Олег : другие произведения.

Евангелие от Святаго Духа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Субъективное восприятие набора фантастических образов.
  1.1:1 Нет слова...
   Бог далеко.
   Так далеко, что для Меня Он перестал существовать.
   Я видел Его. А познанному поклоняться невозможно.
  
   Память опустела, и первыми пропали слова.
  
  1.1:2 Как же это называется...
  
   Нет слова - и не назвать. А значит и не определить, не понять как себя вести - отстраниться, отступить на пару шагов, или окунуться мне в эту смутную волну. В волну того, что приближается ко мне из давней жизни. Жаждет лизнуть иссушенным шершавым языком, тянущимся истончаясь из потока преодолевшей вселенскую пустыню абсолютного покоя тьмы.
  
   Боль!
  
   Это называется болью. И мне она хорошо знакома...
  
  1.1:3 Зачем возвращается боль...
  
  Только для того чтобы вспомнить и рассказать тебе о себе?
  
   Как она смогла найти меня в таком месте; вывести из хладного состояния; пробудить от последнего сна...
  
   Подступила извне, издалека, из забытых и казалось навсегда потерянных далей.
   Подкралась снизу.
   Стукнула в пятки.
   Ударила по дну души.
   И звук, подобный тому, что возникает после проверочного удара гончара кулаком по стенке готового керамического сосуда, разбередил душу.
  
   А Боль внезапно разбилась, разлетелась на мелкие осколки. Часть из которых вонзились ледяными лезвиями в ступни ног.
  
   Ноги...
  
   Толкают, тормошат... Как будто - вбивают гвозди в память о ногах.
  
   Не успел забыться, убежать и избежать, как боль исподтишка обозначила своё присутствие рядом с тёмными безднами души. Подступила к тому месту, где я старался при жизни прятать человеческие слабости и животные скверны...
  
  1.1:4 Зачем опять мне эта боль!
  
   Боль невыразимо надоевшая;
  - вымучившая до полного опустошения;
  - ниже знаемых мною при жизни границ унизившая доведением до готовности к отречению от себя;
  - теперь утратившая всякий смысл;
  - уже сломившая.
  
   ...уже убившая.
  
  1.1:5 Боли пока нет. Есть нестерпимая тяжесть унизительной для Меня, испепеляющей душу внутренней пустоты.
  
   Сейчас...
   Да...
   Да-да... Вот... Сейчас... Вернется Та боль...
   Нет...
   Нет-нет...
  
   Нет! Не надо! Не хочу...
  
   Здесь жалость неизвестна. Вернее, она в сем мире подобна чуду.
  
   Слёзам моим назло. Настойчиво, насильно, обрекая - тусклый брусничный единственный свет.
   Свет подобный тому, что сквозь сомкнутые веки очень ранним утром, утром только что пришедшим на смену ночи, но ещё не заменившим её, проникает в мозг.
  
   Стенания напрасны, жалки. Не защитят от боли.
  
   Никуда не деться.
   Придётся открывать глаза.
  
   Глаза...
  
   Чем стали глаза мои. Должно быть, за прошедшие века давно уж высохли и лежат пылью на дне глазных впадин. А если кости вытащили из земли, то и развеял по пустыням их прах секущий живые глаза ветер.
  
   ...придётся открывать сознание.
  
  1.1:6 Сумеречно, смутно, тяжело...
  
   Стараюсь вернуться в небытие.
   Спасительное забвение плавно накатывает огромной безмятежной океанской волной.
   Предающе быстро отступает.
  
   Очередное, творимое далёким, непонятным раздражителем пробуждение. Затем, последующая за этим насилием над личностью моя почти удачная попытка вернуться в привычное, обезболивающее небытие.
   И это повторяется несколько раз.
  
   Мерцание сознания подобно пытке.
  
   Действие повторяется так, как будто творит его безумие падшего ангела. Оно назойливо и монотонно.
   Страх, порождённый доставшейся мне при жизни неописуемой пыткой, становится сильнее и мучительнее при каждом следующим друг за другом с малым интервалом накатом волны возрождения.
  
  
  1.1:7 Я воссоздал себя в своей растерянной душе.
   Сумел разогнать по сторонам тягостный сонный бред.
   Отринул пытающуюся проникнуть в меня боль.
   Волей задавил трепет смирившегося с неизбежностью пробуждения
   отбеленного временем эго.
   Изгнал боязнь в пятки.
   Вниз, туда, откуда пыталась заполнить меня боль.
  
   Отсоединяясь, исчезая, плавно покинул меня страх.
   Он опустился туда, откуда почти влез в меня.
   За дно души.
  
   Долгое, уже спокойное ожидание возвращения боли.
   Той, последней - убивающей боли от давления на опустившиеся внутренности сжимающихся нижних рёбер.
  
   Инстинктивная попытка втянуть живот вверх для её ослабления...
  
   Обречённое понимание того, что к боли сжимающихся рёбер сейчас добавятся боли в одеревеневших ногах и в растянутых до смещения костей в суставах руках.
  
   Но резким ошеломляющим ударом бьёт только боль воспоминания о той Великой Боли.
   Та физическая боль, что стала со мною неразлучной, стала мной самим, не приходит.
  
   Ей просто некуда прийти.
  
  1.1:8 Тусклое, хмурое пространство, неравномерно окрашенное в муторный, вызывающий слабость и головокружение, коричневый цвет.
  
   Ну, и зачем?
  
   Пустота.
   Навязанная ситуация давит своей бессмысленностью.
   Окружающее марево ограничивает и этим раздражает.
  
   В забытьё не вернуться.
   Глаза мне не закрыть.
  
   Кто...?!
  
   Протест кровавою волною от живота к голове наполняет меня привычной мощной возвышающей силой.
   Не получится! Уже не испугаюсь!
  
   Отважься появиться предо мною. Если ты не ангел.
   И, даже если ангел, придётся отвечать на мой вопрос:
  - Зачем...
  
   Тишина...
  
   Ангелы, не появятся. Другие, не отважатся. Боги не придут.
  
   Богам должно быть стыдно.
  
  
  
  
  
  1.1:9 Приходится смотреть на то, на что не хочется смотреть.
  
   Смотреть на тёмные пятна неравномерно окрашенной стены. Смотреть тогда, когда тобой владеют усталости испытавшего невыносимые мучения тела и познавшего все унижения духа.
   Смотреть долго, без мысли, без понимания смысла смотрения на замкнувшую со всех сторон пелену.
  
   Сфокусировать внимание на чём-либо невозможно. Мучает отсутствие понимания - где я, и зачем я здесь.
  
   Едва уловимое движение. Концентрирую взгляд на месте внезапного изменения состояния преграды. Тёмное, постепенно утрачивающее красно-коричневый оттенок пятно. Оно воспринимается как обособленная составляющая близкого препятствия. Частью выпуклой сферической стены-забора запирающего меня в глухом, захлопнутом кем-то мешке.
  
   Кажущаяся каменной, оболочка неожиданно и резко вскрылась. Расстилается, вытягивается вдаль, открывая не поддающуюся охвату взглядом чёрную безграничную равнину при отсутствующем горизонте.
  
   Не равнина, а вселенная предо мною.
  
  1.1:10 Лечу со скоростью мысли в тёмный космос с вкраплениями постепенно проявляющихся далеких светлых немигающих точек.
  
   Так открывается человеку окружающее после долгого сна вызванного тяжелой болезнью.
   Сна, не один раз прерываемого бредом падений во тьму и радостью возвратов к свету при приближении к грани пробуждения.
   Сна, после которого человек просыпается и не может долго сфокусировать на чем-либо свое внимание.
   Не может пока понять, где он и зачем он здесь.
  
   Понять пока не может, но знает, что вот-вот и поймёт.
  
  1.1:11 Слева и немного снизу, заслонив постепенно всё чёрное пространство, из темноты тихо выплывает зелёная планета.
  
   Просматривается около трети поверхности шара, остальное закрыто безразмерным плотным серым комковатым облаком.
  
   Долго и безразлично смотрю на землю.
   Внизу царит ночная тьма.
   Внимание непроизвольно фокусируется в одной точке. Это небольшое угольно-чёрное пятно на покрытой мраком земле.
   Притянувшее к себе мой взор место воспринимается первоначально холмом, затем ямой, а в действительности оказывается небольшой, окружённой низкими взгорьями, долиной расположенной на возвышенности.
  
   Вид долины вызывает всё возрастающую тревогу.
  
  1.1:12 Начинается убыстряющееся движение вниз.
  
   Происходит это неожиданно, после резкого рывка, такого, каким движутся морские гады, выпуская из себя струю воды.
  
   Впереди возникают плотные облака быстро превратившиеся в грозовые.
   Прорвавшись сквозь фронт вызывающего дрожь и отвращение тумана, останавливаюсь. Разглядываю открывшуюся панораму.
   Животный страх вызывает вспыхнувшая совсем рядом справа молния, окрашивающая нижнюю часть переполненного водою облака в грязный светло-коричневый цвет.
  
   Вернуться...
   В серость... В небытие...
   Перестать существовать.
   Исчез.
  
   Нет, не исчез. Представил что исчез, как это делает ребенок, закрывший глаза от страха.
   Возвращаюсь. Ребёнок тоже откроет глаза, поняв, что так от страха не спастись.
   Влечёт вниз.
  
