Аннотация: Книга основателя чилийского ансамбля Quilapayun, написана в 1988 году
Глава 2. Политика.
На протяжении десятилетий политика, похоже, является излюбленным занятием чилийцев. Действительно, появиться на свет дело не простое, и наша страна, как и все страны не имеющие сильных институтов независимых от государственного аппарата, сосредотачивает свои усилия на обсуждении последнего, который в конечном итоге представляется местом сосредоточения всей власти. Тот, кто хочет созидать, обязательно должен стремиться к силам, имеющим возможность порождать новое, и чилийцы живут с иллюзией, что с завоеванием государственной власти, всё будет выполнено. Тогда мы приступаем непосредственно к заваеванию этой химеры, забывая о создании институтов подлинной созидательной власти, которая может существовать только в среде конкретной общественной жизни. Результат этого неверного выбора цели был катастрофическим: мы создали институты настолько слабые, что когда государство стало всесильным, все они разложились под его самым неприкрытым протекторатом. Сегодняшние беды - это цена, уплаченная за нашу собственную несостоятельность в создании таких институтов. Политика это наше эндемичное, местное зло, но в тоже время единственный способ, который мы нашли для возведения этой Вавилонской башни, которая называется Чили.
Но нельзя отрицать, что для нас политика превратилась в судьбу: стала не только занятием для тех, кто участвует в обсуждениях различных аспектов государственного управления, но также средством, может быть не очень удачным, но оттого не менее необходимым, выстраивания нашей общественной жизни. Таким образом, в Чили всё политизировано, всё воспринимается или как левое, или как правое, всё обсуждается с точки зрения выполнения той или иной программы, всё переходит в область споров, как будто наш маленьком мир никогда не мог найти пространства для синтеза, где достигнутое устанавливается как окончательное приобретение, национальное завоевание, расположенное за пределами поля боя. Такое положение дел длилось слишком долго, чтобы думать, что достаточно занять место вне конфронтации, чтобы не участвовать в ней. Ничего нет более наивного, чем аполитичность в Чили, ничего нет более более безрезультатного и, в конечном счёте, бесполезного.
Одно из наиболее очевидных объяснений этой национальной особенности - это крайнее социальное насилие, делящее страну на имущих и неимущих. Бедность и недостаток средств к существованию так велики, что каждую сколько-нибудь человечную душу удручает жестокое зрелище босоногих детей зимой; безработных, попрошайничающих на улицах; девушек из посёлков, вовлекаемых в проституцию; "калламп" , "фавел", или как там ещё называют трущобы, накапливающих печаль в негостеприимных предместьях городов, всегда чрезмерно перенаселённых, которые росли, как бог на душу положит, будто их предназначение было не радушно принимать и давать кров, а нарушать все нормы гигиены, красоты и удобства. По другую сторону, не так далеко, но достаточно, чтобы обе реальности себя считали противостоящими мирами, особняки богатых, с роскошными садами, с залами для всевозможных целей, тщательно спроектированные в соответствии с новейшими архитектурными модами и в обрамлении природных территорий, достойных поселений каких-нибудь калифорнийских толстосумов. В довершение, в Сантьяго этот район богатых называется "баррио альто" , "верхний район" и расположен прямо у склонов гор первой горной цепи, невозмутимых наблюдателей несчастий одних и привелегий других. "Нижние районы" находятся на равнине, между гор, где собирается "смог" из-за дымящих труб заводов, расположенных неподалёку. Это настоящий кладезь бедности. тоскливых предместий, улочек, которые обычно никуда не ведут. Внизу живёт народ, наверху те, кто всегда властвовал.
В этом городе манихейской урбанизации не удивительно, что социальный конфликт переживается с особым драматизмом: полем битвы является, то, что называется "центр", ничейное место, которое также потерпело неудачу в своей попытке осуществить синтез. Там, у самых дверей филиалов международных банков, бродячие торговцы пристроились продавать пластиковые безделушки; там улицы, где большие отели и модные магазины чередуются с небольшими кафе и закусочными, и где проходят в какое-то время дня высокопоставленный представитель власти, хозяин целых отраслей национальной промышленности, почтенный сенатор, и нищий или старый пенсионер, который в конце концов устраивается на одной из скамеек на Пласа-де-Армас, Оружейной площади, среди порхающих голубей и воробьёв. Этот город противоположностей, которые сосуществуют, не соединяясь в целое, является точным отображением жизни всей страны, всегда содрогающейся в конвульсиях, и всегда одновременно живущей и в грёзах и в реальностьи; это хаотическая мешанина сил, борющихся за противоположные цели, и которые, вплоть до сегодняшнего дня , несмотря на неоднократно полученный мучительный опыт, никогда не могли договориться. Хотя мы нашу ужасную историю и прожили в относительном спокойствии , имея не так много общего с буйством латиноамериканских народов с севера, мы, чилийцы, всё равно не знаем меры, так как нас делает неумеренными положение в которой мы живём, мы тянемся к крайности, которая нас покорила, и даже если мы все захотим, наконец, выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха примирения и согласия, мы всё равно продолжим плутать в наших запутанных джунглях противоречий, и само это стремление к единству оказывается всего лишь сумасбродством, которое только усугубляет путаницу. Педро де Вальдивия, завоеватель Чили, должно быть, предвидел эти трудности, называя эти земли "la Nueva Extremadura", Новая Эстремадура.
Такое разделение существует и на всём континенте, также расколотом на две стороны с противоположными интересами: на севере империалистический "дядя", который господствует не только над своими "племянниками" с юга, но и над половиной человечества, иронично называемой "свободным миром", на юге мы, латиноамериканские страны, бедные, погрязшие в долгах, борющиеся за подъём нашей экономики, но также прилагающие усилия для возвращения утраченного достоинства, после многих лет эксплуатации и грабежа со стороны великих мировых держав. В Чили сначала пришли испанцы, затем эстафету приняли англичане,и, наконец, после нескольких попыток Германии в начале века, североамериканцы, которые сегодня бесспорно являются хозяевами положения, творя что хотят в нашей экономике и нашей внутренней политике. Разумеется, во имя принципов невмешательства и, прежде всего, во имя прекрасных демократических идеалов, что было коньком всех североамериканских правительств в этом веке.
