Красин Олег : другие произведения.

Кукла в волнах

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Есть ли средство от одиночества и можно ли его найти в армии? Что важнее - дружба или любовь?Старший лейтенант Виктор Лихачев служит в одной из тыловых авиационных частей и ищет ответ на непростые вопросы.События в книге происходят в середине 80-х годов прошлого века, во времена генерального секретаря ЦК КПСС Черненко.

 []

   КУКЛА В ВОЛНАХ
   повесть
  
   Часть I
   Лагерный аэродром, 20 км от г. Нижняя Калитва
  
   Глава 1
  
   "Одиночество не имеет границ, в толпе можно быть таким же одиноким, как и в пустыне, и это состояние зависит только от нас самих. Да, глубокая мысль!" -- с иронией подумал я, лежа на солдатской койке, и затягиваясь сигаретой.
   Койка была ничем не примечательной: панцирная сетка и железные спинки, окрашенные в салатный цвет. Этот цвет с давних пор стал неизменным спутником моей военной жизни. На кровати лежали подушка, матрац, заправленный постельным бельем, сверху синее шерстяное одеяло.
   Мы жили в комнате, специально отведенной нам в бараке солдатской казармы, втроем: я, заместитель командира автороты по технической части Серега Терновой и химик батальона прапорщик Вова Приходько. Серега сладко дремал на соседней койке, а Вова Приходько, лежа на спине, читал газету "Красная звезда". Тихо шелестели переворачиваемые страницы. Прапорщик периодически задрёмывал и тогда шелест прекращался -- с его стороны до меня долетало мерное сопение. Потом громкий звук, неосторожные стуки в казарме или чей-то голос за окном будил его, и чтение начиналось снова, причем, как я подозревал, с первой страницы.
   "В армии одиночество имеет свою особенность, -- продолжил, между тем, лениво размышлять я, -- оно никогда не будет полным. Армия похожа на муравейник, где трудно представить одинокого муравья, они всегда что-то делают вместе: несут тростинку или гусеницу. В армии мы тоже служим вместе, тянем лямку и зависим друг от друга. Здесь выбирать не приходится!"
   Жаркое июльское солнце, словно огнем сковородку, накалило черепичную крышу нашего барака, как, впрочем, и других помещений военного городка. Лагерный аэродром, где мы тащили службу, затерялся в степи, примерно в двадцати километрах от города Нижняя Калитва в Приазовье. В лагере было пять фанерных бараков с казармами для солдат, техников летчиков, штабное помещение, библиотека, столовая. Отдельно располагалась караулка. Ближе к аэродрому находился автопарк с авиационной техникой и склад горюче-смазочных материалов.
   Горячая крыша, тонкие фанерные стены, степной воздух -- жаром веяло отовсюду. Бетонные плиты аэродрома грели воздух так немилосердно, словно мартеновская печь плавила сталь в тысячеградусном огне. Только в отличии от стали воздух не стекал вниз, а сизыми слоями стелился над плитами, струился вверх как в пустыне, своими колебаниями создавая ощущение миража.
   Я вытер несвежим полотенцем мокрое от пота лицо.
   -- Витек, пива не осталось? -- нарушил тишину Сергей. Он лежал все также, не открывая глаз. В окно билась назойливая муха.
   -- Утром все выпили, -- лениво ответил я.
   Терновой потянулся, затем достал сигарету и закурил. Я заметил на его лице довольную улыбку. Только два обстоятельства, известных мне, могли послужить причиной хорошего настроения зампотеха. Во-первых, тот недавно вернулся из отпуска, который проводил в Челябинске и приятные воспоминания еще не затерлись пресными армейскими буднями. Во-вторых, он женился и молодую жену привез с собой, поселил в Нижней Калитве на съемной квартире. Там она ожидала его по вечерам после полетов.
   -- Представляешь, -- сказал Сергей, выпуская струйку дыми, -- захожу на челябинском вокзале в туалет, а перед этим выпил два пузыря пива, и стало прямо невмоготу. Встал, делаю свое дело, а тут, рядом какой-то мужичок вертится. С одного бока подошел, с другого, что-то бормочет...
   -- А чего хотел-то? -- поинтересовался я.
   Терновой усмехнулся:
   -- Да ты слушай. Мужичок тот ходил, ходил, а потом говорит: "Какое богатство!" и хвать руками за причиндалы. Оказался педик!
   -- Ну а ты что?
   -- Что, что? Двинул по морде!
   -- А я думал, получил удовольствие, -- подключился Вова Приходько, и его физиономия проявила неподдельный интерес. Он поправил очки, отложил газету в сторону. -- А что у тебя действительно такой большой? Как у лошади?
   -- Ну, -- Сергей фыркнул и его кровать сотряслась от смеха, -- мне хватает, Вова.
   Приходько ехидно прищурился.
   -- Давай-ка уточним в сантиметрах. Если, допустим, двадцать, то гадом буду, пробегу вокруг казармы без трусов.
   -- Что я тебе, замерял что ли? -- удивился Терновой. -- Делать больше нечего! Главное, Вова, девчонки были довольны...
   -- Так мы сейчас и замерим!
   Прапорщик взял с солдатской тумбочки, на которой лежали ручки и тетрадки для политзанятий, деревянную линейку и потянулся к ширинке зампотеха, но Терновой не спешил расстегивать штаны. Он смеялся и отталкивал руку Приходько.
   Я с улыбкой смотрел на их дурачества -- это было хоть какое-то развлечение от безнадежной скуки в нашей серой военной жизни. У Куприна офицеры от безделья хлестали водку. А мы? Мы -- дурачились.
   Однако замер гениталий зампотеха произвести не удалось. В комнату заглянул командир аэродромной роты капитан Косых. Его высокая фигура застыла в проеме двери, впуская раскаленный уличный воздух. Командиру было лет под сорок, но лицо от чрезмерного употребления спиртного обрюзгло, тело приобрело некую грузность, характерную для любителей крепко выпить и закусить.
   -- Чем это вы тут занимаетесь? -- недоуменно поинтересовался он, оглядывая наше пристанище мутным, неясным взглядом.
   -- Командир! -- быстро нашелся прапорщик, -- мы готовимся к политзанятиям. Вон и замполит подтвердит, -- он кивнул в мою сторону.
   Косых, как все большие люди, был добряком, которых обычно сложно разозлить. Правда, бывали исключения. Рассказывали, что, когда он служил в Польше и зашел после полетов в один из кабачков к нему пристал кто-то из местных жителей, видимо сторонник "Солидарности". Поляк принялся ругать первого попавшегося ему русского разными нехорошими словами. Косых долго терпел, а потом врезал поляку так, что тот пролетел через небольшой зал, попал в туалетную кабинку и сломал унитаз.
   Конечно, потом пришлось отвечать. В течение двадцати четырех часов капитана выслали из Польши -- он попал служить поначалу в Калужскую область, а затем перевелся в нашу часть.
   -- Выпить не найдется? -- спросил командир роты, переступив, наконец, порог комнаты и закрыв за собой дверь.
   На одной из тумбочек стояла трехлитровая банка с разведенным спиртом -- тридцатником, плотно закрытая полиэтиленовой крышкой. Огненная жидкость в полку употреблялась техниками как антиобледенитель и для протирки деталей. Обычно, в ход шел не чистый спирт, а разбавленный, содержащий крепость тридцать или сорок градусов. Соответственно в обиходе он назывался тридцатником или сороковником. В жару, которая установилась с конца мая, мы его почти не пили.
   Однако Косых, тяжело, по-медвежьи ступая, подошел к тумбочке, открыл банку, отчего комната заполнилась густым спиртным духом, и сделал несколько больших глотков. Крупный кадык на горле командира задвигался без остановки, как затвор пулемета, стреляющего длинными очередями. Когда он поставил банку на место, лицо его побурело, а небольшие глазки еще сильнее помутнели. Косых вытер пот со лба рукой и спросил у Тернового:
   -- Ты, когда дежуришь, сегодня во вторую смену или завтра в первую?
   -- Завтра в первую, Евгений Николаевич.
   -- Смотри, не проспи! -- буркнул Косых. -- Вставать рано!
   На первую смену летчики, техники, солдаты, обслуживающий персонал, поднимались в четыре часа утра. Капитан по собственному опыту знал, что в такую рань тяжело продирать глаза, особенно если накануне хорошо поддать и пойти в гости к девушкам, жившим в соседних бараках.
   Толстая муха перестала биться в стекло и села на запылившийся фотопортрет генсека Черненко, висевший у меня над кроватью. Косых с какой-то непонятной неприязнью посмотрел то ли на муху, то ли на портрет руководителя страны, а потом ни слова не говоря, вышел из комнаты, впустив очередную порцию раскаленного воздуха.
   Терновой, принявший с приходом старшего по званию сидячее положение, поскольку разговаривать с Косых барственно лежа на койке было несколько неудобно, снова лениво растянулся на кровати. Повернувшись ко мне, он спросил:
   -- Замполит на обед не пора?
   И точно, часы приближались к заветной отметке. Я поднялся, надел старые армейские ботинки, валявшиеся под койкой. Приходько пошел с нами. Ели мы в разных столовых -- они с Терновым обедали в технической, а я как замполит не только аэродромной роты, но и всей комендатуры, в летной.
   Сегодня там было почти пусто за исключением одного-двух человек, обедавших за соседними столиками. Нас обслуживала официантка по кличке Пепси-кола -- небольшого роста, худая девица с раскосыми глазами, похожая на якутку или представительницу другого северного народа. Насколько я знал, прозвище это она получила после того, как напилась со своими приятелями-технарями до бессознательного состояния. Те, шутки ради, вставили в ее интимное место пустую бутылку из-под популярного американского напитка, начавшегося производится на Новороссийском заводе.
   Неизвестно кто обнаружил официантку в таком положении, то ли начальник комендатуры майор Шахно, то ли начальник столовой, но эта история благодаря их рассказу приобрела широкую известность.
   Пепси-кола, она же просто Светка, принесла на выбор несколько первых блюд, а потом второе.
   Женская часть нашего летного полевого лагеря была немногочисленной: поварихи, телефонистки, официантки, планшетистки, диспетчеры автопарка -- вот, пожалуй, и все. Они носили воинские звания от рядового до прапорщика, но офицеров среди них не было. Еще имелась киномеханик Лидка, по совместительству библиотекарь. Лида непосредственно подчинялась мне, поскольку я отвечал за культурный досуг всех обитателей полевого аэродрома. По средам мы выезжали с ней на кинобазу в Нижнюю Калитву за новыми фильмами и сдавали старые, уже просмотренные.
   Лидии было лет за тридцать, жила она легко и весело, не тяготясь семейным бременем. В моей работе она оказалась незаменима -- могла организовать вечер в какой-нибудь роте с приглашением местных девчонок и, как массовик-затейник, вести развлекательную программу, а в случае необходимости и отремонтировать киноустановку.
   Что касается секса, то с ней тоже было просто и удобно, поскольку с ее стороны почти никогда не бывало отказов. Командование батальона это знало и часто использовало Лидку во время приезда комиссий из училища или округа для ублажения проверяющих. У нас с ней сложились дружеские отношения.
  