   Проснулся интерес - что там и зачем это всё, коль началось.
   Справа, за выхваченным на миг из беспросветной темноты светом очередной молнии полем, темнеет земляной вал похожий на железнодорожную насыпь.
  
   Рывком спускаюсь ниже области грозовых разрядов и вижу сквозь разрывы дождевых струй крышу храма.
   Рядом с центральным строением несколько вспомогательных построек. Высокая каменная стена защищает здания.
  
   Стремительно, подобно хищной птице сложившей крылья лечу-падаю на храм.
  
  1.1:13 Плавно, как будто за спиной раскрылись огромные крылья, падение замедляется.
  
   Зависаю над собором.
  
   Окрестность непроглядной сферой закрывает ночь.
  
   Главное строение повторяет форму креста. К длинному помещению пристроены два коротких крыла. Пристрой в виде полукруга, в нём размещён алтарь, символизирует верхушку креста.
  
   Взор останавливается на крытой листовым железом крыше храма. Рассматриваю приближающиеся маковки башенок.
   Задерживаюсь на бесцельном разглядывании камней, из которых выложены башенки.
   Неосознанно и бездумно останавливаю взор на дефектах наложенных временем на камни.
   Перевожу взгляд на приближающиеся и всё более четко видимые листы кровли.
   Долго осматриваю их. Задерживаю внимание на соединительных швах.
   Приблизившись вплотную, почти уткнувшись, смотрю на один из железных листов.
   В какой раз удивляюсь - зачем мне это?
  
   Внимание концентрируется на коросте ржавчины залитой толстым слоем зелёной краски.
  
   Открывается неожидаемо пространство чердака в переплетении стропил и стоек, с сидящими на стропилах и гадящими во сне на потолочное перекрытие голубями.
  
   Резко тянет вниз к потолочному перекрытию. Рождается желание преодолеть его.
   Еще не полностью пришедшее в себя сознание ищет для этого место на потолке не загаженное птицами. Когда уже почти проник сквозь доски потолка, пришло понимание - птичьи экскременты не смогут запачкать, опасения нелепы.
  
   Есть сущность, что дерьмом не замарать.
  
  1.1:14 Потолок пропускает сквозь себя.
  
   Останавливаюсь рядом с большой люстрой висящей в середине потолка. Затем, как будто под воздействием лёгкого дуновения, приподнимаюсь обратно к потолочному перекрытию. Подвисаю вплотную под ним.
  
   Я спокоен и бесстрашен, в попытке постичь свою суть погружаюсь в эго.
  
   Приходит осознание того, что Я - это единая самодостаточная сущность.
  
   С безразличием и отрешённо начинаю наблюдать за происходящим внизу.
  
  1.1:15 Богослужение.
   Вид строго вертикально сверху. Видны только головы и плечи людей.
  
   Одетые в черные одежды служители монотонно и многократно обходят по одним им известному порядку здание.
   Периодически заходят в полукруглое помещение отделённое от основного перегородкой с двумя дверьми в ней по краям. Долго стоят в оцепенении. Как будто забывшись от усталости в коротком сне.
   Бормочут себе под нос.
   Гасят огарки и зажигают новые свечи.
   Натыкаются на себе подобных при пересечении траекторий кажущегося хаотичным движения.
   Целуют друг друга.
   Подходят к развешанным по стенам иконам, целуют их.
   Целуют руки своему предводителю, появившемуся в центре храма в дорогих одеждах.
  
   Пляски вокруг костра заменены хождением вокруг креста.
  
   У кафедры стоит священнослужитель - читает писание. Долетают лишь отрывки фраз:
  ...и, связав Его, отвели и предали Его...
  ...бив, предал на распятие...
  ...и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову...
  ...0ни плевали на Него и, взяв трость, били Его по голове...
  ...возопив громким голосом, испустил дух.
  
  1.1:16 Голос.
   Устало и иронично:
   - Видно крепко я припёк вас, воронье племя, коль уже века напоминаете вы о том Мне, что я мёртв.
  
  1.1:17 В черном хаосе космоса небольшой, светлый, тусклого желтого цвета, эллипсоид структурированного пространства. В середине его, на вздыбившейся вверх части облака лежит зелёный с синей оторочкой плащ. На плаще сидит человек.
   Смотрит на совершаемый обряд.
  
   Мимо мрачных каменных стен здания, не попадая в казалось бы открытое всем ветрам помещение, на фоне чёрных облаков подсвеченных через окна колеблющимся светом свечей горящих в храме, пролетают косые злые струи дождя. Струи, по три-четыре за раз, быстро пронзают ночное пространство. Освещённое место они преодолевают так стремительно, что приходит на ум - боятся божьего наказания за свою злобность.
  
   Вскрытое взором здание сейчас ещё более напоминает собою крест. Крест, наполненный темнотою, с которой, трепеща, борются островки света у подсвечников.
   В кресте том, хаотично, как насекомые, подчиняясь в своём действе плотскому, а не высшему, передвигаются люди в тёмных одеждах.
  
   Подобно стае саранчи, набегает толпа в одеяниях смоляно-черного цвета. Все сбиваются в кучку рядом с амвоном.
   Двое приносят крест. К кресту прибито вырезанное из фанеры изображение распятого человека.
   Крест дают нести высокому, крепкого сложения иноку в серой рясе. На лице послушника смущенная улыбка тихого дебила.
  
   Выходят из храма.
   Самый активный из священнослужителей, агрессивно подвижный, одетый в иссиня-чёрное одеяние, быстро приближается к человеку несущему крест. Резким рывком поднимает крест выше, упирая основание креста в живот несущего его.
  
   Старательный дебил из последних сил пытается удержать крест на заданной высоте, неся его во главе процессии обходящей быстрым шагом здание храма.
   Замирает сердце послушника несущего крест, когда он, в первом повороте, еле удерживает свою ношу от падения.
  
   Слышатся злобный шепот и испуганные вскрики церковников идущих рядом с крестоносцем. Никто из участников действа находящихся вблизи даже не пытается помочь несущему крест, перехватить, уберечь от падения.
   Послушник делает два маленьких шажка влево, находит точку равновесия, крест выравнивается и после небольшой заминки торопливое движение тёмной колонны продолжается.
  
   Тяжесть креста ли, или недостаток силы у физически крепкого молодого мужчины, скорее не позволяющее нормально управлять своим телом слабоумие несущего приводят к тому, что крест всё время отклоняется от точки равновесия.
   И огромный крест раскачивается на все четыре стороны.
  
   И, кажется сверху, что торопливо бегущая толпа то ли отмахивается крестом от небес, то ли грозит тем крестом кому-то на небесах.
  
  1.1:18 Превращается под капюшоном вещество подобное бушующей молнии свернутой в клубок в маску. Что похожа на большую каплю ртути.
   Начинают проявляться в этой капле черты человеческого лица.
   Плавно, сверху вниз, исчезает, растворяется, делаясь невидимым, сотканный из темного пространства плащ с капюшоном.
   Появляется из-под плаща стройное худощавое тело мужчины. На нём простые одежды.
  
   Человек, с красивым, немного аскетичным лицом, лет тридцати, сидит на ярком плаще, лежащем на светлом, подобном облаку, пространстве. Взор в задумчивости отведен от только что виденного.
  
   Человек опускает голову, обречённо и устало переводя взгляд на свои руки.
   Смотрит, изумляясь и умиляясь, на то, как они постепенно живой плотью проявляются на светлом фоне.
   Красивые руки с нежными узкими ладонями и тонкими чувственными пальцами.
  
   С тихой радостью и ласкающей улыбкой рассматривает свои руки, которые он так давно не видел, что почти и забыл как выглядят.
  
  1.1:19 Невнятный вопль экзальтированной молитвы прорывается снизу.
   Ревут в сто тысяч глоток. Несколько ёрничающих подростков гундосящими голосами усиливают диссонанс далёких криков. И доносится до Него гадким воем, издёвкою - "...воскресни".
  
   Несколько мгновений - и на этих руках и на этих ладонях появляются безобразные раны-стигматы; чернея, усыхают и сжимаются в птичью лапу мёртвые пальцы.
   Слезы заволакивают глаза.
  
   И непонятно, то ли это слезы от воспоминания о пережитых им унижениях и о такой боли, что забыть невозможно; то ли это слезы о тех, кто в очередной раз, способом похожим на насмешку, напомнил, что он мёртв, потрясая всё ещё ужасающим Его орудием убийства.
  
   Кто скажет правду, отчего заплакал.
  
  
  
  Глава 2
  
   Боль оказалась подобна летящему в пустоте мегалиту. Она притянул к себе казавшиеся утерянными навсегда другие осколки памяти. Из разрозненных воспоминаний сложились части прожитых событий составившие неполную мозаику канувшей человеческой жизни. Как при попытке склеивания разбитого сосуда под руку часто попадаются черепки иных изделий, так к почти слившимся пластам краеугольной памяти притянулись куски находящихся рядом воспоминаний.
  
  
  1.2:1 Безлюдная в это время года дорога. Впрочем, и в другие периоды не отличающаяся большим количеством путешествующих. Второстепенный путь, используемый главным образом для прогона скота на рынки дальних городов.
  
   Просёлок проходит по окраине селения, затем спускается по полусерпантину к руслу обсыхающей реки. Вода несколько дней назад пошла на убыль, обнажила речное дно, оставив большие лужи в самых глубоких местах русла. Исходя из опыта прошлых лет, пройдёт не более пары недель и от этих луж не останется даже следа.
  
