Не буду больше томить Вас, моя милая, долгими предисловиями, а перейду сразу к рассказу о первом моем настоящем любовном опыте. Я говорю именно о первом, потому как жизнь с мужем была в смысле чувственном поначалу скучна и даже отвратительна, а затем и вовсе сошла на нет к нашей обоюдной радости. Поэтому так важно мне было, чтобы то, что грезилось моему распаленному фантазиями воображению, было воплощено человеком неслучайным, искушенным в обращении со слабым полом. Конечно же, я говорю об уже упомянутом мною в прошлом письме господине D., художнике и молодом светском льве. Весь ноябрь я вела себя как истинная кумушка-сплетница, слушая и направляя разговоры наших дам в нужное мне русло. Я хотела убедиться, что выбранный мною объект действительно достоин внимания. Наконец, я решилась. Не буду перечислять Вам те мелкие уловки и хитрости, к которым я прибегла, дабы убедить супруга моего в том, что недурно было бы иметь дома мой портрет. Он согласился и предоставил мне выбор художника, тут-то я и назвала имя D. Муж переговорил с ним, и они быстро сошлись в цене, но я не торопилась начинать сеансы. Еще некоторое время я потратила на то, чтобы поближе познакомиться с мастером и дать ему понять, что он заинтересовал меня не только как живописец. Возможно, Вы осудите меня за эти подготовительные маневры, но я действовала с холодным расчетом, упорно выстраивая мизансцену так, как мне этого хотелось и, не забывая об осторожности, коей Вы меня научили. Я должна была быть уверена, что все случиться именно в то время и тогда, когда я этого захочу.
В ночь перед первым сеансом мне было трудно уснуть, романтическая часть моей натуры взяла верх над прагматической особой, которая действовала по заранее намеченному плану. Мне представлялась студия, в которую я завтра войду, причем воображению моему рисовалось отчего-то холодное и мрачное помещение под крышей какого-нибудь доходного дома со слепыми стенами и двором-колодцем. Наверное, все это было подсказано моей фантазии романами о бедных художниках, которые я читала в избытке. Господин D. представлялся мне в грубой робе, заляпанной красками, как передник мясника кровью. Внешность его была устрашающей, глаза полны безумного желания, объектом которого была я, позирующая ему обнаженной, стоя босыми ногами на холодном дощатом возвышении. Там он и овладевал мною, причиняя сладостную боль и невыразимое наслаждение. Когда я очнулась от столь волнующего полузабытья, пора было уже подниматься, пить чай и отправляться к господину D. Муж не настаивал, чтобы кто-то из домашних сопровождал меня на эти сеансы, поскольку слыл мужчиной взглядов либеральных, а может еще и потому, что при всей моей нелюбви к нему, я не могу не отдать ему должного, по-житейски он был умен и мудр.
Конечно, мрачный сон мой был лишь сном. Господин D., в прекрасно сшитом костюме, встретил меня у подъезда дома г-жи Соколовской, милого особняка в четыре этажа, квартиры в котором были недешевы. Апартаменты господина D. находились на самом верху, и мы поднялись туда по широкой мраморной лестнице, витые перила которой были затейливо выполнены в форме переплетающихся стеблей каких-то диковинных растений. Господин D. любезно предложил мне чашку чая перед началом сеанса, но я отказалась, сославшись на то, что сегодня у меня не так много времени, а на самом деле боясь растерять тот кураж, с которым явилась в дом незнакомого мужчины с единственной целью отдаться ему. Мы поднялись еще выше, в художественную студию. Она была великолепна. Просторное помещение в угловой части дома, под самой крышей, две стены были полностью стеклянными, и меня сразу же ослепило сияние раннего декабрьского солнца, придававшего студии какую-то необъяснимую воздушность. Комната словно парила над городом, как палуба огромного летучего корабля. Я просто не могла сдержать восторга, и, словно девчонка, подбежала к огромному окну, за которым сияло высокое голубое небо, были видны крыши и дворы города и скованная льдом река. Меня охватило вдруг чувство невообразимого счастья, голова закружилась, и я почувствовала легкий холодок где-то между ребрами, мне показалось, что вся моя жизнь будет теперь освещена этим зимним солнцем. На мгновенье я потеряла самообладание, тогда я любила весь мир вокруг себя и часть этой любви была обращена и к господину D., что никак не входило в мои планы.
