Яркая полоса лунного света взобралась с пола на постель. И тогда отчетливее стало видно на стене ветхое деревянное распятие. Теперь оно еще больше угнетало своим нестерпимо убогим видом. Крест покоробился. Длинную скелетообразную фигуру Христа сверху донизу рассекала широкая трещина. Она проходила как раз вдоль носа бедного Иисуса, отчего особенно безобразно выглядела его непропорционально огромная голова. Микеланджело отвернулся от стены, чтобы не видеть жалкое изображение того, чей образ представлял себе всегда безукоризненно прекрасным. Но из глубины распятия доносилось тихое размеренное поскрипывание. Это древесный червь, помощник времени, неторопливо разрушал старинное изваяние.
Микеланджело показалось, что этот червь грызет его собственное сердце.
На полу возле постели беспорядочно лежали листья бумаги с набросками различных частей человеческого тела. Видеть их сейчас было тоже невыносимо. Воображение, взбудораженное бессонной ночью, делало свое дело. Рисунки будто оживали, в них мерещились теперь жуткие картины Дантова Ада.
... Настоятель монастыря Сан Спирито сам привел Микеланджело в подвал и показал этого несчастного. Покойник лежал на столе раздетым, его атлетически сложенное тело казалось мраморным, и только запекшаяся ранка на груди говорила о том, что еще утром это был живой человек. Нож дрожал в руке Микеланджело, голова кружилась. Юный исследователь чувствовал себя сообщником убийцы и был готов бежать из мертвецкой. "Э-э, мой мальчик! Наберись мужества, да побольше. Бодрым и дерзким должен быть дух твой, если ты выбрал себе трудную дорогу ваятелей и живописцев". Так сказал тогда мудрый настоятель. И его слова не пропали даром. Анатомические рисунки удались на славу. Но как избавиться от этих мучительных сомнений!..
Юноша крепко зажмурился и так лежал некоторое время, стараясь ни о чем не думать. Веки его часто-часто дрожали от напряжения, потом расслабились...
Опять распятие возникло перед глазами. Микеланджело отчетливо услышал треск разрывающихся волокон древесины. Трещинка, расширяясь, стремительно приближалась к нему. Вот она расколола стену кельи, прошла по постели и острым концом своим вонзилась в его переносицу. Микеланджело застонал от боли, а трещина уже черной пропастью прорезала всю Флоренцию и умчалась к Риму. Бездонной глубиной разверзлась она прямо под юношей, но поглотить его не успела: Микеланджело открыл глаза. Видение вселенской катастрофы исчезло, оставив после себя лишь тупые толчки в переносице.
... Это было два года назад. В церкви Санта Мария дель Кармине ученики скульптора Бертольдо срисовывали фрагменты фресок Мазаччо. Хвастливому и задиристому Торриджано образ апостола явно не удавался. Это видели все, но лишь тайком посмеивались за спиной товарища. А Микеланджело схватил вдруг этот злосчастный рисунок да и выправил в нем все наиболее грубые места. "Ну вот, - сказал он, - теперь твой апостол, дорогой Торриджано, по крайней мере, не смахивает на головореза". Глаза Торриждано налились кровью. Сильным ударом кулака в лицо он сшиб Микеланджело с ног. В глазах у Микеланджело все померкло.
Когда он очнулся, над ним стоял сам Лоренцо деи Медичи Великолепный. "Ты жив, Микеле? Ну и слава Богу! А нос твой мои медики как-нибудь починят. Что же касается Торриджано, то он получит за тебя сполна. Дай только срок изловить этого мерзавца".
Но как ни старались придворные медики, нос Микеланджело остался приплюснутым и с той поры частенько побаливал. Всякий раз боль в переносице повергала юношу в уныние. Многое в жизни виделось ему тогда в мрачном свете...
В келье было душно. К изголовью подбирался луч луны. Ныла переносица. Микеланджело лег на спину и попытался искусственно нагнать на себя дремоту: вспоминал и тотчас отгонял прочь обрывки различных жизненных впечатлений. Вот он впервые готовит инструменты для работы над куском мрамора; вот вместе с Великолепным любуется только что законченной "Битвой кентавров"; а вот он уже бродит один среди бесценных сокровищ чудесного сада Медичей... Но хитрость не удалась. Мысль цепко хваталась за каждое впечатление, образуя крепкую и яркую цепочку, которая своим блеском отгоняла всякий сон. И снова Микеланджело лежал с широко открытыми глазами.
