- А давай, растопчем небо!!! - Небо серое, смотреть на него неприятно. Если поднять глаза - то оно будет висеть грязным полотенцем над головой. Если голову вниз опустить - век нестиранным, пыльным ковром стелиться под ногами в отражении многочисленных луж.
- Давай его топтать!!! - кричу я. Топаю, как капризный ребёнок, ногой. Во все стороны летят брызги. Одна из них попадает мне в левый глаз. - Фу, бля, мерзость. ТОПТАТЬ его!!! Ну же! Почему ты стоишь? Над нашими с тобой головами должно быть ясное небо! - С размаху прыгаю обеими ногами, брызг становится больше, некоторые из них с ног до головы обрызгали проходящую мимо бабушку.
- Ты чаво, пидорас, делаешь, эх, милиции на вас мало, эх, вот щас позвоню внуку в милицию, он тебе устроит. - На бабушке серый платок, плащ, цвет которого описать невозможно. Может когда то он был синим, хотя может и зелёным, но судя по тому, что старушка носит его по меньшей мере лет 20, цвет максимально приближен к градациям серого.
- Простите.
- Тоже мне, "простите", а чаво прыгал то, как юродивый? - любопытно интересуется бабушка.
- Да понимаете, вот небо. Оно серое, и куда не взгляни всюду серость. Я, вот, пытался под ноги только смотреть, да и там небо, оно от луж отражается. Я и не выдержал, вот, прыгнул, а вас не заметил вовсе.
- Ишь чаво захотел - в небо прыгнуть. Обувь то, небось, грязная, а в небо в грязной нельзя , ишь чаво захотел - Она постепенно удаляется и бормочет. - В небо - то ну никак в грязной , эх в небо....
Бабушка удалилась, оставив за собой какую - то многозначительную недоговорённость. Что имела в виду?
- Как ты думаешь, что имела в виду старуха, когда говорила про небо?
- Ну, что нельзя в грязной. Небо, может только кажется таким серым. Обман оптический, мало ли что мы видим. А на самом деле оно чистое, ведь если отбросить все тучи, облака, что за ними - небо. И чистое, как слеза младенца. Поверил бы бабушке, она старая. Ой, трамвай твой. До завтра.
- Пока. - Я целую свою девушку и нехотя влезаю в битком набитый трамвай. Не продохнуть. Пролетариат едет со смены. Хотя, видимо, кто с, а кто и на. В общем, народу очень много. Повсеместно воняет перегаром. Отважный кондуктор, самозабвенно орудуя локтями, как татарский хан требует с кузмичей денег.
- Кто ещё не оплатил проезд? Проездные предъявляйте. Оплачиваем проезд. - Взгляд у женщины сосредоточенный. Хищной птицей смотрит на полупьяных рабочих. Сумку с выручкой держит обеими руками, но постоянно протягивает руку за очередными капиталовложениями. Впечатление такое, будто, всем кондукторам в казематах Трамвайно - Автобусно-Троллейбусных депо делают специальную операцию и пришивают ещё одну конечность с целью поднятия эффективности их непосредственной деятельности.
- А что, проезд с понедельника восемь стоить будет? - Мужик в шапке из коже - заменителя на минуту отрывается от бутылки с пивом.
- Восемь, восемь. А ты чего захотел, цены растут, вот и проезд подорожал.
- Нет, Иваныч, но ты посмотри на это. Цены, бля, растут. Да, растут. А зарплату, нам Иваныч, хоть на копейку подняли? Правильно - ни хуя. - Лицо у человека коричневое.
- Не подняли и поднимать не будут. Но директор, слышал? Авто центр построил. А нам, значит, с голоду подыхать, а у меня, между прочим, жена больная. Где я ей на операцию 40 тысяч найду? Она уже третью неделю не встаёт, измучилась вся, хоть, бля, усыпляй как собаку. И усыпил бы, если б можно было, а она мне спасибо бы сказала ещё. - Глаза у Иваныча заблестели, скулы слегка подрагивали. Потом он тупо уставился в окно.
Из труб заводов валил чёрный, густой дым. Он поднимался высоко, и было трудно представить, чему же такому надо гореть, дабы производить такой дымище. Что - то химическое, наверно. Крематории, обычно, выдыхают белый, чистый дым. В независимости от того, каким человек был - плохим, или хорошим. Белый дым и всё тут. Может быть, если даже самого отвратного человека засунуть в топку, то его тело, пускай даже и мёртвое, проходя некую фильтрацию, даёт белый чистый дым. Проходит очищение страданием. А куда же девается душа? Вместе с дымом - в небо? Но она тоже должна быть чистой, ведь в небо в грязном нельзя.
- Я слышал, что в Голландии, или как там сейчас - Нидерландах. Там можно так.
- Что так?
- Ну, усыплять в смысле. Эвтаназия называется. Когда человек неизлечимо болен, тогда и обращаются - усыпляют.
Иваныч как - то странно посмотрел на собеседника.
- В Голландии, блин, тьфу! - Ему пришлось посторониться. Трамвай остановился, чтобы всосать в себя новую партию пассажиров, и Иваныч, хватая поручень, отошёл в сторону.
- Не богоугодное это дело. - Сказал дедушка, который стоял рядом и, видимо, слушал весь диалог сначала.
