|
|
||
В 1813 году В.А.Жуковский и М.В.Милонов поместили в журнале "Вестник Европы" (соответственно в N 11/12 и N 13) два стихотворения на тему о преступной любви. Вполне правдоподобной представляется давняя гипотеза о том, что датируемое следующим годом стихотворение А.С.Пушкина "Романс", написанное на ту же тему, находится до некоторой степени в зависимости от этих двух публикаций. (1)
Автограф пушкинского стихотворения не сохранился, и датировка 1814-м годом принадлежит одному из списков, так что не исключена возможность того, что "Романс" по времени написания вплотную примыкает к публикациям Жуковского и Милонова. Единственное, что требует уточнения - это сам характер преемственности для пушкинского стихотворения.
То, что две публикации на одну тему следуют одна за другой, да еще в журнале, который со времен своего основателя отличался особым искусством композиции материалов,(2) - вряд ли могло быть случайностью. Однако это обстоятельство до сих пор не привлекало внимания историков литературы. Связь пушкинского "Романса" со стихотворением Жуковского "Песнь матери над колыбелью сына" была отмечена в 1899 году П.В.Владимировым. (3) С.А.Венгеров, когда он составлял комментарий к стихотворению Пушкина в "Библиотеке великих писателей", добавил сюда "Мать-убийцу" Милонова. (4) Однако тот факт, что оба предполагаемых источника находятся в тесном соседстве, никак им не был осмыслен.
А между тем это имеет решающее значение для правильного определения отношений автора "Романса" к предшественникам. Пушкин, по-видимому, не столько ориентировался на текст предшествующих произведений, сколько участовал в литературном событии, которое они собой знаменовали: в полемическом ответе на юношеское стихотворение Шиллера "Детоубийца". Стихотворение Милонова - было переложением самого этого произведения; "Песнь матери..." Жуковского примыкает к переводу Милонова фактом своей публикации.
Два поэтических выступления "Вестника Европы" представляли собой совместную акцию, и этого обстоятельства... от читателя не скрывалось. "Мать-убийца", по своему сюжету подходящая к самым границам балладного жанра (не без оснований считается, что она проложила дорогу знаменитой "Ольге" П.А.Катенина), (5) переведена - размером "Светланы" Жуковского, соперника Катенина в переводе исходной для них обоих баллады Бюргера "Ленора". Эта баллада Жуковского появилась еще в первом номере журнала 1813 года.
Если Милонов сближает шиллеровское стихотворение с балладным жанром заимствованием от его классического образца стихотворного размера, то в 1822 году, когда в журнале "Благонамеренный" появится новый перевод "Детоубийцы", сделанный И.Г.Покровским, это же представление о жанровой пограничности стихотворения выразится другим способом. В оглавлении 17 тома журнала, где был напечатан перевод, он будет помещен в раздел "Баллады, Повести стихотв. и пр." (там же находится и переведенная Покровским шиллеровская "Перчатка"). При этом для "Детоубийцы" явно предназначалась подрубрика "и пр."
Стихотворение Милонова содержит также внешне как будто ничем не мотивированную замену имени одного из героев иноязычного оригинала, что характерно для балладного творчества Жуковского. Шиллеровский Йозеф заменяется в милоновском переводе на эквиритмичное ему имя Эдвин. Однако эта замена становится вполне понятной, если рассматривать стихотворение Милонова в связи с балладами Жуковского. Эдвином зовется герой баллады "Пустынник" на примыкающий к шиллеровскому сюжет - встреча влюбленных после горестной разлуки. Она написана в 1812 году, (6) а опубликована - в том самом N 11/12 журнала, где была напечатана "Песня..." Жуковского и который непосредственно предшествует публикации шиллеровского перевода Милонова.
