Осиновский Александ Александрович : другие произведения.

Судное Воскресение или Возвращение в Эдем

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


АЛЕКСАНДР ОСИНОВСКИЙ

  

СУДНОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

   или

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЭДЕМ

Притча

  
  
  
   Татьяна Ивановна проснулась в половине седьмого от необычай­ной тишины за распахнутыми окнами. Обычно в это время на деревьях, кроны которых совсем близко подступали к окнам, вовсю щебетали птицы и убаюкивали ее, навевая легкие воскресные сновидения. А сейчас в ней нарастала какая-то неясная тревога. И даже мелкая дрожь пробегала по всему телу. Потом вдруг с ужасом подумалось, что на кухне не выключен газ, и вся ее семья им уже отравлена. Холодная испарина вмиг покрыла все ее тело. Татьяна бросилась на кухню, но там все было в полном порядке. Однако ощущение чего-то включенного не покидало ее. Странно! Телевизор, радио­приемник, утюг, свет -все было выключено. Только по-домашнему уютно урчал холодильник, да потихоньку отбивали секунды электрон­ные часы. И еще Татьяна заметила, что в ее ушах низко-низко и монотонно гудит, не влияя, однако, на ощущение полной, неопреде­ленно угнетающей тишины.
   "Заболеваю я, что ли?"- подумала Татьяна, направляясь в спальню. Там она увидела, что ее муж лежит с открытыми глазами, и спросила рассеянно:
   - Ты что это так рано проснулся?
   - Да вот, понимаешь, вдруг стало почему-то беспокойно на душе. Будто я вчера чего-то важного не сделал. Может, гараж не запер? А?
   - Успокойся. Я сама видела, как ты его запирал. А в ушах у тебя не гудит?
   - Гудит. Звук низкий-низкий. И страх какой-то нарастает.
   По спине у Татьяны Ивановны пробежал неприятный холодок.
   - Ты что побледнела, Тань?
   - Ваня, мне тоже страшно и в ушах гудит. А еще показалось, что у нас газ всю ночь в квартиру шел.
   - Странно! Ты потому и на кухню бегала?
   - Да!
   - Хм! Это любопытно. А дети? Спят?
   - Ой! А я и не посмотрела!..
   Татьяна вскочила с постели, выбежала из спальни и на цыпочках подошла к детской. Из-за двери доносилось тихое всхлипывание. У Татьяны Ивановны оборвалось сердце, и всю ее с головы до ног окатила новая волна страха.
   - Светочка! Что с тобой? Почему ты плачешь? - спросила она срывающимся шепотом, подходя к постели шестилетней дочери.
   - Бабушку жалко. Зачем она умерла?
   - Доченька! Но ведь бабушка уже давно умерла. Целый год про­шел.
   - Ну и что! А я хочу, чтобы она была живая.
   - Увы, Света. Это невозможно. Успокойся и спи. И бабушку во сне увидишь. Спи! Рано еще.
   - Да, уснешь тут. В ужах жужжит. Что, у нас в комнате жуки летают?
   У Татьяны Ивановны опять по телу пробежали мурашки.
   - Господи, и у тебя жужжит? А у Инги?
   Она порывисто обернулась к кровати старшей дочери. Инга как раз в этот момент открыла глаза и произнесла по-взрослому озабочен­но:
   - Да, мама! У меня тоже жужжит. И про бабушку я тоже думала.
   Мама растерянно опустилась на краешек Светиной постели.
   - Что с нами происходит? Ваня, поди сюда!
   На пороге детской появился Иван Васильевич.
   - Я слышал ваш разговор. Это действительно как-то насторажи­вает. И у меня перед глазами стоят сейчас мои покойные родители. Какая-то немотивированная тревога возрастает в душе. Предчувствие, что ли, чего-то? Этот гул в ушах... У всех... Тань! Может быть, мы чем-то отравились за ужином?
   - О чем ты говоришь! Я вчера вообще не ужинала. А ты ел совсем не то, что ели дети. Так что...
   - Да, пожалуй.
   - Это какая-то заразная болезнь, Ваня! Где ж мы ее подцепили? Мне страшно. Надо что-то делать! Дети, как вы себя чувствуете? Что-нибудь у вас болит? Ну-ка ваши лбы? Холодные! Слабость есть? Горло? Животы? Ну? Где? Что?
   - Да успокойся ты, мама!- сказала Инга и села на кровати. - Ничего у нас не болит. Просто нам всем немного страшно. Как в сказке. Потом все пройдет.
   - Ну, доченька! Ты у нас такая мудрая для своих десяти лет! Хорошо бы, если как ты говоришь...
   - Так и будет! - поддержал Ингу отец. - Хотя, надо сказать, довольно жутковатое чувство. Это, наверное, от необычайной тишины. Надо же! Даже птицы не поют! Поэтому какой-то гул и слышен в ушах. Только в ушах, а не на самом деле, я думаю.
   - Вот в том-то и дело, что не на самом деле. Был бы на самом деле гул, то, может, и не страшно бы было. Нет, мы таки точно заболева­ем... Но чем? Что за болезнь такая?
   - Таня, тебе надо выпить чего-нибудь успокоительного. Нельзя же так! Возьми себя в руки.
   Но и сам Иван Васильевич чувствовал во всем теле мелкую не­приятную дрожь, будто у него ни с того ни с сего поднялась темпера­тура.
   Коротко звякнул дверной звонок. Татьяна Ивановна вздрогнула и побежала в прихожую. Через глазок увидела соседку Ольгу Дмитриевну и поспешно ей открыла.
   - Оля! Что-нибудь случилось?
   - Ой, извините, что так рано. Но я просто места себе не нахожу. Мои все в деревне. А мне вот теперь кажется, будто с ними там что-то произошло. Страх какой-то в меня засел и мучает. И дозво­ниться не могу. Ни по мобильнику, ни по городскому. Может, я от вас попробую?
   Растерянный вид Ольги Дмитриевны еще больше расстроил Татьяну Ивановну.
   - Да, конечно, Оля, конечно! Проходи, звони. Только, знаешь, необъяснимый страх появился и у нас у всех.
   - И у вас?
   - И у нас!
   - Боже мой! Выходит, это что-то общее для всех нас? Что же это? И откуда? И где? В доме? В нашем микрорайоне? Или во всем городе? Может, что-то уже происходит вокруг нас, а мы ничего не знаем? Вы не включали телевизор или радио?
   - И то правда! - встрепенулся Иван Васильевич. - Что же это мы? Сейчас, дорогие мои, сейчас!
   Он включил телевизор, и на экране появилась популярная веду­щая программы новостей Центрального телевидения. Ее обычно бесстрастный голос сегодня зву­чал до дрожи взволнованно.
   "...атмосфера задерживает губительные для жизни лучи высоких энергий, приходящие на Землю из Космоса. Но озоновые дыры в стра­тосфере и вредное тропосферное накопление азота нарушают экологию околоземного пространства. Как утверждают ученые, нам это грозит многими неприятностями. Возможно, сегодняшнее экстраординарное явление - из их числа. Можно предположить, что до поверхности Земли долетели некие частицы, пока еще неизвестные науке, кото­рые и вызвали такую странную реакцию у землян. На этом пока все. Но не выключайте ваши телевизоры. Ждите новых сообщений".
   Мягкие волны классической музыки наполнили гостиную. В ее ритмах на экране телевизора вспыхивали яркие краски компьютерного цветового сопровождения. Обычно такая игра музыки и цвета завора­живала Татьяну Ивановну, но сегодня она смотрела на экран рассеян­но.
   - Надо же! Даже рекламы не дают. Значит, дело серьезное. Но я пока ничего не поняла. Может быть, речь идет о чем-то другом?
   - О другом? Тогда что же происходит с нами? - отозвалась Ольга Дмитриевна и положила телефонную трубку на базу. - Не отвечают мои.
   - Ну что ты так переживаешь? В лес за ягодами ушли. Другие де­ла... Мало ли! - не совсем уверенно стала успокаивать ее Татьяна. - Сами позвонят, вот увидишь.
   - Да, пожалуй. Пойду я. Вдруг и вправду позвонят по городскому, а меня дома нет.
   Ольга Дмитриевна тяжело встала и направилась к выходу. Татьяна Ивановна пошла следом, чтобы закрыть за нею дверь. А Иван Васильевич тем временем принялся перебирать каналы кабельной сети в поисках дополнительной информации к только что услышанному. Но повсюду была только музыка.
   - Во дела! Только нам "Лебединого озера" и не хватает! - попы­тался пошутить Иван Васильевич, намекая на времена ГКЧП. - Неужели действительно случилось что-то серьезное?
   - Ваня! У меня предчувствие такое, что случилось. Что же делать?
   - Не паникуй пока! Паника, она до добра не доводит.
   Он снова нажал первую кнопку пульта управления. И вовремя: музыка там оборвалась, и на экране появилась прежняя ведущая.
   "К нам поступают многочисленные звонки с требованием повторить уже имеющуюся информацию об аномальном явлении, возникающем сейчас повсеместно, распространяясь с востока на запад. Первые сведения к нам на телевидение поступили сегодня ночью. Наши корреспонденты позвонили с Камчатки и сообщили о странной растерянности и безотчетном страхе, возникающем у людей с восходом солнца. Аналогичные чувства испытывают и сами корреспонденты. Затем раздались звонки из Японии, где жители городов и сел сегодня с раннего утра охвачены совершенно необъяснимой паникой. Позже последовательно стали поступать сообщения из Якутска, Омска, Новосибирска, Челябинска, пока с рассветом эта фантастическая волна беспокойства и страха не обрушилась и на нашу столицу.
   В настоящий момент все телеграфные агентства разносят по миру весть о невиданной аномалии. На американском континенте еще ночь, но населяющие его народы уже взбудоражены надвигающейся неясной опасностью. Во многих регионах земного шара отмечаются случаи под­нятия по тревоге вооруженных формирований и стихийные волнения городского и сельского населения.
   Сегодня рано утром состоялся телефонный разговор Председателя пре­зидентского Совета Союза Независимых государств с президентом Соединенных Штатов Америки. Главы великих государств заверили друг друга в том, что возникновение атмосферы страха на планете на этот раз никак не связано с какими-либо акци­ями военного характера, периодически предпринимаемыми обеими сторонами. Никаких локальных войн на планете сейчас нет. Однако надо сделать все, чтобы случайные военные конфликты не возникли между третьими странами, из-за которых весь мир мог бы затем ока­заться втянутым в пучину Третьей Мировой войны. Президента­ми, как главнокомандующими своими Вооруженными силами, отданы приказы всеми доступными средствами гасить в войсках вспышки нега­тивных эмоций. Особенно это касается войск стратегического назна­чения и систем управления противовоздушной обороны".
   После короткой паузы ведущая объявила:
   "Внимание, дорогие телезрители! Через несколько минут перед вами выступит Председатель Президентского Совета Иван Васильевич Конюхов. Кабинет главы объединенных государств будет включен без дополнительного объявления".
   Из телевизора вновь полилась приятная музыка, сопровождаемая на экране феерией красок и форм.
   - Как красиво! - сказала Татьяна Ивановна и глубоко, прерывис­то вздохнула. - А душу не радует. Вот ведь беда-то! Раз уж твой главный тезка собирается выступить в такую рань, то дела наши не­важны.
   - Да что он знает, наш Иван Главный?! Он такой же человек, как и мы все. Вот и решил обратиться к нам. Чтоб самому на душе легче стало.
   - Не скажи! Он все-таки глава великого государства и должен знать больше, чем мы с тобой.
   Но несколько растерянное лицо Председателя, появившееся вскоре на экране, не прибавило им в этом уверенности. Правда, держаться он старался молодцом и каждое слово произносил взвешенно, солидно:
   "Уважаемые дамы и господа! Дорогие друзья и товарищи! В этот ранний час я вынужден обратиться к вам по совершенно неординарному поводу. Как вы уже знаете, на нашей планете возникло загадочное явление, которое вызывает у людей повышенные чувства страха, расте­рянности, ожидания какой-то беды. Такие чувства приводят, как известно, к возникновению паники. Таинственное всегда пугает своей непредсказуемостью. У страха, как говорится, глаза велики. Но имен­но страх чаще всего является главным виновником тяжких последствий даже там, где их вполне можно было избежать.
   Поэтому я призываю вас сохранять спокойствие и не поддаваться панике. По возможности оставайтесь сегодня дома. Не вливайтесь в толпы возбужденных людей на улицах. Старайтесь не пользоваться се­годня ни личным, ни общественным транспортом. Отмените выходы в гости, выезды на дачу или просто на прогулку. Помните, что в услови­ях всеобщего страха опасность вас может подстерегать где угодно.
   Находясь в общественных местах, не допускайте каких-либо ис­терических высказываний или действий, которые могли бы провоциро­вать усиление панического настроения.
   Особая ответственность ложится на тех, кто сегодня должен нахо­диться на своих рабочих местах. Это и экипажи морских и воздушных лайнеров, и работники железнодорожного и автомобильного транспор­та, и дежурные у пультов электростанций, и бригады рабочих у домен­ных печей... И так далее.
   Велика сегодня ответственность наших военных. Я, как главно­командующий, приказываю сохранять в войсках строжайшую дисциплину и высочайшую бдительность. Повторяюсь, но скажу, что в условиях всеобщего страха возможны любые провокации. Нервы военных должны быть железными, не смотря ни на что. Это надежно защитит нас от случайных военных эксцессов и в воздухе, и на земле, и на море. А в целом - от возникновения планетарной экологической или военной катастрофы. Всюду, где есть малейшая опасность возникновения конфликтных или аварийных ситуаций, должен быть максимально усилен контроль и самоконтроль работающих там людей. В создавшейся ситуа­ции сохранение порядка имеет для нас первостепенное значение.