Но не будем углубляться в долгий социально-политический анализ исторической судьбы Латинской Америки. Я просто пытаюсь объяснить, как мы, фольклорный коллектив, относительно без особых претензий на известность, могли прийти к диковинной идее, что наши песни должны быть "революционными". Чтобы понять это, надо принять во внимание, что эти серьёзные противоречия в нашей истории имеют своё очень конкретное выражение в жизни каждого человека: любой молодой латиноамериканец прекрасно знает насколько ужасной и невыносимой может быть бедность, и то, что в докладах таких организаций как FAO (продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН) или FLACSO (латиноамериканский факультет социальных наук) предстаёт в цифрах и процентах, чтение которых в большинстве случаев оставляет нас совершенно равнодушными, перед человеком, который открывает для себя мир, который в меру честен с самим собой, и который, хотя бы раз, имел возможность побывать в бедных кварталах любого из наших латиноамериканских городов, это предстанет так грубо, что все уловки и приёмы для сохранения спокойной совести с грохотом рушатся и разбиваются. Тогда убеждённость в том, что эту ситуацию необходимо как можно скорее изменить, становится окончательной, и против неё не находится убедительных аргументов со стороны консерваторов. Картина социальной несправедливости настолько вопиюща, что немедленно пробуждает нашу солидарность и требует изменить мир. Даже самое слабое воображение и самая сухая фантазия способны быстро придумать утопический проект, в котором больше нет того, что невозможно наблюдать без сострадания. Нам в Латинской Америке не нужна какая-то особо сложная теория, чтобы понять, что всё должно измениться, и, возможно, у этих, испытывающих страдания народов, это простое неприятие того, что мы видим вокруг, является одной из самых мощных революционных сил, самозарождающейся общественной потребностью. Поэтому оставаться в стороне от этих реалий и искать доводы, оправдывающие то с чем нельзя мириться, - это равнодушная и нечестная позиция, несовместимая с сердцем, стремящимся к справедливости. И именно поэтому, несмотря на сложную политическую и социальную ситуацию в наших странах, есть некоторые вещи, которые всегда совершенно понятны всем: одни эгоистично защищают свои привилегии, другие борются просто-напросто за выживание, и ситуация наличия таких крайностей не может привести ни к чему другому в политике, кроме как отчаянному поиску нового мира или же к циничной защите существующего общества.
В ту эпоху, в 60-е годы, и нас самих тоже так или иначе затрагивали жизненные трудности. Как-то было сказано с какими-то недобрым умыслом, что наша группа происходит из "обеспеченных семей" Сантьяго. Мы могли бы только об этом мечтать, чтобы происходить из обеспеченных семей, учитывая, что нашим родителям порой не хватало средств на то, чтоб хотя бы соблюдать внешние приличия. На самом деле, мы были постольку обеспеченными, поскольку выкручивались, стараясь обеспечивать выживание в когда-то более, когда-то менее критических обстоятельствах. Помню, например, семью Нумхаузера до его женитьбы, отец был уличным торговцем, а мать, просто чтобы найти заработок, содержала своего рода импровизированное жилище, имеющее свойство давать приют самой странной фауне Сантьяго. Так как дом находился совсем близко к театру Кауполикан, туда заходили артисты, которые в нём выступали и которые сменяли друг друга время от времени. Там было возможно что угодно, переступив порог можно было встретить самых необычных персонажей: дверь открывается и внезапно появляются цирковые клоуны; во дворе невозмутимо сидит и читает газету Женщина-Паук; в углу бреется перед зеркалом и расправляет свою невероятную белокурую шевелюру Леонардо Прекрасный, борец-рестлер. В других случаях это были акробаты на трапециях Люди-Орлы, или Перуанский Тарзан, или Хуасо Брионес, старый борец с изуродованными ушами, или танцовщицы ледового шоу "Holliday on Ice". Настоящая коробка чудес, наполненная такой странной публикой, что мы быстро убегали в другие места, чтобы восстановить ощущение реальности.
Я не буду рассказывать о тех невзгодах, через которые проходили я и мой брат, и не буду настаивать на том,что их хватало и остальным участникам ансамбля, но, поверьте мне, никто из нас не родился в кроватке с шёлковыми простынями и не знал излишеств. Это еще одна причина для того, чтобы мы быстро осознали, что этот мир не может оставаться таким, и что надо прилагать больше усилий, чтобы его изменить. Но, конечно, было бы слишком просто объяснить всё просто деньгами: недостаток средств в такой стране, как Чили, настолько распространенное явление, что затрагивает даже средние слои, из которых мы вышли. В любом случае очевидно, что даже крайняя бедность сама по себе не может служить объяснением того, как рождается в человеке революционное сознание. Речь не о том, чтобы предоставлять свидетельства о лишениях для доказательства силы политических убеждений: идеалы изменения мира имеют более высокие мотивы и, конечно, эти, чисто социально-экономические аргументы, не объясняют того, что лежит в основе этих убеждений.
Более важной чем упомянутые причины была ситуация в Латинской Америке того времени, и одним из аспектов которой было то, что происходило в Чили. Индивидуальное сознание настолько несёт на себе печать истории, что чаще всего то, что мы считаем сугубо частным, индивидуальным откровением, является ни чем иным, как проявлением более широкого общественного явления, происходящего на национальном, а в нашем случае на обще-латиноамериканском, на континентальном уровне. Наше желание внести свой вклад в революционную борьбу было, возможно, тем же, чего жаждали тысячи молодых людей в нашей Америке, которые, как и мы, взволнованные болезненными историческими родами в своих странах, хотели воплотить в жизнь свои прекрасные идеалы независимости и справедливости, мечты о которых бурлили повсюду. В Чили эти идеи ведут свой свой путь ещё с конца 19-го века; тогда чилийское общественное движение почти полностью шло в русле либерального движения прогрессивной буржуазии, и, примечательно, что первая рабочая политическая партия, которая называлась Демократической партией, возникла именно во время правления президента Мануэля Бальмаседы, который в 1891-м году покончил жизнь самоубийством из-за невозможности осуществить свои национально-ориентированные и либеральные идеи. Его намерения вернуть Чили богатства её недр, эксплуатируемые тогда англичанами, подверглись ожесточённым нападкам консервативных сил, вступивших в сговор с британцами, которые ради спасения прибылей подталкивали своих местных союзников к братоубийственной войне.
