Я быстро перешел улицу. Несколько машин сигналили мне в след, возможно, на меня кричали, но мне было все равно. Я снова увидел эти надписи на стенах.
Они стали появляться около шести месяцев назад. Гуляя с Виктором или Анной, я иногда натыкался на эти корявые меловые строчки. Взгляд цеплялся за них, их емкое содержание пробиралось в мозг и там сворачивалось ядовитой змеей. Да, да, сначала эти надписи были написаны мелом, почти не различимые на светлой краске, которой были окрашены почти все дома в старой части города, где тогда поживал я и мои друзья. Это потом они стали ярче, их нельзя уже было смыть, это потом появились транспаранты ч теми же лозунгами. Но все началось с мела.
" Уничтожить все книги! Всех, кто читает - предать позору и смерти! Литературу в огонь!". Именно это было написано на стенах.
- Интересно как! - увидев такую надпись впервые, Виктор остановился и долго ее изучал. Затем он хмыкнул и подмигнул мне.
- Видишь, как! - проговорил он, продолжая скалить зубы.
- Интересно, кто это написал? - поинтересовался я. - Придет же такое в голову...
- Судя по подчерку, - Виктор сделал паузу и пригляделся повнимательней, - писал ребенок. Скорее всего, какой ни будь школяр получил низкий бал по литературе и таким образом выражает свое недовольство.
- Да, детский максимализм так и брызжет из этого послания - согласился я.
- Если ты помнишь, мы в детстве просто подкладывали под стул учителя кнопку или выливали на сидение чернила, - ударился в воспоминания Виктор, когда мы продолжили свой путь, - Мы и придумать не смогли бы облекать наши претензии в около политические лозунги. Но сейчас все стали слишком грамотными, каждый ребенок интересуется политикой...
Я с ним согласился и мы, дружно вздохнув, почти выбросили эту глупую надпись из головы.
Это было время, когда мы грезили литературой. Привитое со школьной парты прекрасными педагогами, это чувство не угасало со временем, как может угасать, например, мимолетная любовь. Нет, оно крепло день ото дня, с каждой перевернутой страницей. Мы тщательно оберегали это чувство, стараясь оградить себя от того потока дешевого чтива, который так часто затягивал многих неразборчивых людей.
К тому же, я и Виктор мечтали не только читать книги, но и писать их. Сначала мы просто придумывали истории ( весьма сомнительного качества, если говорить на чистоту), рассказывали ее друзьям и знакомым и просто о ней забывали. Так мы шлифовали наш дар рассказчика. Только спустя несколько лет после таких забав мы решились доверять наши истории бумаге. Сначала все началось слишком быстро, и лично я даже пару раз задавался вопросом; а не графоман ли я? Но потом эти вопросы отпали, когда начиналась непосильная борьба с бумагой и с собой. Каждая строчка, написанная на бумаге, казалась какой - то корявой, недоделанной, рука сама тянулась стереть ее, зачеркнуть. Но новая строка также не приносила удовлетворения. Иногда я проигрывал эту схватку с бумагой и буквами, говорил, что слов слишком мало и они не могут выразить всей полноты моих мыслей. Рукописи летели в мусорный ящик, важное орудие труда всех писателей.
У Виктора была та же история. Лишь основательно набив наши мусорные ящики исписанными листками, мы смогли научиться более - менее доверять свои мысли бумаге.
Мы писали и уже не стеснялись давать наши рукописи нашим знакомым, чьи отзывы были все более и более положительными. Нас стали называть писателями, посмеивались, ждали, когда нас заметит какой ни будь крупный издатель и мы обессмертим свои имена.
Так шло время. Мы по-прежнему много писали, еще больше читали. Впереди была жизнь, которую мы хотели украсить.
- Ты думал обо мне? - Анна смотрела на меня так, как может это делать только она: большие зеленые глаза, казалось, смотрели в душу. У нее был очень трогательный взгляд, как у маленького ребенка. Или, как у Бемби, когда тот потерял маму.
- Ну конечно, милая! - Я погладил ее по каштановым волосам. Несколько волосков пощекотали ей шею, она передернулась.
- Я всю неделю думал о тебе, - продолжил я, утопая в ее влажных глазах. - Порой казалось, что пять дней растянулись на вечность и...
- Ты сейчас говоришь, как герои в старых книжках, - перебила меня она. - зачем ты говоришь так, это неестественно!
- Я просто так всегда говорю, - стал оправдываться я, - Это мой стиль, в чем - то неповторимый.
Анна спрятала свое лицо в воротнике моего пальто.
- Тебе холодно? - спросил я.
- Нет, нет, - пробормотала она в воротник. - Просто хочу дышать тобой.
- Мне тоже этого хочется, - я зарылся лицом в ее волосы. Нежный запах шампуня (роза), аромат духов (жасмин и немного лаванды, Анна капала духи на палец и легонько касалась шеи, духи у нее всегда стойкие).
Так мы просидели несколько минут. Затем она подняла голову и быстро встала со скамейки.
- Пойдем, погуляем? - спросила она, протягивая мне руки. Я поднялся. Обнял ее за плечи так, как ей больше всего нравилось.
- Я так скучаю по городу, когда уезжаю в эту школу на целую неделю. - сказала она. Мы вышли из парка на центральную улицу, которая, впрочем, в этот поздний час была не сильно забита пешеходами и транспортом. - Знаешь, раньше мне этот город иногда даже не нравился, но сейчас, когда я расстаюсь с ним даже на неделю, мне начинает не хватать его.
