Надрывный, почти яростный окрик будто плетью хлестнул по ушам.
- Хельга! Ты ещё здесь?!
- Что... - она стала оборачиваться, хотя сердце уже рванулось к горлу, почуяв, угадав.
- Едут! Там!..
Она едва успела уловить, куда махнула рука в тёмном рукаве, и уже летела туда, отшвырнув кувшин - гулкий плеск за спиной, стук глиняного дна о край колодца... Хельга стрелой промчалась через двор, подхватила подол на бегу, отчаянно вертя головой. Женщины со всего селения бежали к восточной окраине, спотыкаясь, распихивая друг друга локтями, крича и ахая с отчаянной, спирающей дыханье надеждой. Хельга рванулась вперёд, задрав юбку до самых колен, меся ногами вязкую землю. Один башмак слетел, но она даже не пристановилась - и достигла места одной из первых, хоть и поздно спохватилась. Рухнула животом на низкий плетень, впилась глазами в кайму леса, от которой мучительно медленно двигался с десяток человек.
Хотя это они с расстояния люди, большинство - вблизи-то всё не так. Вблизи только двое или трое из них... и пусть там будет мой Кристиан, боги, пусть, пусть, пожалуйста!
Рябая мельничиха Эмма тяжело дышала рядом, повиснув на плетне всем телом. Хельга слышала, как она рыдает - тихо, задушенно. Она всегда прибегает первой, даром что толстая, как вол. Столько лет уже ждёт свого Георга... Пятнадцать? Или двадцать? Хельга не помнила, как его забрали, и помнить не хотела. И думать, что будет мчаться на восточную окраину вот так, задыхаясь на бегу и думая: только бы! только бы!! - ещё двадцать лет... тоже не хотела.
Колонна приближалась медленно: тройка пеших брела шатко, всадники позади не подгоняли, будто желая ещё больше помучить женщин, столпившихся на границе селения. Будь их воля, они бы кинулись навстречу, чужаковским коням под копыта - да нельзя... Запрещено, бог весть почему: надо стоять за плетнём и дрожать, пока они не приблизятся достаточно, чтоб можно было разглядеть фигуры пеших мужчин, узнать знакомые черты... по походке уже не узнать никак - она всегда у них меняется. И если бы только она...
Ингрид стояла у другого конца ограды. Хельга чувствовала её взгляд, хоть он и не был обращён на неё - просто смотрели они в одну сторону. И думали об одном и том же. И были родными в этом. Сейчас.
- Там есть мой Морриг? - слабо вскрикивала подслеповатая Эрика, местная швея, хватая соседок за холодные руки. - Есть? Вы видите? Скажите! Есть?
Моррига не было. И Кристиана тоже. Хельга поняла это и мгновенно словно гору с плеч уронила. Выпрямилась. И спокойно следила, как колонна подходит всё ближе и ближе. Хоггард-кузнец, Ульрих-кожемяка и сапожник Ларт - все трое уже почти старики. И пять чёрных силуэтов над ними - силуэтов, на которые никто не смотрел.
Мужчины подошли к плетню вплотную, ступили в распахнутые настежь ворота - сдвоенный женский крик, рыдания, истерический смех, некрасивые звуки смачных поцелуев. И молчание. Двух десятков женщин - и седого Хоггарда, одиноко стоявшего в стороне от собратьев по возвращению и в растерянности оглядывавшего толпу.
Женщины потоптались ещё немного, потом стали расходиться. Хельга подошла к Хоггарду. Тот поднял на неё выцветшие глаза в почерневших впадинах. Хрипло спросил:
- Давно?
- Года два уже, - ответила Хельга и, помолчав, добавила: - До самого последнего дня ходила. Мы думали, она и помрёт тут, у плетня...
Кузнец молча кивнул. Замешкался, будто забыл, в какой стороне находится родной дом - да и мудрено ли, за восемь лет... Потом побрёл вглубь селения. Хельга смотрела ему вслед и думала: а я дождусь тебя? Дождусь? Или ты вот так же немощным слепцом побредёшь по дороге к дому, из которого тебя забрали три года назад... забрали у меня...
Она почувствовала на себе взгляд и подняла голову.
Четверо чёрных всадников без единого звука развернулись и поехали прочь, к лесу.
А один остался.
И смотрел на неё.