   Со стороны аэродрома раздавался постоянный гул взлетающих и садящихся самолетов -- первая смена еще не закончилась. Легкие фанерные стены столовой сотрясались всякий раз, когда двигатели истребителей-бомбардировщиков СУ-17 проверяли на земле в режиме форсажа перед выруливанием на ВПП. Они подавали голос, эти самолеты, гудели, жужжали и были похожи на больших серебристых пчел, вылетающих из улья прямо в огромное синее небо.
   Я посмотрел в окно и увидел, как Лида, вместе с двумя телефонистками свободными от смены, шла на обед в техническую столовую. Резкие порывы ветра раздували их зеленые форменные юбки, норовя задрать выше колен. Они, придерживая их руками, о чем-то разговаривали и смеялись на ходу. Наверное, обсуждали мужчин. О чем они могли еще здесь поговорить в окружении трех сотен мужиков, оторванных на полгода от своих жен и подруг?
   Хотя... Каждые две недели имелась возможность попасть домой на выходные, поскольку личный состав эскадрилий, базировавшихся на аэродроме, отдыхал поочередно. И тогда тяжелый транспортник АН-24 увозил счастливчиков домой, в Азовск, сопровождаемый завистливыми взглядами оставшихся. Но эти поездки не снимали остроту проблемы и при такой жизни бурно расцветали романы, которые во фронтовых условиях обычно называли военно-полевыми, а у нас, в отсутствие войны, наверное, их можно было смело звать военно-лагерными.
   Я неторопливо доел котлету и стал пить компот, гадая, будет ли на дне этого мутного напитка какая-нибудь ягода типа абрикоса или, на худой конец, сливы. В это время в зал заглянула Лидка. Увидев меня, она подошла ближе.
   -- Витя, когда поедем за фильмами? -- нога Лидии как бы невзначай прикоснулась к моей.
   Обычно мы с ней, по выражению Жванецкого, "ночевали днем" в ее комнате за библиотекой. Панцирная кровать сильно скрипела, а фанерные стенки барака не могли обеспечить надежную звукоизоляцию, поэтому приходилось громче включать приемник. В течение всего лета по радио крутили песню, которую исполнял украинский певец Гнатюк. Он пел что-то начет барабанящей судьбы, а мы удовлетворяли друг друга под эту музыку без любви, просто от скуки, и звезды не пели нам свою нежную песнь, как заметил бы один поэт.
   -- Заявка на машину подана на завтра, приготовь коробки с фильмами, -- ответил я, поднимаясь из-за стола. -- Вечером, что будешь показывать?
   -- Новый французский фильм "Троих надо убрать" с Аленом Делоном.
   -- Хороший фильм. Я его уже посмотрел в Азовске.
  
   Сильный порывистый ветер на улице поднял в воздух пыль вместе с мелким желтым песком из песчаного карьера, который разрабатывался неподалеку от нас. Ветер разносил по степи типичные аэродромные запахи: нагретого солнцем металла автотехники и сгоревшего в самолетных двигателях керосина. Из автопарка тянуло горьким дымком от разогретой на огне смолы, называвшейся изолом. Им обычно заливали швы между аэродромными бетонными плитами. Запахи донской степи, так любовно описанной в свое время Шолоховым, до нас совсем не доносились.
   Я пошел в сторону автопарка, дорога была безлюдной. Тяжелый раскаленный воздух застыл синеватым маревом, поглощая все окружающие звуки. В этот промежуток времени полеты прекратились -- у всех начался обед, и установилась удивительная непривычная тишина, такая, словно ты один в этом мире и никому нет до тебя дела, а тебе до всех остальных.
   Такое чувство возникло у меня лишь однажды, когда в полдень я шел по старому заброшенному кладбищу, расположенному в центре города, где вырос. Там также было тихо и безлюдно. Ярко светило солнце, кресты и памятники на могилах отбрасывали короткие тени. На деревьях застыли, словно на фотоснимках, беззаботно щебетавшие до этого птицы. Не было слышно ни звука, хотя я знал, что в сотне метров от кладбища в домах жили люди, по дорогам неслись машины, в небе пролетали самолеты, но здесь, в центре кладбища стояло жуткое безмолвие.
   Тогда я невольно ускорил шаг и вышел за черту старых захоронений, вновь окунувшись в живой мир.
   Та тишина вызвала ассоциации с этой, и я тоже заспешил, словно торопился скорее прокинуть сонмище мертвых. "Тьфу, какое сравнение!" -- мелькнуло в голове.
   Дойдя до ворот автопарка и удивляясь внезапно пришедшим воспоминаниям, я достал из кармана пачку сигарет, на которых был изображен самолет "Ту", и не торопясь закурил. Зеленая краска на металлических воротах облетела в нескольких местах, и только красные звезды, несмотря на покрывшую их густую пыль, смотрелись прилично. "Надо бы ворота подкрасить, -- рассеянно отметил я, пытаясь переключиться на другое, -- а то приедет какая-нибудь очередная комиссия и сделает втык".
   Но... Затем я подумал, что мне незачем забивать голову всякой чепухой -- хозяйственные дела лежали на старшине и командире роты, вот пусть Косых и занимается. Не зря в авиации существовала своя градация: летчики -- это была голубая кровь и белая кость, такие офицеры как я -- белая кость и красная кровь. Ну а технари -- черная кость и красная кровь.
   Какая-то для истины здесь была. Техники работали от темна до темна на старте, независимо от погоды, глохли от шума реактивных двигателей, дышали воздухом, пропитанным сгоревшим авиационным керосином. За это они получали гораздо меньшую зарплату, чем летчики и те же замполиты, а карьерные перспективы были нулевые. Увидеть проводы уходящего на пенсию раздобревшего и лысого техника капитана было в полку самым обычным делом.
  
