваться приглашением своего коллеги по кафедре и через две недели после защиты отправился к нему в деревню. Там у него прекрасный дом. Сутки я ехал поездом. Ночевал на вокзале в ожидании автобуса, который тряс меня потом почти четыре часа по разбитой дороге мимо бесконечных лесов, полей, деревень, пока, наконец, не довез до некоего населенного пункта, расположенного в двенадцати километрах от места моего назначения. Ловить попутку было бесполезно, так как местность, в которой я очутился, оказалась довольно захолустной и малонаселенной. Так что, переведя дух после беспощадной тряски в автобусе, я побрел пешком. Мой коллега, очевидно, рассчитал время моего приезда и вышел мне навстречу. Мы встретились у околицы. Деревенька оказалась на редкость милой. Первые дни я старался вообще ни о чем не думать. Я высыпался, ходил за грибами, ловил рыбу, ощущая, как меня постепенно отпускает напряжение последних месяцев титанической работы. Однако я стал замечать, что мой коллега, который до моего приезда уже недели две жил один в своем доме и, естественно, немного одичал в этом захолустье, истосковался по общению, что он жаждет серьезной беседы и лишь из деликатности, зная мою усталость, не решается меня напрягать. Поначалу он либо просто молчал, либо силился поддерживать мои пустопорожние разговоры ни о чем. Но однажды во время рыбалки, когда у него клевало, он все-таки не удержался и неосторожно сравнил рыбу, заглатывающую червяка, с катионом, захватывающим электрон. С этого все и началось. Дальше пошло как по маслу. От электронов перешли к другим элементарным частицам, и я не успел даже заметить, как мой коллега вскочил на своего любимого конька - космологию и проблемы происхождения материи. Слава Богу, к тому времени я чувствовал себя уже более-менее отдохнувшим, так что наши беседы, которые с того дня стали регулярными, не оказались для меня слишком тягостными. Хотя однажды вечером, когда мы пили чай на веранде, ему удалось-таки меня доконать. Он вошел в раж и живописал картину Большого Взрыва, его физических причин и последствий с такой научной скрупулезностью, что у человека несведущего могло сложиться впечатление, будто мой коллега был очевидцем этих событий и делал на месте всевозможные измерения, вооруженный всеми мыслимыми и немыслимыми приборами. Он исписал передо мной мелким почерком не менее десяти листов бумаги. Это издевательство продолжалось часа три. Наконец, я почувствовал, что моя голова начинает раскалываться на части от этих убийственных выкладок, и что больше мне этого не вынести. Я извинился и вышел на свежий воздух. Меня обволок удивительно теплый июньский вечер. От внезапно наступившей тишины звенело в ушах. Я решил пройтись по деревне. В мозгу моем царил хаос. Тщетно пытался я мобилизовать весь арсенал своих физических знаний - они не могли мне помочь навести порядок в мыслях. В круговерти образов, овладевших моим несчастным сознанием, проносились обрывки формул, элементарные частицы, и все время перед моим мысленным взором стояли горящие глаза моего коллеги, в которых как будто отразился Большой Взрыв. Так я не заметил, как оказался на высоком берегу реки возле старого деревенского погоста, рядом с которым возвышалась небольшая белая церковка. Все еще погруженный в бездну своих мыслей, я почти машинально вошел в этот деревенский храм. Заканчивалась вечерняя служба. В полумраке церкви молились прихожане - четыре или пять старух и пара стариков. Я прошел к алтарю, справа от которого мой взгляд случайно упал на одну икону. Я подошел ближе. И тут душа моя перевернулась, словно песочные часы. В сущности, это была заурядная в художественном отношении икона в потускневшем золоченом окладе, писаная, наверное, в девятнадцатом веке каким-нибудь деревенским богомазом. С нее, с этой иконы, смотрел мне прямо в душу суровый и величественный Господь Саваоф, вкруг головы которого расходились светящиеся зигзаги, такие, какими в физике принято обозначать волны. Странно, но иконописец изобразил эти "волны" разрывными, разделенными на равные отрезки, "кванты", как я назвал их про себя. Я никогда бы не поверил, что такое возможно, но в моей голове вдруг все прояснилось - разом, мгновенно. То, что раньше я читал в Библии и воспринимал лишь как красивую легенду, неожиданно связалось с моими научными представлениями о Вселенной. Я понял совершенно ясно: единство суть: (a) противоположность не-единства и (b) объединение