Олех Андрей Юрьевич : другие произведения.

Дневники антрополога. Холодная Африка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

ДНЕВНИКИ АНТРОПОЛОГА: ХОЛОДНАЯ АФРИКА

  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  

Из письма Сэра Джеймса Сэндгрэйва барона Карлайла,

графства Норфолк к профессору Оксфордского университета Бертрану Прауту, декану колледжа Ориэлл

  
  
   Англия
   декабрь 1794 года
   Послушайте, уважаемый профессор Праут, вот лишь самые яркие факты из истории нашего рода. Подробное изучение нашего генеалогического древа дало полную и ясную картину некоторых закономерностей. Будь я подвержен различным суевериям, я, несомненно, подумал бы, что речь идет о семейном проклятии. Впрочем, судите сами.
   В 1216 году король Иоанн Безземельный после тяжелой и продолжительной осады взял замок Карлайл. Опасаясь контратаки мятежных баронов, Иоанн был вынужден отступить, но застигнутый врасплох неожиданным приливом в заливе Уош, король не только потерял обоз с золотом и драгоценностями, но и подхватил дизентерию.
   Как только весть об этом облетела лагерь, мой прославленный предок -начальник стрелков Родерик Сэндгрэйв - передал королю чудодейственную мазь от дизентерии. По преданию, после снадобья Иоанну сильно полегчало, и за свои заслуги перед короной Родерик Сэндгрэйв стал наследственным пэром и получил титул барона Карлайла, графства Норфолк. Так, благодаря милости Иоанна Безземельного, скончавшегося через несколько месяцев от болезни, мы получили наш родовой герб - лев, пожирающий орла, на светло-зеленом поле.
   Сын Родерика Сэндгрэйва - сэр Тобиас Сэндгрэйв - поначалу проявлял себя с лучшей стороны и даже отправился в крестовый поход Людовика Святого. Но не добившись никаких успехов на ратном поприще, он скитался десятки лет неизвестно где, пока дела рода не пришли в полный упадок.
   По возращению домой он увлекся недостойной его положения литературой и, наверное, алхимией. Как видно, недалеко продвинувшись по этой части, он занялся изготовлением и продажей чудодейственных мазей от дизентерии, состоявших по большей части из болотной воды и помола трав, произраставших в обилие на холмах Карлайла.
   Опустив не столь очевидные примеры, я перейду к 1356 году, когда сэр Реджинальд Сэндгрэйв отчаянно сражался плечом к плечу с черным принцем, сыном Эдуарда III, в битве при Пуатье. И, как гласит семейная легенда, был среди тех, кто пинал ногами плененного в бою короля Франции Иоанна II Доброго. Реджинальд Сэндгрэйв вернулся домой с богатыми трофеями и провел остаток жизни в почете и достатке. Но не успела опуститься земля на его могиле, как в права наследника вступил его сын Уилфред Сэндгрэйв. Он тотчас принялся за составление совершенно неправдоподобных карт известного мира и потратил чуть ли не все состояние на закупку книг, и столь же хитроумных, как и бесполезных приборов с материка.
   Продолжать можно и дальше, но давайте, мой друг, перенесемся во времена не столь далекие. Как вы прекрасно знаете, в 1757 году я был среди тех немногих офицеров, кто вместе с Клайвом нанес поражение Сирадж-уд-Даулу под Чандрогором. Тот вечер, когда волна индусов разбилась о мою батарею, я никогда не забуду. Но к чему подробно описывать свои подвиги, вам и так хорошо известно, что из Индии я вернулся богатым человеком.
   Я старею, раны дают о себе знать, но больше всяких ран меня беспокоит мой старший сын - Грегори. Грегори... Грегори слишком много времени проводит за книгами, и если бы это были рыцарские романы или "Записки о галльской войне", мое родительское сердце было бы спокойно. Но увы, он раскопал записи Тобиаса и бесполезные карты Уилфреда. А как вы знаете, если человек слишком много читает, из него никогда не получится хорошего воина.
   И чем больше я наблюдаю за Грегори, тем больше укрепляюсь во мнении, что он, непременно, повторит судьбу своих недостойных предков, и после моей смерти растратит все состояние, а, возможно, даже продаст замок Карлайл.
   Порою я мечтаю, как все могло быть чудесно, если б не этот закон о майорате. Кто решил за меня, что все мое наследство должно переходить к старшему сыну, а не к моему младшему Джефри.
   Джефри - отрада моего старого сердца - проводит все время за стрельбой по мишеням и умоляет отдать его в военную школу... Но, кажется, мой дорогой Праут, я совсем раскис.
   Теперь, когда я открыл вам все мои страхи и заботы, я хотел бы попросить об одном одолжении. Я собираюсь отправить Грегори к вам в Оксфорд, а вы, как человек мудрый, как профессор, пожалуйста, подумайте, возможно ли помочь моему горю. Обещаю, я не останусь в долгу.
  
  

Из письма Грегори Сэндгрэйва к Шарлоте Фогсайд

   Колледж Ориэлл, Оксфорд, Англия
   январь 1795 года
   Милая Шарлота! Без тебя дни в Оксфорде похожи один на другой и длятся бесконечно долго.
   Ты в своих письмах просишь меня рассказать, как я здесь устроился. Но поверь рассказывать нечего. Наш колледж почти такой же неуютный, как и наш замшелый замок в Карлайле. Единственное отличие, что здесь после ужина никто не садится в глубокое кресло у очага и не рассказывает, как он бился с Сирадж-уд-Даулом под Чандрогором. В комнате, рассчитанной на троих, я живу один, и здесь отвратительно холодно. Наутро вода в чашке покрывается корочкой льда. Камин здесь не чистился, наверное, со времен короля Иоанна Безземельного и ужасно коптит. Разжечь его - значит проснуться черным от сажи, а если не зажигать, можно и вообще не проснуться.
   Ты спрашиваешь, кто меня окружает? Да, в общем-то, никто, так что большую часть времени я провожу за книгами.
   Встречавший меня профессор Праут оказался уставшим толстым стариком с бесчисленным количеством кругов под глазами. Он часто ведет со мной беседы о путешествиях и дальних странах, но, честно признаться, я не знаю, зачем ему нужны эти бесконечные разговоры.
   Что касается друзей, ты знаешь, мой характер, и как мне не просто сходится с людьми. Но ко мне прицепился, иначе и не скажешь, забавный человек. Его имя Корнелий Парк, а его возраст остается для меня загадкой. Хоть он и называет себя шотландцем, но выглядит, как последний дублинский еврей. Он немного толстоват, изучает теологию, все время вытирает нос ладонью, а больше всего на свете жаждет получить сан священника и богатый приход. Да, вот еще один странный парень крутится вокруг меня. Здесь все зовут его долговязый Норман. Он учится на горного инженера или как-то так. Все время расспрашивает меня о доходах замка, цене на зерно и прочую подобную чушь. Не знаю о чем с ними можно разговаривать.
   Мне остается только каждый вечер вспоминать наши поездки верхом или тот день, когда мы прятались от дождя под мостом. С нетерпением жду от тебя писем, милая Шарлота.
  

Из письма профессора Оксфордского университета Бертрана Праута,

декана колледжа Ориэлл, сэру Джеймсу Сэндгрэйву барону Карлайла, графства Норфолк

  
   Англия
   март 1795 года
   Мой дорогой друг, спешу вас обрадовать, я нашел решение вашей проблемы. Как вы, возможно, знаете, я являюсь членом недавно созданного Африканского общества. И нам очень нужны люди, готовые отправиться на исследование материка, пусть даже и с риском для жизни. Не скрою от вас, что лишь очень немногие рвутся в эти самоубийственные экспедиции.
   Но я поговорил с вашим парнем, и учитывая, что он действительно находится под сильным влиянием идей своих предков, я думаю, будет несложно уговорить его отправиться в это путешествие.
   Таким образом, я предлагаю вам выделить средства на экспедицию в Африку и решить для себя проблему с наследником на очень долгий срок. Скорее всего, навсегда.
   Жду вашего ответа, а зная вашу щедрость, и вознаграждения. Смета прилагается.
  

Из письма Сэра Джеймса Сэндгрэйва барона Карлайла, графства Норфолк

к профессору Оксфордского университета Бертрану Прауту,

декану колледжа Ориэлл

   Англия
   март 1795 года
   Уважаемый профессор Праут, я полностью одобряю вашу идею отправить Грегори в долгую поездку на неизвестный материк. Но сдается мне, что, на предложенную Вами сумму, можно снарядить с десяток таких экспедиций. Впрочем, не хочу торговаться. Деньги отправлены с проверенным человеком. Сделайте все, как можно скорей.
  

Судовой журнал капитана корабля "Рингхорн", Говарда Сишора

   Англия
   апрель 1795 года
   В Бристоле мы загрузились джином, скобяными товарами и ... строчки размыты... корабль идет в Александрию полупустым.
   Хотя все и знают, как я отношусь к ... строчки размыты... но клянусь Богом, за такую цену, я бы только и делал, что возил пассажиров до Александрии и еще обратно. Эти трое уже принесли мне больше, чем я выручу от продажи этих чертовых кастрюль и ... строчки размыты... Ребята они молодые и только Господу Богу известно, зачем их понесло в Александрию. Хотя все знают, что я лишних вопросов не задаю, но ... строчки размыты... двое из их еще нормальные парни, а третьего, священника, по виду, они занесли на борт в доску пьяным, и клянусь дьяволом, вся рожа у него была в крови. Сукин сын заблевал мне всю палубу, ну да Бог ему судья, за такую цену пусть блюет хоть до Александрии и еще обратно.
   ... строчки размыты... других ... строчки размыты... один держится, словно он чертов ... строчки размыты... а другой высокий, вроде как попроще, все интересовался ценами на скобяные товары.
   Погода пасмурная. Облачно. Ветер северо-западный.
  

Из письма Нормана Айвори к Дине Айвори

Корабль "Рингхорн"

   Апрель
   1795 года
   Дорогая мама, прости мне мой внезапный отъезд. Я знаю, как ты переживаешь за меня, но поверь, эта поездка в Африку наш единственный шанс снова разбогатеть.
   Я многому научился в Оксфорде, но жалование горного инженера меня не устраивает. Я всегда мечтал найти гораздо более широкое, в практическом смысле, применение моим навыкам. Уверен, что неизвестный континент предоставит мне не один такой шанс. Я надеюсь найти здесь, быть может, алмазы или хотя бы несколько золотоносных жил. Учитывая большое количество горных хребтов и мало изученность местности, такая возможность представляется мне вполне более вероятной.
   И не волнуйся, я еду не один, со мною путешествует Грегори Сэндгрейв, он немного чудаковатый, но из богатой и знатной семьи. И еще миссионер Парк, вот его поведение, конечно, вызывает порою беспокойство. Плывем мы на корабле под английским флагом, и капитан наш человек порядочный и предприимчивый перевозит скобяные товары в Александрию. Я и подумал, что после того, как найду богатства, надо бы непременно купить себе такой корабль или больше, ведь морская торговля хоть и опасное, зато прибыльное дело.
   Еще хотел написать, что можешь продать мой костюм для верховой езды и тот старый, он лежит в сундуке в моей комнате наверху. Он понадобится мне теперь не скоро. Комнату наверху сдай приличной семье, только не шотландцам. Продай часы с каминной полки, те, что стоят у тебя с кукушкой тоже неплохо работают. Тебе не нужно двое часов.
   Вроде бы пока все, жди от меня писем, дорогая мама.
  

Из письма Грегори Сэндгрэйва к Шарлоте Фогсайд (письмо не распечатано).

Корабль "Рингхорн"

   Апрель
   1795 года
   Милая Шарлота, не знаю, как и начать. Я еду в Африку, не попрощавшись с тобой, но надеюсь, ты простишь меня.
   Экспедиция эта продлится недолго, и думаю уже на Рождество, мы будем снова гулять с тобой в окрестностях Карлайла.
   Собирались мы в спешке, и я не успел попасть в Норфолк, да, честно говоря, не очень-то и хотел. Дело, как ты понимаешь, в отце, хотя подозреваю, что он будет только рад, узнав, что я пропал неизвестно куда.
   Шарлота, ты, наверное, помнишь, как я читал тебе записи моего предка путешественника Тобиаса Сэндгрэйва. Его рассказы о поисках истоков Нила с раннего детства волновали мою душу, особенно потому, что неизвестно, чем они закончились.
   Надеюсь, это хоть немного объяснит тебе внезапность моего отъезда. К тому же учеба в Оксфорде уныла и однообразна, скажи, кто бы отказался от путешествия на моем месте?
   Со мною в плаванье отправился Норман Айвори и этот религиозный шотландец Корнелий Парк. По-моему, я уже писал тебе о них в предыдущем письме. Я бы поехал и один, но профессор Праут настоял, чтобы я взял их с собой. Лучше б я его не послушался. Норман постоянно достает меня расспросами о доходах, "да сколько стоит земля в Норфолке, а сколько стоила в прошлом году, а что продают фермеры и почем". Но это еще, куда ни шло, Шарлота, от него я запираюсь в каюте, а вот от Парка спрятаться сложней. От самого Бристоля он не просыхает. Еще в порту он сказал, что неизвестно когда у нас появится возможность выпить, и с тех пор я больше не видел его трезвым. Где он достает выпивку на судне, мне совершенно не ясно.
   Наш корабль самый обычный, не очень уютный, но и жаловаться особенно не на что. Поначалу меня немного донимали мои спутники и качка, но вскоре я ко всему привык.
   Когда по ночам я слушаю, как волны плещутся о борт за стеной моей каюты или лежа на палубе в ясную погоду разглядываю звезды, я вспоминаю наши с тобой встречи. Как мы познакомились под тем маленьким мостом, где я спрятался от дождя а потом ты прибежала туда промокшая до нитки, и мы стояли, не сказав друг другу ни слова, пока не начало темнеть. А на днях "Рингхорн" плыл в кромешном тумане, совсем таком, когда я провожал тебя, и в двух шагах от нас ничего не было видно, словно мы с тобой идем во сне...
   Я скучаю без тебя, милая Шарлота, твой, Грегори Сэндгрэйв.
  

Судовой журнал капитана корабля "Рингхорн", Говарда Сишора

   Май
   1795 года
   ... строчки размыты... оно, конечно, деньги не плохие, но ... строчки размыты... хоть еще раз я взял пассажиров на свой корабль! ... строчки размыты... вечно пьяный священник подрался с моим суперкарго Клиффордом, а потом еще ... строчки размыты... если так пойдет и дальше, придется запереть его в каюте до самой Александрии. Двое остальных, хвала Господу, поспокойнее, тот, что держится, словно он чертов ... строчки размыты... время смотрит в даль, и все пишет в свою книжечку, а другой высокий, что попроще ... строчки размыты... оснастку судна и прилип к суперкарго Клиффорду, пока не узнал все о его обязанностях.
   Погода ясная. Облаков нет. Ветер Юго-Восточный.
  

Из письма миссионера Корнелия Парка епископу Десмонду

Корабль "Рингхорн"

   Май
   1795 года
   Ваше высокопреподобие, как я и обещал, я начинаю описывать Вам свое путешествие. Знаю, что Вам прекрасно известно обо всех нелегких тяготах тяжелой миссионерской жизни, и хоть сама суть служения Господу является нам через смирение, увы, я нахожу невозможным избежать рассказов о моих бесчисленных невзгодах и лишениях.
   До меня и раньше доходили слухи, что торговый флот Его Величества Георга III есть последнее и единственное пристанище для разного рода отребья и разбойников. Оттого и не нашел я ничего поразительного в том, что приходится мне плыть на этом скопище пороков в окружении греха.
   Речь моя, прежде всего, о матросах, этих вероотступниках погрязших в праздности и грязи. Когда узрел я все бездонные глубины пропасти их падений и обратился к нечестивцам со Словом Божьим, эти блудодеи вознамерились исторгнуть меня за борт, подобно Ионе.
   Но капитан, в чьем сердце еще возможно теплится хоть что-то светлое, усмирил эту свирепую толпу, а я был заточен в тесную каюту, где и пребываю по сей день, опять же, подобно Ионе во чреве кита.
   Я принял эти испытания с должным смирением и молюсь не столько о своем спасении, сколь о спасении душ заблудших моряков, ибо знаю, что Господь милосерден к падшим.
   По прибытию в Александрию, если будет на то воля Божья, я напишу Вам снова. С молитвою о Вас, миссионер Парк.
  