   В автопарке кипела своя жизнь. Несколько прапорщиков в синих, не первой свежести техничках сидели в курилке под растянутым сверху оранжевым куполом парашюта, который давал хоть какую-то тень и трепались, как принято выражаться, за жизнь.
   На заборе автопарка, в дальней стороне сушились солдатские куртки и брюки, потерявшие от частных стирок свой естественный зеленый цвет и принявшие какой-то бледно-зеленый оттенок, как у недозрелых гороховых стручков.
   Чтобы не возиться с мылом и водой солдаты стирали свое обмундирование в ведрах с бензином. Мы, конечно, их ругали и категорически запрещали делать это, поскольку в войсках имелись случаи возгорания одежды, но, как известно, наш человек очень упрям и все хочет познать на своем опыте. Кажется, Чехов писал в записных книжках, что Россия -- это большая равнина, по которой носится лихой человек. Вот такие лихие люди и попадали в армию, причем, в очень больших количествах.
   В небольшом домике автопарка, куда я зашел, в одной комнате находился кабинет командира автороты, а в другой сидела диспетчер и выписывала путевые листы на транспорт. Как и все девушки на аэродроме она была солдаткой, и звали ее Наташей. На ней была обычная темно-синяя техничка, на ногах белые кроссовки. Она имела вид строгой, неприступной девушки, но темно-синие глаза её были веселыми.
   Рядом с ней стоял большой цинковый бак с водой и привязанной к ручке алюминиевой кружкой. Мне ужасно хотелось пить, но я себя удержал, по опыту зная, что потом захочется пить еще сильнее.
   -- Где командир? -- спросил я Наталью.
   -- Поехал на полеты, посмотреть все ли в порядке.
   -- Ну, как тебе новый зампотех? -- поинтересовался я ее мнением о лейтенанте Терновом.
   -- Да ничего, только немного нахальный.
   Наташа встряхнула каштановой прядкой волос и отчего-то слегка покраснела, что не укрылось от моего взгляда.
   "Ладно, -- подумал я, -- не хочет говорить -- не надо! Только интересно, что могло смутить Наташку? Она ведь привычная ко всему. Надо спросить у Сергея".
   Можно было, конечно, и не интересоваться. Спрашивается, кому какое дело кто с кем спит, и кто кому нравится? С другой стороны, как замполит я отвечал за воспитание подчиненных и. к тому же, у моего любопытства были причины. Однажды подруга Натальи, тоже солдатка, после бурного романа с прапорщиком выпила кучу таблеток и отравилась -- еле откачали. Замполиту комендатуры, а им тогда был замполит другой роты, поставили на вид, что он не интересуется и не знает, чем живут военнослужащие подразделения. Поэтому, волей-неволей приходилось быть в курсе романов обитателей военного городка.
   В это время дверь в комнату открылась, и вбежал небольшого роста солдатик, который ездил у нас на дежурной машине.
   -- Товарищ старший лейтенант, на аэродроме ЧП, командир роты просит вас приехать! -- выпалил он разом.
   -- А что стряслось?
   -- Не знаю!
   Быстро забравшись в "Урал" со специальным оборудованием, я поехал к месту стоянки автотехники на аэродроме, где обычно располагался дежурный прапорщик от батальона обеспечения.
   До аэродрома было недалеко. На старте, рядом со спецмашинами, стояла группа прапоров с командиром автороты в центре. Спрыгивая на бетонку из кабины, я услышал, как тот взволнованно рассказывал окружающим: "Паша Безродный что учудил: взлететь -- взлетел, выполнил задание, а потом при возвращении забыл выпустить шасси. Хорошо в подвесных баках уже не осталось керосина! Вот вам и летчик первого класса! Хлопнулся прямо на брюхо".
   -- Да! -- осуждающе закивали головами прапорщики, словно они были членами комиссии по расследованию аварии.
   -- А как же он сел? -- поинтересовался старшина моей аэродромной роты прапорщик Винник, вечно бурый от употребления спирта, упитанный человек небольшого роста, с рыжими обвислыми усами.
   -- Как-как! -- усмехнулся в чернявый ус комроты. -- Каком кверху. Подвесные баки были пусты, вот он на них и плюхнулся и пропахал почти километр. Искры летели с кулак. Думали, взорвется, но все обошлось. Теперь, -- он посмотрел на меня с усмешкой, -- аэродромщикам работы.
   Взлетка -- мой объект, и поэтому я, чертыхаясь, что придется повозиться с уборкой аэродрома, вместе с Винником поехал на ВПП. В полосе приземления мы увидели длинный, тянущийся на несколько сотен метров белесый след, получающийся, если скрести по бетону железом, а по его краям в некоторых местах виднелись пятна копоти. В воздухе стоял острый запах горелой резины и керосина. Самого самолета на полосе уже не было, его уже увезли на ремонт в ТЭЧ полка.

   Винник с солдатами занялся уборкой полосы, а в нашей комнате, куда я вернулся с аэродрома, Приходько уже заканчивал рассказывать Терновому о происшествии. День постепенно уходил, и низкое солнце отражалось бликами в стеклах бараков. Я решил сменить тему и небрежно, словно не придавая этому большого значения, спросил зампотеха:
   -- Что у вас там с Натальей?
   Терновой заметил мою хитрость, улыбнулся:
   -- Просто сказал ей, что приду вечером в гости, ну... чтобы она готовилась.
   -- Что прямо так и сказал: "Вечером перепихнемся"? -- усомнился Приходько. Он прищурился, вены на его лбу вздулись.
   -- Не так грубо, Вова, но мысль уловил. С бабами надо так: раз и в дамки. Чего играть в кошки-мышки?
   -- Но... как же жена, ведь она тебя ждет вечером? -- удивился я.
   -- Позвоню и скажу, что сегодня дежурю, -- не смутился Сергей, -- никаких проблем не будет, Витек.
   Оживившись от такой новости, Вова Приходько поднялся с кровати и, потягиваясь, прошелся по комнате.
   -- Какие у нас зампотехи, однако, -- весело заметил он. -- Палец в рот не клади. Прямо гроза женского пола! -- и со смешком процитировал всем известный армейский стих:
   Ну а в роте, для потехи
   Существуют зампотехи.
   Кто поднялся раньше всех?
   Х..й, петух и зампотех,
   Х..й -- поссать, петух -- пропеть,
   Зампотех -- машину греть.
  
   -- Очень смешно! -- скривился Терновой, которого эти стишки, видимо, задели за живое.
   Что поделать, если в армии любили подшучивать над разными военными званиями и специальностями! Доставалось зампотехам, пожарниками, врачам, ефрейторам и прапорщикам. Замполиты в этом отношении тоже не были исключением. Например, в армии говорили: "Замполит рот закрыл -- рабочее место убрано". Но я, в отличие от Тернового, не обижался.
   Кстати, по неизвестной мне причине я чувствовал симпатию к зампотеху. И не потому, что он выглядел как супермужчина или по чему-то другому -- такое часто бывает на бессознательном уровне -- человек может сразу понравиться или, наоборот, возникнет антипатия, с которой ничего не поделаешь. А может быть и существует своего рода магия имени. Например, я заметил, что все Сергеи, которые мне встречались с раннего детства, неизменно становились у меня друзьями или приятелями.
   -- Не сыграть ли нам в карты? -- предложил я.
   -- А что, можно! -- согласился Терновой.
   Мы достали из тумбочки початую бутылку коньяка, поскольку разведенный спирт порядком надоел, и сели втроем играть в карты. Играли не на деньги, а так -- на интерес.
  
   Глава 2

   -- Некоторые мужчины почему-то думают, что в постели они могут достать до сердца женщины, -- глубокомысленно заметила Лида, лежа на кровати рядом со мною. Она взяла с тумбочки сигарету и затянулась, пуская сизоватый дым в потолок. -- Конечно, женщине может нравиться перепих, но для любви этого мало.
   -- Вообще-то я и не рассчитывал проникнуть так далеко, -- пришлось парировать мне. -- У меня скромные потребности.
   -- Вот-вот, у вас у всех так -- в первую очередь потребности, а чувства во вторую.
   -- Ты случайно не изучала курс философии в институте марксизма-ленинизма? -- шутливо поинтересовался я.
   -- Да нет, разве что философию в будуаре, -- Лида посмотрела мне в лицо своими темными карими глазами и загадочно усмехнулась. -- Впрочем, -- она повела пальцем по моей голой груди, -- мои рассуждения к тебе не относятся.
   -- Это насчет мужского хозяйства и женского сердца?
   -- Именно, -- она взглянула на часы, -- пора заряжать аппарат. Будешь смотреть киношку?
   -- Пока не знаю, наверное, буду. Все равно делать нечего.
   На улице уже стемнело. На столбах вдоль дороги зажглись фонари, осветившие шиферные крыши бараков неровным желтым цветом. Вокруг них вились мошки, тыкаясь и прилипая к горячему стеклу лампочек. Было душно.
  