На заре этого общественного движения, в середине 19-го века, уже предпринимались попытки организации рабочих, прежде всего движения отстаивающие права, провозглашающие демократические идеи: наиболее значительным из них было "Общество равенства", основанное Франсиско Бильбао и Сантьяго Аркосом. Они оба учились во Франции и находились под сильным влиянием идей французской революции 1848 года. Но с особой мощью чилийское общественное движение развернулось в начале 20-го века, когда наша страна снова стала местом, где столкнулись интересы иностранных держав. Это будут годы, когда эстафета колониализма и имериализма будет переходить к североамериканцам, которые, год за годом, будут отвоёвывать позиции у своих английских и немецких конкурентов.
По мере развития индустриализации в стране, постепенно росло влияние самых обездоленных слоёв на происходящее в стране, в связи с этим возникали многочисленные прогрессивные общественные движения, имеющие большое влияние на народные массы: самым значительным из них станет Народный Фронт 1938 года, который точно так же как во Франции объединил силы стронников социального прогресса и антифашистов. К сожалению, это, отстаивающее независимость, патриотическое движение, стремящееся укрепить национальные ценности и вернуть стране её основные богатства, также будет предано. Влияние на жизнь страны, которое североамериканцы получили, завладев большей частью богатств наших недр, будет использовано для уничтожения Народного Фронта и установления режима репрессий против наиболее прогрессивных организаций. Предательство Гонсалеса Виделы и установление его позорной власти дают начало пыткам, преследованиям и концентрационным лагерям, опять измазав, как всегда бывало, нашу историю в крови. Поэт Пабло Неруда станет одной из жертв преследований в эти горькие годы, которые навсегда останутся запечатлёнными в его поэме "Всеобщая Песнь". Пройдёт более пятнадцати лет, прежде чем чилийский народ восстановит свои силы и сможет снова вступить в сражение за свои требования, в защиту своих прав. Шестидесятые годы будут отмечены нарастающим маршем народа за реализацию программы, в которой снова возродились бы старые идеи независимости и свободы. Закончится этот восходящее движение историческим триумфом Сальвадора Альенде и Народного Единства. В сентябре 1973 года движение снова прервалось, потерпев поражение, в котором мы снова обнаруживаем те же, или почти те же, элементы драмы 1891 года, перенесённые в новую ситуацию. Наша история кажется идущей по кругу, и лучшим образом, чтобы описать в целом её движение, мог бы стать знаменитый миф о Сизифе: мы обречены толкать один и тот же камень на вершину одной и той же горы, камень, который время от времени сваливается опять к исходной точке.
Примечательно то, что не только левые являются жертвами этого наказания, но и все отечественные политические силы. В самом деле, все они имели моменты триумфа, и также все познавали тягость поражений. Чили единственная на свете страна, где испытывались все варианты внутренней политики и все терпели крах: либерализм Хорхе Алессандри, христианская демократия Эдуардо Фрея, "Народное единство" Сальвадора Альенде, милитаристский неофашизм Пиночета, наша бедная страна как будто неуправляема, и нет претендента на власть, который не был бы обременён тяжёлым грузом исторической ответственности: земля грешников, в которой, как это ни парадоксально, единственной общественной силой сохранившей невинность, представляется католическая церковь, которая в целом играла сдерживающую роль.
Очевидно, что эта постоянная политическая суматоха в которой мы жили, этот вечный институциональный дисбаланс, эти всё меняющиеся то и дело проекты, вместо того, чтобы отвратить нас от политики и направить интерес на другие, более полезные занятия, лишь ещё сильнее подталкивала нас к ней, как к горькому опыту, когда именно из огорчений мы извлекаем определённое болезненное насалаждение. Что-то мазохистское и нездоровое есть во всей этой истории, но такие уж мы есть и такими нам придётся принимать самих себя до конца.
В шестидесятые годы, о которых идёт речь, самым значительным политическим событием в нашей истории - событием, которое, несмотря на то, что произошло не в Чили, стало играть всё более определяющую роль в отечественных делах - несомненно была Кубинская революция. За подвигами бородачей, свергнувших Батисту и уставивших власть социалистического правительства на острове Куба, следили, сопереживая изо всех сил, на всём континенте, и скоро на этот остров направили свои надежды все те, кто, так или иначе, стремился установить новый общественный порядок в нашей Америке. Куба стала примером, которому все хотели подражать, и это имело такую мобилизующую силу, что не было ни одной страны в Латинской Америке, где революционные проекты не оказывали бы прямого влияния на внутренние события. История нашего континета только что вышла из периода сильных противоречий, было трудно освободиться от диктатур, которые подавляли наши народы в 1950-е годы. Эта положение, казалось, окончательно, к счастью, преодолённым и кубинская революция, казалось, возвещает новую эпоху демократических надежд. Её откровенно антиимпериалистический характер и впечатляющие меры, которые начали применяться с первого дня революционной власти, распространили стремление к переменам на другие страны, вселяя новые надежды и пробуждая исторические силы, которые в наших народах, казалось, дремали со времен завоевания независимости: аграрная реформа, национализация транснациональных корпораций, всевозможные социальные меры, кампании по ликвидации безграмотности, реформы в сфере образования и крупные культурные инициативы, казались осуществлением того, о чём мечтали наши народы, так долго бывшие обречёнными на страдания, зависимость и застой.
Но, кроме того, надо сказать, было что-то увлекательное и романтическое в этих бородатых, длинноволосых и всегда с сигарой во рту героях. Они были молоды, с внешностью, как у голливудского актёра Джона Уэйна , только на латиноамериканский лад, говорили на новом, живом языке, способным быть дерзким, когда требовалось говорить о справедливости; взволнованным, когда перечислял невзгоды народа; и страстным, когда обрисовывал проект развития Латинской Америки с высоты своего осмысления ее истории. Так как, и это самое важное, кубинская революция с самого начала имела большие цели политически распространяться на всём континенте, а не только в стране, которая дала ей жизнь, и это не из-за хитрости и ловкачества её лидеров, а потому что это так и было в действительности. Поэтому Куба превратилась в "первую свободную территорию Америки" и отстаивала своё предназначение проводить политику по отношению ко всей Латинской Америке, что, я считаю, является беспрецендентным в нашей истории со времён Сан-Мартина и Боливара, которые были последними, кто серьёзно задумывался о нашей общей истории.