Это было невероятно, уму непостижимо. Трактир пустовал, но снаружи, за воротами, столпилась едва ли не вся деревня. Хотя они боялись, очень. Хельга, если бы могла выбирать, не пришла бы сюда. Её не мучило любопытство, отнюдь. Она знала, что от этих глупо ждать добра.
- Обслужи, - процедил Гунс и сунул ей в руки бутылку. Липкая, в соломенном чехле. Старейшее вино из закромов вытянул. Ну ещё бы - такой гость.
"Почему я?" - хотела спросить Хельга, но не успела - хозяин подтолкнул её к столу, за которым молча сидел чужак.
Она подошла, поклонилась, поставила бутылку. Уткнула взгляд в пол, ожидая заказа.
Но чужак молчал. Хельга вынудила себя поднять глаза. Он снова смотрел на неё - как тогда, у плетня. Узкие щели чёрных, как смола, глаз на странном белом лице, невнятном, будто речь больного, и зыбком, как поверхность воды на ветру...
- Может, изволите чего? - пересилив себя, выдавила она. И едва не вздохнула от облегчения, когда чужак отрицательно качнул головой. Хельга присела в неуклюжем поклоне, попятилась к стойке. Сквозь дверной проём она видела толпящихся односельчан: народ шушукался, качал головами, ахал - так по-бабски. Да тут и были почти одни только бабы, и ещё старики - те, кого эти вернули полуживыми, и те, кого в своё время побрезговали забрать.
- Умница, - шепнул Гунс. Хельга отмахнулась передником, показушно засуетилась у полок. У неё дрожали губы, и она была рада, что никто этого не видит.
Взгляд чужака по-прежнему жёг ей лопатки.
Скрежет отодвигаемой скамьи будто ножом разрезал отдалённый гул голосов. Люди смолкли.
Загремели тяжкие шаги, перемежаясь звоном шпор.
Хельга стояла спиной к нему, теперь у неё тряслись и руки.
Хлопнула входная дверь.
- А глазищи-то какие! Глазищи! Будто на вертел тебя насаживают!
- Ну ты дура, ты в глаза ему смотрела?! Это ж верный сглаз!
- Сама ты дура, какой от оборотня сглаз? Если не загрыз, так теперь уж что...
- А про коня его слыхали?
- Что?
- Сено жрать отказался! А как мясца ему сырого кинули - так мигом...
- Ага, ещё бы человечинки - совсем бы хорошо...
- Что ему надо-то было?
Хельга молча наматывала верёвку на ворот. Ворот скрипел, ведро раскачивалось, поднимаясь из сырой пропасти. Скрип-скрип. Мышцы на руках Хельги напрягались и расслаблялись, в такт ударам сердца: раз-два... скрип-скрип...
- А одежка-то у него не шерсть и не лён. И не бархат какой. Бесовское...
- Ты что, щупала?
- Он мимо меня прошёл. У ткачихи, дорогуша, на такое глаз намётанный...
- А меж ног ты ему не приглядывалась?
Бабы заржали - дружно, испуганно. Они болтали без умолку весь день, с того мгновения, как чужак молча вышел из трактира, ничего не взяв. И какую же ерунду болтали...
Хельга нажимала, ворот скрипел, будто стонал.
- А глазёнки-то у него всё же это, ничего... ясные!
- Так что ж ты его на сеновал не позвала? Нечасто случай выпадает, с этим-то, а?
И снова - взрыв истеричного ржания. Господи...
Дно полной кадки стукнулось о край колодца.
- А ну заткнитесь, дуры! - свирепо бросила Хельга. - Вы что, совсем ума лишились, сколько его там было?! Он же из этих! Это бес, укравший наших мужей, наш покой! А вы только и думаете о том, каков он без штанов!
Бабы ошарашенно примолкли. Потом захихикали.
- А что, Хельга, ты-то его ближе всех видела. Как он на тебя смотрел? А?
- Никак, - отрезала она. - Вовсе не смотрел.
- Ну-у, сама-то уже три года без мужика...
- Конечно, кто на неё позарится-то, - обронила толстощёкая повариха Роза. Муж Розы лишился ноги на одной из старых войн, а потому, когда проклятые чужаки стали забирать в услужение человеческих мужчин, остался с ней, в её доме, её постели.
Хельга остановилась. Поставила ведро на землю. Развернулась, молча подошла к Розе. Та побледнела, попыталась приподняться, не зная, чего ждать. Хельга опустила голову, вытянула шею и смачно плюнула в ведро поварихи, стоявшее у той меж ног.
