|
|
||
Известный биограф и исследователь творчества Баратынского А.М.Пескова высказал оригинальное предположение, что исповедальное письмо Баратынского Жуковскому 1823 года, которое должно было вызволить поэта из-под ярма военной службы, было написано по образцу... повести Шиллера "Преступник из-за потерянной чести". (1) Она тоже представляет собой исповедальный рассказ героя, но случайному собеседнику.
Причем этот литературный источник, добавим мы, в письме Баратынского... как бы опрокидывается: герой повествует о себе незнакомцу в третьем лице, как о деяниях всем известного разбойника. А потом, буквально в последней фразе произведения, признается - что разбойник этот и есть он. Баратынский же, наоборот, рассказывает лично о себе, знакомому человеку... но вот теперь оказывается, что на самом-то деле - он пересказывал деяния совершенно другого, "третьего" лица, да еще - персонажа вымышленной повести (правда, имеющего исторического прототипа)!
Смысл же этого обращения к источнику, поясняет исследователь, был в том, что адресат Баратынского - Жуковский эту повесть некогда, в 1808 году и переводил, и опубликовал под названием "Ожесточенный". В этом, вновь включимся в разговор мы, была подкладка их эпистолярного диалога: благодаря такой именно литературной реминисценции, Жуковскому должно было быть ясно, что вся эта трогательная исповедальность, все искреннее раскаяние - не более, как инсценировка, роль, которую его попавший в беду собеседник вынужден был и согласился играть на общественной сцене, чтобы устроить свою судьбу.
"А то, что в сердце мы храним, - / И сам Плетаев не опишет!" - обращался за несколько лет до того к тому же Жуковскому его близкий друг, сходящий с ума русский поэт Батюшков. Что на самом деле было "на сердце" у Баратынского, и как на самом деле оценивал он свои поступки и все произошедшие с ним события - об этом на этой Земле не знает никто. И никогда не узнает, хотя бы над этой задачей трудились еще и еще несметные полчища биографов и литературоведов.
Нас же, когда мы впервые натолкнулись в статье Пескова на это замечательное наблюдение, оно сильно обрадовало и взволновало. Дело в том, что мы к этому времени уже сами наткнулись на перевод шиллеровской повести - и при этом другой, опубликованный на следующий год после перевода Жуковского, в журнале А.Е.Измайлова и А.Бенитцкого "Цветник". Правда, сам же переводчик (пожелавший остаться неизвестным) в примечании сообщает, что это произведение "три уже раза было переводимо". (2) Так что существуют еще, по крайней мере, два перевода повести на русский язык. (3)
Журналом "Цветник" мы в то время очень заинтересовались, потому что разрабатывали, в связи с изучением творчества Пушкина, и специально - повести "Гробовщик", линию журналисткой и писательской деятельности одного из соиздателей этого журнала - Измайлова. И действительно, на его страницах мы нашли ряд материалов, представлявших интерес с точки зрения нашей темы, - о чем и сообщили в свое время читателям.
А теперь - о том, почему меня так взволновало наблюдение незабвенного Алексея Михайловича Пескова. Дело в том, что, прорабатывая материалы журнала за два года, которыми ограничилось его существование, 1809 и 1810-й (а я делаю это всегда, по возможности, сплошь, вычитывая, штудируя публикации подряд, без предварительной выборки по какой-нибудь теме: как показывает опыт, такая тематическая выборка всегда бывает иллюзорной, отражающей не природу и специфику историко-литературного материала, а субъективные, критически не осознанные взгляды исследователей, и как результат - приводит к непоправимому искажению результатов), - я обнаружил и комплекс материалов, имеющих самое тесное отношение... к будущему творчеству Баратынского. И концентрировались эти публикации - именно вокруг перевода шиллеровской повести!
Можно представить теперь, как я вздрогнул, когда другой исследователь, да еще такого уровня, и совершенно независимо от меня - обнаружил, и при этом - в самой сердцевине жизненной биографии Баратынского, связь с той же самой повестью, которая привлекла мое внимание, но только в связи - с его творчеством.