- Значит, ты взрослеешь, - сказал я, - В детстве не слишком задаешься вопросами о родном доме, городе, родной стране, потому что еще не осознаешь этих понятий, как таковых. Все это приходит потом, когда детство уходит, и человек лучше начинает осознавать окружающий мир.
Анна легонько стукнула меня в бок.
- Намекаешь, что я уже старею? - с притворной обидой воскликнула она. Пришлось доказывать, что я имел в виду совсем другое.
Мы дошли до конца улицы, когда вдруг я заметил группу подростков, стоящих на углу дома. Их было человек двенадцать. Все они были как на одно лицо , с короткими стрижками, даже две девушки, которых я успел разглядеть. Одежда тоже была одинакова почти у всех, в ее пошивы смутно угадывались мотивы военной формы. Когда мы подошли ближе, я с удивлением заметил у каждого на левой руке странную нашивку: разорванная книга в огне. Вели себя они довольно тихо и мирно, мы с Анной прошли мимо, не испытывая на себе тех агрессивно - тестестероновых взглядов, которые часто ловишь, проходя мимо скоплений некоторых представителей молодежи.
- Интересно, кто это? - поинтересовался я.
- Они себя зовут новым поколением! - ответила Анна. - У нас в колледже есть две девушки, они все время говорят об этих людях.
- Интересно, что значит их нашивка?
Анна передернула плечами.
- Насколько я поняла, они против всего, что считается старым. Для них это все ненужно, они твердят о новом порядке, новых правилах, новых людях.
- Теперь все ясно, - усмехнулся я, сильнее прижимая Анну к себе, - такое мы все уже слышали много раз, много раз это стоило нам огромных жертв, но все - равно, находятся те, кто готов еще раз попробовать состроить глазки фашизму.
Анна ничего не ответила. Мы погуляли еще некоторое время, затем я проводил ее домой, ( родители ее были дома, поэтому я не смог остаться на ночь), и отправился обратно.
Молодых людей из нового поколения на прежнем месте уже не было. Они оставили после себя только большую надпись на стене. Ту самую. Теперь я точно знал, кто стоит за всем этим.
...-Новое поколение, говоришь? - Виктор отпустил официантку и откинулся на спинку стула. Я утвердительно кивнул.
- Да, звучало бы забавно, если бы не было истерто до дыр! - Виктор взял из стаканчика зубочистку и отправил ее в рот. - Это ведь те самые подростки, которым совершенно некуда деть энергию.
- Но не сами же они дошли до такого! - заметил я. - Подростки, мучимые переходным возрастом, вряд ли дойдут до такого самостоятельно.
- Ну почему же, - возразил Виктор, - им не нравиться учиться, им кажется, что пользы в этом никакой, только время тратить. Собственную тупость и недалекость они облекают в форму некоей идеи, за которой ничего нет. Не стоит обращать на них внимание, они повзрослеют, найдут неплохую работу, заведут семью и думать забудут обо всей этой ерунде!
Признаться, в тот момент я с ним согласился. Официантка принесла наш заказ, и мы выбросили эту тему из головы. На тот момент мы всерьез обдумывали идею совместного произведения, и отдавали обсуждению этого все свободное время.
Придя домой немного раньше, чем обычно, я застал своего отца перед телевизором в компании моей сестры.
- Чего - то ты рано сегодня! - сказал отец вместо приветствия. Сестра удостоила меня взглядом, не более. Поскольку ответа такие замечания, как правило, не требуют, я молча присел в кресло рядом с ними.
По телевизору шла одна из бесчисленных политических программ, которыми был тогда забит эфир. На экране высокий, стройный мужчина, бесконечно жестикулируя, пытался что - то доказать ведущему и всей теле аудитории. Я прислушался.
- Нам пора совершить переворот в нашей жизни! - кипятился он. - Мы, простые люди, слишком долго терпели все то, что пытались нам навязать так называемые интелигенты! Они веками навязывали нам свои идеалы, в которых нет ничего, кроме романтических соплей! Зачем простому работнику это нужно, спрашиваю я вас? Мы должны сейчас, как никогда, сплотить свои народные ряды для того, чтобы выжить, прокормить наши семью, дать нашим детям путевку в жизнь! Поэтому я говорю Вам - присоединяйтесь к нам! Берите свою жизнь в свои руки, изгоняйте ложные идеалы из себя, чтобы не уподобиться неудачникам, будущее которых - нищета и забвение!
Признаться, я был шокирован.
- Кто это? - поинтересовался я у отца.
- А, это Вольтер Лутц, он немец! - ответил отец, потягивая пиво.
- Когда я учился в школе, про него сказали бы, что он говорит неправильные вещи, которым нет места в нашем обществе! - заметил я.
- Ты что, - моя сестра, Вероника, наконец, обратила на меня внимание, - Вольтер сейчас - политик номер один! Многие люди поддерживают его! Говорят, что на выборах у него есть реальные шансы!
Моей сестре четырнадцать. В ее годы политика интересовала меня куда как меньше.
- Он говорит то, что должен говорить настоящий политик! - продолжила Вероника. - Народ верит тому, кто говорит правду, какой бы горькой она не была. В своем недавнем выступлении он говорил об изменении школьной программы.
- Предложил ввести комиксы? - саркастично поинтересовался я. - Или отменить систему оценок?
- Предложил почистить программу, убрав из нее все ненужное! - подал голос отец. - И знаешь, местами он прав.
- Не хочу даже уточнять, какими местами! - я поднялся и вышел в коридор.