Начатая Милоновым игра с именем героя будет продолжена другими переводчиками шиллеровского стихотворения. И.Покровский в одноименнном милоновскому переводе 1822 года переделает его в "Вáрвара", А.Мейснер вслед за ним назовет его "Вáльтером". (7)
Небесполезно будет отметить, что судьба имени Эдвин в ближайшем балладном творчестве Жуковского явится эхом шиллеровской полемики 1813 года. Эдвином будет назван принесенный в жертву властолюбию заглавного персонажа герой баллады 1814 года о детоубийстве "Варвúк". Мотивировкой выбора имени могут служить литературные события предыдущего года, потому что в оригинале, у Р.Саути, ребенок носил имя не Эдвина, но Эдмунда. (8)
Но и на этом литературная игра Жуковского еще не окончилась: река, которая в оригинале называлась Северном, стала шекспировским... Авóном. В действительности, англичанами это название произносится Эйвон, и мы боимся, что у нас нет другого способа объяснить новый выбор названия реки, куда был брошен несчастный младенец, кроме как созвучием с французским словом "AVOrtoN" (выкидыш, недоносок), - что могло бы кстати оправдать и перенос ударения...
Можно еще упомянуть балладу того же 1814 года "Эльвира и Эдвин", тоже о несчастной любви, окончившейся гибелью обоих героев (имя ее героини созвучно Мальвине "Пустынника").
Шиллер и "неистовая словесность"
Заглавная героиня стихотворения Шиллера представляла собой чудовищно эгоистичное существо, трагически переживающее разлуку с любовником. Собираясь на эшафот, в своем пространном монологе она мимоходом упоминает и о том, как задушила своего младенца, чтобы он не мучал ее напоминанием об изменнике. Можно понять, что такое произведение не оставило равнодушным трех русских поэтов. Героиня Шиллера принадлежала к числу тех исключительных явлений человеческой природы, нравственных "уродов", изображение которых послужило причиной ожесточенных споров вокруг создававшейся одновременно со стихотворением драмы "Разбойники".
Рассуждая в 1835 году о причинах такого современного литературного явления, как французская "неистовая", или "юная" словесность, автор программной статьи, напечатанной в одном журнальном томе со стихотворением Е.А.Баратынского "Недоносок", утверждал, что для западноевропейского читателя необходимы гораздо более сильные стимулы, чтобы привлечь его внимание к литературной новинке, чем для русской аудитории. (9) В этом автор статьи Шевырев следовал характеристике посленаполеоновской эпохи, сформулированной в 1830 году в послании А.С.Пушкина кн. Н.Б.Юсупову:
...Свидетелями быв вчерашнего паденья,
Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
Они торопятся с расходом свесть приход.
Им некогда шутить, обедать у Темиры,
Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры,
Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.
Терминологическому определению "ЖЁнé" - "Les Jeunes France", то есть словесность "юных" (срв. у Шевырева: "Вот характер... большей части произведений Словесности, напрасно называемой юною, потому что она носит в себе все признаки ветхости разочарованной..."), (10) - у Пушкина соответствует эпитет "младые". Об этом свидетельствует подразумеваемая этим французским словом алиттерация в начале следующего стиха: "ЖЕстоких..." Но пушкинская характеристика, как и концепция, излагаемая Шевыревым, относится к западноевропейской литературной ситуации.
"Нет!" - говорит Шевырев, подхватывая буквенную игру Пушкина, - "требования уЖасного у нас невозмоЖны, потому что, к счастию, Жизнь не разочаровала нас и не развратила нашего вкуса... Мы бодры, исполнены надеЖд и сил; мы, к счастию, не испытали никаких уЖасных потрясений. Нервы наши крепки; впечатления не притуплены наслаЖдениями; вкус наш девствен". (11) Подобная точка зрения в эти годы словно бы пародируется Пушкиным в "Пиковой даме", где инвективы против "неистовых" романов вложены в уста как раз... "ветшающей" старухи-графини. И тем острее должно было быть различие социально-психологической ситуации двадцатью годами ранее.
"...Представить на сцене благородного разбойника с прекрасными качествами души и сердца - есть противоречие, моральная каррикатура, недостойная трагической музы... Вложив в уста своего героя высокие изречения, выразив их пленительным слогом, сильно он увлек на проступки неопытных юношей, ЖЕлавших разыгрывать роли благородных разбойников, уЖЕ не в театре, а в дремучих лесах Германии",
- то ли в шутку, то ли всерьез писал в книге о Шиллере автор, которого принято отождествлять... с руководителем тайной полиции при Александре I Я.И. де Сангленом, литератором, издателем журнала "Аврора", где в 1805 году, в год смерти Шиллера, увидела свет ее первая редакция. (12)
"...Книги, про которые я говорил, и в особенности Шиллеров Карл Моор, разгорячили мое воображение; разбойничья жизнь казалась для меня завиднейшею на свете..."
