Минута невольно шарахнулась в сторону и задела Час.
"Поберегись!" - в свою очередь звонко прокричал Час Суткам, этой неразлучной паре Дня и Ночи.
"День и Ночь - сутки прочь!" - беззаботно отчеканила Неделя, в четыре прыжка достигая Месяца.
А Месяц между тем энергично пробивался к Году, который с легкой одышкой догонял очередное Столетие.
У Столетия же, отягощенного множеством значительных и мелких событий, уже не хватало сил бежать столь же резво, как бежали его меньшие братья и сестры, но и оно, как могло, нагоняло Тысячелетие.
А у Тысячелетия накопленная мудрость была настолько велика, что оно позволяло себе двигаться совсем уж медленно, рассудительно, и как бы нехотя приближаясь к всезнающей Вечности.
И только Вечность никуда не спешила, оставаясь практически неподвижной, но охватывая собой все Мировое Пространство. По существу ей на все было наплевать. И она лишь лениво наблюдала за тем, как воздвигаются и рушатся гигантские и крохотные цивилизации, как людская мошкара облепливает поверхности обитаемых планет и тут же гибнет, удобряя собой почву для новых поколений, порождаемых стремительно-неторопливым движением вездесущего Времени.
Фью-вить!" - весело пропела Секунда, безболезненно впиваясь в аморфное тело Вечности. - А что бы ты, собственно, без нас всех значила? Так, пустое место! Так что не думай о секундах свысока. Все в этом мире имеет свое значение".
Ровно в двенадцать
В то субботнее утро Лида проснулась раньше обычного. И сразу ее начала мучить жгучая обида на одну из своих подруг.
Проснулась рано? Вот и хорошо! Она сейчас быстренько соберется и отправится к Зинке. Чтобы застать ее дома. Тепленькую. И во всем с нею разобраться. В конце концов, сколько можно! Звонить ей предварительно не стоит. А то шустрая Зинка успеет смыться.
Лида действительно собралась достаточно быстро, уделив основное внимание только обычному макияжу. Завтракать не стала и выскочила на улицу. Но ее часы показывали уже двенадцатый час. Тем не менее Лида не стала садиться в автобус, а пошла пешком. Уж очень хороша была погода! Замечательный летний день. Захотелось пройтись. А Зинка по субботам все равно раньше двух из дома не выходит. Если ее не спугнуть.
По пути у Лиды были интересные магазины, и она в них с удовольствием заходила. Так что время бежало достаточно быстро. А тем временем из другого дома и на другую улицу вышел парень по имение Фаддей (умеют же некоторые родители находить для своих отпрысков неординарные имена!) и направился к той же магистрали, по которой шла Лида. В это утро Фаддей тоже спешил нагрянуть без предупреждения к одному из своих приятелей. И цель у него была схожая: разобраться!
На перекрестке своей улицы и проспекта Фаддей почти столкнулся с красивой блондинкой, смущенно извинился, но не отстал, а пошел рядом.
- Молодой человек! Вы, кажется, куда-то очень спешили? - иронично спросила девушка.
- Да! Ужасно спешу! Не скажете, сколько сейчас времени?
Девушка усмехнулась, посмотрела на свои часы и сказала:
--
Ровно двенадцать! А на ваших сколько?
--
На моих? - опять смутился Фаддей. - да мои часто врут! Но, как ни странно, тоже двенадцать.
Они оба рассмеялись.
--
Но мне действительно в ту же сторону, что и вам. Пока, по крайней мере. Так что можем ведь идти и рядом! - резонно рассудил Фаддей.
--
Понятно! И вы, естественно, не прочь со мною познакомиться? Верно?
--
Верно!
--
Хорошо, давайте знакомиться. Меня зовут Лидия Михайловна и мне ровно сто двадцать три года. А вы, я вижу, еще очень юны...
Фаддей с удовольствием подхватил предложенную игру:
--
Что вы! Я на целых сто два года старше вас! Мне уже двести двадцать пять! А зовут меня Фаддеем Арнольдовичем!
--
Ого!
--
Это вы на счет возраста или имени?
--
На счет возраста - ладно. Но имечко! Прикалываетесь, молодой старичок?
--
Ничего я не прикалываюсь! И даже не шучу! Батя мой очень басни Крылова любит. Из них имя и выбрал, когда и родился. В пику своему бате, моему деду, который назвал его заграничным именем Арнольд.
--
Спасибо! Но можно просто: Фадя! Правда, красиво звучит? Не Федя, а Фадя!
--
Неплохо, Фадя! Меня тоже можно звать просто Лидой.
--
Замечательно! - сказал Фадя, с восхищением заглянув в ее огромные голубые глаза.
Лида тоже заглянула в его глаза и нашла, что они очень даже хороши: благородного темно-серого цвета, безупречно гармонирующего с цветом ее собственных глаз. "Глаза - это зеркало души", - вспомнилась ей слышанная не раз мудрость. Нечто подобное промелькнуло и в сознании Фади.
Так, непринужденно болтая, они и шли теперь вместе. Но постепенно их скорый шаг сменился неторопливым прогулочным. То, куда они сегодня стремились, было начисто забыто. И, пересекая точку, где их пути должны были бы разойтись, они об этом даже и не подумали.
