Сегодня я встретил бродячую кошку. Она сидела на асфальте и грелась в теплом солнечном свете, впитывая его каждой шерстинкой. Когда-то раньше она явно была домашней, я читал это в ее глазах. Но она молчала. Теперь у нее не было дома, но было солнце.
Как-то незаметно подкрался вечер, и солнце неожиданно скрылось. И ее взгляд опустел. Только еще искорки удовольствия оставались где-то на дне. Она двинулась в темный переулок, внимательно наблюдая за сменяющей день ночной жизнью.
А я подумал, может быть взять ее? Ведь кошка она все помнит. Только молчит.
Часть I
Мир скован душными противоречиями.
Боль перемешалась со смыслом.
Тупик радости.
Вот он сидит юный и девственно прекрасный... Взгляд скользит по нему, упиваясь неземным очарованием, и кружит, вписывая его в естественность окружающего мира. Блеск ламп переходит в сверкающий лак паркета, и мягкие отблески на ботинках... чуть напрягшиеся мышцы лодыжек, проступающие сквозь хлопчатобумажную ткань черных брюк... мягкие бедра... плавный изгиб ровной широкой спины... руки, получившие изящность вместе с тонким перегибом кисти... открытый ворот глубоко расстегнутой рубашки, манящей взгляд в недозволенное, дающей морок близкого и легкого запаха, слышного стоит почувствовать его близость... чуть склоненная голова с волевым подбородком и густыми вьющимися волосами цвета коры ночных вишен... лицо, покрытое нежной кожей, до которой так и хочется дотронуться и бесконечно гладить, словно мурлыкающего котенка... длинные, словно скрытые дымкой ресницы, прикрывающие пронзительный взгляд серых глаз, устремленных в пространство...
От его позы веет невинностью и силой еще неосознанных желаний. Замерев, он продолжает жить и околдовывать. Случайные, интуитивно найденные отголоски романтичной небрежности - смятая ткань у воротника, сбившийся локон, усиливают свет обаяния, ореолом наивности. Губы не знавшие поцелуев, тело, не чувствовавшееся ласковости легких касаний крыльев бабочки... Невинный и от того еще более желанный...
Неподвижность статуи вдруг растаяла и заскользила пластичными до боли движениями. Голова откинулась, и он залюбовался собой, глядя чужими глазами. Он не видит меня, но знает, что я здесь. И наслаждается моим восхищением, как я наслаждаюсь его красотой.
Хамелеон.
Секунда и вот он вновь, наивен и прекрасен. Но я-то знаю. Всякий раз за искренностью вдруг распахивается глубина глаз, и я вижу всю жестокость и злобу, живущую на дне его души. Об этом не знает никто, кроме меня. Он тщательно скрывает это и пользуется дорогами, открытыми перед его первым, насквозь лживым, но безумно прекрасным "я". Он идет этим путем, попутно причиняя боль и горе всем, кто посмел чем-то, даже не зная и не желая того, задеть его. Всем кто любит его, всем кто верит в него, он мстит страшно и жестоко, не прощая прошлого и будущего. Дитя раздражается криком в его присутствии, собаки шарахаются, он мстит всем, прикрываясь любовью. Он кажется искренним, просто чуть скрытным по натуре, но в отношениях его черной змеей проскальзывает холод, и в глазах замирают серые камни, которые по природе своей никогда не были живыми...
Пока, что он не знает, что я раскрыла его тайну. Но в один прекрасный день в моих глазах он прочтет отвращение и ужас... И что тогда? Он отомстит мне. Он возненавидит меня. Пока что он забавляется мной, как и всеми, пьет восхищение и преклонение перед ним. Но потом... Я не вынесу этого. Я не смогу пережить его ненависти. Оставить его? Но я не смогу прожить вдали от него и дня. Не слышать его веселый, задорный голос, ловить глазами его движения, случайно, словно невдомек прикасаться к нему, играть его густыми волосами, гладить его мягкую шею, барахтаться и щекотать его... Что же мне делать?!
