Вырвавшись из городского смога вместе со своей любимой овчаркой, я наконец-то смог прервать расписанный по минутам график и отправиться за грибами. Отпуск на месяц. Первый раз за тридцать лет. "Невероятно" - единственное слово, приходящее на ум. Такова суровая правда жизни хирурга моей квалификации: редко удается по-настоящему отдохнуть. Планы сменяются обязанностями, обязанности - планами, и этот круговорот, кажется, бесконечен.
В сорока километрах от города, у старой безлюдной деревни, где когда-то жили мои предки, воздух был кристально чист. Небо, затянутое тучами, едва пропускало свет. Мы с Надин - так зовут мою собаку - увлеченно искали грибы, обследуя знакомые с детства пригорки с молодыми березками. Словно скатерть-самобранка, они дарили небольшие, но щедрые полянки с богатым уловом. Полная пятилитровая корзина отборных грибов за час - не шутка!
Азарт тихой охоты настолько захватил меня, что я не сразу заметил воцарившуюся тишину. Обычно шумная Надин исчезла - видимо, свобода после городских застроек манила ее исследовать незнакомую местность. Я не паниковал, зная, что моя любознательная старушка не заблудится. Спрятав полную корзину под ветвистой елью, я прилег на траву, заложив руки за голову. Опьяненный свежим воздухом, закрыл глаза. Многолетняя усталость тут же навалилась, затягивая в сонную воронку. Передо мной возник длинный коридор хирургического отделения, ряды каталок, белые халаты, закручивающиеся, как в калейдоскопе, в разноцветный вихрь.
"Странная тишина... и это в моем отделении... почему не слышно дежурной смены?" - зевнув, подумал я, вспомнив себя юношей с горящим взглядом и массой, казавшихся грандиозными, идей у кабинета своего учителя. "Не забывайте своего наставника, мой милый друг", - пробивался сквозь дремоту знакомый голос. "Где-то я это уже слышал..." - промелькнула последняя мысль перед сном.
Молодой, рослый врач, только начинающий частную практику, переминался с ноги на ногу перед тяжелой дубовой дверью, разглядывая натертую до блеска латунную табличку с каллиграфической гравировкой: "Профессор Григорьев А.Р.".
"Главное - не нервничать", - подумал он, расправляя идеально сидящий пиджак. - "Как говорит мой наставник: 'Плох тот хирург, кто не мечтает стать нейрохирургом'".
Решительно постучав, он вошел в просторный, залитый светом кабинет. Огромное окно, прикрытое прозрачной занавеской, выходило на улицу. Убранство комнаты казалось простым, даже аскетичным: серые обои отражались в начищенном паркете, два книжных шкафа во всю длину стен, массивный лакированный стол на витых ножках посередине и обтянутый зеленой драпировкой стул перед ним. За столом сидел седой пожилой мужчина, который, не поднимая глаз на вошедшего, продолжал задумчиво перелистывать бумаги.
- Присаживайтесь, мой дорогой. В ногах правды ещё не нашли, - не поднимая глаз, произнёс бодрый старик и указал вошедшему на изящный резной стул. - Хотя многие пробовали...
Мельком взглянув на посетителя, он покровительственно добавил:
- Рад сообщить вам, Андрей Петрович, что сегодня ваш бенефис, коллега. - Продолжая разговор, профессор вернулся к бумагам. - Скоро поступит пациент с гипертоническим кризом... Проведёте операцию самостоятельно. Я уверен, вы готовы.
Пожилой мужчина подался вперёд, достал из папки два исписанных листа и внимательно их изучил.
- Трепанация черепа... процедура непростая, но вы справитесь, - задумчиво произнёс он. - Вот где действительно придётся пораскинуть мозгами, так сказать. Это вам сегодня, кстати... очень пригодится. - Профессор улыбнулся. - Я, знаете ли, коллега, всегда считал, что нет ничего возбудительнее мыслительного процесса. Вот где поистине уникальный орган возбуждения. Не верите? Спросите у женщин...
Молодой доктор внимал каждому слову кумира. Он сидел, выпрямив спину, словно студент в аудитории, аккуратно сложив руки на коленях, и с фанатичным восхищением смотрел на наставника. Будущий эскулап чувствовал себя на вершине успеха.
- Благодарю за доверие, Александр Романович. Я вас не подведу, - взволнованно произнёс молодой врач, заливаясь румянцем. - Я же вам всем обязан, профессор. Абсолютно всем.