   Глядя на речное дно можно видеть дорогу ещё метров двадцать. А далее, по оставленным на песке колёсами повозок разрозненным следам, имеется лишь возможность догадаться о стезе недавних путешественников. Каковые во время усыхания реки произвольно выбирали направление движения, обходя быстро уменьшающиеся лужи.
   В самом низком месте обрывистого левого берега - издалека не понять, что это, то ли размыв дождевой водой, то ли искусственно прорытый проход - путь снова становится видимым. Возрождаясь у хорошо различимой береговой линии, песчаная лента, преодолев крутой подъем, пропадает затем в каменистой пустыне.
   На самом краю правого берега, почти такого же крутого как и левый, стоит неогороженное, сложенное из белого камня строение - неприглядный, кажущийся нежилым дом.
   В неправильном треугольнике между берегом, домом и дорогой достаточно ровный, хотя и очень каменистый участок земли.
  
  1.2:2 Три мальчика лет пяти выбрали это место для своих игр.
  
   За ними присматривает стоящая в стороне девочка лет четырнадцати.
  
   Девочка немного не успела закончить продолжительную беседу с только что отозванной в ближний, находящийся за дорогой дом сверстницей.
   Подружку до того звали домой два раза, но беседа этих девиц была столь увлекательной, что призывы были проигнорированы.
   В третьем крике из-за дороги угроза наказания за непослушание прозвучала так явно, что быстро опомнившаяся вызываемая младая товарка метнулась домой со всех ног.
   Оставшаяся в одиночестве начинающая кумушка только всплеснув руками расстроено вздохнула, глядя той в след, явно раздосадованная прерыванием, как обычно на самом интересном месте, обсуждения полностью захватившей вступающие в период созревания умы очередной сплетни.
  
   Два мальчика к облюбованному в предыдущей игре большому плоскому белому валуну подкатили с противоположных сторон по небольшому серому камню, чтобы сесть на них. Разложили на своих частях каменного стола маленькие, собранные по берегу реки камешки. В понимании игроков эти обкатанные водой куски горной породы олицетворяют различные вещи. У одного это товары для обмена, у другого - двинувшийся в дальний путь караван.
   Сидящие мальчики одеты в добротные одежды повторяющие покрой одеяний их отцов. Широкие рукава халатов позволяют прятать в них руки. Игры их тихи и степенны.
  
   Рядом с занятыми своим серьёзным делом игроками стоит третий мальчик. Одежда на нем проста, застирана и залатана. Начинающие бахромиться рукава рубахи едва закрывают острые локти худеньких ручонок.
   Он только что предложил приятелям спуститься к руслу пересохшей реки, чтобы побродить по пока не высохшим лужам.
   Ему скучны игры приятелей. Он жаждет движения и горит желанием познать то, что находится рядом. Ему хочется сломать ветвь зелёной пока ветлы, пошевелить камни, выискивая под ними речных жучков, взмутить покрытыми цыпками ногами тёплую воду.
  
   Но приятели равнодушны к его призывам.
   Первый, сидящий напротив звонкоголосого оратора, полный и уверенный в себе мальчуган, коротко и с презрительным безразличием отвечает на упрашивающий призыв - нет.
   Второй, кивнув отрицательно головой, молчаливо поддерживает первого.
  
   Получивший отказ подходит к тому, кто сказал нет. Упитанный мальчик, хорошо знающий нрав приятеля, прикрывает двумя ладошками особый камешек редкостной формы, в которой только детская фантазия способна углядеть кентавра, являющийся на данный момент в его представлении любимым верблюдом в караване.
   Постояв несколько секунд, не имеющий собственного валуна мальчуган с равнодушным видом отворачивается, отходит к отрицательно мотнувшему головой лавочнику. Стремительным движением перемешивает у того все камешки, уронив при этом некоторые из них на землю. Сидящий воспринимает произошедшее событие с холодным спокойствием - будущий торговец должен быть готов к потере товара из-за нападения разбойников или разбоя государства.
   Задира замечает то, что водитель каравана возобновил игру. Незаметно возвращается к неосмотрительно утратившему осторожность караванщику, молниеносным рывком выхватывает находящийся между неловких пальцев собственника замечательный камешек-игрушку.
  
   На громкий рев подходит девочка - сестра обиженного бутуза. Берет левой рукой обидчика за плечо, правой за кулачёк с зажатым в нём камешком.
   Обидчик даже не пытается бежать. Он, привлекая на помощь всю имеющуюся в нём силу, так, что дрожит худосочная ручка, сжимает тоненькие пальцы в кулачок, стараясь не дать его разжать.
   Всё внимание ребёнка сосредоточено на одном - удержать добычу в руке.
   От чрезмерного усилия вздымается от кисти до локтевого сгиба бугром жилка, поднимая валом тонкую, похожую на старый пергамент, с пятнами неравномерного от грязи загара, кожу. Образовавшиеся вокруг вздыбившейся жилки впадинки так глубоки, что кажется, упади лучик солнца под нужным углом и увидишь сквозь два слоя пепельного цвета кожи серую землю.
   Дрожит от запредельного усилия худенькое тельце мальчика.
  
  
   Одинокая мать во все века не в состоянии обеспечить сыну достойное питание.
  
   Таким же худым будет это тело, когда на него будут надевать позорную хламиду.
  
   Не будет оно испытывать мучений от недостатка пищи телесной в своей короткой для пророков дальнейшей жизни. Искать всегда он будет пищу для души.
  
  
   Напряженный взор пацана с удивлением и неверием в происходящее следит за тем, как почти взрослая толстушка творит физическое насилие над его рукой. Перекладывает свою левую руку с плеча на запястье. Подняв глаза, паренёк испуганно замечает, как она - возмущённая неожидаемым и оказавшимся таким труднопреодолимым, упрямым до злости сопротивлением - краснеет вспыхнувшим от гнева лицом. Как с предельным усилием, пользуясь большим превосходством в весе и силе, поворачивает кулачёк пальцами вверх. С трудом разжимает по одному тоненькие пальчики. Забирает камешек из разомкнутого кулака.
  
   Посмотрев на пустую ладошку, испачканную оставленными камнем белыми меловыми пятнами, забияка сжимает пальцы в уже пустой кулачок и, уперев в него свой взгляд, застывает в неподвижном, глубоком раздумье.
   Согбенное в спине маленькое худенькое тельце становится похоже на соляной столп.
  
   Ведь только что мысленно видел, как мощна моя сомкнутая рука. Не сомневался, что пальцы сжаты так, что не только девочка, но и никакой взрослый не способны их разжать.
  
   Разочарование от понимания своей заставшей врасплох и так откровенно проявившейся слабости сменяется телесным и умственным оцепенением.
  
  1.2:3 Пухлый малец, только что, хотя и ненадолго, но таким обидным способом лишавшийся своей любимой игрушки, продолжает всхлипывать некоторое время, затем постепенно успокаивается.
  
   Понимая, что рёвом уронил авторитет в глазах присутствующих, после непродолжительного раздумья достает из-под полы настоящую ценность - игрушку сделанную мастером. Объясняет, что вернувшийся недавно отец привез её издалека.
  
   Второй сидящий мальчик подскакивает и, нависая над воображённым столом торговца, устремляет пристальный взгляд в чудесную вещицу. Расстроенный завистливым желанием иметь такой же подарок, скороговоркой спешит сообщить, что его отец тоже скоро вернется из путешествия и привезет ему такую же игрушку. А может даже лучше.
  
   Зачинщик ссоры подходит ближе, с восторгом разглядывает настоящую редкость, не пытаясь даже прикоснуться к ней.
   Обиженный мальчик, чтобы восстановить отношения с обидчиком спрашивает его - а кто твой отец.
   Обидчик, вначале удивленный вопросом, а затем вдохновлённый открывшейся перспективой возможности получения подобного подарка от вероятного отца, зачарованный родившейся мечтою отвечает - не знаю.
  
   Стоящая рядом девица, явно раздосадованная тем, что пришлось участвовать в ссоре малышни, кривя губы предложила:
   - Так сходи, узнай у своей матери, она-то должна знать.
  
   По её раскрасневшемуся лицу способный сможет прочитать - истинную подоплеку обстоятельств непреднамеренно затронутых, обыденным для большинства случаев, вопросом ребенка она знает из подслушанных недавно женских разговоров. У неё тот возраст, когда пора ей становиться женщиной. А значит и поступать как женщина - в пылу обиды не думать о значении произносимых слов. Унижая гнусным словом она не имеет возможности вовремя остановиться, так как не понимает истинного смысла таких понятий как честь и благородство.
  
   Возмутитель спокойствия, полностью поглощенный новой задачей, мгновенно воспылавший родившейся идеей, сгорая от желания узнать ответ на возникший вопрос, резко поворачивается и бежит домой без оглядки.
   Так легко и стремительно, почти не касаясь ногами земли, могут бегать только маленькие худенькие мальчики.
  
   Вбегает во двор, недостроенная изгородь которого состоит из среднего размера серых камней сложенных, где в три, а где в четыре ряда. Резко останавливается, застывает в неподвижности на расстоянии двух метров перед тремя стоящими посередине двора и весело беседующими женщинами.
  