... он прочтет эту тайну в моей душе... он увидит ее в моих глазах... Я смогу скрыть мою душу в движеньях, в голосе, во всем, но не в глазах. Глаза - зеркало души. Никому ненужное, глупое зеркало, показывающее все тайны... Разбить его на куски, разломать, чтобы никто ничего не видел, чтобы не бояться, чтобы любить... разбить... расколоть...
Что может быть проще! Немного боли, а что я получу взамен? Никто и никогда не сможет ничего прочесть в моей душе. Я сохраню эту тайну в моем сердце.
Я выколю себе глаза.
Легкий вскрик и тонкий протяжный стон... Стон наслаждения нахлынувшей боли. Она лежала на полу, спрятав в волосах лицо, тихо вздрагивая и тонко протяжно воя. Вдруг почувствовала меня и замерла. Подавилась осторожным криком и повернулась ко мне... Боже мой... Я отвернулся не в силах смотреть. Боже мой...
Она то ли вновь почувствовала, то ли угадала мое состояние и, вытащив из кармана заранее приготовленную(!) повязку, надела на глаза. Ей было больно, очень больно, но еще больнее было осознание, что что-то пошло не так, что-то мешается с ее планом...
Она на ощупь добралась до меня и скользнула в мои объятия, а я стоял, ничего не чувствуя, и медленно понимал, что она выколола себе глаза, что сделала это намеренно и что она ждала чего-то, не знаю, чего...
Мы постояли немного, потом я взял ее на руки и отнес к дивану, а она все не хотела отпускать меня, я сел, держа ее в объятиях. Мы оба молчали. Прошло, наверное, полчаса. Зачем, она это сделала, зачем? Что не хотела видеть она на этом свете? Меня? Но отчего тогда она так льнет ко мне? Кого-то еще? Нет, на всех на них ей было наплевать, она любила меня и только меня. Хотела привязать меня к себе? Но я и так был привязан к ней крепче, чем сталью, я не мог бросить ее, я тоже любил ее.
Нет, причина не в этом.
Мы по-прежнему молчали.
- Зачем ты сделала это?
Я приподнял ее за подбородок, сорвал повязку и стал внимательно смотреть ей в лицо. Глаз не было... Я не могу посмотреть ей в глаза и увидеть правду, зарытую на дне души, но я хотел знать эту правду, всю до конца...
И тут она начала врать, безбожно неумело врать, ошибаясь и противореча себе, нести такую белиберду, которой нельзя обмануть даже малого ребенка.
Я молчал. И все смотрел в ее несуществующие глаза... Она говорила все менее и менее уверенно, на лице ее начал отражаться страх, что вот сейчас я догадаюсь, я пойму, почему она это сделала. Господи, я впервые видел на ее лице страх, я впервые читал по нему чувства, как по открытой книге, я никогда не думал, что это возможно... Но это было.
- Ты врешь. Я вижу все это на твоем лице.
Теперь на ее лице выразился не просто страх, это был ужас, дикий первозданный ужас...
- Как ты можешь видеть это на моем лице, ведь у меня нет глаз. У меня нет этого проклятого зеркала, в котором отражаются все тайны, я разбила его, разбила!
- Когда зеркало разбивается, оно разлетается на сотни больших и маленьких осколков, которые продолжают все также честно исполнять свою работу. Только смотреть в них легче: они целиком заполняются теми деталями, которые успевают выхватывать... Твое лицо - самый большой осколок, в котором я вижу твой страх.
Она резко отвернулась, закрыла лицо руками, ее плечи сгорбились. Потом будто приняв какое-то решение, она обернулась. На этот раз на ее лице не было страха, а была сложная мозаика чувств - печали, безнадежности, боли, решимости, чего-то еще, чего я не понял... Она нащупала мое лицо, впервые крепко-крепко и до онемения сладко поцеловала меня в губы, вытянула из-за голенища маленький ножик и легко, словно поигрывая им... закололась.