Я медленно обернулась, тщетно пытаясь принять серьезный вид. Художник стоял за мольбертом, раскладывая перед собой коробки с тонкими угольными стержнями, темно-рыжие палочки сангины и карандаши. Он успел скинуть сюртук и надел поверх белоснежной рубашки что-то напоминающее халат с завязками на спине. Улыбнувшись любезно, но сухо, господин D. предложил мне подняться на небольшое возвышение, где стояло широкое старое кресло с массивными подлокотниками. Сооружение это помещалось в самом светлом месте студии, в углу меж двух стеклянных стен, так что я в первые мгновенья почувствовала себя несколько неловко, мне показалось вдруг, будто я поднимаюсь к солнцу. Я робко присела на краешек кресла, не смея дотронуться до плотной обивки на подлокотниках. Господин D. попросил меня придвинуться ближе к спинке, положить руки на колени и немного повернуть голову, ровно настолько, чтобы мне было удобно просидеть в такой позе некоторое время. Он был так учтив, что напряжение оставило меня, и я не без изящества расположилась в удобном кресле. Сеанс начался.
Я впервые наблюдала за тем, как мужчина изучает мою внешность. Пусть взгляд этот был профессиональным, коим может смотреть врач, или портной, но все же, дорогой мой друг, я почувствовала легкое волнение, возможно, оттого, что еще должно было произойти, к чему я так долго стремилась в мечтах своих. Мы молчали, но я знала, что, как только завяжется разговор, он неизбежно приведет к желаемому финалу, поэтому медлила, пытаясь унять быстро бьющееся сердце. Тишину в студии нарушал лишь шорох, производимый углем, намечающим на бумаге мой образ. Движения рук художника были плавными, словно ласкающими, в глазах светился тот неподдельный творческий огонь, какой пылает должно быть в любом, кто способен к созиданию. Господин D. был красив, но в эти минуты мне он казался еще и величественным. Он создавал мой образ, мою новую сущность, отличную от той, кем я была ранее, и, возможно, еще не знал, что ему предстоит заняться этим не только на холсте. Я была готова к началу разговора.
Я задала весьма невинный вопрос, что он рисует сейчас. Он ответил, что намечает линию подбородка. Это было сказано так буднично, да и само слово это показалось мне совершенно разрушающим любую романтику, что я замолкла. Но господин D. продолжал, улыбнувшись. Он сказал, что нет ничего важнее верной руки именно в этот момент, ведь подбородок задает середину композиции любого поясного портрета, его линия потом многократно повторяется в сложении рук, в очертаниях груди. Он добавил еще, что подбородок многое говорит о характере человека. Он может выдавать его слабости, дрожа перед тем, как пролиться слезам, может показать во всем безобразии гордыню или выдать чувственность. Я вопросительно подняла брови. Разговор принимал нужный оборот. Ваш подбородок, продолжал господин D., подошел бы Афине. Богине-девственнице, изумилась я. Художник кивнул. Невольная дрожь прошла по моему телу, мне вдруг показалось, что тайна моя разгадана, что стоящий за мольбертом мужчина насквозь видит меня со всеми моими неудовлетворенными страстями и желаниями. Я повела плечами. Господин D. принял мой жест, как знак усталости, и предложил прерваться ненадолго.
Я поднялась с кресла. Помимо воли моей свет, льющийся из огромных, скругленных арками под самым карнизом, окон, завораживал меня. Я прошлась по студии, чтобы дать господину D. в полной мере разглядеть себя, и остановилась, положив раскрытые ладони на стекло, словно впитывая льющееся с небес золото. Я слышала, как за моей спиной художник скинул свой балахон, на меня повеяло терпким запахом, должно быть, дорогого одеколона. Я пригласила хозяина встать рядом со мной, чтобы полюбоваться восхитительной панорамой. Он подошел и остановился чуть за спиной у меня. Немного помолчав, сказал, что писал бы с меня Данаю под золотым дождем, и уверен, что картина вышла бы великолепной. Я засмеялась и чуть подалась назад, чтобы отойти от окна. Тут впервые тела наши соприкоснулись.
