Перед самой смертью, лёжа на обтасканном плетеном диване в прихожей, он поведал мне: "Не слушай людей, их слова лживы, так уж устроен этот блядский человеческий орган..., отрыгивающий правду. Не слушай людей, слушай сюда..." и, показав в сторону своего сердца, откинулся. Его кисть, осталась неподвижно лежать на груди, указывая узловатым пальцем на седьмое ребро, под которым были вытатуированы две буквы П. Н.
Дядин мальчик.
Я таскал на уроки пейзажа его кисти, завёрнутые в марлю, и отворачивался от голых натурщиц, которые обычно не успевали покинуть студию ко времени моего прихода. Женщины никогда не смущались, прикрыв тела халатами и блузами, гордо и голо шествуя к выходу. Так со временем обнажённая женская стать перестала проявлять румянец моих щек. Я увлёкся статуей Давида, которая показалась мне недостижимо прекрасной и пленительной. Давид непорочен. С того времени мне приятнее болтать с ним, чем с моложавой женщиной, беззастенчиво оголившей грудь, перед чаем или игрой в крокет, потворствуя дядюшкиной прихоти. " Венера покоряла смертных сиськами и елейными речами", - думал я и, размахивая клюшкой, резал траву возле поля. Дядя пил водку за столиком на террасе и кричал мне, что я слишком худ, для того, чтобы привечать дам. Женщины заливались нежным смехом, от этого их груди принимали треугольную форму.
Я недолюбливаю женщин ещё потому, что они все, до единой, мечтали выучиться говорить по-французски на манер Пиаф, грубо грассируя, а я ненавижу французский. Дядюшке единожды стоило заставить меня около двух часов повторять: "Le "Vous" me sied, le votre est plaine... le "Vous" me sied, le votre est plaine.... le "Vous" me sied, le votre est plaine", пока он занимался статьёй для Гардиан, чтобы я возненавидел всей душой язык своей пра.
Он писал о педофилии, а я раздетый сидел на краюшке софы. Мои запястья, зажатые меж колен, постоянно затекали. Когда я освобождал их, чтобы помассировать, дядюшка прекращал писать и через очки в дешёвой пластмассовой оправе устремлял на меня свой взгляд. Он сплевывал в платок и хриплым баритоном просил:
- Прекрати и повторяй дальше... Ну?
- Лэву ми сьед ла воур те плено...
Дядюшка уверял, что я его муза.
Без меня не будет слов, без меня он будет молчать и в молчании погрязнет его тетрадь.
Я не мог отказать. Ненавижу молчание, ещё больше, чем французский.
Перед погребением.
Я сполоснул кисть. Карминным цветом нарисовал кровавое пятно на кипенной скатерти тётушки Ли. Чуть окропил красным манжету, и рука бессильно легла в самый центр пятна. Пальцы побледнели.
Тётушка Ли, вошедшая в кухню, после вечерней молитвы, нашла своего племянника Альберта мёртвым. Но он оставил предсмертную записку:
"НЕДОСТАЮЩАЯ ЧАСТЬ моего организма
Между ладонью и ладонью тепло. Тепло превращается в жар. Жар раскаляет плоть, а дальше всё идёт своим чередом. Огонь рождает огонь, вода рождает лёд. Лёд тает от тепла, тепло остывает под водой. Опять передо мной недостающий кусок фотоснимка. Я мечтаю найти эту плоскость, оторванную от памяти, материализовавшуюся в нечто невечное...
Играя на вечности, пальцы вечно в чём-то липком, как от сосательных конфет, преимущественно лимонных, через окуляры которых солнце меркнет, утопая в цвете весенних бабочек, некрасивых, но юрких, как ручеёк. Струится шелковый шарф, переливается на свету бензиновыми разводами... по линии позвоночника к копчику и ниже, к ступням. Теперь на полу, как змий, прекрасный соблазнитель, вода в фужерах, вода со льдом, губы перестали чувствовать, распухли. Кто-то очертил их языком, и оковы, спав, освободили руки. Задёрни шторы, приглушив светомузыку звёзд. Недостающая часть теперь больше. Это то, чего нет, это то, чего безумно желается, то, что есть пустота. То, что есть, но не видится. Глаза выцвели. Мокрое полотенце возбуждает сладострастие, целовать пол, что значит душно от нежности, от работающего телевизора, от передающего радио, от брюссельской клетки. Что за правила. Что за новая Пандемия. Где знаки вопроса. Вопросов нет. Всё утвердительно. Всё мужественно, терпение и даже когда хочешь оставить при себе ропот, когда жалко детей, отданных на поругание, на обращение товарно-денежное. Всё равно трогается и вертится и вновь обретается под другим началом. Где знаки препинания. Больше не перед кем препинаться. Только точка ещё работает, а точка вроде сосца альма матери. Даёт силу и спокойствие. И силу для движения вдоль или по. Рассказать, как сообщаются души. Они стремятся покинуть нас, ищут ходы. Твоя дверь Я.