Они долго шли по проспекту, потом свернули в какую-то улочку, из той - в другую, потом в третью... То есть шли совершенно не обращая внимание на то, где находятся. Периодически покупали пирожки и мороженое. Иногда не на долго садились где-либо на скамейку. Потом снова шли. И все время говорили, говорили, говорили, то сразу соглашаясь друг с другом, то вступая в жаркий спор. А все это вместе, и улица, и пирожки с мороженым, и разговоры, создавали уютную среду для формирования их взаимной заинтересованности. Ну как тут не сказать, что они прямо-таки по-доброму жадно впитывали в себя друг друга! Было ли им сейчас дело до своих нерадивых друзей!
И только вечером, когда солнце стало то и дело прятаться за крыши домов, мимо которых они проходили, Лида вдруг спохватилась:
--
Постой, Фадя! А ведь и ты и я с утра куда-то очень спешили!
--
Да, Лида! Причем я так спешил, что чуть не сшиб тебя с ног, выскочив на проспект.
Они рассмеялись и остановились. Нет, у них не было ощущения никакой растерянности. Напротив, полное единение чувств читалось на их лицах.
--
Так что там у нас за дела такие? - спросила Лида, переходя на свой первоначальный ироничный тон. - Может быть, здесь замешана старушка помоложе меня?
--
Понимаешь! - ответил Фаддей, не обратив внимания на Лидину иронию. - Есть у меня один друг. Наберет моих дисков, а потом его не допросишься, чтобы вернул. А мне ж и самому иногда их послушать хочется! Вот я и решил к нему сегодня нагрянуть пораньше, пока он не сбежал куда-нибудь, и все забрать. Да и отчитать его хорошенько!
--
Потрясающе! - выдохнула из себя Лида. - Представляешь, у меня была точно такая же цель: я собралась забрать у своей подруги свои шмотки и сделать ей соответствующее внушение. Ну что это такое! Берет что-либо мое на вечер или на день и не возвращает. Но приходит, чтобы выпросить другие вещи.
--
Так, значит, мы оба собирались нагрянуть как снег на голову?
--
Выходит, что так! Но знаешь, Фадя! Мне это делать уже как-то расхотелось.
--
Представь себе, и мне тоже! Ну, пусть Сенька слушает, пока не надоест. А я куплю себе что-нибудь поновее.
--
Да вот и я так думаю! Что мне все те мои шмотки! Надо будет Зинке кое-что из них подарить, если она захочет. А я тут сегодня один костюмчик в магазине заприметила. Очень даже ничего! И не дорого стоит.
--
Короче, мы наших должников великодушно прощаем! - торжественно возгласил Фаддей и на один лишь миг не слишком смело прижался к Лиде, ощутив легкий волнующий аромат ее волос. Сердце Лиды встрепенулось, и по всему телу пробежала сладостная волна.
--
А... который... сейчас час? - спросила она тихо, преодолевая неожиданную дрожь в голосе.
Фаддей посмотрел на часы и ответил не задумываясь:
--
Ровно двенадцать!
--
Как двенадцать? Еще же только вечер, - возразила Лида, уже справившись со своим волнением, и посмотрела на свои часы. - Странно! И на моих двенадцать! Значит, они у нас остановились, когда мы столкнулись на перекрестке?
--
Получается, что так!
Несколько секунд они смотрели друг на друга озадаченно, а потом расхохотались. Затем Лида глубоко-глубоко, хотя немного и снизу вверх, заглянула в глаза Фади и спросила:
--
Это что же получается? Остановись, мгновенье, ты прекрасно?
От такого взгляда и от таких ее слов по телу Фади тоже пробежала сладостная волна, и он ответил, набрав побольше в легкие воздуха:
--
А можно так: счастливые часов не наблюдают!
Испытание
Вдоль берега реки шли двое: отец и сын. Тринадцатилетний парнишка как мог поддерживал своего хорошо подвыпившего папашу. Того так и заносило то вправо, то влево, ноги то делали рывок вперед, то резко тормозили. А путь домой лежал через луг по тропинке, которую впереди прерывало старое русло реки, заполненное плотами. Парня очень беспокоил предстоящий переход по плотам, так как все они давно поразвязались, и многие бревна, когда на них наступишь, норовили уйти глубоко под воду. Мальчишкам в том была забава: быстро перешагивать и перепрыгивать с бревна на бревно. Но с пьяным отцом... И никого больше небыло на тропинке!
--
Пап! Как же мы с тобой перейдем по таким плотам?
Отец беззаботно рассмеялся.
--
Ты что, Саш? Боишься?
--
А то нет, что-ли?!
--
Да ты не бойся, сынок! Я сейчас мобли... молби.. моби... мо-би-ли-зу-юсь! Вот!
Язык у отца хотя и заплетался, но мозг, похоже, работал четко. У него было прекрасное настроение, и он всю дорогу рассказывал сыну всякие забавные истории из своей жизни.
--
Вот и эта еще одна! - рассмеялся он снова, когда они подошли к плотам.
И тут на глазах у мальчишки его отец мгновенно преобразился: стал сосредоточенным, серьезным и пошел прямо, будто и в рот не брал хмельного. Сынок, конечно, не переставал его поддерживать, но отец безошибочно наступал именно на те бревна, которые не могли оказаться предательскими. И оба благополучно перешли на другой берег Старицы.