Довольный профессор едва заметно улыбнулся и поправил очки, сдвинув их выше по переносице указательным пальцем. В длинном белом халате и колпаке совершенно седой мужчина напоминал скорее мудрого хитрого гнома, хранителя подземного царства, чем опытного дипломированного врача. Густые кудрявые белые волосы, словно снежный пух, обрамляли его худое добродушное лицо, а ясный взгляд небесно-голубых глаз, маленький рост и удивительно мягкий характер только усиливали сходство со сказочным персонажем.
Профессор увлечённо просматривал записи врачей, бегло пробегая глазами страницы, исписанные неразборчивым почерком. Уверенными движениями он правил текст, напевая прилипчивую мелодию. Цокнув языком, он мельком взглянул на собеседника поверх разложенных бумаг.
- Согласитесь, Андрей Петрович, ведь Верди действительно гений. Правда, коллега? Шестнадцать лет в поисках, - воскликнул старик, воздев руку. - Потеряв жену и детей, не сдаться, а творить. Если б вы знали, как я преклоняюсь перед его талантом... Восторг и трепет... А Цыбульская! Её волшебное сопрано... "Умру ли во цвете л-е-е-т!" - протяжно пропел профессор. - Вот где истинный соловей.
Молодой врач в ответ радостно кивал, словно заведённая кукла. Он тоже был в восторге от вчерашнего представления и бесконечно благодарен профессору за приглашение на новую постановку "Отелло".
- Согласен, учитель... Верди гениален, - восхищённо отозвался он. - Так изобразить обычный жизненный сюжет. На высокой ноте, можно сказать... Музыка просто божественна, все четыре акта на одном дыхании. Жаль только, что невозможно измерить приборами эту божественную глубину музыки и её влияние на организм человека, - с сожалением добавил молодой мужчина. - У меня давно появилась интересная идея и я бы с удовольствием провёл достойный эксперимент.
Профессор слегка поморщился. Его раздражало фанатичное стремление любимого ученика расчленять красоту столь варварским методом. Отложив ручку, он внимательно посмотрел на собеседника.
- Возможно, вы правы, Андрей Петрович. Со временем наука действительно научится считывать тончайшие вибрации, измерять мельчайшие частицы, находить им применение и давать имена. Я даже уверен, что это непременно произойдёт - прогресс не остановить. Но будет большой ошибкой при этом не замечать самой жизни. Наука - лишь малая её часть.
- Я же для пользы, - смущённо произнёс молодой человек, словно оправдываясь. - Опыт провести...
- Полноте, мой дорогой, - продолжил профессор, не замечая его смущения. - Не всё требует измерений, да и нужды в том нет. Можно зайти за грань вечных вопросов о вечном, а это уже, простите, белиберда какая-то. По-моему, нужно просто замечать происходящее вокруг и радоваться, жить не по привычке, не теряя вкус к самой жизни. Тогда чувства, как камертон, подскажут верный путь. Лучше обратите внимание, коллега, как люди до последнего вздоха пытаются впихнуть в себя всякую гадость, воспринимая душу за всеядный желудок. Разве так можно? Ведь последствия неотвратимы! Вот что нужно замечать и измерять.
Я задам вам коварный вопрос, раз уж у нас случился философский диспут. Что важнее для вечности - опера Верди или кислая капуста? - Профессор внимательно всматривался в глаза собеседника.
Молодой врач пожал плечами.
- Не знаете? - продолжил Александр Романович. - А я отвечу: и то, и другое исчезнет в мгновение, не имея для бессмертия никакого значения. Важно лишь одно: голодны ли вы или нет... Не делайте такого удивлённого лица. Всё просто. Быть творцом - вот наша задача. Вопреки всем перипетиям жизни. Разборчивость во всём: в еде, музыке, отношениях и даже собственных мыслях - вот что действительно важно. Долой пресыщение и лень! Неразборчивость губит всё, Андрей Петрович. И это не таинственная ведьма с метлой или неведомая беда, а приведённый в действие процесс закисания, который для наших клиентов каждый раз выходит боком. Вот что делается с душой, если кормить её постоянно этой кислой средой. Понимаете, к чему я клоню? - спросил седой мужчина с лукавой улыбкой.
- Отравление? - неуверенно предположил молодой врач.
- Именно! - радостно воскликнул профессор. - Душа не имеет объёма, но сморщится, подобно испорченному плоду, от отравленной среды, изматывая тело необъяснимой болью. Вывод! - произнёс он, откинувшись на спинку кресла. - Слушайте достойную музыку, как изысканный деликатес на завтрак, обед и ужин. Пейте маленькими, заживляющими глотками прекрасные произведения, рождённые вдохновением мастера. Люди ещё не придумали эликсир бессмертия, но мой опыт подсказывает: эти процедуры как нельзя лучше скажутся на вашем самочувствии. Поверьте мне...