- вторил ему в 1823 году в своем письме Жуковскому Баратынский, описывая свою юность.
В 1811 году к их хору присоединился М.И.Невзоров, напечатавший в своем журнале "Друг юношества" "Критическое рассмотрение Шиллеровой трагедии "Разбойники"": "автор в некоторых местах порокам и даже злодействам ставит такой вид, что они не только извинительными, но даже для молодых людей в нынешнем философском веке, соблазнительными быть могут... молодые люди в Германии и вне ее, в том числе и в нашем отечестве, пленяются и восхищаются его сочинениями до такой степени, что почитают его достойным ЖЕртвоприношения..." (13)
Думается, что именно неудовлетворенность "моральной каррикатурой", которую представляла собой не только трагедия "Разбойники", но и стихотворение "Детоубийца", и вызвала на творческое соревнование с Шиллером русских поэтов, каждый из которых представил такое развитие ситуации, которое представлялось ему наиболее убедительным и человечным.
Пушкин, Милонов и Шиллер
Об участии Пушкина в этой литературной игре свидетельствует, в частности, имя героини "Романса". Милонов меняет имя героя "Детоубийцы", Пушкин как бы дополняет его и меняет имя героини, Луизы. Вместо него в тексте упоминается имя Лауры - центральной шиллеровской героини "Антологии на 1782 год", где впервые появилось стихотворение "Детоубийца", с его Луизой, представляющей собой диаметральную противоположность идеальной возлюбленной Шиллера.
То, что автор "Романса" выбором имени ставит эту последнюю в безысходную ситуацию героини "Детоубийцы", уже свидетельствует о серьезности позиции Пушкина по отношению к шиллеровскому стихотворению. Трудно было бы объяснить появление в стилизованном народном романсе такого имени, как Лаура, вне связи с ранней поэзией Шиллера. Тогда как сборник 1782 года представляет зеркальную параллель подобному макаронизму. В порядке мистификации, в качестве места издания, вместо реального Штутгарта, был указан... сибирский город Тобольск!
В стихотворении Пушкина можно заметить использование и текста стихотворения "Детоубийца". Сáмое душераздирающее место "Романса" - словá, которые женщина влагает в уста сына, воображая его подкидышем, - откровенно заимствовано у Шиллера:
"...Дадут покров тебе чужие
И скажут: "Ты для нас чужой!"
Ты спросишь: "Где ж мои родные?"
И не найдешь семьи родной..."
И далее у Пушкина - об отце ребенка:
"...Увы! где он, предатель милый,
Мой незабвенный до конца?.."
Оба этих вопроса, в несколько ином виде, находим у Шиллера. Пушкин лишь по-своему переработал строение диалога матери с ребенком, происходящего в воображении той и другой героини:
..."Где отец мой, женщина?" - звучали
Жалобы невинности его.
"Женщина, где муж твой?" - отвечали
Все частицы сердца моего. (14)
Даже слово "предатель" в пушкинском стихотворении соответствует метафорическому словоупотреблению в стихотворении Шиллера, который неверность возлюбленного назовет далее "изменой присяге" ("Meineid").
Столь скрупулезное следование немецкому оригиналу в данном случае, надо думать, объясняется тем, что сам Шиллер, в свою очередь, здесь отражает сферу реалий баллады Бюргера "Ленора": ее сюжет основан на казни главного героя за дезертирство. Этим у Шиллера, возможно, объясняются странные слова героини: "Seine Eide donnern aus dem Grabe wieder" - то есть что голос Иосифа доносится до нее из могилы, что противоречит всему остальному тексту, рисующему покинувшего ее любовника живым и здоровым.
Затрагивая этот узловой момент литературной наследственности в ходе стилизации русского народного романса - Пушкин как бы подсказывает Катенину направление конфронтации с Жуковским на почве этой бюргеровской баллады. И Катенин, соревнуясь с Жуковским... действительно выполнит эту намеченную Пушкиным программу!