Теперь сын с удивлением и восторгом сматривал на отца. Однако пройдя по тропинке еще некоторое время, он заметил, что отец снова начал сильно пошатываться.
--
Пап! Ты чего? Не протрезвел что-ли?
Отец, школьный учитель, обнял сына за плечи и сказал назидательно:
--
Веди меня, Сашок, веди! Видишь ли, здесь, по всей вероятности, проявила себя одна из величайших тайн человеческой природы!
Техногенный юмор
Школа гудела. Как ни старались учителя и милиция соблюсти порядок выхода учащихся, ничего у них не получалось. Гвалт стоял невообразимый. Еще бы! Такое событие: школа заминирована! Надо поскорее уносить ноги. Но все хохочут, всем так весело! А как же! Занятия отменяются! Никто не думает, что школа действительно заминирована. Просто кто-то из своих же обормотов "пошутил". Однако милиция настроена решительно. Будут обыскивать все уголки. Вот уже и собак-ищеек привели. Ой, как интересно!
На школьном дворе один семиклассник подошел к другому семикласснику.
--
Дим! А я знаю, кто в милицию позвонил и наплел про взрывчатку.
--
Кто?
--
Ты!
--
Севка! Я тебе сейчас морду набью!
--
Да ладно, я никому не скажу. Но ты это зря. Пойдем лучше со мной. Я тебе такое покажу... не пожалеешь. Главное, не опоздать бы!
И они помчались к Севкиному дому.
Между тем о ЧП в школе молва быстро распространилась по микрорайону. Об этом шли разговоры уже во многих дворах. Досужие старушки, сидя на скамейках, наворачивали горы самых невероятных страхов. Две молодые женщины интеллигентного вида неспешно пересекали один из таких взбудораженных дворов. И тоже возбужденно толковали на ту же тему.
--
Ну это же надо? А? - говорила одна другой, - дожили! Пацаны уже нас терроризируют! Юмористы недоделанные!
--
Да это еще неизвестно, Мария Ивановна! Пацаны или взрослые дяди! Сейчас всего ожидать можно. Время такое...
--
Конечно, конечно, Алла Борисовна! И все-таки это пацаны. Тут и говорить нечего. Они по телевизору, да по компьютеру такого насмотрелись! Там такой техногенный юмор! Все трещит, горит, взрывается, а никому не страшно, всем только весело. И нашим деткам тоже. Вот они и сами хотят устраивать что-нибудь веселенькое.
И тут их прямой путь по двору преградил газон. Протоптанная по его середине узкая дорожка была тщательно взрыхлена и на ней белела небольшая табличка, прикрепленная к низенькому столбику: "По газону не ходить! Заминировано!" Дамы остановились и, читая табличку, сдержанно посмеялись.
--
Ну, не юмористы, скажешь?! А? кто кроме пацанов это мог придумать?
--
Да, может быть, и пацаны. Но не без ведома дворника. Надоело ему эту дорожку то и дело взрыхлять. И смотри: подействовало! Еще никто предупреждение не проигнорировал.
Мария Ивановна вдруг почувствовала себя обиженной.
--
А вот я проигнорирую! - сказала она с нажимом. - Из принципа! Я тут десять лет на работу хожу. Уже давно могли бы и асфальтом газон располовинить!
--
Я думаю, не стоит, - робко ответила ей Алла Борисовна. - Газончик-то всего-ничего. Что стоит его обойти?
--
Ну, знаешь, дорогая! Когда по утрам несешься со всех ног, то тут уже не смотришь, всего-ничего газончик или всего-чего. Бежишь напрямик.
И Мария Ивановна решительно вступила на газон, а Алла Борисовна пошла все-таки в обход. Но не прошла первая и трех шагов, как что-то там громко чавкнуло, и ноги ее до самых колен мгновенно оказались забрызганными черной грязью. Мария Ивановна сначала взвизгнула от неожиданности, а затем разразилась безудержной бранью. Ее спутница, естественно, бросилась ей на выручку, содрогаясь всем телом от едва сдерживаемого хохота. Старушки на скамеечке притворно-сочувственно "заайяякали", энергично качая головами. А в глубине двора, нисколько не стесняясь, во все горло хохотали два школьных товарища. Это были Дима и Сева.
--
Вы тут все заодно! - не унималась оскорбленная Мария Ивановна. - Ишь, подстроили! А до вас, стервецов, я еще доберусь! Террористы долбаные! Не на ту напали! Вы у меня еще попляшете!
- Успокойся! - насмеявшись до слез, сказала ей Алла Борисовна. - Все не так уж страшно. Лето уже. Не простудишься. Подумаешь - ноги в грязи! Зато какой юмор! Чисто тебе техногенный!
Поступок и вознаграждение
На длинном каменном парапете, что тянулся вдоль тротуара над каналом, некогда одна к одной были уложены строителями гладкие бетонные плиты. Для красоты. И чтобы прохожие могли на них посидеть. Теперь от них осталась только одна. Остальные, вероятно, постепенно сорвали и унесли не в меру хозяйственные жители соседних домов. А эта не поддалась, являя собой гордый вызов обывательскому вандализму. Прохожие обращали внимание на обезображенный парапет и удивлялись, почему осталась на месте эта последняя плита. Любознательные мужчины подходили и трогали ее. Не шевелится ли, мол? Плита не шевелилась, лежала прочно...
