Амплитуда Ермолаевна Гниденко проснулась с трудом. Чахлое солнце выжимало из себя убогие бледно-серые лучи: утро не предвещало ничего хорошего. Странная, гнетущая жара душила, парализовывала, выдавливала изо всех пор и складок пышного, рыхлого тела липкий, дурно пахнущий пот; за ночь толстые ягодицы вобрали в себя пропитанные влагой трусы практически полностью. Амплитуду Ермолаевну мучала одышка. Обширная грудь её тяжело вздымалась в такт ленивому биению оплывшего жиром сердца. Маленькие, как у свиньи, глазки медленно открылись и жалобно уставились на старую, выцветшую занавеску в бледный горошек, за которой разгорался новый жаркий день. Мокрые, короткие волосы прилипли ку лбу. Сдавленно кряхтя, Амплитуда Ермолаевна встала с постели и направилась в туалет. Усталой тушей опустившись на унитаз, Гниденко помочилась.
В деревне её всячески недолюбливали и при каждом удобном случае стремились уколоть острым словцом. Это и неудивительно: в облике Амплитуды Ермолаевны не было ничего приятного. Лицо её, впрочем, могло бы быть симпатичным, когда бы не было обезображено ужасными складками жира, тело же было настолько тучным, что слабеющие день ото дня ноги с трудом удерживали его вес. Поэтому всё реже и реже выбиралась Амплитуда на свежий воздух, разве что за молоком, хлебом да кой-какими продуктами по воскресеньям. Что будет, когда страшная болезнь навсегда прикуёт её к постели, - об этом бедная женщина старалась не думать, хотя отбросить от себя эти мрачные мысли было невероятно сложно: несчастная Амплитуда Ермолаевна с каждым днём становилась всё более слабой и беспомощной. Это не была старческая слабость, хотя гр-ка Гниденко в свои пятьдесят чувствовала себя на все сто восемьдесят. Такое состояние, вероятно, объяснялось ожирением и, следовательно, неправильной работой органов. Более точный диагноз Гниденко поставить себе не могла, да и не до этого ей было. "Для кого-то пятьдесят лет - самый расцвет жизни", - думала иногда Амплитуда, и ей становилось ещё тоскливее. Со школьной скамьи её называли жирной коровой, но она привыкла... она ко всему привыкала и всё переносила со стойкостью, на которую способны только обречённые люди.
В чайнике оставалось ещё немного воды, и Амплитуда Ермолаевна села пить чай. Колонка находилась на окраине деревни, и нечего было даже и думать о том, чтобы попытаться до неё дойти, да ещё и вернуться потом обратно с полным ведром. Амплитуда достала из хлебницы чёрствый бублик и стала медленно есть, запивая твёрдые куски тёплым чаем. В этот момент раздался звонок в дверь. С трудом поднявшись со стула, Амплитуда Ермолаевна направилась в коридор, шаркая стоптанными шлёпанцами по протёртому до дыр линолеуму. За дверью стоял сосед, высокий худой мужчина средних лет. Недавно у него умерла бабушка, оставив ему хату и небольшой участок земли. Мужчина был одинок и, к тому же, работал и жил в городе. Участок зарос крапивой, да и внешний вид оставлял желать лучшего: краска на стенах давно облупилась, ставни потрескались, калитка прогнила и покосилась. В деревне мужчина появлялся раз в месяц, а то и реже, и этого, конечно, было недостаточно, чтобы содержать дом в порядке. По его деловому и в то же время рассеянному виду, по постоянной спешке его, по блуждающему взгляду, направленному сквозь предметы, было видно, что городские дела не оставляют хозяину много свободного времени.
Амплитуда Ермолаевна относилась к городам с неприязнью, может быть, потому, что отец её, до самой смерти работавший учителем физики в одной из городских школ, так мало бывал дома, что она его почти не помнила. Когда отец умер, мать продала квартиру и вместе с дочерью переехала в деревню, так как в городе их уже больше ничего не держало. Денег хватило на уютный трёхкомнатный теремок с сараем и огородом, даже ещё немного осталось, на чёрный день. Чёрный день скоро наступил: мать не прожила и трёх лет, скончавшись от сердечного инфаркта, и Амплитуда осталась одна. Пенсии по инвалидности ей хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду, но она не была приучена к роскоши и ни на что не жаловалась бы, даже если б было кому. Вот только имечко отец ей дал дурацкое. Ну что ж, ничего, бывают и похуже имена...
- Здравствуйте, - вежливо поздоровался сосед. - Меня зовут Николай.