   Мать стоит к нему спиной. Рассказывает двум своим подружкам какую-то веселую историю. Доносит ветром обрывок фразы - ...и повел её в хлев. Слова прерываются задорным звонким смехом женщин.
   Мальчик, потупя взгляд и впав в состояние отстранённого размышления, подумал удивлённо:
  - Ну и что. Я был в хлеву того о ком рассказывают. Там нет ничего кроме коз и их помета, вычищать который тяжелый и грязный труд. Что может быть смешного в таком неприятном месте.
  
   Увидев по глазам, что подружки смотрят на кого-то за её спиной, мать, весело смеясь, поворачивается. Красивое лицо молодой женщины, продолжая улыбаться, смягчается отсветом любви. Затем улыбка заменяется едва заметным грустным вниманием. Брови поднимаются в вопросе, читается желание скорее продолжить прерванный разговор.
   Мальчик быстро, воспользовавшись паузой в разговоре взрослых, бросает скороговоркой вопрос:
   - ребята спрашивают, кто мой отец.
  
   Излишне возбужденная от обсуждаемой с подругами интимной темы мать, после небольшой заминки, шутливо, с искрами веселья в глазах ответила:
   - Твой отец - Бог.
   Чем еще более развеселила себя и собеседниц.
  
   Но, быстро и одновременно смех подружек утратил звонкость; стал казаться мне неловким; начал затихать. В звучащем по инерции смехе появились нотки жалости и сочувствия к мальчику и его матери.
   Постепенно смеха звук утратил радость жизни, обретая щемящую горечь печали.
   И только слышно стало в нем двух женщин причитающую жалость - жалость к мальчику и его матери; к себе и к своей судьбе; к народу своему; а затем и ко всему миру.
  
   Мальчик, задорно подпрыгивая, побежал к друзьям.
   Подбежав, скороговоркой выдохнул, как вздохнул, без остановки, лишенным эмоций голосом сообщил-проинформировал:
  - Мой папа бог.
   Быстро отдышался. Заканчивая акт завершающий короткий вояж, втянул в себя с шумом воздух, наполнил им полностью легкие, и затих. Застыл в легком размышлении, врасплох застигнутый утратой казалось такой близкой к воплощению мечты. Ожидая возникновения новых мыслей и стремлений.
  
   Всё ещё сидящие на камнях двое мальчишек притихли, пригнули спины подавленные выказанным превосходством.
   Девочка, после минутной паузы, спохватилась, всплеснула руками, настойчиво торопя, заставила их быстро, теряя камешки, собраться и поспешно увела в дом.
  
  1.2:4 Кто бы мог тогда подумать, что шутливые слова, прикрывающие доставшуюся матери тяжелую судьбу, о которой мальчишке по её мнению не надо было знать, окажут влияние на все человечество.
  
   Став подростком он без сомнения оспорит учение своего отца - бога.
  
   Противопоставлять себя отцу естественно в подростковом возрасте. Не оценив критически деяния своего отца, для того чтобы решить продолжать его дело или отказаться от наследства, мальчик не превратится в самостоятельного мужчину.
  
   А, что еще оценивать - когда только учение есть божья собственность, а значит и наследство. Имущество сие принять готов быть должен первый сын.
  
  
  
  Глава 3
  
  1.3:1 Утоптанный десятками ног каменистый двор окружен невзрачными строениями из серого камня.
  
   Спешу в здание, где преподают нам знания.
   Иду без боязни. Но образ коридора, в который сейчас зайду через двустворчатую дверь без порога, гнетёт моё сознание. Глухой, без единого окна и поэтому всегда тёмный он будоражит моё воображение, заставляет гулко биться сердце, когда я оказываюсь в нём один. При закрытой входной, найти двери ведущие из коридора во внутренние помещения можно только на ощупь.
   Часто представал предо мною в последующих воспоминаниях коридор этот, с витающими по нему флюидами неосознанного страха.
  
  1.3:2 Прошёл середину двора, когда услышал окрик сзади. Набившийся в приятели год назад ученик из младших классов нагнал, остановился рядом, притворно сипло отдышался, подбирая всегда приходящие к нему с большим трудом слова для разговора.
   Смотрит уважительно и с любовью. Недавно дошёл до меня слух о том, как доказывал он пару раз с помощью кулаков в споре со своими одноклассниками непреложную для него, впрочем, практически весьма полезную для прирождённого хитреца истину, что я самый умный из всех учеников школы.
   Ещё бы, ведь столько раз пришлось мне прилагать своё терпение и проявлять выдержку, чтобы не ударить, при подготовке своего младшего приятеля к очередным испытаниям. Не в знаниях его сила, его сила рождена для битвы, а потому тяжело ему учиться.
  
   Просит оставить ещё на пару недель взятую у меня книгу. Просит, даже не принимая во внимание такую маловероятную, исходя из опыта общения между нами, возможность того, что я могу отказать.
   Просит и вздыхает. Сетует, что прочёл книгу почти два раза, но так и не сумел понять ничего.
   Просит, глядя снизу вверх с весёлой искринкой в глазах, не сомневается, что я пойму намёк как надо, и помогу.
   Обещаю рассказать о содержании книги вечером. Говорю сначала с лёгким, а в конце с неожиданно превратившимся в едва сдерживаемое раздражением, понимая, что растолковывать придётся по два-три раза каждую мысль. Да и одним вечером не обойтись.
   Уже отвернувшись, упрекнув себя за проявление человеческой слабости, успокаиваюсь, иронично кидаю - а книгу можешь оставить на любой срок.
   Книга прочитана мною год назад и за раз запомнена наизусть.
   Материальная ценность книги на это время не имеет для меня большого значения.
  
  1.3:3 Через широкий и низкий дверной проем вхожу в темный коридор школы.
   Захожу в класс. Сажусь на своё привычное место - первое слева, рядом с окном.
  
   В классе примерно дюжина учащихся. Почти все сидят по одному. Только рядом с дверями плечом друг к другу расположились два неразлучных приятеля.
   Все одеты в тёмные одежды, только на мне одежды из серой ткани. Воспитанники младше меня на год, а некоторые и на два.
   Входит учитель. Начинает урок традиционными словами восхваления Иегове.
   После пространных словесных излияний начинается рутинный опрос.
  
   Учитель спрашивает одного, самого необузданного из тех двух - вызывающих во мне неосознанное чувство опасности и болезненное раздражение - сидящих вместе приятелей. По тону, каким был задан вопрос и его простоте, обреченному вздоху по его окончании, можно понять, что уровень знаний ученика вопрошающему известен, и он далеко не высокого мнения об испытуемом.
   Отвечающий перечисляет, кто кого родил, дойдя до Соломона сбивается, замолкает. Сидящий рядом друг громким шепотом пытается помочь, но напрасно. Оратор издает пару нечленораздельных звуков и замолкает, уйдя в состояние прострации.
   Учитель, понимая напрасность слов своих, но подчиняясь изжогою поднимающемуся из глубины живота бессильному гневу, делает едкое замечание:
   - гордишься тем, что из колена избранного для священнического служения, а знать ничего из того служения не хочешь. Да, видимо, и не можешь.
  
   Находясь еще в расстройстве от показанной учеником элементарной безграмотности, наклонив в задумчивости голову, скорее всего машинально обращается ко мне, просит продолжить ответ на заданный вопрос.
   Начав отвечать, скороговоркой повторяю уже сказанное, не только чтобы повторить лишний раз твёрдо заученное, а чтобы донести до слушающих меня учеников знание во всей полноте.
   Дойдя до Соломона, вспомнил о той книге, о которой только что напомнили во дворе, рассказываю подробности известные лишь людям, глубоко изучившим предмет. В иных местах не говорю прямо, но намекаю на начинающие забываться факты.
   Учитель в восторге от услышанного. Он испытал интеллектуальное удовольствие от того, что ему напомнили давно им с удовольствием читанное и понятое самостоятельно, то, что знают единицы. И под воздействием воспоминаний о личных радостях познания науки, вступает в полемику со мной.
   К концу урока я понимаю, что полностью погрузившись в беседу со мной, учитель забыл об окружающих его учениках и необходимости выдать им задание.
   Об окончании урока возмущённо сообщает друг вызванного отвечать первым, того, что всё ещё стоит столбом.
   С сожалением прерывая беседу и желая закончить её достойно, справедливо оценив ученика, учитель говорит мне:
   - За всё время существования школы ты второй из всех, кто, проявляя редкостное рвение в изучении веры, достиг таких глубоких познаний.
  
  1.3:4 Уходит учитель.
   Ученики не торопясь выходят в коридор.
   Устав от полемики иду последним.
   В углу коридора замечаю приятелей, напряжённо спорящих друг с другом.
   Агрессивный - тот, кто не смог ответить на простейший вопрос, пытается оскорбить. Шипит слова начальной фразы о непринадлежности меня к избранным. Но, увидев мой взгляд, замолкает, поперхнувшись в этот раз обидным словом.
   Понимает, что будет плохо и ему и его товарищу, если начнётся потасовка.
  Я унизил его своим превосходством в учебе. Но ему, и даже им двоим, сейчас - когда я твёрд духовно - не удастся обидеть меня безнаказанно.
  
  1.3:5 Иду по двору школы.
  
   Торопливым шагом подходит мой младший приятель и с ласковой радостью на лице сообщает:
   - К тебе пришла твоя мать. Она ждёт за зданием, что у въездных ворот.
  