единства в смысле (a) и не-единства; наш Мир, или реальность, есть связное, целостное в смысле определения (b) единство материи и не-материи, причем первая как бы вложена во вторую (в смысле канторовой теории множеств). Кроме того, вторая причинно предсуществует первой, то есть порождает ее [1]. Передо мной в мгновение ока пронеслась живая картина творения и развития материи, вся эволюция - от замысла до текущего или даже отдаленного будущего момента; для меня разъяснился смысл того, что Библия называет "Словом"; мне стало вдруг понятно значение загадочной евангельской формулы: "И свет во тьме светит, и тьма не объяла его". Я смотрел на икону, но мне казалось, что это не я, а она пристально смотрит на меня, внутрь меня. Правда, уже через минуту я обнаружил, что у меня не нашлось бы слов описать все то, что я мгновенно так ясно увидел... Я не стал рассказывать своему коллеге про то, что со мной произошло, но на следующий день мне вновь захотелось увидеть эту икону, оказавшую на меня такое сильное воздействие, и я пошел в церковь. Я снова встал перед иконой, но чуда больше не случилось. Икона была всего лишь потемневшей от времени работой неизвестного провинциального иконописца, не представляющей никакой художественной ценности. Назавтра я повторил свой визит в церковь и опять испытал разочарование. Но в этот день, наблюдая икону, я вдруг почувствовал, что кто-то стоит за моей спиной. Я оглянулся и увидел настоятеля церкви - молодого священника с благородным худым лицом и каким-то странным, проницательным взглядом. Я поздоровался с ним. Он молча поклонился, затем подошел ближе и встал рядом со мной, глядя на икону. "Эту икону я привез сюда из Сибири" - сказал он, наконец, когда я уже начал ощущать некоторую неловкость от его молчаливого присутствия. Мне показалось, что он ищет повода поговорить со мной. Я ждал. Наконец, через минуту-другую тягостного молчания он начал свой рассказ... Собственно к этому мне нечего добавить. Я больше не появлялся в церкви, да и коллега мой, видно заметив какие-то изменения в моем настроении, перестал докучать мне своими дискуссиями. Через три дня я собрал чемодан и уехал. Но все это время рассказ священника не выходил у меня из головы. Уж слишком схожими оказались наши пути в поисках истины, приведшие нас в разное время к одной и той же иконе, через которую мы как будто духовно сроднились. Вот почему встретившись с вами через три месяца после событий, о которых только что вам рассказал, я безуспешно пытался найти способ поведать вам об изменениях в моем миропонимании. Тогда я смалодушничал, боясь быть непонятым и осмеянным вами, обвиненным в мистицизме, и еще Бог знает в чем, не свойственном ученому. Но теперь я рад, что рассказал все это так, как должен был рассказать, что нашел для этого, пожалуй, самые верные слова.
   Все время, пока Первый говорил, два его друга смотрели на него широко раскрытыми глазами, не узнавая в рассказчике своего старого товарища. Когда тот закончил свой рассказ, они недоуменно переглянулись, что вызвало улыбку Первого.
   - Вы тут, должно быть, Бог знает что обо мне подумали, - сказал он смеясь. - Нет, при всей видимой схожести истории того священника и моей собственной я, все-таки, не смог преступить той черты, которую преступил он, изменив научному познанию и уступив религиозному фидеизму. Повинна ли в том икона, или ее так называемое "воздействие" - лишь плод нашего не в меру богатого воображения? Не знаю. Ясно лишь одно: он стал священником, а я остаюсь ученым, и не могу ответить для себя, рад ли я этому.
   Расплывчатый голубой глаз над озером, наблюдавший все это время за Первым, моргнул несколько раз и закрылся, бесследно растворившись в бледнеющем утреннем небе.
   Скоро рассвело. Друзья сложили палатку, сдули лодку, свернули снасти и, навьючившись, собрались уже было двинуться через лес к автобусу, когда Первый предложил:
   - Километрах в пяти-шести отсюда есть одна деревенька. Нам, конечно, придется сделать большой крюк, однако... - он на секунду замялся. - Словом, я неспроста пригласил вас в это место. Это как раз та деревня, о которой я вам рассказал. Там находится церковь, где я увидел удивительную икону и где, вероятно, по-прежнему служит тот самый священник.
   Второй и Третий молча кивнули в знак согласия, и, погрузившись в глубокомысленное молчание, когда любое произносимое слово - лишнее, трое физиков отправились в путь.