Это идея латиноамериканизма без труда распространилась в интеллектуальных кругах континента, и это дало возможность рождающейся революции превратиться в важный центр культурных связей, используя такие учреждения, как Casa de las Americas, Дом Америк, который своими творческими встечами и конкурсами, стал играть важную роль в распространении нового понимания художественной культуры, с этим был связан бум латиноамериканской литературы, а также первые проявления того, что после будет названо Nueva Canción, Новая Песня, и позже получит несколько путаное наименование песен протеста.
Почти во всех странах континента возникли революционные движения, которые более или менее верно следовали за идеями кубинской революции. Подвиги партизан придали новую силу уже существующим группам повстанцев, особнено в Центральной Америке и странах севера Южной Америки. В тех странах, где такие тенденции не были до того широко распространены, как в Чили, начали появляться организации, которые смотрели на вооружённую борьбу, как на единственный эффективный способ освобождения от империалистического ига. Эти движения имели самую разную судьбу в разных станах, но повсюду они играли важную роль во внутриполитической борьбе.
В Чили такие намерения имели несколько групп, но наиболее значимой стало движение MIR ( Левое Революционное Движение), зародившееся в университетах, пытавшееся объеденить несколько различных тенденций, существовавших до его появления. Мы, принимающие близко к сердцу все эти политические волнения, были быстро завоеваны этим движением, которое в то время не имело ничего общего с тем , каким оно станет позже, или каким является сейчас. Тогда это были в основном группы очень идеалистической и очень романтичной молодёжи, но без какой-то серьёзной организации. Мы сражались на философском факультете Чилийского университета, и стремились повторить своими силами впечатляющие успехи наших единоверцев из города Консепсьон, которые во главе с Лучано Крузом уже завоевали студенческий центр университета этого города и начали возбуждать там определённые революционные настроения.
Но, ясное дело, мы не были ни особо одарёнными , ни особо отважными. Мы собирались почти каждый день в доме сенатора-социалиста Алехандро Челена, чьи сыновья Дантон и Дидро, были частью нашей команды. Каждый вечер почтенный парламентарий, сидя за своим письменным столом, наблюдал, как мы прокрадываемся в подвал, где проходили наши конспиративные собрания. Там мы обсуждали, вплоть до рассвета, наши жуткие проекты, которые в краткосрочной перспективе положат конец страданиям народа и нас поставят во главе чилийской революции. Наши дискуссии были бурными и касались самых разных тем. Помню длинное выступление одного из наших товарищей на тему революционного использования светофора. По его словам, в уличных боях светофор мог бы превратиться в смертоносное оружие, при умелом использовании светофор мог бы сбивать с ног одновременно несколько полицейских, он советовал как можно скорее обучиться использовать его боевые возможности. "Представьте отряд революционеров с несколькими светофорами, кружащимися как вихрь посреди одной из улиц Сантьяго, - говорил он нам, - эффект будет чудовищный, никто не сможет нас сдержать". Мы смотрели на него с некоторым скептицизмом, но не моги исключить полностью возможность войны светофоров, которая помогла бы утолилить нашу жажду справедливости.
В другие дни бывало и серьёзней. По радио только что объявили о новом повышении цен на молоко. Это было невыносимо. Мы не могли пропустить это злодеяние правительства ничего не предприняв. Предложение не заставило себя ждать: напасть на молоковоз, как только он выедет с завода и отвезти его в ближайший посёлок, для бесплатного распределения молока среди жителей. Нужно было действовать быстро. Хосе должен был отправиться домой на поиски пистолета, остальные обсудили детали намеченного плана. Обсуждение продолжалось несколько часов, пока всё не прояснили: мы возьмём "ситронету" , единственный автомобиль, которым мы располагали. Хосе, который всегда предполагал, что использовать пистолет должен он сам, сядет рядом с водителем. Ждём молоковоз возле ворот фабрики, и когда он выезжает, мы следуем за ним по его обычному маршруту, который мы уже изучили. Тем временем Хайме , на улице "икс" поджидает нас, разлёгшись посреди дороги, как-будто с ним произошёл несчастный случай. Водитель молоковоза должен будет остановиться, чтобы не наехать на него. Хосе выскочит из "ситронеты" и направит на шофера пистолет, сев рядом с ним. Мы все залезаем на грузовик и заставляем шофера ехать в намеченный нами посёлок.
В пять часов утра, после того как были выкурены несколько пачек сигарет, у Хайме возникло сомнение: "А что если, пока я буду лежать среди улицы, проедет другая машина, а что если шофер не увидит меня...?" Нам пришлось продолжить обсуждение. Чуть позже, всё уже решив и подготовив, мы отправились исполнять наш план... Но что-то пошло не так... Молоковозы выехали с завода в четыре утра, а не в пять, как мы предполагали. Мы стояли с открытыми ртами, наблюдая, как возвращаются развозщики молока со своей однообразной работы. Мы провели ещё одну ночь бодрствуя, голодающие люди в посёлках продолжали голодать, преступления капитализма оставались безнаказанными, эксплуататоры продолжали эксплуатировать, мошенники жульничать, лжецы лгать, а мы, мечтатели, мечтать.
Кубинская революция стала настоящим событием и она сильно повлияла на самые серьёзные политические ожидания, поставив в центр дискуссий вопрос о том куда и как идти, что в то время казалось главным вопросом, по отношению к которому определился каждый. Столкнувшись с волнениями, вызываемыми повсюду этим освободительным и боливарианским духом, США придерживались двух совершенно разных линий поведения: с одной стороны был создан известный "Альянс за прогресс", с целью оказания мощной экономической помощи своим, пользующимся доверием, правительствам, а с другой - начались попытки идеологически обрабатывать военных, подготавливая их к новой волне переворотов, которые разражались, едва только латиноамериканские режимы, в соответствии с волей своих народов, начинали сдвигаться влево. Так произошёл переворот в Аргентине в 1962-м году, в результате которого был свергнут Фрондиси. Затем последовали перуанцы, а в течение 1963-го года генералы захватили власть ещё в четырёх странах: Гватемале, Эквадоре, Доминиканской Республике и Гондурасе. Наконец, в начале апреля 1964-го года в Бразилии пало правительство Жуана Гуларта, так начался период диктатуры в этой стране, который будет продолжаться в общей сложности 15 лет.