   Одновременно я призываю наших ученых принять сверхсрочные меры по выявлению причин столь загадочного явления. Что это? Влияние каких-либо вспышек на Солнце? Или зараза, занесенная на Землю некими невидимыми инопланетянами? А может быть, она возникла на самой Земле в результате случайного открытия, сделанного в какой-либо из сверх­секретных лабораторий? Надо выяснить это! Нужны немедленные контр­меры! Немедленные!
   Но, еще раз повторяю: самое главное сейчас для всех нас - это сохранять спокойствие и благоразумие. Хотя я понимаю, что бороться с непо­нятным страхом будет нелегко. Но надо! Надо, чтобы безотчетный страх не имел потом вполне подотчетных катастрофических последствий. Для человека, для его семьи, для страны, для планеты. Эта неслыханная беда, как нам теперь стало ясно, всемирная. И бороться с ней, сле­довательно, надо всем миром".
   Президент несколько натянуто улыбнулся своему нечаянному каламбуру, поблагодарил за внимание и исчез с экрана.
   - Боже мой! - срывающимся голосом произнесла Татьяна Ивановна. - Твой тезка что-то не договаривает. Он знает больше, чем сказал. Ваня! Включи Минск! Может, наш президент говорит уже?
   Иван Васильевич включил Первую программу телевидения Беларуси. Но там пока звучала музыка.
   - Да, он будет говорить, Таня! Конечно будет! Исходя из местных условий... Только условия-то у всех сейчас одни!..
   - Ой, а я уже чувствую приближение чего-то ужасного... И неправдоподобного. Будто на нас надвигается колоссальная биомасса, которая поглотит нас всех и навсегда.
   - Таня! Ну, правду же сказал мой тезка: у страха глаза велики. Мне тоже не по себе. Но надо же действительно хоть немного сдержи­вать себя!
   - Сдержишь тут! Во мне все так напряжено, будто я сейчас взорвусь изнутри.
   Иван Васильевич обнял жену за плечи, стараясь унять ее лихора­дочную дрожь. Но получилось скорее наоборот: Танина дрожь передалась Ване.
   И тут в гостиную вошла Светочка.
   - Мама, я кушать хочу.
   Татьяна Ивановна встрепенулась от удивления и радости. Све­точке никогда не хотелось кушать, тем более - рано утром, и угово­рить ее что-либо съесть составляло немалые трудности.
   - Конечно, конечно! - с мамы как рукой сняло всякую дрожь.- Пой­дем, доченька, я тебя покормлю. - Заглянула в спальню. - Иди и ты, Инга!
   Иван Васильевич остался у телевизора один, рассеянно-напряженно ожидая новых сообщений о невиданной аномалии. Музыки он сейчас прак­тически не слышал, да и то, что мелькало на экране, его тоже нисколь­ко не занимало. Его настораживало другое: куда бы ни смотрел он в эти минуты, всюду чувство­вал присутствие своих родителей - и у телевизора, и на балконе, и ря­дом с собою на диване. Отец умер пятнадцать лет назад, когда они еще жили на родине, в российской глубинке. Мама умерла год назад в этой квартире. Но сейчас в его сознании они были вместе и грустно улыба­лись ему из какого-то усредненного прошлого. Сердце Ивана Васильеви­ча будто обволакивало чем-то теплым, до боли сжимающим. И волны страха накатывали на него: а вдруг сердце сейчас остановится, бес­сильное преодолеть это сжатие, и он раньше времени присоединится к загадочному миру своих покойных родителей.
   "Что же это такое? - думалось ему. - Неужели таково воздействие Аномалии? И как долго оно будет продолжаться? Ведь действительно умереть же можно! Или сойти с ума"...
   Вдруг со двора донеслось жалобное старушечье причитание. И сразу же на него откликнулось протяжным воем несколько выгуливаемых собак. А вслед за ними, казалось, завыли и все собаки микрорайона.
   - Этого еще не хватало! - произнес Иван Васильевич, болезненно поморщившись, и вышел на балкон.
   С высоты третьего этажа он хорошо видел небольшую группу бабу­шек, завсегдатаев двора, среди которых и была громкоголосая пла­кальщица.
   - Сорок годков прайшло, як я яго схавала! - рассказывала между причитаниями безутешная старушка. - А сёння аткрыла вочи, а ён - во! - сядить у кресли. Як жывый! Я яму: "Хвёдар! Ти ты ета?" А ён зараз и зник".
   И старушка снова принялась так жалостливо причитать, будто мужа своего похоронила только вчера.
   На балкон прибежала Татьяна Ивановна, бледная, растерянная.
   - Ваня! Мне страшно! Что ж это будет?
   - Не знаю, Таня, не знаю. Мне и самому что-то страшновато. А как дети?
   - Да дети, слава Богу, ничего. Едят себе как ни в чем ни быва­ло. Даже странно. Только собак передразнивают и смеются.
   - Ну что ж, это обнадеживает. Чувствами детей руководит истина. Значит, не все так страшно.
   - Правда? Ой, хоть бы было так! Хоть бы все обошлось! Кажется, жить бы все стали по-другому. Мирно и счастливо. Господи! Я же родителям собиралась позвонить!
   Татьяна помчалась к телефону, но тут он сам зазвенел, и, сорвав трубку, она услышала голос матери:
   - Мам! Это ты что ли? А я только что вам собралась звонить. Ну, как вы там с папой?
   "Ой, дочка! Да жутко что-то! Сидим вот будто замороженные, но пока живые. В ушах гудит. Собачий вой в поселке. Наша Умка под кровать забилась и скулит. Коровы мычат. Лошади ржут. Видно, всюду сейчас такое. Люди конца света ждут. Это кара Господня надвигается. Не ина­че. А как быть - не знаем!"
   От таких слов матери у Татьяны похолодело все внутри и пере­хватило дыхание. Она долго не могла найти для матери ответных слов, и трубка дрожала в ее руке.
   "Что молчишь, дочка? Ты не отчаивайся. Если Бог есть, то он справедлив. И кара его, значит, не будет слишком суровой".
   Эти слова несколько приободрили Татьяну, и она стала возбужденно рассказывать о детях, о своих собственных переживаниях сегодняшнего утра. А Иван Васильевич тем временем отправился на кухню, чтобы чем-нибудь промочить пересохшее горло.
   Закончив разговор с матерью, Татьяна Ивановна заглянула в детскую. Девочки снова улеглись в свои постели и то ли уснули, то ли делали вид, что спят. Мама им даже позавидовала и не стала беспо­коить. Она снова вышла на балкон, удивилась, что там нет ее Вани, но сама с балкона не ушла.
   Тоскливая перекличка собак всего микрорайона не прекращалась, хотя старуха на дворе больше уже не причитала. Теперь бабушки на­перебой громко галдели о своих сегодняшних необычайных впечатле­ниях. Преобладали акценты на четкое видение своих давно умерших родственников и на близкий Конец Света.
   Вскоре с чашкой в руке вышел на балкон и Иван Васильевич.
   - Ну что? Внимаешь пророчеству старушек? - спросил он жену как можно бодрее. - Они, как я вижу, разошлись не на шутку. Да и то сказать: такой повод! На-ка вот попей сока. Я банку открыл. Страшно во рту сохнет!
   Татьяна Ивановна взяла чашку и немного отхлебнула.
   - Ваня! Что же все-таки происходит? Почему всем так настойчиво мерещатся мертвые? Почему все старики так привержены идее Конца Света? Почему? Конечно, всему когда-нибудь приходит конец... И ста­рики, выходит, это чувствуют лучше молодых? Так что же нам теперь? Ждать, когда начнется Страшный Суд?
   - Если бы я знал, что тебе ответить, Таня! Конец Света! Страш­ный Суд! Слова-то какие! В третьем тысячелетии... Мистика какая-то! Смех! И грех...
   - А ты прямо такой смелый - ничего не боишься!
   - Ну почему же! Боюсь! Но пытаюсь себя и тебя успокоить. Знаешь, может, ничего худого и не случится. Погудит в ушах, попуга­ет, да и перестанет. Почему мы непременно ждем чего-то страшного? По привычке что ли? Ведь конца света люди ждали великое множество раз. И ничего, обходилось.
   - Да? А мировые войны? Это же репетиции конца света! Начнется Третья - все! Конец!
   -Таня! Вспомни, к чему нас призывает мой Большой Тезка?
   Бодрые позывные программы новостей заставили их вновь броситься к телевизору.
   "Дорогие телезрители! К сожалению, мы пока не можем сообщить вам ничего утешительного. Атмосфера страха и высокого нервного напряжения сохраняется. На улицах столицы нарастает активность экстремистских и хулиганствующих элементов. Возникают стихийные митинги, на которых провозглашаются абсурдные декларации. Кое-где инстинкты толпы приобретают угрожающий характер. Отрядами полиции пресекаются попытки грабежей банков, магазинов, квартир и беззащит­ных прохожих на улицах. Многие заливают страх неумеренным количест­вом спиртного. На оживленных магистралях участились случаи автомо­бильных катастроф. Поэтому мы еще раз убедительно просим вас не покидать мест вашего нахождения, чтобы не оказаться вовлеченными в бессмысленные уличные беспорядки и не подвергать свои жизни смер­тельной опасности.
   Из Академии наук нам сообщили, что ученые пока не могут ска­зать ничего определенного о природе возникновения всеобщего страха. Неясен сам глобальный источник такого массового воздействия на сознание людей. На приборах астрофизических и метеорологических обсерваторий не зафиксировано каких-либо отклонений от обычных показаний.
   Не замечено ничего подозрительного и в околоземном пространст­ве. Но космонавты на орбите тоже испытывают определенное беспокой­ство. Хотя страх как таковой им неведом уже в силу их и без того опасной профессии. Надеемся, что он неведом и тем нашим ребятам, которые дежурят на ответственных участках нашего оборонного комп­лекса.
   Необходимо отметить также, что все атомные электростанции и предприятия с опасным химическим производством работают исправно. Нигде не произошло сверхмощных извержений вулканов и катастрофичес­ких землетрясений, которые бы могли привести к аномальным выбросам из недр Земли. Таким образом, создается впечатление, будто в возник­новении сегодняшнего феномена не повинны ни человек, ни природа".
   После короткой музыкальной паузы ведущая появилась на экране с еще более озабоченным и растерянным лицом.
   "А теперь, дорогие телезрители, послушайте сообщение, к кото­рому вы, возможно, отнесетесь с полным недоверием. Однако, следуя логике сегодняшнего утра, можно предположить, что нечто подобное вскоре начнет происходить и на долготе Москвы. Тогда мы вместе с вами сможем подтвердить или опровергнуть эту совершенно фантасти­ческую новость.
   Из многих регионов Дальнего Востока, из Японии и Китая к нам поступают загадочные сообщения о якобы имеющих там место случаях возникновения как бы из ничего обнаженных человеческих фигур. Они возникают через несколько часов после восхода солнца. У местных жителей эти не то люди, не то подобия людей вызывают мистический страх. Никто не хочет верить в их реальность, тем более, что неко­торые узнают в них своих недавно или уже давно умерших родственников, друзей, знакомых. Особо жуткая картина, как сообщается, наблюдалась в Хиросиме и Нагасаки. Там будто бы в одно мгновение на улицах возникли десят­ки тысяч обнаженных людей, охваченных ужасом испепеляющего огня, который они все видели, а реальные жители - нет. Нынешние горожане лишь догадывались, какое страшное пламя мерещилось этим несчастным. Догадываетесь, конечно, и вы: это пламя атомных взрывов 1945 года".
   - Приехали!.. - глухо произнесла Татьяна и, сжав щеки ладоня­ми, глазами, полными ужаса, уставилась на мужа. - Это же воскресение мертвых! Ваня!
   - Спокойствие, Таня! Только спокойствие! Сказано же: может и не подтвердиться. Галлюцинации от страха. Ты обрати внимание: нам ведь никаких видеоматериалов не показывают. Пройдет это жуткое наваждение. Должно пройти! Какая тут мистика! Бред всемирный! Вот это что!
   Но нервное возбуждение поразило и Ивана Васильевича. Страх для них начинал приобретать чудовищно-конкретные очертания.
   - Но он же чем-то или кем-то вызван, этот бред! - выкрикнула Татьяна и осеклась, вспомнив о спящих детях.
   - Разберемся, Танечка, разберемся, - нервным шепотом ответил ей Иван Васильевич.
   А Татьяна пробурчала как-то даже обиженно:
   - Ага! Ты сейчас разберешься! Как же!
   Они оба вдруг почувствовали прилив раздражения друг от друга, будто сами неосторожными действиями натворили в своем доме неведомо чего, а теперь не могут разобраться, что к чему. Этого еще не хватало! Даже мягкая музыка из телевизора стала неприятно резать слух.
   Татьяна выключила телевизор и прилегла на диван. Но глаза не закрыла, а зорко смотрела в потолок, будто хотела прочесть на нем ответы на мучительные вопросы. А Иван Васильевич подошел к книжному шкафу и снял с полки Библию.
   - Посмотри, как в свое время "откровенничал" на эту тему пре­святой Иоанн Богослов! - сказал он как можно мягче. - Вот послу­шай:
   "И когда он снял шестую печать, я взглянул, и вот произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь".
   - Ваня! Оставь ты этот первобытный бред! И без того тошно!
   - Я только к тому, Таня, что ведь у нас все совсем не так. По­смотри, какое солнышко! Теплынь. На небе - ни Бога с его ангелами, ни НЛО. Тишина. Собаки выть перестали.
