Не знаю, как начать. Понимаете, история такая, прямо скажем, интимная, в общем, личная такая история одной моей подруги. Если узнает, что я о ней написала, будет дуться всю оставшуюся жизнь. Ну, да Бог с ней. Сама виновата. И Бусик ее виноват. Бусик - это человечек такой лунный. Вообще-то его Борис зовут, это мы так его между собой Бусиком называем. Он в банке работает, или банк на него работает - точно никто не знает. Так вот, пришел он к ней ночью прямо в постель и ботинки не снял. Говорит:
- Сейчас я тебя целовать буду, а ты лежи себе тихонько. Потом чайку попьем. Я тебе тут подарочек припас, смотри, - и цветочком, засушенным ей в нос, - млечная кашка называется. Я ее на самом краешке нашел. Вот завяла, пока донес. Но ты не бойся, все, что надо исполнит. Ну, давай целоваться!
Кисонька - так подружку все называют - и говорит ему:
- Боря, я конечно не против целоваться, только где у тебя ротик, что-то не видно?
И потек Бусик ротиком по тельцу своему в сторону ботинок. Кисонька приподнялась, смотрит, не отрываясь, что теперь будет. А из ботинок бусиковых - голос:
- Снимай скорее ботинки, а то кашку млечную придется назад на краешек определять. Сама понимаешь, хлопотно это.
Короче, после всего этого бреда Кисонька проснулась утром раненая на весь свой Кисонькин мозг. Смотрит, и впрямь, на самом краешке постели у нее цветочек засушенный валяется. Только забыла она, как называется, то ли гречка, то ли ряска, что-то в этом роде.
Ну, тут и началось.
Кисонька - вся из себя воздушная и эфирная барышня, такие не особо мужикам-то. Глянет глазками своими - луп-луп - а толку? Нет в ней такого - ды-ды-ды - как мужики любят, ну, телефончик отключить к месту, или там, припоздать слегка на свиданье, прикокетничать ли, или напиться и в разнос пойти - ё-мое! Она все глазками, глазками, ласковая такая, нежная, мол, вот я вся твоя до гроба! Ну, был у нее охранник один, сам, как Лель кудрявый, глянешь на него - так и хочется денег дать. На одежду. Они с Кисонькой в театр ходили, оперы и балета, "Иоланту" слушать - оборжаться. В общем - два сапога - пара.
- Я, - говорит, - билеты достал, пойдем-ка в театр, в субботу, "Лебединое" будем смотреть. А то, - говорит, - душа музыки страждет, прямо с понедельника терплю, дни считаю.
А это дело, ну, с Бусиком, как раз с пятницы на субботу и приключилось. Утром, значит, Кисонька цветочек нашла и в книжку его затолкала, на двести тридцать седьмую страницу. На полку книжку сунула и забыла на какую.
Смотрит Кисонька, у нее в шкафу платья шевелятся, и кофточки с юбками вправо-влево ходуном ходят, подрагивают. Тут-то она не спит как будто, щипнула себя даже за плечо - больно. Пригляделась, платья-то не такие, не ее вроде бы. Вытащила одно, в лапку гусиную, серенькое, а оно как засияет, как засветится, вспрыгнуло на Кисоньку и прилипло, как кожа вторая. Кисонька: - ой! - говорит, и - к зеркалу. А там! Лицо точно Кисонькино, а остальное - нет! Грудь такая заманчивая, размер эдак три-четыре на вид. На самом деле у Кисоньки бюстик был слабенький, едва виднехонький, жалостный такой бюстик, все она его прятала в пуговки да в воротнички. А тут - нате вам - шары такие образовались, прямо загляденье, да и только. Ножки сделались длинненькие, коленочки мягонькие, ну, Наоми, только в белокожем варианте. Сами понимаете. Волосы, значит, у Кисоньки расплелись, по плечикам округлым разметались. Думает Кисонька: "Откуда волосы у меня? Свои-то, стрижечкой облагороженные, под пажа, где?"
И звонок вдруг в дверь, Лель пришел. Кисонька заметалась, давай платье сдирать. Да, не тут-то было, она его долой, а оно опять прилипает. А звонок опять трещит, Лель, значит, настойчивость проявляет за дверью.
Делать нечего, пошла Кисонька дверь Лелю открывать. Зажмурилась вся, замок нащупала, рванула дверь и стоит с закрытыми глазами.
- Екатерина Смыслова здесь живет?
Кисонька глаза открыла и видит: стоит на пороге корзина с цветами, изумрудные такие цветы, в зелени остролистной, большая корзина, широкая, красивая. Кисонька глаза поднимает - дядьку видит с усами, а он опять:
- Вы Екатерина Смыслова будете?
- Я, - лепечет Кисонька, - а что?
- Вам цветы велено доставить.
- От кого?
- А про это не велено. Распишитесь вместо птички, - и пальцем дядька ткнул в бумажку, - здесь.
Стала Кисонька корзину в дверь протискивать, а дядька исчез вместе со своей бумажкой.
"Сейчас Лель придет, цветы увидит, что будет-то? - думает Кисонька. - Надо бы их на балкон что ли определить, пусть там пока постоят".
