чью-то невымышленную жизнь превратить сначала в слова на бумаге, а потом обломки мыслей, слов и строк обернуть живым обликом...
Прогулка на закате
-Милая, о чем бы тебе хотелось, чтобы я написал сегодня? Для тебя, - привычно обняв за правое плечо, заглянул в отражающийся в ее глазах вечер. За окном - нежный осенний вечер. А в комнате - каминная зима, которую они привезли с собой. - я всегда пишу для тебя, думаю о тебе, во имя тебя... ну что ты смеешься, это же искренне, честное слово!
- Отдохни, пойдем пройдемся немного.
Это город, который так и ждет, когда его опишут, обрисуют, обласкают кончиками перьев и капиллярных ручек сотни ваятелей чернильных завитков. Не дождется, видимо, о чудный, прекрасный град под золотистым небом.
Европа, она для таких людей всегда немножко чересчур гостеприимная. Им все везде слишком хорошо, чтобы иметь право на обладание их сердцами.
Которые, надо сказать, уже давно бы были заняты друг другом. Если бы не они сами.
Они гуляли, люди без прошлого, без будущего, одаренные жизнью лишь на один шаг, на каждый новый шаг и на каждый новый вздох.
- Милая, о чем бы тебе хотелось, чтобы я написал сегодня нашу с тобой жизнь?..
Глава
Выкладывая шагами себе дороги, вымостив следами весь путь от моста вдоль набережной до уютного ресторана на пирсе, они отсчитали положенные полтора часа променада.
О чем можно разговаривать с человеком за рыбным ужином, если знаешь его совсем недолго и всю жизнь. О чем жевать нежные белые рыбные волокна, о чем запивать тост за знакомство белым полусухим вином?
Шантаклер. Так я буду звать тебя сегодня, как и всегда.
Как можно называть человека, которому уже даны все и ни одно из возможных имен. Человека, с которым ничего больше и еще ничего не связывает.
Когда Шантаклеру было девять лет и восемь весен, он нашел в углу на заднем дворе загородного пыльного дома старую бочку. Бочку с медным обручем. Бочку с прогнившим местами до земли дном и крошащимися от солнца и ветра деревянными боками. Это бочка не повлияла в последствии ни на один из долгожданных поворотов его судьбы. Не стала символом всех произошедших потом и ранее событий. Это была обыкновенная старая бочка, пустая и хранящая в себе запах воды.
Через три месяца, когда ему было уже девять лет и все девять весен, во дворе устроили костер. Хлам - ненужные, сломанные, старые и совсем потрепанные вещи - все сжигали на краю лужайки. Туда же отправилась и бочка, хранившая запах воды, воспоминания о солнечных лучах в глубине дождевой воды, стекавшей из водостока с самой крыши. Все удачно сгорело. Остался только обруч от бочки, покореженный, совсем почерневший, как и положено после продолжительного общения с огнем. "Когда буду жить в своем доме, непременно украшу им комнату, как вывешивают чувствительные меланхолики на стены детские фотографии", - незамедлительно вообразил себе маленький Шантаклер, который еще не знал, конечно, этого своего имени.
Каждый день он придумывал прогулки с ней по улицам Лиссабона, Берлина, Люксембурга, Мадрида и Рима. Каждый день он вписывал ее в маленькие уютные кафе, в тенистые парки, в уличные праздничные шествия, в вечерние мостовые и оранжевые фонари. Вписывал ее в свою жизнь.
Каждый день он давал себе имя ее устами. Каждый день рукописи множились, разрастались, некоторые умирали под собственной тяжестью, некоторые оставались навсегда и ни на мгновенье. Не мечтал о ней. Не ждал ее. Но видел во всем, что его окружало.
Это она улыбалась в оконном стекле в каждом новом и давно знакомом зале прибытия аэропорта. Это ее смех за окном он слышал, когда поздней ночью силился хоть на пару часов уснуть под грохот молодежных гулянок. Это за ней закрывалась дверь в тот момент, когда он входил в пустой и до отказа забитый зал и садился за фортепиано.
Кому-то одиноко вот так жить, одиноко. Но не ему.