Подобно тому, как чилийскийские университеты были возбуждены новыми идеями кубинской революции, также и это движение вправо, которое склоняло равновесие в Латинской Америке в сторону фашизма и диктатур, стало драмой, сразу вызвавшей многочисленные декларации с осуждением этого и политизировавшей студентов, укрепляя их убежденность в необходимости перемен. Давайте вспомним, что христианские демократы пришли к власти набрав на выборах 56 процентов, и что в начале шестилетия власти Фрея двенадцать университетов, существовавших тогда в Чили, управлялись христианско-демократическими студенческими организациями. Но также как и по всей стране, где после нескольких месяцев правления христианских демократов вновь появилось недовольство в некоторых слоях народа, увеличивая симпатии к левым, в унивеситетах студенческое движение начало постепенно склоняться к партиям, призывающим к революции. Одним из первых перешёл в руки левых Государственный Технический Университет, что стало сильным толчком и для других, положив начало важному движению университетских реформ. К 1972-му году уже восемь из двенадцати университетов были в руках левых.
Унивеситетская реформа проводилась на основе трёх основных идей: демократизация университета, с целью обеспечить доступ к нему самых широких народных слоёв, участие в управлении всех работающих в нём, и адаптации преподавания к тому, что необходимо для развития страны, а не только к потребностям господствующих экономических групп, которые до этого определяли направление почти всего профессионального образования.
Во многих отношениях, это чилийское студенческое движение можно сравнить маем 1968-го во Франции, только в нашей стране события происходили в июле и августе. На улицах повсюду возникли баррикады, старая администрация отвергалась, здания учебных заведений захватывались, а студенты начали проявлять солидарность с борьбой рабочих, рассматривая своё движение, как одно из проявляений изменений происходящих повсюду в стране. Агитация быстро приобрела политический характер, приближаясь к идеалам всех революционных движений на континенте. Как нетрудно понять, в этой судорожной обстановке наши намерения соединить политику с песней вовсе не были странными. Старнно было то, что среди этой всеобщей заварухи ещё остались какие-то ребята, желающие петь.
Мы осуществляли свои намерения на философском факультете, который был одним из самых активных в Чилийском университете. Там политическая борьба проходила особо яростно, и обе противоборствующие силы, христианские демократы против то объединённых, то разобщённых левых, не хотели ни в чём уступать противнику. Это достигло критической точки во время визита лидера венесуэльских христианских демократов Кальдеры, который тогда приезжал в Чили. Частью программы своего визита он объявил посещение Педагогического института, который был, как раз, постоянным местом нашей деятельности. Конечно, христианские демократы, организовавшие это мероприятие, расчитывали извлечь некоторую политическую выгоду из этого и не скрывали своих намерений, объявив о лекции этого уважаемого политика из братской страны. Левые, встревоженные этой пропагандой, направили своих сторонников, чтобы помешать проводить эту встречу Кальдеры со студентами, каждое действие противника воспринималось, как посягательство на честь. По мере того, как отношения между политическими силами факультета ухудшались с каждым днём, создавалась крайне воинственная атмосфера. Левые, без предварительных дикуссий, поставили своих людей у дверей, чтобы контролируя все входы и выходы из здания, предотвращать какие-то действия войск противника.
Мероприятие должно было проходить в небольшом актовом зале, который, когда в нём не было занятий, использовался для всяких политических собраний. В объявленное время, когда зал был заполнен студентами представляющими и одну и другую сторону, и никто не мог понять как это случилось, было, наконец, объявлено о прибытии ожидаемого политика. Вдруг занавес распахнулся и на сцене с крайним изумлением все обнаружили новоявленного лидера в сопровождении тогдашнего министра внутренних дел в правительстве Фрея сеньора Бернардо Лейтона. Через какой тайный проход им удалось просочиться в зал? Так как было силы были примерно равны и по залу было разбросано большое количество студентов поддерживающих левых, выражение неприятия было столь же впечатляющим, как и проявление симпатии. Одна половина зала свистела и выкрикивала всяческие оскорбления, революционные лозунги и угрозы, а другая аплодировала, призывала к сдержанности и спокойствию и бросала возгласы восхищения прибытием уважаемых политиков. Ситуация накалялась, и через несколько минут всё здание стало ареной ожесточённой битвы, в которой со всех строн летели камни, яйца, разломанные кресла и самый широкий ассортимент снарядов, летящих в поиске вражеских голов.
Столкновение было совершенно несоразмерным по сравнению с причиной вызвавшей его: несколько студентов были ранены, и их пришлось срочно отправить в больницу. Кальдера и министр, ставшие мишенью для злобности левых, и которым пришла в голову такая неудачная идея подставиться там без какой-либо защиты, оказались обсыпаны мукой и их дипломатические костюмы были облиты разбитыми тухлыми яйцами. Потрясённые и оскорблённые, они были вынуждены исчезнуть также загадочно, как и появились.
Мы, студенты левых взглядов, были убеждены, что с этим нашим подвигом чилийская революция наконец-то началась, а, возможно, почему бы и нет, и латиноамериканская революция, переходящая в мировую революцию. Мы триумфально овладели зданием, распевая во всё горло "Интернационал" и радостно глядя в окна, где драка продолжалась во всех дворах нашего факультета. Эта внезапно произошедшая битва, стала в результате триумфом, имеющим большие последствия, хотя она и не высвободила революционную энергию мирового пролетариата, она показала нам, что своей решимостью, и, давайте не будем скрывать, кулаками, левые могут навязывать свою волю христианским демократам. С этого момента, по крайней мере на философском факультете, объединённые левые стали всеми рассматриваться, как своего рода победоносная армия, а побитые и побеждённые христианские демократы начали терять влияние, пока не потерпели поражение почти во всех учебных заведениях.