Но вот однажды заметил ее парень, решительный и крепкий. Он подошел к ней, рассмотрел со всех сторон, потрогал. Потом уверенно охватил ладонями нависшую над тротуаром ее часть и сильно рванул вверх. Безрезультатно!
Парень изумился, покачал головой, кривя губы и гоняя по ним из угла в угол сигарету. Затем деловито сплюнул окурок в сторону и повторил операцию. Но плита и на это раз даже не шевельнулась. Парень пробормотал что-то невнятное, скорее всего матершину, сел на плиту и сунул в рот новую сигарету. Подождал, пока пройдут редкие прохожие. Видно, стеснялся показать людям свою беспомощность. И снова принялся за "дело". Теперь он не стал отрывать плиту рывком, а медленно напрягал свою по всем признакам недюжинную силу. Физиономия его багровела от натуги, зубы оскалились, пот чуть ли не ручьем стекал с кончика носа. "Есть у меня тут время возиться с тобой!" - прохрипел он злобно. Однако плита ну никак не хотела подчиняться его дремучей воле! Она уже довела парня просто до бешенства! Теперь он смотрел на нее с такой ненавистью, будто перед ним уже лежал, но все-таки не покорялся его заклятый враг.
И тогда разъяренный дуралей с нечеловеческим остервенением вгрызся ногтями в землю за парапетом, ухватил плиту сзади и рванул ее на себя. А плита будто только и ждала именно такого воздействия на себя и в одно мгновение рухнула... парню на ноги. Он взвыл от адской боли и, как видно, теряя сознание, повалился на парапет.
Во время подоспевшие прохожие не поленились вызвать бедолаге скорую помощь.
Эстетические страсти
Трое молодых художников, подрабатывавших уличным портретированием желающих, в ожидании клиентов "травили" анекдоты. Один из них периодически вычитывал какой-нибудь анекдотец из потрепанного сборника, другие подхватывали тему и дополняли аналогичными из запасов своей памяти. И все вместе заразительно смеялись.
Но вот чтец (назовем его Первым) вдруг как-то необычно встрепенулся:
--
Во здорово, пацаны! Слушайте!
И прочел посерьезнев:
"Из криминальной хроники. В четверг сразу после дождика в музее изобразительных искусств экзальтированный посетитель с воплем "Довольно мрака!" выплеснул на "Черный квадрат" Малевича флакон несмываемой белой краски. Вызванные специалисты (искусствоведы и реставраторы) утверждают, что на восстановление шедевра уйдут годы и не менее миллиона долларов".
На этот раз ребята не рассмеялись, а только усмехнулись и грустно вздохнули.
--
А что, так бы оно и было, если бы на самом деле! - сказал Второй и добавил: - Эх, нам бы теперь миллиончик! Хотя бы нашими!
--
Ты сначала изобрази свой "Черный квадратик", а потом уж мечтай о миллиончке, - резонно рассудил Третий.
Они снова криво усмехнулись.
--
Подумаешь! "Черный квадрат", "Черный квадрат"! Тоже мне нашли шедевр! - продолжил свою тему Второй. - Малевич просто обнаглел по-черному, вот и выдал чернуху, чтобы мы возле нее пускали философские слюни и писали от восторга.
--
Так ты что же, в "Черном квадрате" ничего не видишь? - деланно возмутился Первый.
--
Ни-че-го! - по складам произнес Второй.
--
Темнота! - воскликнули разом оба его товарища. И все трое расхохотались.
--
Древние наскальные рисунки - вот где настоящее искусство! - отсмеявшись сказал убежденно Второй.
--
Ну, знаешь, Петя! Наскальная живопись - это, брат, как момент рождения Вселенной! Изначальный космический взрыв Искусства! - наставительно пояснил Первый.
--
Ага! А "Черный квадрат" - его коллапс! - добавил Третий.
Опять посмеялись.
--
А нет, правда, ребята! - не унимался Петя. - "Черный квадрат" - это же бездонный "черный ящик". Вот мы и бьемся над расшифровкой того, что в нем припрятано. А какой-либо неврастеник может залить всю важную информацию белилами.
И снова смех...
--
Да ладно, пацаны! - решился вразумить товарищей Третий. - Что это мы перемалываем косточки старика Малевича! Смелый был мужик, вот и все. Нам бы так!
--
И то правда! - согласился Первый. - Больше не будем. Вот только на закуску еще один анекдот - и все. Слушайте: "Группа посетителей музея изобразительных искусств во главе с экскурсоводом останавливается возле художника, копирующего "Черный квадрат" Малевича. Экскурсовод полушепотом:
--
Сегодня он делает уже тысячную копию. Но, похоже, все еще не удовлетворен своей работой.
Загадочная история
Поезд шел неторопливо. Видно, машинист раньше времени подводил состав к городу, а надо ведь прибывать ровно в установленное расписанием время. Закатное солнце золотило стены проплывавших за окном пригородных дач. Туча, только что пролившая обильный дождь, громыхая, уходила на восток.
--
А то вот еще был случай. Как раз в такую погоду, под вечер...