"Сорок два года.
Немного писатель.
Немного пианист.
Немного разведен.
Немного неудачник.
Зато многого добился и много времени проводит в разъездах по северной части земного шара. Экваториальный климат вреден. И ему, и его выбивающим идеальные звуки из клавиш пальцам, и его несметному писательскому потенциалу."
Именно так он написал предисловие к своей автобиографии в один (и в другой, как и в каждый) из осенних вечеров. Возможно, за два года или два месяца до того вечера, как положил бы ей руку на правое плечо у открытого окна в известном европейском отеле.
Возраст - это неотъемлемая, неизменная и самая динамичная человеческая черта. Его возрасту уже 42 года и четыре с половиной месяца. Считать недели, дни, часы и минуты заслуженно предоставляется педантам. Он считает - возраст.
Немногое из написанного им опубликовано, приличными тиражами разошлось по всей Европе и немного по обеим частям американского континентального дуэта. Что дает ему право теперь раздавать автографы не только как известному музыканту (чей противный голос внутри говорит "музыкантишке-самоучке"?), но и как гению психологического детектива.
Немного пианист. Скромничание - вторая человеческая черта, но не такая уж и неотъемлемая. Из скромности никак не может с ней же и расстаться. Уже двадцать лет он продает свое искусство богатым и не очень ушам ценителей фортепианной классики. Получается это у него как у заправского предпринимателя, с тем только отличием, что гонорары перемежаются букетами цветов и благодарностями в письменном и менее эстетичном видах.
Немного неудачник. С этим повезло меньше Удача либо преследует тебя попятам, либо перепоручает это занятие своей спутнице-неудачнице и братишке-злому року. Но они, по стечению обстоятельств и в силу особенностей своей профессии, наплевательски относятся к своим обязанностям. В результате чего миру предстает вполне преуспевающий и состоявшийся в жизни человек. Однако несчастливая парочка отыгралась за свои промахи в личной жизни.
Добившись колоссальных высот в профессиональной сфере, Шантаклер, подобно капли сверхтяжелого металла, непрерывно устремляется все ниже к одиночеству обреченного на нелюбовь и нелюбящего эту обреченность.
Непрерывный поток иронии по отношению к себе самому не иссякает. Ирония с легким металлическим, как устрицы в романах Хемингуэя, привкусом одиночества. Нелюбимого, обрекающего. Ну не сам же он себе обрек на одиночество?..
Покореженный и загрубевший в пламени жизни, на поверку оказавшемся более прозаичным, чем даже в юношеских иллюзиях, немного неудачник. Который приглашает сам себя на ужин, возможно, вслух беседуя якобы сам с собой по дороге вдоль европейской набережной.
Одинокий рыбный ужин увенчан последним, немного недопитым немного одиноким человеком бокалом белого вина.
Закат. Пора отправляться. Отравляющая охота к перемене мест должна была покинуть его много лет назад. Но уже пустила свой яд в сердце, немного ускоренно отбивающее свой ритм, как пальцы по клавишам - произведения Баха.
Пора отправляться была уже давно. Пора пришла, но, никого не застав в почтительном ожидании, ушла.
Темно-синий "Опель" на пустой загородной дороге яростно впивается в каждый поворот.
- Милая, о чем бы тебе хотелось, чтобы я написал сегодня? Я всегда пишу для тебя, думаю о тебе, во имя тебя...
Даже мое имя - во имя тебя. Только за пределами меня тебя все также нет...
- Отдохни, пойдем пройдемся немного.
Пора пройтись, Шантаклер, пора отдохнуть.
Билет на отдых заверен банально роковым ударом жестяного обруча о блестящий борт автомобиля (кому-то понадобилось выбрасывать рухлядь на загородных скоростных трассах...).
Шантаклер. Как можно называть человека, которому уже даны все и ни одно из возможных имен. Человека, которого еще ничего и ничего больше не связывает с жизнью, как и колеса его "Опеля" - с дорогой.
P.S. Шантеклер - певец, пробуждающий зарю. Однако, имя написано через "а" во втором случае. Это другое имя, а значит, кому-то - заря, а кому-то - закат.