Насилие иногда вознаграждается: студенты наиболее отличившиеся в столкновении стали сразу считаться героическими бойцами. Надо напомнить, что в то время, когда партизаны и террористы рассматривались, как настоящие молодёжные кумиры, приблизиться к повторению их подвигов, пусть даже и посредством всего лишь нескольких удачно нанесённых ударов кулаком, было значительным аргументом в подтвержение правильности политической позиции. Студенты нашего факультета смотрели на этих новых лидеров кулачных боёв, как на будущих Фиделей и Че Гевар, начинающих свою революционную карьеру. По этой причине, на университетских выборах, состоявшихся вскоре после этих драк, левые победили с большим отрывом и стали возглавлять студенческое движение. Я не говорю, что хулиганство было тем, что принесло нам эту победу, но в то бурное время физическая сила в сочетании с решительностью и храбростью были важными элементами для изменения ситуации. Надо также сказать, что многие из этих студенческих вожаков продолжили и после проявлять большую храбрость, и некоторые из них, когда позднее столкнулись с фашистским экстремизмом, сражались свои идеалы до смерти. В такой почти невинной игре, в кулачном сражении за студенческий городок, иногда выковывается и настоящее мужество в душах. Здесь будет справедливо вспомнить главаря этого студенческого партизанского отряда, Фредди Таверну, непобедимого в этих битвах, который через успехи в рукопашных схватках стал президентом студенческого центра философского факультета, и который спустя годы будет убит военными на севере Чили. Его скандалы были безоружными и честными, доказательством этому служит то, что те, кто с ним сталкивался, вспоминают о нём с теплотой, а дела его убийц, зловещие и предательские, никто никогда не простит.
С такими вожаками во главе, во всём университете наступил период борьбы, забастовок, дискуссий и собраний, с которыми студенческое движение всё больше расширялось, пока не приобрело массовый характер, ведущий к подлинной университетской реформе. В это время частенько приходилось откладывать в сторону кены и гитары, чтобы выходить вместе нашими товарищами по учёбе возводить баррикады или совершать боевые марши в центр города, где происходили постоянные столкновения с полицией. Всё заканчивалось зрелищными уличными боями, в которых не единожды кого-нибудь арестовывали или кто-то бывал ранен. К счастью, от этого повседневного насилия мы ни разу серьёзно не пострадали, хотя не было недели, чтобы мы не выходили на улицу.
Студенческие выступления достигли высокого уровня политизации, боролись не только за требования университетской реформы, но также за права рабочих и крестьян, протестовали против роста цен, против правительственных мер, ущемляющих самые обездоленные слои населения, в целом против ужасной экономической ситуации, выражали солидарность с борьбой других народов: выступали против интервенции США в Доминиканскую Республику, против войны во Вьетнаме, против переворота в Аргентине и против всех посягательств на демократию на нашем континенте. Никакая проблема не казалась нам чуждой, и все раны Америки ощущались с огромной силой в наших аудиториях, в этой части чилийского общества, которое, казалось, постоянно находится на грани социального взрыва.
После этих походов на уличные бои и возвращения в учебные классы, все разговоры в унивеситетских дворах были вокруг этого, вокруг различных превратностей столкновений с полицией: показывались фото в прессе и вспоминались сцены проявления большого бесстрашия, избиения, струи воды из полицейских машин, небольшие приключения тех, кто провел несколько часов под арестом и т.д. и т.п. Первые вырезки из прессы, в которых мы фигурируем, не имеют ничего общего с музыкой, там изображены сцены, где мы боксируем с полицейскими, или участвует в перекрытии движения на центральных улицах города, или вот вырезка со специальными комментариями из журнала "Лайф", где мы появились с сигаретами в зубах и с такими уголовными рожами, что журнал не нашёл лучшей иллюстрации, чтобы показать североамериканской публике крайнюю степень испорченности чилийских студентов.
И с Патрисио Кастильо, который присоединился к нашему первоначальному трио, и был с нами в первые годы существования ансамбля, мы познакомились во время одной из этих университетских потасовок. В перерыве одного из бурных собраний, он устроился у окна, достал из кармана кену и рассеянно заиграл. Он обладал всем необходимым, для того чтобы быть членом нашей группы: он был хорошим музыкантом и носил берет со звездой, как у Че Гевары. Мы его завербовали. Вместе с ним и моим братом мы активно участвовали во всех этих битвах, побуждаемые скорее юношеским романтизмом, чем по-настоящему революционным духом: мы хотели изменить мир поскорее. У нас не было времени. Любые действие, которые не были направлены на это, казалось, препятствовали немедленному развитию человечества. Мы были смесью анархизма и отчаянного идеализма, мы хотели все взорвать, если мир сразу не начнет функционировать в ритме нашей мечты.
Кто-то скажет - пришедшие в отчаяние мелкие буржуа. Я думаю, да, так это и было, но также молодость, много молодости, избыток воображения в мире переполненном страданиями и болью. Но мы позже еще поговорим об этом, пока же ограничимся рассказом об одном из этих знаменитых столкновений, в котором с нас чуть было не содрали шкуры, но из которого мы счастливо вышли почти невредимыми.