   Женщины не должны находиться на территории нашего заведения.
   Он думает, что доставил мне радость своим сообщением.
   Это не так. Я, стесняюсь своей матери.
   О ней ходят нехорошие слухи, и эти слухи уже дошли до меня.
   Но, мать есть мать. Даже не думаю о том, чтобы не выйти к ней.
   Иду, опустив голову, преодолевая отчуждение и стыд.
  
   Зайдя за здание, вижу невысокую женщину с некрасивым квадратным лицом и бочкообразным телом.
   Голова покрыта тёмно-рыжими неровно стрижеными волосами. Тело располнело так, что талия кажется более широкой, чем бедра.
   Это моя мать.
   Во взгляде её вижу любовь, нежность и радость от встречи, гордость за то, что у неё такой сын.
   Мать моя стоит в отдалении, так, что её трудно увидеть со стороны.
   Со щемящим чувством понимаю - она не хочет смущать меня тем, что нас могут увидеть вместе.
  
   И светлое чувство любви к матери вытесняет из души моей все гадости. Она - моя мать, и мне безразлично всё, что говорят и думают о ней.
  
   Никогда больше после этой встречи не осужу я мать свою. Даже, когда после смерти моей она отменит один из основных постулатов моей проповеди - нельзя кормиться верой.
  
   Мать говорит:
   - Завтра у тебя экзамен. Но ты не беспокойся, я ходила к тому, кто будет его возглавлять.
   Называет имя очень высокого чиновника. Сообщает, что он обещал помочь.
  
   Когда мы расстаёмся, душа моя светла и спокойна. Она переполнена любовью. Любовью к матери моей.
  
  1.3:6 Захожу в класс.
  
   Столы расставлены не как обычно. Они выставлены в линию напротив двери, отгораживая экзаменаторов от входящих.
   В середине, вполоборота ко мне, сидит тот, чьё имя было произнесено матерью. По левую руку от него занял место начальник школы. По правую руку разместились за одним столом три наших преподавателя.
  
   Начальник школы задаёт мне вопрос. Вопрос такой сложности, что становится понятно - его цель не дать мне сдать экзамен. На такой вопрос способен ответить - да и то только с использованием словесных манипуляций - единственно лишь умудренный огромным опытом ритор.
  
   Спокойным, монотонным голосом отвечаю на вопрос подробно, со ссылками на источники, в которых хоть в малейшей мере рассматривается толкование поставленной проблемы.
   Уже в конце ответа, ссылаясь на очередной древний источник, с нарастающим в душе трепетом замечаю, как меняется в испуге лицо начальника школы. Он подскакивает, как будто от удара ногой в седалище, и с благоговейным страхом в голосе обвиняет меня в преступлении перед богом. С пеной у рта провозглашает, что названный мною труд два века назад авторитетами веры отвергнут и проклят.
   Но тут уж загораются глаза у преподавателей. Им несказанно приятно показать высокому вельможе, что их начальник слаб в науках, что есть здесь более достойные занимать его место.
   Преподаватель, недавно высказавший хвалу в мой адрес, брызгая слюной изо рта, подобно подростку торопясь, проглатывая окончания слов, заявляет, что отвергнут названный труд, был давно, а новый первосвященник назвал его необходимым для изучения всем служителям веры.
   Двое других, перебивая друг друга, доказывают, что труд, названный мною, только один способен разъяснить почти все проблемы богословия.
   Меня отсылают, продолжая неистово спорить.
  
  1.3:7 С непостижимой могильной тоскою внутри жду оглашения результатов экзамена.
  
   Сначала вызывают по одному всех моих одноклассников. Последними в недолгой череде, с раскрасневшимися лицами, в полу шоковом состоянии выходят по одному два неразлучных приятеля. Впрочем, сложный эмоциональный процесс, порождённый моральным унижением, длился удивительно непродолжительное время. Собратья толкнулись плечами, улыбнулись друг другу и пошли на выход. Для совести нужна душа, а не пергамент чистый.
   Стоящие у двери и подслушавшие всё младшие ученики с ехидным злорадством, смотря им в спины, хихикая, шепчут друг другу. Повторяют хулящие слова высказанные экзаменаторами в адрес новоиспечённых служителей культа.
  
   Открывают двери. Приглашают войти.
  
   В просящем полупоклоне, униженно смотрю на председательствующего вельможу. Он один одет в светлые одежды, и это чрезвычайно контрастирует с тёмными одеждами школьных преподавателей.
   Вельможа смотрит мне в глаза, и вижу я в его взгляде вначале грустное сопереживание. Потом наблюдаю, как он, опуская голову, отводит взгляд свой от меня. Как сопереживание в его глазах меняется сначала на слабое сочувствие, а затем замещается безразличной отстранённостью. И в конце все чувства замещаются лёгким презрением.
   Не увижу больше я, каким чувством закончится его последнее суждение обо мне, ибо больше не увижу глаз его никогда.
  
   Замечу на последнем человеческом суде своём, пустой и отрешенный, испуганно смотрящий вглубь себя, взгляд одного из высокопоставленных чиновников.
   Но, он ли это был уж мне не вспомнить.
  
   Начальник школы предлагал возможный путь обхода древнего правила. Только, с фарисейской улыбкой на лицемерном лице, председательствующий в испытательной комиссии заявил:
   - Должно быть всем присутствующим известны мои личные обстоятельства. И принимая во внимание имеющий место быть конфуз, решить данную проблему могут только учёные мужи, досконально знающие все тонкости веры.
  
   Находящиеся ещё в запале полемики три преподавателя с возмущением отвергли даже возможность обсуждать мой вопрос. Заявили о невозможности мне работать даже служкою в хранилище священных книг. Мотивируя тем, что то не мой удел, а основной завет незыблем.
  
  1.3:8 Начальник школы останется в своей должности до глубокой старости, а преподавателей он, познав их опасные для него слабости, заменит в течение нескольких лет по одному.
  
   Через десяток лет один из тех придёт ко мне в поисках более выгодного источника существования. Но проповедь моя ему не подойдёт.
  
   Вердикт вынесен. Никто ради меня не станет менять ветхие законы. Я из колена наделённых.
   Мечтал, что смогу устроиться хотя бы мелким служкой следящим за сохранностью хранящих мудрость свитков. Мне был нужен, нет - был жизненно необходим, доступ к источникам древней мудрости.
   Знал - работа эта способна обеспечить лишь полуголодное существование, без какой-либо надежды на улучшение к старости. Нет претендентов на эту работу, и хранятся сейчас древние свитки кое-как. Но даже к этой работе я не буду допущен.
  
   Оглашённый приговор для меня подобен смерти.
   Если ты не служитель веры, то нет тебе доступа к источникам знаний, то должен ты заниматься другим трудом.
  
   Родственник матери, ослабший здоровьем после долгой болезни, предлагал мне по окончании школы место в своей лавке. Но, каждодневный, с раннего утра до позднего вечера труд торговца со временем исподволь заполнит естество пустыми заботами о сущном, убьет жажду познания истин мира. И потихоньку желание мыслить заменит желанием стяжать.
  
  1.3:9 Опустошённым иду по коридору.
   На выходе, пошатнувшись, едва не врезаюсь в косяк двери.
  
   Никогда я больше не испытывал такой внутренней пустоты. Казалось, что я только телесная оболочка, не наделённая даже семенем духовным.
  
   Как будто, душа оставила в меня в сей миг. Она мечется в растерянности, не зная как ей помочь телу. Ищет и не понимает - куда ей деться самой.
  
  1.3:10 Остановился на середине пыльного поприща.
  
   Что делать, куда идти, как жить?
  
   Кричать хочу и не могу кричать. Меня убили, убив мои надежды и мечтанья.
  
   Мимо проходят друзья-приятели. Низкорослый и коренастый, кривоногий, укорачивая шаг идёт боком, сокращает дистанцию до меня, что-то хочет сказать. Тот, что рассудительней и осторожней, заглянув мне в глаза, хватает своего товарища за рукав и оттаскивает на несколько шагов.
   Уже упустил их из виду, посчитал что ушли, когда задира решительно вырывает руку из объятий уговаривающего и разворачивается. Выпячивает в мою сторону грудь и распрямляет плечи.
   Желает, высказав давно задуманное, наконец-то отомстить за унижения в учёбе принятые от меня за всё время обучения.
   Отомстить за показанное мною умственное превосходство над ними, над теми, кто имеет право мыслить по рождению.
  
   Смеясь в лицо, плюёт словами, шипит змеёю подколодной, что:
   - мать твоя старалась понапрасну.
  
   Уже отвернулся, уже сделал два шага от меня, но упрямо, придумав вмиг новое оскорбление, повернулся, сделал обратный шаг ко мне, и с тем выражением лице, что свойственно говорящему о женщине прыщавому подростку одолеваемому похотью, сказал:
   - Если не помог тот, то пусть придёт твоя мать к нему и возьмёт с него деньги, как брала с других мужчин.
  
   И свернулась от этих слов совесть моя в камень. И понял я, или утянет меня камень тот на дно жизни, или должен я взять его в руку, чтобы бить им.
  
  1.3:11 Уходят удовлетворенно улыбаясь.
   Не понимают...
  
   Они никогда не поймут того, что мелочная месть гонениями вернется последующим поколениям.
  