Теперь уже никому нет входа в сад Медичей. А был он раем земным для всех флорентийских поклонников искусств. Античные статуи на аллеях, в помещениях знаменитые картины, старинные украшения, модели, рисунки, картоны. И мягкая речь мессера Бертольдо, открывавшего ученикам секреты ваяния. Пусть в сознании юного Микеланджело уже формировалась своя дорога в Искусство, но тихого и ласкового учителя он любил. Старик в свое время был учеником самого Донателло, немало знал о Брунеллески и всегда охотно о них рассказывал. Слушая его неторопливые повествования, юноша чувствовал себя счастливым современником всех великих людей Флоренции. Когда Бертольдо скончался, Микеланджело долго ходил сам не свой.
А вот недавно ушел в мир иной и Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным. Умер хозяин этого необыкновенного сада, покровитель всех флорентийских дарований, их надежный защитник и тонкий ценитель искусств. Микеланджело покосился на свои анатомические рисунки. А ну как попадут они теперь в чьи-либо недобрые руки! Кто спасет тогда пытливого христианина от лап ретивых доминиканцев? Пьеро? Нет, этому правителю наплевать на судьбу скульптора Микеланджело Буонарроти. Груб и ничтожен наследник Великолепного. Кулачные бои да женщины для него во сто крат важнее отцовского покровительства талантам. Собрания древностей в садах Медичей теперь уже недоступны пытливым взорам талантливых юношей.
С приходом Пьеро к власти неспокойно стало во Флоренции. Действительно, будто какая-то черная трещина появилась в городе. Она пока еще не очень широка, но время идет. Что будет завтра? Откуда явится очередная беда? Ощущение опасности не покидает теперь Микеланджело. Ему кажется, что всё, буквально всё, ежечасно угрожает оторвать его от служения "первейшему из искусств" - искусству ваяния. Даже вот эти монастырские стены. Вдруг помутится разум, и станет августинцем Микеланджело, как стал доминиканцем его брат Леонардо! Ну, хотя бы в благодарность приору Сан Спирито за его доброту... Юношу всего передернуло, когда он представил себя в монашеском одеянии.
Вспомнился рассказ августинцев, побывавших недавно в Ватикане. У впечатлительного Микеле краской заливало лицо от стыда за "пресвятую" церковь. Чего только не творят в Риме "верные" слуги Господа Бога! Родриго Борджа взошел на папский престол и нарекся Александром Шестым. Уж не пожалел он денег, чтобы купить голоса кардиналов в конклаве, а заодно и расположение римской черни. Знал ведь хорошо, что выжмет потом из них всех в десять раз больше. Что же касается святости, подобающей высочайшему сану, то она, надо понимать, пришла к Родриго вместе с папской тиарой. Кто теперь посмеет открыто обвинять его в подкупах и изменах, в отравлениях и шантаже, в демоническом пристрастии к плотским наслаждениям! Даже собственную дочку Лукрецию, внучку своей первой любовницы, не оставляет этот "святой отец" без похотливого внимания. И Лукреция, - О, где глаза твои, мадонна! - не отказывается, охотно забирается в постель своего родителя.
Мысли, мысли... Одна ужаснее другой. Видно, не уснуть ему этой ночью. Микеланджело несколько раз повернулся с боку на бок, открыл глаза и уже больше не пытался их закрывать. Но келья вдруг поплыла куда-то в лунном слабо мерцающем свете. Вместо потолка появилось над головой синее небо, оно становилось все ярче и светлее. Каменистая дорога обозначилась под ногами, очень знакомая дорога. А на дороге вдалеке показалась обнаженная женская фигура. Когда она приблизилась, Микеланджело узнал Лукрецию Борджа. Нет, он только догадался, что это Лукреция. Уж очень непристоен был ее взгляд, а белое рыхлое тело вызывало отвращение. "Сгинь, ведьма! - хотел крикнуть юноша, но гнев перехватил дыхание и получился только жалобный хрип. Видение не исчезло. Лукреция приближалась. Вдруг откуда-то ей наперерез бросилась Мария Магдалина. Да, да, это была именно она, библейская раскаявшаяся блудница! Магдалина наградила Лукрецию увесистой пощечиной, и папская шлюха сразу пропала. Рука Магдалины снова взметнулась в широком жесте. Теперь она указывала на узкую горную тропу. Микеланджело послушно устремился за Магдалиной.