Из письма профессора Оксфордского университета Бертрана Праута, декана колледжа Ориэлл, послу Великобритании в Египте сэру Дэниэлу Хосуорту

   Англия
   март 1795 года
   Многоуважаемый сэр Дэниэл! Позвольте обратиться к Вам с просьбой не как к должностному лицу, но как к коллеге по Африканскому обществу. Молодого человека, вручившего Вам это письмо, зовут, как Вы, вероятно, уже знаете, Грегори Сэндгрэйв. Он сын весьма состоятельного офицера из хорошего рода, и, учтите, не стеснен в средствах.
   Прошу Вас не слишком усердствовать в снабжении его всем необходимым для долгого путешествия вглубь материка. Общество не заинтересовано в успехе его экспедиции.
   Во всем остальном полагаюсь на Вашу знаменитую проницательность, Ваш покорный слуга, Бертран Праут.
  

Из письма Грегори Сэндгрэйва к Шарлоте Фогсайд (письмо не распечатано)

   Александрия, Египет
   май 1795 года
   Милая Шарлота! Кажется, здесь в Египте, я впервые за всю жизнь согрелся. После всех этих сквозняков Карлайла и холодных каминов Оксфорда. Туманы, пропитавшие меня, как старую тряпку, только сейчас начинают из меня выпариваться.
   Мы остановились в небольшой гостинице напротив ворот Баб ал-Футух. Здесь рядом стоит прекрасная мечеть с минаретом, и каждой утро нас будет крик муэдзина, что очень бесит Парка, а меня забавляет. Недалеко есть довольно опрятного вида водоем, и школа, куда ходят сиротки.
   Посол Его Величества согласился принять нас только через две недели. Он слишком занятой человек, да к тому же в этой стране все время что-то происходит, народ на улице постоянно в движении, все кричат, торгуются и спешат. О, Шарлота, как же это не похоже на наш Норфолк!
   Несмотря на все впечатления, я безнадежно скучаю без тебя, милая Шарлота, твой, Грегори Сэндгрэйв.
  

Из письма миссионера Корнелия Парка епископу Десмонду

   Александрия, Египет
   май 1795 года
   Ваше высокопреподобие, говорят, что Бог испытывает тех, кого любит, а посему я счастлив, ибо нахожусь в явном благословении Господнем. Нестерпимые муки выношу я ежедневно, находясь в этой проклятой Александрии. Чего еще ждать от страны неверных истинному слуге Господа?! Мне остается лишь подобно Ионе в Ниневии проповедовать средь язычников, подобных зверям. Все мне в этом Содоме, дней наших, отвратительно, все вопиет во мне о возвращении домой. Начиная с утреннего вопля муэдзина и до заката раскаленного солнца, хожу я, словно в дурмане, по улицам этой Гоморры, встречая всюду лишь ругань и плевки.
   С должным смирением я отношусь к этому поруганию и молюсь о том, чтоб в один день Господь обратил бы внимание на этих несчастных и обрушил бы на их головы огненный дождь или карающий меч. С молитвою о Вас, миссионер Парк.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

   Александрия, Египет
   июнь 1795 года
   Я думал, две недели полного бездействия доконают нашу экспедицию. Парк каждое день пропадал в опиумных курильнях, а потом шел в большую конюшню смотреть на слона.
   Я согласен, интересно посмотреть на диковинное животное, к тому же дрессировщики индийцы разговаривают со слоном на своем языке, и он понимает сказанное, кланяется и размахивает хоботом. Но Парк ходит к слону, как на службу, кормит его сахарным тростником, ведет с ним разговоры, а потом снова идет в курильню. Я уже точно не знаю, на что именно ходят смотреть зрители на слона или на Парка, беседующего со слоном. Тем не менее, индийцы исправно берут с него дирхемы за вход.
   Норман, впрочем, не многим лучше. Шатается по базарам Александрии, ко всему приценивается и ничего не покупает. И тоже нашел себе друга, какого-то безумного шейха, постоянно перестраивающего свой дворец.
  

***

   Наконец, посол нашел для нас время, и мы были приглашены на ужин. Парка за день до этого я запер в нашей гостинице, чтоб он хоть немного пришел в себя. Все равно на ужине он представлял собой жалкое зрелище с красными глазами и бледным лицом. С другой стороны, слуга Божий, наверное, так и должен выглядеть. Зато Норман разоделся, как на свадьбу, и всем своим видом показывал, как важна для него личная встреча с представителем Его Величества в Египте.
   За ужином кроме нас троих и посла присутствовала его очаровательная дочь - Розмари и отвратительно мерзкий француз, не помню как его имя, кажется, Франсуа.
   Все на этом приеме было довольно сносно, за исключением француза. Сэр Дэниэл Хосуорт вел себя, как и подобает дипломату. Он был исключительно вежлив и осведомился о целях нашей экспедиции, и здоровье моего отца. На вопрос о помощи в нашем походе, он ответил продолжительным монологом о трудностях финансирования дипломатических посольств Его Величества, затем развернул перед нами грандиозную и ужасающую картину интриг и подлостей, что замышляют коварные египетские шейхи против британской короны, а закончил тем, что может дать нам трех солдат и свести с купцами, продающими товары за бесценок.
   Ничего более конкретного мне добиться не удалось. Напоследок он произнес тост за успех нашей экспедиции, рассказал, что доставивший нас корабль "Рингхорн" утонул во время шторма в Средиземном море, подарил мне походный компас и подзорную трубу, извинился и попросил закончить ужин без него.
   Как мне показалась, Парк немного взбодрился, узнав о гибели капитана Сишора, во всяком случае, начал есть и налег на спиртное, а я был атакован французом, задававшим мне немыслимое количество вопросов о нашей экспедиции.
   "Вы знаете, Александрия - маленький город, новости здесь разносятся молниеносно, это правда, что вы собираетесь отыскать истоки Нила? Вы что-нибудь слышали о шотландце Джеймсе Брюсе? Пару лет назад он написал книгу, где утверждал, что нашел истоки Нила...", - в общем, вся эта дилетантская чушь.
   Конечно, я не ответил ему, что Брюс нашел лишь один из рукавов реки. Нил не заканчивается на востоке Африки. Зачем французам знать, что мой предок, Тобиас Сэндгрейв, в 13 веке, свернув на запад, ушел вдоль Нила гораздо южнее сэра Брюса, дойдя до мифических Лунных гор. Что заставило его повернуть обратно, я и сам не знаю, так как его дневники не были закончены.
   В любом случае, я совершенно не собирался распространяться перед этим холеным ублюдком и начал злиться, но ситуацию спасла Розмари, пригласившая меня оценить богатство библиотеки ее отца, и француз тут же переключился на Нормана.
  

***

   В общем, вечер закончился неплохо, а дочери посла я, очевидно, очень понравился. Но это от скуки. Она рисует пейзажи окрестностей Александрии акварелью, много читает, играет на фортепиано, и, конечно, ей здесь очень тоскливо. Картины, на мой взгляд, довольно посредственные. Но я заметил у нее среди кистей немецкие графитовые карандаши, и подумал, что ими гораздо удобнее будет вести дневник в пути, чем чернилами. Она с радостью отдала их мне, сказав, что почти ими не пользуется, затем пригласила зайти к ней на следующий день, но я отказался, потому что было много дел перед отправкой.
  

Наброски к книге "Жизнеописание Франсуа Ле Вайна".

Написано Франсуа Ле Вайном

   Франция-Египет
   ноябрь 1793 - июнь 1795
   Все началось, когда меня сочли довольно милым и остроумным, и стали часто приглашать в свет. Там, незаметно для себя, на одном из рождественских балов я дважды соблазнил, довольно грудастую жену одного офицера. Кто ему об этом доложил, я не знаю. Дуэль состоялась спустя два дня на морозном рассвете.
   Всю ночь, я, разумеется, не спал. Еще затемно секундант усадил меня в двуколку и два часа вез неизвестно куда. От качки и под теплыми шубами я заснул, и это было еще хуже. Когда мы приехали, солнце светило уже чертовски ярко, глаза мои болели, и я мало, что вообще понимал.
   Мой противник же был напротив весел и свеж, он шутил с секундантами и ради смеху сбил пулей шишку с сосны в тридцати шагах. Я замерзал. Руки покраснели и прилипли к пистолету. У меня текло из обеих ноздрей, и я, отдавая себе отчет в том, что мне осталось жить всего пару минут, забыл о хороших манерах и вытирал их рукавом. Пока секунданты проверяли оружие, я успел проделать это не меньше пяти раз (текст обтекает чернильный рисунок двух дуэльных пистолетов).
   Затем офицер смерил меня презрительным взглядом, и мы, отсчитав двадцать шагов, разошлись. В тот момент, когда секундант дал команду, мой противник звонко чихнул и, нелепо взмахнув рукой, разредил пистолет себе в ногу, вздрогнув от выстрела, я инстинктивно нажал на курок, а когда пороховой дымок рассеялся, мой противник уже лежал на земле.
   Моя пуля попала ему точно в правый глаз и засела где-то в недрах его рогатой головы. Я вытер нос рукавом и в полной тишине пошел в сторону двуколки.
   Второй раз со мной это произошло уже через несколько месяцев на выходном балу дочки одного дворянина. Я сказал что-то глупое, но очень смешное в адрес одного известного поэта, а потом как-то совсем нечаянно переспал с его женой в гардеробной и увез ее к себе домой. Откуда все всегда всем становится известно, остается для меня загадкой.
   Получив перчатку, я решил, если останусь жив, завязать с выходами в свет. На тот момент такие перспективы казались мне весьма туманными, учитывая тот факт, что оскорбленный поэт был известным охотником на бекасов (рисунок трех дуэльных пистолетов).
   Весна наступила в том году очень рано, я знал, что страх смерти и капель не дадут мне уснуть, и выпил снотворного. Когда меня доставили на место дуэли, точно в такую же безликую сосновую просеку, что и в первый раз, я еще спал. День был удивительно хорош, и умирать не хотелось. Пока ждали запоздавшего поэта, я успел выкурить весь портсигар, малодушно размышляя, смогут ли меня догнать, если я прямо сейчас убегу в сторону вон того пригорка (на полях рисунок обнаженной женщины).
   По прибытию поэт был сосредоточен и неразговорчив, посмотрев на меня обязательно уничтожающим взглядом, он сделал десять решительных шагов. Я тоже. Когда я развернулся, его пистолет уже успел дать осечку мне в спину. Но как я не целился, попал я ему только в печень. Крови было море, и между криками боли он много проклинал меня и обещал убить, как только поправится. Я нисколько не сомневался в искренности его обещаний, непременно бы им выполненных, не умри он на следующий день от полученной раны.
   В свет я больше не выходил, а если и выходил, то редко и очень осторожно, что, впрочем, меня не уберегло. Хотя на тот момент за мной уже прочно закрепилась слава дуэлянта и совратителя, и многие благоразумные люди предпочитали не знакомить меня со своими женами, мне снова не повезло, и я влюбился в молодую и большеглазую девушку. Любовь прошла к концу лета и по нелепому недоразумению ее семья решила, что я ужасно с ней обошелся, хотя мне все время казалось, что наоборот (на полях рисунок обнаженной женщины с большими грудями).
   Я, не колеблясь, предложил жениться, но ей хотелось моей крови. Ее трем братьям почему-то тоже. На сентябрьских балах только и обсуждали, что предстоящие мне дуэли и многие были уверены в моем успехе. Впрочем, я не переоценивал себя и пустых надежд на этот счет не питал. Не скрою, что я предпринял недостойную попытку бегства в мое более чем скромное родовое поместье. К несчастью, оно расположено не слишком далеко от Парижа и братьям не составило особого труда выследить меня и явится со своими несвежими перчатками в мой дом. На этот раз местом дуэли стал, как ни странно, лиственный лес. Мне было все также страшно, как и всегда. Но с упоением разглядывая разноцветную листву и жадно вдыхая столь любимый мною прозрачный осенний воздух, я отдавал себе отчет, что с моим везением, если не сегодня, то завтра, меня все равно убьют (клякса похожая на носорога).
   Когда секундант проверял пистолеты, мы были схвачены властями за попытку дуэли. Кто им донес, публике до сих пор неизвестно, но мне нравится думать, что это был не я, а моя бывшая возлюбленная в попытках спасти своих братьев.
   Спустя месяц мы предстали перед судом и не столько за мои заслуги, сколько за то, что я мил, остроумен и богат, мне заменили каторгу отправкой в Египет с секретной миссией, что я до сих пор считал не худшим вариантом.
   Готовить высадку французских войск в Египте довольно скучное занятие. Баллов в Александрии не дают, а те вечера, что проводит местная знать, не идут ни в какое сравнение с нашими. Какое-то время я утешался ухаживаниями за дочкой британского посла, пока какой-то залетный англичанин, не помню, как его зовут, кажется, Грегори, не разрушил все результаты моих стараний (рисунок египетских пирамид в неправильной перспективе).
   Не скрою, что мое самолюбие оказалось больно уязвлено, но кроме того, этот английский бездарь руководит экспедицией вглубь материка. А на все мои вопросы о целях своего похода, англичане уводят разговор в сторону или говорят разные вещи.
   Эта экспедиция вызывает у меня сильные подозрения, а мой прямой долг помешать британцам укрепить свое присутствие в Африке. К тому же в этом вопросе задето и мое сердце. А что для француза главное, если не долг перед родиной и не победа в любви.
  
  

Из письма Нормана Айвори к Дине Айвори

   Александрия, Египет
   июнь 1795 года
   Дорогая мама, я в Александрии! Ты не представляешь, как тут жарко, кстати, у меня в сундуке, наверху есть еще летние рубашки. Я не вернусь до конца лета, так что перешей их на себя.
   Здесь в Египте мне очень нравится, здесь развитая торговля и предприимчивые люди. Отец всегда меня учил, как важно заводить нужные знакомства, вот я и завел себе одно такое. На базаре я познакомился с богатым купцом Йусуф-беем, он заработал огромное состояние на торговле золотым песком, рабами и воском. Всем тем, чем и я всегда мечтал торговать.
   У него дом напротив мусульманской церкви, строил он его пять лет и потратил на это огромные средства. Он скупил здесь некоторые дома, а остальные захватил силой, снес их, и устроил широкий проход с большими воротами. Хотел бы я сделать также у нас в Мидлсбро.
   И каждый раз после того, как он закончит ремонт в доме, все побелит, облицует мрамором и деревом, распишет потолок и подгонит карниз, он все рушит до основания и строит заново по новым чертежам. Такое расточительство я, конечно, одобрить не могу.
   А еще, мама, мы были у самого посла Его Величества. Ужин был шикарный, и посол принимал нас, как высоких гостей. Вот только Грегори, как мне кажется, увлекся дочкой посла, она хоть и миловидная, но я это тоже никак не могу одобрить, так, как всем известно, что женщины это лишние расходы. За то Сэндгрэйв доверил мне закупить продукты и снаряжение для экспедиции. Я сразу пошел к Йусуф-бею. Пока мы торговались, он то вскакивал, то садился, говорил обо мне резко и много кричал, но в конце я договорился обо всем, что нужно, и даже оставил немного себе.
   И еще, хорошо, что вспомнил. К тебе придут из конного клуба за взносами, ты их не плати, я разберусь, когда приеду. Ведь наш отец всегда говорил, что клубы нужны для того, чтоб заводить выгодные знакомства, а не для того, чтобы платить взносы.
   Вроде бы пока все, дорогая мама, больше писем от меня не жди, вернусь к рождеству.
  