Проходя мимо комнаты сестры, дверь в которую была открыта, я заметил ее куртку, небрежно брошенную на кровать. На левом рукаве была пришита та самая нашивка с горящей книгой...
С тех пор я стал натыкаться на эти надписи все чаще. Все чаще я стал видеть молодых людей и девушек в одинаковой форме с нашивками. Они называли себя "новым поколением свободных людей" и активно поддерживали Лутца. Вольтер же все чаще и чаще появлялся в прессе и на экранах. Он был упертым и настойчивым. Мне казалось, что число его соратников растет с каждым днем.
Но, что меня поражало и настораживало больше всего - это непротивление этому явлению общественности. Да, иногда раздавались робкие голоса, которые тут же терялись безвозвратно в общей массе. Складывалось впечатление, что, либо все записались в сторонники Лутца и его нового поколения, либо всем на все было начхать.
Я иногда заводил разговор со своими домашними, по понятным причинам, исключая сестру, но и отец, и мать отмахивались. "Это все политика, - говорили они, - нам то, простым людям, какое до этого дело?". Этим все и заканчивалось.
Я пытался узнать, что по этому поводу думает Виктор, но тот был в своем репертуаре. На мой вопрос, знаю ли я Лутца, он оторвался от книги, внимательно изучил меня и спросил: " а кто это?". Я коротко изложил ситуацию, надеясь на понимание, которого, впрочем, не удосужился. Вместо сочувствия он начал рассказывать свою новую идею относительно нашего романа.
С Анной же я не хотел говорить о политике. Мне казалось, мы слишком мало с нею видимся, чтобы тратить на нее драгоценное время. Да и как может придти в голову политика, когда любимая девушка прижимается к тебе, ты ощущаешь ее тепло, ее губы ищут твои губы, а на улице весна?
Темная комната. Зеленые стены. Белый потолок. Слегка потрескивает почти сгоревшая свеча. Голова Анны на моей груди.
- Когда ты напишешь свой роман? - спрашивает она меня. Я неопределенно киваю плечами. Сейчас как - то не до романов.
- Когда его опубликуют, я выйду за тебя замуж! - продолжила она, слегка постукивая подушечками пальцев по моей груди. - Тогда ты будешь писателем, и я всем подругам буду говорить: "представляете, мой муж - известный писатель!". Они мне обзавидуются!
- Ты готова ждать всю жизнь? - усмехнулся я, - Я не смогу закончить роман в ближайшее время!
- Я никуда не тороплюсь, - Анна чуть - чуть приподняла голову и посмотрела мне в глаза. - Но в твоих интересах написать его быстрее, я все - таки хочу иметь детей, а после сорока это будет сложнее сделать.
- Знаешь, сейчас я уже не знаю, стоит ли вообще что - либо писать! - усмехнулся я. - Кажется, в моде сейчас не книги, а ух порицание и уничтожение. Даже моя сестра подалась в это новое поколение.
Анна глубоко вздохнула. Я аккуратно поправил прядь волос, которая сбилась и накрыла ей глаза.
- Я тоже в молодости делала пирсинг, курила и творила всяческую ерунду. - сказала она. - Виктор тоже так себя вел, да что и говорить, он и сейчас иногда так себя ведет! Но в массе своей мы переросли этот период своей жизни, пережили тех, кому повезло меньше, и теперь превратились в нормальных молодых людей! Так же будет и с этими ребятами из нового поколения, поверь мне, милый. Этот чудак Лутц уйдет через пару лет с политической арены и никто его не вспомнит! Так что, по - моему, ты излишне переживаешь.
- Что поделать, творческим людям свойственно само копание и ипохондрия. Еще пару лет, и я превращусь в трясущего хиляка, боящегося собственной тени! Но пока, - я повернулся, навис над Анной и поцеловал ее в шею, - пока я еще могу делать кое - что другое...
- Да, я хочу в этом убедиться, - промурлыкала мне в шею Анна. - Прямо сейчас.
Меня разбудили крики и шум. Я открыл глаза и увидел отблеск огня на противоположной окну стене. Сняв с себя руку Анны (она что - то пробормотала, но не проснулась), я вскочил и подбежал к окну.
Само собой, моя первая мысль была о пожаре. Но это был не пожар.
Анна, в чьей комнате мы провели эту ночь, жила в доме, который стоял недалеко от центральной площади города. Внизу, по улице, ведущей к площади, шла толпа молодых людей, чья принадлежность к новому поколению Вольтера Лутца не вызывала сомнений. Они шли молча, но каждые пол - минуты идущий впереди громко кричал: " Книги - долой!", и идущие сзади, вскинув вверх руки, кричали: " Культуру долой!". У некоторых в руках были большие факелы, от которых периодически кто - то зажигал книги.
- О Господи! - пробормотал я, протирая глаза. - Этого просто не может быть!
Люди из соседних домов тоже смотрели на это, во всех окнах горел свет. Но самое странное, что я увидел в ту ночь - из некоторых окон летели горящие листы и целые книги!