Имеется в виду та самая контр-манифестация, которую мы хотели организовать в знак протеста против нахождения Роберта Кеннеди в Чили. Как уже говорилось, мы были частью небольшой группы студентов принадлежащих к движению M.I.R., в то время бывшим скоплением разного рода безумцев, полу-троцкистов, полу-анархистов, тоскующих по партизанской борьбе. Так как для осуществления этой протестной акции была в целом достигнута договорённость с отстальными левыми силами, мы решили устроить что-то по-настоящему зрелищное и предложили проникнуть на тот стадион, где должна была проходить встреча студентов с североамериканским политическим деятелем. Мы хотели снова претворить в жизнь тот опыт, что у нас получился с Кальдерой. План был простым, он состоял в том, чтобы наполнить наши карманы яйцами и помидорами и, не привлекая внимания, пройти на место проведения встречи. В определённый момент кто-то подаст сигнал, и мы все начали бы метать наши снаряды в сторону сцены. Целью этого было - создать такую неразбериху, что проведение мероприятия стало бы невозможным. Первое затруднение с которым мы столкнулись - и если бы у нас хватило здравого смысла, этого было бы достаточно, чтобы отменить нашу акцию - это то, что другие группы левых, которые на самом деле и могли привести основную массу людей, решили выйти из боя. Разумеется, указания пришли сверху, потому что они выглядели немного огорчёнными, когда сообщали нам, что не будут участвовать в атаке. Мы, не ходившие вокруг да около, и жившие с надеждой, что нам, наконец, представится возможность проявить нашу храбрость, решили не отказываться от нашего плана, в том виде, как он обсуждался с дезертирами, несмотря на то, что нас, тех кто собирался его реализовывать, оставалось человек десять. Будучи, как никогда, уверенными в правильности нашей позиции и ворча по адресу наших нерешительных союзников, мы проникли на место проведения мероприятия, нагруженные нашим смертоносным оружием и с глубоким убеждением в историческом значении нашей задачи. Мы вошли в огромный зал, наполненный восторженными сторонниками Роберта Кеннеди, пряча наши сумки со снарядами. Там сразу рассеялись: мы хотели произвести впечатление большой массы людей, что было абсолютно невозможно сделать с такой небольшой нашей численностью. В назначенное время, и прежде чем кто-то из присутствующих успел заметить опасность, кто-то из наших пронзительно закричал, обличая империализм. Почтенный лектор, изо всех сил старавшийся убедить наших студентов в безграничной доброте североамериканского режима, был ошеломлён. Наступила тишина, несколько яиц рассекли пространство и разбились о трибуну где стоял рыжеволосый сенатор. Поскольку, за исключением нас, все участники собрания поддерживали выступающего, нас быстро окружили и прижали к стене, к нашему несчастью, в самом дальнем от выхода углу стадиона. Несколько минут мы отважно сражались против безжалостного противника, который благодаря своему численному преимуществу быстро овладел ситуацией. Так как наши действия превысили границы того, что была в состоянии вынести эта контрреволюционная аудитория, для нашего наказания образовался длинный коридор из ударов кулаками, ударов ногами и плевков, через который мы все должны были пройти, прежде чем получить отвешенные нам с садистской силой дополнительные порции оплеух и жёсткие приземления. Наш выход не был почётным: на улице нас ждали ребята из тех групп, что в последний момент решили отказаться от участия в акции, и с которыми мы стали обмениваться оскорблениями и соревноваться в революционности лозунгов. С ссадинами и синяками, но с сердцами наполненными антиимпериалистическим жаром, мы все, и храбрые, и трусливые, направились заканчивать нашу дискуссию в кафе на углу. Конечно, мероприятию мы не помешали, но, по крайней мере, мы смогли публично продемонстрировать, что среди чилийских студентов всё-таки имеются и такие, кто не верит обещаниям счастья идущим с севера.
Наша жизнь находила в этих столкновениях отдушину от многочисленных разочарований, которые мы испытывали, и хотя они ни на миллиметр не приблизили нас к осуществлению наших чаяний, они нам помогли найти наших настоящих врагов. Так в нас рождался тот романтический дух, который для многих молодых людей нашего поколения стал первым этапом революционного сознания. Поэтому, нет ничего странного в том, что когда мы решили создать наш ансамбль, одной из основных идей стала идея стать художниками, служащими благородному и справедливому делу, олицетворением которого в то время нам виделись кубинские бороды. И поэтому у нас до сих пор имеются бороды, и мы никогда всерьёз не помышляли о том, чтобы сбрить это проявление романтизма.
Идея революции уже пробила себе дорогу в Чили. Сам Фрей стал президентом с программой, главный лозунг которой провозглашал "революцию в условиях свободы". Это получило массовую поддержку. Если к этому прибавить голоса получаемые в то время левыми, которые тоже себя провозглашали революционными, можно получить представление о том, до какой степени эта идея стала главенствовать среди утопий имевшихся в нашем народе.
С другой стороны, как уже говорилось, идея революции была в центре всех политических потрясений в Латинской Америке, идея, которая с начала века, после мексиканской революции 1910 года возрождала на континенте стремление к новому пробуждению. Кубинская революция, по сути, только лишь придала новый импульс этой прекрасной надежде, которая с тех пор всё время озаряет слишком серую панораму нашей истории.
Мы хотели участвовать в этом процессе перемен, частью которого, впрочем, мы уже стали, благодаря нашим студенческим битвам, и это, кроме того, что являлось хорошим подтверждением решительного характера наших политических убеждений, также имело отношение и к проблемам, возникающим в нашей непосредственно творческой деятельности, к тревогам, которые уже проистекали не только из нашей жажды справедливости, но и из нашей любви к поэзии и музыке, единственной силе, способной в конечном счёте обосновать достоверность и действенность такой творческой работы как наша.
На самом деле, как художники, мы могли возлагать наши надежды только на развитие народных сил, которые только и были действительно восприимчивы к проблемам национальной культуры; всё что мы видели помимо этого у нас вызывало отвращение. Для реализации нашего национально-патриотического и освободительного культурного проекта ни официальные учреждения, ни университеты, в том виде как они тогда существовали, ни тем более коммерческие или профессиональные объединения не могли нам ничего дать. Никакая из этих инстанций не проявляла особого интереса к нарождающемуся движению чилийской песни. Хотя бывали какие-то положительные результаты то в этом, то в том , то здесь, то там, но это не означало, что какая-то из этих инстанций стала проводить политику защиты национальной культуры. Наши песни, как и песни всех других чилийских артистов, были брошены на произвол судьбы, их существование зависело от того, удастся ли им стать проектом, сулящим прибыли звукозаписывающим команиям и организаторам концертов. Народная культура была брошена в рыночную стихию, и, так как там господствовали в своих интересах транснациональные корпорации, сама наша идентичность оказывалась под угрозой. В нашем окружении мы повсюду видели, как что-то новое начало создаваться в области нашего творческого направления, но кроме двух или трёх чисто индивидуальных инициатив, поддержанных некоторыми самыми сознательными журналистами, никто из нас не мог расчитывать на какую-либо поддержку своей деятельности. Народное искусство оказалось подчинено законам коммерции, и это для нас было оскорбительным, было неприемлемым закабалением. В дальнейшем, жизнь позаботилась о том, чтобы показать, что мы не ошибались в тревогах такого рода: многие из наших величайших чилийских народных артистов становились жертвами такой прискорбной беспомощности.