  
  
   2003
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА

   Знаете, когда обслуживаешь маленький, если не сказать исчезающе маленький приход, новые лица в церкви особенно заметны. Я увидел вас еще позавчера после вечерни, когда вы стояли как завороженный перед этой самой иконой. Тогда я подумал, что в этот пустынный храм Господь привел ученого, скорее всего, естественника, возможно даже физика. Скажите, ведь я не ошибаюсь? А понял я это потому, что сам когда-то закончил физфак Новосибирского Университета. Я истово занимался теоретической ядерной физикой. Поступив в аспирантуру, я оказался вовлеченным в работу, тесно связанную с теорией элементарных частиц и физической космологией. Имея страсть докапываться до самой сути вещей, от непосредственной темы своей вынашиваемой еще в то время диссертации я приблизился к вопросам, выходящим за грань физического понимания мира.
   Я с детства неплохо знал Библию, перечитав ее множество раз. Однако воспринимать изображенную там картину Сотворения Мира иначе, как легенду я не мог. Дело в том, что я вырос в семье крупного ученого, и все мои предки до Бог знает какого колена были людьми науки. Так что я воспитывался в атмосфере, пропитанной терпким ароматом научного знания, к благоговению перед которым был приучен с детства. С тех же ранних лет мне, видимо, было внушено если не презрение, то, по крайней мере, насмешливое неприятие всего ненаучного, не имеющего научной подоплеки. С годами уважение к науке перешло в увлечение, и уже в школе я не мыслил для себя иной стези, кроме как в занятиях наукой продолжить череду своих ученых предков.
   Но теперь, оказавшись один на один с вопросами, на которые наука - кумир, которому я поклонялся всю свою сознательную жизнь, - не могла дать не только однозначных, но вообще каких-либо ответов, я явственно стал ощущать, что вера в незыблемость моего идеала, до сей поры абсолютно непререкаемая, дала трещину. Ни толстенные книги, ни новейшие монографии, посвященные космологии, теории относительности, теории элементарных частиц, квантовой и ядерной физике, не смогли дать ответов на волновавшие меня вопросы. Я рискнул поделиться возникшими у меня проблемами и сомнениями со своим научным руководителем. Ответ его был предельно лаконичен: "Я бы на вашем месте занимался серьезно работой, а не мистикой. Вам, если не ошибаюсь, через месяц статью сдавать". Но как же так? Вся моя натура исследователя протестовала против этого. Почему я, физик, имея дело с готовой материей как с данностью, не могу задаться вопросом о причинах, истории и "механизме", если можно так выразиться, ее происхождения. Я снова взялся за Библию. Теперь я перечитывал ее тщательно, с карандашом в руке, как привык работать с научной литературой. Наивный, я пытался придать библейской космологии физическое толкование, стремился соединить научное знание с древней легендой. Увы, это была попытка соединить несоединимое. Твердь научного знания и прозрачность библейского откровения отталкивались друг от друга как одноименные заряды. В конце концов, отчаявшись разобраться во всех этих вопросах, я нечеловеческим усилием воли заставил себя перестать думать об этом (надеюсь, вы понимаете, что это значит для пытливого ума: отказаться от поиска). Я постарался убедить себя в том, что взвалил на свои плечи слишком непосильную ношу. Возможно, я переоценил способности человеческого разума. Теперь все более я склонялся к мысли, что не так уж он всесилен, наш скромный разум, что, вероятно, существуют области изначально закрытые, недоступные для него, и что любая попытка разума вторгнуться в эти запретные сферы обречена на неминуемый провал. С такими мыслями я вернулся к работе над своей кандидатской диссертацией, которую через некоторое время с успехом защитил. После защиты я отправился отдохнуть к своим дальним родственникам в маленькую сибирскую деревню на берегу Оби. Поскольку деревенька эта действительно невелика и, кроме того, существенно удалена от культурных центров, приезд человека с университетским образованием там всегда событие. Я знал это и внутренне к этому был готов, но прием, оказанный мне родственниками, превзошел все мои ожидания. Они сделали из меня просто-таки ходячий экспонат. В день моего приезда был зарезан молочный поросенок, выкачена из погреба десятилитровая бутыль с самогоном. За столом, перегруженным всевозможной едой, собралась, наверное, вся деревня. Мне, естественно, было выделено почетное место во главе стола. Я не знал, куда деться от смущения. Мне пришлось в течение нескольких часов испытывать на себе десятки