   Но через некоторое время со двора снова донеслись старушечьи жалобные причитания. Теперь там плакальщиц стало больше. Старушки без обиняков говорили о скором воскресении мертвых и о предстоящем Страшном Суде. Им, старушкам, все уже было ясно. Им не требовалось научное объяснение возникшего феномена. Не требовались дополнитель­ные сообщения по телевидению и радио. Они уже знали все.
   Татьяна вскочила с дивана и стала нервно захлопывать все окна, форточки и балконную дверь.
   - Не могу! Не могу я больше этого слышать! Уши, что ли, воском залить!
   - Ну, Таня! Что же ты так? Возьми себя в руки. Судя по ситуа­ции, нам еще предстоит много пережить. Береги силы.
   - Да отстань ты со своим воображаемым спокойствием! Это твое...
   Она вдруг замолчала, устремив на мужа скорее удивленный, чем испуганный взгляд. Потом спросила почти беззвучно, одними пересох­шими губами:
   - Твоя прядь! Где она? Как ты ее спрятал?
   - Прядь? О чем ты говоришь?
   - Посмотри в зеркало!
   Иван Васильевич подошел к трюмо, глянул на себя, и брови его поползли вверх: в его черных волнисто-пышных волосах не оказалось седой пряди, которую он обычно не без кокетства зачесывал так, что­бы она смотрелась как можно элегантнее. Он нервно потрепал шевелюру, но прядь не появилась.
   - Во дела! От страха обычно седеют... А тут...
   Татьяна тоже подошла к зеркалу и стала недоверчиво шарить в своих волосах, отыскивая те пока еще немногие седые волоски, кото­рые ее обычно так огорчали. Седых волос не оказалось и у нее.
   Но сейчас это не вызвало радости ни у Ивана Васильевича, ни у его жены. Оба растерянно смотрели на себя в зеркало и видели не столько свои прически, сколько испуганно округлившиеся глаза друг друга.
   И тут Татьяна сделала еще одно важное открытие:
   - Постой! Дорогой мой! Ты что, сегодня без очков ходишь?
   - Иван Васильевич привычно потрогал свою переносицу, но в зер­кале и без того заметил, что очков на глазах нет.
   - Тань! А я ведь все отлично вижу и без них. Потому и не замечал их отсутствия.
   - Шутишь, муженек?
   - Да точно, Тань! Какие могут быть сейчас шутки? Ты же сама только сейчас заметила, что я и без очков, и без своей любимой пряди!
   Татьяна молча опустилась на банкетку перед трюмо и задумалась, вопросительно глядя снизу вверх на мужа. Потом сказала почти спокой­но:
   - Так что же получается, Ваня? Там воскресают мертвые, а здесь мы с тобой молодеем?
   - Выходит так!
   - Тогда выходит, что не гибель на нас надвигается, а жизнь вечная!
   - Ну, не знаю, Таня! Поживем - увидим!
   Скрипнула дверь детской, и на пороге появилась Светочка.
   - А что, бабушка еще не вернулась?
   Папа с мамой переглянулись.
   - Деточка, ты ждешь бабушку?
   - Да, жду. Она скоро придет.
   Мама обняла дочку, прижалась щекой к ее щечке и... не почув­ствовала диатезной шершавости. Щеки Светланы были гладкими, нежно-­прохладными, без намека на эту неприятную болезнь.
   - Ну вот! И у Светы результат на лице! Радоваться надо, а я все еще дрожу.
   - Давай, Таня, радоваться. А там видно будет. Между прочим, страх не страх, а есть почему-то захотелось. Тоже признак любопыт­ный. Давай, что ли, подкрепимся, дорогая!
   Но тотчас отправиться на кухню им помешал телефонный звонок.
   Татьяна не сняла, а сорвала трубку с базы и услышала в ней громкий, возбуж­денный голос своей подруги Жени:
   - Ой, Таня, радость-то какая! Я прямо на седьмом небе! Пред­ставь себе: моя Дашуня стала слышать! И сразу принялась учиться говорить! Хохочет, лепечет! Вот послушай!
   В трубке зазвенел немного натужный голосок пятилетней Даши, от рождения глухонемой. Она пыталась что-то сказать, но язык ее еще не очень слушался.
   - Знаешь, Таня! - кричала в трубку Женя. - Я не знаю, что с нами будет дальше, но сейчас я счастлива как никогда! Ну, пока! Я всех сейчас обзваниваю.
   В трубке раздались частые гудки, и Татьяна отключила соединение. Она хотела рассказать об услышанном мужу, но Иван Васильевич остановил ее:
   - Не надо! Я все слышал. Она так громко говорила...
   - А знаешь, эти вот наши открытия как-то немного успокаивают, - сказала задумчиво Татьяна и встала с банкетки. - Ну, пойдем, по­завтракаем. Как ни странно, но есть и мне захотелось.
   - И я с вами! - сказала Света. - А Ингу звать не будем. Она спит.
   - Я не сплю! Я все слышала! - отозвалась из детской Инга. - Я тоже есть буду!
   - Как? Опять? Вы же только что поели!
   - Не только что! Мы уже поспали немножко! - обиженно возразила Света.
   Однако посидеть спокойно за завтраком им не удалось. После звонка Жени телефоны, и домашний и оба сотовых, стали трезвонить чуть ли не непрерывно. Звонили родственники, друзья, коллеги, знакомые. Все спешили поделиться своими жуткими потрясениями сегодняшнего утра и последовавшими затем невероятными радостями. У всех звонивших, у их близких или соседей радости были свои: чудесным образом исправлялись зрение и слух, исчезала седина, прекращались боли в желудке, в пояснице, в печени. Тяжело больные вставали с постели. Оживали покойники, которых сегодня предстояло похоронить. У всех появлялся отличный аппетит. Безумные обретали ясность ума, а уроды - надежду на скорое исчезновение дефектов своей внешности. И еще чего-то там много по раз­ным мелочам исправлялось в людях.
   - Ой-ой-ой! Во, что творится! А ты говоришь - Конец Света!
   - Кто говорит? Я говорю? Нет, нам говорят! И мы говорим... А что еще говорить будут? А?
   Примерно так возбужденно переговаривались Ваня с Таней в паузах между звонками. И сами бросались звонить тем, кто еще не успел по­звонить им.
   Возбуждение росло стремительно, но теперь оно приобретало не­сколько иную окраску. Появилась надежда. И страх отступал.
   Раскрасневшаяся Татьяна быстрыми, спорыми движениями перемыла посуду и задумалась, неуверенно глядя на мужа.
   - А ведь нам в гастроном надо было бы сходить...
   - Ну так схожу, если надо.
   - А как же указание - не выходить?
   - Да ну, глупости! Гастроном-то рядом!
   - Ладно, сходи. Только быстро. А то я тут без тебя с ума сойду.
   Пока Иван Васильевич одевался, Татьяна перечисляла ему, что надо купить. Выйдя во двор, он поразился необыкновенной тишине. Ни собачьего воя, ни щебета птиц на деревьях, ни музыки из окон. Ни­кто не шел в магазин за продуктами. Ни единого облачка на небе, ни ветерка. Все будто замерло в ожидании новых невиданных, неверо­ятных потрясений.
   В гастрономе тоже стояла непривычная тишина. По огромному тор­говому залу бродило лишь несколько рассеянных покупателей, будто совсем забывших, зачем они сюда пришли. Продавцы сбились в небольшие группы по всему залу и тихо переговаривались, обсуждая, как видно, сложив­шуюся ситуацию. На покупателей они не обращали никакого внимания.
   И вдруг в этой плотной тишине, которую, казалось, можно было нарезать ножом, как масло, и класть на весы, раздался истошный жен­ский вопль:
   - Ой, мамоньки! Хто ета?
   Все в магазине вздрогнули как от удара электрического тока и обернулись в сторону вопля: у прозрачной стены торгового зала стоя­ла пожилая уборщица в сером халате, а снаружи через стекло на нее тупо смотрел здоровенный голый детина, почти весь поросший рыжей шерстью.
   По спине Ивана Васильевича пробежал неприятный холодок с испа­риной.
   "Ну вот, начинается, кажется, и у нас", - решил он и поспешно направился к кассе. Кассирша дрожащими пальцами приняла от него деньги и нервной скороговоркой сообщила соседке по кассам:
   - Ой, Валька! Я не могу так работать! Надо закрывать магазин! Где наша Галина Сергеевна?
   Выйдя из магазина, Иван Васильевич настороженно осмотрелся. Но пока ничего сверхъестественного вокруг не заметил. Нерешительно за­глянул за угол, где у витрины магазина должен был стоять косматый голый верзила. Он там и стоял. А чуть поодаль от него на тротуаре появилась еще одна обнаженная фигура: прозрачно-белая хрупкая моло­дая женщина. Она тоже с ужасом смотрела на рыжего гиганта, стыдливо прикрывая груди скрещенными руками.
   И страх, и любопытство, и смущение боролись в душе Ивана Василь­евича. Он не знал, как ему быть. Но, понимая, что это только начало, постарался взять себя в руки и, озираясь, направился к своему дому. Его дом, как и другие строения микрорайона, стоял на холме возле леса, и к нему вела удобная асфальтовая дорожка. По сторонам на га­зонах росли искусно высаженные группы из елочек, березок и кустар­ников. Проходя близко возле одной из таких зеленых группок, Иван Васильевич явственно услышал приглушенный окрик:
   - Эй, дядь! А дядь?
   Иван Васильевич нерешительно остановился, повернул голову и увидел на траве под кустами мальчишку лет пятнадцати, вихрастого, веснушчатого и совершенно голого. До него было всего лишь несколько шагов.
   - Дядь, куда это я попал? А? Я ж в разведку шел. В город. Без оружия. Не положено-то в разведку с оружием. А тут фрицы. Они ж видели, что я из леса вышел. Ну, я как рванул в кусты! А они, гады, по мне из автоматов... Я и упал. Во! Гляди, сколько ран на мне!
   И он показал на своем теле несколько кровоточащих пятнышек.
   - Дядь! Я очнулся, а тут какие-то дома, все по-другому. Дядь! Что со мной потом было? А? Почему я тут голый сижу? А раны, глянь, заживают!
   Горло Ивана Васильевича перехватил сильный спазм, на глазах навернулись слезы.
   - Я... не знаю, как тебе сказать, парень! Но... прошло много лет... Война давно кончилась.
   - Что ты плетешь, дядя! А кто победил?
   - Мы победили! То есть русские. Так что ты не зря... Знаешь, посиди тут, а я тебе сейчас принесу что-нибудь из одежды.
   И не дожидаясь, что ему на это скажет юный разведчик, Иван Васильевич помчался домой. Недалеко от дома мельком увидел голую старуху под березой. Она стояла на коленях и, протягивая руки к солнцу, по-звериному выла. Поблизости два благообразных, тоже голых, старичка часто-часто крестились, поглядывая на нее.
   Во дворе своего дома Иван Васильевич пока никого не заметил, кроме знакомой старушки из его подъезда, которая одиноко сидела на скамейке, и лик ее был просветлен до лучезарности. Она взглянула на Ивана Васильевича, улыбнулась и тихо сказала:
   - Ну во! Я вже готовая. Мужика сваво покойного жду. Можа, скоро прийде?
   Иван Васильевич не нашелся, что ей сказать, а только поздоро­вался, согласно кивнул и поспешил к лифту. Возле своей квартиры он даже не успел достать ключи: жена сама распахнула перед ним дверь.
   - Ну? Что там у нас на улице? А в Москве такое творится!
   - Потом, потом, Таня! Дай скорее что-нибудь из моих вещей. Брюки, рубашку, носки, туфли.
   - А что такое?
   - Надо приодеть парня. Я обещал.
   - Как? У нас уже тоже?
   - Да, и у нас! Пока их немного, но, думаю, будет больше.
   Татьяна засуетилась, подбирая нужные вещи.
   - Господи! А что за парень-то? Надо же как-то по росту!
   - Да какое там - по росту! Наготу бы только прикрыть.
   - А поесть ему?
   - Ой, не знаю, не знаю! Может, им вообще еда не нужна. Они же кто? Вроде как тени!
   Иван Васильевич схватил вещи и выбежал из квартиры. Во дворе на миг остановился и посмотрел по сторонам. Старушки-соседки на скамейке не оказалось. Он увидел ее в глубине двора, разговариваю­щей с двумя обнаженными девушками, которые растерянно озирались и, похоже, отвечали старушке невпопад. На скамейке у детской песоч­ницы, испуганно прижавшись друг к другу, сидело еще несколько голых человеческих фигур. Там были женщины и дети. Из подъездов дома ник­то, кроме Ивана Васильевича, пока не появлялся. Все притаились в своих квартирах, опасаясь контактов с такими совершенно непостижи­мыми для нормального сознания гостями. Но из окон кое-кто уже робко высовывался. Любопытство брало свое.
   На газоне, где Иван Васильевич оставил юного партизана, тоже теперь уже было пополнение: под кустами, елочками и березками сиде­ли старики, женщины, дети. Лица у всех выражали напряжение и расте­рянность. Никто из них не разговаривал. И даже дети будто онемели от страха. Один только парень-разведчик оживился, увидел Ивана Васильевича.
   - Дядь! Я тут! Принес? А это все кто? Им тоже одежонка нужна. Но ты ж на всех не наберешься!
   - Держи! - Иван Васильевич бросил в кусты узелок с вещами.
   Паренек ловко подхватил вещи и быстро оделся.