Она умерла сейчас же. Я так и не успел ничего понять. Не успел остановить, еще чувствуя на губах сладость последнего поцелуя, не успел заплакать, зарыдать, как все было кончено. На моих коленях остывал труп, любимой и единственно дорогой на всем свете женщины, а я тупо смотрел на него и ничего не делал.
И в голове моей понеслись мысли о том, почему она это сделала. Она выколола себе глаза не потому, что не хотела видеть этого мира. А потому, что не хотела, чтобы этот мир видел ее душу. С ее тайнами, глядеть на которые не дозволено никому, а более всех мне... И когда я сказал, что читаю на ее лице ее страх, она решила, что я прочел ее тайну и... закололась. Просто потому, что не любила зеркал.
Моя душа раскололась в ответ, оставив глаза отражать блеск осколков.
Мы сидим среди старых развалин, прислонившись к полуобвалившейся стене, и смотрим на огонь. Рядом со мной сидит ангел. Он похож на меня как зеркальное отражение. Только вот позади него небо, а позади меня тихий омут...
- Мир катится к черту. И мы вместе с ним. И даже дергать лапками уже нет сил.
Внимательный взгляд серых глаз в пустоту.
- Что ты видишь?
- Дым. По земле стелется дым. И ничего не видно вокруг.
- А где ты? Стоишь на земле? Или летишь?
- Нет, друг мой, я падаю. Падаю с дикой скоростью уходящих мгновений. И не хочу останавливаться.
Часть II
Катарсис.
Прошел примерно год с тех пор, как я понял, что действительно падаю. Но жизнь продолжала стелиться вокруг меня, и сквозь дым я время от времени различал силуэты, выраставшие темными громадами. Одни оставались со мной, другие уходили вдаль. Вскоре я перестал замечать их, и поплатился тем, что стал задевать их, раня тело и душу...
Когда она умерла, после недолгого равнодушия и недоумения пришла тяжкая, ослепляющая боль, которая служила мне наслаждением. Я окунался в нее с головой, вспоминая минуты, когда невольно ранил ее и равнодушно не замечал острой боли в ее глазах. Я смаковал эти моменты, засыпал и просыпался с ними. Год растянулся для меня вечностью блаженства...
И тут появилась она. Другая, совершенно другая. Но при этом притягательная и волнующая... Она была мне никем. Я не любил ее. Просто в один прекрасный момент, выхваченный из паутины боли, я словно очнулся после долгого сна, оглянулся вокруг и понял, что если сейчас, сию секунду она не будет со мной, я потеряю что-то безумно ценное, жизненно необходимое... ни сегодня, ни завтра, ни при следующей встрече, а именно сейчас. Это было противное, звенящее чувство, которое усиливалось с каждым уходящим мгновением, вот, вот, еще минута и она уедет и... что-то изменится, я потеряю что-то...
Тогда я подошел к ней и сказал, что она мне нужна.
Она посмотрела на меня. А потом поцеловала, дерзко и страстно.
С того дня, начался наш роман. Не менее странный, чем наш первый разговор. Она не любила меня, я не любил ее. Но мы были нужны друг другу. Мы пили души друг друга, словно живую воду. После каждого разговора с ней мне было плохо, очень плохо. Но без этих разговоров мне было еще хуже. Мой мир опять был миром боли, но на этот раз другой, я больше не расковыривал старые раны, я резал живую, молодую чистую кожу и наслаждался этим.
Благодаря ей, я научился думать. Я не понимал ее разумом, но душой натыкался на ее сокровенные животрепещущие мысли и вслепую, то и дело раня ее, ощупывал их, осознавал и начинал жить ими. Еще не понимая, не сознавая, но уже наполовину думая, как она...
Наши встречи можно пересчитать по пальцам. Но за эти недолгие часы было сказано так много и так откровенно, что мы стали другу ближе самых близких друзей. Наши отношения не были идеалом и мечтой, они были острым ложем гвоздей, к которому каждый из нас стремился, с упорством маньяков.