взглядов, изучавших меня, словно диковинного зверя. На нервной почве я потерял счет стаканам первача, которые опрокидывал в себя. Едва я успевал поставить опорожненный стакан на стол, как он тут же оказывался вновь наполненным заботливой рукой моего родственника. Изрядно захмелев, я стал более общительным и вскоре начал одно за другим охотно принимать приглашения деревенских жителей посетить их дома. Отправляясь в деревню, я больше всего мечтал об уединении, возможности побродить одному по лесу, порыбачить. Но тут уж ничего не поделаешь. Спьяну я, похоже, наобещал всей деревне. Со следующего дня, как только сошло похмелье, начались мои визиты. Вот когда я серьезно пожалел о том, что накануне позволил себе расслабиться! В каждом доме, где я был гостем, хозяева, по-видимому, стремились заткнуть за пояс моих родственников. Ну, если закуска в этой, в общем, небогатой деревеньке особым разнообразием не отличалась (капуста, огурцы, грибы, кое-где домашнее сало и, разумеется, бесконечная картошка), то в выпивке недостатка уж точно не было. Очевидно, в каждом доме имелось по самогонному аппарату. Садясь за стол у очередных хозяев, я всякий раз поражался все увеличивающемуся от дома к дому количеству спиртного на столе. За столом нас было трое-четверо, а выпивки хватило бы десятка на полтора. Но это по моим, как вскоре выяснилось, весьма убогим представлениям. Путешествуя так, от застолья к застолью, по деревне, я оказался в одном доме, который, на первый взгляд, ничем особенным не отличался от других, и от посещения которого я не ожидал ничего, кроме очередного удара лошадиной дозой самогона (увернуться от которого было совершенно невозможно, дабы не обидеть хозяев) по моей несчастной печени, и без того уже начавшей давать сбои. Не ведал я тогда, стоя на пороге этого дома, что, единожды войдя туда, мне суждено выйти совсем другим человеком, что дверь, которую я собирался открыть, выведет меня в иной, обновленный мир, в котором я живу сегодня. Я не помню ни имен, ни лиц хозяев, да и сам дом вспоминается теперь с большим трудом, но мне до конца дней моих, наверно, не забыть, как вдруг перевернулась, словно песочные часы, моя душа, когда я из темных сеней прошел в светлицу и увидел на стене эту икону. Многодневное мое похмелье враз улетучилось в лучах благодатного света, идущего, как я ясно видел, от иконы. Все для меня прояснилось в этот самый миг, все связалось воедино, все вопросы, так долго терзавшие меня, нашли свои ответы. Икона дала мне то сокровенное знание, которое я тщетно пытался получить из книг.
   Я, раб, увидел это: ничто, пустота, хаос, мрак. Абсолютное, вневременное и внепространственное существование Не-материи. Но тут я вижу, что не пустота это вовсе, не то же, что вполне материальный, занимающий место в пространстве вакуум, а некий символ. Я вижу, что это Разум, и имя ему - Господь Саваоф. И вот Разум обращается в написанную программу, в творческое воление, в Слово, оставаясь при этом Разумом. Дана команда на исполнение программы, Слово сказано. И вот оно уже Свет. И вдруг есть что-то внутри него, и в то же время как бы уже вне его, что-то ощутимое. Это энергия, колоссальная энергия. Большой Взрыв. Часы пошли, пространство развернулось. Вакуум заселил пространство. Частицы с релятивистскими скоростями разлетаются, завоевывая пространство. Их бесчисленное множество. Они сталкиваются, образуя новые частицы. Они взаимодействуют, образуя атомы, вещество. Вселенная расширяется, становится все более массивной. Гравитация собирает вещество в огромные скопления - звезды, галактики. Звезды взрываются, их остывающие осколки, захваченные полем тяготения иных звезд, образуют планеты. Вещественный мир усложняется. Увеличивается средний молекулярный вес вещества Вселенной. И вот на отдельных планетах появились первые живые клетки. Началась биологическая эволюция, венец которой - Человек - становится как будто проводником из мира материи, которой он принадлежит своим физическим телом в мир той самой Не-материи, с которым его связывает какая-то другая его составляющая. И в каждый момент, на каждом этапе этого вселенского процесса чувствуется разумное присутствие незримого Творца-программиста... Был ли это хозяин дома, а может спустившийся с неба и залетевший в это самое время в избу ангел, но кто-то отчетливо прошептал мне на ухо: "Теперь тебе ясен твой путь, отныне ты знаешь твой удел". Да, для меня это было уже очевидно. Какими иллюзорными мне вдруг показались посулы моей предполагаемой научной карьеры! После посещения этого дома всю ночь меня терзали видения. Наутро я почувствовал, что