   В столовой лётного зала под вечер народу все прибывало и прибывало. Ужин разносила Наталья Алексеевна или попросту Алексевна. Небольшого роста, круглая как шарик, она почему-то пользовалась невероятной популярностью у летчиков, словно была супермоделью. Еду на подносе официантка разносила, игриво улыбаясь, и показывая золотые фиксы на зубах. Она раздавала тарелки с незамысловатыми шутками-прибаутками, порою грубыми. Алексевна имела шестерых детей и мужа алкоголика.
   Продолжая широко улыбаться, она подкатила с подносом ко мне, но на меня её чары не действовали.
   Получив тарелку с котлетой и гречкой, и еще раз оглядев фигуру удалявшейся Алексеевны, я подумал: "Неужели мужикам от выпитого спирта становится все равно с кем и как? Вот мне, например, не все равно, сколько бы я не принял на грудь. Если только в бессознательном состоянии?"
   Наверное, я рассуждал ошибочно, примеривая всё на себя. Живым опровержением моих мыслей был сидевший за соседним столиком Юра Ющенко -- комсомолец полка. Про него говорили, что он как настоящий комсомольский вожак пьет все, что течет, трахает все, что движется.
   Выпустившись из училища и поступив в полк, Ющенко, как активный товарищ, тут же влился в местную жизнь и быстро сошелся с молодыми техниками. Народ был весь молодой, горячий, любитель экспериментировать на любовном фронте.
   Услышав где-то о сексуальных подвигах некоторых особей мужского пола, они решили вшить себе маленькие металлические шарики в свое мужское хозяйство. Так сказать, для твердости духа. Шариков от подшипников в ТЭЧ хватало, причем разных калибров. Не знаю точно, проделал ли себе кто-то подобную операцию или нет, но Ющенко точно сделал, и у главного комсомольца началось воспаление этого наиважнейшего мужского органа. Об этом он не преминул пожаловаться мне несколько раз.
   Ющенко долго бегал на лечение к одной молоденькой врачихе, избавляясь от результатов своих неудачных экспериментов. Однако, как говорится, нет худа без добра -- на его аппарате остались шрамы, которые, как хвастался наш комсомолец, очень нравятся дамам.
   "Да, -- подумалось мне, -- тут не до воспитательного процесса в духе идей марксизма-ленинизма. Парадокс в том, что люди, которые должны были быть действенными носителями этих идей, были от них бесконечно далеки". И я вспомнил в качестве примера замполита полка подполковника Кафтанова. Мне однажды рассказывали байку, как он воспитывал молодых, в чем-то провинившихся летчиков. "Чем вы тут занимаетесь? -- распекал он их. -- Беспорядки нарушаете, водку пьянствуете? А кто будет Родину защищать? Я что ли? На хрен она мне нужна!"
   Пожалуй, из-за таких людей отношение в армии к замполитам было негативным. Нас считали бездельниками, которые активно вмешиваются не в свои дела, соглядатаями, докладывающими наверх о любом проступке командиров или личного состава. Мы, по мнению многих, казались ненужным звеном в армейской системе, звеном, которое можно было бы легко и безболезненно удалить.
  
   Когда я после ужина вернулся в комнату, то увидел лежащего на койке Приходько. Володя о чем-то размышлял, закинув руки за голову и близоруко щурясь на горевшую в потолке запыленную лампочку.
   -- В кино пойдешь? -- спросил я.
   -- Не знаю, -- пробормотал Приходько, все еще оставаясь во власти своих дум.
   Потом он медленно перевел взгляд на меня. Прапорщик был старше лет на десять, ранняя лысина уже отметила его темя, а на кончике носа после тридцати появилась родинка, как будто кто-то поставил там маленькую точку. Может господь бог, в которого я не верил?
   -- Ты знаешь, что такое апатия? -- внезапно спросил Приходько и лукаво улыбнулся.
   -- У тебя что ли? -- решил уточнить я.
   -- Может и у меня.
   -- И что же?
   -- Апатия -- это отношение к половому сношению после сношения, -- Приходько громко засмеялся. -- Слышь, замполит, а наш Серега сегодня задаст жару Наташке, меня прямо разбирает как Андреича в Азовске. Представь, захожу к нему как-то на свинарник. Ты знаешь его? Это сторож, ему уже за пятьдесят. Подхожу к его домику, а он ходуном ходит и раздается кряхтение. Что за черт, думаю? Заглядываю в дверь, а там Андреич на сундучке жарит тетку, которая ухаживает за свиньями, не помню, как зовут.
   -- Молодая?
   -- Да где там, таких же лет, как и сторож. Я отошел в сторонку и подождал, а после спросил у Андреича, с чего их так разобрало. Тот рассказывает, что они вместе с Верой Анисимовной, так, оказывается, звали тетку, подошли к забору на свиней глянуть. А там хряк дерет матку со всей пролетарской ненавистью, аж брызги в стороны. Ну, Андреич с Анисимовной смотрели-смотрели на это дело, потом ему тетка и говорит: "Ох и жарит хряк, аж дух захватывает", схватила нашего сторожа и потащила в сторожку.
   -- Это ты к чему рассказывал? -- поинтересовался я. -- Хотел показать воспитательную силу положительного примера?
   -- Нет, это я о Сереге. В кино неохота, пойти, что ли к телефонисткам, а то скучно, аж челюсть сводит.
   Мне тоже расхотелось идти в кино, я лег на койку и отвернулся к стене. Еще один день прошел. Все одно и то же. Тоскливое настроение овладело мною и вдруг подумалось, что это мое состояние возникло, оттого что я никого не любил. Но ведь окружающие меня люди тоже не особенно влюблены -- живут обыденной жизнью, обрастая, как камни мхом, необязательными отношениями, случайными связями.
   Хотя, как говорят наши связисты: "Самая надежная связь -- половая". Да и вообще, что такое любовь, чувства? Так, отвлеченные понятия, пустые слова, часто произносимые всуе. Их вообще много -- пустых слов, которые мы говорим, просто река пустых слов, размывающая берега сознания.
   Совсем незаметно для себя я задремал.
   Утром в комнате появился Терновой. Осунувшееся лицо, синие круги под глазами говорили о бессонной ночи, которую он провел, видимо добившись своего от Натальи. Приходько в это время уже проснулся, потирая рукой, изрядно помятую сном физиономию. Увидев зампотеха, он спросил чуть хриплым голосом:
   -- Ну как удачно?
   -- Лучше некуда, так скакали, что я чуть с кровати не упал.
   Меня почему-то неприятно задели слова Сергея, и я пробурчал:
   -- Нельзя ли без подробностей.
   -- А что такого? -- удивился Терновой. -- Обыкновенное дело: или баба двигается, или лежит как бревно. Будто не знаешь!
   Он взял с тумбочки свое полотенце и, на ходу расстегивая рубашку, пошел умываться.
   -- Везет же людям! -- задумчиво произнес Приходько, медленно поворачиваясь на другой бок.
   Вернувшись, Сергей энергично до красноты растер свой мускулистый торс полотенцем, брызнул на себя одеколоном "Консул", появившемся в этом году на прилавках магазинов, и быстро пошел к ожидавшей его машине, чтобы поехать на полеты. Сегодня он был дежурным по АТО или, как у нас шутили, дежурным по НАТО.
  
