Зюзюкин жил на окраине Москвы в деревянном, сморщенном домишке, доставшемся ему от недавно умершей жены. Покойная Зюзюкина слыла некогда красавицей и вышла замуж по любви, однако, этот поздний брак был бездетный, в чем Зюзюкин частенько упрекал жену по пьяному делу. После смерти жены Зюзюкин запил беленькую, пообносился и завонялся особым стариковским непромытым запахом.
Убогая избенка о двух окошках имела внутри единственную горенку с печкой посередине, с деревянной самоделанной кроватью, длинной занозистой скамьей перед хромоногим столом и кованым старинным сундуком, набитым всяческим деревенским добром. Подле кровати на крепкой крашеной табуретке стоял цветной телевизор "Горизонт", купленный Зюзюкиным на накопленную кровную пенсию, который и был, пожалуй, единственной ценностью хозяина.
Зато сад у Зюзюкина был чудесный. Лет тридцать назад высаженные вишни и яблони разрослись и плодоносили из года в год. Кусты малины и ежевики, смородины и крыжовника, обихоженные заботливой Зюзюкинской рукой, приносили старикам немалый доход. Летом Зюзюкин целыми днями возился в саду, то удобряя, то подрезая, то вскапывая.
Деревенька когда-то не маленькая теперь вся вымерла, соседи поразъехались кто куда, получив новые квартиры, и только Зюзюкинский дом стоял на прежнем месте, не тронутый ни местными властями, ни прихотью архитектора, возводившего по всей округе серенькие коробки-новостройки. Зюзюкину съезжать было некуда. В силу своего замкнутого характера, старик друзей не нажил, а родни у него не осталось, окромя жены, да и та вот померла - Царство ей небесное.
Теперь была зима. Печка у Зюзюкина - добрая, крепкая, дровишки сухонькие, колодец свой, магазин рядом на станции, всего четверть часа ходу, если не очень намело. Зюзюкин раз в неделю ходил за буханкой и за беленькой, а картошечка своя имелась, огурчики-грибочки разные, покойницей засоленные, на что она была большая мастерица.
С утра Зюзюкин включал телевизор и обозревал новости:
- Ишь ты, что творится, - недоверчиво усмехался Зюзюкин, глядя в экран через очки, прихваченные изолентой на переносице, - пенсию, говорят, повысят! Так и повысят, помрешь - не дождешься. И как это все называется? - грозно вопрошал Зюзюкин, перемаргивая телевизионными каналами. - О, точно! Так это и называется: "жожоба" с маслом... ага... с маслом алоэ, - резюмировал он удовлетворенно. - Слыхала, Зинка?
Зюзюкин вдруг вспоминал, что Зинка померла, и что теперь ему никто не ответит. Он вздыхал и тянул тоненько и длинно: туру-туру-туруруууу, запрокидывая к засаленному потолку поросший белесой щетиной тощий кадык и раскачиваясь на кровати из стороны в сторону.
Реклама по телевизору нравилась Зюзюкину больше, чем новости. Средства по выращиванию волос и ногтей, шампуни и шоколадные конфеты, а также корма для животных, все выглядело броско и ярко и называлось красиво. Зюзюкин любил смотреть рекламу и сходу запоминал витиеватые названия, переиначивая их, сообразно своему особому разумению. Он щелкал пультом, останавливался на рекламе, со внимание просматривал до конца, потом переходил на другой канал. Так продолжалось часами, пока за окном не начинало синеть. Тогда Зюзюкин варил себе картошину, съедал ее с хлебом, жменькой собирал крошки со стола в рот и валился на кровать.
В эту ночь Зюзюкин проснулся от тревожного смятения в груди, он завозился на кровати, уселся, свесив босые ноги, нащупал впотьмах валенки и побрел на двор. Дверь не открывалась, как будто бы подпертая снаружи. Зюзюкин подналег, недоумевая и холодея нутром. Дверь поддалась настолько, чтобы Зюзюкин смог просунул в проем свою всклокоченную голову и, моргая и щурясь на лунный снег, разглядеть на ступеньках крыльца бабу в клетчатом платке поверх пальто. Баба лежала на боку, пригнув коленки к груди и царапала снег.
- Чего это? - воскликнул озадаченный Зюзюкин, протискиваясь тщедушным плечом, и упераясь коленкой в косяк.
Баба шевельнулась и застонала.
- Ты чего тут? - засуетился Зюзюкин, втаскивая бабу за ворот пальто в дом. - Это что за "хеденьшондерс", понимаешь?