Публикация перевода заканчивалась в следующем N 5 журнала. И в том же номере в рубрике "Российские книги" была напечатана уничтожающая рецензия на лубочный роман, написанный на тему и исторический сюжет, имеющие прямое отношение к замыслу стихотворения Баратынского "Недоносок", - о матери-детоубийце. (4) Роман назывался: "Любовники, сосланные в Сибирь, или приключения Г-жи Амильтон и Г. Н***. Историческое происшествие, случившееся в царствование Государя Петра Iго" и был напечатан в 2-х частях в Москве, в типографии С.Селивановского.
Причем связь этой краткой рецензии с будущим творчеством Баратынского была усилена еще одним обстоятельством. В полной мере мне стало понятно это позднее, когда я познакомился с мнением А.М.Пескова, высказанным в предисловии к составленной им "Летописи жизни и творчества Е.А.Боратынского". В композиции журнала рецензия была соотнесена... с переводом той самой шиллеровской повести, послужившей, как считает биограф, литературным источником покаянного письма 1823 года. Поначалу же обстоятельство это привлекло мое внимание лишь потому, что я к тому времени уже догадался о зависимости замысла стихотворения Баратынского от юношеского стихотворения Шиллера "Детоубийца".
Обращает на себя внимание название журнального перевода: "Преступник от бесславия". Оно соответствует тому названию повести Шиллера, которое она носила при первом издании, в 1786 году. Однако в 1792 году, когда Шиллер печатал вновь свою повесть, название это он изменил, и с тех пор она носит привычное нам: "Преступник из-за потерянной чести". В основу перевода "Цветника" был положен текст повести именно в этой, поздней редакции. (5) Возникает вопрос: почему же автор перевода решил вернуться к первоначальному заглавию?...
Причина же в том, что этот вариант связывает перевод... с напечатанной в одном номере с ним рецензией на псевдо-исторический роман. Героиня ее - персонаж, как и герой шиллеровской повести, реально существовавший в истории, - решается на свое чудовищное преступление именно из-за боязни "позора", "бесславия". Так объясняет мотивы ее поведения, пересказывая сюжет, анонимный рецензент:
"Любимая Фрейлина Императрицы Екатерины I, Мария Гамильтон, имела короткое обращение с деньщиком Петра Великого, И.М.Орловым; следствием любовной связи их, была двукратная беременность Г-жи Гамильтон, но боязнь обнаружить соблазнительное свое поведение, страх заслужить всеобщее презрение, учиниться посмешищем Двора, предметом сказок, и всего более, может быть, потерять благосклонность Государыни: вселяет в нее ужасное предприятие умертвить своих детей. Оба раза была она столько щастлива, что злодейства ее не обнаружились". (6)
Далее рецензент заканчивает знакомство читателей с содержанием романа:
"Наконец внезапный случай открывает двойное преступление сей нещастной, но бесчеловечной женщины. Правосудный Монарх предает ее Уголовному Суду, не взирая ни на ходатайство супруги Своей Екатерины и Невестки Царицы Параскевии Феодоровны - утверждает приговор оного, вследствие которого Г-жа Гамильтон лишилась головы в 1719 году. (См. Анекдоты о Петре Великом, Штелина, част.II, стр.86-88; и Анекдоты о сем же Государе, Голикова, стр.368-375.)
Вот произшествие, послужившее поводом к сочинению романа: Любовники сосланные в Сибирь. Вместо казни ссылаются преступница и любовник ее в разные поселения Тобольской Губернии, где через шестнадцать лет получают себе прощение, исходатайствованное у Монарха их сыном, который родился в Сибири и отличился на Полтавском сражении". (7)
Обращают на себя внимание географические и исторические указания, появляющиеся в тексте этой рецензии. Во-первых, это упоминание Тобольской губернии. Тобольск был указан местом издания... на титульном листе штутгартского "Альманаха на 1782 год", в котором впервые было напечатано стихотворение Шиллера "Детоубийца".
Заканчивается же приведенный пересказ, как видим, упоминанием Полтавского сражения: именно на эту тему, от лица - вымышленного же, как герой романа! - участника Полтавского сражения был написан один очерк-мистификация в журнале Р.Стила и Д.Аддисона "Зритель". Очерк, послуживший затем образцом для создания выпущенной анонимно книги Д.Дефо (авторство ее выяснилось... лишь в ХХ веке) об истории царствования Петра I.