со вчерашнего дня пожизненно связан с иконой, все в одночасье во мне перевернувшей. "Господь Саваоф, излучающий кванты Творения" - так определил я для себя ее сюжет. Все утро я подбирал слова для предстоящей беседы с хозяевами. Наконец, я снова пришел в этот дом и, перебарывая неловкость, стал убеждать хозяев продать мне икону, стараясь объяснить, что делаю это не из страсти к коллекционированию, а под сильным впечатлением, которое произвела на меня икона. Мое предложение явно смутило хозяев. Мне рассказали, как в тридцатые годы эту икону спас из сожженной большевиками церкви дед хозяина - деревенский священник. "Нам бы не хотелось продавать ее, но раз уж эта икона так подействовала на вас, мы просим принять ее от нас в дар" - сказал мне хозяин... Через несколько месяцев я отправился в Москву поступать в Духовную семинарию, которую окончил три года назад. С тех пор я здесь, вдали от цивилизации, служу в этом храме Творцу, и здесь со мной эта икона, решившая однажды мою судьбу.
   Так священник закончил свой рассказ.









На самом деле, правильнее было бы сказать так: "материя, рассматриваемая как множество всех объектов материальной природы, т.е. тех, которые могут быть локализованы в физическом пространстве-времени путем задания четырех наборов [пространственно-временных] координат {X1,X2,X3,T}, где X1=x11,x12...; X2=x21,x22...; X3=x31,x32...; T1=t1,t2..., суть подмножество множества всех возможных реальных объектов любой природы, иначе называемого "реальностью". Не-материя же суть дополнение множества объектов материальной природы до целой реальности. Элементы этого множества носят условное название "эйдосов". В общем случае для ноуменального определения реального объекта произвольной природы нам потребуется гораздо большее количество координат, чем нужно для объектов материальных. Таким образом, ввиду "нефеноменологичности" нематериального и, как следствие, неприменимости аналитических методов к миру эйдосов, справедливо полагать пространство реальности потенциально-бесконечномерным. Для наглядного пояснения этих абстрактных выкладок прибегну к дискриминационному методу: условно уменьшим размерность пространства-времени на 2, а целую реальность вообразим себе имеющей размерность 3. Получим заданную в трехмерном пространстве некую плоскость, множество точек которой суть множество всех материальных объектов, в то время как множество точек трехмерного пространства, в котором задана данная плоскость (включая все точки данной плоскости), есть множество всех реальных объектов. Теперь несколько слов о единстве. Все объекты реального мира связаны между собой определенными закономерностями (это утверждение дается как экстраполяция на целую реальность того очевидного факта, что вся материя от самых элементарных микрообъектов до самых сложных макрообъектов повязана законами природы). В этом аспекте мы уже должны рассматривать реальность не просто как множество, а как формальную систему с порождающим ее алфавитом в виде множества всех реальных объектов, базисной аксиоматикой и множеством правил вывода. Так вот, берусь утверждать, что как формальная система реальность имеет одну единственную аксиому - всеобщий закон, условно именуемый "Истиной", - из которого посредством определенных правил вывода получаются все остальные закономерности, какой бы общий или частный характер они не носили по отношению друг к другу. Однако все сказанное выше является лишь некой суггестией, предложением модели или представления. Справедливо возникает вопрос о полезности подобных представлений в смысле познания этой самой пресловутой Истины, или главной Аксиомы Мира (согласие этих представлений со Здравым Смыслом, по мнению автора, является самоочевидным). Возможно ли финитное познание Истины, т.е. формулирование ее как закона? Чтобы попытаться ответить на этот вечный вопрос, для начала нужно раскрыть самую суть механизма познания как такового. По-видимому акт познания моделируется предикатной функцией, кодирующей системы реальных объектов в сознание. Иными словами, любому подмножеству реальности соответствует код-образ в сознании, в который это подмножество отображается. Так формируется любое знание - от самого элементарного до самого обобщенного. Поскольку Истина рассматривается как основной закон мироздания, подчиняющий себе всю реальность и не допускающий исключений, по отношению к которому самые всеобщие из закономерностей материального мира являются не более чем частными выводами, то и сам путь познания в своем конечном стремлении не должен упираться в противоречие между материей и не-материей. Но