Они очутились на Голгофе. Огромный крест возник перед глазами. И на кресте корчилось в муках тело Иисуса Христа. Упругие мышцы волнами вздымались на его конечностях и туловище. Голова Христа металась из стороны в сторону, пряди длинных волос запутались в колючках тернового венца. Молодая грешница, нарядная и красивая, приклонив голову, целовала Христу ноги. Бумага появилась в руках Микеланджело. И он тотчас же принялся наносить на лист и крест, и образ Христа, и наряд Магдалины. А когда рисунок был готов, то оказалось, что это и не рисунок вовсе, а большая картинка Синьорелли, написанная несравненным мастером уже давно и висит теперь в церкви Сан Джусто.
Вдруг какие-то люди загалдели возле картины: "Как гордо взошел он на помост!" - "И сам же надел себе петлю на шею". - "Без единого вопля встретил он смерть!" О ком они говорят? О какой петле? Ведь здесь же распятие! Ах да! Это же флорентийцы. Два дня назад в городе был повешен какой-то злодей. Никто не мог толком сказать, какие тяжкие злодеяния он совершил. Зато все с восхищением рассказывали друг другу о его мужественном поведении во время казни. Молодые подмастерья мессера Гирландайо, бывшего учителя Микеланджело, стоя в толпе, увлеченно зарисовывали моменты агонии несчастного...
Одним словом, сон опять пропал. Опять перед глазами чернело на стене это ветхое распятие. Опять все надо было начинать сначала. Мучила духота. Она, казалось, насквозь пропитала тело липкой влагой, голова стала неимоверно тяжелой, и мозг уже просто потерял способность дарить отдых. В душе поднималась ярость на самого себя. Микеланджело вскочил с постели и подбежал к окну. Но неподвижный воздух не дохнул на него ночной прохладой. Тогда он сорвал с себя рубашку и выплеснул на голову воду из кувшина. И сразу же в келье стало непроницаемо темно, словно брызги воды погасили свет луны. В полной темноте на мокрое тело никак не надевалась рубашка. Она жгутом переплелась на теле и сильно сдавила грудь. А ярость не проходила. Ожесточенно боролся юноша с неожиданными путами. Но отчаянного напряжения хватило не надолго, и он вдруг почувствовал себя рабом, которого только что связали веревками для жестокой пытки. Зато когда рубашку наконец удалось расправить, Микеланджело, тяжело упав на постель, тотчас же уснул.
Теперь он спал крепко, без назойливых сновидений. Но опять недолго. Вскоре на дворе глухо громыхнуло. Потом громче. Сильный ветер ворвался в келью. По крышам ударил яростный ливень. И эта мощная гармония звуков разбудила юношу. Но не испугала его. Все страхи остались по ту сторону хотя и кратковременного, но здорового сна. Натянув к подбородку одеяло, Микеланджело стал спокойно слушать музыку бури. Нарастающая лавина дождя, ветра и грома не нагоняла мыслей о катастрофе. Напротив, казалось, что она своими могучими ударами заравнивает на земле все трещины, грозящие людям гибелью. Вспышки молний выхватывали из темноты настенное распятие. Но и оно уже больше не вызывало беспокойства. Теперь юноша знал, что надо потом сделать. А пока при свете молний он мысленно исправлял убогое изваяние, сравнивая его то с живописным творением Синьорелли, то с прекрасным деревянным распятием работы Брунеллески.
Перед рассветом буря утихла. Ветер еще гнал по небу длинные лохмотья туч, но ни дождя, ни грома слышно уже не было. Спать Микеланджело не хотелось. Сейчас он совсем не чувствовал усталости. Боль в переносице прошла. И теперь душу юноши наполняли волнения иного характера, не те, что мучили его почти всю ночь. Сейчас ему хотелось немедленно очутиться на улицах Флоренции, чтобы поскорее убедиться в целости и сохранности всего того, чем он особенно дорожил в родном городе.