   - Во здорово! У меня такого никогда и не было. А вы тут хорошо живете. Надо же! Только, знаешь, дядь! Не верю я во все это! Сон это мой - вот что! Или я на том свете. Меня ж фрицы убили! Я ж помню. А на теле уже и меток не осталось. Значит, что? А то, что я на том свете. На том свете... А бога-то нет! Меня в школе до войны учили. Я ж семилетку закончил. А тут война...
   Паренек вышел на дорожку и прежде всего потрогал Ивана Василье­вича за плечо.
   - А и правда: мы с тобой как живые! Ну дела! Тебя как звать-то? Меня - Мишей.
   Иван Васильевич назвал себя и тоже потрогал Мишу за предплечье. Под пальцами почувствовал теплую упругость мышц.
   "Ничего не понимаю, - думал Иван Васильевич. - Может быть, это действительно только сон? А чей он? Мой? Или всего человечества? И что мне делать? Как поступить с этим милым парнишкой? Можно ли его привести домой? Думаю, что можно. Он такой реальный!"
   - Слушай, Миша! Ты есть хочешь?
   - Не, не хочу. Когда из леса выходил, жрать хотелось, аж кишки сводило. А теперь вот - ни капельки.
   - Ну, все равно, Миша! Пойдем ко мне.
   - А что, пошли! Не, но ты погляди, дядя Ваня, сколько голого народа стало! Они что, как и я, появляются из ничего?
   - Выходит, что так!
   - Ну и ну! Что ж это делается?
   - А я и сам, Миша, ничего не понимаю.
   Воскресших вокруг действительно становилось все больше и больше. Преобладали старики и старухи. Но было немало и молодых красивых мужчин и женщин. У ног их копошились дети всех возрастов. И вся эта возникшая людская масса находилась преимущественно в состоянии жуткого молчаливого оцепенения. Лишь изредка слышалось то дикое завывание, то проникновенные молитвы, то жалобные причитания.
   Когда же Иван Васильевич и Миша вошли в просторные дворы между домами, то увидели совсем иную картину. Здесь осмелевшие жильцы уже выходили из подъездов и вступали в общение с воскресшими, которые реагировали на это по-разному. Одни дико шарахались, другие пытались понять, что им говорят, но ничего не понимали, третьи понимали сра­зу и на их лицах появлялись просветленные улыбки. Некоторые из воскресших ясно и четко говорили о своем воскресении из мертвых исключительно для того, чтобы вскоре предстать перед Всевышним Судией - самим Господом Богом и сыном его Иисусом Христом.
   Иван Васильевич понял, что воскресшие представляют на его дворе многие человеческие эпохи. Он припомнил сейчас, что до микро­района внизу под холмом располагался рабочий поселок, а до поселка, по рассказам местных жителей, здесь была небольшая деревенька. А еще раньше, можно было предположить, проживал и древний человек... Во время войны в этих местах дважды проходила линия обороны, на века оставившая в лесу неисчезаю­щие шрамы - заросшие траншеи и квадратные ямки от землянок. Так что было кому воскреснуть на этой и любовно возделанной и жестоко израненной земле!...
   Оживление во дворах нарастало. Возбужденные жильцы целыми охап­ками выносили из своих квартир лишнюю одежду и отдавали ее воскрес­шим. Одни из них нерешительно брали вещи и облачались в непривычные для них одежды. Другие скептически усмехались и пока отказывались одеваться. Говорили: "Перед Богом надо предстать в чем мать родила. Для того мы и воскресли в таком виде". Ни пить, ни есть они не просили. И к тому, что им из еды предлагалось, почти не притраги­вались.
   Это обстоятельство настораживало. Значит, они все-таки не на­стоящие? А какие же они? Живые, теплые, телесные - и все-таки дан­товские тени? Нет, не может быть!
   Возле двери своей квартиры Иван Васильевич на миг заколебался: как может воспринять жена его приход с таким гостем? Но посмотрел на Мишу, такого открытого, лучезарного, чистого - и сомнения рассея­лись. Позвонил. Татьяна сразу же открыла. На полу в прихожей лежал целый ворох различной одежды, больше из детского гардероба.
   - Вот, Ваня, собираю для этих несчастных. Там столько деток! Здравствуйте! - обратилась она к Мише. - Проходите, пожалуйста! Ваня, проводи гостя в гостиную.
   Татьяна поняла и восприняла все как надо. Иван Васильевич про­никся гордостью за свою жену. Он провел Мишу в гостиную, вошел за ним сам и... остолбенел от неожиданности (хотя в условиях сегодняш­него всеобщего неправдоподобия - какая уж тут могла быть неожидан­ность!): в своем любимом кресле у телевизора, как и год назад, сиде­ла его покойная мама, а возле нее радостно щебетали обе ее внучки.
   И снова Иван Васильевич чуть не задохнулся от переполнившего его волнения. Мелкая дрожь охватила его с ног до головы и приковала у порога. Но он нашел в себе силы подойти к матери, наклониться, обнять за плечи, прижаться щекой к ее щеке. И ощутил он не загробный холод, а настоящее материнское тепло, такое бесконечно привычное с детства. "Какой прекрасный сон!" - мелькнуло в его сознании, и он, не стесняясь, как ребенок, расплакался.
   - Ну, ну, ну, сынок! - сказала мама растроганно и смущенно. - Не плачь ...
   Вот... Я с вами... Кто бы мог подумать! Но, может быть, не надолго?
   - Ну что ты, мама! - вытирая слезы со своих и маминых щек, сказал Иван Васильевич. - Живи теперь лет до ста, а то и больше. Природа, видишь, может, оказывается, все!
   - Да уж, действительно, фокус ее просто из ряда вон выходящий! Не знаешь, что и думать. Ты ведь помнишь, я всегда была неверующей. А вот теперь... Что это? От Господа Бога? Но я ничего не помню из загробной жизни. Так, значит, ее, может, и не было вовсе? Тогда как же я могла появиться вновь?
   - Точно! Не было загробной жизни! - вмешался в разговор Миша, отрывая взгляд от экрана телевизора. - Я вот как шел в разведку, так сразу сюда к вам и попал. Фрицы, гады, повоевать не дали. Очнулся - а война уже давно кончилась. Да у вас тут рай и без за­гробной жизни! Это ж надо: сижу тут с вами, а Москву вижу! Но там вроде как ничего такого и не происходит. А?
   - Это старое кино, Миша. Не хотят нас пугать, - ответил ему Иван Васильевич.
   По телевизору показывали видеофильм о красотах Москвы и Под­московья. Звучала то торжественная, то лирическая музыка. И диктор не говорил ни слова.
   В гостиную вошла Татьяна.
   - Ваня! Узел получился тяжелый. Отнеси его во двор ты. А я пока для всех нас соберу чего-нибудь на стол.
   - Тетя Таня! Я отнесу! - вызвался Миша.
   - Нет, нет, что ты! Ты же наш гость. Как можно!
   - Да, Миша, сиди, - поддержал жену Иван Васильевич. - Смотри телевизор. А я - мигом.
   Во дворе теперь стало шумно, как на вещевом рынке в базарный день. Иван Васильевич разложил свой "товар" на скамейке и огляделся. Он не знал, как ему действовать: то ли зычным голосом подзывать к себе воскресших голышей, то ли ходить за ними, уговаривая одеться, как это делали некоторые из жильцов дома. Или сразу вернуться домой, а тут уж воскресшие сами разберутся, что кому взять. Он было уже решился так и поступить, как вдруг прямо перед ним, будто по заказу, возникла сразу целая семья: мужчина, женщина и две девочки в возрас­те Инги и Светы.
   Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и их тела сотрясала сильная дрожь. С величайшим ужасом смотрели они на Ивана Васильеви­ча. Кожа на них была будто только что обожжена огнем, а на головах, прямо на глазах у Ивана Васильевича, восстанавливались сожженные волосы. Ему даже показалось, что он уловил запах паленых волос и го­релой человечины. Через несколько секунд воскресшая семья обессилено опустилась на траву дворового газона. Никто из них пока никак не воспринимал происходящее вокруг, не смотрел по сторонам. Опустив головы, они приходили в себя от "только что" пережитого ужаса сож­жения заживо.
   "Похоже, очень древние люди, - думал, глядя на них, Иван Васильевич. - Но какие красивые! Сильные, гибкие. Как говорится, достойны кисти художника. Их стрессовое состояние как раз бы подо­шло для шедевра под названием "Перед вознесением в рай".
   Но вот на краешек его скамейки, продолжая оживленный разговор, присели двое парней, кое-как приодетых. Иван Васильевич сразу понял, что они тоже из воскресших.
   - Я тебе кричу: гранату бросай! - а ты уже мертвый лежишь. Ну, мне еще троих удалось уложить, а четвертый полоснул из автомата по мне. Вот так, Гриша, мы тут с тобой и сложили свои молодые головы...
   - Не, ну ты глянь, Петя! Видишь там, возле забора? Сбились в кучку, как невинные овечки. И не блеют. Боятся! Думаешь, это кто? Фрицы-гады! Понял? Мы их тут с тобой били-били, а они - вот! - воскрес­ли вместе с нами. И куда только Бог смотрит?
   - Брось, Гриша! Теперь они не опасны. Пленные, можно сказать. Сказано же нам: война давно кончилась. Мы победили. Значит, били их не зря! Так?
   - Так-то оно так! Но здесь они зачем среди нас?
   - Фрицы тоже появились там, где нашли свою погибель. Пойдем, Гриша, поищем наших. Тут и Славка должен быть, и ротный наш, и Сте­па. Да мало ли нас тут полегло!
   Они встали и направились к самой густой толпе в центре двора. Там происходило нечто похожее на митинг. Кто-то "толкал речуху", слышались одобрительные выкрики, смех и аплодисменты.
   А из дальнего угла двора донеслось нестройное молитвенное пение собравшихся на молебен православных стариков и старушек. Как видно, там воздавалась хвала Господу Богу за подаренный людям день чудесного Воскресения.
   Отдельной кучкой стояли неподалеку от Ивана Васильевича дво­ровые завсегдатаи-собутыльники. Они уже, конечно, успели "принять на грудь" свои дежурные порции спиртного, но кайф что-то совсем не шел сегодня. У каждого в углу рта торчала потухшая сигарета. Видно, у них и к никотину пропал сегодня вкус. А потому были они угрюмы и во всем происходящем не принимали никакого участия.
   "Похоже, до них доходит труднее, чем даже до самых древних из воскресших, - подумал Иван Васильевич. - Но чуть попозже, надеюсь, и их пропитые физиономии хоть немного да просветлеют".
   Кто-то легонько тронул его за рукав. Он обернулся и увидел ста­рушку из своего подъезда, что с утра ждала появления давно умершего мужа. Ее лицо сияло.
   - Во, знайшла таки я сваго деда!
   Рядом с ней стоял, смущенно улыбаясь, такой же маленький ростом, как и она сама, мужичок, но только лет на тридцать моложе своей суп­руги.
   - Слышь, я так яго признала сразу! А ён мяне - не! Прийшлось пра наших дятей рассказывать. Пра нашу хату новую. Яна ж стояла, во, за тым углом. Ну тады вже признал.
   И они благостной походкой, взявшись под руки, направились в ту сторону двора, где православные служили молебен.
   Между тем сгоревшая некогда семья приходила в себя от дважды перенесенного потрясения: мученической смерти ТАМ и чудесного появ­ления ЗДЕСЬ. Теперь они со страхом, недоумением и любопытством озира­лись вокруг. Они видели перед собой много живых людей, слышали голо­са и что-то уже доходило до их сознания. Мало-помалу, как и все воскресшие, они начинали как-то успокаиваться.
   Иван Васильевич присел возле них на корточки, улыбнулся и спро­сил как можно непринужденнее:
   - Ну? Будем одеваться? Смотрите, дети, какие для вас вещи! Бери­те. Хорошиее платьица. Как раз для вас. И вам, родители, тоже есть одежда. Вот, пожалуйста!
   Семья смотрела на него недоверчиво и, кажется, не вполне пони­мала его. Но чего хотел от них этот человек, они, конечно, сообра­зили. И молча стали брать вещи в руки, неуверенно поворачивать их и так и эдак, не представляя себе четко, как это надо носить. Иван Васильевич взволнованно наблюдал за их действиями.
   Но тут с крыльца подъезда его окликнула Татьяна Ивановна:
   - Ваня! Ну иди же домой! Мы тебя ждем!
   - Ну! Одевайтесь тут! Осваиваетесь! - еще раз приободрил он древнюю семью. - А я побегу домой: жена зовет.
   Сделав несколько шагов к подъезду, он оглянулся. Обе девочки, улыбаясь, уже напяливали на себя платья. На скамейке, что стояла у самого подъезда, положив на единственное колено оба костыля, сидел сосед с четвертого этажа. Ногу он поте­рял в Афганистане, а волосы на голове у него еще там стали идеально бе­лыми. Но сегодняшняя аномалия вернула его волосам прежний каштановый цвет.
   Здороваясь, Иван Васильевич крепко пожал соседу руку и сказал бодро:
   - Ого, Юра! Да ты помолодел лет на двадцать!
   - Верно, Ваня, помолодел! Теперь вот жду, может, и нога заодно вот-вот вырастет?
   И сосед грустно расхохотался.
   - А что, Юра! Сегодня такой день, что всего ожидать можно.
   - То-то и оно, что всего! И не известно, чего еще...
   На крыльце подъезда Иван Васильевич мельком увидел красивого юношу и прошел себе мимо. Но юноша окликнул его:
   - Дядя Ваня! А меня вы совсем не узнали? Да?
   - Пожалуй! Но теперь узнаю. Ты ведь Паша?