- Амплитуда, - ответила женщина. Ей было стыдно за своё уродство, за свои неуклюжие движения, напрочь лишённые женского изящества, за то, что ей приходилось делать длинные паузы после каждой сказанной фразы, чтобы отдышаться. Стыдно было даже за дырявый линолеум у входа, хотя, казалось, линолеум здесь был уж совершенно ни при чём.
Николай приподнял брови в знак лёгкого удивления, услышав необычное имя, но тут же снова стал бесстрастным и даже немножко чопорным.
- Я хотел попросить вас оказать мне услугу, - сказал сосед, длегка смутившись. - У вас, наверно, своих забот хватает, но... не могли бы вы поливать мои цветы хотя бы изредка? Если, конечно вам не трудно... У меня совсем нет свободного времени. А цветы сохнут. Жалко... Цветы не виноваты... - тут он ещё больше смутился. - Я бы вам заплатил.
- Что вы, зачем платить? Конечно, я буду поливать ваши цветы. С удовольствием. Мне совсем не трудно, - засуетилась Амплитуда Ермолаевна.
Она вдруг поняла, что, несмотря на всё зло и насмешки, которые ей пришлось стерпеть, её душа всё ещё не остыла, не растеряла тепла, не наполнилась обидой и жаждой мести. Сейчас она испытывала только сочувствие к этому незнакомому ей человеку и желание помочь ему всеми силами. Амплитуда забыла даже о том, что сама она едва ходит и что быйти из дома для неё - тяжкий, мучительный труд.
- Вот ключи от дома, - сказал Николай, передавая Амплитуде Ермолаевне связку ключей. - Огромное спасибо. Я вам очень благодарен.
Амплитуда не хотела, чтобы этот приятный человек уходил, и даже, потеряв на мгновение чувство реальности, сделала полшага навстречу Николаю, но, вовремя опомнившись, в ужасе остановилась. Улыбка, которая так и не сошла с её лица, стала беззащитной. "Как это всё глупо, - подумала она. - Я не могу предложить ему даже чаю".
Николай бросил быстрый взгляд на улыбающееся, хотя и до нелепости непривлекательное лицо женщины и, вконец застеснявшись, поспешил прочь. Однако, сойдя с крыльца, он вдруг как-то неестественно, словно заставляя себя сделать усилие, остановился и медленно развернулся. Его внимательные серые глаза смотрели сквозь Амплитуду. Внезапно женщина почувствовала его взгляд. Ей почему-то показалось, что она уже чувствовала нечто похожее когда-то очень давно. Картинки забытого детства и юности цветным калейдоскопом завертелись в её голове. Вращение происходило со всё более нарастающей скоростью и вскоре сменилось каким-то тупым, ноющим давлением в висках. Вдруг Амплитуда Ермолаевна, отчётливо поняла, что всегда знала этого человека, и в тот же момент взгляд Николая пробил её насквозь, как нож масло. Казалось, самые тёмные и загадочные уголки её души, куда даже ей самой не было доступа, наполнились светом этого взгляда и нажали излучать ответное сияние. Николаю было известно всё.
- Да, я старая жирная корова, - начала говорить Амплитуда, опустив голову. Слова давались ей легко, как будто давно уже искали выхода, рот открывался сам по себе. - У меня порок сердца, я скоро умру. Перестану ходить, а потом умру. Мои ноги меня уже не держат. Я ни на что не способна. Я уродлива. У меня в жизни никогда не было любимого человека. Я не знаю, для чего я живу...
Амплитуда подняла голову. Глаза Николая светились ровным, ярким светом, который пронизывал саму сущность мира.
- ...Но я люблю жизнь, - продолжала Амплитуда, - мне нравится жить, мне нравится видеть мир, пусть даже он не такой, каким я хотела бы его видеть. Мне нравится быть в этом мире, хоть это и очень трудно. Я не собираюсь жаловаться на жизнь, которая похожа на жестокую, долгую казнь. Может быть, я чем-то провинилась, не знаю. Но жаловаться не стану. Пусть мир иногда кажется мне отвратительным, но разве я лучше? Я - больная, уродливая старуха. Я ничем не лучше. Если всё, что существует, - справедливо, то я согласна любить всё это. Дарить любовь всему, что вижу, всему, всему, что в мире есть. Войди, мой друг, и сядь поближе. Какую ты принёс мне весть? Какие беды и печали в чужой далёкой стороне тебя ночами посещали в заполненном луною сне? и почему я так устала? и что случилось с головой?.. когда-то правду я искала - теперь мне нужен лишь покой.
Она снова опустила голову и замолчала.
- Правда никогда не приходит извне, - тихо возразил Николай. - Она стучится в наши сердца изнутри.