Продолжение процитированной строфы шиллеровского стихотворения, в которой ребенок будто бы спрашивал об отце, также по-своему переработано Пушкиным:
...Не найдешь, навек сироткой станешь, -
Холит, верно, он иных ребят..."...Мой ангел будет грустной думой
Томиться меж других детей!
И до конца с душой угрюмой
Взирать на ласки матерей..."
Строфа заканчивается у Шиллера угрозой сыновнего проклятия, и Пушкин, заимствуя этот мотив наиболее близко к подлиннику, лишает его, однако, фатальности:
...Наслажденья наши ты проклянешь
В час, когда безродным заклеймят."Повсюду странник одинокий,
Предел неправедный кляня,
Услышит он упрек жестокий...
Прости, прости тогда меня..."
Наконец, Пушкин ориентируется на ту же самую строфу, но уж не шиллеровского оригинала, а перевода Милонова. Если в первом случае он переработал ее для своего стихотворения в целом, для разных его мест - то теперь буквально заимствует фразеологию русского ее варианта:
...О невинность! горе нам!
Он навек с другою,
Глух к стенаньям и мольбам,
Вечный стыд - с тобою!
- звучит окончание этой строфы у Милонова. (15)
"...Стыд вечный мне вина моя..."
- говорит героиня у Пушкина.
Слова Милонова... перестраиваются в зеркальном порядке! И, как в зеркале же, переносятся с одного персонажа на его отражение. Значение этих слов у Пушкина - двусмысленно: является ли "стыд" за своего внебрачного ребенка - причиной, "виной" задуманного героиней "Романса" преступления; или, наоборот, эта "вина" ее - заставляет ее испытывать "стыд"?
Эту игру с двузначностью слова "вина" - нейтральным ("причина") и морально отягощенным ("провинность") - Пушкин продолжит в эпилоге поэмы "Бахчисарайский фонтан":
...Симвóл, конечно, дерзновенный,
Незнанья жалкая вина, -
писал он о масонской эмблеме, случайно оказавшейся... на стене мусульманского гарема.
Однако следование переводчику Шиллера у него в "Романсе" настолько детально, что даже сам этот прием намеренного затемнения смысла фразы (16) - является подражаниям особенностям стиля Милонова, как например:
Эдвин! милостив Творец -
И небесна сила
Казнь смягчает злых сердец:
Я тебя простила.
Страх и трепет
В каком же направлении происходила трансформация художественной позиции немецкого "штюрмера"? Отличительной чертой подхода Милонова становится развитие лейтмотива страха и ужаса, который почти не выражен в монологе героини у Шиллера, что придает ее образу впечатление средневековой бесчувственности и одновременно неполной вменяемости.
У Милонова этот лейтмотив необыкновенно интенсивен: "Слышишь? бьет ужасный час! <...> Всюду следует сей вой, / Страшный, погребальный! <...> Где отец мой? - вопросил / Он ужасным взором - <...> Страшен милый твой мне взгляд; / Муки возвеститель! <...> Каждый вопль твой - сердца страх / И души терзанье. <...> Взоры страшны; с ними вряд / Тень мою приметишь! <...> Слышу грозный глас судей: / В сердце глас боязни..." И лейтмотив этот становится еще заметнее благодаря сжатому размеру его перевода. (17)
Пушкин аранжирует этот мотив с изящной сдержанностью:
...Она внимательные взоры
Водила с ужасом кругом.
"...Закон неправедный, ужасный
К страданью присуждает нас..."
...Со страхом очи отвратила
И скрылась в темноте ночной.
Однако в его стихотворении он оказывается в такой же степени выразительным, как и у Милонова: это происходит потому, что Пушкин помещает его в решающих местах композиции, в начале, в середине и в конце.