   - Да! Он самый. Но совсем другой. Теперь уже никто не скажет, что я идиот.
   - Поздравляю, Паша! Сохрани себя таким.
   - Постараюсь! - крикнул юноша уже на бегу. Он тоже нес воскрес­шим какие-то вещи.
   - Ой, Ваня! У меня голова кругом идет! - говорила Татьяна мужу громким шепотом, когда они поднимались по лестнице на свой этаж. - Не описать, что за состояние! Столько неправдоподобного! Но страха будто бы уже и нет совсем. А что-то другое, усредненное из всех чело­веческих чувств. И преувеличенное! Тебе не кажется?
   - Да, похоже. Только бы не сойти с ума от такого переизбытка впечатлений.
   - Нет! Теперь мне кажется, что этого не произойдет. Если даже безнадежный Паша стал нормальным! Произойдет что-то другое. Я вот чувствую.
   - Это точно! Только бы не конец света, в конце концов!
   Иван Васильевич рассмеялся неожиданному каламбуру.
   - Я вот думаю, Таня, как нам разговаривать с мамой и Мишей?
   - А как с обычными, но дорогими гостями. Душевно, тепло, ра­душно. Пусть чувствуют себя полноценными людьми. Они этого заслужи­вают.
   - Ты у меня умница, Татьяна!
   Иван Васильевич нежно поцеловал жену в щеку возле уха, отчего она вдруг зарделась, будто этот поцелуй был первым в ее жизни.
   - Знаешь, Ваня, я сегодня как увидела твою маму, сидящей в ее любимом кресле у телевизора, так сразу и потеряла сознание. Ну, ненадолго! Очнулась на полу, а надо мной уже бабушка с внучками хло­почут. Девчонки смеются - бабушке рады. Им хоть бы что! Будто это воскресение - обычное дело. И за меня не беспокоятся. Представляешь?
   - Да, у детей есть какое-то особое чутье, нам недоступное...
   Они вошли в квартиру. Бабушка с внучками и Мишей смотрели теле­визор.
   - Ну, что там происходит? - бодро спросил Иван Васильевич.
   - Да жуть, дорогой мой! - сказала Вера Федоровна. - Что-то невообразимое! Только что мы видели печальный репортаж из Хатыни. Туристов там сегодня нет, да, понятное дело, и быть не могло. Сейчас там одни ожившие жертвы карателей. Так вот все сгоревшие в сарае разбежались теперь по бывшей деревне и семьями собрались прямо в своих домах-памятниках. Сидят там, прислушиваются к звону колоколов на своих печных трубах, плачут, целуют таблички со своими именами. Ой, я чуть не задохнулась от волнения... А затем Минск показал, как возникают из небытия тысячи, десятки тысяч расстрелянных фашистами евреев... Ну там, где было еврейское гетто, где теперь им памятник... и в окрестностях. Ужас! Ужас и ужас... Словами этого не передать.
   - Мама! Так ты бы внучек своих как-то от телевизора отвлекла! Зачем им это видеть?
   - О, сынок! В нынешних условиях это невозможно и бессмысленно! Тем более, что они как-то и не переживают особенно. Смотри, у них на лицах никакого страха...
   - Ну да, телевидение их ко многому приучило! Запрещай, не запрещай... А как там в Москве? Что происходит?
   - Москва показывала Красную площадь. Там тоже го­лого народу! - как в бане. Только вперемешку с одетыми. Все орут, смеются, плачут, поют, стонут, ругаются, обнимаются, дерутся. Одни в страхе, другие в радости. Все, кто когда-либо, со времени образо­вания Москвы, нашел свою смерть на Красной площади, на плахе или на виселице, все, видно, здесь же и воскресли. А и Ленин, и Сталин, и их сподвижники повоскресали в других местах. Так что на Красной пло­щади - только их почетные могилы. Да! Хотела бы я взглянуть на свою могилу! А? Дети?
   - Мама, не надо пока об этом! - почувствовав болезненный толчок в области сердца, сказал Иван Васильевич.- Давайте лучше сядем за стол, да и отметим нашу замечательную встречу.
   - Замечательную? Ой, не знаю, не знаю..., - возразила Вера Федоровна. - Ну, да давайте сядем. Только ни пить, ни есть что-то совсем не хочется.
   - Ага! И мне тоже! - поддержал ее Миша. - Видно, мы и вправду не настоящие!
   - Настоящие, настоящие! - весело ответили ему обе девочки и расцеловали бабушку.
   Вера Федоровна светло и грустно улыбнулась им, и на ее глазах навернулись слезы.
   Когда все расселись за столом, Иван Васильевич встал, с выст­релом откупорил бутылку шампанского, разлил его по бокалам и сказал, стараясь быть максимально непринужденным и даже веселым:
   - Ну что ж, дорогие мои! Как бы там ни было, но сегодня у нас большой праздник. Так давайте же немного выпьем за наше здоровье, за бодрость духа, за надежду на лучшее.
   Зазвенели хрустальным звоном бокалы, и все как бы виновато сде­лали по глоточку прохладного искрящегося напитка. Каждый думал сейчас: "Что происходит? Прилично ли нагонять на себя веселость в такой невероятной ситуации? Тем более - что-то пить и есть?"
   - Нет, нет! Вы все-таки поешьте, поешьте! - настойчиво потре­бовала Вера Федоровна. - На нас с Мишей не смотрите. Мы ведь дейст­вительно особенные. Потом, может быть, и захотим. А вы голодны сей­час, так как потеряли много энергии на то, чтобы мы появились среди вас.
   - Ты, полагаешь, мама, что причина вашего появления - в нас самих?
   - Уверена в этом. Человечество так часто и много говорило о воскресении мертвых, что это стало навязчивой идеей. А всякая идея когда-либо находит свое воплощение. В той или иной форме. Требуется лишь легкий толчок для возникновения процесса. В данном случае - катастрофического.
   - Катастрофического?
   - Да, катастрофического! Что хорошего в появлении на Земле нескольких лишних миллиардов нахлебников? Даже если нам не будет требоваться еда, что маловероятно, все равно мы останемся лишними на вашем Празднике Жизни.
   Вера Федоровна умолкла, и все в гостиной некоторое время тоже угнетенно молчали. Из телевизора приглушенно звучала классическая музыка. С улицы доносился шум множества голосов. Там шла возбужден­ная работа по налаживанию контактов между живыми и ожившими.
   Затянувшуюся паузу прервала дрожащим голосом Татьяна Ивановна:
   - Ну, что же это мы так грустно? Собирались непринужденно от­метить такой праздник...
   - Танечка! - обратилась к ней Вера Федоровна. - Отнесись к этому чуть-чуть спокойнее. Трудного разговора нам все равно не избежать. Надо успеть наговориться... перед тем, как... - И осеклась, увидев в глазах невестки новый всплеск ужаса.
   - Перед тем, как что? Предстать перед Верховным Судией?
   - Ну, суда, как такового, я думаю, не будет. Но пережить глу­бокое потрясение человечеству, теперь уже очевидно, придется.
   - А потом что? Конец Света?
   - Кажется мне, что и конца Света тоже не будет. Конец одного - это начало другого. Думаю, жизнь на Земле не исчезнет. Кончится один Свет - и начнется Другой, может быть, более совершенный. Чело­вечество как бы вернется в Эдем, из которого когда-то были изгнаны Адам и Ева за свой первородный грех. А теперь все накопившиеся гре­хи будут списаны. И всем предоставится возможность жить по-новому, не делая своих извечных ошибок.
   - Ну, мама! Похоже, ты уверовала в Господа Бога!
   - Да я уж не знаю, дорогие мои, Бог или Природа, но Кто-то или Что-то дает нам шанс на очищение. И начнется после этого новый от­счет времени. Без войн, без насилия, без жадности, без нищеты и чрез­мерной роскоши. Страдать люди все равно будут, но разве что от нераз­деленной любви или временных неудач в достижении каких-либо благород­ных целей.
   - Красиво, мама, говоришь! Очень красиво! Будто ты побывала на совещании у самого Всемогущего Творца!
   - А что ты думаешь, сынок! Может быть, и есть некая непостижимо законспирированная интеллектуальная Сила, которая пытается руководить нами. Но, как видно, ей никогда не хватало смелости энергично вмеши­ваться в человеческую жизнь с целью наведения в ней порядка. Но вот сегодня... Сегодня произошел какой-то сдвиг. Лавина пошла! Однако хо­чется надеяться, что она сметет только нас, мертвых. А вместе с на­ми - и все человеческие пороки: духовные, нравственные, физические. Человек должен наконец стать умным, благородным, сильным и краси­вым. Я всю жизнь убеждала в этом своих учеников. И мне даже казалось порой, что они меня понимали.
   - Скромничаешь, мама! Тебя всегда понимали твои ученики. За твоим гробом шла вся школа.
   - Спасибо им. Значит, есть надежда...
   - А я вот только семилетку закончил - и война! Ни доучиться, ни повоевать не удалось.
   По Мишиным щекам потекли по-детски обильные слезы.
   - Теперь вот воскрес, а вы говорите - опять исчезну. Где ж справедливость? У кого она? Если не у Бога...
   - Не горюй, Миша! - попыталась его утешить Вера Федоровна. - По канонам христианской веры тебя можно причислить к числу безвинно убиенных. Значит, ты теперь праведник и можешь рассчитывать на жизнь вечную.
   Миша промокнул на щеках слезы салфеткой, недоверчиво посмотрел на каждого по очереди и сказал, обреченно пожав плечами:
   - Но я ведь неверующим был!
   - Для умного Господа Бога по отношению к таким как ты это не имеет никакого значения. - В голосе Веры Федоровны чувствова­лась твердость волевой учительницы. - Так что крепись, Миша, и радуйся, что ты так молод.
   - Вот здорово! Я бы, может, своих нашел! Их фрицы в Германию угнали. Маму, сестренку и братишку. А папа на фронте воевал.
   Миша горестно вздохнул:
   - Только где ж их искать теперь? Может, погибли все...
   В прихожей раздались частые тревожно-протяжные звонки. Татьяна рванулась к телефону, сорвала трубку, послушала и сразу же передала ее мужу:
   - Ваня, это тебя!
   Иван Васильевич взял трубку и услышал голос друга детства, живущего на их родине:
   - Иван! Еле дозвонился до тебя. Линия забита! Ну, как вы там? Что у вас происходит? Как всюду? Ясно! А у меня для тебя потрясающая новость: можешь поговорить со своим покойным отцом!
   У Ивана Васильевича мелко-мелко задрожали и вмиг ослабли руки. Он едва удерживал возле уха телефонную трубку.
   - Да, папа! Пятнадцать лет! Живем хорошо. У тебя две внучки. И мама тоже сегодня с нами. Год назад умерла. Я ей трубку передам. С тобой после поговорю.
   Вера Федоровна неуверенно взяла трубку. Рука у нее тоже дрожа­ла.
   - Вася! Это ты? - комок в горле мешал ей говорить, глаза напол­нились слезами. - Да, я мужественная женщина, но без тебя мне было трудно. Ну, как ты там? Ах, ну да! О чем я спрашиваю?! Где - ТАМ? Мы ведь ничего не знаем о нашей загробной жизни, если она была! Бред какой-то, Вася! Ну, вот как бы нам встретиться? Ты так далеко от ме­ня, родной мой! О, это чудовищно! Что может быть страшнее такого наказания за наши грехи! Только бы обнять друг друга! Видишь, раз­бросала нас судьба и в пространстве и во времени. Не позаботился Господь Бог о том, чтобы мы воскресли рядом... Ой, внучки у нас замечательные! И мамочка у них тоже славная. А Ваня? Здоров, красив, импозантен, как и ты у меня был. Да, сегодня все стали здоровыми. А что будет завтра с нами со всеми, одному Богу известно. Ну, как тебе сказать? Верующая - неверующая! Все это было сложно всегда, а теперь, пожалуй, стало еще сложнее. В Боге мы все, и верующие, и атеисты, приобрели общую точку отсчета нового времени. А потом сно­ва каждый будет доказывать свое... Ты о чем? А! Да я уж давно тебя простила! Прости и ты меня! Будем теперь безгрешными и перед Богом, и друг перед другом. Конечно! Конечно, будем снова вместе, если останемся среди живых. А ведь ты теперь будешь моложе меня! Я по­кажусь тебе старухой. Что оно и есть на самом деле... Ладно, не буду! Да вот он рядом. Поговори с ним сам. Целую тебя, золотой мой!
   Передав трубку сыну, Вера Федоровна тяжело опустилась в кресло. Плечи ее вздрагивали. Она плакала, опустив голову. Слезы капали ей в ладони. Обе внучки, прижавшись своими щеками к ее щекам, шептали ей какие-то слова утешения.
   Татьяна и Миша сидели за столом, и у них по щекам тоже текли слезы. А тем временем Иван Васильевич рассказывал воскресшему отцу о том, как он жил все эти годы.
   Но вот напомнил о себе телевизор. Музыка в нем оборвалась, и по­явилось изображение циферблата студийных часов. Приближалось время сообщения главных событий дня.
   "Дорогие телезрители! - обратилась с экрана миловидная брюнет­ка с заплаканными глазами. - Вы понимаете, что сейчас по всей стра­не в каждом доме, почти в каждой семье происходят встречи с нашими еще вчера покойными родными и близкими. И, тем не менее, мы считаем своим долгом привлечь на время ваше внимание к некоторым наиболее потрясающим сегодняшним событиям в нашей стране и за рубежом. Наши корреспонденты подготовили репортажи с мест грандиозных сражений времен Великой Отечественной войны.