Я не знаю, что произошло бы дальше, и каким бы был итог наших и без того непростых отношений, но в один прекрасный день она уехала. Навсегда. Потому что так было надо. Потому что так было лучше.
Когда я услышал ее решение, мне стало больно. Я пытался затопить печаль, забыть ее, но не смог. Тогда я начал думать, чувствуя уколы боли, и принял свое решение.
Она уезжала. Но уезжала не навсегда. Для меня все только начиналось. И во время нашей последней встречи, я был действительно счастлив, каждую секунду и каждую минуту, я любовался ею, я был на седьмом небе от счастья. И когда она подарила мне прощальный поцелуй в пыльном и грязном метро, забитом народом, наступил пик моего счастья. Я провожал ее фигуру с просветленным лицом.
Она не уходила, она шла ко мне... Длинным, тернистым путем, но ко мне. Мы еще встретимся, обязательно встретимся!
Она вычерпала озерную грязь и тину. Она склеила мою душу своею кровью. А в глазах поселила огонек надежды.
Часть III
В моем саду цветы без запаха и цвета.
Прошло еще лет пять, и я стал, все больше и больше черстветь. Я знал, что мы еще встретимся, но уже не хотел этого, я перестал жить своею жизнью, мне больше нечего было дать ей. Роман умирал на задворках моей души...
Первое время я ждал от нее письма. Ждал месяц, ждал два. Оно не приходило. Тогда я спросил себя, что я хочу увидеть в этом письме, какую волшебную мазь оно таит в себе? И тогда я начал читать чужие письма.
Я крал их из ящиков, нанимался на почту разносчиком и не доносил до адресатов. Я питался чужими письмами, словно душами.
В большинстве своем это была простая бытовуха. Федя женился, Маруся вышла замуж, денег нет, все плохо, живем помаленечку. Но порою попадались настоящие перлы. Это были стихи, поэмы, рассказы, любовные драмы, ушедшие в небытие герои, вопросы о смысле жизни и загробном мире...
_________________
Из милицейского архива.
I. Из дневника.
хх.хх.хххх
- Я люблю тебя. Но обстоятельства сильнее меня. Я ухожу.
Внимательный взгляд серых глаз в пустоту.
- Если я когда-нибудь смогу вернуться, 28 числа я отправлю тебе письмо.
29-е.
Письмо было отправлено 28-ого. Значит, ждать его следует не раньше 4-ого. Сплю спокойно.
4-ое.
Сегодня проверила ящик. Пустота. Наверное, придет завтра.
Завтра.
Нету. Может они разносят письма раз в неделю? Наверное.
Через неделю.
Пусто.
Звонила бабушке. Письма доходят за 10 дней. Еще три дня?
1-ый.
Квитанция. В ведро. Все равно платить не буду. Нечем.
Письма нет.
2-ой.
Письма нет.
3-ый.
Видела в ванной паучка! Письма нет...
Письма нет.
Нет.
Нет.
Нет.
Нет...
Обстоятельства сильнее меня.
II. "Городские происшествия" 1-ое сентября.
Опять участились случаи суицида. Сегодня в старинном доме на Сермяжной улице была найдена девушка. Вследствие каких-то, видимо любовных переживаний, она удавилась. Дело закрыто.
_________________
- Помнишь, та девушка? Это я ее убил.
В моей душе пустыня. И нет в ней ничего более. Ни огней, несущих тепло и приют, ни древних камней, пахнущих смертью. Лишь черный, черный песок, в котором отражается небо.
Воет ветер, срывая барханы. Гляди. Уж и барханов не осталось. Ведь на песке не остается ран. Не остается и шрамов.
Мне все равно.
Что там под этим слоем черного песка? Что там под слоем густой пыли, покрывающей старое зеркало? Возможно, кто-нибудь захочет это узнать. И тогда вновь над пустыней задует ветер, и грозовые тучи соберутся над ожившей равниной. Этому миру нет конца.