Авраам и Исаак
А какова была роль Жуковского в этих литературных событиях? Хотим напомнить, что у истоков этого историко-литературного сюжета промелькнула баллада О.Голдсмита "Пустынник" в переводе Жуковского, давшая имя герою милоновского перевода. О степени вовлеченности в соревнование Пушкина говорит то, что ему это обстоятельство было известно и баллада Жуковского немало повлияла на облик его собственного стихотворения. Сама мизансцена, само место действия "Романса" является не чем иным, как заимствованной вступительной мизансценой "Пустынника":
"Веди меня, пустыни житель,
Святой анахорет;
Близка желанная обитель;
Приветный вижу свет.
Устал я: тьма кругом густая;
Запал в глуши мой след;
Безбрежней, мнится, степь пустая,
Чем дале я вперед"...Под вечер, осенью ненастной
В далких дева шла местах
И тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках.
Все было тихо - лес и горы,
Все спало в сумраке ночном...
Сходство тем больше, что у Жуковского идет и произносит эти слова - переодетая женщина. В стихотворении Пушкина дальше мелькает отражение и самого сюжета баллады. Героиня "Романса" представляет свою судьбу, воображая встречу сына с отцом:
"...Утешь тогда страдальца муки,
Скажи: "Ее на свете нет -
Лаура не снесла разлуки
И бросила пустынный свет"..."
Слова героини амбивалентны: то ли она говорит о самоубийстве, то ли собирается стать монахиней. В балладе Жуковского монахом, "пустынником" становится возлюбленный героини, но примечательно, что и она сама выражает то желание, которое угадывается у героини Пушкина:
"...Но я виновна; мне страданье;
Мне увядать в слезах;
Мне будь пустыня та изгнанье,
Где скрыт Эдвинов прах..."
И некая хижина, которая чудом появляется в глухом лесу, где женщина задумала погубить своего ребенка, - также словно бы переносится в стихотворение Пушкина, как декорация спектакля, из баллады Жуковского:
В дичи глухой, непроходимой
Его таился кров -
Приют для сироты гонимой,
Для странника покров.
Непышны в хижине уборы,
Там бедность и покой...Но вдруг за рощей осветила
Вблизи ей хижину луна...
С волненьем сына ухватила
И к ней приближилась она;
Склонилась, тихо положила
Младенца на порог чужой...
Соотнесенностью с шиллеровской "Детоубийцей" и объясняется тайный замысел пушкинского стихотворения. Героиня Пушкина нигде и ничем не выражает своего преступного намерения. Но неужели же всерьез можно думать, что она забрела в эти "пустынные места", в глухой лес... просто для того, чтобы подкинуть кому-то ребенка?!... Если наглядно, трезво-реалистически вообразить себе изображенную ситуацию, то можно догадаться, что художественной задачей, одушевлявшей юношеское стихотворение Пушкина в полемике с Шиллером, - было показать нравственное преображение героини на самом пороге непоправимого.
Ребенок на алтаре
Помимо мотивов "ужаса" и "стыда", стихотворения Милонова и Пушкина объяединяет мотив жертвы, жертвоприношения, в ореоле которого героиня Милонова осознает убийство ребенка. У Шиллера этот мотив совершенно недвусмысленно прозвучал в самой первой строфе, как бы травестируя предсмертное причащение осужденного на казнь преступника. Он отпечатался в словах героини:
...Diese Tränen nimm o Welt noch hin.
Deine Gifte - o sie schmekten suße! -
Wir sind quitt du Herzvergifterin...
"...Мир, прими эти слезы, они же твой дар. О, да они сладки на вкус! Теперь мы в расчете..."
Логика в словах героини может показаться абсурдной: она предлагает Мiру в дар свои слезы, и в то же время... воспринимает их как дар примирения с его стороны. В действительности этот пассаж является не чем иным, как реминисценцией литургической формулы, которую священник произносит при возношении Св. Даров перед призыванием на них Св. Духа: "Твоя от твоих Тебе приносяще о всех и за вся", то есть:
"Твои дары, т.е. хлеб и вино, Отче небесный! из числа Твоих же творений Твоим Единородным Сыном избранные и нам заповеданные, Тебе, Отче небесный, в жертву приносяще о всех людях и за вся благодеяния, от Тебя нам чрез Него оказанные". (18)
Этим объясняется отзвук звательного падежа имени "Иисус" в конце второй из приведенных нами строк немецкого оригинала. (19)
Весь сюжет пушкинского стихотворения в целом осеняет другая библейская реминисценция, ветхозаветная: реминисценция сюжета о Аврааме и Исааке, вплоть до его развязки, несостоявшегося жертвоприношения сына...