В ту ночь полиция приехала вовремя и не дала этой толпе выйти на главную площадь. Почти половина из этих демонстрантов была арестована. Наутро весь город бурлил. Все, в том числе и средства массовой информации, жили этой новостью. Ее обсуждали в переходах, в магазинах, на работе. Люди останавливались на улице и обсуждали ночное происшествие. Гневные возгласы звучали со всех сторон, самыми частыми были призывы засадить организаторов этого шествия за решетку. Вечером же того дня, организатор этого шествия, Вольтер Лутц, выступил по телевидению. Немного потеряв своего обычного пафоса, он довольно запутано объяснил, что данное мероприятие, как он его назвал, было организованно не лично им, а комитетом его партии, вроде бы как без его санкции. Я, слушая это выступление, не поверил не одному его слову, но народ, в массе своей, поутих. Через два дня это шествие стало стираться из памяти граждан, оставаясь просто тенью некоего неприятного происшествие, которое имело место быть где - то и когда - то. Город и люди, населявшие его, вернулись к нормальному ритму жизни.
Только в библиотеках стало как - то пусто и тихо. Я заметил это, когда, через несколько дней после той ночи, мы с Виктором зашли в одну из них.
- Никогда не видел здесь так много народа! - усмехнулся Виктор, оглядывая абсолютно пустой зал и зевающую от скуки библиотекаршу. - Конечно, не стоит забывать, что сейчас слишком много студентов работают над дипломными работами, но чтобы такой ажиотаж...
- Не будь циничным, - слегка толкнул его я, - все студенты, судя по всему, гуляют по ночам и выкрикивают что ни будь вроде "долой культуру!".
Мы потратили около полутора часов, подбирая необходимую литературу. Ни Виктор, ни я нигде не учились, поэтому книги брали только те, которые были нам интересны, а не те, которые нам могли навязывать учителя. Среди моих книг в тот раз были издания по истории литературы, классические труды немецких философов и довольно необычную книгу по истории фашизма. Тема, которая меня никогда не интересовала, вдруг, в свете последних событий, обрела некую жутковатую и пугающую притягательность. Виктор, увидев ее в стопке, только хмыкнул.
- Надеюсь, ты не продолжишь свое образование на данном поприще ознакомлением с " Майн Кампф"? - поинтересовался он. Сам Виктор в тот раз набрал слишком много художественной литературы. Как он это объяснил, нам, как будущим авторам, необходимо ознакомиться со всеми жанрами популярной литературы, чтобы можно было вычленить,(он делал особый упор на этот термине) то самое необходимое, что так притягивает читателя. Я, в отличие от него, был уверен, что все дело лишь в таланте и опыте автора, но спорить с Виктором на эту тему мне никогда не хотелось.
Когда мы подошли к столику библиотекарши, та посмотрела на нас с некоторым удивлением.
- Вы, молодые люди, первые посетители сегодня! - сказала она. - Теперь хоть можно признать, что не зря на работу сходила.
- Что, совсем плохо с посетителями? - спросил Виктор. - Когда я был здесь в прошлый раз, столики в читальном зале почти все были заняты.
- И не говорите, молодой человек, - подтвердила пожилая девушка за столом. - Теперь молодежь совсем не приходит, а те, кто постарше - те боятся.
- Боятся? - удивленно спросил Виктор. - У вас что, крысы завелись?
- Если бы, - усмехнулась библиотекарша, доставая наши формуляры, - Мы бы их быстро вывели. Но нет, дело все в этих молодчиках, которые недавно устроили это шествие по городу. Говорят, - женщина понизила голос и подвинулась к нам поближе, - что они теперь отлавливают людей на улице или в транспорте, тех, у которых в руках книги, и избивают их.
- И полиция на это никак не реагирует? - поинтересовался я. Женщина так горько и глубокомысленно вздохнула, что мы сразу поняли - доверия к властям от нее не дождешься, слишком много она повидала на своем веку и так далее.
Я пришел домой поздно вечером, однако в квартире было тихо. Родителей не было, только проходя мимо комнаты сестры, я услышал приглушенные голоса, доносившиеся из - под двери. "Наверное, опять сидит с подругами и обсуждает своих, и чужих парней", подумал я, открывая дверь в сою комнату.
Все книги, которые были у меня, валялись на полу. Все они были разорваны в клочья, оторванные обложки были раскинуты по всей комнате. Не уцелело ничего. Среди этой разрухи я заметил разорванные листы своих рукописей.
Постояв несколько мгновений среди этого кошмара, я медленно вышел из комнаты, тихо закрыл дверь и подошел к комнате сестры. Мне показалось, что голоса стали тише. Я вздохнул поглубже и со всей силы ударил ногой дверь. Та слетела с петель, и я вошел в комнату своей сестры.
Я ошибался. Она проводила время не с подружками. Вместе в ней в комнате находились трое молодых людей, принадлежность которых к новому поколению не вызывала сомнений.
- Ты что, спятил? - завопила сестра, вскакивая с дивана. Ее приятели были тоже сильно удивленны.
Когда Вероника подскочила ко мне, я несильно оттолкнул ее, но достаточно для того, чтобы она упала на диван, прямо на одного из молодых людей.
- Все вон! - крикнул я. - Даю вам пять секунд!
Парни вскочили, но явно не затем, чтобы уйти. Двое из них бросились на меня. Завязалась драка. Обычно я не участвую в потасовках, и опыта в таких делах у меня было не много, но в тот раз я дрался как одержимый. Словно одержимый, я набрасывался на них, отбивал удары, совершенно не чувствуя боль. Поначалу я видел в их глазах уверенность, что они справятся со мной легко, но потом я заметил в них недоумение. Мы разгромили всю комнаты, в ход пошли предметы интерьера, которые громились об головы и спины.