Бабы онемели; Хельга успела подобрать своё ведро и пройти несколько шагов, прежде чем они разразились бранью. Пусть их. Дуры же...
Только дойдя до края колодезной площади, Хельга увидела Ингрид. Та стояла на обочине, с пустыми вёдрами. Её сын, мальчик пяти лет, увидел Хельгу и тут же спрятался за юбку матери. Та не глядя обхватила рукой его светловолосую голову.
Хельга смотрела ей в лицо ещё какое-то время, потом отвела взгляд и побрела дальше.
Её дом - вернее, их с Кристианом дом - стоял на окраине, так что воду таскать было далеко, и Хельга всегда успевала выдохнуться. Она поставила ведро в сенях, вошла в горницу, придерживаясь за стену, с опаской опустилась на скамью, тронула ноющую поясницу, с мукой думая, что в ближайший час ну никак не поднимется...
И взметнулась на ноги мгновением позже, лишь только увидела чёрного чужака, сидящего за её столом.
Он сразу встал и шагнул к ней.
Хельга вскрикнула, отпрянула, упёрлась спиной в стену. Вскинула руки, зажала пальцами глаза, по-детски надеясь, что, когда она откроет их, он исчезнет. Ходили слухи, что тот, кто долго смотрит на чужака, начинает видеть его настойщий облик. Однако когда твёрдая рука взяла её запястье, оторвала ладонь от лица - Хельга поняла, что люди всё же врут. У него по-прежнему было обычное лицо. Человеческое, да. Хотя нет - лицо твари, не очень умело прикидывающейся человеком.
- Молчи, - сказал чужак. - И слушай меня. Ты хочешь вернуть своего мужчину?
Голос у него был сиплый, с присвистом, со странными звуками меж слов - человеку такого никогда не выговорить. Речь твари, прикидывающейся человеком... не очень умело.
Но это уже не имело никакого значения, как и могильный холод, которым веяло от прижимавшегося к ней тела - важно было, что он сказал. Ноги Хельги подкосились, она рухнула обратно на скамью, вскинув лицо с широко раскрытыми глазами.
- Что? - прохрипела она.
- Ты хочешь вернуть своего мужчину?
- Да... Да! - силы вернулись в пересохшее горло, и она уже могла кричать, и кричала: - Да! Да, хочу!
- Он вернётся к тебе, - сказал чужак, глядя на неё глазми, в которых плавали пятна жжёной смолы. - Если ты повесишь на сосне того, кого ненавидишь больше всех на свете.
Хельга на миг онемела. Потом слабо мотнула головой, почти уверенная, что ослышалась.
- Ч-что... что вы сказали?..
- Он вернётся к тебе. Если ты повесишь на сосне того, кого ненавидишь больше всех на свете.
Слово в слово повторил. Будто наизусть. Или будто знает совсем немного фраз на её языке - только эти.
Он просто смотрел на неё, не собираясь ничего объяснять. Хельга какое-то время глядела ему в глаза, потом потупилась. Никогда она не слыхала, чтобы чужаки приходили к соломенным вдовам и заключали с ними сделки... да ещё такие... странные...
- У тебя есть время до ночи, - сказал чужак и вдруг, рывком наклонившись, зажал ей рот с такой силой, что Хельге показалось, будто у неё вот-вот хрустнет челюсть. Она хотела зажмуриться, но вместо этого лишь распахнула глаза шире, не в силах вынырнуть из мутного белого лица, такого обманчиво человеческого.
- И молчи, - проговорил он.
Она кивнула, но он уже отпустил её и шёл к выходу. Мгновение Хельга сидела, не в силах пошевелиться, потом снова вскочила и крикнула:
- Кто вы?
Чужак обернулся. И сказал - без тени улыбки:
- Можешь считать меня дьяволом.
Кого я ненавижу... кого я больше всех ненавижу?
Она знала ответ на этот вопрос. Давно уже знала. Просто думала об этом не как о ненависти. Как о чём-то другом. А теперь - да не всё ли равно? Верёвку она намотала на руку, от запястья до локтя. Идти пришлось через всю деревню, и Хельге не хотелось привлекать лишнего внимания. Впрочем, бабы у колодца её увидели и громко забранились, но она даже не обернулась.
Если чужак сказал правду, то ещё до ночи она увидит своего Кристиана, а больше её ничто не заботило. Никогда.