Мы затрагивали этот историко-литературный сюжет в работе о связях стихотворения "Недоносок" с мемуарами английских путешественников XVIII века. Книга Дефо носила, во-первых, также мистифицированный характер, а во-вторых - характер компилятивный, коллективный по своему авторству. Дефо писал ее от лица вымышленного английского офицера на службе русского императора, а в основу были положены сведения, собранные им из самых различных источников, - но которые, благодаря его выдающимся литературным талантам, на протяжении двух столетий воспринимались как аутентичные факты, передаваемые непосредственным очевидцем событий!
В нашей работе мы цитируем фрагмент из книги одного из английских путешественников по России, Джона Кука (первое издание - 1770 года), представляющий собой рассуждение на ту же самую тему, которая послужила основой романа. Он говорит о своих соотечественницах, шотландских матерях-детоубийцах, и при этом... называет в качестве основных - те же самые мотивы их преступления, которые рецензент 1809 года видит в поступках героини романа:
"Боюсь, что наш нелепый шотландский обычай принуждать посягнувшую на целомудрие к публичному покаяния - эта отрыжка папизма - является главной, если не единственной причиной убийства младенцев. Ведь у наших женщин столь же тонкие чувства и такое же человеколюбие, как у всякого на земле. Но ужас перед публичным позором и бесчестьем ввергает некоторых из них в отчаянье, заставляя руки делать то, что омерзительно сердцу".
Но ведь одновременно эти несчастные женщины и автор, который о них размышляет - соотечественники "фрейлины Марии Гамильтон", которой сложившаяся ко времени выхода рецензируемого романа устойчивая традиция приписывала... шотландское происхождение. И в книге Кука, и в тесно связанной с ней по своему построению, содержанию и происхождению книге другого английского путешественника Ионы Ханвея также находит себе место пересказ истории М.Гамильтон. Более того: книга второго из них (изданная в 1753 году) - содержит, по-видимому, вообще первый печатный рассказ об этом историческом происшествии.
В тексте рецензии можно даже увидеть полемику с процитированным апологетическим рассуждением Кука о шотландских детоубийцах. Он настаивает на том, что "у наших женщин столь же тонкие чувства и такое же человеколюбие, как у всякого на земле". Рецензент же журнала "Цветник" считает Марию Гамильтон "нещастной, но бесчеловечной женщиной".
О книге Дефо в той нашей работе мы заговорили потому, что она, возможно, послужила образцом тому коллективному характеру создания, которым отличаются рассмотренные нами книги английских путешественников. Они тоже представляют собой компиляцию из источников, принадлежащих разным авторам, выпущенную под именем одного лица, да еще с нарочито подчеркнутой субъектностью, индивидуальностью повествования и передаваемого в нем опыта путешествий. И в следующем же пассаже рецензии 1809 года... этот мотив коллективного труда - подхватывается!
От пересказа романа автор рецензии переходит к оценке его художественных "достоинств". И что любопытно, в характеристике этой в качестве камертона выступает этот вот мотив коллективного творчества. Скажем более: мотив этот экспонируется в своем узнаваемом историческом своеобразии, определенности.
Возникает образ не просто компилятивного труда одного литератора или совместного труда нескольких авторов (таких, например, как упоминаемые в рецензиях Пушкина начала 1830-х годов "записки парижского палача Сансона" или "записки сыщика Видока", сочиненные от их лица группами французских писателей), - но знакомых нам, причем - уже из истории литературы ХХ века, опытов сочинения так называемых "коллективных романов", коллективность которых не скрывается, не мистифицируется, но прямо заявляется как их достоинство и своеобразие, способные привлечь внимание читательской аудитории. (8)
Возникает образ - самой технологии их создания:
"Если бы двадцать пять невежд задумали написать роман, если бы согласилися только в имянах действующих лиц и начали писать по известному числу страниц один за одним так, чтобы каждый не знал того, что написал предыдущий и что напишет последующий: то и тогда, сомнительно, чтоб вышло нечто хуже любовников сосланных в Сибирь. Приключения в них не имеют никакой между собой связи; действующие лица без характеров; происшествия пустые, незаманчивые; разговоры вялые, слог пестрый, тяжелый, неправильный. Ни одному из сих недостатков не предлагаю примера потому, что вся книга, от доски до доски, есть недостаток, есть сказка самой топорной работы".