Из письма Грегори Сэндгрэйва к Шарлоте Фогсайд

(письмо не распечатано)

   Александрия, Египет
   июнь 1795 года
   Милая Шарлота, завтра мы отправляемся в путь, и я больше не смогу отправлять тебе письма. Не волнуйся, я напишу тебе при первой возможности и в любом случае постараюсь уже к рождеству быть дома.
   Извини, что письмо короткое, но теперь у меня на три проблемы больше. Зовут эти проблемы - Грей, Риверс и Воген - три самых тупых и ленивых существа, когда-либо надевавшие мундир английского солдата.
   Я пытался отказаться от сопровождения, но сэр Дэниэл настоял на их участии в экспедиции. Что ж таковы правила.
   Не переживай за меня, милая Шарлота, я скоро вернусь, скучаю по тебе и люблю, твой Грегори Сэндгрейв.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  

Из книги Тобиаса Сэндгрэйва " О странах необычайных и удивительных, хотя бы, потому что там мало кто был или читал о них у греческих авторов".

Переписано рукой Грегори Сэндгрэйва в свой дневник

   Англия
   1280 год
   Спасаясь гнева отца, я пересек пролив и добрался до Франции. Скитаясь без цели по этой стране, в городе Сен-Дени я увидел небывалый праздник. Стоя в толпе у храма, видел я, как выходят знатные люди. Из них подошел ко мне богатый вельможа, одетый пышно, но видом весьма бледный.
   Плохо я был знаком с их языком, но когда француз положил трясущуюся костлявую руку мне на плечо, он прокричал: "Вот истинный сын Франции! С такими, как он, мы победим!". Я закивал, а все вокруг возрадовались, а вслед за этим другие из свиты подошли ко мне и повели вместе с собой.
   А тот вельможа, что подошел ко мне, был французский король Людовик, и с его войском я отправился в крестовый поход. А собирался французский король воевать африканцев, с той целью, чтобы завладеть гробом Господним.
   Но еще отец мой попрекал меня равнодушием к военным делам, а посему я, получив доспехи и показав свое мастерство во владении луком, чем не мало порадовал короля, отправился на кухню, где провел большую часть похода.
   А до отправления король все ходил босым по монастырям и куда не приходил, всюду устраивал торжества. Наконец, в начале мая мы прибыли в Эг-Морте, но кораблей там не было, и мы жили там два месяца, ожидая их. За это время французы совсем оскотинились, пили и дрались меж собой.
   Первого июля мы, наконец, отчалили, и плыли неделю до Сардинии, но в последнюю ночь попали в бурю, и многих смыло за борт. А на утро мы прибыли в бухту Каглиари, где пизанцы кидали в нас помоями и осыпали бранью. Поначалу французы устремились их изрубить, но Людовик Святой не позволил, и вместо того за кучу золота закупился у них дряной едой.
   От нее да еще от качки многие заболели, и спустя две недели мучений мы высадились в Тунисе. А затем взяли крепость Карфаген, да только был она размером чуть больше часовни у нас в Норфолке. С того дня сарацины постоянно нападали на наш лагерь, не давая ни поесть, ни выспаться.
   Всюду был один песок, да когда ветер дул в нашу сторону, сарацины еще бросали песок, чтоб он летел на нас. Жара стояла страшная, еда вся портилась, и я совсем ушел с кухни, стрелять в сарацинов из лука.
   С каждым днем воды становилось меньше, да к тому ж начался мор. Французы мучились желудком и умирали десятками, так что их не успевали хоронить, а скидывали в ров. Все это так отравляло воздух, что было невыносимо. В начале августа и сам король заболел поносом и приготовился умирать. Тогда-то я и укрепился во мнении, что пора покинуть загаженный лагерь французов и пойти изучать Африку. А как вы знаете, если человек слишком много воюет, из него никогда не получится хорошего путешественника.
   Воспользовавшись смертью короля, я собрал остатки воды, немного еды получше и ночью, покинув лагерь, отправился в путешествие, с целью найти известный мне по книгам приток Нила - Бриксон и тем прославить свое имя.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

   Африка
   июль или август 1795 года
   Сейчас мы идем по тому же песку, что и мой предок Тобиас Сэндгрейв исходил пятьсот лет назад в поисках истоков Нила. Маршрут наш прост. Мы двигаемся вдоль реки, а когда вдоль Нила станет идти невозможно, мы двинемся на юг, так чтобы солнце вставало слева, а садилось справа от нас.
  

***

   Пока мы продвигаемся очень медленно от непривычки к длинным переходам и в полной тишине. У Парка опийная ломка, он мрачен и неразговорчив, Норман, лишенный после отъезда из Александрии возможности продавать, покупать и торговаться, тоже впал в странную апатию. Но больше моих спутников меня удивляют Грей, Воген и Риверс. Мне потребовалось немало времени, чтоб научиться правильно называть их по именам. Эти трое, оказывается, ненавидят друг друга. Из обрывков их немногочисленных разговоров я понял, что все они влюблены в одну и ту же еврейскую потаскуху из Александрии. Может, кто-нибудь и посчитал бы такой квартет забавным, но у меня нет ни малейшего желания разбираться глубже в этих любовных хитросплетениях.
  

***

   Во время наших переходов я любуюсь Нильскими пейзажами, немного однообразными и скудными, но для меня все равно новыми. На остановках в прибрежных деревнях слежу, чтоб Норман ничего не продал из наших запасов и снаряжения, Парк не напился, а Грей, Воген и Риверс не перерезали друг друга, хоть это и все равно.
  

***

   На днях у меня остановились часы. Норман сказал, что починит их, и с тех пор я их больше не видел, наверное, он обменял их на что-нибудь на последней остановке в деревне. Берега становятся все круче, нам придется свернуть.
  

***

   Уже несколько дней подряд солнце садится не справа от нас, а там, где ему хочется, и я вынужден признать, что совершенно потерял направление. Мой дорожный компас, подаренный мне сэром Дэниэлом, вращается, как бешеный, и я ничего не понимаю. Парк только начавший приходить в себя, неизвестно где простудился и шмыгает носом чаще обычного, а на стоянках чихает так, что весь наш отряд по-многу раз за ночь просыпается от страха. Норман находится в подозрительной задумчивости, все время что-то пишет в своем блокноте и мечтательно смотрит в небо. Грей, Воген и Риверс похоже впали в полное отчаяние, а ведь не прошло и двух недель с начала нашего похода. Или трех.
  

***

   Сегодня после долгого перехода по жаре и в пыли, весь наш отряд проспал больше суток или меньше. Не могу вспомнить, когда я сбился со счета. От Нила мы ушли уже очень далеко, но непонятно в какую сторону. В полдень, если это действительно был полдень, Риверс заметил дым костра, и мы приободренные двинулись в эту сторону.
  

***

   У костра сидел седой негр и в руках у него были веревки, - Вы охотники за рабами? - спросил он совершенно спокойно на хорошем английском. Как я позже убедился, он прекрасно понимал наш язык и отлично, хотя и довольно странно, разговаривал на нем.
   Я ответил, что меня зовут Грегори, и что мы потеряли дорогу.
   - Многие теряют дорогу. Мвеле, меня зовут Мвеле. Сети, я плету сети, в сети попадается рыба. Я бросаю сеть в воду, глупая рыба бьется в сетях. Глупая, глупая рыба. Она смеется своим хвостом, а когда попадает в сети, я смеюсь над ней. Когда-то я хотел поймать всю рыбу, но разве один день не похож на другой, разве поймав одну рыбу, я не поймал всех рыб? Нет. Зеленая тина, маленький ветер, играющий в камышах, все холодные родники на дне этого озера - вот что такое рыба. Разве я не каждый вечер ем рыбу? Разве я не самая большая рыба этого озера. Если я знаю, где отразиться последний луч заката и помню каждую заводь, и могу сказать, какая из кувшинок выросла за ночь, то кого же я поймал в сети? И куда же ты идешь?
   Я огляделся, но не заметил вокруг ни одного озера или хотя бы что-то напоминающее водоем. И сказал ему, что мы хотим отыскать истоки большой реки.
   Вместо ответа Мвеле улыбнулся, затем неожиданно вскочил на ноги и махнул рукой, приглашая следовать за ним, так как будто идти было совсем не далеко.
  
  

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

   Африка
   1795 года
   По моим подсчетам, мы проходим 15-20 миль в день, это притом, что поклажу несут лошади. Это очень медленно. К тому же идти неудобно. Дорог совсем нет, а тропинки, протоптанные туземцами, ужасны.
   Всего этого можно избежать. Я слышал об испытаниях аэродинамической машины Монгольфьеров. За этим изобретением будущее.
   Единственная проблема в том, что летающий аппарат французов движется по воле ветра. Я бы решил этот вопрос следующим образом, каждый монгольфьер должен быть снабжен гарпуном, наподобие тех, что используют в своем промысле китобои. Выкидывая подобный снаряд с воздуха на землю, далее при помощи лебедки можно подтаскивать машину в желаемом направлении, затем снова закидывать гарпун и таким образом передвигаться.
   Предложенный мной способ перемещения я считаю наиболее удачным. Уж точно он более приятен, чем следовать за неизвестно каким негром, в неизвестном направлении с целью найти начало реки, не имеющее никакой материальной ценности.
  

"Свет в дебрях. Хроники крещения Африки", миссионера Корнелия Парка

   Африка
   1795 год
   С самого начала пути лишения мои и невзгоды неисчислимы, а теперь, словно слепой, ведомый слепым и черным, иду я в мрачные страны, дабы услышали они Благую весть.
   Тернист и труден непроторенный путь миссионера под палящим солнцем, и лишь слово Божье служит ему защитой от его лучей. В самые тяжкие минуты, когда двое моих спутников впали в грех уныния, а еще трое в грех чревоугодия, увидел я свет и повел их за собой.
   Здесь Господу было угодно послать нам проводника, и хоть душа его темна, как и убогий облик его, я выведу его на дорогу истинной веры...
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

   Африка
   июль или август 1795 года
   Какая невероятная удача, что мы встретили Мвеле. Наш проводник ведет нас на юг, такими тропами, что заметны только ему, а обычному человеку вовсе не видны.
   Он мало говорит, но изъясняется всегда путано и многословно. Сегодня он спросил меня, взяли ли мы с собой обереги, отправляясь в столь дальний и опасный путь. Я сказал, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он объяснил мне, что пускаться в дорогу без хорошей защиты - это очень легкомысленно с нашей стороны, ведь эта вещь в случае опасности должна принять весь удар на себя. На мой вопрос, какой выбор будет наиболее удачным, он ответил, что лучший оберег это живое существо. Потом оглядел наш небольшой отряд и довольно странно рассмеялся, добавив, что они у нас, кажется, уже есть.
  

***

   Припасы начинают истощаться. И все из-за Грея, Вогена и Риверса, жрущих постоянно. Я поговорил с ними, они кивали, соглашаясь с тем, что припасы надо экономить. Но продукты пропадают. Я кричал на них, объясняя, что мы очень скоро будем страдать от голода, они стояли, потупившись, как будто все понимают. И продукты стали пропадать еще быстрее. Я переложил весь оставшийся провиант на лошадей Парка и Айвори. Продукты стали исчезать по ночам. Сегодня я сказал им, что пристрелю любого, кто дотронется до еды без разрешения, но теперь это ничего уже не изменит.
   Я попросил у Мвеле свернуть с пути и привести нас в ближайшую деревню, где мы сможем купить еды.
   Он сказал, что в двух днях от нас есть одно поселение и там можно найти все, что нам требуется.
  

***

   Здешние туземцы встретили нас спокойно, они привыкли видеть арабских торговцев и белых людей, как оказалось, тоже встречали.
   Нас представили главе поселения - огромному комку жира в плетеном кресле, возомнившему себя великим вождем, и я преподнес ему отрез ткани и украшения. Он принял дары с нескрываемым раздражением и начал бурчать что-то себе под нос.
   - Белый человек держит нас за глупцов, он богат, а дарит нам безделушки, - перевел мне его слова Мвеле.
   Я спросил вождя, с чего он взял, что я могу дать больше.
   - За несколько дней до вас здесь был другой белый человек, и он оставил хорошие подарки.
   Ответ вождя озадачил меня.
   - Какой белый человек?
   - Щедрый, - ответил он.
   Я попытался торговаться, но жадный ублюдок заламывал такие цены, что я был вынужден прервать переговоры.
   Отведя Мвеле в сторонку, я спросил, как далеко нам идти до следующего поселения и оказалось, что до него четыре недели пути.
   Пришлось мне применить все мое красноречие и дипломатичность, и только после долгих уговоров, нам удалось получить все необходимое и поспешно отправиться дальше.
  

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

   Африка
   1795 год
   Не нравится мне наше путешествие. Чем дальше мы уходим, тем меньше выгоды я в этом вижу. Местные племена бедны и осторожны. Арабы, работорговцы и работорговцы-арабы уже забрали все ценное, что могло здесь быть, а то, что осталось, негры отдают с трудом.
   Не ожидал я увидеть реакцию Грегори на отказ продать нам продукты. Да что там, я даже не знал, что он носит пистолеты и умеет так убедительно кричать на людей.
   Надеюсь, он не помнит, что отдал мне часы на починку и пересчитывать деньги, потраченные мной на закупку снаряжения, тоже не станет.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   август 1795 года
   Мы уходим все дальше на юг. Мвеле опять вывел нас к Нилу, и мы держимся некоего подобия дороги, протоптанной караванами работорговцев. Редкие поселения, встречающиеся нам на пути, держатся настороженно и в целом не слишком приветливо.
   Особо беспокоят меня разговоры о щедром белом человеке, скупающем у туземцев лучшие продукты. Я спрашивал у Мвеле, но он говорит, что раньше не слышал такой уловки во время обменов.
   Остается предположить, что впереди нашей экспедиции идет какой-то другой европеец, хотя эти догадки и кажутся мне нелепыми.
  

***

   Питаемся мы в основном сушеными бананами, и это скверно сказывается на моральном духе нашего небольшого отряда.
   Уверен, что Грей, Воген и Риверс дезертировали бы в любую минуту, если б только знали обратную дорогу в Египет.
   Зато вооруженного бунта от них ждать точно не приходится. На днях я поднялся по нужде раньше остальных и ярдах в пятидесяти увидел пасущуюся антилопу.
   Постоянные переходы не дают нам шансов для охоты, и я очень обрадовался представившейся возможности разнообразить наше меню мясом.
   Тихо, чтобы не вспугнуть животное, я взял ближайшее ко мне ружье Грея, тщательно прицелился и не смог даже нажать на курок, так оно заржавело. У ружья Риверса курка вообще не было. К тому времени, как я дотянулся до, с виду исправного оружия Вогена, антилопа успела насытиться и убежала.
   Проклиная идиотов, я хотел выстрелить в воздух, но ружье оказалось не заряжено.
   Когда я позже высказал им свое недовольство по поводу состояния их снаряжения, они лишь пожали плечами, но Воген, по-моему, ружье зарядил.
   В случае нападения туземцев или диких зверей, остается надеяться, что Грей, Воген и Риверс являются непревзойденными мастерами штыкового боя.
  

***

   Впрочем, есть в нашем маленьком отряде и хорошие новости. Я как-то не обращал внимания на то, что Норман заботится о лошадях, следит за копытами и лечит раны, когда поклажа натирает им спины. И по одному ему известной системе распределяет между ними груз. Сначала я подумал, что он это просто от безделья, но потом начал замечать, что лошади меньше стали уставать и выглядят значительно бодрее.
   А недавно (черт, как же не хватает часов) произошло и нечто вовсе для всех неожиданное. После особенно трудного дневного перехода, мы, по обыкновению, разбили лагерь. В тот вечер, кажется, Вогену выпало готовить ужин. Он вскипятил воду на костре и бросил в нее вяленое мясо, и что-то еще пытаясь, наверное, изобразить суп. Вышло все, как обычно, не очень вкусно, но довольно питательно. Но Парк внезапно пришел в жуткую ярость. Он выплеснул свою чашку, плевал, ругался и призывал всех святых в свидетели, что всякому смирению есть предел, и что истязать свой желудок нашей стряпней он больше не намерен.
   Словам его никто особого значения не придал. Но на следующий день, нам удалось подстрелить несколько голубей, и когда пришло время готовить, Парк молча принялся за дело.
   Ужин был подан нам с видом Римского Папы, подающему облатку прокаженному. Честно признаться, Парк намного превзошел даже нашего семейного повара из Карлайла. После такого прекрасного ужина мы все находились в отличном настроении, я достал из запасов бутылку джина, и Парк, выслушав многочисленные похвалы в свой адрес, согласился нам рассказать, где он научился так готовить.
  