Реминисценция таинства евхаристии, несмотря на ее безусловность, поставлена Шиллером почти на самую грань восприятия не только его героини, но и читателей. У русских же поэтов, естественным образом, этот слабый след разрастается постепенно в целую художественную концепцию.
Травестия литургической формулы
В этом смысле у Милонова показателен выбор способа убийства. У Шиллера ребенок - задушен, тем самым его участь - сопоставляется с участью повешенного:
Сердце сжалось, и петля все туже...
Так был мною сын убит.(Пер. Л.Гинзбурга) (20)
Можно понять всю художественную принципиальность этого мотива у Шиллера: он развивает тот же начальный литургический мотив - мотив жертвоприношения, повешенного на древе Спасителя.
Концептуальная значимость этой детали в стихотворении подчеркивается функциональной ее ролью, прагматически. Образ преступления преследует бессердечную героиню до последней минуты:
Я сегодня в том же белом платье -
Жертва ада - здесь стою, нема.
Только вместо роз - как знак проклятья -
Смерти черная тесьма.
(Пер. Л.Гинзбурга. У Л.Остроумова: "Ленты смерти черные висят".)
Слезы? слезы палача? На плаху!..
Дай скорей повязку!.. О, не плачь!...(Пер. Ап.Коринфского) (21)
И, наконец, этот мотив роковой "ленты", или "тесьмы" реализуется у Шиллера в образе библейского "искусителя":
Ах, быть может, со змеиной лаской
Он к другой красавице прильнет
В страшный миг, когда дорогой тряской
Повезут меня на эшафот...(Пер. Л.Гинзбурга)
Иначе было переведено у Милонова. Он интенсифицирует не только мотивы страха и ужаса, которые окутывают происходящее, но и всего лишь промелькнувший зачем-то у Шиллера образ "эвменид" (характерно, что в целом переводческая традиция имеет тенденцию от этого непонятного образа отказаться). И вся сцена детоубийства - предстает перед героиней в ореоле кровавого языческого жертвоприношения:
Ад навек уже со мной!
Прочь твои лобзанья!
- это Луиза обращается к сыну, -
Вопли Фурий - голос твой -
Слышу их воззванье;
Здесь, спешите, - вот оне!
Адский сонм явился!
Их огонь вспылал во мне....
И кинжал вонзился!
...Здесь, смотри, у ног упал,
Весь облитый кровью,
Будто к матери припал
С детскою любовью!....
Но и шиллеровская трактовка сцены сохраняет о себе в этом первом русском переводе воспоминание: она редуцируется, как мы видели, у Милонова в мотив "горького плода" с другого "древа" - древа познания добра и зла, мелькнувший в тексте его стихотворения. Таким образом, Милонову присуще стремление переводить стихотворение Шиллера осмысленно, создавая свои, новые творческие варианты глубоко и верно понятых им элементов исходного авторского замысла.
Весы
Тот же мотив жертвоприношения в стихотворении Пушкина становится основой не одного эпизода, но всего произведения в целом. Поэты эпохи имели чрезвычайно развитый слух к художественным потенциям библейской символики, и мы видели, как Шиллер и Милонов, один вслед за другим, инкрустировали в свои стихотворения из Книги Бытия символические мотивы "змия" и "древа".
Пушкин действует в том же ключе, когда травестирует в своем "Романсе" ветхозаветный сюжет Авраама и Исаака о несостоявшемся человеческом жертвоприношении. Занесенный кинжал, появившийся в руке милоновской героини, - подгатавливал появление у него этой реминисценции! Ведь двузначность, амбивалентность намерений пушкинской героини, которую мы отметили в ее мечтах - то ли о самоубийстве, то ли о монастыре, - не единичное явление; в этой детали проявляется весь пушкинский замысел.
При этом Пушкин выступает и наследником самого Шиллера, стихотворение которого пронизывает зримо, эмблематически выраженный мотив выбора: материнская грудь уподобляется немецким поэтом... двум чашам весов, на которых взвешиваются преступление и смирение. Так же как Жуковский в "Песни матери над колыбелью сына", - Пушкин коренным образом меняет шиллеровскую ситуацию.