Микеланджело быстро оделся и отправился будить привратника. Заспанный старик долго не хотел открывать дверь.
- Не понимаю я. Такая непогодь, ночь еще, бандюги всякие по городу слоняются, а ты - "выпусти!" Пропадешь еще. Не открою! Мне от отца настоятеля за тебя влетит. Знаю ведь, как он тебя любит. Так что иди, сынок, досыпай лучше.
- Да не бойся ты, фра Антонио! Ничего со мною не случится. А отцу настоятелю скажи, что я очень спешил домой за инструментами. Большое деревянное распятие собираюсь я сделать для вашей церкви.
- Хм, распятие? Ну, коли так, то Христос с тобой. Иди.
За углом Сан Спирито главное он увидел сразу: громадный купол собора Санта Мария дель Фьоре в паре со своей изящной колокольней бдительно смотрел вокруг поверх темной массы городских крыш. Справа от Собора твердо стоял на своем посту другой верный страж Флоренции - башня дворца Синьории. Слева различалась в сереющей мгле тонкая колокольня церкви Санта Мария Новелла. Все, что составляло неповторимый облик Флоренции, оставалось на своих местах.
На душе у Микеланджело стало уже совсем спокойно и радостно. Вихри ветра подхватили его и понесли к мосту Санта Тринита! Микеланджело с удовольствием подчинялся движениям воздушной стихии. Полы его плаща поднимались высоко, как крылья. Можно было вообразить себя птицей, которой ветер помогает взлетать выше Собора. Но молодому ваятелю думалось сейчас о других крыльях, могучих крыльях искусства, которые со временем должны непременно помочь ему взлететь в своих работах выше многих прославленных творений прошлого. Он отлично знал, как приобретаются такие крылья. Трудом, конечно! А уж труда-то Микеланджело не боялся.
Однако снова хлынул дождь. Микеланджело перебежал по мосту на правый берег Арно и укрылся под навесом ближайшего дома.
- Что, разве княжеский подарок, великолепный плащ с плеча самого Великолепного, не защищает тебя от гнева господнего?
Микеланджело сразу узнал этот дребезжащий и резкий голос. В нем не было и тени насмешки, а одно только суровое осуждение. В двух шагах от юноши стоял Джироламо Савонарола, доминиканский монах, настоятель монастыря Сан Марко, неистовый проповедник и богослов. Его белая хламида с откинутым капюшоном была грязна и промокла насквозь. Струи воды стекали с головы за шиворот, но Савонарола не чувствовал этого, так как его кожа уже давно онемела от холода. Дождь лил все сильнее, а флорентийский праведник и не помышлял о том, чтобы укрыться под навесом.
- Что вы все прячетесь? От кого прячетесь? Есть ли на земле такие щели, в которые вы могли бы забиться в час расплаты! А расплата уже близка. Потому что невозможно Господу Богу долее переносить великую развращенность вашу, невозможно далее видеть ему усиление пороков и попрание всякой добродетели.
От окрыленности юноши не осталось и следа. В памяти тотчас всплыли все ночные кошмары и невеселые раздумья. А Савонарола не умолкал, и тон его голоса был мрачнее обычного.
- Вот ты с гордостью носишь этот плащ, а знаешь ли, кто был твой любезный покровитель? Жестокий тиран, искусный лицемер и изощренный развратник- вот кто он был! Лоренцо подчинил себе всех. Кого умом и деньгами, кого деньгами и умом. А что чернь, как ту просто разными празднествами. Не без умысла был щедр Великолепный! Он и меня хотел пригреть, чтобы заткнуть мне рот, чтобы уже никогда не звучало во Флоренции слово божье. Да не вышло! Я не продаюсь дьяволу. Сколько тебе лет, юноша?
- Cемнадцать, фра Джироламо.