   Погибнут миллионы их народа. Количество насильно умерщвлённых потомков ехидно улыбающихся, в десятки раз превысит численность страны на время этого пустого безрассудства.
  
   Да, большинство и стерпит оскорбление, но иногда месть за него превышает все пределы и сметает все преграды. Бывает ужасающей, бьющей не по наглецам, а по всем окружающим и даже не причастным.
   Бьёт по тем, кто позволяет жить среди себя мерзавцам.
  
  - И заполнилась вселенская пустота в душе вселенской ненавистью.
  - И желание убить всех кто обидел, замещено было по размышлению желанием сделать невозможным их размножение на теле веры.
  - И понял я в отрочестве своем, что возможность мыслить для меня выше бога моего - отца моего.
  - И отрекся я от народа моего и матери моей.
  
   Но, отрёкся я от матери своей, ради матери своей. Приняв решение, не смог бы я прокормить свою мать, а отвергнутая народом она бы погибла от голода.
  
  - И стал бичом я народу этому, не желая того.
  - Не желал я зла народу своему, а только тем, кто оскорбил меня.
  
  1.3:12 Спесь и тщеславие служителей культа, презрение к другим людям старающимся постичь веру родили во мне огромную обиду.
   Обида родила желание бороться.
   Жажда мести за нанесённые обиды навела на необходимость поиска тех истин, которые позволили бы разрушить, нет, не веру, а касту паразитирующих на вере.
   Замкнувшиеся в себе догматики отказывающиеся даже выслушать других создали такую ситуацию, что любой мыслящий человек, для того чтобы сохранить свою - данную богом - личность, должен стать их непримиримым врагом.
   А я как видимо из таких людей.
  
   Родившаяся обида и желание сохранить себя как жаждущую истины личность подвигли к решению действовать, не задумываясь о последствиях.
   Во мне сейчас есть только ненависть к тем бесноватым крикунам, что исподволь захватили храмы.
  
   Убежден, истинную веру утратили в тот миг - как только начали толковать веру в пользу одних за счет обмана и оскорбления других.
  
   Старые догмы изжили себя.
   Вера потеряла силу, превратившись в источник существования гнусной кучки злобствующих людишек. Низменное их поведение привело к утрате авторитета в корыстных целях толкуемого учения.
  
   Нужна новая кровь старой вере. Возможно - это будет моя кровь.
  
   Учение должно проповедовать равенство, доброту и любовь. Служить ему могут только достойные люди, сами живущие по вере.
   Служение не передается по наследству.
   Учение неподвластно толкованию. За счет него не могут жить никакие толкователи и служители.
  
   Лишь пророки, кормящиеся собственным трудом.
   Пророчество ведь тоже труд, и труд тяжёлый, иногда кровавый.
   Последнее, что сказано сейчас - то оправдание себе.
   Смеюсь и плачу, понимая это.
  
   Бог добр, злым его делают те, кто живёт за счет необходимости людям верить.
  
  
  
  Глава 4
  
  1.4:1 Потерявшим мечты и стремления возвращался я в бедный дом детства своего.
  
   Уже прошел центр очередного селения, когда вспомнил, что в нём расположено знаменитое хранилище древних трудов.
  
   В долгом пути, смирившись - как по упадку духа начало представляться - с неизбежным, решил предложить хранителям лежащие в полупустом заплечном мешке уже ненужные мне книги. Чтобы обеспечить себе и матери пропитание хотя бы на небольшой срок, необходимый для поиска работы.
   Спросив прохожего селянина, пошел к указанному, стоящему отдельно от всех на вершине холма, присыпанному песком времён зданию. Возвращаться пришлось недалеко, но подъем оказался уж очень крутым. Намного круче того, по которому можно было подняться, заблаговременно повернув перед центром села.
  
   Сторож заведения позвал по моей просьбе хранителя.
   Вышел невысокий, молодой, немногим старше меня человек. Выдающихся размеров нос, курчавящиеся волосы на голове и теле, склад фигуры, да и само выражение лица подтверждали явно и однозначно его принадлежность к богоизбранному народу.
   Благообразная наружность указывала не только на начитанность и рассудительность хранителя чужих размышлений, но и на существующие в нём задатки философа, который уже почти познал мир и близок к пониманию смысла жизни.
   Он долго и с нескрываемым интересом просматривал мои книги, листал страницы. Слюнявя палец в подготовленном организмом для близкого обеда рту. С восторгом зачитал пару найденных изречений. Задал мне множество умных вопросов.
   От беседы меня на пару секунд отвлёк уход сторожа, слушавшего от нечего делать нашу беседу.
   Ещё не понимая сути, отметил, как глядя на нас, не скрывая глубокую иронию на загрубевшем от старости лице, граничащую с презрением, сторож насмешливо улыбнулся. Затем, припадая на хромую ногу, проворно развернулся и ушел.
  
   Разговорились. Беседа затянулась надолго. Горя от понимания их грандиозной значимости для сегодняшнего мира обсудили несколько глобальных философских вопросов.
  
   Беседуя с человеком своего уровня образования, отдыхал душою.
   Правда - к моему очередному, но уже превратившемуся в обыкновенность разочарованию - разговор закончился тем, что хранитель письменной мудрости с лёгким сожалением заявил о невозможности покупки моих раритетов в связи с давно уж наступившей, почти вековой, скудостью казны библиотеки.
  
  1.4:2 Уже попрощались, когда к моему словоохотливому собеседнику подошел с вопросом сельчанин.
   По его облику легко было догадаться, что это хлебопашец. Кожа на его руках заскорузла и растрескалась, тело высохло и почернело под воздействием безжалостно палящего во время полевых работ солнца.
  
   Возделыватель земли с требовательностью ограниченного человека - по тому как начиналась беседа я походя заметил, что все слова и мысли были продуманы и передуманы им не один раз - заявил моему недавнему собеседнику, что тот как учёный муж должен ему помочь в следующем вопросе:
  - В этом году из-за засухи погибло две трети от ожидаемого урожая. Скот не дал приплода. Каждый год нужно отдавать во имя бога десятую часть священнослужителям. Сейчас даже малая часть, отданная в пожертвование, может привести к невозможности засеять поля в следующем году. Так не может ли он, не отдав священникам положенное им сегодня, отдать им причитающееся, пусть даже и в большем размере, на следующий год?
  
   Хранитель пыльных фолиантов спокойно, монотонно, воздев глаза в небо - что по установленному ханжами шаблону должно указывать на твёрдое знание поднятого вопроса - обильно цитируя давно и часто им читанное, ответил:
  - Такое невозможно. Древними законами установлено однозначно - десятая часть отдаётся ежегодно.
   И уже поворачиваясь чтобы уйти, с лукавой улыбкой на лице, скорее больше для себя, проронил:
  - Да и на что тогда будут жить священнослужители в неурожайный год.
  
   По позе вопрошавшего было понятно - он полностью погружен в свои мысли-заботы. У меня возникли даже сомнения, а выслушал ли он до конца ответ.
   Но вдруг, как будто очнувшись от лёгкого ступора, он схватил уходящего оратора за не защищённую одеждами часть руки своими грубыми ладонями.
   Настойчиво, переходя на крик - подобную реакцию я часто видел у представителей народа моего при споре - упрямо возразил:
  - Но я отдам на следующий год больше!
   И закончил уже тихо:
  - Люди говорят, появился проповедник наставляющий, что не обязательно отдавать десятину, если нет возможности. И даже больше, что можно отдать её ближнему своему.
   И уже совсем тихим голосом, обращенным внутрь себя, закончил:
  - А кто ближе тебе в годину тяжких испытаний, если не дети твои.
  
   Вспыхнуло от возмущения лицо служителя. Резко, с явной брезгливостью на физиономии, изворачиваясь всем телом, он выхватил удерживаемую часть туловища из грубых дланей труженика и злобно выкрикнул просителю:
   - Такова воля бога! А за неисполнение установленных законов отвечать будешь пред ним.
   Отступил на шаг, застыл на миг, вспомнив о весьма для него неприятной проблеме затронутой в вопросе. Слегка подумав, закончил:
   - Проповедников было и будет множество, только ни один из них не отменит завещанные нам отцами нашими древние законы.
  Развернулся и стремительно нырнул за дверь библиотеки.
  
   Землепашец ещё долго стоял подобный соляному столбу. Только губы беззвучно шевелились, когда он повторял так долго готовившиеся и так хорошо продуманные аргументы в свою защиту.
   Затем медленно, как человек услышавший смертельный приговор, повернулся. Согнув спину, пошёл по пыльной дороге, ведущей с холма вниз к полям. В ту часть поселения, где находился его дом, и где ждала его полуголодная семья.
   Не нужно быть провидцем, чтобы по низко опущенной голове, по безвольно расслабленным плечам, по шаркающей походке, понять - он смирился с неизбежным. Священнослужители скоро получат своё.
  
  1.4:3 Простоял в небольшом отдалении, машинально наблюдая за спором.
  
   Вначале посчитал неудобным уйти от ещё не отошедшего на достаточное расстояние собеседника.
   Затем, начал понимать, что суть спора касается и меня.
   Во время разглядывания внешней оболочки происходящего, постепенно - как будто открывались сакральные глаза души - пришло понимание его внутреннего содержания.
  