Но если Жуковский (воспользовавшийся для своей цели текстом стихотворения французского поэта А.Беркеня "Жалобы женщины, покинутой ее возлюбленным") (22) делает это декларативно, то в пушкинском стихотворении преображение совершается на глазах у читателя, становится его сюжетом.
Об этом говорит, между прочим, замечательная подробность: женщина озирается; она не имеет определенной цели, куда ей идти; она колеблется и на ходу меняет принятое ею решение. При этом в соответствующей рифме первой строфы можно обнаружить... заглавие знаменитого шиллеровского альманаха ("Horen", "Оры"):
...Она внимательные взОРЫ
Водила с ужасом кругом.
Наличие скрытой игры слов в этих стихах утверждается не только общей шиллеровской направленностью стихотворения, но и благодаря тому, что мотив взгляда в нем - является обрамляющим. Он вновь появляется в последней строфе, и здесь с ним также связана игра слов. Но на этот раз игра эта - откровенна, обе части каламбура присутствуют в тексте. Она как бы выводит на поверхность предшествующую:
...Со страхом очи отвратила
И скрылась в сумраке ночном.
Обратим внимание, что написание русской буквы "ч" зеркально похоже на латинскую "r", и следовательно "очи" и в этом случае "читаются"... как "оры"! В этой игре слов, обрамляющей пушкинское стихотворение, участвует и наречие "кругóм", так как Óры - это др.-греческие богини календаря, круглого года. (23)
И эта аллюзия - художественно функциональна. Так же, как это будет впоследствии в пушкинском "романе в стихах",- время в его юношеском стихотворении... "расчислено по календарю". Действие происходит "осенью ненастной", то есть в октябре-ноябре. Следовательно, ребенок был зачат в марте-апреле, то есть... "во дни печальные Великого Поста".
Календарное указание, таким образом, служит косвенным указанием на Страсти Господни, косвенным выражением пронизывающего стихотворение мотива жертвоприношения...
Иллюстраторы
Стихотворение Пушкина "Романс" пользовалось большим успехом в русской народдной картинке. В заключение мы сошлемся на несколько таких лубочных картинок, которые нам удалось найти в интернете. Первая из них представляет плод размышлений автора над загадкой пушкинского стихотворения. Автор явно задумался над тем, зачем героине его было идти в "пустынные места", чтобы... подкинуть ребенка чужим людям. И он выходит из положения, изображая... окраину деревни, дом на опушке леса, вдали от которого видны другие дома. Это одновременно - и лес, те самые "пустынные места", и населенное место, где героиня стихотворения могла бы надеяться осуществить свой замысел...
Вторая картинка сужит точной копией предыдущей, выражаясь профессиональным языком изготовителей лубка - ее "переводом", оттиском, отпечатанным с той же доски. Но мы все равно помещаем ее, потому что отличие ее заключается в том, что она - раскрашена, "иллюминована". Что дает представление о своеобразном стиле раскраски лубочных картинок - импрессионистичной, выполненной характерными цветовыми пятнами, выходящими за контуры гравированного изображения.
Третья картинка - представляет собой опыт интерпретации другой загадки пушкинского стихотворения, о которой мы говорили в нашей заметке. В отличие от схематизма других картинок, эта носит в себе черты некоторой живописности. Глядя на костюм героини на предыдущих картинках, невозможно себе представить, чтобы ее звали... Лаурой. И автор третьей картинки - явно обратил внимание на это противоречие. Он попытался разрешить его тем, что представил пушкинскую героиню - действительно, женщиной из другого социального слоя, одетой уже не в русский народный костюм, а в некое подобие европейского платья.
Однако все равно - на фоне... русской избы; подчеркнем: это нелепое смешение - вина не лубочного иллюстратора, а неотъемлемая принадлежность самого пушкинского стихотворения! Но все равно: такая героиня - и вправду могла носить имя Лауры...