Обратим внимание на игру мотивов и слов, служащую апофеозом этой примечательной рецензии. М.Гамильтон боялась, что станет "предметом сказок". По мнению же рецензента, "вся книга <...> сказка". Исторический персонаж кончает свою жизнь на плахе, более того, как подчеркивает рецензент, она "лишилась головы". Роман же о ней, словно бы в напоминание об орудии ее казни, - "сказка самой топорной работы". А выражение "от доски до доски" - напоминает... о "гробовой доске", которой покрылось тело казненной преступницы...
Литературной "казни", подобной казни персонажа романа, подвергается сама эта книга, рецензент выступает... в качестве ее "палача". И это - специально подчеркивается, обыгрывается им самим в тексте его рецензии.
И в этих же самых строках, завершающих это удивительное "опережающее" экспонирование одного из программных произведений Баратынского, жизни и творчества поэта вообще, - дважды повторяется, тоже - подчеркивается, форсируется, слово, созвучное заглавному слову знаменитого стихотворения 1835 года "Недоносок", и одновременно - обозначению ведущего мотива истории М.Гамильтон: "ни одному из сих недостатков не предлагаю примера... вся книга, от доски до доски, есть недостаток..."
Связь рецензии с шиллеровским переводом, в свете будущих происшествий, становится, таким образом, явлением необходимым, глубоко мотивированным и органичным. Но перевод шиллеровской повести - не единственное отражение будущего "покаянного" письма Баратынского на страницах журнала! В N 4, где публикация этого перевода начинается, отражено... и само его содержание. Баратынский, в частности, уверяет своего адресата, Жуковского, что на его поведение в юности, приведшее к роковой развязке, повлияло чтение... трагедии Шиллера "Разбойники":
"...Те из нас, которые имели у себя деньги, брали из грязной лавки Ступина, находящейся подле самого корпуса, книги для чтения, и какие книги! Глориозо, Ринальдо Ринальдини, разбойники во всевозможных лесах и подземельях! И я, по несчастию, был из усерднейших читателей! <...> Книги, про которые я говорил, и в особенности Шиллеров Карл Моор, разгорячили мое воображение; разбойничья жизнь казалась для меня завиднейшею на свете..." (9)
И в очередной уничтожающей рецензии из рубрики "Российские книги" еще об одном рассматриваемом романе говорится... почти то же самое, что современный исследователь сказал о письме Баратынского по отношению к повести "Преступник из-за потерянной чести": "Содержание выкрадено по большей части из Шиллеровой трагедии Разбойники". (10)
Приведем и название этого сакраментального романа, напечатанного в том же 1809 году в Петербурге: "Ринальдо де Саргино, или таинства подземелья замка Сангоссы. Пер. с Немецкого". А теперь... сравним это заглавие - с только что процитированным текстом будущего письма Баратынского: "...и какие книги! Глориозо, Ринальдо Ринальдини, разбойники во всевозможных лесах и подземельях!.." Конечно, у романа "Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников" есть свой автор, второстепенный немецкий беллетрист Кристиан-Август Вульпиус, покровителем (а быть может и... со-автором!) которого, однако, был сам великий Гете. Но имя-то героя этого романа, место действия других - те же самые!..