--
Михалыч! Может, уже хватит разных случаев? Подъезжаем!
--
Ну и что, Степаныч? Успею!
--
Ну ладно, валяй!
--
Дело было так. Стою я, значит, как-то возле девятнадцатой поликлиники, жду тридцать пятый автобус, чтобы домой ехать. Подходит ко мне один мужик. Ну так, слегка под мухой. И спрашивает, как ему доехать на улицу Ошмиченко. Я ему и говорю, да вот садись со мной на тридцать пятый, я выйду раньше, а ты езжай до конца. Там выйдешь и найдешь, что надо.
Тут как раз и автобус подошел. Ну, поехали мы. И только, значит, тронулись, откуда ни возьмись, налетел сильный ветер, туча надвинулась страшенная, и стало сильно накрапывать. А когда подъезжали к моей остановке, то за окнами уже лил целый водопад. Мужик мне и говорит: что ты тут будешь выходить, поехали со мной до конца, к тому времени и ливень кончится. Обратно этим же автобусом, мол, домой и поедешь. Ладно, говорю, и то правда. Поехали. Едем, а дождь, ну точно, как из ведра. А на конечной выходим - и дождя никакого. Но асфальт, правда, мокрый.
Мужик мне и говорит: слушай, чего тебе домой спешить? Завтра суббота. Так что гуляй, Вася! Пойдем, вон, пивка по кружке-другой хряпнем. Видишь, бар рядом.
Ладно, пошли. А сам себе думаю: откуда он знает, как меня звать? Я и не собирался с ним знакомиться. Но пиво пошли пить вместе. Ну, Степаныч, выпили мы с ним крепко! Уж не помню чего и сколько. Только глядь, а мужик-то мой дорогой пропал! Пришлось самому за все платить. Хорошо, хоть денег хватило.
Вышел я из этой забегаловки и не то чтобы пьяный, а какой-то в роде как сонный. Не иначе он, стервец, мне в пиво чего-то подсыпал. Ну да ладно, чего уж теперь... Огляделся. Вижу, трамвайные рельсы блестят. Что такое? По Ошмиченко отродясь трамваи не ходили! А тут прямо тройная сцепка и подкатила. И вроде в мою сторону. Ну, сел я. И ты знаешь, Степаныч! Трамвай тот меня как понес! Аж искры из-под колес! Как из сопла ракеты! Да еще мало того, что - скорость, так он еще будто от рельсов оторвался и несет прямо по воздуху. А у меня аж дух захватывает. Ну, видно, задремал я в трамвае. Вот и привиделось.
Выхожу я на конечной. Оглядываюсь. Батюшки! А кругом-то и города не видно: справа поле, в поле какая-то деревня, слева - косогор. И людей - ни души! Один я. Я у нее, у трамвайной водилы, и спрашиваю: куда ты меня завезла? А она мне: пить надо меньше! Ты всю дорогу проспал, откуда я знаю, где тебе выходить надо! А что за место такое, спрашиваю? Сухаревка, говорит! Тут новый микрорайон строить собираются, вот и линию протянули. Сухаревка? Так ведь она от моего Зеленого Бора в другом конце города! Как я тут очутился? Не иначе, как этот бес, с которым я пил, попутал. Отсюда теперь до моего дома - две пересадки и час на дорогу! А она мне: если хочешь быстрее, вон поднимись на гору, там тоже кольцо есть, троллейбусное. Семнадцатый ходит. Он тебя почти до твоего района и довезет. Ну, говорю ей, спасибо, дороженькая, полезу на гору.
Лезу себе, значит, вверх. А косогор каменистый и по уступам - как по ступенькам. Хорошо! Только где-то на середине вижу я прямо перед собой здоровенную яму, метра в три глубиной. Черня такая и вроде как стальная, с гладкими стенками. А по форме - ну как если заглянуть в половинку пустого яйца, поставленного носом вниз. Ну, думаю, если я сейчас в это яичко гробанусь, то и свои передавлю и не выберусь ни за что. А людей-то кругом ни единой души! Кричи не кричи - никто не услышит. И податься в сторону некуда: слева отвесная гора, справа обрыв. Спускаться назад? Тоже не хочется. Там уже и трамваев не видно. Значит, только вперед! По краю ямы, по-над обрывом, по-над пропастью... Ух ты, как у Высоцкого... Перетрухал я, Степаныч. Но всё ж таки ползком, почти на пузе, обогнул я эту чертову яму и спрыгнул на камни. Рядом, гляжу, ручеек с горы сбегает. Ну я и полез по его бережку дальше вверх.
Забрался я, значит. И такую красоту увидел, Степаныч, - аж дух захватило! Прямо передо мной какой-то глубокий длинный овраг открылся, заросший травой и лесом. А справа от него на горе стоит дворец. С колоннами, как в старину строили. Слева солнце выглянуло из-за туч и уже собирается за горизонт опуститься. И от этого солнца дворец весь - как золотой светится! Слышь, Степаныч? Моя дочка в университете учится. Так я в одной ее книжке такой дворец видел. Как это его? А! Парфенон называется! Ну, я тебе скажу, развалюха-развалюхой на фотографии, а какая красота! Только откуда ж такой у нас тут взялся? Я про то отродясь и не слыхивал. Ну, думаю, ладно, разберусь потом. Специально сюда приеду, чтоб посмотреть. А пока надо ж как-то домой добираться.