- Кто такая? Откудава? Отвечай щас же! А то я тебе такой "эфераглан" устрою, понимаешь! - засерчал было Зюзюкин, да приутих, глядя, как баба скорчилась на полу, стаскивая с себя платок:
- Рожаю я, дедуля, - выдохнула баба.
- Вот тебе и "педигрибал"! - присел Зюзюкин и озадаченно зашевелил кустистыми бровями, соображая.
Старик заметался кипятить воду, открыл Зинкин сундук, вытащил накрахмаленную простынь, подсунул под роженицу, стянул с нее пальто и исподнее. Он подставил руки, принять дитя, ухватил за плечико, подмышки, осторожно вытянул синеватое скользкое тельце. Младенец всхрипнул и заливисто заверещал.
- Живой! - обрадовался Зюзюкин. - Мальчонка, слышь? Вот так богатырь! Это тебе не какой-нибудь там "терафью", понимаешь!
Потом Зюзюкин пошел на станцию, звонить в скорую. Бабу с младенцем забрали. Зюзюкин долго стоял на пороге и смотрел вслед старенькому больничному рафику. Он позабыл узнать адрес больницы, да и имени женщины не спросил. Старик вернулся в дом, лег на кровать, включил телевизор и затих.
Ему все чудился явственный и судорожный всхлип младенца где-то из-под лавки, несколько раз он даже вставал с кровати и, опускаясь на колени, шарил в углу узловатыми ладонями, выгребая мягкие, косматые комья сероватой пыли. Не было под лавкой младенца, значит, не забыли его по случайности, и опять Зюзюкин шаркал к постели, казня себя за то, что выдал дитятю врачам. Два дня Зюзюкин не находил себе места, воспоминание о скользком тельце в руках никак не давало уснуть и забыться, тревожило бессознательной нежностью, грызло и терзало сожалением, что, мол, не сберег, упустил, плоть свою, кровинушку долгожданную, душеньку свою ненаглядную.
На третий день с утра в дверь постучали. Зюзюкин встрепенулся, подошел к двери, спросил:
- Кто?
- Открой, дед, - послышался голос из-за двери.
На пороге стоял крепкий мужик в распахнутом полушубке, терпкий запах перегара резанул Зюзюкина в нос.
- Кто таков? - строго спросил Зюзюкин.
- Где Зинка? - икнул мужик.
- Дак, померла она, - помолчав, ответил Зюзюкин, оглядывая незнакомца.
- Как померла? - оторопел мужик.
- Да так. А тебе чего, Зинка-то? - сощурился Зюзюкин.
- Да вот, вернулся я, дед, понимаешь? Стал искать, а дома-то и нет. Вот здесь, вроде, стоял. - Мужик обернулся и повел рукой в сторону дороги. - Щас у нас февраль, а я в мае был. Померла, говоришь?
- Померла. Ступай себе.
- А дом?
- Снесли дома-то.
- Ну, ладно, - мужик сплюнул на крыльцо, повернулся и пошел прочь.
- Зинка! - сообразил Зюзюкин. - Как же? Зинка и есть! - он кинулся в горенку, перевернул сундук, вытащил новые валенки, прижал их к груди, улыбаясь в топорщащиеся усы. - Зинка! Ах, ты ж, Господи!
***
Зюзюкин просунул голову в справочное больничное окошко и робко спросил:
- Мне бы Зину.
- Фамилия? - вскинула глаза санитарка.
- Третьего дни ее привезли, с маленьким.
- А! Филатова, что ли? А вы ей кто будете? Паспорт дайте.
Зюзюкин заморгал глазами, полез за пазуху, вынул потрепанный паспорт, подал в окошко.
- Зюзюкин Владимир Кузьмич, - прочитала санитарка. - Так, кем вы Филатовой приходитесь?
- Дед, - твердо ответил Зюзюкин.
- К главврачу пройдите, справа кабинет, - сказала санитарка, возвращая Зюзюкину паспорт.
Зюзюкин, екая сердцем, шел по коридору. Он был помытый и побритый, в чистой рубахе, пропахшей мятой и нафталином, стиранной еще Зинкой. В руке он нес авоську с яблоками, со своими, из сада, и банку малинового варенья, тоже своего.
- Петренко Сергей Семенович, главный врач, - прочитал Зюзюкин на двери и постучал. Главврач оглядел Зюзюкина поверх очков и предложил присесть. Старик уселся, громыхнул банкой, прилаживая авоську на спинку стула.
- Ну-с, дед, что делать-то будем? - озабоченно спросил Петр Семенович.
- А что? С Зинкой ли чего? - встрепенулся Зюзюкин.
- Да нормально с Зинкой, только идти ей некуда, говорит. Мы ее тут подержим еще недельку, а там - забирайте, как хотите.