   Волгоград. На Мамаевом кургане, где по выходным дням собирается немало горожан и гостей города, сегодня происходит грандиозное дви­жение десятков тысяч погибших здесь защитников Сталинграда и гитле­ровских солдат. Воскресшие воины, будто очнувшиеся после потери сознания в момент смертельного ранения, сначала ищут свое оружие и готовы немедленно продолжить прерванную атаку. Но уже в следующее мгновение до их сознания доходит, что они находятся совсем в ином месте, чем были, как им кажется, всего лишь минуту назад. Собствен­ная обнаженность, отсутствие прежней боевой обстановки и какого-либо оружия приводят их в замешательство. Им начинает казаться, что это только сон. Движения их замедляются, глаза, только что пылавшие азартом боя, быстро тускнеют, и измученные бойцы действительно погружаются в сон. Однако через несколько секунд пробуждаются, и в их глазах появляется некая осмысленность. Они медленно встают, озира­ются, начинают потрясенно обмениваться друг с другом вопросами: "Где мы? Почему мы голые и безоружные? Что с нами?" Те, кто очнулся несколько раньше, уже могут что-то ответить. Здесь же слышна и немецкая речь.
   В результате множества боев и бесчисленных атак, происходивших тогда на Мамаевом кургане, мгновения смерти основательно перемешали противников, и теперь они возникают на местах своей гибели часто в тесном соседстве, что и заставляет их в первое мгновение нервно хвататься за уже не существующее оружие. Но необычность обстановки быстро подавляет в них боевой дух. Все начинают смотреть вокруг с недоумением и неизъяснимой тоской. Ни печали, ни радости, ни злобы, ни дружеского расположения не читается на их лицах. Однако они уже почувствовали освобождение от той чудовищной работы, которую вынуж­дены были здесь выполнять. Они поняли, что можно больше не убивать друг друга. И силы на время покидают их. Их руки еще не тянутся к рукопожатиям примирения. И мало-помалу немцы оттягиваются в одну сторону, а русские - в другую.
   Таким образом, как бы восстанавливалась та разделительная поло­са, которая незадолго до их гибели называлась передовой линией фрон­та. Точнее, таких полос теперь формировалось на Мамаевом кургане множество. Ими становились и центральная аллея, ведущая к монументу "Мать-Родина", и боковые дорожки, и даже отдельные скульптурные группы, в которых русские воины уже начинали узнавать надгробные памятники самим себе.
   На всех террасах по склонам кургана формировались свои передовые линии былого фронта, свои огневые позиции без огня. Русские и немцы перестреливались лишь прицельно-пристальными взглядами, в которых постепенно формировалось понимание иной обстановки и полное непони­мание того, каким образом эта перемена могла произойти.
   Одни присматривались к скульптурным композициям, к рельефам, читали надписи, удивляясь, качали головами, хватались за голову, вскрикивали и плакали, стонали и ругались. Другие с мистическим вос­торгом, высоко подняв головы, смотрели на грандиозную фигуру "Матери-Родины", предполагая, по-видимому, что это сам Господь Бог послал ее сюда, чтобы покарать захватчиков и спасти многострадальных защитни­ков Сталинграда.
   Многие воскресли прямо в зале Воинской Славы и, немного освоив­шись, с ужасом и любопытством читали на стенах имена погибших. Дру­гих потрясала мраморная рука с факелом Вечного огня.
   На площади Героев возле скульптурной группы, в которой совет­ские воины разбивают свастику, собралась кучка галдящих немцев. По их возбужденным физиономиям было видно, что главное они уже поняли: им довелось очнуться не на своем празднике Победы.
   Огромная толпа советских солдат окружила водоем, в центре кото­рого мощно возвышалась фигура воина-богатыря с обнаженным торсом. В одной руке он сжимал гранату, в другой - автомат. И это было понят­но всем воскресшим. Героический облик воина-богатыря как бы перено­сил их в то последнее мгновение, когда каждый из них тоже был воору­жен и полон решимости дорого отдать свою жизнь. Их губы шептали надписи: "Ни шагу назад! Стоять насмерть! Каждый дом - это крепость. Не посрамим священной памяти". И по щекам воскресших текли слезы благодарности, восхищения и скорби.
   Между тем к Мамаеву кургану стали подъезжать грузовые автомоби­ли и автобусы с одеждой для воскресших. У подножия Кургана горожане разбирали одежду и несли ее вверх по центральной лестнице. По пути раздавали ее воскресшим и возвращались к автомобилям, чтобы набрать еще одежды. Потом образовался живой конвейер. Оживление нарастало. Приодетые и освоившиеся солдаты сами включались в конвейер. А немцы, понимая, что они здесь чужие, разгромленные завоеватели, сторонились теперь уже общего возбуждения. Хотя, конечно, возбуждены были и они, но у них это было возбуждение затравленности и обреченности. Немцы долго не решались подходить за одеждой и не брали ее из рук русских. Потом и они освоились и включились в общий процесс костюмирования. Однако держались особняком, организовывая свои собственные конвейе­ры.
   Громкоговорители передавали на русском и немецком языках све­дения о Великой Победе на Волге, о разгроме фашистской Германии, об основных событиях послевоенного времени. "Вчерашние" противники верили и не верили всему, что слышали. Но больше всего не верили тому, что они вдруг оказались среди живых. Ощущение грандиозного сна не покидало никого: ни живых, ни оживших".
   Не покидало оно и тех, кто сидел сейчас у телевизоров и наблю­дал это невиданное, сверхфантастическое зрелище возвращения к жизни огромнейшего количества погибших на этом, в сущности, микроскопичес­ком клочке Сталинградской земли. А сколько же их тогда воскресло по всему массиву величайшего из сражений Второй Мировой войны?!
   Потом еще телезрители увидели массовые воскресения на Курской дуге, под Москвой и Харьковом, на Днепре и Одере. И повсюду возник­новение гигантского движения обнаженных человеческих масс вызывало чувства поистине мистического страха, будто все действительно проис­ходило по воле одного всемогущего Верховного Существа. Это ему, что ли, было угодно бросить на алтарь победы Добра над Злом столь неис­числимые человеческие жертвы? И это только в одной из мировых войн! А в сумме со всеми другими войнами, происходившими когда-либо на Земле?
   - Все в сражениях да в сражениях! - в сердцах скорее просто­нал, чем вымолвил Миша. - Будто мирно никто никогда и не умирал...
   - Умирали. Но их смерти теряются в массовых смертях на местах сражений, - негромко произнесла Вера Федоровна и горестным взглядом обвела всех сидящих за столом. - А еще бывали, скажем, "урожайные" годы, когда по странам и континентам прокатывалась чума.
   - Ой, как это все ужасно!- поежилась, передергивая плечами, Татьяна Ивановна. - Сколько напастей на бедного человека!
   - На счет "урожая" - это ты метко выразилась, мама, - заметил Иван Васильевич. - Если представить сейчас всех воскресших на нашей планете в виде единого "пшеничного" поля, то самая густая и пышная пшеничка будет расти на местах, где была пролита кровь...
   - Урожай на крови! Господи! Какой кошмар! - вновь захлебываясь слезами, прервала мужа Татьяна.
   - Нелегко было бы подсчитать, сколько их было за последние де­сять тысяч лет развития земной цивилизации! - закончил Иван Василье­вич.
   После непродолжительной музыкальной паузы, во время которой торжественно и мощно прозвучал фрагмент Первого концерта для форте­пиано с оркестром Чайковского, ведущая вновь надломленно, дрожащим голосом обратилась к телезрителям:
   "Дорогие друзья! Мы понимаем, с какими чувствами вы смотрели наши репортажи. Но наберитесь мужества и посмотрите еще один. И, как писал в свое время великий Данте, автор бессмертной "Божественной комедии":
   Здесь нужно, чтоб душа была тверда,
   Здесь страх не должен подавать совета.
   Освенцим. Территория печально знаменитого фашистского концла­геря смерти. Даже богатое воображение Данте не смогло бы предста­вить того ада, который создало здесь в реальности человекообразное зверьё для уничтожения безвинных людей. Давно уже разгромлена гитлеровская Германия, но в глубине сознания каждого из нас, ныне живущих, навсегда впаяна страшная память того поколения, которое являлось свидетелем и жертвой чудовищных злодеяний фашизма.
   А сегодня мы сами неожиданно становимся свидетелями невероят­ного процесса возрождения миллионов невинных жертв не толь­ко Освенцима, но и бесчисленного количества других концентрацион­ных лагерей, которые густой сетью опутывали Европу. Жертвы бес­человечного режима, на наших глазах поднимаясь из небытия, как бы снова переживают минуты своей жесточайшей гибели. И снова задаешься все тем же вопросом: а зачем все это? Какой глубокий смысл заложил Господь Бог, если это происходит по его воле, в столь жестокую форму воскресения безвинно убиенных? Разве не заслуживают они вечного покоя? Зачем понадобилось тревожить их многострадальные души?
   Над мемориальным комплексом "Освенцим-Бжезинка", растянувшимся на несколько километров, парил вертолет, и с высоты его полета были хорошо видны сооружения бывшей самой крупной и страшной фабрики смерти, имевшей кроме "головного предприятия" еще и ряд больших и малых "филиалов" с общей площадью в пятьсот гектар и с "пропускной способностью" более двух тысяч человеческих жизней в день. "Голов­ной" концлагерь "Освенцим-1" по внешнему виду почти полностью сохра­нился таким, каким он был при гитлеровцах. В "Освенциме-2" - "Бжезин­ке" от большинства деревянных бараков остались одни лишь заросшие травой фундаменты. А все каменные строения, кроме газовых камер и крематориев, сохранились, как и в первом лагере. Территории лагерей охватывали ограждения из двух поясов густой колючей проволоки, натя­нутой между угрожающе изогнутыми бетонными столбами. Возвышались и обветшавшие сторожевые вышки.
   Еще вчера здесь было безлюдно, если не считать небольшие группы туристов, периодически в сопровождении экскурсоводов совершавших скорбный обход мемориальных объектов гигантского музея фашистской "передовой" технологии уничтожения людей. А сегодня в обоих лагерях шел интенсивный процесс возрождения из пепла миллионов загубленных в них жизней.
   Людские души одна за другой с неимоверной скоростью возникали будто из-под земли. По всем окрестностям при этом разносился какой-­то низкий, необычайно тревожащий и печальный гул, словно он был непременным условием чудесного воскресения из мертвых. Особенно густо появлялись они на местах так называемых "бань", где в газовых камерах гитлеровские выродки изо дня в день тысячами травили узни­ков, умиравших в страшных мучениях. Все прямоугольники на земле от ныне несуществующих бараков тоже кишмя кишели обнаженными телами. Ветхие стены сохранившихся бараков трещали под напором вырывавшихся из них потоков воскресших.
   В "Освенциме-1" у блока смертников, где возле красной стены проводились регулярные расстрелы, теперь, казалось, будто сама сте­на выталкивает из себя шеренги оживших узников. И они все еще в со­стоянии предсмертного ужаса, который "только что" пережили, бегут что есть мочи от стены подальше, пока еще никак не осознавая своего невероятного спасения.
   Все в лагерях пришло в мощное, наводящее ужас, движение. Воз­растающая теснота требовала от воскресших решительных действий. Мало­-помалу они начинали понимать, будто здесь что-то не так. Не так, как обычно было в концлагере: не видно дыма из труб крематориев, не видно даже и самих труб. С вышек не раздаются пулеметные очереди охранников. По колючей проволоке ограждений, как выяснилось, не бежит смертоносный электрический ток.
   Но никто из воскресших пока еще не сомневался, что где-то рядом притаились некие новые коварные средства уничтожения узников, при­думанные изобретательными душегубами. Одни из воскресших хорошо помнили, как их "несколько минут назад" расстреливали у стены каз­ней, другие - как коллективно вешали их на длинной стальной перекла­дине. Третьи корчились в газовых камерах. Четвертым отрубали головы на гильотинах или специальными топорами на усовершенствованных плахах. Пятые умирали в камерах пыток, где их изощренно истязали. Шестых рвали на куски своры разъяренных овчарок. Седьмых... Восьмых... Десятых... Черная фантазия палачей была поистине неисчерпаема...
   Теперь воскресшие с ужасом поглядывали на парящий над ними вертолет и были уверены, что эта незнакомая машина - тоже гнусное изобретение гитлеровцев для уничтожения узников. И они шарахались от нее в разные стороны.
   Людские волны одна за другой катились между рядами бараков, сталкивались, перекрещивались, образовывали завихрения. На барачном массиве "Бжезинки", ставшем теперь заросшим травой полем, людской водоворот быстро смял проволочные ограждения, которые фашисты уста­навливали и между рядами бараков. Почувствовав безнаказанность своих действий, воспрянувшие из пепла заключенные ринулись на внеш­ние ограждения и теперь сбивали колючую проволоку досками, запасен­ными служителями музея для ремонта обветшалых бараков.
   Возле памятника жертвам фашизма, что воздвигнут между руинами двух самых "производительных" крематориев, и где пылает вечный огонь, толпы только что воскресших узников на миг задерживались с недоумением, а затем, увлеченные общим массовым движением, тесня друг друга и спотыкаясь, бежали по заросшим шпалам той роковой железнодорожной ветки, по которой их доставляли сюда, прямо к "баням", из которых выход был один: только в виде пепла через трубы печей крематориев. Теперь люди мчались в обратном направлении: от смерти к жизни, с инстинктивным желанием как можно скорее вырваться за те ворота, которые они тоже хорошо помнили и за которыми надея­лись на спасение.