Твоя дверь Я. Можно войти и ещё раз войти и ещё раз войти до конца коридора, а там в темноте кровью написано "Входа нет" и что теперь, кто первым начинает плакать, чьи слёзы превратятся в фонари в шаги в эхо. Видишь стакан узкий и тонкий - это Я, пропасть, достань пальцем до дна и ты меня почувствуешь. Наполни стакан водой и узнаешь как у меня во рту. Только не губами никто не должен почувствовать холод моего тела. Только тепло только смотреть только в рот не помещается. Недостающая часть.
Отпечаток ниже пупка. Вверх, вниз. Плавно. Ничего... точка умерла последняя точка запрета остался один пробел чем больше он тем мучительнее молчание Гонзо пфффф оставь подольше
Дыши реже терпи.
Я умер, потому что нашёл себя изнасилованным в комнате П. Н."
Фея Берта.
Позволил себе кофе со сливками и почти не спал. Созвонился с Феей Бертой по вопросам вдохновения. Обещалась прийти, но видимо погода оказалась нелётной, и Берта осталась дома. Не мочить же ноги. Да и к тому же все найдёныши и духи, которые вечно сопровождают её, могут подхватить простуду. Потом устанет искать микстуру, чтобы лечить "загробные хвори". Сколько же ей заплатить, раз Брайан тот, что Молко не помогает. Призраки с леденцами в руках встречаются в любом кондитерском магазине. Деньги. Берта работает в стриптизе. Красивая Блондинка, та, что с укладкой феном в красных трусах с пайетками. Она мужчина, имеющая разъемом под USB- порт для скачивания с меня мыслей и чувств.
Любая волосинка на Бертином теле пахнет духами, самыми дорогими, что возможно найти в мире. Она недолюбливает меня, превращая то в лягушку, то в любовника. Ладони длинны, а движения не скованы, самое прекрасное что может быть в женщине. Волосы заполняют пространство всех комнат. Ароматные белые волосы, мягкие и прямые. Повсюду слышен детский смех и кашель тех, кто за озером зеркала. Тысячи ручонок Берты одновременно задевают меня, и я тону в её прикосновеньях. Когда доходит до сцен, она щедра на пререканья. Из глаз сыплются угли, оставляющие на моём теле ожоги и ссадины. Когда Берта плачет, вянут цветы, даже те, что ещё не срезаны, а декоративные розы облетают, не успев выбраться из колыбели. Единственный мужчина, умеющий становиться мной. Перенимать мой взгляд, походку, жесты, желания. Фея Берта - отражение в зеркале, вызванное рукоблудием.
П.Н.
Гитлер обожал П.Н.
Гитлер не любил И.Б.
Дядя Ли не любил Гитлера. А в кобуру винила П.Н. вложил фотоснимок. Медленно, без лишней суеты я перепихнулся с П.Н., сам о том не ведая.
Когда Дядя Ли собирался заняться со мной сексом, он обычно говорил : "Альберт, пора в театр теней", вставал со стула и удалялся в комнату для прислуги, переформированную под фотостудию. Это единственная комната в доме, разделённая напополам китайской ширмой.
- Скажи, кто ты сегодня?
- Я... повесившаяся актриса Марта Руп.
- Хорошо. Что отняло твою жизнь?
- Я сыграла Офелию, которая не любила.
Выхожу из-за ширмы. Молча раздеваюсь до гола, складываю одежду на стул.
Возвращаюсь обратно, сажусь на пол и начинаю онанировать, даже если не хочу. Так нужно. Когда заканчиваю, дяди обычно уже нет. Ложусь на пол и долго смотрю в темноту за ширмой. Мне всегда становится холодно и не по себе. Дядя сфотографировал меня, лежащим на полу. Он раздавал копии этого снимка своим друзьям, джентльменам, женатым на кожаных чемоданах. Так все имели меня, а я думал, что только для него. Мы трахались под Н.П. Серебряный век моих чувств.
Перед смертью он рассказал мне о своей ненависти.
Когда свет погас, я оторвал руку от стола и вышел.