   И закричал Я себе:
   - Какая же ещё цель жизни тебе нужна! Вот она мечта пророка - очищение веры от паразитирующих на ней; от превративших веру людскую в источник своего существования; от тех, кто не известно верит ли сам. А если верит - то во что и в кого.
  
  1.4:4 Пришло прозрение:
  - А зачем богу зерно и мясо?
  - Кто видел бога приходящего за пожертвованиями?
  - Значит, кто-то забирает всё, что несут богу. И эти кто-то - те, кто присвоил себе право говорить от имени бога.
   - Те, кто не позволил мне трудиться во имя Бога.
   - А значит, я имею полное право, и должен, от имени бога-отца бороться с обманщиками.
   - И главный способ этой борьбы - отлучение священнослужителей от жертвоприношений.
   Зачем посредник между человеком и богом?
  
   Оправданно существование служителей хранящих слово божие, и проповедников несущих слово божие. Но они не могут жить за счёт подаяний Богу.
  
   Жертва ближним своим - чем не жертва Богу.
   Нужно найти проповедника, о котором говорил землепашец. Его учение может стать и моим.
  
   И уже не плёлся, но бежал я домой.
  
   И хотелось подпрыгивать мне в беге том от радости обретения новой мечты и новых стремлений.
  
  
  
  Глава 5
  
  1.5:1 Узкая улица, испещрённая намётами упокоенной солнцем и недвижимым воздухом пыли, с островками зарослей иссохших кустов перекати-поля на обочинах, флегматично огибая изъяны земной поверхности, тянулась от расположенного в центре города рынка к самой окраине, туда, где находились известные во всех ближних и даже в некоторых отдалённых местностях загоны для пригоняемого в это время года на продажу скота.
  
   Вдоль правой стороны дороги располагались лавки торговцев, а по левой стороне подворья, где предоставляли приют и пищу за совсем небольшие деньги.
   Все без исключения строения на улице были плотным слоем вымазаны побелкой. Никто из собственников при внешнем оформлении невзрачных зданий не удосужился выказать свой индивидуальный вкус. Палящие лучи полуденного солнца отражались от стен и слепили глаза так, что контуры строений теряли свою четкость, казались размытыми.
   Потоки разогретого воздуха, поднимающиеся от горячих камней дороги, ещё более искажали окружающее пространство, превращали его в подобие миража.
  
  1.5:2 Глаза быстро устали и не хотелось ни на что смотреть.
   Мозг сопротивлялся, отказывался воспринимать изменённую действительность.
  
   Хотелось быстрее найти укрытие от палящего солнца в тени, замереть до вечера в ожидании прохлады.
   На изгибе улицы, предпоследним в левом ряду, находилось то строение, куда я шел на назначенную мне встречу. О ней, по моей многократной и настойчивой просьбе, договорилась через своих родственников мать.
  
   Над входом в помещение был натянут матерчатый полог, дающий густую тень. Небольшое движение воздуха создавало под пологом прохладу.
   Всегда поражался тому, как умело установленный шатер мог, за счёт правильной организации воздушного потока в нем, создать прохладное место отдохновения среди раскалённой пустыни.
   Вот и сейчас, зайдя под полог, постоял недолго в удивлении от столь резкого улучшения состояния внешней среды, ловя перегретым телом освежающие воздушные потоки.
   Внимательно присмотрелся к трём отдыхающим, полулежащим у прохода в главную часть гостиного двора. По их позам, по реакции на мой приход, наконец - по бессмысленному выражению их глаз, понял - среди них нет того, кто мне нужен.
  
  1.5:3 Зашел в помещение, и сразу его увидел.
   Он сидел на тюфяке слева от входа. Перед ним на коврике стояла глиняная кружка с водой и лежала четверть большой хлебной лепёшки с неровными краями.
  
   Представляться не понадобилось. Он кивком головы предложил сесть перед собой. Сразу же извинился за невозможность длительной беседы, предупредив, что его ждут два товарища пригнавшие скот на продажу и в данный момент получающие расчет за товар. С ними он пришел из пустыни, где провёл длительный срок. С ними он и покинет этот городок, чтобы вернуться в пустыню.
  
   Начал беседу с рассказа о том, что в скитаниях по странам он встретился с представителями народа хранящего древние знания. Всего лишь частью этих знаний, в виду недостаточности времени для длительной беседы, он готов сейчас поделиться со мной.
  
  1.5:4 Заговорил.
   Обозначил основы.
   Я с удивлением начал понимать как они близки тем, которые я начал постигать самостоятельно в долгих одиноких размышлениях, ещё не оформив их в проповедь, но уже несколько раз обдумав.
   А когда он заговорил о священнослужителях и их назначении, в моей душе вспыхнул пожар.
   Он начал говорить о любви к ближнему и милосердии, прервался на миг, для того чтобы сделать глоток воды. И тогда заговорил я.
  
  1.5:5 Я говорил, и мысли блуждавшие в моей голове оформлялись в идеи.
   Я говорил, и сам утверждался в своей правоте.
   Я говорил о тех, кто прибрал веру к своим рукам.
   Теснились мысли в голове, но облекались в исторгнутое слово ровным воинственным строем.
  
   И я, не пользуясь чужими знаниями и идеями, сформулировал необходимость борьбы с лицемерами. И утверждал, что для борьбы с ними возможны любые способы.
   Никогда до этого я не говорил так яростно, с таким энтузиазмом. Раньше я легко и часто загорался какой-либо мыслью, но только в этот раз постиг истинное предназначение высокого слова - горение.
  
   Он испуганно бросил на меня взгляд из подлобья.
  
   Встал тихо и ушел молча.
  
  
  
  Глава 6
  
  1.6:1 Руки опущены, спина согнута.
  
   Стол и две скамьи вдоль стен вот и всё убранство жилища.
   Сижу у пустого стола.
   В небольшое оконце видна дорога, что проходя по короткой улочке, состоящей из трёх бедных домов притулившихся к окраине села, преодолевает прорытую давно высохшей рекой жёлтую ложбину, а далее пропадает в каменистой пустыне.
  
   Нужно уходить.
  
   Необходимо уйти, чтобы иметь возможность жить.
  
   Сижу так долго, что уже дышать невмоготу.
   Выхожу во двор и пустым взглядом смотрю туда, где теряется в песках дорога.
   Надо идти, но идти не с чем.
   Нести нечего.
  
  1.6:2 Во двор тихо входит мать.
   Входит так, будто боится прервать мои размышления.
   Внутренне сдержанно, спокойным голосом, в котором глубоко упрятаны нотки нежности говорит:
  - Тот, с которым ты хотел поговорить ранее и с кем твой первый разговор не получился, ждёт тебя на берегу реки. Там он совершает сейчас свой привычный обряд.
  
   Она просила за меня по праву у матери его. А матери своей он отказать не мог.
  
   Хочется бежать, но бежать не могу. Как и не могу идти спокойно.
   Не иду и не бегу - лечу вдохновенно. Не чувствую ног легко ступающих по острым камням. Ног, не выбирающих дороги.
  
   Восторг от ожидания предстоящего, наполнил легкие чистейшим воздухом. Переполненные легкие вздыбили гордо грудь. Распрямилась спина, поднялись - подобно тому как птица приготовившаяся к расставанию с землёй вздевает крылья - плечи.
  
  
  1.6:3 Подошел к с детства знакомому перекату реки.
   Остановился на усыпанном белым мелким камнем пологом берегу, в двух десятках шагов от воды.
  
   На середине переката стоит группа людей. Пять женщин и один мужчина.
   По мокрым одеждам видно - только что ими был совершен обряд омовения.
   Три стоящие лицами ко мне женщины обращают на стоящего неподвижно продолжительное время человека внимание. Поднимают головы и настороженно смотрят в мою сторону.
   Он, поворачивается, замечает пришедшего. На его лице по инерции продолжает играть улыбка, счастьем светлы глаза.
  
   Смотрит на меня снизу вверх, не становясь от этого ни на йоту ниже меня.
   Понимает меня, но не принимает. Во мне нет загадки для него, а я и не собираюсь от него укрываться.
   И я понимаю его. Мы состоим из разных материй. Он - как пушистое белое облако, я - тяжеловесный монолитный камень.
   Улыбка умиления на лице его сменяется подёрнутой лёгкой грустью усмешкой осознания предопределённости.
  
   Выходит из реки.
   Останавливается в двух метрах от берега.
   Опускает голову.
   И, по расслабленному состоянию его тела понимаю - он не в силах сопротивляться осознаваемой в этот миг им, а вот сейчас понятых и мною, неизбежности и предрешённости происходящего.
  
  1.6:4 Яркое праздничное солнце льёт божественный свет на окружающее пространство. И в этом свете я могу хорошо рассмотреть его.
   Видел прославленного людскою потаённою молвою проповедника один только раз, в полусумраке помещения, натруженными от продолжительного смотрения на залитые пекущим солнцем окрестности глазами.
  
   Предо мной стоит красивый, высокий - выше меня почти на голову - мужчина. Примерно тридцати лет от роду. Сухощавое лицо вытянуто, скулы узкие, прямой тонкий нос с небольшой горбинкой, аккуратный рот.
   В мускулистом поджаром теле, высушенном ветрами пустынь, чувствуется врожденная пугающая сила. Но сила эта лишена агрессии.
   Приходит понимание, что он может применить её только для самозащиты.
  