Вижу, слева какие-то не то сараи, не то склады. Подхожу. А там тоже - ни души! И замки висят на воротах. Только скрипнула дверь у одного склада. Выходит мужик, чернявенький такой, улыбается и говорит: заходи, дорогой, я еще не закрываюсь; у меня товар хороший, чего хочешь выберешь!
А где мне выбирать да покупать! У меня и денег-то ни копейки! Но зашел. Думаю, спрошу, как лучше в город ехать. Смотрю, и верно, товаров всяких - хоть завались. А он мне и говорит: ты вон туда пройди, там еще и не такое увидишь. Ну я пошел сдуру. А мужик-то и пропал сразу. Тю, думаю, и этот тоже! Сунулся я обратно, а уже и товаров тех не видно... Тоже пропали... Одни черные стены остались. И только одна лампочка на потолке еле-еле светится.
Страшно мне стало, Степаныч! Стал выход искать, а его и нет нигде. Кричу, зову того мужика, а голос мой глухой, как в подушку. И чувствую, что воздуха уже не хватает. Задыхаюсь! Ну, думаю, хана мне, дураку безмозглому... И точно, была б хана, если б жена в спину не толкнула, да я с живота на бок не перевернулся...
И Василий Михайлович от души, раскатисто расхохотался.
Трудная задача на деление
Леночка мчалась домой как на крыльях. Влетела резвой птичкой в прихожую и, снимая с ног босоножки, громко защебетала:
--
Родители! Вы дома? Что-то я вас не вижу и не слышу! Эгей, предки! Что? Опять что-нибудь не поделили?
Из кухни вышла мама.
--
Дома мы, дочка, дома. А ты что такая веселая?
--
Ну, теперь уж можно открыть секрет. Я недавно подала заявление на конкурс красоты. А сегодня успешно прошла первый тур.
Они обе вошли в кухню. Там отец доедал тарелку борща. Рядом с тарелкой стояла наполовину порожняя бутылка водки.
--
Пап! Что это ты? Круто поссорились, что-ли?
--
Да так, ничего, Лен. Ничего... Говоришь, в конкурсе участвуешь? Это хорошо.
--
Ну да! Может, побежу... победю... Ну и слово-то какое заковыристое! Не знаешь, как его правильно выговорить.
--
Это потому, - вздохнув, сказал отец, - что побеждать всегда трудно. Но ты победишь. Ты ж у меня такая красавица!
Мама тот час же его поправила:
--
Не у тебя, а у нас красавица!
Отец криво усмехнулся:
--
У нас, у нас, дорогая! Кто ж будет спорить?
--
Да ладно вам! Не заводитесь снова!
От Леночкиной окрыленности не осталось и следа.
--
Не понимаю! Вы что? Не рады за меня? - спросила она уже с раздражением.
--
Ну как же, дочка! Очень рада. А папа твой пусть сам скажет.
Вместо каких-либо слов отец только приподнялся и поцеловал дочку в щеку. А потом налил себе еще рюмку водки.
--
Пап! Может быть, хватит! Ты уже и так красненький!
--
Это я за тебя, дочка. За твой успех.
--
Так что ж вы такие... как не родные? Что тут у вас произошло?
--
Да понимаешь, дочка... Тут такое дело... - мрачно выдавила из себя мама.
--
Какое такое дело?
От предчувствия чего-то недоброго у Лены похолодели кончики пальцев.
--
Знаешь, Лена, мы с твоим отцом подали сегодня заявление на развод.
--
Понятно... Доссорились, значит... Я им про конкурс красоты, а они мне - про развод. Как вот этой бутылкой по башке! А я-то думала, вот добьюсь победы, стану профессиональной моделью, буду много зарабатывать. И вы, может, ссориться перестанете. Жить клево станем. Как по телеку показывают!
Но родители от ее слов только еще больше помрачнели. И мама срывающимся от слез голосом возгласила:
--
Так ведь как же мы тогда тебя с твоим богатством делить-то будем?!
Диалог на обочине
--
Молодой человек! Угостите даму сигареткой!
--
Во-первых, где тут дама? Я что-то ее не вижу.
--
А я, по-твоему, кто?
--
По-моему ты пока соплячка. До дамы тебе еще расти и расти. А во-вторых, я, как видишь, сам не курю и тебе не советую. И в третьих, какой же я молодой человек? У меня уже внучка постарше тебя.
--
Ну извиняюсь! Темно уже. Сразу не разберешь
На автобусной остановке никого кроме них не было. Да и сама остановка была условной: ни навеса, ни скамейки. Старик ужа давно сидел на бетонном столбике среди строительного мусора. А она только что подошла, вся из себя вызывающе разодетая, в облаке модных французских духов. И ее то и дело заметно покачивало.
--
Дедушка! А можно, я пока у вас на коленях посижу. Холодно!
--
Вот бессовестная!
--
А что, вы еще очень даже ничего. Согреете.
--
Похоже, ты сама собираешься меня согреть. Не выйдет, детка! На, садись. А я и постоять могу.
Девчонка охотно села, но на него посмотрела с ненавистью.