- Да. Теперь я это понимаю, - прошептала Амплитуда. - Снаружи нет ничего настоящего. И мне страшно. Мир слишком огромен.
- О, это нам только кажется. У нас достаточно силы, чтобы раздавить его, как таракана.
- Что же тогда останется?
Николай зажмурился. Амплитуда услышала дикий вой космического ветра, почувствовала неземной, пронизывающий холод тёмной, кромешной пустоты, уловила далёкие конвульсивные сигналы бедствия, посылаемые давно уже мёртвыми цивилизациями.
- Воистину блаженно сердце, которое может верить, надеяться и любить, - заговорил наконец Николай. - К сожалению, нам здесь не на что надеяться, не во что верить, и любовь наша никому не нужна. Мир может принять лишь жалость, самое низменное и эгоистичное чувство. Да и то только принять. А принять - не значит понять, понять - не значит раскаяться, раскаяться - не значит измениться, измениться - не значит очиститься. Амплитуда, этот мир безнадёжен. Никакая, даже самая святая, жалость не спасёт его...
- Наверно, мир потому безнадёжен, что в нём есть такие уродливые люди, как я, - проговорила Амплитуда, чуть дыша. - Таких невозможно любить, поэтому и нет любви. Каждый человек должен быть красивым. Я... недостойна жить.
Амплитуда в оцепенении замолчала и осторожно подняла голову. Николай смотрел на неё и улыбался такой небесной улыбкой, что глаза бедной женщины начали слезиться.
- Амплитуда Ермолаевна, вы - прекрасный человек, - тихо сказал он.
Тут Амплитуда заметила, что свет, которым были наполнены глаза Николая, померк. Сам Николай, превратившись вдруг в самого заурядного человека, стоял теперь перед ней, переминаясь с ноги на ногу. Он снова был сухим и вежливым горожанином, как и раньше. Амплитуда тоже молчала и лишь по инерции продолжала улыбаться. Всё, о чём они говорили после передачи ключей, стёрлось из её памяти. Всё кроме последней фразы Николая...
Она смотрела ему вслед, сжимая ключи в потном кулаке. Потом, будто в полудрёме, вернулась в дом и, лишь закрыв за собой дверь, поняла, что только что услышала первые добрые слова, сказанные ей за много-много лет её обречённой, безрадостной жизни. Амплитуда тяжело опустилась на стул перед остывшим чаем и последним куском бублика и вдруг заплакала. Странно, она никогда не плакала раньше, когда её оскорбляли дети и пьяные мужики, когда соседки распускали о ней бесконечные сплетни, когда каждый старался ей как-то напакостить. А теперь, когда, вроде бы, надо радоваться, слёзы так и катятся из глаз, сами по себе. Как странно...
Наплакавшись, Амплитуда Ермолаевна доела бублик и допила чай, затем медленно встала и, не переставая думать о визите соседа, пошла в спальню. Надо полежать, кости уже ноют от невыносимой нагрузки... Но что это? Амплитуде на какой-то короткий момент почудилось, что идти стало немного легче. "Одно доброе слово - и я словно помолодела, - подумала она. - Или мне это только показалось?.. И что там за звуки?" Амплитуда прислушалась и теперь уже чётко услышала громкое хлюпанье, шипение и клокотание: это долгожданная вода шла по трубам. Амплитуда Ермолаевна зашла в ванную и включила оба крана. Тут же полилась вода, сначала мутно-жёлтая от ржавчины, затем чистая и прозрачная. Настроение у Амплитуды сразу улучшилось, и она даже начала тихо петь, глядя на струю прозрачной воды, бьющей из крана. "Вот ведь, как мало надо человеку для счастья", - подумала бедная женщина, затыкая тряпкой дырку в ванне. Через пять минут она уже лежала в чуть тёплой воде. Бесконечная радость и наслаждение переполняли её.
На следующее утро Амплитуда Ермолаевна отправилась в дом соседа поливать цветы. Приближаясь к крыльцу, она снова почувствовала какую-то мимолётную лёгкость, и ещё к ней вдруг пришло странное предчувствие, что всё должно измениться, - такое захватывающее ощущение бывает у детей в канун новогодних праздников. Открыв дверь, она вошла в дом, и ей вдруг стало немного не по себе. Какая-то непонятная свежесть и лёгкость пронизывала её. Казалось, сам воздух в доме источал прекрасную и неиссякаемую жизненную силу. Переходя из комнаты в комнату с лейкой в руке, она всё больше и больше наполнялась надеждой, переходящей почти что в уверенность, что скоро должно случиться что-то волшебное.