И наконец, четвертая картинка - наиболее удачная, наиболее художественная. Об этом можно судить по тому, с какой тщательностью, с какой любовью выполнено художником само составляющее ее изображение и его детали. Художник решил ничего тут не домысливать за автора. Он просто воспроизвел, как есть, увиденное своими глазами и поразившее его противоречие: густой, дремучий лес, - и в нем самая настоящая, со всей очевидностью представленная крестьянская изба!
Автор картинки явно остался озадаченным: что же хотел сказать Пушкин этим странным своим, до полного неправдоподобия, стихотворением?..
1) См.: Пушкин А.С. Стихотворения лицейских лет. Спб., 1994. С.555.2012
2) Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С.285-287.
3) Памяти Пушкина. Сборник университета св. Владимира. Киев, 1899. С.62-63.
4) Библиотека великих писателей под ред. С.А.Венгерова. Пушкин. Т.1. Спб., 1907. С.158.
5) Данилевский Р.Ю. Шиллер в русской лирике 1820 - 1830-х годов // Русская литература, 1976, N 4. С.142.
6) Семенко И.М. Примечания // Жуковский В.А. Собрание сочинений в 4 томах. Т.2. М.-Л., 1959. С.453.
7) Стихотворения А.Мейснера. М., 1836. С испр. также в кн.: Шиллер Ф. Полное собрание сочинений под ред. Н.В.Гербеля. Изд. 5-е. Т.1. Спб., 1875. С.20-21.
8) Семенко И.М. Примечания... С.455.
9) Словесность и торговля. С.П.Шевырев // Московский Наблюдатель, 1835, ч.I, март, кн.I. С.13-17.
10) Там же. С.15.
11) Там же. С.14, 17.
12) Полный обзор творений Фридриха Шиллера. Я.С. М., 1813. (Так на титульном листе! В действительности цензурное разрешение датировано... 6 декабря 1842 года). С.28. Автор книги прямо называет себя издателем журнала "Аврора" (с.68), однако современным исследователем были выражены справедливые сомнения в авторстве де Санглена (Данилевский Р.Ю. Шиллер и становление русского романтизма // В сб.: Ранние романтические веяния. Л., 1972. С.60).
13) Цит. по: Данилевский Р.Ю. Ук. соч. С.47.
14) Пер. Л.Остроумова. Цит. по: Шиллер Ф. Собрание сочинений в 8 томах. Т.1. М.-Л., 1937.
15) Перевод цитируется по изданию: Милонов М.В. Сочинения. Спб., 1849. С.70-74.
16) В случае с поэмой "Бахчисарайский фонтан" Пушкину пришлось даже давать специальные разъяснения потребовавшему их от него П.А.Вяземскому (в письме от 20 декабря 1823 года).
17) Аналогичный эффект был отмечен критикой, когда С.Е.Раич, другой формой балладного размера Жуковского, перевел октавы "Освобожденного Иерусалима" Тассо (Северные Цветы на 1829 год. Спб., 1828. С.58).
18) Краткое изъяснение на Литургию. Собранное из разных Писателей Придворного Собора Протиереем Григорием Мансветовым. С дозволения Святейшего Правительствующего Синода. Изд. 2-е. Спб., 1825. С.91.
19) Напомним, что сборник, содержащий это стихотворение, напечатан "в Тобольске".
20) Цит. по: Шиллер Ф. Собрание сочинений в 7 томах. Т.1. М., 1955.
21) Цит. по: Шиллер Ф. Избранные стихотворения и поэмы. Л., 1937.
22) Петушков В.П. Примечания // Жуковский В.А. Соб соч. в 4 тт. Т.1. М.-Л., 1959. С.430.
23) Эта игра слов продиктована... текстом самого шиллеровского стихотворения. Название будущего альманаха омонимично немецкому слову "слух", которое появляется в одной из строф "Детоубийцы": "Und des Glokenthurmes dumpfes Heulen / Schlаge schröklichmahnend an dien Ohr". Так что героиня у Пушкина, бредущая "в сумраке ночном", не столько всматривается, сколько... вслушивается. Причем у Пушкина отражается и метаморфоза, происходящая с восприятием шиллеровского героя: "поражает слух", делает его глухим - "глухой" же (dumpf) звук колокольного боя.
|