История повара Корнелия Парка рассказанная им самим

(переписано рукой Грегори Сэндгрэйва в свой дневник)

   В самое Рождество Христово, 1767 года, к дверям приходского священника в городке Хорнси поставили люльку. Морозы в том году стояли страшные, и преподобный Десмонд после сытного рождественского обеда лежал в своей мягкой и теплой кровати и совсем не хотел выходить на холод.
   "Еще часок, - наверное, думалось ему, - и плач прекратится, а утром я его отпою". "Ну, сколько он может продержаться, ну еще полчаса", - думала эта толстая свинья, перебирая четки между пухлыми пальцами.
   Но упрямство в крови у всех шотландцев, будь ты приходской священник или младенец, оставленный подыхать в люльке на морозе. И вот, ближе к заутренней, мой крик и упорство все - таки добрались до запрятанной в сале души преподобного Десмонда, и он, греша сквернословием, внес меня в дом и поставил люльку к огню.
   На этом мои страдания только начались. Как только я научился ходить, преподобный Десмонд забрал меня у кормилицы и приставил к кухне.
   Многие крестьяне не понимают, почему чревоугодие является смертным грехом, мол, что уж ужасного в том, чтоб насытиться? И я б не понимал, если б не видел то, что видел.
   Во всем остальном преподобный Десмонд, был сама святость, на юбки не смотрел, до денег жадным не был, да и сейчас не жаден, паству свою по-своему любил. Но облагал страшным продовольственным налогом.
   Каждый в Хорнси знал, что баранья вырезка, упитанный гусь, пойманная в силки утка, свежие яйца, хлеб из печи, лучшие щуки из озера, есть прямой и кратчайший путь к отпущению грехов, а значит и на небо.
   Р умяные пироги с мелко нашинкованной говядиной и пшеном, запеченные до корочки, и нежнейшие внутри бараньи ноги в мяте, идеально поджаренные перепелки на вертеле, рыба всех видов под любым соусом, что вы сможете сейчас вспомнить, - все это я научился готовить под розгами преподобного Десмонда. И каждую мою ошибку, каждый подгоревший кусок мяса, непропеченный овощ, переваренный бульон и пропущенную рыбью кость помнит моя спина.
   А в общем, неплохой человек это Десмонд, особенно теперь, когда стал епископом. Ну, и готовить меня научил.
   Так закончил свою историю Корнелий Парк.
   И когда все уже легли спать. Норман вдруг спросил: " Слушай, Парк, а Хорнси это ж на западном берегу?"
   -Ну, да, - сквозь сон пробурчал Парк.
   - Это ж в Англии
   - Где ж еще?!
   - Так с чего ты взял, что ты шотландец?
   - Мы, шотландцы, знаем такие вещи, - сказал Парк и заснул.

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

   Африка
   1795 год
   Ничто вокруг не предвещает доходов. Я нисколько не удивлен, что в наш просветленный век, когда человечество открыло и разрешило уже почти все законы мироздания и достигло наивысшей точки своего развития, Африка до сих пор остается столь мало исследованной.
   За все время нашего пути, я еще не наблюдал горных массивов, где могут находиться золотоносные жилы. Вот в Новой Англии, я слышал, они не редкость. Но не я выбирал маршрут нашей экспедиции.
   Единственное чего здесь достаточно, так это песка. Местное население, конечно, это ценный ресурс, но высокий процент смертности при доставке груза и мощная конкуренция останавливают меня от таких рискованных предприятий. К тому же, по моим наблюдениям, негры здесь запуганы до крайности. Уже дважды местные жители покидали свои дома и прятались при появлении нашего небольшого отряда.
   Наш проводник Мвеле не может внятно объяснить, почему они нас так боятся. Если верить его словам, то перед нами идет еще один отряд белых людей и мешает нашему продвижению, распуская о нас зловещие слухи. Понятия не имею, говорит ли он это буквально или это очередное иносказание в его бредовой манере. Склоняюсь больше к последнему, потому что какой дурень кроме нас потащится в такую даль.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   Конец августа, если не начало сентября 1795 год
   Сегодня вечером, перед тем как сесть за написание этих строк, я собирал дрова для костра. В сумерках я с удивлением увидел аккуратное полено, словно приготовленное для рождественского очага, но не успел я до него дотронуться, как бревно, оказавшееся гигантской гусеницей, уползло в густой кустарник. Преодолев брезгливое оцепенение, возникшее от встречи с таким огромным насекомым, я подумал о размерах бабочки, что однажды появится из этого отвратительного кокона. Все же Африка - это удивительный континент!

***

   Все мое прекрасное настроение от вчерашней встречи с огромной гусеницей исчезло, как не было. Виной тому дощечка, вбитая у небольшого озера, куда Мвеле привел нас пополнить запасы воды. На ней было написано два слова. По-французски. Озеро Ле Вайна. Я разломал ее на множество частей и зашвырнул в воду так далеко, как только смог. Ублюдок. Какого черта, мы еще не так далеко отошли от Египта, чтоб давать названия всему подряд!
   Если он собирается найти истоки Нила раньше меня, он жестоко пожалеет. С завтрашнего дня идем ускоренным маршем. Без остановок.

***

   Идем около недели. Отряд француза не попадался, Мвеле ведет нас другим путем. Норман и Парк жалуются на усталость. Грей, Воген и Реверс от долгих переходов совсем отупели и вообще не говорят. Кажется, мы обогнали Ле Вайна и можно дать отряду небольшую передышку. Как говорит Мвеле, завтра мы повернем в сторону Нила и проведем ночь в дружелюбном племени. Что ж, я тоже вымотался, отдых нам не повредит.

***

   Впервые с начала экспедиции местные жители встретили нас хотя бы без явной агрессии или страха. К сожалению, я не смог должным образом оценить их гостеприимство, так валился с ног от усталости. Я преподнес подарки вождю, и мы были приглашены на обряд встречи солнца, завтра на рассвете. Очень интересно, но глаза слипаются, очень хочется спать.

***

   Когда нас разбудили, люди уже рассаживались по холму так, чтобы зрительно верхушки двух одиноко стоящих высоких пальм чуть поднимались над горизонтом.
   - Солнце вырастило эти деревья, а люди насыпали этот холм, для того чтобы встречать его, - вставил ремарку в своем обычном стиле наш проводник.
   Все расселись на возвышенности, и с нее доносились глубокие, низкие звуки, затем чистые высокие. Постепенно все люди, соединяясь в один хор, пели то высоко то низко, то замедляя темп, то ускоряя его.
   Слова песни были мне непонятны, но когда пели низко, неизвестно откуда появлялся страх, что солнце не взойдет. Когда пели высоко, мне казалось, что я уже вижу лучи. Вот ритм стал быстрее, ноты громче, и между верхушками деревьев скользнул первый луч. И в наступившей тишине солнце, поддерживаемое двумя деревьями, медленно поползло вверх.
   Зрелище было восхитительное. Я оглядел своих спутников и заметил странное выражение на лице Вогена. Не знаю, какое воздействие на него произвела церемония и что за мысли были в его тупой голове, но он беззвучно шевелил губами, и в момент, когда солнце полностью появилось над горизонтом, он громко выругался и выстрелил в светило из ружья. Прежде, чем среди туземцев прокатилась волна негодования, я уже догадался, чем все закончится, и через мгновение мы были на лошадях и скакали в чащу леса.
   Нагруженные лошади двигались по незнакомой местности не слишком быстро, и мне пришлось замедлиться и разрядить оба пистолета в приближающихся преследователей. Это немного затормозило разъяренную толпу и дало нам шанс оторваться.

***

   Мы скакали довольно долго, когда дорогу нам преградила река с невысоким обрывом
   -Вот и Нил, - сказал Мвеле, и мы направили лошадей в воду.
   Лежа на другой стороне измазанные вонючим илом, стараясь отдышаться, мы наблюдали за тем, как Грей, Воген и Риверс, борются с течением. Они преодолели почти половину реки, когда их накрыл град стрел и копий и также внезапно прекратился.
   Грей и Риверс поплыли значительно быстрей, а пронзенного копьями Вогена течение понесло обратно в Египет. Мы безмолвно наблюдали, как он, покачиваясь, удаляется от нас, до тех пор, пока вода вокруг трупа не забурлила от крокодилов. В этот момент, наверное, каждый из нас подумал, что всего несколько минут назад он и сам был в воде.
   - Когда проходишь мимо речного песка или песка соленой воды, нарисуй на песке свои мысли. Волны смоют рисунок, и он будет жить в песке и волне, неожиданно изрек Мвеле.
   Никто его не послушался и рисовать ничего не стал.
  

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

   Африка
   1795 год
   После того как туземцы, а потом крокодилы расправились с Вогеном, моей первой мыслью было повернуть обратно. Да, меня пугает возможность быть истыканным копьями и стрелами. Почти также сильно, как крокодилы или внезапные вспышки ярости у Грегори. Взять хотя бы его поведение, когда мы обнаружили табличку оставленную французом у какого-то болота.
   Но две вещи останавливают меня. Во-первых, хитрые французы не пошли бы в такую даль, если бы не были уверены, что это не окупится, и это внушает мне оптимизм. Во-вторых, возвращение в Англию на данном этапе экспедиции означает признание полного банкротства нашего предприятия и чистый убыток.
   Пример моего отца, разорившегося во многом потому, что опустил руки, не дает мне права заканчивать дела в таком состоянии.
  

"Свет в дебрях. Хроники крещения Африки" миссионера Корнелия Парка

  
   Африка
   1795 год
   Господь! Будь милостив к английскому солдату Вогену, павшему от рук язычников, подобно крестоносцу, вдали от родины, без могилы и прощения. Прости ему глупость, чревоугодие и все те грехи, что он, наверняка, замышлял в своей темной голове, но так и не исполнил по причине своей великой лени.
   Прости его товарищей - Грея и Риверса - за равнодушие к ужасной его кончине. Прости Грегори Сэндгрейва за гнев и тщеславие. Прости Нормана Айвори за алчность и неумное сребролюбие.
   Прости и меня, Господи, за трусость и недостойные мысли. Ведь цель моя чиста и прекрасна, а именно вести свою паству в тихом и скромном приходе Англии, а не сидеть в тысячах миль от него, предаваясь страху и отчаянию. Знаю, Господи, пути твои неисповедимы, ведь и Иона стал проповедником не прямым путем.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

   Африка.
   Теперь уже точно сентябрь 1795 года
   Прошло три дня со смерти Вогена. И мои спутники, кажется, преодолели страх и печаль, связанные с этим досадным происшествием. Мвеле с самого начала не придавал этому значения, а Грей с Риверсом как будто и вовсе этого не заметили. Иногда я начинаю подозревать, что наши вьючные лошади имеют больше мозга, чем они, а сэр Хосуорт навязал их мне, как и сломанный компас, чтоб устроить нам как можно больше неприятностей в походе.
   Кстати о лошадях. Мвеле говорит, что очень скоро нам придется пересечь пустыню. В этом случае нам понадобятся верблюды. Несмотря на риск столкнуться с более многочисленным, и я уверен, с агрессивно настроенным отрядом проклятого француза, я попросил нашего проводника вывести нас на более проторенную дорогу, где мы можем встретить арабов, часто торгующих со здешними племенами.

***

   Странная удача сопутствует нашему отряду. Как только понадобились арабы с верблюдами, они тут же появились на нашем пути. Но, несмотря на долгие переговоры, они отказались продать нам животных, даже в обмен на лошадей с доплатой. Норман проторговался с ними много часов, но они были непреклонны. Что ж, они просто не оставили нам выбора. Когда мы ужинали у костра, я предложил своим спутникам попытаться этой ночью выкрасть верблюдов. Парк поддержал меня сразу, он заявил, что забрать необходимое у мусульманина не только не грешно, но даже и достойно настоящего христианина. Норман опасался стычки, но, видя нашу с Парком решимость, нехотя дал свое согласие. Мвеле в дебатах не участвовал, задумчиво глядел в огонь, а Грей с Риверсом, конечно, своего мнения не имели.
   Дождавшись самого темного часа, мы взяли наши сильно облегчившиеся за последнее время мешки и со всеми возможными предосторожностями начали подкрадываться к лагерю арабов, расположившихся неподалеку.
   Разумеется, я ожидал какой угодно нелепой выходки от нашего отряда, в особенности от Грея и Риверса, и держал в руках заряженный пистолет, но все было тихо. Мы без происшествий смогли подобраться к животным, арабы, как я подумал, спали, не озаботившись выставить часового. К моему дальнейшему удивлению животные были оседланы, и поклажа с них была не снята.
   Мы взяли шестерых из них за поводья и начали медленно уводить в сторону. Один из верблюдов закричал самым мерзким голосом, и мы замерли, готовясь отразить атаку, но арабы не подали никаких признаков своей обеспокоенности.
   Отойдя на приличное расстояние от лагеря, мы с трудом забрались на верблюдов и поспешили в путь, обмениваясь шутками, потеряв всякую бдительность. Уже на следующем повороте мы буквально столкнулись с не менее довольными арабами верхом на наших лошадях. Я-то знаю, что визг, вырвавшийся из уст Парка, был самым настоящим криком ужаса, но арабы, видимо, приняли его за воинственный клич, как и их верблюды, бросившиеся прямо на своих бывших хозяев. Перепуганные лошади понесли арабов в разные стороны, а мы умчались в ночь со всей возможной поспешностью, совершенно не контролируя направление.
  

***

   Из-за нового способа передвижения наш отряд немного замедлился. Норман, несмотря на некоторое внешнее сходство, чувствует себя на верблюде не очень уверенно. А вот Парк, очевидно, обладает особой связью с животными, потому что верблюд слушается его идеально. Он даже придумал ему кличку - Шайтан, чем оба очень довольны.
   Риверс на одной из стоянок снимал поклажу, и верблюд выбил ему немало зубов. Выглядело это довольно нелепо, но солдат сильно мучается от боли. Его друг Грей упал во время ночной скачки, и еще не совсем отойдя от падения, с трудом держится в седле. Они стали еще более серьезной обузой отряду, хотя больше уже невозможно.
   Мвеле говорит, что пустыня уже недалеко, и это ощущается по тому, насколько стал теплее воздух. Нам предстоит еще одно тяжелое испытание.
  

***

   Пишу эти строки с трудом. С рассветом на третий день налетевшая песчаная буря разметала наш отряд. Ни следов, ни признаков моих спутников я пока не нашел. Верблюды разбежались, воды мне надолго не хватит, в какую сторону мне идти, я не знаю. Надеюсь, удача не оставит меня.
  

"Свет в дебрях. Хроники крещения Африки", миссионера Корнелия Парка

  
   Африка
   1795 год
   И налетел тогда знойный ветер, и поднялась ужасная буря. Не видя и не слыша друг друга, старался каждый спрятаться от песка, но был он везде и повсюду. А когда ураган успокоился, не было никого вокруг, и солнце стало палить мою голову, так что я изнемог и просил себе смерти. А после просил в истовой молитве у Бога вырастить надо мною растение, какое он вырастил в свое время над Ионой. А после передумал, ибо не было бы от растения никакого толку. И видя мое отчаяние, Господь Всемогущий послал мне верблюда. Я сел на тварь и, возблагодарив небеса, лишился чувств, отдав свою душу в руки Всевышнему.
  