Не знаю, чем бы это все кончилось, но тут в коридоре раздался шум, и в комнату влетел отец, который тут же принялся разнимать нас. Вдвоем мы, наконец - то совладали с приятелями сестры, да и с ней самой, и выкинули их всех из квартиры. Затем отец устроил нам с сестрой взбучку, совершенно ничего не поняв. Пару часов я провел в ванной, занимаясь своими ушибами и ссадинами, затем собрал самые необходимые вещи и ушел к Анне, родители которой как раз уехали на выходные к своим родственникам.
Увидев меня, Анна всплеснула руками и тут же принялась оказывать мне более квалифицированную помощь. Пока она обрабатывала мои раны, я рассказал о том, что произошло.
- Это просто кошмар какой - то! - сказала Анна, прислоняя к моей щеке тампон с йодом, отчего я сильно задергался. - Поверить не могу, что твоя родная сестра так поступила с тобой. Ты совершенно правильно повел себя, мой герой! - она поцеловала меня в лоб, более - менее здоровое место на моем лице. - Но что ты намерен делать дальше?
Я пожал плечами.
- Пока еще не решил. В любом случае, домой я пока не вернусь. Видимо, придется пожить у Виктора, хотя в его бардаке можно запросто зачахнуть.
- Ничего, милый! - ответила Анна. - Скоро в моей учебе начнется перерыв. Я поговорю с родителями, и на время каникул ты сможешь жить у меня. Ты ведь подождешь этого?
Вместо ответа я поцеловал ее.
Так и получилось, что я переехал к Виктору. Вдвоем нам удалось немного разобрать завалы мусора, которые накопились в его квартире ( Раньше, по выходным, к нему приезжала старшая сестра и наводила порядок, но потом, увидев всю бесплодность этих попыток, бросила это неблагодарное занятие), обустроить жилье, сделать его пригодным к существованию двух молодых людей. Центральное место в комнате занимала пишущая машинка, за которую я садился по четным дням, а Виктор - по нечетным. Надо заметить, что совместное проживание благотворно сказалось на нашей литературной работе - в день мы выдавали до десяти страниц отредактированного текста. Финал нашей работы был уже не за горами.
Этот миг пришел. Однажды, в три часа ночи я набил слабеющими руками столь заветное слово "Конец", вытащил лист из машинки и положил его в общую стопку. Тут же мы разразились громкими воплями восторга, принялись обниматься, открывать специально припасенную бутылку вина - во общем, вели себя так, как подобает в данном случае. Вакханалия по поводу празднования окончания работы завершилась только тогда, когда со всех сторон в стены застучали соседи. Наутро мы, конечно, извинились перед ними.
Мы были счастливы, как счастлива мать, разрешившаяся от бремени. Звучит немного напыщенно, но по другому не скажешь. Мы понятия не имели, куда нести нашу рукопись, кому ее отдать, где взять деньги, чтобы напечатать ее. Пока это не играло никакой роли, пока мы просто были счастливы оттого, что закончили эту работу.
Мы так были поглощены этим событием, что все, происходящее вокруг Вольтера Лутца и его молодчиков, совершенно вылетело у меня из головы. На это время они полностью выпали из моей жизни. Конечно же, я пропустил самое интересное.
Несмотря на все противоправные действия, несмотря на все выходки, Вольтеру Лутцу все сходило с рук настолько легко, что политические аналитики говорили не иначе как о политическом сговоре. Тем временем Лутц времени не терял: он колесил по стране, встречался с людьми, все время появляясь в окружении своих молодых соратников. Вел он себя предельно вежливо, но напористо, разнося оппонентов в пух и прах. Народ приходил на его выступления охотно, не менее охотно его слушали. Несколько таких встреч были ознаменованы сожжением нескольких книг, которые Лутц назвал особенно вредными ( что это были за книги, в новостях умалчивали, показывали лишь обгорелые до черноты корешки), при этом он не забывал делать упор на то, что главной книгой для всех останется Библия, которую никогда не затмят все остальные сочинения.
Я проводил вечерние часы перед телевизором, ловя в омуте каналов тот, который удостоит вниманием Вольтера. Мне было страшно видеть его лицо, я боялся уже тогда, хотя и не мог объяснить, почему мне страшно. Вот, к примеру, Виктор относился к шумихе вокруг нового поколения совершенно спокойно, не обращая на нее ни малейшего внимания. Видя мой интерес к этой проблеме, он тяжело вздыхал и молча качал головой. Наверняка он подозревал меня в душевном расстройстве, потому что взял на себя все обязанности по поиску издателя для нашего романа. Он целыми днями сидел на телефоне, убеждал, доказывал, сердился, ругался - во общем, делал все, чтобы у нашей книги появился шанс.
Надписей на стенах становилось все больше и больше. Они становились все ярче и ярче. Через некоторое время стало казаться, что они превратились в неотъемлемую часть города, часть его жителей, которая была всегда.
В мае несколько сторонников нового поколения напали на двух профессоров литературы и жестоко избили их. Нападавшие скрылись.
Неделю спустя группа молодых людей разбила все окна в городской библиотеке. Нападавшие скрылись.
Некоторое время спустя группа молодых людей подожгла два частных букинистических магазина. Преступники скрылись. Вольтер Лутц выдвинул свою кандидатуру на выборах в парламент. Его сторонники балатировались почти везде.
Совершенно нападение на группу граждан, в руках которых были книги. Все закончилось побоями, пострадавшие отказались подавать заявление в полицию. Вольтер выступил по телевизору с резкой критикой политики правительства и озвучил свои продовольственную и экономические программы. Опрос показал, что их поддержало 70 процентов населения.