   Аэродром медленно, как бы нехотя, просыпался, словно человек, которому надо рано вставать и собираться на работу. На старте басовито гудели движки самолетов, заработали машины, которые за ночь остыли и теперь требовали прогрева. Начинался очередной полетный день в длинной череде таких же дней. Немолчный гул аэродрома стоял в моих ушах, как морской прибой, утихая только на ночь. Запахи керосина, солярки, нагретого на солнце металла становились такими привычными, что, казалось, я с ними родился, и вместе с ними будут умирать.
   В дверь постучал дневальный.
   -- Товарищ старший лейтенант, -- обратился он, -- вас замполит батальона к телефону.
   -- Сейчас подойду! -- ответил я, гадая, для чего так рано понадобился майору Крутову.
   -- Ну что, проснулся? -- как-то чересчур оживленно для такого раннего времени поинтересовался на другом конце провода начальник. Связь была плохая, чисто военная, поэтому мне приходилось переспрашивать.
   -- Давно проснулся, товарищ майор, уже сходил на подъем подразделения.
   -- А где бойцы?
   -- Кто?
   -- Бойцы, спрашиваю, где?
   -- А-а... ушли на проческу аэродрома, -- ответил я.
   -- Ладно! -- Крутов помолчал мгновение. -- Слушай, к тебе едет проверка из округа. Будут смотреть политзанятия, поэтому отбери приличных бойцов и проведи все на уровне.
   -- А кто едет-то?
   -- Майор Кошевой -- комсомолец из политотдела ВВС округа. Не помню, как его зовут, но ты узнай у Ющенко, и вообще, порасспроси что это за парень. Организуй все, чтобы без сучка и задоринки. Посиди с ним, спирт, надеюсь, найдешь?
   -- Что?
   -- Спирт найдешь?
   -- Спирт? Найдем как-нибудь. У старшины возьму!
   -- Да, ещё поговори с Лидой.
   -- С кем, с кем? -- удивился я, подумав, что спросонья не расслышал имени.
   -- С Лидкой. Сам понимаешь, может это дело понадобиться.
   Я поморщился. Такие поручения были не по мне, тем более, что наш киномеханик в юбке в последнее время не очень охотно ложилась с проверяющими в постель. Значит, нужно уговаривать. Замполит, видимо, уловил мои колебания.
   -- Если будут с ней сложности, -- он кашлянул в трубку, -- скажешь, что я её очень просил и еще, ее рапорт о предоставлении жилья мы рассмотрим в ближайшее время.
   Чертыхнувшись, я положил трубку. Но, тут же прозвенел звонок.
   -- Это "Болгарка-8", разговор закончен, -- деловито сообщила телефонистка.
   -- Я и так знаю! -- коротко ответил я.
   Телефонистка отвлекал меня от мыслей о Крутове. "И почему в воинских частях у телефонисток всегда такие странные позывные? -- подумал я. -- У нас "Болгарка", в одной из частей училища "Финка". В Азовске вообще "Верстак", хорошо хоть, не "Станок". Наверное, всему виной буйная фантазия начальников-связистов, которым хочется разнообразить скучные армейские будни".
   Я неторопливо начал одеваться -- придется идти и готовиться к политзанятиям. Надо подобрать подходящие тетради солдат, имеющих хоть какие-то записи, выдернуть с полетов бойцов, которые на проверке смогли бы промычать что-нибудь членораздельное о странах Варшавского Договора и блока НАТО. Короче, придется делать все обычные телодвижения, которые мы, политработники, делаем в таких случаях.
   Батальоны обеспечения в авиации обычно комплектовались по остаточному принципу. К нам не попадали ребята с высшим образованием или с техникумами. В большинстве своем это были парни из деревень, нередко весьма отдаленных. Особые проблемы вызывали представители средней Азии и азербайджанцы, которые почти не разговаривали по-русски. Зато в первые дни пребывания на службе они быстро осваивали русский мат.
   В мою аэродромную роту попадали не только такие, я бы сказал слаборазвитые бойцы, но и штрафники после отсидки в дисциплинарном батальоне. В общем, контингент был еще тот.
   О проверяющем следовало доложить по команде начальнику комендатуры майору Шахно. Наш местный начальник зачастую не ночевал в Нижней Калитве, а оставался в лагере, где у него была любовницей одна из телефонисток, про которую все тот же пошляк Приходько говорил, что она трахается, как швейная машинка.
   Шахно открыл мне дверь заспанный, с таким же помятым лицом, как ранее проснулся Приходько. У него было непонимающее лицо, спутанные черные волосы на голове. Из-за спины майора виднелась кровать с красным одеялом, под которым еще спала телефонистка. Из-под одеяла торчала ее желтовато-розовая пятка.
   На спинку, стоявшего возле кровати стула, были небрежно кинуты зеленая форменная юбка с рубашкой, сверху -- белый лифчик. Все эти подробности я успел рассмотреть в одно мгновение.
   -- Что такое? -- спросил Шахно, выходя в коридор и обдавая меня волной водочного перегара.
   -- Проверка едет из округа, -- сообщил я. -- Сейчас Крутов звонил. Проверять будут политзанятия.
   -- Так... офицеров и прапорщиков тоже? -- Шахно сделал вид, что озаботился, но я почувствовал, что ему не терпелось вернуться назад, в комнату, подальше от всех этих аэродромных забот.
   -- Нет, одних бойцов. Мне надо человек пятнадцать в сводную группу. Придётся брать их из разных рот, потому что у себя я столько умных не наберу.
   -- Кто будет проводить занятия? Мне нужно участвовать?
   -- Думаю, вам нет необходимости. Проведу я или Приходько, определимся по ходу дела.
   -- Хорошо! -- Шахно шагнул к алюминиевому баку, набрал кружку воды и жадно ее вылакал, -- скажи командирам рот, что я дал команду. Забери кого нужно, только полеты не сорви!
  
   Получив разрешение начальника комендатуры, я задумался. В моей роте было несколько ребят, на которых можно положиться. Кое-кого следовало взять из автороты, но на роту охраны надежда слабая -- личный состав почти весь в карауле, а когда свободен -- отдыхает в казарме.
   Я позвонил в автопарк и сообщил Терновому:
   -- Сережа, тут намечается проверка политзанятий из округа. Передай Приходько, пусть отправит мне бойцов и своего химотделения вместе с Пашей Толоконниковым, и ты дай несколько ребят, только сообразительных. Я жду их часам к десяти в ленкомнате. Командир дал добро забрать с полетов толковых бойцов.
   Зампотех в ответ вздохнул, как это делают занятые люди, которых отрывают по пустякам от важной работы, но возражать не стал.
   Итак, я снял фуражку, вытирая рукой вспотевший лоб, почти до пояса расстегнул техничку, готовясь к нудной, утомительной работе. Передо мной громоздилась стопка тетрадей для политзанятий, практически всей комендатуры -- около ста штук.
   С неохотой принявшись за дело, я пролистывал их, отмечая наметанным глазом какие сгодятся, а какие будут забракованы. На страницах попадалась разное. Кто-то начинал писать письмо родителям, и оно осталось недописанным среди длинного списка угроз от американской военщины. Кто-то рисовал самолеты на полях страниц, а кто-то голых девушек.
   Пригодных оказалось около двадцати. В них хоть что-то было написано, их и придется отдать своей "ударной группе". Выглянув в окно, я увидел, что солнце с утра, прятавшееся в толщу облаков, наконец, освободилось из их плена и начало опять немилосердно греть крыши бараков. Ветер в распахнутое окно донес запах керосина.
   Цветной фотопортрет генсека Черненко, висящий в центре ленкомнаты на стене, пожелтел, был засижен мухами, и мне пришла в голову мысль, что это вызовет недовольство вышестоящего начальства. Порывшись в стопке плакатов, я нашел новый портрет руководителя партии и заменил им старый. Глянцевый, широкоскулый Черненко смотрел со стены и усмехался, словно хотел показать тщетность замполитских усилий -- ведь все равно через несколько дней этот портрет также будет засижен мухами и быстро пожелтеет от ярких солнечных лучей.
   Надо было разговаривать с Лидой. Пройдя в конец лагеря, я нашел ее на крыльце барака, в котором находилась библиотека и две стационарных киноустановки. Девушка неторопливо грызла семечки. Сильными порывами ветра шелуха, которую она вытряхивала из ладони, далеко разносилась вокруг. Солнце опять ненадолго спряталось в облаках.
   "Прямо как в греческих трагедиях, -- подумал я. -- Сейчас грянет гром, и грозная физиономия Зевса выглянет из-за туч, а хор под руководством корифея затянет свою печальную песнь". Но гром не грянул, Зевс не выглянул и хор не запел, что позволило мне спокойно подойти к девушке.
   -- Лида, -- сказал я, присаживаясь рядом, -- тут такое дело... проверяющий к нам едет.
   -- Ну и что? -- она пристально посмотрела на меня своими темно-карими глазами, ее щеки тронул легкий румянец.
   -- Надо встретить, как полагается, -- продолжил я каким-то не своим, казенным голосом, -- накрыть стол, посидеть вечером.
   Лида о чем-то задумалась, и пауза затянулась. Я почувствовал себя крайне неловко, словно совершал что-то неправильное, постыдное, несовместимое с честью офицера. Может, это на самом деле так и было? Разве дело офицера, замполита, выступать в качестве сутенера? Вот наш комсомолец полка -- тот, наверное, в этой ситуации был бы на своем месте. Я слышал, что он легко проворачивал подобные вещи, когда в полк приезжали с проверками. Достаточно было хорошенько напоить спиртом телефонисток.
   -- А что Витек, -- спросила меня Лида, и в голосе её я услышал легкий укор, -- спишь, значит со мной, а потом кому нужно подкладываешь? Карьеру что ли делаешь? Разрешение у начальства получил или свою инициативу проявляешь? А то смотри, у меня тело военное, оно функционирует только по команде.
   Я почувствовал, как щеки мои запылали.
   -- Крутов в курсе, -- только и смог я сказать, а потом, чтобы хоть перевести разговор в другое русло и уйти от мучивших меня размышлений, добавил: -- Он обещал рассмотреть твой квартирный вопрос вне очереди.
   Лидия недоверчиво хмыкнула.
   -- Уж сколько обещано было, не счесть...Ладно, замполит, вечером буду. Только все остальное за тобой, -- девушка отвернулась и демонстративно стала смотреть в сторону, показывая, что ей со мной больше нечего обсуждать.
   Медленно поднявшись с крыльца, я пошел в ленинскую комнату. Оглянувшись через плечо, посмотрел на Лиду. Ветер стих, она сидела и щелкала семечки, безучастно глядя в степь. У меня в душе было противно и мерзко, и тут я подумал о тех, кого мы оставляем позади себя, за спиной. У них, наверное, тоже есть желания, мечты, надежды на счастье. Возможно, они хотели бы идти рядом с нами, поддерживая своим участием и теплом сердца. Но мы не спрашиваем их желаний -- молча проходим мимо, оставляя этих людей позади, словно перевертываем прочитанные листы книги, которые уже неинтересны. И в прошлом остается множество таких страниц.
  