Довольный профессор улыбался, как добрый счастливый гном в белом колпаке, часто моргая лучистыми голубыми глазами и рассматривая своего ученика из-под очков.
- И замерять здесь нечего. Вы, кстати, заметили, коллега, что когда вы растворяетесь в музыке, она после растворяется в тишине? Заметили? Нет? Так куда же она делась, в конце концов? И как вы сможете измерить то, чего нет?
Молодой человек перестал улыбаться, его лицо стало серьёзным. Будущий доктор заговорил взволнованно:
- В моём понимании, Александр Романович, тишина - это эфир, стирающий ластиком все звуки. А это значит - процесс, действие... Тут я с вами категорически не согласен, - нервно произнёс молодой врач. Он достал из кармана часы, внимательно разглядывая циферблат. - Я, знаете ли, сторонник технической метафизики - приборов и измерений, которые могут внести ясность в любой коварный вопрос и хотя бы доказать, что тишина есть просто вакуум.
Седой профессор усмехнулся и, наклонившись чуть ближе к рабочему столу, за которым они беседовали, произнёс:
- Как же вы ещё молоды, мой друг... и здесь вы ошибаетесь.
Профессор встал из-за стола, заложил руки за спину и принялся неспешно прохаживаться по просторному кабинету, продолжая рассуждать:
- Да, коллега, казалось бы, ничто, пустота другими словами, отчаянное безмолвие. Но это с одной стороны, с другой же... О ней молчат, её недооценивают. А между тем тишина - это гений творца... Достойная восхищения муза... Поверьте мне, седому человеку, что в тишине больше музыки, чем в самой прекрасной божественной мелодии. Это вам не расстроенный рояль придорожного шалмана, сумбурные чувства которого вы вознамерились замерять. Вздор и чепуха! Это дама с железным характером невообразимой глубины. Вдохновляющая, чистая, божественной красоты идея - как каждый неповторимый новый день нашей с вами жизни. Ведь именно с её помощью происходит создание шедевров и открытий.
Вы мне не верите? Да просто возьмите любое хоть сколько-то сильное произведение, созданное человеком, и вы непременно захотите смотреть, слушать, чувствовать его исключительно в объятиях тишины. Да, именно... ти-ши-ны, - проговорил он по слогам. - Потому как она и есть та самая прелестница, которая заставит ваше сердце биться сильнее в унисон с вдохновением мастера. Обезоружит вас, завораживая и наполняя замыслом художника без каких-либо посторонних примесей. Чистым, одурманивающим, сладким ядом... От которого невозможно спастись или сбежать. Приправленные наслаждением стрелы буквально пронзают ваше тело, и вы исчезаете бесследно... Умираете, тонете, сгораете весь без остатка, а после воскресаете... в тишине.
Иногда мне кажется, что она соучастник невероятно коварного преступления над нашими предубеждениями. Никто так умело не обворовывает человека, лишая его покоя, аппетита и сна. Но взамен появляется надежда почувствовать себя настоящего, узнать, кто ты есть на самом деле.
Профессор остановился и посмотрел в лицо молодого врача.
- Вы знаете, Андрей Петрович, - тихо произнёс он, - многие считают, что она зла, но не верьте, мой друг, этим гнусным пасквилянтам - это неправда! Тишина честна и невинна, как чистый белый лист бумаги. Не стоит её бояться только из-за того, что она заставит вас вывернуть карманы и показать ваши страсти, которые пропечатаны нетленными заповедями на алтаре вашей же души. Она как вершина огромной горы, с которой ты созерцаешь свою жизнь. И подобный крутой вид иных бодрит и восторгает, других же приводит в невероятное отчаяние.
Тишина, Андрей Петрович, имеет тысячи оттенков, и её характер, как и характер юной девы, порой изменчив и игрив, как переливы голосов и добрый детский смех. Заметьте, я специально не говорю об идеальной тишине. Ведь её не способен выдержать человек. Полная тишина - это всегда неизбежная смерть в отчаянии одиночества. Человеческий организм развивается исключительно в бурном коктейле чувств.
- Поэтому я считаю важной дозированную прививку тишиной - обязательную и полезную своей правдой каждому из нас. Ведь не зря, принимая самые важные решения в жизни, мы все без исключения приглашаем в гости тишину, как друга с чистым и открытым сердцем. Я бы, честно говоря, каждому своему пациенту вместе с пилюлями и порошками выписывал бы рецепты на тишину, как оздоровительные ванны. Думаю, по паре минут в день для начала было бы вполне достаточно.