как преодолеть это противоречие, когда сама природа наделила человека органами восприятия, способными ощущать лишь материальное? На этом свойстве человека (и на ограниченности этого свойства) построено научное познание Мира. Человек способен регистрировать лишь явления, будь то на микро- или на макроуровне, но так или иначе имеющие место во времени и пространстве. Как быть с тем, что находится за пределами пространства и времени, что не имеет явлений? Есть ли у человеческого индивидуума ресурсы для познания этой составляющей реальности? Разумеется, можно утверждать: раз в нас сформировалось некое (пусть и неконкретное) представление о нематериальном, значит каким-то образом мы оказались способными это воспринять. Но то, что мы называем "ноуменальным" или "умопостигаемым" дает нам лишь некое представление или видение, которое можно рассматривать лишь как гипотезу, которую мы в принципе заведомо лишены возможности проверить экспериментально, и которую никак нельзя назвать знанием. Хочется надеяться, что в результате активно-эволюционного развития человека и человечества на более высоком ноосферном уровне человек окажется способным к постижению внепространственной и вневременной реальности в не меньшей степени, чем он способен сейчас к постижению материи. Но пока что бесформенный мир эйдосов лежит в области догадок. Еще в древней индийской философии, чуть ли не с эпохи Упанишад, сложилась концепция о тождестве Атмана и Брахмана, т.е. субъективного и объективного начал в их первооснове. Иными словами, "я" и "не-я" - два противоположных начала, которые подобно материи и не-материи представляют собой два мира (множества), дополняющих друг друга до целой реальности, имеют общий корень (или общую единственную аксиому, в терминах формальных систем). Стало быть, если принять эту гипотезу, познание корня всех вещей как первоосновы мироздания может идти по двум путям: в мире объектов, или "не-я" (по этому пути идет наука, от частного - к общему, от простого - к сложному; это путь бесконечного приближения к Истине, для которого Истина всегда остается потенциальной бесконечностью, даже предполагая научную методологию динамической, т.е. рассматривая не только научный процесс в рамках существующей научной методологии, но и метанауку как метапроцесс развития самой научной методологии, а также оболочку этого метапроцесса и оболочки этой оболочки на сколь угодно высоком метауровне), или же угублением в мире "я". Про последний судить не берусь, так как в силу своей природы этот путь изначально лишен какой-либо объективности, и знание, обретаемое на этом пути является исключительно достоянием познающего субъекта, без всякой возможности сообщить это знание миру. На Востоке (в особенности у буддистов) такого рода познание рассматривалось и рассматривается как путь, ведущий к освобождению (от неведения и страдания) и, тем самым, к осуществлению высшей цели - достижению нирваны и прекращению цепи рождений. Таким знанием принципиально невозможно поделиться, оно обретается посредством изощренных медитативных практик, самой подвижнической жизнью буддистского монаха. Возможно обучить лишь методам такого познания. Вполне вероятно, что в акте глубочайшей медитации Истина может спроецироваться в сознание, что и приводит к измению состояния познающего субъекта. Наверное, Истина как целое только и может постигаться "апокалиптически" - в акте ли медитации, или же посредством иного "откровения", например, сообщаемого через икону (как в описываемой истории). Но все это, увы, лишь предположения. И чтобы проверить их, нужно пуститься во все тяжкие созерцательного познания, посвятив этому всю свою жизнь без малейших гарантий на успех или/и ждать откровения (случая), которое может однажды снизойти. Автор готов принять любые возможные учения, кроме тех бездоказательных спекуляций и мистификаций, отвечающих лишь на вопросы "что?" и "как?", но ловко уходящих от ответа на самый главный вопрос - "почему?", "почему именно так, а не иначе?" (иными словами, лишь декларирующих некую связь вещей, но не раскрывающих ее механизма). Это - краеугольный вопрос познания. От ответов на этот вопрос ровно столько раз, сколько он возникает, зависят три основных свойства идеального знания, рассматриваемого как формальная система: полнота, непротиворечивость и разрешимость (в этом плане идеальное знание находится на вершине гармонии, оставляя ниже себя даже такую гармоничную систему, как формальная арифметика, полноте которой, как известно, "препятствуют" теоремы Геделя).назад


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"