   Глава 3
  
   Через неделю после инспекции я сидел в летной столовой и обедал.
   Проверка политзанятий прошла хорошо, контролирующий -- молодой майор из политодела ВВС округа, остался доволен. В особенности ему понравились вечерние посиделки и бурно проведенная ночь с Лидкой, после чего, он, с немного опухшим от выпитого спирта лицом и слегка покусанными губами, подвел итоги. Оказалось, что я провожу занятия на высоком идейно-политическом уровне, методически грамотно, умело использую средства наглядной агитации. Да и бойцы не подкачали. Маленький, небольшого роста Паша Толоконников, похожий на пионера по ошибке, призванного в армию, отвечал очень активно, и, можно сказать закрыл собой амбразуру...
   Пока я сидел и предавался воспоминаниям о прошедшей проверке, ко мне за столик подсел незнакомый летчик в синей летной куртке. Его недавно назначили командиром 3-й эскадрильи, а предшественника перевели заместителем командира полка в Качинское училище. Новый комэска был невысокого роста, немногим старше тридцати лет. Его голову тронула ранняя седина, а на загорелом лице ярко выделялись внимательные, темные глаза, которые невольно приковывали к себе внимание.
   -- Товарищ подполковник, подпишите!
   К нашему столу подошел штурман 3 эскадрильи и протянул какие-то бумаги на подпись.
   -- Кто полетит на разведку погоды? -- негромко спросил комэска.
   -- Майор Великанов и старший лейтенант Тырша на спарке, -- ответил штурман.
   -- Ты ведь из батальона обеспечения? -- обратился комэска ко мне.
   -- Да, замполит комендатуры.
   -- Недавно у нас сел летчик, не выпустив шасси. Вам передали указание командующего ВВС округа о предотвращении подобных случаев?
   -- Насколько я знаю, нет!
   -- Мне позвонил командир полка, -- подполковник неторопливо ел принесенную официанткой еду и говорил, не глядя на меня, словно беседовал сам с собой, -- надо в километре от конца ВПП с обеих сторон поставить по небольшой вышке. Подумайте из чего их сделать.
   -- А зачем это нужно? -- удивился я. -- Ведь есть руководство по эксплуатации аэродрома и там все строения, которые необходимы четко указаны.
   Подполковник усмехнулся.
   -- Начальству виднее. На полеты мы будем выделять курсантов с биноклем и рацией. Они станут смотреть за заходящими на посадку самолетами. Если кто-то из летчиков забудет выпустить шасси, курсанты свяжутся с РП и предупредят заранее, чтобы была возможность, в крайнем случае, уйти на второй круг.
   -- Вы думаете, это поможет избежать аварий?
   -- Не знаю, -- задумчиво ответил комэска, -- приказ надо выполнять, а там будет видно. Я смотрю, жизнь у вас здесь бьет ключом, -- вдруг заметил он, когда штурман отошел от нашего столика. -- Особенно по вечерам.
   -- А чем еще здесь заниматься -- обычный походный набор: вино и женщины, как в старые времена, когда мужиков отправляли на войну.
   -- Что-то вроде тылового обоза?
   -- Навроде, только без маркитантов.
   -- Послушай, -- мой собеседник откинулся на спинку стула и впервые внимательно посмотрел на меня, -- мы с тобой беседуем, а я не знаю даже, как тебя зовут. Давай что ли, познакомимся! Я Сергей Николаевич, фамилия Волчатников.
   -- А я Виктор Лихачев.
   -- Ну что ж, будем работать вместе. Значит, насчет вышек ты понял? Передай, пожалуйста, это указание Косых и начальнику комендатуры.
   Волчатников замолчал, увидев что-то интересное за моей спиной, и я повернул голову. В зал вошли официантки и среди них новенькая, недавно прилетевшая транспортником из Азовска. Она легко несла тяжелый поднос с тарелками. Ее стройная фигура быстро летала между столиками, за которыми сидели пилоты. Было в ней что-то особенное, отличное от других официанток, и трудно сказать, что именно. Может выражение лица, голос, не знаю...Волчатников, как мне показалось, несколько смутился оттого, что я это заметил его интерес к этой девушке.
   -- Что же, -- негромко сказал он, -- пора на полеты. Да, если вечером свободен, заходи ко мне. Знаешь где барак летчиков? Комната десять.
   -- Хорошо, приду! -- удивляясь самому себе, ответил я, поскольку совершенно не представлял, что у нас может быть общего.
  