Домик Ингрид тоже стоял на отшибе, только с другой стороны. Она перебралась туда после смерти родителей, и это было её решение - хотя чего только Хельга потом не натерпелась, слушая упрёки в том, что-де мало того что мужа у хорошей женщины увела, так ещё из дому бедняжку выгнала. Кристиан говорил, чтобы она не смела слушать этих дур. Она и не слушала. Тем более что сама Ингрид ничего не говорила. Вообще. Ни об этом, ни о другом... даже когда у неё родился сын. Сын Кристиана. Она и этого не говорила, да и начало беременности как раз совпало с разрывом, но... всё было ясно без слов. При одном только взгляде на этого мальчика. Губы, волосы, глаза - всё отцовское. Кристиан ходил потом к Ингрид один раз. Долго сидел. С тех пор только приносил деньги и игрушки для мальчика, которые сам выстругивал из дерева. Получалось красиво, затейливо. Ингрид раскрашивала их разноцветной глазурью, и ни у одного ребёнка в деревне не было таких игрушек. Кристиан потом смотрел на своего мальчишку, возящегося с ними в пыли - издалека, - и улыбался. И Ингрид улыбалась тоже.
А Хельга смотрела на них и ненавидела, ненавидела.
Боже, как же она её ненавидела. За эту разноцветную глазурь.
А когда Кристиана забрали, разумеется, по деревне пошёл шумок: дескать, божья кара. Хельга, и без того не особо дружившая с соседками, рассорилась с ними вконец. А Ингрид всё так же молчала. Только теперь всякий раз прижимала к себе мальчика, стоило Хельге пройти мимо. Будто боялась, что отнимет. А ей... ей почти хотелось. Он ведь так похож на Криста... как же похож. И улыбка теперь такая же. Одними только уголками губ. А бабы довольно кивали: всё верно, украла мужика, вот и у тебя его теперь украли. А бедняжка Ингрид как была при белокуром красавчике, так и есть. И всем поделом.
Говорили они так и хихикали, а Хельга молча стискивала немеющие губы.
И теперь она ненавидела не Ингрид. Во всяком случае, не её одну.
Ингрид работала в поле и всегда брала ребёнка с собой. Раньше у самой юбки держала, ни на шаг в сторону. А теперь - три года уж прошло, подрос малый, да и сколько можно? - сажала на самом краю поля, только изредка бросала взгляд. Стоял июль, солнцепёк, некошенная рожь - по пояс. Было совсем нетрудно подкрасться со стороны, схватить ребёнка, накинуть на голову подол, заглушив крик. Ингрид скоро обнаружит пропажу, но ведь до соснового бора, что с другой стороны поля, сто шагов от силы.
В бору было темно и прохладно, хвоя хрустела под ногами, и пахло древесной смолой. Мальчишка глухо кричал и бился, но совсем слабенько - крепкие руки Хельги, три года таскавшие воду то домой, то в Гунсов трактир, удерживали его без труда. Содрав обмотанную вокруг предплечья верёвку, Хельга накинула петлю на щуплую детскую шею, затянула со всей силы, душа крик. Лицо мальчика покраснело, он вцепился в верёвку пальцами, отчаянно таращась на тётушку Хельгу, с которой жил папа, но которую матушка наказывала уважать, что бы там ни болтали соседские мальчишки... Хельга поволокла сына Кристиана по земле, как щенка, оглядываясь в поисках дерева с достаточно низким суком.
Такое дерево в поле зрения нашлось лишь одно, и под ним стоял чужак.
Тот же или другой - Хельга не сразу поняла. На миг ей показалось, что он и был этой сосной - прямой, чёрный, неподвижный. Здесь, в полумраке, он казался человеком ещё меньше, чем прежде. И Хельга вдруг подумала - впервые, должно быть - а кем же всё-таки были эти существа, с лёгкостью поработившие её народ и теперь так же легко вынуждающие её убить сына человека, которого она любила.
Руки, стискивающие верёвку, дрогнули, потом сжались крепче.
- Ну, вот он, - с вызовом проговорила Хельга. - Вот тот, кого я ненавижу больше всех на свете. Что ты смотришь? Разве не это ты мне велел?
- Я сказал, твой мужчина вернётся к тебе, если ты...
- Помню! - нетерпеливо перебила она: её раздражало это монотонное повторение. - Уговор всё ещё в силе?
- Да.
- Ну так не стой на пути, - сказала Хельга и, размахнувшись, захлестнула верёвку на нижней ветке.