- Семнадцать... Значит в год твоего рождения, в год тысяча четыреста семьдесят пятый от рождества Христова, облачился я в тунику ордена проповедников. Значит, и о тебе помнил Господь, когда указывал мне путь, каким должна идти душа моя. А ты между тем, ослепленный и оглушенный дьяволом, оказывается, ничего не видел и ничего не слышал, хотя аккуратно приходил на мои проповеди. Лоренцо доверил тебе ключи от своего сада, битком набитого непристойными изображениями язычников. А ты и рад. Гордо ходил с теми ключами, будто святой Петр у врат рая. Нехорошо начинается твоя жизнь, юноша. Раньше ты захаживал в Сан Марко к своему брату - послушнику. А теперь, как видно, услуги приора монастыря Сан Спирито стали для тебя дороже покаяний близкого человека.
Последние слова Савонаролы заставили Микеланджело съежиться. Ему показалось в этот момент, будто похолодевшая кожа вдруг стала велика его телу и как шелковый чулок сползала куда-то вниз. Юноше самому был противен приступ такого постыдного страха, но и не мог он ничего с собой поделать. Быстро же фра Джироламо обо всем узнает!
- От меня невозможно что-либо скрыть, юноша. За неимением древних мраморов твой новый благодетель дарит тебе покойников. И ты тайком разделываешь трупы людей, как разделывает вор туши украденных бараков. Для чего ты это делаешь, позволь тебя спросить? Чтобы потом приумножить число изваяний распутных девок? Ты думаешь, что будешь служить искусству, а служить-то придется дьяволу. И приор святой обители покровительствует этому! Тяжек грех ваш, юноша. Но я не накажу ни тебя, ни приора. Что моя кара по сравнению с той, что готовит вам небо! Тебе, приору, Флоренции и всей Италии. Всем вам, погрязшим в мерзости.
Микеланджело был готов бежать от Савонаролы, но голос проповедника, как и на проповедях в Соборе, его гипнотизировал. Все-таки хотелось слушать фра Джироламо, так как его слова наводили в собственных мыслях юноши кое-какой порядок. И еще Микеланджело надеялся, что Савонарола действительно не выдаст ни его, ни приора. А кара Господня? Что ж, она не пугала столь же определенно.
И постепенно страх отступил, уступив место сочувствию и жалости. Проповедник был неутомим, но перед Микеланджело стоял предельно утомленный человек. На пергаментно бледном лице Савонаролы светились жизнью одни только глаза. Посиневшие губы едва шевелились. Казалось невероятным, что это изможденное существо еще способно держаться на ногах да к тому же и произносить устрашающие речи.
- Хорошо ли ты усвоил, юноша, смысл того видения, что было мне в последнюю ночь рождественского поста? Знай же: этой ночью оно повторилось. Черное небо над Флоренцией засветилось божественным сиянием, и оттуда появилась рука, сжимавшая огненный меч. Острием своим он вонзился прямо в площадь Синьории, и на лезвии его была надпись: "Кара моя будет быстра и неотвратима". Трепещи же, юноша, когда будешь выворачивать внутренности дарованных тебе покойников!
Савонарола наконец умолк. Он-то может быть и не выдаст... Но как надежнее защитить себя? Обратиться к нему с объяснениями? Бесполезно. Станет он выслушивать какого-то юнца, если к его собственному голосу, онемев от ужаса, прислушивается вся Флоренция!
По ногам пророка бежал поток жидкой грязи, дождь крупными каплями хлестал по лицу. Но не смел Микеланджело предложить Савонароле войти под навес. И в то же время сам не решался выйти под проливной дождь. Проницательный Джироламо даже в таком своем состоянии заметил замешательство юноши. И вдруг произнес таким тоном, в котором было больше горечи, чем уверенности:
- Я истязаю себя, чтобы иссушив тело, душу свою приблизить к Богу. Я хожу под дождем, потому что через струи воды мне лучше слышен голос Всевышнего.
Савонаролу качнуло. Неловко встрепенулось его руки, туловище переломилось в пояснице. Еще мгновение, и он рухнул бы в грязь. Но Микеланджело успел подхватить беднягу под руки. Он легко втащил его под навес и посадил у стены на выступ.