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

  
   Африка
   1795 год
   Я один из моих спутников остался на месте во время песчаной бури. Не знаю, что заставило остальных рассредоточиться, а не закутаться в одежду, и ждать пока стихия не успокоится. Так как, по моим наблюдениям, ветер в начале дул с востока, на что указывало положение волн на песке, а путь наш лежал на юг, я надеясь на благоразумие и здравый смысл остальных членов нашего отряда, продолжил движение в том же направлении.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   сентябрь 1795 года, если это имеет хоть какое-то значение
   Я шел по пустыне около пяти часов, когда наткнулся на свои собственные следы, и понял, что хожу кругами. Силы удивительно быстро покидают человека, когда у него нет надежды, но я вспомнил, что не могу умереть, не открыв истоков Нила, поднялся и снова пошел.
   Еще через несколько часов жажда стала невыносимой, вряд ли я протянул бы в пустыне больше двух дней. После этого мысли в моей голове начали путаться, и я не могу вспомнить, что еще приходило мне на ум, пока я не увидел вдалеке заснеженные горы, и прекрасно понимая, что это мираж, все же счел их за ориентир и пошел в этом направлении. Верхушки воображаемых гор были плотно укутаны облаками, но снег лежал на склонах, и временами мне казалось, что я ощущаю холод, хотя, возможно, это был озноб или иллюзия.
   На закате видение исчезло, и стало действительно прохладно, я перевалил через очередной бархан и увидел следующую картину: вокруг пустынного колодца стояли наши верблюды, рядом на камне сидел Мвеле, а Риверс стоял позади него, приставив винтовку к его затылку.
   Я поспешил спуститься к ним и спросил Риверса, что все это значит. Он, ужасно шепелявя и сбиваясь, пояснил мне, что, по его мнению, это Мвеле наслал на нас песчаную бурю, и теперь он держит его под наблюдением, чтобы негр не попытался повторить нечто подобное. Я просто махнул на это рукой и сказал Мвеле, что он может чувствовать себя абсолютно свободным, да он, судя по всему, и не очень переживал из-за конфликта, и так уже вся Африка знает, что ружье Риверса неисправно.
   - В этом мире все связанно. Камень живет только при свете солнца, питаясь его лучами. Но если бы камни не ели лучей, то солнце бы стало слишком толстым для неба и иссушило бы всю воду.
   А вода питается луной, есть ручьи, что звенят только под лунными лучами, смеются и играют, словно девушки. А есть незаметные лесные озера, днем спокойные, а ночью при лунном свете, как манящие бездонные омуты.
   Вот что сказал мне мой проводник, и, наверняка, продолжил бы дальше, но тут из-за бархана появился Норман, уставший, но спокойный. И не успел я ему обрадоваться, как появился верблюд, а на нем Парк, спавший сном младенца. После этого мы напились мутной и солоноватой, но все же прекрасной водой из колодца и перекусили из наших запасов, постоянно сплевывая песок.
   Парк выразил радость по поводу того, что мы так легко воссоединились, и песчаная буря, в буквальном смысле, разметавшая нас, не нанесла отряду никакого вреда. И только в этот момент я понял, что с нами нет Грея.
  

Наброски к книге "Жизнеописание Франсуа Ле Вайна".

Написано Франсуа Ле Вайном.

   Африка
   июнь - август 1795
   Оказывается путешествия в неисследованные страны - это тоже довольно скучно. Поначалу было не так однообразно, как готовить высадку французских войск в Египте, но теперь почти также.
   Как готовить десант войск? В один прекрасный день они просто приплывут и высадятся. Тоже самое и с путешествиями. Ты просто едешь и ждешь, когда там, наконец, появится этот исток Нила.
   Я трясусь в своем паланкине, что довольно неудобно, но все же лучше, чем подставлять свою кожу обжигающему зною и сухим горячим ветрам, наблюдаю отвратительно однообразные пейзажи, пальма, песок, песок, пальма (неровный рисунок обнаженной женщины).
   С первооткрыванием вообще связаны многие трудности. Мой рацион почти вполовину не так разнообразен, как обычно. И еще появляется куча свободного времени, а его совершенно нечем занять. Уже за первый день я превратил свои ногти в произведение искусства, во второй упражнялся в стрельбе из пистолета на ходу, но понял, что это не мое. Такая праздность действует расслабляющее, и я сплю по многу часов в день, а ночью меня посещает бессонница. Я часто задумываюсь, почему я не остался в Александрии, но мысль о том, что хитрые англичане просто так никогда бы ни отправились в столь долгий и трудный поход, если б не были уверены в необходимости отыскать исток Нила и что-нибудь с этого поиметь, вселяет в меня силы (примитивный рисунок пальмы).
   Моим отрядом руководит довольно жестокий, но расторопный и опытный надсмотрщик. Все черные предусмотрительно прикованы к одной цепи, ибо бывалые путешественники немало рассказывали мне о легкомысленном отношении рабов к своим непосредственным обязанностям. У нас в отряде это исключено (рисунок подзорной трубы).
   Некоторое разнообразие в мой поход вносят редко попадающиеся на пути деревни.
   К сожалению, я обнаружил, что как не жаль, черные женщины меня не интересуют. Но я веду торговлю с местными вождями и предостерегаю их на случай появления англичан. Хотя, очевидно, что они плетутся позади нас, если еще живы, но осторожность никогда не помешает (рисунок женской головы).
   Последнее, попавшееся нам на пути племя солнцепоклонников, было сильно растревожено какими-то белыми людьми, арабами, я считаю.
   Другим моим развлечением является присваивание названий географическим объектам. Что ж, это одна из немногих радостей, доступных первооткрывателям.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

   Африка.
   пожалуй, все еще сентябрь 1795 года
   После пары дней пути пустыня закончилась, и наш отряд спустился в долину. На ближайшем холме мы увидели церковь, увенчанную крестом. Неожиданное видение привело нас в полное замешательство.
   - Иисус и мать его Мария, - только и вымолвил Парк.
   - Что это? - спросил я у Мвеле, - опять мираж?
   - Нет, это монастырь, - ответил проводник.
   - Откуда?
   - Всегда был здесь, - сказал Мвеле.
   - Дьявол, - сказал Парк, сплевывая, - я слышал о таком, это православная эфиопская церковь, грязные еретики, не больше.
   Все же, несмотря на презрение нашего пламенного миссионера к другим христианским толкам, нам следовало пополнить наши припасы и немного отдохнуть под крышей после изнурительного перехода через пустыню.
   Мы направили верблюдов к монастырю, где наше появление уже заметили, так как навстречу нам вышел человек в белом, видом чистый цыган.
   - Баслейос, - представился он, когда мы поравнялись.
   Я через Мвеле назвал наши имена, и мы как мирные путники получили ночлег. Въехав на двор, мы разгрузили верблюдов, и Баслейос жестом пригласил нас в церковь. Внутри было сумрачно и душно, по стенам висели яркие картины, иконы, объяснил нам эфиопский священник.
   - Кто это? - спросил пораженный Парк, указывая на яркую фреску под потолком, изображавшую бородатого мужчину на слоне.
   - Иисус Христос, въезжает в Иерусалим, - произнес Баслейос, с не меньшим удивлением глядя на Парка.
   - Почему он не на осле?
   - Что за Бог поедет на осле, когда есть слоны, - не без заносчивости ответил эфиоп.
   И Парк впервые на моей памяти не нашел, что возразить, и, как мне кажется, с той самой секунды проникся глубоким чувством уважения к эфиопской православной церкви, о чем впоследствии часто и охотно говорил, впадая, на мой скромный взгляд, в излишний экуменизм.
   После этой небольшой экскурсии, открывшей для некоторых из нас столь многое, нам отвели кельи и предложили скромный ужин. Весь наш отряд улегся спасть, а мне не давал забыться сверчок, заползший, казалось, прямо под мое изголовье.
   Я вышел во двор монастыря и гулял без цели, пока мое внимание не привлек свет, льющийся из окна приземистого строения. Непонятно, откуда налетевший ветер будто толкнул меня в спину, и я вошел внутрь.
   Здание оказалось монастырской библиотекой, на полках, выдолбленных в камне, лежали ветхие свитки и книги, за столом сидел эфиоп, обликом древнее рукописей.
   Он оторвался от чтения, посмотрел на меня, потом задумался, и словно что-то вспомнив, медленно встал и скрылся за каменными стеллажами. Я некоторое время стоял в недоумении, потом он вернулся и со странной улыбкой подал мне какую-то рукопись.
   Я бережно взял ее, посмотрел на пожелтевший лист, и руки мои затряслись, во рту пересохло, а кровь застучала в ушах...
  
  

"О моих напрасных и бесплодных поисках истоков Нила". Тобиас Сэндгрэйв.

Переписано рукой Грегори Сэндгрэйва в свой дневник

  
   Африка
   1272-1276 гг.
   Неведомый странник, оставь свои тщетные попытки, вернись туда, откуда вышел. Я, Тобиас Сэндгрейв, подданный английского короля и солдат короля французского в своей глупой гордыне устремился на поиске начала Нила, а нашел лишь предел сил человеческих. Страна эта безгранична, и нет в мире еще никого, способного пройти до Бриксона и никогда не будет.
   Пройдя через пустыню, я преодолел густые леса без солнечного света, а затем на моем пути встали Лунные горы, упирающиеся в купол неба. Я преодолел и горы, а за ними открылась мне страна, покрытая снегом, где стоял холод страшный. И все звери были покрыты мехом. Видел я там мохнатых крокодилов и носорогов, сплошь покрытых шерстью, и слонов с такими длинными космами, что и сам с трудом верю, что я мог их видеть.
   Но я не видел, чтобы там начинался Нил. Местами покрытый льдом, он протекает между снегами, пряча свой исток в странах настолько невообразимых, что не может быть смертного, по своей воле желающего отправится туда. Так говорит мне рыбак.
   Мне предстоит долгий путь назад, и я могу не дойти. Оставляю это предостережение любому человеку с белым цветом кожи, желающему идти дальше в Африку. Будь благоразумен, остановись.
  
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   22 сентября 1795 года, если верить эфиопам

   Чтение рукописи Тобиаса Сэндгрейва сильно расстроило меня. Я почти не спал в эту ночь, размышляя о написанном. Что же говорит мне мое благоразумие? Мы потеряли двух человек, не пройдя, как видно и половины пути, мы не раз избегали смерти благодаря счастливому стечению обстоятельств, мы не знаем в каком направление двигаться дальше, и, скорее всего, даже если повернем сейчас, то не доберемся до Англии к обещанному рождеству.
   Но то же благоразумие говорит мне, что мохнатых слонов и снега, в этой жаркой стране не может быть, что непонятно, какой рыбак нашептывал моему отчаявшемуся предку эти слова, и если есть река, то у нее должен быть исток, как бы далеко он не находился.
   Я решил ничего не говорить моим спутникам и тем более не показывать им эту рукопись. Я просто переписал ее и отнес обратно, отдав в руки ветхому эфиопу. От измучивших меня сомнений и усталости я, наконец, заснул.
   А утром, проснувшись позже остальных, я принял свое решение. С одной стороны, я не увидел ничего удивительного, когда вышел из кельи. Просто Парк кормил сахарным тростником Шайтана, о чем-то тихо с ним разговаривая. Но где осталась его былая полнота и идиотская радость? Норман затягивал упряжь на верблюдах и проверял, как между ними распределен груз, и он никому не задавал вопросов. И даже потрепанный Риверс, проверявший свое ружье, выглядел, как настоящий солдат, отразившей непростую атаку, но снова готовый идти в бой.
   И только Мвеле сидел в стороне, чему-то странно улыбаясь. Я подошел к нему и спросил его, знает ли он, куда нам идти? "Нет, - ответил он, - но знаешь ты, а я просто показываю дорогу". И мы пошли.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   октябрь 1795 года
   После того как мы покинули коптов, мне показалось, что Мвеле выглядит чем-то обеспокоенным. На мой вопрос, что у него на уме, он разразился следующей речью: "Есть такие духи, что страх гонит тебя от них. Страх пробежит по телу, и ты оглядываешься, стараясь увидеть их глаза. Если ты чувствуешь на себе чей-то взгляд, а кругом никого нет, значит, ты зашел на место духов, дал себя обмануть. Не бросай вызов тому, с кем не можешь справиться. Маленькие жуки, вгрызаясь в кору, съедают душу дерева, паук вяжет тонкими ниточками сеть, чтобы съесть душу мухи, духи болезней ловят людей и вгрызаются в тело, чтобы съесть их душу".
   Я спросил, видел ли Мвеле духов болезней. Мвеле ответил утвердительно: "Послушай, как смеются, играя духи, пугают ночных птиц и скрипят деревьями. Вой ветра - вот их песни. Одни похожи на животных, у других человеческие лица, третьи - не похожи ни на что другое. Это духи леса, и человек мало что знает о них. Зачем они скрипят деревьями, зачем пугают ночных птиц. Но никто не избежит встречи с ними".
  

***

   С каждым дневным переходом мы удаляемся от пустыни, и местность преображается. После скупых пейзажей Египта и однообразия песков наши глаза радуются зелени. Идти стало гораздо легче, но верблюды, кажется, не слишком приспособлены к лугам и выглядят не так хорошо, как раньше. Может из-за резкой перемены корма.
   Нам несколько раз пришлось взбираться на невысокие холмы, и хоть небольшая, но все же панорама вселяет надежу. Когда я вижу тонкую ленту Нила у горизонта и дорогу, ждущую нас впереди, сердце начинает биться чаще.
  

***

   Сегодня после долгого восхождения мое сердце, и без того готовое вырваться из груди, еще сильнее заколотилось от ярости.
   Гора поначалу показалась мне невысокой, лес лежал ступенями, склон, покрытый деревьями, потом обрыв, потом опять тоже самое. Сквозь камни мелькала трава, сквозь траву змейкой пролетал ветер и уносился между ветвей невысоких деревьев на другую ступень.
   Когда я добрался до плоской вершины, погода по-прежнему была ясная, а видимость превосходной. Далеко внизу, в долине, я заметил группу людей, выстроившихся вереницей. Я не стал дожидаться моих спутников, чтобы поделиться с ними этим наблюдением, и достал подзорную трубу, подаренную мне сэром Хосуортом. Пока я пытался сфокусировать ее, таинственный караван исчез из поля зрения.
   У меня нет никаких сомнений в том, что я видел отряд проклятого француза. Не успел я подумать, что, учитывая их численность, встреча с ними будет для нас преждевременной, и надо сказать моему отряду о мерах предосторожности, как все мои раздумья были прерваны ударами барабана.
  

***

   На мой вопрос, зачем Мвеле поднимает столько шуму, наш проводник невозмутимо ответил: "Этот большой барабан разгоняет облака, этот чуть поменьше собирает их вместе, а эти два опускают облака на землю туманами".
   После этого он резко опустил ладонь на барабан, и громкий удар отлетел эхом от скал и ушел вверх. Большое серое облако, дождавшись его, качнулось и повернуло в сторону солнца.
   Мвеле выдохнул и ударил снова, прежде чем я успел прервать его. То же облако остановилось и быстро побежало от солнца.
   - Большое облако - вожак, - объяснил Мвеле, - оно уводит облака поменьше за собой, а вот и стадо, смотри. Западный быстрый ветер, как гепард, гонится за облаками, а догоняя, рвет их на части.
   Я, позабыв обо всех французах на свете, внимательно следил за небом, и казалось, Мвеле не врет. Ветер погнался за облаками, и они вскоре рассеялись.
   - Хоть он и съел их, - не глядя вверх, сказал Мвеле, - но облако вечно, кажется, что их много, а они все одни и те же. Меняют форму и движутся, одни и те же облака, и у каждого свое место, и у всех есть имена, не так много имен. И у каждого облака есть любимое место где-нибудь над горами или над песчаными косами. Утро облака встречают на озере туманом, любят воду и ночью стелятся на нее, играя в реки.
   Стоит признаться, что Мвеле обладает удивительным даром уходить от разговора, после его лекции об облаках я совершенно позабыл про отряд француза и вспомнил об этом, только когда начал писать дневник.
  

***

   Вчера, как только мы встали лагерем, нас окружила толпа дикарей. Стремительность и полная неожиданность этой атаки, застала нас врасплох, и мы не оказали никакого сопротивления.
   Впрочем, что мы вообще могли сделать, имея в распоряжении два моих пистолета и ружье Риверса.
   Я до конца не осознал, каково наше положение, потому что Мвеле таинственным образом исчез, а я не могу разговаривать с туземцами без переводчика. Верблюдов нам взять с собой не позволили, и весь сегодняшний день мы шли ускоренным шагом.
   Наши конвоиры немногословны, все они довольно хорошего телосложения и высокого роста, и мы между собой называем их "гвардейцами". Справедливости ради стоит добавить, что обращаются с нами сносно, ничего из личных вещей не забрали и не пытались связать.
   Все это наводит на мысль, что нас ведут к вождю, но в какой роли неясно. В любом случае, мы двигаемся вдоль Нила, и пока нам по пути, ничего предпринимать я не собираюсь.
  
  
  
  

Наброски к книге "Жизнеописание Франсуа Ле Вайна".