Профессор остановился и, задумавшись, добавил:
- Да, до двух минут - это вполне приемлемо. И поверьте, коллега, произведённый оздоровляющий эффект на организм больного вас бы приятно поразил. Я вообще считаю, что все мы рождаемся, приходим в этот мир из тишины, и, насколько я понимаю, туда же и вернёмся. Эта молчаливая бездна и есть естественная среда обитания для нашей души. И мне кажется, единственное, что музыка может сделать - это потревожить безмолвие, заигрывая с ним нашими чувствами, потребовать своего места в вечности. Получается у неё это более чем убедительно, но всего лишь на очень короткий промежуток времени. Тягаться с вечным, знаете ли, это вам не перетягивание каната.
И вы заметили, дорогой коллега, что отчаянно сопротивляются тишине только те, кто не пришёл к комфорту в отношениях с собственной душой. Те, кто неосознанно проживали либо проживают в праздности жизнь, приукрашивая свою вечную душу всякой мишурой. Вот для кого действительно обычная тишина - это адовы муки. И нет, они не пойдут в оперу или в театр, где величие человеческого гения украшено убедительной игрой талантливых людей. Неосознанный, навязанный обществом выбор мешает им это сделать.
Профессор легко оттолкнулся от пола, подошёл к столу и сел в своё кресло. Он покачался, удобно устроился в нём и посмотрел собеседнику прямо в глаза каким-то странным туманным взглядом, будто всматривался в самую глубину человека.
- А если уж и вправду вознамерились замерять тишину, мой друг, - тихо произнёс он, - и узнать, что она есть на самом деле, посмотрите внимательно на себя в зеркало и поймите же наконец, что то, что вы видите - и есть та самая загадочная божественная часть всего сущего. Тишина... пустота... бездна... называйте как посчитаете нужным. Вы и есть это бесконечное совершенство, постоянно вбирающее в себя опыт, созидающее и усиливающее всё, что нравится вашим чувствам, только для того чтобы заполнить смыслами безмерное пространство, данное каждому из нас для постоянного развития.
Мне уже давно приходят на ум мысли, что кто-то очень ждёт, жаждет этого и смотрит на нас с любовью! Да, именно... Делает всё, даже присылает нам пророков, разъясняющих суть безграничной любви, чтобы мы не чувствовали своего одиночества. Тот неизвестный образ, непонятый, неизведанный нами, кого мы всегда чувствуем рядом, но не видим в упор. Я, конечно же, не пророк. Но когда-нибудь, мой друг, вы поймёте и увидите это всё собственными глазами.
А сейчас... - профессор внимательно посмотрел на висевшие напротив него настенные часы, - нам пора.
Он встал с кресла, размял ладони.
- Пойдёмте же, коллега, к другим столам творить так нужные страждущим людям маленькие чудеса, и пусть нам сопутствует удача. Счастье, знаете ли, любит тех, кого не пугает безмолвие. Я очень надеюсь, Андрей Петрович, что вы когда-нибудь станете бесконечно счастливым человеком, оставив свой след в вечности, реализовав себя в призвании.
На секунду замолчав, старик ухмыльнулся и произнес:
- И вот когда ваше имя, мой друг, зазвучит в хирургии, как божественный Верди... не забудьте в тишине вспомнить своего скромного учителя... без всяких измерительных приборов.
Профессор с улыбкой подошёл к своему ученику, обнял его за плечи, потянулся к лицу и... лизнул в щёку.
Мокрая слюна стекала по моей щеке. Я в изумлении смотрел на выпученные глаза своей собаки, которая, разинув от радости пасть и высунув длинный розовый язык, дышала мне прямо в лицо. Я не сразу смог осознать, где нахожусь. Сон медленно отступал, но живой образ добродушного и мудрого наставника, внезапно возникший в памяти, всё ещё стоял перед глазами.
"Вот мы и встретились... профессор", - промелькнуло в голове.
На поляне царила удивительная тишина. В этом почти идеальном безмолвии отчётливо зазвучала знакомая, чарующая музыка непревзойдённого Джузеппе Верди и глубокий, волшебный голос Цибульской, услышанный когда-то давно в новой постановке "Отелло" на сцене Большого театра... Тишина обретала голос, пробуждая чувства приятными воспоминаниями. Живая и настоящая.
"А ведь профессор был прав, - подумал я с удивлением. - Я действительно её вижу".