В забытом доме, что стоит на круче,
Где ветер воет, словно сотня псов,
Живёт старик. Его глаза - как тучи,
А руки знают тяжесть всех грехов.

Он кукловод. Его игрушки - люди,
Что не смогли сбежать из лап тоски.
Он их нашел в покинутом этюде,
Сшивая нитью мертвые виски.

Он пришивает к векам паутину,
Соломой набивает им живот.
И в каждый рот, разорванный наполовину,
С улыбкой жуткой свой приказ кладет.

Они сидят в ряду на старой полке,
Улыбки замерли, как по зиме на речке лёд.
Их души - те стеклянные осколки,
Что он сложил в свой жадный рот.

Вчера он сшил красавицу-невесту.
Ей вместо сердца положил клочок 
Того письма, что бросил ей на месте 
Ее возлюбленный - презренный дурачок.

Старик шептал: "Теперь ты не заплачешь.
Твоя любовь - лишь пепел, прах и дым.
И жизнь твоя, что ничего не значит,
Уйдёт за мной, за замыслом моим".

Он взял иглу, тончайшую и злую,
И в ткань ее руки вонзил прокол,
Чтоб вечно там, на полке, неживую,
Хранила боль, что он ей в сердце вплёл.

И за окном, где стонут тучи низко,
Вдруг вспыхнул свет, послышался удар.
То не гроза. То был в окне, так близко,
Её жених, спешивший на пожар.

Он шёл за ней, покинув мир проклятый,
Чтоб вырвать жертву из коварных рук.
Но кукловод смеялся. Он, горбатый,
Низвергнул их в пучину диких мук.

Невеста встала. Руки подняла,
Не чувствуя ни страха, ни вины.
И в этот миг, что поглотила тьма,
Она воткнула в грудь ему свои шипы.

Старик кивнул. Окончена игра.
Ещё одна душа осела в нём.
Навек потухла яркая искра,
Упал жених, пронзённый мёртвым сном.

И кукловод, довольный, не спеша,
Взял куклу-жениха, чей взор окутал мрак,
Он сшил его с любимой рванным шрамом
И нарядил в прогнивший старый фрак.

Он посадил их рядом, в ряд, на полку,
Соединив их руки паутиной сна.
Так миновали месяцы и годы,
Осталась лишь немая тишина.