Подобно тому, как каждый чилиец начинал видеть в политической борьбе наиболее подходящий способ приблизить к осуществлению свои мечты, мы начали видеть в народном движении силу, способную взять на себя защиту нашей культурной самобытности и наметить шаги по внедрению искусства в массы. Нам это было необходимо для того, чтобы покончить с доминированием экономизма и невыносимого "либерализма". Как внедрить в жизнь нашего народа эти песни, чтобы они стали традицией? На какие общественные силы опереться, чтобы искусство могло избежать ловушек, которые перед ним расставляет капиталистическая система? Как сделать поэзию источником питающим национальное самосознание? Все эти вопросы, казалось, находили ответ в возникающем социальном движении, которое, казалось, легко ассимилировало в себе все проблемы чилийской интеллигенции, в том числе творческой. Хотя в то время, то что мы творили было еще на начальном этапе и не могло сравниться с тем что уже достигли наши собратья по песенному творчеству (Виолета Парра, Патрисио Маннс, Изабель и Анхель Парра, Виктор Хара...), мы были наблюдателями конфликта который Чили, которую мы знали, не могла разрешить. Это было очевидно в случае пахарей на ниве культуры, наиболее близких к фольклору, которые, несмотря на то, что они были почти единственными, кто серьёзно относился к распространению и созданию музыкальных традиций, делали своё дело, жертвуя очень многим, что тогда мало кто был способен заметить.
Также важно отметить, что это чилийское социальное движение имело культурные претензии с самого начала. Сам Рекабаррен, первый крупный организатор рабочего движения в Чили и основатель первой Рабочей федерации и Социалистической рабочей партии, которая впоследствии породила и нынешнюю Коммунистическую партию, был любителем театра, поэзии, сам был автором нескольких пьес, постановка которых осуществлялась силами профсоюзов. Начиная с первых проявлений организованности чилийских рабочих, в ситуациях, когда любая другая пропагандистская деятельность была запрещена, выставки народного творчества позволяли хотя бы минимально выражать идеи профсоюзов, давая также заинтересованным людям возможность для встреч. Это способствовало развитию народными методами таких форм художественной деятельности, которые были тесно связаны с общественным сознанием, и, хотя они не выходили за рамки некоторой романтизации рабочего движения, характерной для того времени, приблизили различные проявления творчества к жизни людей, чего вряд ли смогли бы достичь официальные организации занимающиеся распространением культуры. Отрицательной стороной этого, что мы смогли распознать с опозданием, было то, что эти идеи рабочизма и, в конечном счете, инструментализма, относительно роли культуры в обществе, с того времени сохранялись на протяжении всей истории чилийского социального движения, являясь сегодня одним из самых плачевных недоразумений в среде чилийских левых. Об этом нам ещё придётся поговорить, но сейчас важно отметить, что наша политизированность тогда, в первое время, чрезмерно была подвежена влиянию этого рабочизма, и, хотя наши творческие цели были глубоки и нуждались в независимости и свободном творческом пространстве, нам не хватало опыта, чтобы суметь правильно обозначить концепцию нашего творческого проекта. Только время помогло нам понять принципы искусства и поэтому наши вечные дискуссии о направлении, о нашей "линии", никогда не прекращались, постоянно требуя от нас что-то заново формулировать и пересматривать. В наших поисках было что-то правильным, но требовалось пройти большой путь, чтобы приблизиться к нахождению правильного баланса. И сегодня мы ,конечно же, также продолжаем ошибаться, как и все люди на свете. Важно суметь начать двигаться и не цепляться за свидетельства той страсти с которой мы переживали наши иллюзии. Истина всегда ускользает, остаётся только осадок, и правильно рассуждал Гегель: истина не находится на каком-либо из отдельных этапов пути, а она в направлении, по которому следовали на протяжении всего паломничества.
Художники, обычно, имеют одну основную идею. Есть такие, кто полагают, что у них идей сразу много: выставляют себя творцами имеющими буйную фантазию, хотя, на самом деле, пёстрые результаты их творчества - не более чем софистика, различные варианты чего-то пустого и поверхностного. Мы предпочли придерживаться того, что нам сразу подсказывала интуиция, это то, что заключалось в словах "революционная песня". Трудно сразу объяснить, чем это было для нас: для этого и предназначена эта книга, одной главы тут недостаточно. Здесь мы хотели показать, что эта идея возникла из реальности, а не только из наших голов, была рождена из ситуации, в которой мы находились и на которую мы хотели воздействовать: она также возникла из любви, из увлечения гитарой, и наконец из простого желания правдиво петь о действительности, чтобы не быть жертвами обмана и не покупаться на подделки. "Революционная песня" была для нас песней, которую можно было бы петь на демонстрациях, в которых мы участвовали почти каждый день; песней, которая по-своему рассказывала бы, о том как люди жили в этой борьбе, о чём думали и чего добивались; песней, которая впитывала бы в себя традиции, частью которых мы были, когда думали, что Чили может измениться; которая рассказывала бы об обществе к которому мы стремились, о наших новых героических борцах за свободу и за латиноамериканское единство, о нашей собственной любви к этим мечтам; песней, которая пульсировала бы в ритме тех эпических исторических потрясений, во время которых, как нам казалось, мы живём. Вот чего-то вроде этого мы и хотели. Это всё может сегодня показаться высокопарным, и мы согласны, так и есть, но не только мы единственные были высокопарными. Была эпоха, которая имела такую черту, абсолютизация политики вселяла в души необычную эпичность, и мы были выбраны эпохой, чтобы показать эти чувства в форме песни. Кто-то это выражал в стихах, кто-то в прозе, подавляющее большинство просто прожило это время. Мы же, повторяю, это выражали в песнях, и от нашего наивного простодушия, которое мы не отрицаем, остался след.