Кисонька корзинку по паркету до балкона дошкребла и дверь на балкон закрыла. А мороз! Цветы замерзнут, жалко.
И опять звонок в дверь. Кисонька уже глаза не закрывает, бежит открывать.
Села Кисонька на тахту, руками голову обхватила, только думать собралась, как опять звонок.
Открывает, Лель стоит в форме охранника, на Кисоньку пялится.
- Готова? Пошли тогда, а то опоздаем еще на увертюру, - говорит, а сам и не замечает, что Кисонька вся из себя красоты немереной.
Пришли в театр, стали раздеваться, Кисонька пальтишко на Лелевы руки скинула, смотрит в зеркало, а на ней платьишко серенькое в лапку гусиную на пуговках спереди. Волосики жиденькие под пажик на проборчик прислюнявлены. Вот те раз. Красота-то где?
Смотрит Кисонька на Леля глазками - луп-луп, а он ей:
- Катюша, какая ты красивая сегодня! Самая-самая! Я тебя такой ни разу не видел!
А на следующий день Борис пришел. Кисонька ему дверь открыла и стоит, не приглашает. Ну, потому что Лель у нее был, чай они пили с баранками как раз. Нет, правда, чай пили. Кисонька платье-то так и не смогла снять, как ни старалась. Она уж и под душем его мочила, на самой себе, конечно, мочила и ножницами резала в районе подола, чтобы снизу разорвать - бесполезное дело. Так и просидели с Лелем всю ночь, делились впечатлениями от 'Лебединого'. Лель-то завзятый театрал. Ну, вот, значит, Борис как Кисоньку увидел, челюсть-то и уронил:
- Кать, это ты? - говорит. Дурак какой-то. Кто же еще? Потом оправился маленько, взял себя в руки, спрашивает:
- Что это ты на звонки не отвечаешь? Можно войти? - А у самого за спиной Бусик рожи Кисоньке корчит, мол, давай, пусти его, чего встала, дура.
- Кать, - говорит Борис, а сам глазами по Кисоньке так и шарит, - я соскучился, звонил тебе. Что с тобой происходит? Ну, ладно, слушай, пока моя в роддоме, давай на пару дней в Париж махнем, развеемся, ты же давно хотела. - А Бусик у него на плече примостился, лапку к уху приложил, не слышу, мол, ответа.
А Кисонька дверь на себя, значит, тянет - закрыть. А Борис ножку просунул и не пускает дверь-то. Кисонька тянет, а Борис препятствует закрытию.
И тут Кисонька выдала. Нет, это понимать надо, я вам говорю: Кисонька вообще почти ничего не разговаривает, молчит в основном, все у нее мысли свои, в себе все переживает. В крайнем случае всплакнет, и то где-то в уголочке читального зала библиотеки или в метро на скамеечке, на людях - ни-ни. Даже мне ничего не рассказывает, так, только по телефону на пару часов свяжемся вечерком, и все.
- Ты, Боря, не приходи больше, - говорит. - Я замуж выхожу за Леля. Надоели мне, Боря, твои враки. И цветочки сушеные, и платья дареные и бражка твоя лунная. Иди-ка ты, Боря... в роддом, к жене, - сказала Кисонька и пихнула Бориса так, что Бусик слетел прямо под ноги, и скорее потек на лестничную площадку. Да не успел. Кисонька дверью его напополам разделила и не заметила, что Полбусика в комнату затекло.
На следующий день Лель цветы на балконе нашел и говорит:
- Кать, давай, - говорит, - выброшу с балкона хлам, не возражаешь?
- Конечно, - Кисонька - ему, - и еще вот это.
И подает Лелю коробку, а там цветочки сушеные с платьями перемешаны.
- А что, не нужно? - спрашивает Лель.
- Нет, - говорит Кисонька, - выбрасывай. И это тоже.
И снимает с себя платье в лапку гусиную. Да так легко получилось. Лель аж коробку уронил.
А ночью Полбусика в кровать к ним затекло. Кисонька проснулась, смотрит: Лель спит, красивый такой, кудрявый, прямо какой-то светлый, а Полбусика рядом. Полногой качает, полглаза наглая:
- Ну, и что, - говорит, - чего ты получила-то, дура бестолковая? Я тебе про Париж, про бражку лунную, про кашку млечную, а ты чего?
И Лель вдруг проснулся:
- Иди ко мне, Катюша, - говорит.
И повернулся, да так неловко, что Полбусика так и подмял под себя ненароком.
С тех пор ни Бусик, ни Полбусика больше не появлялись. И правильно. Нечего ему в Кисонькиной постели делать-то. Нет, вру, однажды Лель цветочек засушенный нашел на двести тридцать седьмой странице.
- Кать, - говорит, - смотри, что я нашел! Прелесть какая! Почему не носишь колечко?
- Да это не мое, - говорит Кисонька, - это Наташка забыла еще в прошлом году. Отдать надо.
И отдала мне кольцо-то. С тех пор ношу, не снимаю. Все Бусика жду. Уж я-то не упущу, сами понимаете. А Кисонька за Леля вышла. Счастливая. Вот такая история. Только никому не рассказывайте про Бусика-то, а то подумают еще, что Катька наша умом тронулась.