- Ты нам это, отец?
- Вам, вам. Говорю нельзя так, то есть как собаку. Отстрадать должен человек своё, чтобы чистым перед творцом предстать.
Лица у людей были озабочены. И даже те, кто улыбался, делали это одним лишь ртом, глаза хранили какую - то грусть и отпечаток хронической усталости. Уставали все и всегда. Возвращаясь с работы, они втягивались в свой, лично ими построенный мир. И даже не догадываясь о том, что мир этот, каким бы плохим или откровенно ужасным, он ни был, построили они своими силами, народ сетовал и плевался. Но правила этой реальности устанавливали тоже они, а ссылку опции найти крайне сложно. Вот и страдали.
- Эй, вы это куда прёте? - Лицо кондукторши наполнилось неподдельным ужасом.
- Так мы это, а как, по-вашему, его? Что, пешком что ли.
Вслед за ней удивились и пассажиры. В открытую дверь трамвая четверо плохо одетых мужчин пытались втиснуть гроб.
- Денег на машину нет, а до кладбища всего 2 остановки. За панихиду кое - как расплатились, а вот на машину денег не хватило. Надо же было покойного помянуть. А ведь какой человек хороший был. А, Семёныч, скажи, хороший, он человек был или нет? - Мужик посмотрел на Семёныча. На его грубом мужицком лице, оставляя за собой влажный след, прокатилась слеза. Он вытер лицо о плёчо ближайшего пассажира.
- Да, хороший человек был. Настоящий друг и на заводе все к нему хорошо относились, вот только денег на машину никто не дал.
- Дак, скинулись бы все вместе. - Не по погоде одетая женщина подняла голову и попыталась разглядеть лицо покойника.
- А никто не захотел, все говорят, что, мол, денег нету вообще.
- Так, прекратите это. Где это видано, чтобы покойных в трамваях перевозили. Трамвай, не катафалк. Эй, Зина, останови. - Кричит кондуктор машинисту. - Нет, на выход, сколько я, по-вашему, билетов должна отрывать?
- Так вы не волнуйтесь, мы за него заплатим, - сказал мужик.
- Это как это так - заплатим, он, что живой что ли?
- Ну, нет, тогда мы за него как за багаж заплатим.
- Как это, за багаж? - не унималась кондуктор. - Багажом предмет считается тогда, когда не больше 20 килограммов весит, а ваш товарищ, покойный, ну он - она прищурила глаз, будто пытается определить вес картошки, которую ей пытается продать торговец на рынке - нуу...не меньше, думаю, 80 кг, а это, граждане, уже груз.
- Ну, ничего святого у вас нет! - вмешивается сердобольная женщина. - Не дают по человечески дядьку в вечность отправить.
- Не богоугодное это, однако, дело, - влез в спор загадочный, в некотором роде, былинный дедушка. Борода ниспадала до пояса, на лице застыла какая - то всезнающая улыбка. Дедушка всё знает: он старый и умудрённый жизнью.
- Лады, говорите 80 кг, значит, это если по билету за каждые 20 килограммов, то, получается ещё 4 билета. Эй, Семёныч, есть у тебя ещё 32 рубля? - Мужик поворачивает голову, виском задевает ручку гроба и с раздражением щурится.
- Нет, мы же когда покупали, ну это, короче, нет денег, - с грустью в голосе сказал человек. Потом задумчиво окинул окружающее его пространство и, обращаясь ко всем пассажирам сразу, жалостливо проговорил. - Товарищи, тело человека, находящееся перед вами, когда - то было ударником труда, поэтом и художником.
- Вот, вот, и на заводе его все любили, вот, только денег, суки, никто не дал - печально сказал мужик.
- Товарищи, почтите память благороднейшего из живших на свете, дайте нам 32 рубля, дабы сопроводить тело его в путь последний.
- Как же, дашь вам. Деньги то, небось, все пропили, даже на трамвай вам, чернь, не хватает, - злобно прошипела толстая женщина.
- Да нет же, товарищи, нет же! Все деньги мы потратили на панихиду, это же вам не спичек коробок купить, а, сами знаете, какие зарплаты нынче.
- Они, всё врут, товарищи, не давайте им денег. Они, как только получат с нас то, что хотят, постыдники, так сразу покойника бросят - и в кабак. Знаю я их, - шипящая женщина была неумолима.
- Зря вы это всё. - Семёныч нерадостно посмотрел на пассажиров.
А потом и остальные участники процессии нерадостно посмотрели на пассажиров, стоявших и сидевших с такими глупыми лицами, что и неудивительным было бы, если кто - нибудь из них встал и, например, сплясал.
Процессия удалилась. Ехавшие в трамвае люди тут же забыли о случившемся, и стали обсуждать привычные, не выходящие за рамки их мирка, вещи. А Семёныч и другие, прогибаясь под тяжестью своей скорбной ноши, шли в сторону кладбища. Четыре товарища. Провожают пятого. Они недовольно сморкались, матерились и сжимали зубы.
- Слышь, Семёныч, а как ты думаешь, что бы совсем чистым перед творцом предстать, обязательно, процесс захоронения чистым быть должен?
- Всё чистым должно быть, старик. Пойдём, стемнеет скоро, а нам копать ещё...