А натянуть не успела.
Ингрид бежала к ней - так, как бежала, должно быть, к восточному плетню этим утром, и много-много раз до того; так, как бежала сама Хельга... хотя нет. Нет, вовсе не так Хельга бежала. С безумием в глазах, с пеной на губах, сбиваясь временами на четвереньки, навстречу возлюбленным мужчинам не бегут. Так бегут только к детям, которым грозит опасность.
- Неееееееет! - кричала Ингрид: дико, страшно, с чудовищной мольбой с перекошенном лице. Хельга стиснула зубы, бросила взгляд на застывшего у сосны чужака.
Говоришь, ты дьявол? Ну так мне плевать.
И затянула петлю.
Ингрид кинулась вперёд, то ли в прыжке, то ли в немыслимом полёте, и в тот же миг что-то просвистело у Хельги над головой, а потом позади рухнуло тело, сорвавшееся с верёвки. Ингрид подползла к сыну на коленях, рыдая в голос, стала стаскивать петлю, врезавшуюся в нежную детскую кожу. Мальчик слабо дёргал руками и ногами, всхлипывал, мотал головой, разбрызгивая слёзы, жуткая синева понемногу сходила с его лица.
Хельга медленно обернулась.
Ингрид подняла голову.
Они смотрели на чёрного чужака с перетекающим из маски в маску лицом, в его глаза цвета сосновой смолы. И были родными в этом. Сейчас.
- Кристиан... - сказала Ингрид.
Он молча взглянул на неё.
Хельга сделала шаг назад. И смотрела. Смотрела, смотрела, пытаясь стать родной с нею, с матерью ребёнка, которого она только что хотела убить - в этом, именно в этом... увидеть. Увидеть, как она... Узнать...
Чужак прошёл мимо застывших женщин, подобрал с земли нож, отёр его полой плаща, сделанного из бесовской ткани, сунул в ножны.
Посмотрел Хельге в лицо. Зыбкими, текучими, такими чуждыми глазами.
- Что же... что же они с тобой сделали, - сказала Хельга.
Он опустил густые, жёсткие - всё те же - ресницы - и ответил:
- А с тобой?
Хельга улыбнулась. Уголками губ, как научилась у него. Усмехнулась - слабо, нерешительно. Потом ещё раз. Вздохнула.
Наклонилась к сидящей на земле Ингрид, взяла конец верёвки, потянула; шершавая пенька поползла с тела мальчика, будто гадюка, в последний миг отказавшаяся от добычи.
Хельга подошла к дереву, на ходу сплетая удавку. Накинула её на шею, полезла по стволу вверх, обдирая ладони о кору, липкую от смолы. Добравшись до нижней ветки, закрепила верёвку. Потом прыгнула вниз.
Она не запомнила последнее, что увидела, потому что всё это время была слепа.
Мальчик плакал, пряча лицо в материнском переднике. Ингрид гладила его по голове, не сводя мокрых глаз с тела, слабо покачивающегося на нижней ветке сосны.
- Вот и всё, - прошептала она.
- Да, - сказал Кристиан.
Он подошёл к дереву, снова достал нож, обрезал верёвку. Бережно обхватил тело Хельги, и она повисла на нём, обвивая руками его шею, так, как сделала бы, если бы была жива.
- Прощайте, - сказал Кристиан.
- Что?! - Ингрид побелела, ребёнок умолк. - Но ведь... ты же... ты... разве ты ничего не понял?!
- Это ты не поняла.
- Она хотела убить нашего сына! Ты же видел! Ты сам остановил её!
- Она убила того, кого ненавидела больше всех на свете. Она умела ненавидеть.
- Но я же... мы же... любим тебя, Крист... мы тебя... так долго...
- Она умела ненавидеть, - повторил Кристиан. Размеренно, равнодушно. Будто наизусть. Или будто знает совсем немного фраз на её языке - только эти. - Там, где я теперь, это важно. Она выполнила условие.
- Это несправедливо!
Кристиан подхватил тело Хельги, взвалил на плечо. Её волосы заструились вниз, к его сапогам.
- Там, где я теперь, это справедливо, - сказал он.
Ингрид сидела, судорожно стискивая в объятиях сына, и смотрела, как чужак, не сгибаясь под тяжестью своей ноши, идёт вглубь бора, в сгущающуюся тьму.
А тот, кто был для неё чужаком, улыбался одними только уголками губ.