Написано Франсуа Ле Вайном

  
   Африка
   сентябрь-октябрь 1795
   Мой эпический переход через пустыню сильно вымотал негров, и нескольких пришлось пристрелить. Но в песках я нашел нечто более важное - труп английского солдата. Насколько я помню, трое таких должны были сопровождать ту жалкую экспедицию, забыл, как зовут того англичанина.
   Моя находка сначала обрадовала меня, но затем огорчила. В надежде найти мертвыми остальных членов их отряда, я приказал обшарить половину пустыни, но не нашел ни единого следа. Тогда в мою душу закрались сомнения, а не могли ли они каким-нибудь непостижимым образом обогнать меня, и если да, то когда это случилось
   Устав терзать себя размышлениями, я заметил, что мы покинули неприветливые пески, и все дальше продвигаемся в плодородные земли (текст обтекает рисунок, отдаленно напоминающий слона).
   Неторопливое течение моего путешествия было прервано двумя событиями. Началось все с того, что я услышал в отдалении бой барабанов, и предупрежденный более опытными путешественниками об опасности встреч с дикими племенами велел освободить от оков часть моих негров и раздать им припасенные на этот случай ружья (рисунок двух скрещенных ружей).
   В этом нет никакого риска, так как я наплел им кучу историй о том, как их дикие черные собратья обходятся с экспедициями. Эти негры удивительно легко все воспринимают на веру, даже самую глупую ложь, если хотят в нее поверить.
   А на следующий день под вечер ко мне в лагерь пришел туземец, прекрасно, но довольно путанно говорящий на французском! После нашего разговора он обещал провести меня кратчайшим путем к истокам Нила и даже рассказал подходящую к случаю притчу о рыбаке, но я не запомнил ее смысл. Несомненно, мне опять очень крупно повезло.
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   октябрь 1795 года
   "Гвардейцы" передали нас какому-то племени. После недолгой беседы нас проводили к длинным, низко сидящим в воде лодкам, и через несколько мгновений мы уже скользили по воде.
   Плыть по реке, особенно когда ты не на веслах, довольно приятное занятие. Весь наш отряд рассажен по четырем разным лодкам, и даже разговоры не отвлекают меня от созерцания берегов. Течение здесь несильное, и мы плывем против него иногда даже ночью, так как гребцы сменяют друг друга.
   На каждую лодку приходится по четыре весла и восемь гребцов, включая нас, в каждом челноке плывет по девять человек. Наши новые спутники совсем не похожи на сопровождавших нас до этого негров. Они также хорошо сложены, но гораздо ниже ростом и уже в плечах. Кожа у них необычного серого цвета, но выглядят они вполне здоровыми, из чего я сделал вывод, что это характерная особенность их племени, а не последствие болезни или истощения, как мне показалось сначала.
   Они довольно немногословны, что легко объяснить тяжелой работой на веслах. Я заметил забавную вещь, они очень опасаются гиппопотамов, периодически возникающих на нашем пути, осторожно оплывают их, производя при этом как можно меньше шума веслами.
   Днем эти животные чаще встречаются на середине реки, но ближе к вечеру они идут на ночные пастбища и держатся рядом с берегом. Каждый раз, когда бегемот остается позади, наши лодочники перекрикиваются между собой, и эта словесная перепалка непременно заканчивается взрывом хохота. Смеются они при этом так искренне и заразительно, что я, даже не понимая, о чем они говорят, несколько раз не удержался от смеха.
  

***

   До сегодняшнего заката эти вспышки радости стали привычным делом и стали казаться просто веселой традицией африканских лодочников. Солнце садилось прямо перед нами в реку, обозначая наш движение на запад, и я отчасти был очарован прекрасным зрелищем и в то же время пытался в уме нарисовать уже пройденный нами путь, когда из раздумий меня вывела полная тишина, воцарившаяся вокруг.
   Осознав, что не слышно привычного плеска весел, я посмотрел на лица свих гребцов, и в ту минуту они были много белее моего. Я проследил их взгляды и, приподнявшись в лодке, увидел следующую картину: один из челноков, в том где сидел Риверс, взял слишком близком к берегу и теперь стоял, будто на якоре, перед огромным гиппопотамом. Чудовище то ли угрожающе выжидало, то ли мирно спало. Гребцы сидели, не дыша, а Риверс, по своему обыкновению, дремал, не подозревая об опасности.
   Не знаю, как долго продолжалась эта затянувшаяся сцена, но я мысленно успел попрощаться с последним солдатом в нашей экспедиции, когда одновременно проснулись оба действующих лица предстоявшей драмы. Бегемот раскрыл в зевке свою ужасающую пасть, и в то же мгновение Риверс, открывший глаза, вскочил на ноги и молниеносным выпадом вогнал винтовку со штыком ему в глотку по самый приклад. Сумасшедший рев бегемота заглушался не менее безумным боевым воплем Риверса и визгом 32 серых гребцов, набравших поразительную скорость.
   Потом Риверс утверждал, что ситуация была под его полным контролем, и с наигранным разочарованием сетовал, что из-за трусости негров, не смог вернуть себе ружье и разделать трофей.
  

***

   Утром я проснулся от того, что лодка ударилась о берег. Сразу по приезду нас отвели к вождю, внешностью своей он напомнил мне Мвеле, но я не сразу понял это из-за его пепельной кожи. Я преподнес ему подарки, оставшиеся отрезки ткани и сломанный компас, он, кажется, остался доволен, во всяком случае, вел себя вежливо.
   Из-за отсутствия переводчика разговор был невозможен, но я разобрал жесты одного из наших гребцов, рассказывавшего вождю о случае с гиппопотамом. Все слушали очень внимательно, а после последней фразы рассказчика все племя разразилось уже знакомым нам хохотом.
   Насколько я понял, мы стали почетными гостями вождя, а не его пленниками. После аудиенции нас проводили в дом, выбитый в огромном дереве, и сытно накормили. За время короткой прогулки от лодок до дома вождя и от него до нашей новой хижины, я успел заметить, что местность эта необычайно живописная, обо всем напишу подробнее, когда здесь освоюсь.
  

"Свет в дебрях. Хроники крещения Африки", миссионера Корнелия Парка

  
  
   Африка
   1795 год
   Дивны дела твои, Господи. На этом краю света, где никто не знает о тебе, и сам я, каюсь, начал забывать, узрел я самое великое из твоих чудес!
   Эти серые люди живут в деревьях, ездят на слонах и используют их в работе! Не тех индейских слоников, что я видел в грязной конюшне Египта, но настоящих исполинов, живые горы - наглядный пример Твоего могущества.
   Что я могу сказать этим людям о Вере, когда сам не верю глазам своим. Даже дети подходят к слонам и купаются с ними в реке. Понял я, как несправедлив был в своих жалобах на тяготы пути, когда узрел я плоды силы твоей, Господи.
  
  

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

  
  
   Африка
   1795 год
   Странное чувство овладело мной в этой негритянской деревне. Нигде мне еще не доводилось видеть столь плодородной земли, как в этой долине. Я не знаком с климатом этих мест, но если такая погода здесь всегда, то с этой земли можно снимать до четырех урожаев в год. Но я не видел здесь ни намека на бережную обработку полей.
   Трава на склонах холмов густая и сочная. Кроме реки, вокруг полно и других источников воды. Но скот здесь не разводят. При этом у негров полно еды, и, совершенно очевидно, они не нуждаются ни в земледелии, ни в животноводстве.
   Видеть, как природа допускает такую лень и отсутствие амбиций, мне тяжело. Погруженный в эти и подобные этим безрадостные мысли, я забрел на вершину одного из здешних холмов. Вдалеке я разглядел подернутые дымкой очертания высоких гор. С тех пор мысли о содержащихся в них драгоценных породах не дают мне покоя. Надо заинтересовать Грегори и трогаться в путь.
  

Наброски к книге "Жизнеописание Франсуа Ле Вайна".

Написано Франсуа Ле Вайном

  
   Африка
   октябрь-ноябрь 1795
   Племена в этой плодородной части страны отвратительны не в пример уже пройденным неграм. Все деревни, попадающиеся мне на пути, пусты, а припасы спрятаны. Из густых зарослей меня пару раз обстреливали из луков, без особого вреда, всего лишь незначительные ранения у носильщиков, но мой переводчик сказал, что дальше будет хуже и не соврал (рисунок двух перекрещенных стрел).
   Спустя несколько дней двух негров из моей партии пронзили копьями, и остальные, не сдерживая своих низменных животных инстинктов, начали бояться.
   По ночам вокруг нашего лагеря раздавались крики и бой барабанов, я стрелял в кусты, но оттуда вылетели стрелы, потрепавшие многих из моих людей, не сумевших укрыться из-за цепей (рисунок, изображающий кандалы). Решив покончить с этим раз и навсегда, я приказал надсмотрщику отпереть замки и раздал своим неграм ружья, мы дали славный залп по дикарям, и они успокоились. Я приказал выставить караул и лег спать.
   Наутро в лагере остался только я, мой проводник и труп надсмотрщика. Запомните, никогда не доверяйте своим закованным рабам, я дорого поплатился за свое великодушие.
   Признаться, сначала я был в отчаянии, но мой проводник, никак не могу запомнить его имя, Мбога, что ли, успокоил меня и сказал, что один я пройду там, где и целый отряд пройти не сможет. Это правда, я Франсуа Ле Вайн стою десяти отрядов таких негров. Этот проводник, осчастливленный знанием французского, предложил продолжить путешествие по реке, к тому же конец, как он сказал, уже близок.
   Я немного отвык передвигаться пешком, но донести меня было больше некому. Через несколько дней мы добрались то Нила, проводник довольно быстро договорился с какими-то дружелюбно настроенными лодочниками с серой кожей, и мы, сев в челноки, тронулись в путь (рисунок двух скрещенных весел).
   Лодочные поездки довольно приятны, но все же утомительны, абсолютно нечем заняться, я пытался подгонять гребцов, но проводник сказал, что они могут высадить нас на берег и мне пришлось с этим согласиться. Разговаривать с ним, несмотря на знание языка, невозможно, с каким вопросом к нему не обратишься, ответ всегда одинаково непонятен и расплывчат. Серые люди вообще молчат всю дорогу, только после того как в реке встретится гиппопотам, они переговариваются между собой и смеются. Я попросил перевести их шутки, все они, так или иначе, связаны с нерадивым гребцом, съеденным и переваренным бегемотом.
   - Смотри, как бы не съел тебя бегемот, - говорит один.
   - А то съест и исторгнет, - поддерживает его второй.
   - Тебя уже съел и исторгнул, - парирует третий и т.д.
   Думаю, пример такого разговора будет любопытен для ученых, изучающих различные традиции народов мира (текст обтекает множество рисунков обнаженных женщин и пистолетов).
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   ноябрь 1795 года
   Многое, в этом племени людей, живущих в пустых деревьях, удивительно. Выходя из нашего дома, я встретил девушку, знающую несколько слов по-английски. Точнее - "да", "нет" и "идти". Из нашего небольшого разговора я понял, что ее назначили быть моим гидом. Ее имя оказалось слишком сложным для моего произношения, и я назвал ее Дейзи, а вот мое имя не вызвало у нее никаких сложностей, и она зовет меня "Григри". Наш проводник довольно часто употреблял его, и, если я не забыл, оно означает "оберег" или "талисман".
   Пытаясь выяснить, кто научил ее языку, я спросил о Мвеле, она улыбнулась и повторила это имя. Пользуясь ее небольшим лексиконом, я хотел спросить, не ожидается ли его прибытие. Дейзи, как мне показалось, прекрасно меня поняла и все время, повторяя "Мвеле идти, Мвеле идти", жестами показала мне следовать за ней.
   Пройдя по протоптанным тропам, мы вышли к одному из рукавов Нила, и она, радостно указывая мне на человека в небольшой лодке, сказала: "Мвеле". Но это был не наш проводник. Из-за изгиба реки появилось еще два негра, шедшие с сетями по мелководью. "Мвеле", - показывая на них, повторила Дейзи.
   И тут я смутно вспомнил нашу первую встречу с проводником и понял, что слово "Мвеле" означает "рыбак". Не знаю почему, но от этого простого открытия мне стало жутко. Если даже его имя не настоящее, то откуда мне знать, что сейчас я стою на берегу Нила, а не на берегу любой из тысяч других африканских рек. Куда я вообще зашел, потеряв двух людей, и как мне выбраться отсюда? Вот такого рода мысли пришли ко мне в тот момент.
   Увидев мою непонятную растерянность, Дейзи сказала: "Нет, нет, пойдем", - и увела меня обратно в деревню.
   До вечера я находился в подавленном состоянии, постоянно задавая себе вопрос, почему именно эта река является Нилом, и не находя на него ответа.
   Спас меня Норман, рассказавший, что изучая окрестности, он забрался на холм, откуда видел далекие горы в туманной дымке.
   Несомненно, это те самые Лунные горы из дневника Тобиаса, а значит мы на правильном пути. Успокоенный этим, я тут же заснул.
  

***

   Как бы мне или Норману не хотелось бы побыстрее двинуться в дальнейший путь, обстоятельства заставляют нас задержаться в этом селении на неопределенное время. Для перехода через Лунные горы нам, как минимум, потребуется запас провизии и теплой одежды, вообще любой одежды, если быть точным, та, что сейчас на нас, уже порядком поизносилась. Неплохо было бы также заручиться помощью проводников.
   Каковы наши шансы получить все это, пока мне неизвестно. Я постоянно учу с Дейзи новые слова, но моих знаний пока недостаточно, чтобы высказать вождю свои просьбы.
   Единственный член нашего отряда, не возражающий против отсрочки, это Парк. Его увлечение слонами широко известно всей деревне.
  

***

   Мои занятия с Дейзи быстро продвигаются вперед. Наибольшую трудность представляет разница в наших культурах. В большинстве случаев, просто не понимая, о чем она говорит, я испытываю то же чувство растерянности, что и после монологов Мвеле.
   Видимо, из-за своего необычного цвета кожи это племя называет себя "Лунными людьми", я не уверен совершенно, но кажется, у них существует нечто вроде культа ночи и теней, если я правильно понял эти слова.
   Я попытался поговорить с нашим миссионером об их разделении мира на темное и светлое, но Парк отмахнулся от меня, заявив, что нам самим многому надо у них поучиться прежде, чем учить их. Конечно, он имел в виду приручение слонов, но в его словах много правды.
   Плодородная местность лунного племени дает им много свободного времени для размышлений и наблюдений. Дейзи показывала мне удивительно многочисленные южные созвездия и так увлеклась их перечислением, что я очень быстро перестал пытаться запомнить их имена. Кроме уже знакомых мне слов, таких как Слон, Гиппопотам, Рыбак и прочего, она назвала еще около сотни имен. Вряд ли я могу похвастаться хотя бы десятой долей таких знаний о звездном небе.
  

***

   Норман опять впал в полное уныние, не имея возможности применить свои способности в этом почти первобытном мире. Я решил немного поддержать его и попросил разузнать, как нам добыть у вождя нужные нам для продолжения пути продукты и одежду.
   Я недооценил его рвение и деловую хватку, уже вечером он сообщил мне, что вождю ничто так не понравится, как мой пистолет. На следующий день я добился аудиенции и при помощи Дейзи и своих скудных знаний изложил вождю наши просьбы. После чего продемонстрировал ему возможности огнестрельного оружия.
   Моя речь и небольшая стрельба по мишеням имели полнейший успех. Я показал вождю, как засыпать в ствол порох, потом забивать туда бумагу и пулю, затем подсыпать пороху на полку. При ударе кремня искра подожгла это все, что произвело особое впечатление. Повторить этот урок пришлось около десяти раз.
   Вождь, со своей стороны, обещал полное содействие нашей экспедиции. Его провожатые доведут нас до места, откуда, по его словам, мы сами найдем дорогу. Единственным его условием было подождать несколько дней до праздника "темной ночи". Новое дело надо начинать на новой луне, как я это понял.
   Я, между прочим, показал ему свой второй пистолет, предосторожность, по большому счету, бесполезная, у меня после демонстрации не осталось ни пороха, ни пуль. В любом случае наши жизни зависят от доброй воли этих людей.
  