Господин D. был выше меня, так что затылок мой коснулся его мощного плеча, а спиной я почувствовала напряженные мышцы его груди. Сердце мое на миг остановилось, я поняла, что это мгновенье будет решающим, и оказалась права. В следующую же секунду широкие, горячие его ладони охватили мои плечи, собирая торопливыми складками легкий, шитый серебряной нитью палантин, который он резко сдернул. Я стояла неподвижно, позволив ему нервно провести чуткими пальцами по моей шее вдоль позвоночника до той условной преграды, которая образовывалась оторочкой выреза платья. В тот момент я убедилась, что все, что я слышала о нем, отнюдь не было досужими выдумками скучающих кумушек, господин D. и впрямь был художником в искусстве любви. Одно то, как ловко, без единой запинки, расстегнул он все многочисленные крючки на платье, говорило о многом. Мастерски справившись со шнуровкой, он заставил тяжелый чехол упасть к моим ногам. Я вздрогнула и закрыла глаза, почувствовав его прикосновения сквозь тонкий шелк нижней рубашки.
Наверное, в тот миг сознание мое слегка помутилось от переизбытка нахлынувших чувств. Но я покривила бы душой, если сказала, что испытывала какое-то неземное блаженство. Нет, первым моим ощущением, как это ни горько сознавать, была гордость за то, что я совершила. Я поняла, что теперь в полной мере могу назвать себя женщиной, и все, что произойдет сейчас между мной и господином D. будет уже не так важно, как это, первое чувство превосходства над теми, кто не познал терпкий вкус покорения и добровольного падения. Я стояла, по-прежнему, опираясь раскрытыми ладонями о холодное стекло окна, открытая взору бескрайнего неба и бесстрастных домов, а мужчина, которого я выбрала, исполнял для меня ту роль, которая была отведена ему мною в разыгрываемом спектакле. Когда господин D. легко спустил бретельки шелкового белья с моих плеч, я на секунду подалась вперед так, что грудью и лбом коснулась стекла. Я вдруг отчаянно захотела ощутить этот холод пронизанной светом преграды между мной и бесконечностью, но не затем, чтобы охладить мое возбужденное тело, а лишь затем чтобы еще сильнее прочувствовать неповторимость мгновенья, показать себя этому миру такой, покоренной покорительницей.
Мужчина же по-своему понял мой жест и, обхватив меня сильной рукой поперек талии, властно пригнул еще ниже, так, что мне пришлось опереться руками о низкую скамеечку, на которой стояло несколько баночек с краской, и лежали кисти. Думаю, о том, что происходило дальше, Вам не стоит рассказывать в подробностях. Столь опытная в любовных делах дама, как Вы, легко может догадаться, что тонкие нижние юбки были легко подняты вихрем страсти, закружившем моего художника, и я почувствовала, как его нетерпеливая плоть соединилась с моей.
Тут я должна признаться, что меня постигло горькое разочарование. Увы, мой друг, я не испытала того долгожданного наслаждения, которое рисовалось мне в разгоряченных мечтах, и каковое я легко могла доставить себе сама. Нет, все происходило именно так, как себе и представляла, любовник мой был в меру медлителен и в меру настойчив, но, увы, получаемое мною удовольствие было скорее умственное, чем физическое. Возбуждаясь от мысли, что я предаюсь любви у широкого окна в совершенно непристойной позе, полуобнаженная с практически одетым мужчиной, что меня берут, как простую натурщицу, и даже оттого, что в любой момент в студию может кто-нибудь войти, я, тем не менее не чувствовала упоения телесного, даже в самый завершающий миг действа.
Господин D. исполнял свою роль великолепно до самого конца, когда он с проворностью горничной, и таким самообладанием, словно ничего и не произошло, помог мне одеться и несколькими словами развеял воцарившуюся неловкость. Мы даже продолжили сеанс рисунка, а после назначили следующий.
Портрет был закончен к Рождеству. Все это время мы с господином D. оставались любовниками, но ни разу не испытала я того, чего так жаждало получить от мужчины мое тело. Эта история заставила меня задуматься над тем, правильно ли я поступаю, избирая рассудком, а не сердцем, и не бунтует ли тело мое против такого бездушного выбора. Я легко рассталась со своим первым любовником, оставаясь ему благодарной за то, что он просветил меня в том, что касается телесных поз и способов ласки. К тому же теперь я стала лучше разбираться в том, что доставляет чувственное удовольствие мужчинам. И все же я не была удовлетворена своим первым опытом, который оставил меня несколько смущенной.
Так, милая моя собеседница, начала я свое странствие по тропам таинственного мира телесных удовольствий, растерянной оттого, что, как мне казалось, наслаждение не будет доступно мне иначе, как в истинной любви, которой Вы меня призывали опасаться.
На этом я закончу свое сегодняшнее повествование. Мне необходимо обдумать, с чего начать рассказ свой в следующий раз.