--
И что это вы такое надумали? Крепко надо! Со стариком. Ой, была б моя воля, я бы всех мужиков давила как тараканов!
--
Ты смотри, какая смелая! И чем же тебе мужики так досадили?
--
Да всем! Такая сволота!
И тут к остановке бесшумно подкатил черный "Мерседес". Из него сначала поспешно выскочили два добрых молодца, коротко стриженных, в черных костюмах нараспашку, подбежали к девчонке и замерли по бокам ее в позах преданных телохранителей. А она вся сжалась на своем столбике в жалкий комочек. И тогда из машины не торопясь вылез третий красавец, но в элегантном светлом костюме. В сторону девчонки он смотрел непререкаемым взглядом крутого хозяина. Подошел к ней вплотную и сказал, весомо выговаривая каждое слово:
--
Слушай сюда, дорогая! Последний раз говорю: если ты не перестанешь от меня линять, то я задушу тебя собственными руками!... Поняла?
А она в ответ только несколько раз подряд согласно кивнула головой, порывисто встала и помчалась к машине.
Пора кончать!
Семен любил своих детей. И двенадцатилетнюю дочку, и семилетнего сына. Когда бывало время, всегда старался учить их чему-нибудь доброму. Но бывали и такие дни, когда он не мог даже смотреть в их сторону. И тогда дети сами сторонились отца.
В такие дни жена обычно спрашивала его не слишком озабоченно:
--
Не заболел ли ты часом? А?
А Семен отвечал раздраженно:
--
Да! Заболел! И уже давно.
--
Ну так лечиться надо! - говорила, тоже раздражаясь, супруга и уходила в кухню.
"Да надо бы. А как?" - мрачно думал Семен.
Сегодня в его доме царила именно такая атмосфера настороженности и гнетущего молчания. Дети забились в свои уголки, чтобы отец их и не видел. А он, повалявшись некоторое время на диване, тупо глядя на экран телевизора, встал и начал нервно переодеваться. В такие минуты он всегда напяливал на себя солдатский комбинезон пятнисто-защитного цвета. И что-то рассовывал по карманам. Жена и дети знали: значит, уедет на дачу и там переночует в одиночестве.
--
А тебе что, завтра на работу не надо? - спросила, не выходя из кухни, жена.
--
Пойду после обеда! Я договорился! Ну, я пошел!
--
Счастливо, дорогой! Не забудь привезти огурцов!
--
Ладно!
Но на дачу он в таких случаях ездил редко. То есть ездил, только в противоположную сторону от своего дачного поселка. И на этот раз он тоже вышел из вагона электрички возле каких-то дач и сразу углубился в лес. Он знал, что в этом лесу неподалеку располагается дом отдыха. А там по вечерам в зеленом павильоне часто бывает дискотека, и молодежь из дачного поселка и окрестных деревень спешит туда, чтобы "оттянуться по полной". Часто ходят они по лесным тропинкам достаточно беспечно, по одному. А это Семену как раз и надо... Он давно облюбовал это место для исполнения очередного акта своего черного промысла.
Уже вечерело. Ему надо было спешить. Ведь в темноте в одиночку могут ходить здесь только парни. Напряжение во всем его теле нарастало. Он нашел удобное место в густом высоком кустарнике на обочине тропинки, затаился за деревом и стал терпеливо ждать. Тропинка хорошо просматривалась и вправо и влево. Иногда по ней проходили в обе стороны небольшие группы людей. И ни одной одиночки! А музыка возле дома отдыха уже гремела вовсю. Семен нервничал: начинало темнеть. Сердце его сжималось от неясного предчувствия.
Тринадцатая! Сегодня должна быть тринадцатая... Несчастливое число. А куда деваться? Хоть сегодня, хоть завтра, хоть через неделю - все равно тринадцатая останется тринадцатой. Надо перешагнуть через нее побыстрее и забыть как дурной сон. Забыть вообще об этом своем гнусном занятии. Ведь становится невыносимо смотреть своим детям в глаза. Надо с этим кончать. Пора! Пора кончать!
Такие примерно мысли проносились в возбужденном сознании Семена. А глаза между тем хищно искали тринадцатую.
Семен извлек из кармана кусок крепкой бельевой веревки, намотал ее концы на обе ладони и судорожно сжал кулаки. Подул сильный ветер. Деревья стали панически раскачиваться во все стороны. То дерево, под которым он стоял, жалобно поскрипывало. "Видно, приближается гроза, - подумал Семен. - Это хорошо. Не будет меня слышно, а дождь смоет следы. Но где ж ты там, дорогая моя тринадцатая? Иди скорее сюда! Нет мочи больше ждать"...
И она появилась вскоре на тропинке. Шла одна, тоненькая, хрупкая, почти такая же как его дочка. Ни впереди, ни сзади на тропинке никого не было.
"Идет, дуреха! - пробормотал Семен, озлобляясь на девчонку из-за острого приступа своей чудовищной страсти. - И не боится же одна ходить по лесу!"
Вот она с ним поравнялась, не замечая его за деревом и кустарником. Беззвучно, как тень, Семен шагнул на тропинку и, уже задыхаясь от предчувствия скорого оргазма, выбросил руки вперед и вверх, чтобы веревкой захватить сзади шею жертвы. Но в то же мгновение он успел услышать тяжелый треск, и мощный удар по голове свалил его на землю.