***

   В ночь праздника мы пришли на поляну недалеко от деревни. Наш отряд, как и большинство членов племени, расселись в качестве зрителей.
   Главные действующие лица - танцоры, стоявшие кругом, в центре поляны глубоко дышали. За спинами у них разгорались костры. Они переступали с ноги на ногу с каждым ударом барабана, с каждым выдохом, переступали обратно с каждым вдохом, с каждым ударом. Ритм медленно ускорялся, люди двигались быстрее, огонь за их спинами разгорался все сильнее.
   Перед танцорами начали появляться первые тени и потянулись к центру круга. Люди танцевали все быстрее, но тени не раскачивались, казалось, что вместе с ритмом они становились все объемнее и темнее. Я перестал замечать время, а слушал только барабан, и сам потихоньку начал раскачиваться из стороны в сторону.
   Одна из теней стала совсем похожа на человека, она лежала на земле и корчилась, переворачиваясь с бока на бок, пытаясь встать. Затем другая тень поднялась на колени и начала выпрямляться, медленно, как человек, только что оправившийся от тяжелой болезни. Потом тень внезапно подпрыгнула и, почувствовав силу, кувыркнулась через себя. Пока я следил за ней, другие тени тоже начали оживать, и вскоре они слились в один черный быстрый танец, поднявший столбы пыли. Ветви деревьев вокруг раскачивались в такт их стремительных движений, и отблеск костров на листьях создавал удивительную картину.
   Хозяева теней теперь стояли неподвижно и, как мне показалось, не дышали, а темный вихрь, окруженный кострами, двигался по своей собственной воле. И в этом кружении я сначала неясно, но затем все четче начал различать картины. Я увидел в тенях камень, но что на нем было написано, разобрать мне не удалось, камень превратился в озеро, и оно разлетелось на тысячи темных капель, и все погрузилось во тьму.
   Когда я пришел в себя и осознал, что все костры погасли, я с трудом встал на затекшие ноги. Понемногу привыкнув к темноте, я увидел силуэты Парка и Айвори. Они, точно так же, как и я, стояли, не в состоянии сделать хоть шаг.
   Мы так и не обменялись впечатлениями, но и без слов было ясно, спрашивать друг у друга об увиденном неприлично. Хотел бы я, чтоб Мвеле был рядом и объяснил мне все это.
  

***

   Пунктуальность, с какой вождь выполняет свои обещания, достойна восхищения. На следующее утро после праздника теней все уже было готово к нашему отъезду. К восторгу Парка нашему отряду выделили слона и разрешили ему ехать на нем вместе с погонщиком. Хотел бы я испытать хоть часть его восторга в тот момент, когда отыщу истоки Нила. Норман тоже выглядел вполне довольным, только Риверс, привыкший к трехразовому питанию и долгому сну, казался несколько разочарованным.
   Прощание было коротким, после моих слов вождь ограничился туманными словами: "Он вас уже ждет". И мы тронулись в путь.
  

***

   Местность становится все более лесистой, скорее всего, на пути к горам, нам придется пробираться через настоящие джунгли. Дейзи не слишком разговорчива, очевидно, жители долины не очень любят покидать свои обжитые места. По ее словам, наш путь займет всего несколько дней. После того как мы прибудем к "могильщикам", сопровождающие нас покинут, и мы пойдем самостоятельно. На мою реплику, что это звучит довольно таки зловеще, Дейзи объяснила мне, что "могильщиками" называли племя, когда-то жившее в местах, куда мы направляемся. Как я понял, у них были необычные верования, заставлявшие их "хоронить" не только людей, но и вещи, явления и даже идеи. В какой-то момент оказалось, что они остались ни с чем, и то ли сгинули от тоски, то ли похоронили сами себя.
  

***

   Мы прибыли в заброшенную деревню, покинутую жителями сравнительно недавно. Вид у этого места довольно гнетущий. Наличие предметов обихода и отсутствие серьезных повреждений хижин производит впечатление, что люди не ушли, а просто исчезли отсюда. Возможно, это последствия эпидемии какой-то болезни, нашедшей отражение в легенде о "могильщиках".
   Дейзи заявила, что мы пришли, и несмотря на все мои уговоры и протесты, наши провожатые удались до наступления темноты. Учитывая гостеприимство этих людей и доброжелательность, проявленную ими ранее, мне сложно объяснить их нынешнее поведение чем-то иным, кроме страха. Признаюсь, я тоже ощутил беспокойство и даже будто почувствовал на себе чей-то взгляд. Мне вспомнились слова Мвеле, сказанные им о духах.
   Впрочем, у меня есть и более серьезные причины для волнений, я не знаю, как отсюда дойти до истоков Нила. Мы все слишком устали с непривычки от этого стремительного перехода и слишком ошарашены внезапным бегством наших проводников. Завтра утром, когда станет светлее, надо будет забраться на дерево и определить в какую сторону двигаться.
  

Наброски к книге "Жизнеописание Франсуа Ле Вайна".

Написано Франсуа Ле Вайном

  
   Африка
   декабрь 1795
   Впервые за всю мою богатую карьеру я уверен, эта дуэль не последняя. Не испытываю ни страха, ни беспокойства. Последний месяц скитаний с этим негром по Африке окончательно убедили меня в бесплодности поисков чего бы-то ни было в этой стране. Мне осталось сделать всего один точный выстрел, и я могу с чистой совестью вернуться в Александрию для дальнейшей подготовки высадки французского десанта.
   Сегодня утром в этой заброшенной деревне, куда меня зачем-то привел негр, я проявил поспешность, и в тот момент, когда этот вонючий англичанин был у меня на мушке, я промазал и вместо него уложил шедшего рядом с ним солдата. Что ж выстрел все равно был неплохой. Не растерявшись, я тут же вызвал чудом оставшегося в живых выскочку на дуэль (схематичный рисунок двух перекрещенных пистолетов).
   Допишу после, англичанин проявляет несдержанность и торопит меня...
  
  
  
  
  
  

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

  
   Африка
   1795 год
   Не успели мы выйти из хижины и удивится спокойно сидящему на пороге Мвеле, как голова несчастного Риверса разорвалась на тысячу кусков. Нас подкараулил тот француз с приема у посла Хосуорта. Как все это произошло, до сих пор не укладывается у меня в голове.
   Грегори был просто в ярости, но француз заверещал самым жалким образом, требуя дуэли. После того как он сделал какие-то записи в свою книжечку, они встали в десяти шагах друг от друга. Сейчас такое решение не кажется мне наиболее рациональным, но в тот момент ни у меня, ни у Парка возражений не нашлось.
   Грегори почему-то медлил, затем раздалось шипение и хлопок выстрела, мимо неподвижного Сэндгрейва со свистом пролетела пуля. Француз заметно побледнел в ожидании ответного выстрела, но вдруг Грегори подкинул свой пистолет и, перехватив за ствол, изо всей силы метнул его во врага. Пистолет попал ему точно в солнечное сплетение, но не успел он, задыхаясь упасть на колени, как Грегори выхватил свою подзорную трубу и, стремительно подлетев к нему, множественными ударами проломил французу голову.
   Мы с Парком стояли ошарашенные, Грегори тяжело дышал, закрыв глаза, потом сказал, что нам нужно похоронить Риверса и двигаться дальше. Так мы и поступили, после чего я забрал записную книжку француза, надо знать, что он замышлял.
  

"Свет в дебрях. Хроники крещения Африки", миссионера Корнелия Парка

  
   Африка
   1795 год
   Здесь в чужой земле, на конце света, нашел свое последнее пристанище солдат Риверс. Здесь, где чудеса раскрываются каждому, где все невероятно и возможно, он умер так, как умерли тысячи английских солдат до него и еще умрут после, от руки француза.
   Господь отвернулся от злокозненного паписта и оставил его безобразное тело без погребения, на добычу диких зверей. Мы же в скорби своей снова обрели надежного провожатого в лице косноязычного Мвеле. И направили стопы свои, куда не направлял свои стопы ни один христианин.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  

Из трактата Уилфреда Сэндгрейва "Всемирная полная карта ветров" Переписано рукой Грегори Сэндгрейва в свой дневник

  
   Англия
   1383 год
   ... Сравнимо с тем, будто во время купания в озере наплываешь на ледяной родник. Или во время прогулки в летний зной по полю вдруг ощущаешь холодный ветер. Есть такие места в других странах.
   Александрийские купцы, путешествуя на юг с караванами, не раз видели ледяные шапки на барханах или вмерзших в лед змей и ящериц посреди пустыни.
   Найти такое место довольно просто. Достаточно иметь при себе сильно коптящий просмоленный факел. Ветер подхватит дым и рано или поздно приведет тебя к холоду. При этом тебе следует помнить, что южные ветра подхватывают сажу и несут ее вверх, тогда, как нужный тебе холодный северный ветер будет стелить дым к земле и обдавать ноги холодом...
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
  
   Африка
   декабрь 1795 года
   Мои предположения оправдались, с каждым дневным переходом леса становятся все гуще. Вдоль реки, где растительности значительно больше, идти невозможно, тропы здесь - исключительно звериные - ведут к воде, и нам не подходят.
   Без Грея, Вогена и Риверса стало пусто. Их отсутствие постоянно напоминает нам о тысячах опасностей, подстерегающих путешественников. Разговоры у нас не клеятся, и мы идем большую часть времени в молчании, погруженные каждый в свои мысли.
   Догадываюсь, что Норман прикидывает, сколько тонн золота он найдет в горах, и как будет его вывозить. Парк грезит о своем собственном ручном слоне, и как неплохо было бы обзавестись таким у себя в приходе.
   Мои же размышления связаны с Мвеле, я вспоминаю наши разговоры, недоверие к нему наших, ныне покойных солдат, его внезапное исчезновение, и столь же неожиданное появление в компании француза. Упоминания о "рыбаке" в записке моего предка, слова вождя лунного племени "он вас ждет", и собственные слова Мвеле о рыбах и сетях.
   Если бы он хотел нас уничтожить, он мог сделать это много раз, не покидая границ Египта. Одним словом, его цели и мотивы мне совершенно не ясны. Спрашивать его напрямую, разумеется, бесполезно, он не дает понятных ответов и на более простые вопросы.
  
  
  

***

   Лес сомкнулся вокруг нас. Воздух становится густым и влажным, мириады всевозможных насекомых усугубляют положение.
   Днем густые джунгли не замолкают ни на секунду, вокруг нас кипит невидимая жизнь, и могу признаться, я не знаю ни одного из услышанных голосов, даже не уверен, принадлежат ли они птицам или животном.
   Ночью здесь еще больше шума и уснуть невероятно тяжело. Наша одежда все время влажная, а сумки с провизией и теплой одеждой, будто стали еще тяжелее.
   Единственное преимущество - это обилие росы по утрам. Наши запасы питьевой воды есть, чем пополнить.
   Одним утром Мвеле, наблюдая, как я наполняю фляги, сливая воду с плотных листьев, сказал: "Луна купается в лесных озерах, впитывая влагу, чтобы растить росу. Листья распускаются от солнечного света, роса зреет ночью под лунным светом. Лунный свет влажный, чем ярче он светит, тем больше росы можно собрать утром. Лучше сделать это до первого луча и собирать с травы, а не камня".
   Я не стал вступать с ним в разговор, но внезапно понял, что все его фразы лучше всего воспринимать буквально. И действительно, с каждым днем роста луны, я собирал все больше и больше росы.
  

***

   Наши переходы сокращаются. Днем стало еще больше насекомых, хотя я не думал, что возможно больше. А ночью стало значительно холодней. Мне часто снится, что я сплю в своей оксфордской комнате. Сегодня я проснулся среди ночи и хотел подкинуть дров в несуществующий камин, и понял, что мне мешает уснуть неяркое свечение. Я снова открыл глаза и увидел, что грибы на деревьях вокруг нас мерцают белым. Через некоторое время они стали настолько яркими, что эту запись я сделал при их свете. Это, кончено, поразительно, но хочется немного отдохнуть.
  

***

   Вначале мы обрадовались дождю, избавившему нас от насекомых, но он идет не переставая. Местами лес становится непроходимым. На ночь мы стараемся убирать наши вещи на деревья, но это не помогает. Хуже всего, что в луже невозможно выспаться.
   Я впервые за долгое время задал Мвеле вопрос, как долго продлится дождь, и получил следующий ответ: " Дождь - это толпа капель. Если облака однородны, то вода везде разная: теплая и холодная, мягкая и жесткая, соленая и пресная, быстрая и медленная, прозрачная белая невесомая пенная, голубая между голубых камней, застоявшаяся и та, что падает вниз горными реками. И море подвижно, потому что вода в нем разная, она борется между собой, как человек мучается сомнениями. А стоит воде остановиться, и она уже гниет. А что гниет, то умерло".
   Из этого я предпочел сделать вывод, что все проходит, и нам нужно двигаться дальше.
  
  

***

   Наш отряд делает не больше десяти миль в день, и это напоминает мне о начале путешествия. Дождь не прекращается, и иногда кто-нибудь из нас засыпает на ходу и падает в грязь. Оставшиеся двое поднимают его, не обращая на это внимания.
   У Нормана все признаки лихорадки, он пока держится молодцом. Хуже будет, если болезнь свалит всех троих. На Мвеле трудности нашего похода не сказываются.
  

***

   Я не вел записи много дней. Сегодня, по моим подсчетам, должно быть Рождество. Пусть мы встречаем его не в Англии, как рассчитывали, но мы вышли из джунглей и добрались до гор.
   Наше появление из лесной чащи стало довольно эффектным. Мы вышли к огромному водопаду, падающему с большой высоты. Видимо, прошедшие дожди сделали его еще величественнее. Несмотря на усталость, вид такого количества воды и производимый ею при падении шум заставил нас замереть от восторга.
   Не в силах двигаться дальше в этот день, мы разбили лагерь на относительно сухом месте, куда не долетают брызги воды. В честь праздника я достал предпоследнюю бутылку джина, и хотя тостов не было слышно из-за жуткого грохота водопада, настроение поднялось даже у Нормана, сильно сдавшего за последние дни.
  

***

   Мы все еще идем вдоль гор в поисках удобного пути наверх. Холод заметно усилился, и нам пришлось достать теплые вещи, подаренные нам вождем лунного племени. На одежду это не похоже: просто сшитые между собой шкуры. Вид Парка в леопардовой накидке с его отросшей бородой и всклокоченными волосами вызвал у нас с Норманом взрыв хохота. Что ж, мы выглядим не намного лучше, чем он.
   Идти приходится в тени гор, и все время не хватает солнца, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Зато ночью, если небо ясное, звезды светят так ярко, что предметы отбрасывают тени, и можно даже вести дневник.
  

***

   Понемногу мы поднимаемся все выше. Норман, несмотря на свою лихорадку, постоянно находится в поисках признаков выхода ценных пород и не может усидеть на месте во время привалов. Я пытался убедить его поберечь себя, но это кажется бесполезным.
   Нас окружают камни и множество насекомых, похожих на нашего сверчка, но больше по размеру и гораздо громче.
  

***

   Вечером произошло то, чего я опасался. Мы встали на привал, и Норман побежал исследовать ближайшие скалы. И тут с этими африканскими сверчками произошло что-то не ладное. Сначала их просто стало больше обычного, потом, присмотревшись, я заметил, что они покрывают практически все пространство вокруг нас.
   Не успел я спросить у Мвеле, что все это может значить, сверчки начали громко стрекотать, заглушая мой голос.
   Затем началось самое страшное: насекомые постепенно вошли в ритм, и стрекот вошел в унисон. Я почувствовал вибрацию, прошедшую по земле, и, успев понять, чем это обернется, схватив Парка и вещи, убежал на безопасное расстояние прежде, чем горы под нашими ногами растрескались, а сверху начался обвал.
   Мвеле, разумеется, уцелел без моей помощи, но камни продолжали падать всю ночь, не давая нам шансов отправиться на поиски пропавшего Нормана.
  