   С вертолета оба лагеря были похожи сейчас на растревоженные муравейники. Через распахнутые ворота и смятые ограждения челове­ческие души торопливо разбегались по всем направлениям. Только бы поскорее удалиться от этих проклятых мест! И никто из них не думал сейчас, что ждет их впереди. Осознание своего невообразимо странного положения придет к ним потом, когда они станут общаться с людьми но­вого, неизвестного им поколения."
   Репортаж из Освенцима сменился на экране концертной студией Центрального телевидения. Раздались мощные аккорды Девятой симфонии Бетховена.
   - Господи! Это за что же нам такое наказание? - с глубочайшей душевной болью в голосе сказала Вера Федоровна. - Люди воскресают, "смертию смерть поправ", а радости - никакой! Представляю теперь, что творится сейчас, скажем, в Треблинке, Майданеке, в Бабьем Яру в Киеве. А в Ленинграде, пережившем блокаду?! Да мало ли их, таких мест, где загублено несметное количество безвинных душ! Вот где черные уро­жаи-то! И теперь они все воскресли... Для чего? У меня нет ответа. Но я чувствую, что это все не может продолжаться долго. Мы должны, должны исчезнуть! Причем также внезапно, как и появились!
   - Нет, нет, мама! - запротестовал Иван Васильевич. - Нам надо все-таки отвлечься от всего мрачного. Забудем хотя бы на время о наших проблемах. У нас ведь действительно сегодня большой праздник. Хотя и со слезами на глазах. Давайте-ка дружно так, весело попьем чайку.
   Он принес из кухни вскипевший самовар и водрузил его в центре стола. За чаем с нарядным самоваром все даже как-то действительно повеселели. На время завязался будто бы вполне непринужденный разго­вор на бытовые темы. Дети развлекали взрослых смешными историями из жизни школы и детского сада. Но периодически звонил телефон, и кому-либо надо было переключаться на обмен впечатлениями с друзьями, знакомыми и родственниками из других городов.
   Снова звонила родителям Татьяна. Звонил на родину Иван Василье­вич и разговаривал с отцом. Вера Федоровна плакала, слушая их разго­вор, а потом сама разговаривала с мужем. Странные это все были разго­воры... Очень странные, но необычайно проникновенные.
   Несколько раз забегали "на минуточку" соседи. Всем им не терпелось поделиться своими соображениями о ныне происходящем. Не раз приходила и Ольга Дмитриевна. Она дозвонилась до своих в деревню, и там тоже повоскресали их родственники, и теперь она о них возбужден­но рассказывала. Одним словом, разговоры за столом на отвлеченные темы оказались недолгими. Да иначе, собственно, и быть не могло.
   Вера Федоровна встала из-за стола.
   - Ну ладно, дорогие мои, хватит изображать, будто ничего осо­бенного не происходит. Давайте лучше посмотрим, что делается у нас на улице. Случай ведь уникальнейший. Чтоб не жалеть потом.
   Она вышла на балкон сама, а за нею - внучки, Миша и Иван Васильевич. Одна Татьяна Ивановна осталась в гостиной, так как опять с кем-то разговаривала по телефону.
   Весь склон холма до самой проезжей части улицы был заполнен густой толпой, которая своей клокочущей динамикой напоминала не то огромную ярмарку, не то лагерь переселенцев. Да и за холмом, на другой стороне улицы на дворах жилых домов конечно тоже густо роились люди.
   Внизу прямо на газонах стояли крытые грузовики с одеждой и угощениями для воскресших. Пестрели разноцветные палатки. Горели костры. Все еще продолжалось одевание и переодевание, но теперь с кокетливой примеркой, с шутками и смехом. Чувствовалось, что люди, и прошлые, и настоящие, уже стали как-то привыкать друг к другу, осваиваться в необычной обстановке. В настроении, пожалуй, преобла­дала даже некая бесшабашность. Никто, казалось, не думал сейчас о том, что ждет их в ближайшие часы. Слишком невероятной для этого была сама ситуация. Полное, стопроцентное ничегонепонимание!
   Люди стояли, сидели, лежали, ходили, бегали, представляя собой пока как бы единую аморфную живую биомассу. Но постепенно из нее то там, то тут формировались отдельные группы, как видно, по интересам, которые определялись и возрастом, и эпохой, из которой воскресшие появились, и их религиозной ориентацией. В одних местах лихо плясали и пели, в других заунывно взывали к милости божьей.
   Многие то и дело задирали головы к безоблачному голубому небу, ожидая того момента, когда на нем появится сам Господь Бог и начнет воздавать каждому по делам его.
   Кое-где возникали и перебранки, и драки, но быстро гасли, сме­няясь объятиями примирения. Чуть поодаль от всей этой кутерьмы, возле школы, собирался большой митинг. Оттуда через мегафон доноси­лись какие-то призывные речи. Ораторы убеждали народ куда-то идти, что-то просить или требовать. Раздавались аплодисменты. Что-то там сотнями голосов скандировалось...
   Представление творилось поистине грандиозное, жутковато-увлека­тельное и ошеломляющее. Со всех балконов и изо всех окон огромного дугообразного дома смотрели жильцы, среди которых, очевидно, было немало и их воскресших родственников. Многие в руках держали бинок­ли, фотоаппараты, кино- и телекамеры.
   Иван Васильевич тоже вынес свой фотоаппарат и сделал несколько кадров общей картины всего происходящего. Потом сфотографировал Веру Федоровну с внучками и Мишей. Вышла на балкон Татьяна Ивановна, и Миша с большим удовольствием "щелкал фотиком" приютившую его семью.
   - Странно, с одной стороны действительно есть ощущение большо­го праздника, а с другой... даже не находишь слов, чтобы все это как-то определить, - грустно сказала Вера Федоровна, всматриваясь в людской муравейник. - А может, и не стоит искать какие-то особые слова, мама? - ответил ей Иван Васильевич. - Все сегодня, как говорится, в деснице божьей!
   - Но представь себе, сынок: мы, воскресшие, не исчезли! Что тогда? Что будет с нами со всеми? Куда вы нас всех денете? Ведь не оставаться же им, - она кивнула в сторону "переселенцев", - под открытым небом?
   - Что-то придется предпринимать... Может, это только кажется, что воскресших так много. А если с умом распределить, всем место найдется под солнцем...
   - А сколько же нас, воскресших, по всей планете наберется? Ты можешь себе представить?
   - Можно прикинуть. Взять отрезок времени, скажем, в десять тысяч лет. В глубокой древности людей на Земле было мало. То есть практически их как бы вообще не было. А потом пошел рост численнос­ти населения. Но бесконечные войны, эпидемии, голод не давали ему быстро расти. Так что к сегодняшнему моменту нас всего, может быть, и насчиталось бы миллиардов двадцать.
   - Может быть, не так уж и много. Однако как их всех устроить в новой жизни? Если она будет. И надолго ли? От тесноты и неудобств страсти накаляются. Опять подавай кому-то жизненное пространство. И - опять мировые войны. Массовые уничтожения... Может быть, в этом и состоит смысл божьей кары? "Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его". Нет, не вижу смысла! Господь Бог, если он есть, должен быть гуманным. Страсти по Иоанну Богослову - это ведь только от безысходности. По Иоанну небо сейчас должно озаряться молниями и сотрясаться громами и гласами. Где тот престол на небе с Сидящим? Где двадцать четыре престола вокруг Него со старцами в белых одеждах и с золотыми венцами на головах? Где некие фантастические животные вокруг престола?... И жутковато и смешно!
   - Так что же получается, мама? Тут такое происходит, а мы все равно не можем поверить в существование Бога! Хотя в трудную минуту непременно его вспоминаем и зовем на помощь.
   - Ой, не знаю, не знаю, Ваня! У Природы так много тайн!
   - И Бог - одна из них... Очень загадочная личность.
   - Я думаю, Ваня, что если бы он был, то не допустил бы этого всеобщего воскресения. Он хорошо представлял бы себе последствия такого своего неосторожного шага.
   Из гостиной их окликнула Татьяна Ивановна:
   - Ваня! Вера Федоровна! Идите скорее сюда! Интервью с Лениным передают.
   Все поспешили к телевизору.
   Владимир Ильич сидел в своем любимом кресле на террасе дворца в Горках. Выглядел он превосходно: ни намека на перенесенную перед смертью болезнь!
   " - Да, я признаю ошибку большевиков и свою собственную ошибку: нельзя было ссориться с церковью. Надо было максимально использовать религию в целях переформирования человеческого сознания из старо­режимного в коммунистическое.
   - Владимир Ильич! Вас уже бегло познакомили с историей разви­тия и гибели вашего детища - первого в мире социалистического госу­дарства. Как вы думаете, поживи вы в добром здравии еще лет трид­цать, смогли бы вы предостеречь большевиков от многих других ошибок, кото­рые привели потом к катастрофическому развалу?
   - Уверен, что смог бы! Ведь НЭП, если вы помните, был задуман "всерьез и надолго". Я бы, пожалуй, не спешил с насаждением казарменного ком­мунизма, как это делал Сталин. Он-то по сути дела и является главным виновником появления раковой опухоли в молодом и здоровом организме советского социализма.
   - Но, Владимир Ильич, раковые клетки появились еще до воцарения Сталина на вершине большевистской пирамиды власти!
   - Понимаю, батенька, понимаю! Вы намекаете на меня самого. Может быть. Я не спорю. Мне тоже приходилось бывать жестоким. Но для меня это было временной вынужденной мерой. Я безмерно страдал от этого и тем самым свел себя раньше времени в могилу. А для Сталина жестокость стала нормой поведения. Нет! Я смог бы себя перебороть. Смог бы! И не допустил бы господства в стране сталинской опричнины. У нас было бы сильное, процветающее и свободное государство. А Сталин довел дело до того, что даже какой-то там паршивый фашист Гитлер позволил себе напасть на великую державу. Будь я у власти, он к нам и не сунулся бы. Уж поверьте! Мало того, его самого просто не существовало бы. А жил бы себе никому неизвестный ефрейтор...
   - Владимир Ильич! Сегодня, как вы понимаете, воскресли не только вы, но и Сталин, и Гитлер, и целый сонм других известных исторических личностей. Как вам кажется, не слишком ли много ока­жется их одновременно на нашей маленькой планете? Вы представляете, к чему это может привести?
   - Представляю, батенька, представляю! Меня это тоже весьма и весьма беспокоит. Но думается мне, что появились мы не надолго. Пожалуй, не успеем натворить новых катастроф. Уж разбирайтесь-ка вы сами с вашими проблемами. Может быть, вам это удастся, не прибе­гая к революциям и мировым войнам. Только вот судя по тем фактам, что я от вас успел узнать, жестокость у вас процветает и без таких всемирных потрясений. На этом закончим, молодой человек. Видите, меня уже ждут. Сейчас мы отправимся в Москву. Хочется, знаете ли, побывать в Кремле. И постоять у собственной мумии в Мавзолее. Не очень-то это мне нравится, но коль уж исторически так сложилось...
   И Владимир Ильич, хитровато усмехнувшись, развел руками.
   - Благодарим вас, Владимир Ильич, за интервью и надеемся на новые встречи с вами.
   - А так ли вы уж хотите, чтобы это стало возможным?"
   "Дорогие телезрители! - произнесла ведущая с неожиданно возник­шей на лице снисходительной улыбкой. - После интервью с Владимиром Ильичом мы имели намерение передать разговор с Иосифом Виссарионо­вичем Сталиным, воскресшим в Кунцеве на своей так называемой Ближней даче. Однако группа наших сотрудников возвратились ни с чем: "великий вождь всех времен и народов" отказался от каких-либо интервью и не выходит из своего кабинета. Ему тоже была доложена краткая историческая справка о событиях, происшедших в Советском Союзе и в мире после его смерти. Услышанное ошеломило и испугало его. И теперь он находится в крайне подавленном состоянии.
   А из Екатеринбурга в настоящий момент в Москву летит самолет, на борту которого находится последний русский царь Николай Второй со всей своей семьей. Они воскресли сегодня прямо в Храме-на-Крови, воздвигнутом на месте снесенно­го дома купца Ипатьева, в котором царская семья была расстреляна в 1918 году. В Москве бывшего императора будет встречать представительная делегация от правительства, общественности и духовенства. Мы планируем пока­зать вам репортаж с места встречи.
   Наши корреспонденты сообщают из Берлина, что там в районе быв­шей фашистской рейхсканцелярии были задержаны Адольф Гитлер и Ева Браун. Их опознали там же воскресшие немецкие и советские солдаты. Толпа берлинцев, и нынешних и воскресших, по-разному реагировала на появление среди них этого оголтелого фюрера. Одни взирали на него с благоговейным ужасом, другие рвались растерзать на месте. Но "вчерашние", если можно так выразиться, враги-солдаты общими усилиями защитили эту одиозную парочку от самосуда, передав в руки подоспевшей полиции. Как там дальше вокруг них развивались события, мы рассчитыва­ем рассказать вам в наших вечерних выпусках новостей.
   Вы понимаете, дорогие телезрители, насколько сегодняшний день перенасыщен событиями. И мы, разумеется, не в состоянии сообщать вам обо всем, тем более - в видеорепортажах. Однако все наиболее значительное вы узнаете от нас непременно. Оставайтесь с нами".
   И вновь заиграла музыка.
   - Боже мой! Это же знаменитый вальс Евгения Доги! - взволно­ванно сказала Вера Федоровна. - Как давно я его уже не слышала! Вы чувствуете, сколько в нем светлой грусти и печали? Это для нас. Для меня. Для моего Васи. Ваня, давай еще раз поговорим с отцом.
   - Конечно! Конечно! - встрепенулся Иван Васильевич и тотчас принялся нажимать кнопки телефонного аппарата.