   Командира аэродромной роты Косых, как и меня, удивило распоряжение командующего о строительстве наблюдательных вышек. Он почесал вьющиеся на затылке волосы и пошел исполнять приказ. Правда, перед этим, сопят от жары, и неловко переминаясь на своих крупных, как у Гаргантюа ногах, попросил с ноткой вины в голосе:
   -- Слышь, комиссар, я там одного бойца задел слегка. Ты разберись, замни, если что...
   -- Серьезное что-то?
   -- Да не, из автороты один алкаш. Пришлось его повоспитывать.
   И действительно. Вскоре меня нашел незнакомый прапорщик из полка и отдал свою объяснительную. Как выяснилось этот прапорщик сидел в курилке, когда мимо проходил рядовой автороты Шпистер.
   "При этом, -- писал прапорщик, -- рядовой Шпистер был в нетрезвом виде, громко матерился и не реагировал на замечания старших. Когда я подошел и сделал ему замечание, рядовой Шпистер обругал меня матерными словами и угрожал ударить. В это время мимо проходил капитан Косых, после чего рядовой Шпистер заплакал и стал просить извинения".
   -- Все ясно! -- сказал я прапорщику. -- Мы разберемся с ним, он будет наказан.
   Прапорщик, словно ожидая еще чего-то, помялся, и нерешительно отошел. Я вызвал к себе рядового Шпистера. Тот вскоре прибыл в грязной, полинялой техничке, брюки были заправлены в кирзовые сапоги, покрытые толстым слоем пыли. Под глазом у Шпистера наливался большой синяк.
   -- Ну что, Шпистер, -- спросил я строго, -- опять за старое? Пьянствуешь, сачкуешь? Откуда синяк?
   Шпистер, как все старослужащие, оказался сообразительным.
   -- Товарищ старший лейтенант, был на страте и решил пройтись по трубе подачи топлива. Поскользнулся и упал глазом на задвижку, -- говоря это, Шпистер теребил пилотку в руках. Но вид у него был плутовским, он говорил мне: "Замполит, ну мы же с тобой все знаем. Хорош ломать комедию!"
   -- Придется отправить тебя в Азовск. Там, голубчик, с тобой быстро разберутся и приведут в норму.
   -- Ну, товарищ старший лейтенант, я больше не буду, -- совсем как ребенок, стал канючить Шпистер, -- ну товарищ старший лейтенант...
   Я его понимал: многим солдатам нравилось жить в полевых условиях больше, чем в Азовске. Здесь было больше свободы, не так строги командиры. Рядом, всего в нескольких километрах находились станицы и хутора, где всегда можно было найти разбитных одиноких казачек. К ним бойцы бегали в самоволки, а то и ездили на машинах прямо с полетов.
   -- Ладно, Шпистер, последнее китайское предупреждение. Ты все понял?
   -- Так точно, товарищ замполит!
   -- Не замполит, а старший лейтенант. В армии, Шпистер, обращаются по званиям, а не должности. Иди и передай старшине, что у тебя три наряда вне очереди.
   Я закурил, выпуская дым в форточку. В соседней комнате Наталья выписывала путевки, потом встала и, опершись на локти, принялась что-то читать в бумагах, лежавших у нее на столе. Сквозь щель приоткрывшейся двери мне был виден ее тугой зад, обтянутый светло-голубыми брюками авиационной технички. Я услышал, как хлопнула дверь, и появился прапорщик Приходько, который направился к баку с питьевой водой.
   По дороге, он шутливо заметил:
   -- Наталья, не стой так!
   -- А что? -- спросила девушка, не поворачивая головы и продолжая что-то рассматривать на столе.
   -- Не стой, -- хохотнул Приходько, -- а то привыкнешь!
   -- Дурак! -- вспыхнула Наталья.
   Я в это время вошел в комнату и добавил:
   -- Все бы вам опошлить, товарищ прапорщик.
   Вова Приходько усмехнулся и, сделав несколько больших глотков воды, со звоном опустил кружку на бачок.
   -- Пойду службу править. А ты замполит, смотри здесь, не устрой случайно шмякен зи дойч. Кое-кому это может сильно не понравиться. -- Приходько, видимо, намекал на Тернового, который мог приревновать меня.
   -- Горбатого могила исправит, -- бросил я уже в спину, выходившего из здания прапорщика, зная, что Наташа не особенно оскорбилась. Работая в сугубо мужском коллективе, она привыкла к соленым армейским шуточкам.
   -- Витя, -- девушка прервала свое занятие и подошла ко мне, отчего-то пряча глаза. Она встала и нерешительно замолчала.
   -- Ну, спрашивай, спрашивай, чего хотела?
   -- Как ты думаешь, Сережа Терновой, он жену любит? Или может, они просто так живут, ведь детей у них нет.
   -- Ну и что? Сейчас нет, значит, пока не планируют. И потом, какие дети? Серега только недавно женился, еще рано. А в нашей жизни сама знаешь -- постоянные переезды, своего угла нет. Он что, тебе нравится?
   -- Да, -- произнесла она после некоторой паузы, -- с ним весело и совсем не так как с нашими прапорщиками. Те, только и знают, что говорить о гайках и болтах или как скоммуниздить, что плохо лежит. Потом эти свиньи, куры, подсобное хозяйство у каждого -- никакой романтики.
   -- Значит Сергей наш в какой-то степени романтик? И этим он тебе нравится?
   -- Может быть! -- Наташа улыбнулась. -- А ты?
   -- Что я?
   -- Ты романтик? Ты можешь говорить с девушкой о чем-то возвышенном, создать обстановку подходящую?..
   -- Это когда белая скатерть, свечи, бутылка вина и тихая музыка? Пожалуй, вместо этого подойдет костер в поле и разбавленный спирт.
   Наташа засмеялась.
   -- А потом ближайший кустик? Да, замполит, умеешь ты создать романтическое настроение.
   В это время во дворе автопарка я заметил Тернового. Он только приехал с полетов и энергично размахивал руками, раздавая указания солдатам. Наталья сразу заторопилась к нему, бросив на ходу, что хочет уточнить выезд машин на завтра.
  
   День пролетел быстро, почти незаметно, такой же день, как и все остальные. К вечеру небо совсем затянуло тяжелыми тучами, разведчик погоды доложил о низкой облачности, а синоптики о приближающемся с запада дождевом фронте.
   Полеты закрыли, и все спецмашины поехали в автопарк. С аэродрома потянулись летчики, техники, солдаты, кто пешком, а кто на велосипедах. Что интересно, у летчиков особой популярностью пользовались детские или, скорее, подростковые велосипеды. Они были меньше и легче взрослых, и наши летуны поднимали сиденье вместе с рулем вверх до упора, а затем катились, быстро вращая педалями. Колеса-то у велосипедов были маленькими.
   Со стороны мне было забавно наблюдать за ними. Как будто взрослые дяди отобрали у малышей их велики и теперь вспоминают детство, несясь по пыльной дороге наперегонки.
   Незаметно опускалась теплая южная ночь.
   Великая и безмолвная, она окутала наш военный лагерь, пеленой серых облаков. Остывающая степь источала особые запахи, широко разносимые ветром: горькой полыни, подсолнухов, песка, незнакомых мне полевых цветов. Эти запахи входили в меня медленно и осторожно, как усталый путник в заброшенный дом, пока не заполнял всего.
   В такую ночь хотелось любви. И мне подумалось, что именно ночью душа снимает с себя все покровы, как тело одежду и становится обнаженной. Обнаженная откровенность души -- вот что такое ночь! Может потому, любовные признания чаще звучат в полумраке?
   Моя душа тоже хотела любить, и было немного грустно оттого, что девушки, которых я знал, не могли мне дать ничего, кроме своего тела. А может, любовь и не нужна была сейчас, именно в этом момент, ведь все приходит в свое время, говорили древние? Мое время, наверное, еще не пришло. Сейчас мне была нужна только эта теплая ночь и ветер, дующий в степи, который, быть может, знал все ответы.
  
   Я вспомнил о приглашении Волчатникова. Идти к нему мне не очень-то хотелось -- в компании летчиков я чувствовал себя чужим, ведь у них были свои интересы, они все старше меня по возрасту. В тоже время какое-то смутное чувство заставляло меня желать этого, желать вновь увидеть Волчатников. Мысли набегали одна на другую, растекались, ставили сложные вопросы. Меня они мучали. Я задумался о том, чего всегда не хватало мне в этой жизни, что являлось самым важным из отношений и ответ был на поверхности. Пожалуй, это два чувства: дружба и любовь.
   И мне подумалось, что они смогут заменить друг друга, но только на время. Без них, этих чувств, жизнь не имеет целостности, полноты. Словно пьешь сладкий сок и не можешь утолить жажду.
   Проходивший мимо Вова Приходько увидев мое задумчивое лицо, не преминул поддеть:
   -- Замполит, к Лидке собрался? Только не изображай умное лицо -- ты же офицер!
   -- Иди, Вовик, отдыхай! -- отмахнулся я от него.
  