Девушка ошеломленно обернулась, еще ничего не понимая, и вслед за тем истошно закричала. У своих ног она увидела вытаращенные на нее страшные, залитые кровью глаза какого-то дядьки. Крепкий сук сломавшегося дерева проткнул ему грудь и пригвоздил к земле.
Бескорыстная предусмотрительность
Супружеская пара старичков, поддерживая друг друга, медленно двигалась по тропинке, ведущей через лесок к супермаркету. Но вот бабуля затормозила своего деда:
--
Осторожно, Петенька! Пришли!
Дед поставил на тропинку хозяйственную сумку и, кряхтя, достал из нее маленький кухонный топорик. Преодолевая боль в пояснице, он наклонился и стал слабенькими ударами "тюкать" по тоненькому низенькому пеньку, торчавшему из земли прямо на середине тропинки. Прохожие проносились мимо, не вникая в суть дела и не задерживаясь. Остановились только два парня, заинтересованные усердными, но безрезультатными действиями старика. Немного похихикали, а потом один решительно склонился к старику:
--
А ну, дед, дай мне!
Старик охотно протянул топорик парню и облегченно выпрямился. А парень несколькими энергичными ударами вырубил пенек и вернул топорик хозяину.
--
Что, дед! Навернулся, что-ли часом на этом пеньке? Или твоя половина?
--
Да нет, милый! - возразил старик. - Никто из нас двоих не навернулся. Мы ведь вот с супругой люди уже не молодые и немощные. Так что привыкли смотреть себе под ноги. Чтобы не навернуться. А вы, молодые, носитесь не глядя. Вот я для вас и старался.
Парни изумленно покачали головами и, уходя, сказали:
--
Молоток, дед! Мы б до этого не додумались!
--
Вот то-то и оно! - бросил им дед вдогонку.
Любовь возвышенная и вечная
Ту единственно верную тропинку от автобусной остановки Дмитрий Степанович нашел сразу. Хотя нога его не ступала по ней ровно двадцать пять лет. Тогда он приехал сюда вместе с женой, чтобы наедине с ней отметить их серебряную свадьбу. А сегодня, в день золотой свадьбы, он брел по тропинке уже один: жена ушла из жизни, не дотянув до этой замечательной даты всего лишь нескольких месяцев.
Идти было трудно. Он часто останавливался, чтобы успокоить дыхание и сердце. Вместо прежних двадцати минут подъем на этот раз занял добрых часа полтора. За четверть века здесь все основательно заросло кустарниками, и тропинка часто норовила увести в сторону. Но вот он взошел на вершину их любимой скалы. Отдышался, осмотрелся.
Здесь все оставалось таким же, каким было и прежде: море, залитое солнцем, причудливые скалы, почти отвесно обрывающиеся к пологому берегу, на котором среди густой зелени виднелись белые курортные строения и ленты извилистых дорог; а у самого моря - муравейники пляжей. Все здесь, казалось, дышало природным комфортом. Будто человеку и усилий никаких прикладывать не требовалось для того, чтобы чувствовать себя счастливым.
--
Ой, Дима! Фантастика! Чудо-то какое! - сказала пятьдесят лет назад на этом месте его будущая жена, красивая сероглазая Маша.
Они тогда с этой высоты впервые увидели море. Необыкновенный восторг охватил их обоих. И они как-то сразу почувствовали здесь, что всю жизнь будут вместе. И не ошиблись! А сюда они периодически приезжали, чтобы полюбоваться этой красотой и укрепиться в своих чувствах друг к другу.
Но вот теперь он остался один. Дети и внуки давно выросли и не очень-то в нем нуждаются. Они, пожалуй, могут сразу и не заметить его исчезновения. Может, с неделю не догадаются позвонить в его пустую квартиру. Кому он теперь, старый, нужен? Так что гуляй, Дима! Однако все нужные сведения о себе он все-таки оставил: и почему так решил поступить, и каким самолетом улетел на Юг, и где его там можно будет искать. Все предусмотрел по-стариковски!
Дмитрий Степанович достал из портфеля большую льняную салфетку, из тех, что любила его супруга, расстелил как на столе на плоской поверхности огромного камня, поставил на салфетку бутылку дорогого коньяка, два хрустальных стаканчика, коробочку конфет "для Маши", разложил различные закуски. Делать все старался так, как сделала бы его Маша. Затем он устроился на каменном выступе, который всегда служил им сиденьем. Откупорил бутылку и налил коньяк в стаканчики. Себе полный, "Маше", как всегда, чуть на донышко. Вздохнул глубоко и сказал торжественно:
--
Дорогая Мария Сергеевна! Я сердечно поздравляю тебя с пятидесятилетием нашей совместной жизни. И безмерно страдаю от того, что в этот день нет тебя со мною рядом. Но мне хотелось бы верить, что ты слышишь меня с высот своего рая. Хотя верить в Рай достаточно трудно. Но пусть будет так: ты в Раю. Ты видишь меня, сочувствуешь, но ничем помочь не можешь. Теперь все решения мне приходится принимать самому.
Он медленно, с былым наслаждением, выпил свой коньяк и тотчас же наполнил стаканчик снова. В Машин тоже плеснул немного.