- Вы больны, фра Джироламо! И сейчас почти в бреду. Сегодня вы уже не сможете произнести вашу проповедь. Да и я тоже болен. Я болен вами, Флоренцией и всей Италией. Я тоже способен истязать себя. Но камнем! Камнем, из которого я учусь высвобождать живые души, облеченные неиссушенной плотью. Это мне надо, чтобы на все времена прославить нашу милую Флоренцию и всю Италию. Ради этого я готов быть грешником и выворачивать внутренности у покойников.
Все это Микеланджело выпалил скороговоркой, проглатывая подступавшие к горлу комки и опасаясь, что доминиканец вот-вот поднимет свои тяжелые веки и одним лишь взглядом испепелит юношу за его неслыханную дерзость. Но монах сидел неподвижно, складки дряблой кожи омертвело свисали с его впалых щек. Может быть, он уже ничего и не слышит? Микеланджело испуганно тронул Савонаролу за плечо. Монах открыл глаза и поднял голову. Но взгляд его был обращен к небу. Оно заметно посветлело. Последние капли дождя звонко шлепались в лужи.
- Я доведу вас до Сан Марко, фра Джироламо! Не отказывайте мне в этом. Я благодарен вам за то, что вы на многое открыли мне глаза. Но не настаивайте на том, чтобы я бросил свое ремесло. Умоляю вас!
Савонарола, казалось, и теперь не слышал Микеланджело. Сорокалетний мужчина так тяжело и отрешенно сидел у ног юноши, что был похож на дряхлого старика, уже не способного ни слышать, ни видеть. Без посторонней помощи ему едва ли удалось бы подняться с этого места. Микеланджело осторожно поднял его, и они медленно побрели в сторону площади Синьории. Юноша старательно поддерживал фра Джироламо, и монах доверился его плечу, шел бодрее. В эти минуты их не разделяли ни возраст, ни убеждения, ни отношение к всемогущему владыке мира. На площади Синьории они остановились, и Савонарола тихо произнес:
- Вот здесь было острие меча господнего.
Некоторое время пророк понуро стоял, глядя в одну точку под ногами, потом снова перевел глаза к небу. Микеланджело тоже поднял голову. То, что они увидели, потрясло обоих.
Над городом сияло глубокое нежно-синее небо. А низкие мрачные тучи нависали уже далеко за пределами Флоренции, где-то над окружившими город холмами. Поверх туч высоко в небе громоздились причудливые облака. Пока еще невидимое солнце зажигало их множеством разноцветных бликов, создавая сказочно богатые небесные ландшафты. Там можно было увидеть все: горные цепи и долины, сады и пастбища, города и селения. Рай открывался глазам проповедника и молодого ваятеля. Оба искали в нем Бога, и каждый представлял его себе по-своему.
Монах тяжело думал о великой милости, которая воспоследует после суровой кары. А у Микеланджело перехватило дыхание от красоты этого возвышенного мира, где витал Бог-творец, который хотя наяву ни разу и не появлялся перед глазами юноши, но властно требовал воплощения своего облика в камне, в дереве, в фреске, в чем угодно, лишь бы наполнить дни вдохновенного художника горением мысли, живым трепетом холодного материала в молодых и сильных руках.
В эти мгновения юноша был счастлив. Но когда он глянул на Савонаролу, сердце словно упало с небес на острые камни. Ожили в памяти бредовые картины из Савонароловых проповедей, черные тени многоликой жизни Лоренцо Великолепного, гнусная физиономия Пьеро и физиономия Торриджано, приукрашенная притворно-сочувственной ухмылкой разбойника.
И Микеланджело снова поднял голову к небу. Он представил себе в его светлеющей глубине громадную руку Творца Вселенной. В этой руке не было меча. Однако энергичный жест широкой ладони не только карал недостойных обитателей земли, но и выражал его, Микеланджело, острую горечь от несовершенства жизни. "Если ты, Господи, собираешься переделывать мир, то возьми меня своим работником", - едва слышно прошептал юноша. Но Савонарола расслышал все до единого слова. Он медленно повернул к юноше голову, и каждая морщина на его лице теперь выражала удивление. Косматые брови сурового доминиканца опустились низко-низко и из-под них, как из засады, блестели пронзительные глаза. Микеланджело приготовился принять еще одну порцию оглушительных порицаний. Но голос пророка прозвучал неожиданно мягко:
- Теперь я вижу, юноша, что не бесполезны для тебя мои проповеди. Грешен ты перед Богом, но по молодости. И можешь поэтому искупить вину свою тяжким трудом и покаянием. Не провожай меня дальше.