- Ясное дело, доктор, заберем, а как же, - засуетился Зюзюкин. - Повидать-то можно ее?
- Ну-ну, давайте, - рассеянно ответил главврач, углубляясь в ворох бумаг на столе, - двадцать вторая палата.
Зюзюкин сразу признал заблудившуюся бабу, только сейчас она была и не баба, вроде, а молодуха, красивая.
- Дедуля! - Зинка привстала на кровати, улыбнулась и поманила Зюзюкина присесть.
- Ну, как там богатырь? - строго спросил старик.
- Хорошо! Сейчас кормить принесут.
- Как назвала-то?
- Володей.
- Там твой приходил, тебя искал, - сказал Зюзюкин, - тот еще "блендамен", понимаешь.
Зинка спросила, сдвинув брови:
- Что ты ему сказал, дедуля?
- Что сказал, что сказал? - передразнил Зюзюкин. - Что надо, то и сказал, - рубанул он.
- Бил он меня, дедуля. Не хочу я с ним.
- Вот и правильно, на кой он нам? - обрадовался Зюзюкин. - Ты, Зинка, вот что, - взволнованно засипел Зюзюкин, - ко мне в избу приходи.
- Приду, дедуля, некуда мне больше, - проговорила Зинка. - Когда мама умерла, отчим из квартиры выписал. Приду, дедуля, спасибо тебе.
***
По весне Зюзюкина вызвали в правление и вручили ордер на новую квартиру. Дали неделю сроку на сборы и на переезд.
- Зинка, собирай малька! В квартиру поедем, - объявил Зюзюкин, выкладывая ключи на стол. - Так-то, - добавил он невесело.
- Ой, дедуля, радость-то какая! - всплеснула руками Зинка. - А ты и не рад, как будто, дедуля?
- Тридцать годков прожил, как один день, - с горечью промолвил Зюзюкин. - Сад вот только жалко, а так, рад, почему же? Завтра вот пойдем с тобой новый дом смотреть, - развеселился Зюзюкин, - где наша не пропадет, а, Зинка?
В ночь перед переездом Зюзюкину не спалось. В который раз он оглядывал мешки и чемоданы, уставленные перед дверью, открывал чехол с ружьишком, осматривал блестящий ствол. Потом выходил во двор дышать, присаживался на крыльцо, по весенней жижице тащился в сад, к вишням и яблоням, гладил стволы шершавой ладонью.
- Померла, говоришь, Зинка-то? - услышал Зюзюкин недобрый голос за спиной. Он обернулся и узнал рослого мужика, того, что приходил в феврале.
- Ты чего тут? - Зюзюкин подался вперед, пытаясь разглядеть чужака в темноте.
- Чего ж ты, падла, соврал мне? - ругнулся мужик, - растереть бы тебя, пень трухлявый, - мужик занес кулак над Зюзюкинской головой.
- Назад, стрелять буду! - Зинка взвела курок и твердо нацелилась в спину мужику.
Мужик нехотя обернулся, сплюнул под ноги и двинулся на Зинку:
Подойдя вплотную, мужик дернул ружье из слабых ее рук и отбросил его в сторону. Почти не целясь, он смазал Зинку в челюсть, она, вскрикнув и вскинув руки, отлетела к крыльцу, осела в грязь. Мужик наклонился над Зинкой, мертвой хваткой вцепился в горло, и вдруг... вздрогнул, разжал пальцы, откинулся назад, покачнулся и медленно повалился на бок. В его зрачках застыла унылая апрельская луна. Перед обезумевшей от ужаса Зинкой возник Зюзюкин с окровавленным прикладом в руках.
Старика оправдали. Измотанный, исхудавший, вернувшись в незнакомую квартиру, он в скором времени слег. Отлежавшись и кое-как оправившись, Зюзюкин стал потихоньку выходить из дому "по делам", как сообщал встревоженной Зинке.
- Ты, Зинка, вот что, я тебя с мальком прописал в квартире-то, - сказал как-то раз Зюзюкин. - Володьку в сад надо определять, и тебе работу без прописки не найти. Бояться теперь тебе некого. Ну, и живите себе. И мне на том свете веселей будет, - подмигнул старик.
Однажды утром Зюзюкин не проснулся. Зинка, опухшая от слез, сама обмыла его и одела в новый костюм. Она нашла паспорт Зюзюкина в дальнем углу шкафа. В аккуратной папке лежали документы на квартиру, сберкнижка на ее имя и небольшой пожелтевший газетный сверток с похоронкой на сына Зюзюкина, геройски павшего в Афганистане.