   Незаметно начинал накрапывать дождик. Прапорщики сидели в полумраке под куполом старого тормозного парашюта, шелковая материя которого днем спасала от жары, а теперь от падающих с неба рассеивающихся капель. Из курилки доносился негромкий смех, видимо, рассказывали очередной анекдот. Их лица освещались вспышками тлеющих сигарет.
   Постепенно небесный поток усиливался и вода, стекающая вниз с шиферных крыш бараков, превращалась в большие лужицы на темно-желтых дорожках лагеря. Слабый ветер едва шевелил мокрые листья низкорослых деревьев в посадке у дороги. Я почувствовал, как намокла моя фуражка и неторопливо, словно дождь был мне не помеха, пошел к бараку летчиков, высматривая сухие места на дорожке в тусклом свете ночных фонарей.
   В полутемном коридоре барака, всех посетителей встречал устоявшийся запах спирта, промокшей одежды и сырой кожи, которые издавали висящие на вешалке летные куртки и старые ботинки, брошенные в углу.
   Из-за неплотных дощатых дверей доносились разные звуки: где-то радио передавало сводку новостей, где-то из магнитофона неслись популярные песни итальянской эстрады, вошедшие в моду в этом году. Слышался легкий женский смех и пьяные голоса.
   Одна из комнатных дверей была полуоткрыта и я, с удивлением для себя, услышал неясный голос пожилой официантки Алексеевны, которая пьяно доказывала какому-то летчику, что еще пользуется успехом у мужчин. "Меня любило столько мужиков, сколько тебе и не снилось", -- едва шевеля языком, говорила она. "А нафига мне мужики?" -- спросил кто-то с шутливым недоумением и следом раздался громкий хохот.
   За дверью десятой комнаты, в которой жил комэска, было тихо. Я постучал, в ответ раздался голос, разрешивший войти. Комната Волчатникова была типичной для барака: две кровати, застеленные темно-синими армейскими одеялами, две тумбочки со следами от какой-то жидкости на верхней крышке, посредине стол и два стула. Спартанский интерьер украшал черно-белый телевизор, взятый напрокат в Нижней Калитве, который разместился в углу у подоконника.
   В отличие от коридора, в комнате пахло одеколоном, поскольку ее хозяин, по-видимому, недавно брился. Волчатников при моем появлении чуть встал с кровати, на которой лежал с книжкой, и махнул рукой:
   -- Садись где хочешь, хоть на кровать, хоть на стул. Мой сосед остался в Азовске на выходные.
   Я снял тяжелую фуражку, насквозь пропитанную водой, и повесил ее на вешалку, после чего, ощущая внутреннюю неловкость, присел на стул.
   -- Ну что, давай знакомится ближе! -- сказал, улыбнувшись Волчатников, и достал из тумбочки поллитровую бутылку с сорванной этикеткой. В ней плескалась темно-коричневая жидкость. -- Здесь дагестанский коньяк, ребята передали, с которыми раньше служил, -- пояснил он, заметив мой настороженный взгляд.
   Жидкость, в отличие от того, что мы обычно пили, действительно пахла коньяком и после первого глотка теплой волной прокатилась внутри меня.
   -- Смотри, какой дождь зарядил, -- глянул в окно Волчатников, потом, обернувшись ко мне, спросил с усмешкой: -- Что загрустил замполит? У тебя жизнь только начинается.
   -- А у вас что, заканчивается? -- несколько грубовато ответил я вопросом на вопрос.
   -- Нет, конечно! -- криво улыбнулся Сергей Николаевич. -- Просто после тридцати пяти начинаешь ощущать, что главное уже позади. Как там, у Данте: "Земную жизнь, пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу", а половина в средние века была в тридцать три года.
   Я обратил внимание на книгу, оставленную Волчатниковым на кровати. Это был томик стихов Иннокентия Анненского.
   -- Вы любитель поэзии? -- удивился я. -- Мне было странно увидеть летчика, читающего стихи, тем более, одного из поэтов серебряного века.
   -- Это потому что я необычный человек, -- негромко засмеялся Волчатников. -- А если серьезно, то стихи, как я считаю, привносят гармонию в жизнь, сглаживают диссонанс в душе и примиряют с действительностью. Вот возьми Анненского. Он преподавал в лицее Царского Села, писал для себя, жил в своем особенном мире чувств и настроений.
   Волчатников задумался ненадолго, потом, когда вновь заговорил, голос у него как-то дрогнул, словно что-то личное коснулось его.
   -- Анненский умер в пятьдесят четыре. В Петербурге, на Царскосельском вокзале упал почти на ступеньках. Инфаркт или, как писали тогда, разрыв сердца. У него есть такие строки, комэска прикрыл глаза, процитировал:
   "О сердце, когда леденея,
   Ты смертный почувствуешь страх,
   Найдется ль рука, чтобы лиру,
   В тебе также тихо качнуть,
   И миру, желанному миру,
   Тебя мое сердце вернуть".
  
   -- Это стихотворение "Лира часов". Давай, что ли выпьем!
   Волчатников в молчании налил коньяк, и мы выпили.
   Каждый думал о своем, но меж нами сохранялась внезапно возникшая атмосфера дружеской близости, которая появляется между людьми в минуту задушевных откровений. Уныло шуршащий дождь за окном, казенная комната в летном бараке -- все это отошло на второй план. Это все было не главное, так -- декорации жизни, меняющиеся в зависимости от нашего настроения.
   Я смотрел на Волчатникова, мне нравился этот человек. Его глаза излучали странный добрый свет, струились теплом, проникавшим вглубь, и на душе становилось легко и спокойно.
   -- Сергей Николаевич, -- прервал я молчание, -- у вас семья в Азовске?
   -- Нет, Витя, они еще живут по старому месту моей службы в Бердянске. У меня жена и сын. Правда, -- он замялся, -- с женой у нас нелады, не хочет переезжать в Азовск. Говорит Бердянск лучше, он на Украине, снабжение там хорошее, а в Азовске, кроме рыбы ничего нет. Но я думаю, дело в другом. Может, у нее кто-то есть, -- Сергей Николаевич внезапно замолчал, затем, словно нехотя, продолжил: -- Не знаю Витя, зачем тебе это говорю, тебе ведь мои проблемы ни к чему.
   -- Что вы! -- горячо запротестовал я, в глубине души сочувствуя ему.
   -- Иногда стоит выговориться и становится легче, -- признался комэска, закуривая сигарету. -- Я здесь почти никого не знаю, а тебя как-то сразу приметил.
   Незаметно для меня мы закончили одну бутылку, и комэска достал все из той же тумбочки вторую, словно у него там был продовольственный склад.
   -- Витя, по большому счету, из-за всех этих передряг военной службы мы с женой почти и не живем, я имею в виду, как мужчина с женщиной. Тут возникает вопрос, как любить женщину и не отдавать ей ничего. Я же не Блок, который не прикасался к жене в физическом плане, а любил ее чисто платонически.
   -- Но, если вы ее любите, то отдаете ей свою душу, а она вам свою, -- возразил я, правда, несколько неуверенно, потому что о подобных вопросах мне не приходилось глубоко задумываться.
   -- Душа...духовная близость. Да это так. Она, конечно, возникает, но половое влечение, половой акт, говоря научным языком, это не просто действие -- это, как бы правильно выразиться, физическое выражение любви, осязаемое ее доказательство.
   Волчатников на какое-то время задумался, а потом показал на одну из книг, лежащих у него на тумбочке.
   -- Я взял в библиотеке книгу, ее посоветовала ваша библиотекарь, кажется, зовут Лидой. Называется "Фабрика офицеров". Не читал?
   -- Не, не успел.
   -- Там рассказывается о подготовке курсантов в Германии во время войны с нами. Описывается, между прочим, история, довольно любопытная с психологической точки зрения. Одному из офицеров на восточном фронте отстрелили мужское достоинство, и он, естественно, не мог исполнять супружеский долг. Этот офицер понимал, что его жена молодая, здоровая женщина, в самом расцвете сил и ей это необходимо. Что думаешь, он делает?
   -- Кого-то нанимает для удовлетворения?
   -- Верно. Только не нанимает, а уговаривает друга, чтобы тот приходил к его жене в отведенное время.
   В моем размягченном алкоголем мозгу мелькнула мысль, не хочет ли комэска предложить эту роль мне. Может, он для того и пригласил к себе в гости, чтобы плавно, ненавязчиво подвести к этой мысли?
   Словно угадав мои мысли, Волчатников грустно усмехнулся:
   -- Знаешь, чем все кончилось? Жена, увидев, что ее муж страдает от такой ситуации, вскоре отказалась от сексуальных услуг его друга.
   -- А как они вышли из положения? -- несколько бестактно спросил я, невольно сравнивая эту книжную историю с положением Волчатникова.
   -- А никак, -- он рукой провел по свей седеющей шевелюре, отчего коротко стриженные волосы поднялись ежиком. -- В отличие от того офицера, я не полный импотент. Мы еще что-то могем, как говорит один из героев фильма "В бой идут одни старики".
   Потом он пристально взглянул на меня своими темными глазами:
   -- Не знаю, зачем все это тебе говорю -- другому никогда бы не сказал. Мы, конечно, выпили, но я тебя прошу о нашем разговоре не распространяться. Как писал Анненский: "Лишь тому, чей покой храним, сладко дышится".
  
   Конец ознакомительного фрагмента.
   Комендатура -- части батальона аэродромно-технического обеспечения, выделяемые для организации полетов в лагерных (полевых) условиях.
   Планшетисты - военнослужащие на аэродромах, которые ставят метки на доске координат отслеживания воздушных целей.
   ВПП - взлетно-посадочная полоса.
   Вид одежды, выдаваемой техникам самолетов и военнослужащим вспомогательных подразделений.
   ТЭЧ - технико-эксплуатационная часть, служащая для проведения регламентных и ремонтных работ на авиатехнике.
   АТО - аэродромно-техническое обслуживание.
   Комэска - командир эскадрильи. Общепринятое сокращение в авиации.
   Спарка - двухместный самолет.
   РП - руководитель полетов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"