Когда она вернулась домой, усталости почему-то не было. На следующий день она принесла из магазина продуктов и впервые за последние несколько лет сварила суп. Ещё через неделю она свободно ходила к колонке за водой, а через две недели, глядя в зеркало, впервые заметила удивительные перемены в своём облике. Жировые складки на лице быстро исчезли, морщины разгладились, да и на теле жиру стало заметно меньше.
Местные жители теперь с трудом узнавали её, по деревне шли слухи, что Амплитуда Ермолаевна занялась чёрной магией и скоро начнёт мстить односельчанам за нанесённые ей когда-то обиды. Её стали побаиваться.
Вскоре одышка прошла, сердце заработало, как мотор, молодая сила заиграла в теле, энергия забила через край. Амплитуда начала ходить в лес по грибы, сама посадила тюльпаны перед домом, утренняя зарядка вошла в привычку. Через месяц последние воспоминания о болячках и страданиях ушли в прошлое.
Однажды, подойдя к зеркалу, она в недоумении отшатнулась. На неё смотрела красивая, голубоглазая, светловолосая девочка, которой на вид нельзя было дать больше шестнадцати. Амплитуде понадобилось немало времени, чтобы узнать себя. Слёзы радости подступили к её глазам. Она, не отрываясь, рассматривала себя в зеркало целый день, то смеясь, то плача от счастья.
Как-то утром Амплитуда, как обычно, отправилась поливать цветы в доме соседа. Ей там давно уже всё было знакомо. Она чувствовала огромный прилив сил, неутолимую жажду жизни и сказочное, безграничное счастье каждый раз, когда переступала порог этого чудесного дома. Сначала она пыталась размышлять над этим явлением, объясняя его то воздушными потоками, приносящими чистый воздух, то каким-то особенным расположением дома, то ещё чем-то. В конце концеов Амплитуда поняла, что лучше не ломать себе голову и просто наслаждаться новообретённым здоровьем, пока есть возможность, ведь то, что легко приходит, может так же легко и уйти. Иногда после поливки цветов она часами просиживала в какой-нибудь из комнат на стуле, а то и просто на полу, чувствуя, как в неё вливаются потоки сильной, светлой, красивой, неземной энергии. О Николае она почти забыла и поэтому очень удивилась и даже слегка испугалась, застав его однажды сидящим за столом в своей кухне с таким простецким видом, как будто он никуда и не отлучался.
- Здравствуйте, Амплитуда, - сказал Николай, подавая ей руку. - Какая вы прекрасная!
Амплитуда Ермолаевна взяла протянутую руку Николая в свою и вдруг заметила в его глазах те самые искорки, которые она запомнила ещё с первой встречи. Она вспомнила всё: и тёплые слова, сказанные им тогда, и странное чувство родства, возникшее, когда он посмотрел на неё, и то, как она обожествляла его. Амплитуда поняла, что безумно любит этого человека (человека ли?) и также, как раньше, его боготворит, и вообще, ничего не изменилось с тех пор, ровным счётом ничего.
- Ничего не изменилось, - кивнул ей Николай, вставая. - Я всегда любил тебя.
- Милый, любимый мой! - Амплитуда бросилась ему на шею.
Неизвестно, как долго они сжимали друг друга в объятиях. Казалось, прошла вечность. Вечность встречи после вечности разлуки. Наконец их руки разжались Они медленно вышли на улицу.
- Каждый получает всего поровну, - сказал Николай. - Добра и зла, блаженства и боли, любви и страданий. Многие не видят добро, поэтому думают, что невинно наказаны. Оттого и безнадёжность, ненависть, неверие. Некоторые могут распознавать добро и умеют его ценить. Лишь единицы могут обратить зло во благо.
Яркое солнце выглянуло из-за облака. Николай посмотрел на него, не жмурясь, обнял Амплитуду.
- Милый, любимый... - повторяла счастливая женщина, крепче прижимаясь к дорогому телу. Они поцеловались.
Восходящее солнце озарило две сплетённые фигуры, искупало их в своих чистых, ласковых лучах. Когда долгий, сладкий поцелуй был окончен, Николай снова посмотрел на солнце, весело подмигнул ему и повернулся к Амплитуде.
- Ну что ж, полетели! - воскликнул он.
Они расправили крылья, поднялись над землёй и быстро полетели туда, где в золотистых лучах доброго, тёплого солнца сверкали и переливались нежные, словно сотканные из тончайшего ситца, перья утренних облаков. Николай и Амплитуда больше не жалели покинутого ими мира. Жалость навсегда осталась внизу. Они летели в страну, где всё прекрасно, потому что всё - настоящее.