   Но пробиться в далекую российскую провинцию сейчас оказалось совсем не просто. Около получаса старался Иван Васильевич, и каждый раз линия с полунабора оказывалась занятой. Вера Федоровна грустно следила за действиями сына.
   - Нет, Ванечка! Видно, ты уже не дозвонишься. Слишком много желающих по всей стране. А мне бы только еще раз услышать его голос и попрощаться...
   - Ну почему сразу - попрощаться, мама!
   - Не возражай, сынок! Я чувствую, что мы скоро исчезнем.
   - Все?! - смертельно бледнея, произнесла Татьяна Ивановна и дрожащими руками прижала к себе детей.
   - Да нет, Танечка! Только воскресшие.
   - Ваня, дай я пока попробую своим родителям дозвониться!
   Иван Васильевич передал жене трубку. Но и ее старания не увенчались успехом.
   - Глухо! - мрачно выдохнула из себя Татьяна Ивановна. - Попро­бую в Москву дяде Жене.
   Однако в Москву ей тем более не удалось пробиться. Потом опять назва­нивал Иван Васильевич. И после него снова Татьяна Ивановна. Теле­фонная трубка несколько раз переходил из рук в руки. И все без­результатно. А еще через некоторое время телефон замолчал вообще: ни звонков, ни гудков - одно шипение в трубке.
   - Это что еще за новости! - раздраженно буркнул Иван Василье­вич, наклонился и потрогал вилку в розетке. - Все в порядке. В чем же дело?
   - Ой, и телевизор что-то потемнел! Дядя Ваня! - подал голос Миша, который, несмотря ни на что, все еще был прикован к этому невиданному для него чуду техники.
   - Да, Миша! С телевизором тоже творится что-то неладное. Звук глохнет, цветность теряется. Что ж это такое?
   На миг на экране появилось крайне растерянное лицо ведущей. Она пыталась что-то донести до слуха зрителей, но голоса ее уже не было слышно. И в следующее мгновение экран погас. Иван Васильевич, робея, подошел к радиоприемнику, включил его, но и радио донесло одно лишь шипение. Он покрутил ручку настройки, попереключал диапазоны волн и не нашел ничего, кроме треска и шипения.
   - Вот это да! Новая фаза нынешнего феномена, что ли? Не иначе!
   В голосе Ивана Васильевича прозвучала не столько растерянность, сколько профессионально-инженерное потрясение. Ему никто не ответил. На всех вдруг навалилось какое-то оцепенение. Предчувствие надвигаю­щейся беды? Или напротив - избавление от всяких страхов? Хорошо бы - последнее...
   За окнами тоже стало необычайно тихо, будто вмиг исчезло это только что буйно клокотавшее скопление живых и оживших человеческих душ. Иван Васильевич выглянул с балкона. Да нет, склон холма выгля­дел пока так же, как и несколько минут назад. Только все как будто в один миг притихли. Ни плясок, ни песен, ни ругани, ни смеха, ни тоскливых взываний к Господу Богу. Вероятно, на всех сейчас спусти­лось с небес безотчетное чувство ожидания развязки. А небеса по-преж­нему сияли прозрачной синевой, которая, может быть только, была чуть-чуть гуще, чем обычно в это время. Или это Ивану Васильевичу только каза­лось. Часы показывали шесть, и до захода июньского солнца оставалось еще около четырех часов.
   В наступившей мертвой тишине где-то в отдалении тонко и плаксиво завыла собака. И тотчас же, как и утром, на ее вой отозвались нестрой­ным хором собаки всего микрорайона. У Ивана Васильевича все похолодело внутри. Он вернулся в гостиную и сразу же встретился взглядом с полными слез глазами жены. Татьяна Ивановна судорожно прижимала к се­бе обеих дочек. А дети вопросительно, но без всякого страха на всех поглядывали. И только изредка позевывали.
   - Что это вы так рано спать захотели? - рассеянно, вытирая ладо­нями слезы, спросила их мама. - Идите-ка отдохните. Не толкитесь все время возле взрослых.
   И, как ни странно, дети охотно отправились в спальню. Это на­сторожило Татьяну Ивановну. И она пошла за ними следом. Остальные си­дели некоторое время в угнетенном молчании, прислушиваясь к тишине на улице, нарушаемой только тревожной перекличкой воющих собак.
   - А, может, это все - влияние Солнца? - наконец нарушил молчание Иван Васильевич. - Может быть, на него что-то нашло? Видите, небо стало как при затмении! И птички опять же не щебечут. Одни только собаки тоску нагоняют.
   - Если бы только собаки! - вздохнула Вера Федоровна. - Тут сами наши души молчаливо вопят что есть мочи. Так не хочется снова с вами расставаться! Жизнь-то ведь прекрасна. Несмотря на все ее сложности и трудности.
   - Мама! Ты человек мудрый, - склонившись поближе к матери и понизив голос, сказал Иван Васильевич. - Скажи мне, а у тебя нет такого чувства, что и мы исчезнем вместе с вами? А вдруг это дейст­вительно Конец Света?
   - Да нет же, говорю я вам! - Даже с некоторым раздражением ответила ему Вера Федоровна. - С вами ничего плохого не случится. Напротив, только хорошее. Посуди сам: если человечеству сегодня суждено погибнуть, то почему стало возможным воскресение мертвых? Не для Страшного же Суда, в самом деле! Значит, появилась и дейст­вует некая иная сила, может быть, и "божественная", но другого уровня. И произвела она такое мощное благотворное воздействие на живущих, что даже мертвые на время возвратились из небытия. Вы будете жить долго и счастливо. Я в этом уверена.
   - Но если вы воскресли, мама, значит, человеческая душа все­-таки бессмертна! То есть человек после смерти не исчезает насовсем?
   - Не исчезает... Души мертвых живут в живущих и передаются по эстафете из поколения в поколение... А впрочем, не знаю... Может быть, не душа живет, а нечто другое. Скажем, меченые атомы каждого жившего когда-либо человека.
   - Да, но тогда Ленину не удалось бы сегодня увидеть свою мумию. Все ее атомы перешли бы к воскресшему Ильичу.
   - Может быть и так.
   К их приглушенному разговору жадно прислушивался Миша и от вол­нения часто теребил на голове волосы, будто поправляя свою вихрас­тую прическу. Ему очень хотелось услышать что-нибудь обнадеживающее для себя.
   Из спальни вышла Татьяна Ивановна.
   - Ой, я тоже чуть не уснула с детьми. Такая вдруг тяжесть обра­зовалась в глазах! Не могла поднять веки. А дети так сладко спят! Видно, это на меня и подействовало.
   - Ну что ж ты хочешь, Таня! - сказала Вера Федоровна. - Сегодня для вас такой сумасшедший день... Вот и умаялась.
   - Вообще-то я тоже чувствую сонливость, - сказал Иван Василье­вич и потянулся. - А вы, мама и Миша, ощущаете усталость?
   - Нет, Ваня! Я не ощущаю.
   - И я тоже! - отозвался Миша. - Но меня всего начинает трясти как в лихо­радке.
   Вера Федоровна потрогала его лоб.
   - Да, у тебя будто даже температура есть. А впрочем, это от чрезмерного волнения, Миша. Как не понять твоего состояния!
   Неопределенно звякнул телефон. Татьяна Ивановна поспешно сорва­ла трубку, но кроме шипения и треска ничего не услышала.
   - Что за шутки! Тут и так нервы на пределе!
   - Да это, вероятно, работники телефонной сети пытаются что-то сделать. Интересно, а что там с телевидением и радио?
   Иван Васильевич включил телевизор и радиоприемник. Но и там ничего не изменилось: одно только шипение и донеслось...
   - Ну ладно! Будем надеяться, что все образуется! - как можно бодрее подытожил ситуацию Иван Васильевич. - Давайте пока лучше пить кофе. Взбодрим себя, сгоним сонливость, а там, глядишь, все и зара­ботает. Пойду приготовлю.
   Он отправился на кухню, а Татьяна Ивановна, чтобы отвлечь себя, стала приводить в порядок сервировку стола. Отнесла на кухню часть посуды, принесла кофейный сервиз. Мирное позвякивание посуды как-то немного успокаивало, вселяло надежду на то, что в конце концов все действительно образуется. Вера Федоровна встала и начала помогать невестке. А Миша следил с дивана за их действиями и потерянно улы­бался.
   Распространившийся по квартире аромат кофе усиливал ощущение уюта и, казалось, способствовал укреплению уверенности в завтрашнем дне.
   Однако Вера Федоровна, отхлебнув немного, сказала, подражая известной чеховской героине:
   - Ой, чтой-то я кофий пью нынче совсем без удовольствия! А вы как?
   - Да и мы тоже! - в унисон ответили Ваня и Таня.
   А Миша сказал:
   - А я вообще кофе никогда в жизни не пробовал. Так, одна гарь во рту! Только пахнет хорошо.
   Они поговорили еще немного о разных пустяках, стараясь отгонять от себя мрачные мысли. Им хотелось верить, что это не последний ве­чер в их жизни, что будет немало других таких же теплых тихих летних вечеров. И жизнь будет катиться как всегда: стремительно и медли­тельно одновременно.
   Но вот Вера Федоровна и Миша стали замечать, что их хозяева все чаще и чаще зевают, что выражение их лиц становится все более не­определенным, и языки их заплетаются на каждом полуслове.
   - Ваня! Таня! Лягте, поспите немного. А мы тут с Мишей посидим, побеседуем. Потом со стола уберем. Нам ведь спать не хочется.
   - Нет, нет! - Встрепенулась Татьяна. - Я только немного вздрем­ну и сама все сделаю. Ваня, ложись и ты. Давай валетом на диване. Мы только немножечко.
   Они улеглись на диван и тотчас уснули. Дыхание у них было ров­ным и глубоким. Лица раскраснелись как у младенцев.
   - Как хорошо спят, Миша! И кофе не помешал. А мы? Ты действи­тельно не хочешь спать?
   - Совсем не хочу. А вы?
   - Вот и я тоже. Мы не такие, как они, Миша. Вот в чем дело.
   - А какие же мы?
   - Мы из другого теста.
   - Это теперь. А раньше...
   - Раньше, конечно, были как они. А знаешь, Миша, мы ведь с тобой ровесники!
   - Да я уже давно понял, Вера Федоровна. Только я на все време­на остался пацаном, а вам удалось пожить.
   - Обидно, правда?
   - А то не обидно, что ли! Еще как обидно... Так хочется найти своих!
   - Слушай! А может быть, ты еще останешься?
   - Не, не останусь. Уже как-то не верится. Я бы сейчас спать хотел, как они...
   - Не верится... Вот и мне тоже. Чувствую, как небытие снова надвигается на нас. Давай хоть одно доброе дело сделаем для моих: уберем со стола и помоем посуду.
   - Давайте!
   И они принялись за работу. Миша носил на кухню посуду. Вера Федоровна ее мыла. Потом Миша протер посуду полотенцем и сложил в стопки, а Вера Федоровна тем временем подмела и на кухне, и в гостиной, зашла в спальню, разложила по местам разбросанные детские вещи. Постояла возле спящих внучек. Одним словом, занималась привыч­ным для нее делом.
   Потом они вышли на балкон.
   Солнце уже готово было опуститься за горизонт. На фоне темнею­щего неба багряный закат ярко высвечивал фасады многих дальних зда­ний. Ослепительно сверкали окна, будто внутри домов плавилось золо­то. А на склоне холма, где еще несколько часов назад господствовала ярмарочная сутолока, теперь стояла умиротворяющая тишина. Умолкли даже собаки. Все они, вероятно, уснули вместе с хозяевами. А воскрес­шие еще продолжали копошиться, но уже совсем вяло, неохотно и молча, будто понимая, что вместе с вечерними сумерками на них спускается и неотвратимое небытие. Легкое свечение исходило от их голов и, каза­лось, что по всему микрорайону зажглись тысячи бумажных китайских фонариков.
   - Вера Федоровна! Смотрите! Они начинают гаснуть! И сразу исче­зают! - дрожащим голосом заговорил Миша, и по его щекам потекли сле­зы. - А ведь и мы с вами уже светимся! Значит, скоро и нам конец.
   - Не плачь, Миша! Свой конец мы уже пережили. Но сегодня про­изошло Чудо, и мы побывали среди живых. Кто знает, может быть, у Господа Бога это теперь войдет в привычку, и он будет периодически повторять такие опыты.
   - Нет! Не надо! Я не хочу. Так не хочу! Если бы остаться среди живых, тогда другое дело.
   - Кто знает, может, Он кого-то будет потом и оставлять...
   - Вера Федоровна! Я чувствую, что слабею! А вы?
   - И я, Миша. Но как-то безболезненно, будто таю. Знаешь, пойдем, попрощаемся с моими.
   Они не вошли, а скорее вплыли в гостиную, приблизились к дива­ну, на котором мирно посапывали Ваня и Таня, легонько прикоснулись к их щекам своими уже почти бестелесными губами. Потом поплыли в детскую и нежно поцеловали Ингу и Свету.
   Вера Федоровна окинула последним прощальным взглядом всю квар­тиру, умиротворенно вздохнула и... растворилась в густеющих сумер­ках. Миша еще успел сделать порывистое движение руками, будто хотел приостановить ее исчезновение, но вслед за тем и сам растворился в пространстве.
   А за окнами продолжал безоблачно светиться закат, не­торопливо перемещаясь над горизонтом к северу, не давая сгуститься короткой летней ночи.
   Гасли последние "китайские фонарики", и не зажигались огни в домах. Город крепко спал, чтобы завтра с восходом солнца проснуться для новой, более счастливой и долгой жизни.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   55
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"