А пошёл как-то дождик. А и идёт себе, и идёт. И день, и два, и седьмичку, и месяцок, и три. А и новый год уж почался, а дождик токмо разгорячался. Тёмно стало! Во колодезе в прежднее время посветлей нашего бывало. Всё уж затоплено, а он-то как шёл собе, так заидальше и хлещет, в полойках трепещет. Мы - во храм-то, к отцу Серафиму. Что поделывать-то будем, батюшка? говорим. А он уж и сам-то обрастеренный, сидит, бороду треплет. Мы, говорит, молебен от засухи когда творили-то? Так весной, отвечаем, батюшка. А дождика тагдысь так и недождались. Рытвинку от самой речки Вихляйки ковыряли-выкапывали. А запосле воду носили. Отроки ковшочком, мальцы черпачочком, Фрол колпаком да шапкой, Анисим возил на лошадке, Настасья бадейкой, Пров сулейкой, и остатние - кто да чем. Вот эдако токмо и выжили-то.
А отец-то Серафим сказывает тогда, наша-то Кочевряженка на самом-то что ни есть дне земном стоит, видать, до Создателя молитвы наши-то, что мы тогда на пажити-то сотворяли, лишь топерь-то и дошли. А Господь как увидел, что мы давно-предавно просили-то, да как взволновался, что заминка этака вышла, и архангелов-то и погнал, дабы тучки-то со всех краёв в наше сельцо и волокли. А те и стараются, Отцу Небесному угождают. Они-то в почёте топерь, а нам хоть помирай-то. Надо нам, милаи, верно, новый молебен затевать-то, пока совсем не умокли.
Да не поспели-то. Как оторвись-ко Кочевряженка наша от тверди! Как покатиться, как поплывёт-то! Наперво мимо Вологды промчалися, а там и Кострому проскочили, и Нижний минули, и Рязань по боку оставили. А всё дальше плывём-то, не становимся, корешками в землю не вцепляемся. Вот уж и Тамбов и Воронеж промелькнули, а тут-то как понесло скорей-ко! Да ещё скорее! И во Чёрно море так мы и плюхнулися. А тут волной подхватнуло, ветерком задуло, и всё дале - чрез Босфорный проточек, да скрозь Геркулесов столбочек. Несёт-то нас, все кораблики встречные от нас отскакивают. Ефрем да Фома на вёслы присели, Фока на колоколенку влез - дозорну вахту несёт, Аграфена у кормильца упёрлася, правит, чтоб мы кудыть к сторонке арапской не примкнули, не укоренилися. А мы-то с батюшкой Серафимом на пару-то молимся, всё думаем, мож, Кочевряженка наша чуть повыснее к небесам вознеслась-то? Оно ж тогда и Вседержитель нас пошибчее-то услышит.
И мотало-кидало нас эдак по морю-окияну с пяток годков. Ой, и всякого ж повидали! И птицу пингвинскую, и рыбу акулинскую, и на разну пальму-кактусу поглазели, брагу с их соку понаиспробовали. Куды не выплывем-то, так все думают, ох-ты, страсть-то экая! Что ж за диво на нас-то надвигается?! Да и давай промеж собою брататься. И англейцы с турчиянами, и индусцы с хранцузами. А к острову Гаитскому как нас-то вынесло, так там с испуга враз всем крестьянинам вольную и выдали. А ещё как напоролися мы разок на коралловый городок, чуток на ём поустряли, да без дела при том не сиживали, бережок-то и срисовали. Потом одному англейцу переезжему - Мотьке Плиндерсу - чёртёжик тот и позадарили, он-то и радый был!
А опосле нас домой понесло-то. И швырканул окиян нашу Кочевряженку на бережок-то да на прежне место и вставил. Глядим, Вихляйка наша как тёкла так и течёт - дубравку опоясывает.
Что дале будет - Бог весть. А пока живём, репу поглубже садим, мож, и прирастём.