Я отслеживал эти факты постоянно. Возможно, это стало моей манией, по крайней мере, так в один голос говорили Виктор и Анна.
- Что с тобой? - Спрашивал мой друг, когда мы вечерами сидели на кухне, перебирая в миллионный раз страницы нашего романа. - Ты все время смотришь новости, хотя там одно и то же! Дался тебе этот Лутц, черт его подери! Я пытаюсь сделать все для того, чтобы нас опубликовали, а ты даже не шевелишься! Что с тобой твориться, скажи мне!
- Я говорил это тебе уже сотню раз! - огрызнулся я, - Мы, черт возьми, живем в стране, которая ведет себя к фашизму!
- Ты говоришь как еврей, который боится погрома! - Виктор откинулся на спинку стула. - Откуда это у тебя?
- Я о другом фашизме говорю! - нервничая, я вскочил и стал нарезать шаги по кухне. Виктор закурил, сизые облачка обволокли мою голову, но мне было наплевать на них. - Не о расовом фашизме, он уже не актуален, а о культурном фашизме! Те молодчики, которые раньше уничтожали евреев, негров, теперь будут уничтожать тех, кто умнее их, кто хоть что - то значит в этой жизни! Это антиутопия, сильные духом, сильные талантом будут уничтожены, на их место придут серые создания, лишенные культуры, литературы, искусства. Они разбивали статуи и поливали картины кислотой, теперь они принялись за то, что, пока еще, доступно всем - за книги! Их дети не будут уметь читать, они будут слушать лишь то, что будет говорить какой ни будь Лутц!
Я замолчал, переводя дыхание. Виктор достал изо рта сигарету, затушил ее в пепельнице, затем принялся аплодировать, глядя на меня так, что мне захотелось его ударить.
- Браво! - насмешливо воскликнул он, - просто великолепно! На словах ты еще лучше, чем на бумаге! А теперь, - он встал и подошел ко мне, - послушай меня. На таких, как ты, они, эти фашисты, и держаться. Своими криками и призывами бороться ты и тебе подобные делают им отличную рекламу. Ты скажешь о том, что они мерзкие, плохие ребятки - сколько людей услышат тебя? Много. Сколько людей заинтересуются? Многие. Сколько из них скажут: "чего он кипятится, я узнал их получше, по-моему, они отличные ребята"? А сколько ты получишь за эту рекламу?
- Значит, надо молчать и делать вид, что их нет? - поинтересовался я, - правильно я понял тебя? Молчать, и пусть они громят все, что попадется им под руку, пусть, ведь потом они перевоспитаются и станут хорошими?
- Хорошо! - Виктор достал новую сигарету, хотя никогда при мне так много не курил. - Если говорить о тебе - что ты можешь реально сделать?
- В каком смысле? - удивленно спросил я.
- В таком! - Виктор выпустил дым мне прямо в лицо. Желание ударить его становилось все сильнее. - Ты поднимаешь панику, кричишь об опасности, твердишь заезженное слово "фашизм"...Но что ты можешь реально сделать, чтобы этого не было? Эти ребята...да, они мне тоже не нравятся, но они делают то, о чем говорят. У них есть гражданская позиция, которую они выражают делами. А ты...и все, кто говорит, то же самое, что ты...Что вы можете сделать, кроме слов?
- Я не могу пойти громить их, потому что я - не они. - медленно проговорил я. - Я не могу действовать так, как они. Я жалею об этом, но опуститься до их уровня я не могу.
- Вот видишь, - Виктор подошел ко мне вплотную и положил руку на плечо. - В этом то все и отличие. А они смогут подняться до твоего уровня, и поднимутся, когда будет необходимость.
- Знаешь, нам не о чем говорить, - я сбросил его руку со своего плеча. - Извини, но мы перестали понимать друг друга.
В тот же вечер я ушел из его квартиры, а он и не пытался меня удержать. Несколько недель я жил у своих знакомых, потом Анна сдала сессию в своем институте и приехала на все лето домой. Она провела беседу со своими родителями и те, немного сомневаясь, разрешили мне жить со своей дочерью в ее комнате. Это были, пожалуй, самые прекрасные дни в моей жизни. Мы с Анной проводили все время вместе, наслаждаясь обществом друг друга. Мне было настолько хорошо, что я просто выкинул из головы все свои прежние мысли и опасения, меня интересовала только Анна. Я даже начинал забывать, из - за чего мы поссорились с Виктором, и серьезно задумывался над возможностью перемирия, к тому же, меня снова начала интересовать судьба нашего совместного романа.
В день, когда должны были состоятся выборы, мы с Анной и две ее подруги вместе со своими молодыми людьми решили уехать из города, в загородный домик ее родителей. Там не было ни радио, ни телевизора и мы прекрасно провели наш маленький отдых, загорая под летним солнцем и купаясь в реке.
Мы возвращались в город вечером. Подъезжая к его границе, мы попали в огромную пробку на въезде. Металлическая река машин гудела на все голоса, создавая чудовищную какофонию, от которой болела голова.
- Ты не видишь, что там случилось? - спросила с заднего сиденья Анна. Один из молодых людей вышел из машины и подошел к группе автомобилистов, которые стояли у обочины. Пообщавшись с ними несколько минут, он резко развернулся и подбежал к нашей машине.
- Черт все дери, - крикнул он, запрыгивая в машину. - В городе революция!
На несколько секунд повисла тишина, которая взорвалась от звука наших голосов. Говоря одновременно, мы хотели узнать, что он имеет ввиду.