Милостивый тон Савонаролы не успокоил юношу. Что означают эти слова фра Джироламо? Благословение на труд ваятеля или всего лишь снисходительное предупреждение? Опять тревожно заныло сердце. Раскрытая тайна монастыря Сан Спирито тяжело легла на плечи, легла как тот крест, что бедному Иисусу пришлось самому же и тащить на Голгофу.
Распятие... Его еще нет, этого деревянного распятия для августинцев. Еще почти ничего не сделано юным ваятелем. Мраморные горы Каррары еще не тронуты его руками. Одни только грандиозные замыслы кружат голову. Как же можно вдруг всех их лишиться?
Неуютно и одиноко стало юноше в родном городе. Дома вокруг стояли настороженные и, казалось, все своим видом сурово твердили: "Мы знаем, знаем, знаем твою тайну!" С укором глядел на него купол любимого собора: "Я тоже все знаю". Трое горожан, проходя по площади, подозрительно уставились на Микеланджело. "И они уже знают о моих прегрешениях!" Ему захотелось сию же минуту бежать из Флоренции. Но куда? Да не важно - куда! Лишь бы не слышать больше Савонаролу и не бояться его ретивых приспешников.
Между тем Микеланджело заметил, что Савонарола уже остановился в переулке и смотрит в его сторону. Это могло означать только одно: неугомонный пророк снова требует внимания впечатлительного юноши. Нехотя подошел к нему Микеланджело. Но услышал он от Савонаролы, пожалуй, самое важное.
- Знай, юноша, презренный Пьеро долго не удержится в городе. Он не умеет рядиться в овечью шкуру, как это делал его отец, и не ослепит флорентийцев блеском своих мнимых талантов. И поэтому чернь, утратив блеск чужого великолепия, осознает наконец потерю своей свободы. Вот тогда-то и наступит конец последышу Великолепного. Я же со своей стороны сделаю все, чтобы поскорее разгорелся во Флоренции всеочищающий пламень. От тирана нельзя избавится иным способом, нет! Тираны неисправимы, ибо горды, ибо не хотят возвращать обратно захваченное несправедливо.
И Савонарола отправился дальше. Тираны неисправимы. Это точно! Они неисправимы. А ваятели, живописцы, зодчие! Они - исправимы? Значит, великий доминиканец может все-таки забыть о прегрешениях Микеланджело! Значит, он все-таки простит и юношу, и старого приора Сан Спирито! Где там вспоминать пророку о каком-то юнце, когда сам Господь Бог направляет свой меч на Флоренцию! И когда в сердцах флорентийцев зреет ненависть к Пьеро Медичи. Едва только успевай, фра Джироламо, говорить об этом с высокой соборной кафедры! Ну а когда все уляжется, и о юноше можно будет вспомнить, в церкви Сан Спирито уже будет стоять сделанное им распятие. Это ли не искупление всех грехов!
Микеланджело всей грудью вдохнул промытую утреннюю свежесть, радостным взглядом окинул сияющее небо и со всех ног помчался обратно в монастырь. О разговоре с Савонаролой и о своем решении он считал теперь необходимым немедленно сообщить приору.
Только на мосту он на минуту остановился. Отсюда была хорошо видна церковь Сан Спирито. Микеланджело с гордостью подумал, что именно его "Распятие" будет украшать одну из лучших церквей Флоренции. "Распятие" Брунеллески в церкви Санта Мария Новелла. И "Распятие" Микеланджело в церкви Брунеллески! Было отчего появиться гордости и неудержимому юношескому порыву!Все лучшие распятия, какие знал Микеланджело, слились сейчас в его сознании воедино. И это невероятное изваяние будто маячило впереди, пугало своим совершенством и желанием превзойти в искусстве замечательных мастеров прошлого. И Мария Магдалина, а может быть сама Флоренция в образе раскаявшейся грешницы, казалось, радостно улыбалась Микеланджело, торопливо смахивая со щек слезы.