Текст этой рецензии - указывает на текст рецензии, которая будет опубликована в следующем номере, о "Г-же Амильтон"; подсказывает, что две эти публикации - должны быть читателем в своем представлении связаны между собою. Зачем? - Выяснится это... четырнадцать лет спустя. Вернее, в этот момент - появится ключ к выяснению этой загадки, которым мы теперь, два века спустя и воспользовались. "Происшествия пустые, незаманчивые", - сетует журналист на "Любовников, сосланных в Сибирь". "Вот содержание - оно весьма не заманчиво", - вторит ему эхо из "Подземелья замка Сангоссы", со страниц предыдущего номера. (11)
В довершение ко всему, в следующем же после окончания публикации "Преступника от бесславия" N 6 журнала, за подписью "Г-чь" ("Гнедичь"?.. "Гречь"?..) печатается стихотворение, в заглавии которого фигурирует слово, повторившееся затем в заключительной строфе стихотворения Баратынского: "Скоротечность юности". (12) У Баратынского оно повторяется - именно по отношению к судьбе заглавного героя его стихотворения, "недоноска":
Отбыл он без бытия:
Роковая скоротечность!
Более того, две последние строки:
В тягость роскошь мне твоя,
О бессмысленная вечность!
- в первой публикации стихотворения в журнале "Московский наблюдатель" в 1835 году - отсутствовали (вроде как из-за их неудобности для духовной цензуры). Стихотворение заканчивалось на том слове, на котором оно у "Г-ча" в 1809 году начиналось!
И оно приобщено ко всей этой композиции не только через "провал" в историческом времени, через "будущее" - творческий путь Баратынского, который начнется ровно десять лет спустя, и кстати - в журнале нынешнего издателя "Цветника" А.Е.Измайлова "Благонамеренный! Но и - ближайшим образом, в контексте публикаций самого этого периодического издания 1809 года.
Мы обратили внимание на криптоним, обозначающий автора этого стихотворения; один из возможных его обладателей - Н.И.Гнедич. (13) В архиве же Гнедича сохранилась... неопубликованная рукопись инсценировки той самой шиллеровской повести, перевод которой мы нашли в "Цветнике", - "драматическая картина" под названием "Вольф, или Преступник от презрения". (14)
Стоит обратить внимание, что второе заглавие этой вещи - точно так же, хотя и с помощью другого слова ("...от бесславия" - "...от презрения"), ориентируется на первоначальный заголовок повести Шиллера, как и перевод "Цветника". И если автором стихотворения "Скоротечность юности" был действительно Гнедич, его журнальное стихотворение не стоит особняком, а присоединяется, самим фактом существования этого драматургического опыта, ко всему остальному комплексу предвосхищающих реминисценций, очерченному нами в этой заметке.
Мы не знаем, правда, даты, когда была создана эта "драматическая картина". Но, как, наверное, уже заметил читатель, в истории литературы существует целый ряд случаев, когда эта оппозиция безболезненно нейтрализуется. Так что мы смело можем считать существование этой инсценировки фактом, релевантным для произведенной нами реконструкции.
Заголовок стихотворения вновь дает прозвучать в журнале мотиву "детоубийства", потому что у Баратынского строка, в которой слово из этого заголовка появится, в свою очередь, служит отпечатком, или близким отголоском, отзвуком строки из сонета французского поэта Ж.Эно о матери-детоубийце ("Речь матери к своему недоноску"), сонета, послужившего одним из источников стихотворения Баратынского: этим наблюдением мы заканчиваем первую статью, вошедшую в этот раздел.
Наконец, мелькает в тексте этого журнального стихотворения и предвосхищающий мотив еще одного литературного источника Баратынского - аллегорического стихотворения А.-В.Арно "Листок", переводившегося целым рядом русских поэтов. Это небольшое, незатейливое альбомное стихотворение было сочинено Арно в 1815 году, когда он, ярый приверженец Наполеона, по возвращении Бурбонов был изгнан из Франции.
Герой стихотворения Баратынского, безымянный "дух" предстает перед нами тоже своего рода изгнанником - из высших небесных сфер, и судьба его - даже еще более плачевна, чем судьба гонимого вихрем листка, с которым сравнивает себя Арно. Судьба эта... также предстает у Баратынского на фоне сорванного с дерева листа:
Бури грохот, бури свист!
Вихорь хладный! Вихорь жгучий!
Бьет меня древесный лист,
Удушает прах летучий!..
- жалуется он читателям стихотворения "Недоносок".
Эта реминисценция (а она тем более выразительна, что во второй половине 1810-х годов стихотворение Арно было переведено героем Отечественной войны гусаром-поэтом Д.В.Давыдовым, впоследствии, кстати говоря, - свойственником нашего поэта) открывает целый исторический пласт в стихотворении Баратынского, который до сих пор не замечался ни исследователями, ни читателями.