- Все говорят, что в городе, да и в стране, переворот! - ответил наш спутник, когда мы все наконец замолчали. - Никто подробностей не знает, но говорят, что судя по всему, это связано со вчерашними выборами. Большинство проголосовали за этого Лутца, а он и его шайка пришли в парламент и объявили о том, что теперь власть переходит в их руки!
Мы снова замолчали. Я почувствовал ладонь Анны, которая нашла мою руку и сильно сжала ее. Ладонь была мокрой.
В нашей машине не было радио, поэтому мы вышли из нее и направились к другим людям, попавшим в пробку. Некоторые из них, в машинах которых были магнитолы, включали их на всю громкость и широко открывали двери, чтобы все могли услышать новости.
Как я смог понять из сбивчивого повествования диктора, в голосе которого отчаянно звенел страх, ситуация разворачивалась следующим образом: когда были объявлены официальные итоги выборов, группа людей во главе с самим Вольтером Лутцем ворвалась в здание парламента, где и объявила, что власть переходит в руки нового поколения. Параллельно с этим множество военизированных отрядов сторонников Лутца захватили крупные полицейские участки, телеграф, и в данный момент вели бой за телевидение и радиоцентр. Все эти свершения дались революционерам очень легко: у них, как оказалось, везде было множество сторонников, которые сначала избрали Вольтера и его ставленников в парламент, а потом присоединились к его революции.
По словам диктора, в городе шла настоящая гражданская война, хотя мне показалось, что это была просто бойня. И полиция, и армия быстро поняли, на чьей стороне сила. Те, кто сопротивлялся, были, в конце концов повержены психически: трудно стрелять в противника, когда ему всего лет тринадцать - пятнадцать.
Спустя некоторое время в эфире раздались выстрелы, а потом передача прекратилась.
- Взяли радиостанцию! - сказал хозяин машины. - теперь - то мы с Лутцем заживем, к этому все и идет!
Мы просто промолчали. Не было слов, чтобы описать наши чувства.
В город мы смогли попасть только через двое суток. Спустя несколько часов после того, как мы попали в чудовищный затор, приехало около десяти танков, и более сотни солдат, которые быстро взяли нас в кольцо. Молодые солдаты с наспех пришитыми нашивками нового поколения быстро вывели нас из машин, согнав в огромную толпу на обочине. Затем нас вызывали по одному, тщательно обыскали и забрали все документы, переписав все имена и адреса. Все это делалось подчеркнуто вежливо, силу применяли редко. Собрав документы, нам объявили, что все мы теперь - свободные граждане и сто в наши обязанности входит мирно жить и трудится на благо родины. Затем пригнали огромные машины, в которые нас и посадили. Так мы попали в город.
Нас привезли в городской комиссариат, который стал одним из штабов революционеров. Там нас сверили с огромным списком, нескольким, кто видимо, состоял в новом поколении, выдали документы на месте. Всем остальным было объявлено, что наши документы изымаются до выяснения нашей лояльности к новой правящей партии. Взамен паспортов и других удостоверений личности мы получили серую бумажку, в которой были написаны наши имена, фамилии, домашние адреса, пол.
Затем всех построили на главном плацу. Вперед вышел молодой человек в форме нового поколения, который был едва старше меня.
- Граждане! - громко и с пафосом сказал он, заложив руки за спину ( я с иронией подумал, что он незаметно скрестил пальцы). - Все, что я сейчас скажу, очень важно! Вы должны усвоить тот факт, что все мы теперь живем в новое время! Вы должны отмести прочь все предрассудки, которые составляли ваше существование до этого момента! Теперь мы имеем сильное и решительное правительство во главе с господином Вольтером Лутцем! Мы полностью доверяем ему бразды правления страной, отметая любую оппозицию и сопротивление! Происки врагов, направленные на подрыв авторитета законной власти, будут моментально пресекаться! Контроль за ситуацией в стране а также охрана правопорядка находится теперь в руках военного комитета нового поколения! Мы просим оказывать вас любое необходимое содействие представителям этого комитета. Любое противодействие будет тут же пресекаться. - молодой человек сделал паузу, переводя дыхание. - Теперь о Вашей безопасности. В связи с тем, что в городе еще находятся очаги сопротивления, которые будут уничтожены в самое ближайшее время, мы рекомендуем вам, мирным гражданам, не покидать ваши жилища без повода. В городе вводится комендантский час, который начинается в семь часов вечера. Все граждане, которые будут находиться на улице позднее этого времени, будут задержаны до выяснения обстоятельств.
Он говорил еще что - то, но я уже его не слушал. Когда он завершил свою речь, нас еще раз обыскали и только тогда разрешили разойтись.
Я взял Анну под руку, и мы молча пошли в город. Мы слишком устали, чтобы о чем - то говорить. Идя по улицам, мы видели следы пуль на стенах, огромные кучи золы повсюду ( места, где они наверняка жгли книги), кое - где я заметил темные следы крови. Улицы были пустыми, лишь иногда, где - то в подъездах мелькала тень, и проезжали патрульные машины. Нас останавливали раз пять, пока мы дошли до дома Анны. Ее родители встретили нас со слезами, долго обнимали, словно проверяли на ощупь, живы мы или нет. Мы подробно рассказали о своих приключениях, они поведали нам о тех ужасах, с которыми пришлось столкнуться им. Затем они покормили нас ( в связи с веденным военным положением, продукты первой необходимости власти решили выдавать по талонам, национализировав все магазины и продовольственные склады), выдали чистую одежду. Мы заперлись в комнате Анны.