Записи на полях "Книги доходов и расходов Нормана Айвори"

   Африка
   1796 год
   Я осматривал небольшую трещину в скале при помощи факела, когда началось землетрясение. Земля подо мной разломилась, и я полетел вниз.
   Какое-то время я, наверное, лежал без сознания, но когда открыл глаза, меня все еще окружала тьма. По сильной боли я определил, что обе моих ноги сломаны. Затем мне удалось нащупать факел. Лежа в темноте и пытаясь отвлечься от боли, я придумал идеальный способ добычи руды в этой стране.
   Залежи угля попадались на моем пути довольно часто, абсолютно уверен, что в этих горах есть все виды полезных ископаемых и руд. Но есть в Африке и еще один ценный ресурс - это негры. Их дешевый труд может окупить практически любое деловое начинание.
   Так мне пришла в голову мысль о шахтах с одноразовыми неграми. Будучи помещенными в забой, без возможности выбраться обратно, они будут погружаться все глубже в недра, получая за труд, еду и воду. Таким образом, обычная лебедка, опускающая вниз пищу, будет поднимать вверх добытые ими богатства.
   Мне было жаль, что эта идея может пропасть вместе со мной, и мое падение и смерть окажутся напрасными для прогресса, и я стал думать, как мне подняться наверх.
   В это время на поверхности встало солнце, и несколько его лучей пробилось ко мне, слишком скудных, чтоб осветить мрак, но достаточных для того, чтобы я не только спас, но и навсегда изменил свою жизнь.
   Я вспомнил, что до сих пор ношу с собой часы Грегори, взятые мною на починку, еще в начале нашего похода.
   Как мне было не жаль добротной вещи, я разбил их о камень, и при помощи увеличительного стекла мне удалось поджечь пучок шерсти из моей одежды, а с его помощью и факел. Я немедленно осмотрелся, и на одной из стен увидел странные отблески, сначала исторгшие из меня вопль, а при ближайшем рассмотрении лишившие меня дара речи.
   Так благодаря случайному падению, я стал самым богатым человеком в Мидлсбро и обладателем одного из самых крупных необработанных алмазов в мире.
   Крик радости, изданный мною, открыл моим спутникам мое местонахождение, но им потребовалось некоторое время для расчистки завала и поиска способов поднять меня к свету.
   Сейчас у меня много времени для размышлений и записей. Грегори и Парк везут меня на подобии носилок вниз, где я смогу поправиться и вернуться в Англию. Болезнь сильно ослабила меня, и поначалу я думал об одних только предстоящих мне приятных расходах. Но распорядиться сокровищем, каким я обладаю, надо с умом. На средства, полученные мной от будущей продажи алмаза, я смогу реализовать все свои планы и преумножить свои доходы в тысячу тысяч раз (далее идут неразборчивые столбцы цифр и подсчетов).
  
  

Дневник Грегори Сэндгрейва

  
   Африка
   декабрь 1795 года - январь 1796 года
   Нам стоило немалого труда отыскать прочные лианы и поднять Нормана наверх, но еще больше сил отнимает у нас тащить его по скалам. Вид у него стал гораздо хуже, хотя сам он проявляет подозрительное спокойствие и на частых привалах ведет записи в свой дневник.
   Заминка в пути, конечно, расстраивает меня, но ситуация требует помочь попавшему в беду человеку. Я рассчитываю донести его до лунного племени и оставить там поправляться, хотя пока не представляю, как мы проделаем обратный путь с таким грузом.
  

***

   С каждым днем Норману становится все хуже. Он часто бредит вслух то о шахтах, то о воздушных шарах. Мы двигаемся слишком медленно, и, только чтобы добраться назад до водопада, нам еще потребуется около недели.
   Я спросил у Мвеле, не знает ли он какого-нибудь лекарства, чтобы облегчить муки Нормана, но наш проводник ответил, что Айвори терзает лихорадка белого человека, и его средства против нее бессильны.
   Что ж, должен признать, что Мвеле опять по-своему прав.
  

***

   По моим неточным подсчетам, в середине января нового 1796 года, умер наш друг Норман Айвори. В последние дни сознание к нему не возвращалось, но на его мертвом лице застыла спокойная улыбка.
   Когда мы с Парком готовили тело к погребению, я обнаружил в карманах Нормана свои разбитые часы и алмаз размером с кулак. А также записную книжку француза и дневник Нормана, объяснивший появление драгоценного камня. Мы договорились с Парком, что тот из нас, кто доберется до Англии, отдаст алмаз матери Айвори.
   Долговязый Норман был увлеченным человеком, и он обрел свою могилу в горах, куда так стремился и где нашел столь желаемое им богатство.
   Как ни велика наша печаль и растерянность, но надо двигаться дальше, иначе все жертвы, принесенные нашим отрядом, окажутся напрасными.
  
  
  
  

***

   Без Нормана и почти без вещей мы с Парком идем довольно быстро. Припасы, подаренные нам лунными людьми, подходят к концу, и если в ближайшую неделю мы не перейдем эти горы, то единственной нашей пищей станут сверчки, тоже к слову, попадающиеся все реже.
  

***

   Наш небольшой отряд прошел через нечто невероятное. После долгих и утомительных переходов по горам, почти без пищи, на исходе наших сил, я начал терять уверенность в удачном завершении пути.
   В то утро мы проснулись и отправились в путь без завтрака. После нескольких часов ходьбы нам в спину начал дуть ветер, постепенно становившейся все сильнее и сильнее.
   Хотя было не позднее обеда, небо потемнело, как перед бурей, но мы находились на довольно открытом пространстве, своего рода плато, и не могли найти укрытия, чтобы остановиться. Тем временем ветер настолько усилился, что Парк, шедший позади меня, не мог разобрать моих слов, так как ветер подхватывал их и тут же уносил.
   Сначала небольшие камешки, а затем все крупнее и крупнее приподнимались стихией над землей и, пролетая, больно били по ногам. Когда впереди показались очертания ближайших скал, похожих на укрытие, летевшие по воздуху камни представляли уже серьезную опасность, и нам приходилось делать невероятные усилия, чтобы не быть подхваченными ветром.
   Я взглянул вниз, примерно в двух тысячи футах под нами царил полный хаос. Не имея слов для описания подобных природных явлений, я назвал это "постепенной бурей" и сравнил бы с обвалом. Начинаясь незначительным ветерком, эта стихия все разгонялась, вырывая из земли деревья и крупные камни, и несла их вперед с ужасающей силой. Тот факт, что нам удалось выжить, объясняется тем, что внизу сила ветра оказалась наиболее сильной.
   Но в тот момент, когда мы с Парком, держась за руки, уже не надеялись пережить этот день, ветер начал успокаиваться, и пошел снег. Я слышал о суровых снегопадах в северных широтах, но никогда не видел ничего подобного у себя в Норфолке. Снег падал плотной завесой крупных хлопьев, и нам, несмотря на усталость и опасность свалиться в пропасть, пришлось идти, не останавливаясь, иначе нас просто завалило бы с головой.
   Я не могу вспомнить, был ли рядом с нами Мвеле во время описанных событий, страх и изнеможение будто бы стерли его из моей памяти. Так или иначе мы с Парком задремали на ходу, а когда блеск солнца разбудил нас, мы оказались в огромной котловине, засыпанной снегом.
  

***

   Хотя впечатления переполняют меня, я постараюсь описать все по порядку. Несомненно, мы дошли до места, описанного в рукописи Тобиаса, откуда он повернул назад.
   Здесь все покрыто вечными снегами, возможно, когда-то это был кратер гигантского вулкана. Если бы Норманн был жив, он, наверняка, лучше бы объяснил его геологическое происхождение. Не знаю, насколько точно он велик, я бы сказал, что около тридцати миль в диаметре.
   Здесь растут высокие хвойные деревья, чьи названия не известны науке, по причине их древности. Под ними мы обнаружили крупные шишки, с большими и очень питательными орехами, спасшими нас от голодной смерти.
   Я был изумлен обликом обитающих здесь косматых слонов, они превосходят размерами своих лысых африканских собратьев. Восторг Парка при виде этих исполинов я описать не берусь, на какое-то время я даже испугался, что мой последний спутник может лишиться рассудка от счастья.
   Меня больше слонов удивило здесь огромное количество эрколинов. Этот редкий маленький зверек размером с домашнюю кошку обладает удивительно мягкой короткой шерстью золотисто-солнечного цвета. В книге Марко Поло говорится, что всего за несколько шкурок эрколина в северных областях Китая можно было приобрести тысячимильного жеребца. Из-за высокой цены эрколины были полностью истреблены к началу нашего века. В Европе напоминание об этом животном осталось только на картине 16 века художника Жана Клуэ - "Дама в эрколиновых мехах".
  

***

   Мы провели здесь несколько дней, отсыпаясь у костра, восстанавливая силы орехами, и собирая их про запас. Изучая окрестности, я вскоре нашел место, где можно удобно спуститься с гор. Внизу до горизонта зеленела долина, и по ней голубой лентой уходил вдаль Нил. Я мысленно еще раз прошел путь нашего отряда и поймал себя на том, что думаю о нем как о череде испытаний.
   В этот момент рядом со мной оказался Мвеле. И я, поддавшись внезапному порыву, поблагодарив его за помощь, сказал, что дальше я найду дорогу сам. Он улыбнулся и ответил мне следующее: "Старики говорили, что как у человека есть дом и семья, так и духи связаны с животными и людьми. Буйвол держит духов грома в рогах, голос лягушки зовет духов дождя, в хвосте гиены живут духи огня и начинаются пожары в саванне. В Мвеле живет дух Африки, в тебе исток Нила".
   После его слов я задумался и стал смотреть на открывавшийся вид. Солнце ярко освещало долину внизу, и светло-зеленое поле казалось удивительно приветливым. Затем я увидел льва, разрывающего орла. Вряд ли мне мог бы дан более добрый знак, чем этот.
   Когда я повернулся, чтобы поделиться своей радостью Мвеле уже не было. Ко мне подошел Парк и признался, что намерен повернуть обратно. Что ж для меня это даже в каком-то роде облегчение. Мы поделили запасы, и я отдал ему этот дневник. Описанный в нем путь тоже имеет определенный интерес для будущих путешественников.
  

"Свет в дебрях. Хроники крещения Африки", миссионера Корнелия Парка

  
   Африка
   1796 год
   Господи, в краю снегов, где подобно... А к черту, я видел индийских, африканских и гигантских мохнатых слонов, я видел пустыни, джунгли, горы и снега, видел такие вещи, названия которых даже не знаю. Здесь самое время признать, миссионера из меня не вышло.
   Я понял одну важную вещь, может, из этого проклятого ветра, чуть не отправившего меня в ад. Может, из-за того, что нам с Грегом в последние дни нечего было есть. В общем, впервые в жизни мне захотелось взять и приготовить, что-нибудь вкусное, не потому что меня заставляют, а потому что мне хочется. Еще захотелось завести себе дом и собаку, может даже жену, если не получится слона.
   Я боюсь, пойдя дальше, сгинуть навсегда, как сгинули Воген, Грей и Риверс, Норман и этот французишка, если уж на то пошло. Я так и сказал Грегори: "Я видел достаточно для человека, даже слишком много".
   Он пожелал мне удачи на обратном пути и передал мне свой дневник. Учитывая мой, Нормана и француза, я иду в обратный путь через все Африку с четырьмя книжками, здоровенным алмазом и мешком орехов. Хороший набор, нечего сказать. Да, поможет мне Бог, если он действует на эту часть Африки, и духи о каких говорил Мвеле, и пусть удача не покинет меня.
  

Из письма Грегори Сэндгрейва к Шарлоте Фогсайд

(письмо не распечатано).

  
   Африка
   январь 1796 года
   Милая Шарлотта, если ты читаешь это письмо, значит, Парк благополучно добрался до Англии. Он или мой дневник все подробно и честно расскажет о пройденном нами пути.
   Я по-прежнему люблю тебя и надеюсь, ты поймешь мои чувства, и почему я не могу вернуться, не найдя истоков Нила.
   С любовью, твой Грегори Сэндгрейв.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЭПИЛОГ

  

Из письма посла Великобритании в Египте сэра Дэниэла Хосуорта министру иностранных дел лорду Уильяму Гренвилю

   Египет. Александрия
   июль 1797 года
   Сэр, мы живем в странные времена. После того как Нельсон проморгал французский флот, о чем Вы, несомненно, знаете больше меня, Александрия пала за сутки. Возможно, если б моя дочь Розмари узнала бы побольше от прежнего французского посла, сбежавшего в неизвестном направлении, этого можно было бы избежать.
   В разгар штурма города, когда все были в панике, ко мне явился пугающего вида человек, покрытый шкурами и длинной бородой, он уверял меня, что является английским миссионером.
   Наполеон не задержался здесь надолго и сразу выступил на Каир. У английского посла в городе, захваченном французами, не слишком много дел, и я внимательно выслушал удивительную историю моего неожиданного посетителя. Он, действительно, оказался членом экспедиции, посланным Африканским обществом на поиски истоков Нила. Цели, они, конечно, не достигли, но его рассказ показался мне забавным и достойным внимания. Очевидно, многое в нем неправда, но я думаю, сможет позабавить наших общих знакомых.
   Я приказал привести его в приличный вид и отправил в Англию с первым попавшимся судном, что по нынешним временам большая редкость. Послушайте о его скитаниях, обещаю, это ненадолго отвлечет Вас.
  

Письмо Корнелия Парка Грегори-младшему

   Англия. Хорнси
   1820 год
   Мой юный друг, хотя мы и не знакомы, но мне от чего-то кажется, что я хорошо тебя знаю. Из-за того, что твой отец после смерти сэра Джеймса продал замок Карлайл и отплыл в Америку, я очень долго не мог с тобой связаться.
   Пока я искал тебя, чтобы написать, я навел справки у моих американских друзей, и говорят, что ты совсем не хочешь служить в армии и подолгу пропадаешь среди индейцев, потом возвращаешься и снова надолго исчезаешь в лесах.
   Исходя из этой информации, я решил, что дневники твоего дяди Грегори Сендгрейва, а также все его письма к Шарлоте Фогсайд, так и оставшиеся нераспечатанными, принадлежат тебе.
   Когда ты дочитаешь дневник Грегори-старшего, у тебя наверняка появится ко мне много вопросов. И я с удовольствием тебе на них отвечу, если пожелаешь.
   А пока могу рассказать тебе, что после описанных в дневнике твоего дяди событий, я вернулся в Англию. Профессора Оксфордского университета Бертрана Праута, декана колледжа Ориэлл уже не было в живых, а члены Африканского общества, не посвященные в цели нашего путешествия, даже не пожелали меня выслушать.
   Шарлота Фогсайд погибла, упав с лошади, примерно в то время, когда корабль "Рингхорн" с твоим дядей на борту отплыл от берегов Англии. И все нераспечатанные письма, таким образом, достаются тебе. Что в них написано, я не знаю, поступай с ними, как велит тебе совесть.
   Алмаз, о котором говорится в заключительной части, я сохранил, и при первой возможности отдал вместе с дневниками ее сына, Дине Айвори. Теперь она самая богатая женщина в Мидлсбро, это точно.
   Моя же карьера миссионера не удалась, и священником я так и не стал. Но мои рассказы о приключениях в Африке сделали меня популярным, и, скопив немного денег, я открыл харчевню в Хорнси. Так что хоть и небольшой, но своего рода приход я получил. Будешь проезжать мимо, заходи, я угощу тебя бесплатно, уверен, что вкуснее, чем в харчевне "На слоне" тебя никто не накормит.
   О твоем дяде, к сожалению, никто больше ничего не слышал. И никто не знает, удалось ли ему найти истоки Нила. Мне нравится думать, что у него все получилось. На этом прощай. Твой друг, Корнелий Парк.
  

Из дневника Генри Стэнли

   Африка
   1871 год
   Не успел я доказать, что Спик был прав, и Нил, действительно, начинается с озера Виктория, тут же происходит какая-то мистика. Один из местных туземцев долго и путано обещал мне показать камень Белого Отца. Заняться было нечем, и я поддался его утомительным и туманным уговорам. Мы прошли дорогой к озеру, свернули на тропинку и вскоре оказались около солидного вида камня. На нем английскими буквами была выбита надпись, на вид далеко не свежая: "Озеро Шарлотты. Отсюда начинается Нил". Ниже надписи было углубление, где стояли свежие цветы в бутылке, в какие разливали джин в прошлом веке.
   Чья это шутка, что, черт возьми, это могло бы значить?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"