И сходные исторические предчувствия дают о себе знать в наполненном вообще-то традиционными элегическими мотивами - скорбь по преходящей жизни, мысли о будущей смерти - стихотворении "Скоротечность юности". Напомню, что время издания "Цветника" - это время передышки между двумя волнами наполеоновских войн, вынужденной после поражения в войне 1805-1807 годов и завершившейся в 1812 году вторжением Наполеона в Россию.
И предчувствие будущей участи солдата, которому, быть может, предстоит пасть на поле сражения, занимают мысли героя стихотворения. А выражаются эти мысли - при помощи того же образа гонимого ветром листка, что и в басне Арно, и в стихотворении Баратынского:
...Но если ж бурей роковою
В страны далеки занесен,
Землей покроюсь я чужою,
Рукой наемной погребен;*
Не усладит и вздох единый
Прискорбной тени там моей;
И мой надгробный холм пустынный,
Лишь будет сходбищем зверей...
В этом кульминационном месте стихотворения к заглавному его слову присоединяется вторая часть соответствующей строки Баратынского ("скоротечность" у него - тоже ведь "роковая").
1) В его ст.: Взгляд на жизнь и сочинения Боратынского // Летопись жизни и творчества Е.А.Боратынского / Сост. А.М.Песков. М., 1998. С.24.2012
2) Преступник от бесславия. Истинное произшествие. Шиллер. // Цветник, издаваемый А.Измайловым и А.Бенитцким. 1809. Ч.2. N 4. С.84. Сообщение о том, что этот перевод принадлежит одному из издателей журнала, А.П.Бенитцкому, появилось после его смерти, в некрологе, напечатанном в том же издании (Цветник, 1809, N 11. С.267).
3) О самом раннем из них, напечатанном в 1802 году, сообщает исследователь: Данилевский Р.Ю. Шиллер и становление русского романтизма // Ранние романтические веяния. Л., 1972. С.84. О другом мы скажем немного позднее.
4) Историки литературы отмечают, что рецензии, печатавшиеся в этом разделе, принесли особую славу журналу, боровшемуся за "нововведения в литературе". См.: Кубасов И. А.П.Бенитцкий (1780-1809) // Журнал министерства народного просвещения, 1900, ч.328, N 4 С. 286. В указанном нами в первом примечании некрологе интересующая нас рецензия также приписана Бенитцкому.
5) Данилевский Р.Ю. Ук. соч. С.85.
6) Цветник, 1809, ч.2, N 4. С.248-249.
7) Там же. С.249-250.
8) В качестве наиболее ярких примеров назовем печатавшийся в 1910-х годах на страницах петербургского "Синего журнала" "коллективный роман", сочинявшийся (по крайней мере, так было представлено дело) усилиями целого ряда известнейших беллетристов начала ХХ века. Или - "коллективный роман", объявление о котором, уже в 20-е годы, появилось в калужском литературно-художественном журнале "Корабль" и в котором, согласно этому объявлению, должен был принимать участие... М.А.Булгаков.
9) Цит. по: Песков А.М. Боратынский: Истинная повесть. М., 1990. С.84.
10) Цветник, 1809, ч.2, N 4. С.138.
11) Там же. С.137.
12) Цветник, 1809, ч.2, N 6. С.274-278.
13) Стихотворение с таким названием, но в другой редакции и датированное... 1806 годом, вошло в итоговый сборник "Стихотворений" Гнедича (Спб., 1832. С.124-128).
14) Кибальник С.А. Гнедич Николай Иванович // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т.1. М., 1989. С.586. Стлб.1. Указанный автор считает литературным источником Гнедича трагедию "Разбойники" - но, возможно, он просто не знает о существовании шиллеровской повести. Р.Ю.Данилевский сообщает (ук.соч. С.83, прим.168), что на повесть Шиллера, как на возможный источник "драматической картины" Гнедича, указывал еще Ю.М.Лотман, но называет неопубликованную пьесу Гнедича почему-то... "Вольф, или преступник от любви".
|