Я видел, как ее трясло, пока она медленно раздевалась в углу, повернувшись ко мне спиной. Сняв грязную блузку, она вдруг с силой отшвырнула ее в сторону и упала на диван, рыдая. Я лег рядом с ней, обнял и прижал к себе. Меня тоже била дрожь.
- Они ведь убьют всех, да? - прошептала Анна, перестав плакать. - Они проверят документы, узнают о человеке все. Узнают, кто был их сторонником, а кто читал книги и ходил в театры? - Анна посмотрела на меня заплаканными глазами. - Милый мой, они же узнают, что ты писатель!
- Не бойся, они не могут уничтожить всех! - я сильнее обнял ее, поглаживая по волосам. - Я не верю в то, что таких, как они - большинство. Люди по природе своей склонны поддаваться на провокации, слепо следовать за одним сильным лидером, но потом они одумаются. Наверняка одумаются, когда им надоест жить на уровне животных инстинктов, как этого хочет Лутц.
Признаться, я говорил это для того, чтобы утешить Анну. Ее дыхание горячими волнами обвевало мою грудь, мои руки чувствовали ее нежную, теплую кожу, мое лицо было спрятано в ее волосах. И казалось, все было как прежде. Так мы и уснули.
На следующий день я вспомнил о Викторе. Мы поспешно собрались и направились к дому, где он жил. Поднимаясь по лестнице, я увидел бурые пятна крови на стенах и полу. Дверь в квартиру была небрежно опечатана.
Взволнованные, мы, забыв о предосторожности, тут же постучались в дверь квартиры напротив. Нам открыла пожилая женщина, с внешним видом которой меньше всего гармонировало старинное ружье, которое она сжимала в руке.
- Чего вам нужно? - проговорила она поверх натянутой дверной цепочки.
- В той квартире, - я показал на дверь, - жил молодой человек, Виктор. Мы хотели найти его, но дверь опечатана. Вы не знаете, что произошло?
Женщина еще больше прикрыла дверь.
- Знаю ли я, что произошло! - проворчала она. - Мне вообще с вами говорить не стоит!
- Пожалуйста, скажите, что произошло! - Попросила Анна. - Нам нужно знать о нем.
- Что произошло, что произошло, - пробормотала женщина. - то же, что и по всему городу. В ночь революции пришли молодые ребята в форме, выломали дверь, схватили этого парня, вытащили на лестничную клетку и стали избивать. Потом пришла какая то девка, они звали ее Вероникой и заорала: " Это не он, это его друг!". Потом они обыскали его квартиру, вытащили все книги, какие - то бумаги. Этому бедолаге бы молчать, но он стал сопротивляться, орать на них, тогда один из парней молча взял дубинку и ударил парня по голове. Насмерть зашиб, стало быть. Затем они забрали тело и ушли, вот так то.
- О, боже! - Анна закрыла рот рукой.
- А вы сами то будете? - поинтересовалась у меня женщина.
- Он нам был денег должен, - неожиданно ответил я. - спасибо вам!
Женщина молча закрыла дверь. Анна зарыдала и медленно сползла по стенке. Я присел рядом, ноги меня не держали. Несколько минут мы сидели, молча глядя на пятно крови на полу.
- Это Вероника. - Наконец выдавил из себя я. - Моя сестра хотела убить меня.
Анна зарыдала еще сильнее.
Наверное, здесь пришло время поставить точку. После визита на квартиру Виктора прошло четыре дня. Сразу же после восстания начались массовые аресты. Многие деятели литературы и искусства смогли покинуть страну через иностранные посольства, пока те не закрыли. На тех, кто остался, началась настоящая охота. Приходили вечером, после начала комендантского часа, как правило, группа из пяти человек. Предъявляли ордер, конфисковывали книги и некоторые предметы интерьера, которые по их мнению, могли сойти за ценные вещи, уводили человека в никуда. Ходили слухи, что большие коллекции предметов искусства будут проданы за рубеж, а на полученные деньги Новый президент обещал поднять экономику страны, обеспечить достойную жизнь простым гражданам. Через два дня после революции он издал множество законов, среди которых были законы о труде, образовании, национальном вопросе, переходе многих крупных компаний, чьи владельцы не перешли на сторону Вольтера, в руки государства. Тут же были существенно подняты заработная плата и пенсии. Бурлящая страна стала потихоньку затихать.
Я по-прежнему живу у Анны. Она студент, я просто безработный. Пока что нас кормят ее родители, но когда их силы иссякнут, надо будет что - либо предпринимать. Я хочу попытаться устроиться на работу, но надо придумать, что я скажу, когда меня спросят, чем я занимался до революции.
Хотя, возможно, мне не придется ничего больше делать. Кто знает, возможно, сегодня вечером, после того, как я спрячу эти записки в тайное место в стене, во входную дверь раздастся стук. Пусть. Я готов. Когда меня поведут в никуда молодые люди, на рукавах которых будет нарисована горящая книга, я буду переживать только об Анне. Мне делается жутко, когда я представляю себе, что ее ждет без меня. Ну, ладно, не хочу об этом думать. Сейчас я допишу эти строки, спрячу эти листки, в которых теперь нет никакого толка, и пойду в комнату Анны. Мы ляжем рядом, я погружу свое лицо в ее густые волосы, мои руки обнимут ее, ощущая каждый нежный изгиб ее тела. Мы погасим свет и будем молча лежать рядом. Возможно, в последний раз.