   Слышал рассказ о том, как убил он в одиноком странствии двух напавших на него разбойников.
  
   Взгляд задерживается надолго на удивительно красивых, худощавых, стройных, длинных ног. Мускулистые бёдра наполовину прикрыты невзрачной одеждой. Ноги его похожи на ноги атлетов изображаемых на греческой посуде. Красота их пропорциональна и изящна.
   С завистью смотрю на прямые плечи и узкие бёдра.
  
   Испытал укол ревности, сопоставляя его красоту со своею.
  
   Нет, никто не осмелится назвать меня некрасивым, но строения наших тел отличаются почти до противоположного.
   Моё тело, пока, изнеженное тело горожанина. Его тело - крепкое тело паломника искавшего в долгих скитаниях истину.
  
   Сознание непроизвольно спешит найти успокоение задетому завышенному самомнению - надетая на пророка одежда пастухов, состоящая из шкуры животного мехом наружу и деревянных сандалий, делает его непривлекательным для большинства женщин. Кожа в результате длительной жизни в пустыне приняла тёмно-коричневый цвет, став почти подобной коже негра. Находясь рядом с ним, отмечаю с удовольствием белизну своей кожи.
  
  1.6:5 По застывшему на мне взгляду понимаю - он ждёт меня и он готов совершить вместе со мной свой обряд.
  
   Подхожу.
  
   Он первый говорит слова приветствия.
  
   Чувствую, в проповеднике продолжает клокотать внутреннее сопротивление происходящему. После недолгого замешательства с облегчением и немного отстранённо осознаю, что он уже смирился и принимает всё как фатальную необходимость.
   Жестом указывает на реку, предлагая войти в неё.
  
   Захожу до половины переката, оставаясь по колено в воде.
  
   Отставшие от группы, продолжающие находиться в воде, две показавшиеся мне прелестными женщины смотрят на меня с улыбкой радости и нежности.
  
   Жду. Но пророк не заходит вслед за мной в воду.
  
   Говорит с берега негромко, но отчётливо. Не говорит, а чеканит мне слова:
   - Ты - равный. Ты должен сам совершить обряд, который будешь проводить над другими. Учись всё делать самостоятельно.
  
  1.6:6 Подобно обиженному и растерявшемуся от неожиданности оскорбления ребёнку стою в светлом потоке холодной воды.
  
   Вижу направленные на меня, ставшие вдруг напряжёнными, взгляды молодых женщин, продолжающих стоять на перекате. Смотрю на тех, что вышли на берег. Они задумались, как перед смертью. Глаза у них пусты. Они не телом ждут, а ждут душою.
  
   Решительно, с присущей мне непреклонностью, откинув все сомнения и условности, иду вниз по течению на глубокое место. Окаменев лицом и утратив единство мысли, окунаюсь в реку.
   Вынырнув, чувствую неудовлетворённость от содеянного при совершении обряда - голова не полностью погрузилась в воду, на поверхности остались затылок и часть спины.
  
   Погружаюсь во второй раз, сейчас уже целиком, задержав дыхание на несколько успокоительных секунд.
   Выныриваю с улыбкой на лице, с иронией оценивая происходящее действо, и своё поведение во время его.
  
   Шагаю в сторону переката. Нога, не достигнув надёжного дна, подворачивается, наступив на большой, круглый, ходячий камень. Не сумев удержать равновесия, как ни старался, падаю. Привычное сильное ровное течение неожиданно разделяется, превращаясь в мощные и стремительные, несущиеся с разной скоростью потоки воды. Как будто скрученные из прозрачных жил, водные жгуты бьют устрашающе больно по голове и телу, прижимают ко дну.
   Беспомощно барахтаясь, пытаюсь вырваться из глубины стремнины. После двух неудачных попыток горло стиснул холодок страха. В последнем старании не утонуть сумел на миг успокоиться и, задействовав остаток сил, смог оттолкнуться ото дна. Паника начала сковывать тело. Растерявшись, прекращаю попытки сопротивляться течению. Но мозг мой не сдаётся, пытается измыслить возможность спасения.
   Меня чудесным образом плавно выносит на поверхность.
   Нащупав под руками дно, передвигаясь с помощью коленей, не торопясь и не боясь показаться смешным, выбираюсь на мелкий галечник переката. Откашливаюсь, избавляясь от воды в горле.
  
   Осматриваюсь пред собою и вижу не реку, землю и небо, а ласково смеющиеся лица красивых молодых женщин.
  
   Выхожу из реки с гордо поднятой головой. Смотрю не на проповедника, смотрю вверх. На холм над рекой.
  
  Там стоит моя мать. На лице её тихая улыбка умиления и покоя.
  
  1.6:7 Проповедник поворачивается и уходит.
  
   То как он идёт - его полусогнутая спина, его нетвёрдый шаг на полусогнутых коленях - показывают, что он разочарован в себе и нестерпимо расстроен.
   Как будто человек, изгнавший из себя раба, начавший жить исходя из собственного понимания законов мироздания, вдруг должен был вновь подчиниться чему-то, чему он считает необходимым подчиняться, но с чем он внутренне не согласен.
  
   Во мне же нет терзаний. Я полон сил и жажды свершений.
  
   Я спокоен, теперь у меня есть то, что будет смыслом жизни. Есть возможность проповедовать самому. Я могу, опираясь на признанное обоснование непререкаемого мировоззрения как на новый фундамент старой веры, облекать свои мысли в подлежащее вниманию другими слово.
  
  1.6:8 Больше я с ним никогда не встречусь в этом мире.
  
   А в том нам незачем будет общаться.
  
   Через много лет мне скажут - пустынник казнён.
   Придёт понимание неизбежности всего случившегося с ним и между нами.
   Почувствую ощутимое облегчение, ведь прекрасно понял по прошествии совсем недолгих, но плотно наполненных своей пророческой деятельностью времён причину отторжения им моих идей.
   Нисколько не сомневаюсь в его несогласии со мной и моими деяниями.
  
   Мы люди разных мировоззрений. Он - с тихой покорностью принимал свою судьбу и всё происходящее. Я - активно проповедовал, стараясь изменить существующую жизнь.
  
   Пока считаю - прав я.
  
   После его смерти не останется того, кто смог бы пошатнуть мой авторитет проповедника.
   Не будет во всём мире долго человека имеющего силу слова равную моей.
  
  
  
  Глава 7
  
  1.7:1 Крутобокие борта торгового судна почти закрывали от меня его нос, медленно разрезающий спокойные воды моря.
  
   Стоял на палубе, любуясь открывающимся видом на близкий берег, на восхитительные морские воды, играющие разноцветьем под потоками света источаемого утренним солнцем.
   Особое удовольствие доставляло наблюдение за двумя расходящимися от носа корабля большими волнами.
  
   Отважился подойти к борту вплотную и даже немного нагнулся за борт, разглядывая то место, где зарождались эти волны, но побоявшись постоянно слышанных мною в таких случаях злобных окриков матросов в адрес других пассажиров, отступил от борта на шаг.
   Надеялся первым увидеть порт, куда мы плыли почти неделю.
   Слегка поднявшееся от горизонта утреннее солнце ещё не набрало силы дневного жара. Лёгкий морской ветерок приятно освежал. Отдыхал душой и телом.
  
   Накануне был свидетелем того, как матросы грубыми окриками, а иногда с помощью толчков в спину руками загоняли в трюм пассажиров мешающих им работать. Поэтому сейчас робко поглядываю на проходящих мимо меня суровых тружеников моря.
   Но они только странными незлобными улыбками отвечают на мой робкий взгляд.
  
   Они смотрели на меня как на замысловатую диковинку, как на предмет любопытства в однообразной тяжелой жизни. Как на человека достойного снисходительной улыбки. Но не достойного уважения.
  
   Вчера с утра долго беседовал с капитаном. А вечером он собрал в своей каюте почти всех своих свободных от вахты подчинённых и пригласил меня.
   Я поделился с ними знаниями.
  
   Из всего многого поведанного мною особенно поразило моряков моё заявление о равенстве всех людей перед богом. Что перед богом нет различия в том кто ты в этом мире - капитан, один из тех богатых купцов, что плывут на этом корабле, священник или раб.
   Продолжительный и громкий смех вызвал риторический вопрос с весёлой, почти детской улыбкой на лице, заданный матросом невысокого роста и скромного телосложения. По виду и отношению к нему сидящих рядом товарищей должно быть играющего роль корабельного балагура. Больше обращаясь к своим приятелям, с выражением явно наигранного скудоумия на загрубелом, красном от воздействия ветров и солнца лице он спросил:
   - Так, по тебе получается, что купец и раб равны друг другу. А может, ещё скажешь, что равен я нашему капитану.
  
   Они смеялись надо мной, но смех тот смягчал их лица и сердца.
   Я знал, что начавшая сочиться небесным светом из их очерствевших душ доброта, к которой я взывал, ненадолго. Через несколько дней тяжелая работа вновь очерствит их сердца.
  
   Но понял я по рассуждению в тот час, что имею силу говорить всем народам.
  
   Подошел капитан. Некоторое время, молча, вдвоём смотрим на открывшийся вдалеке порт. Подумал - сейчас продолжит он вчерашний диспут.
   Но нет, капитан заговорил о другом:
  - Я многих знал людей твоего народа. Ты не таков как они. Они заняты только собой и своими делами, пугливы и чванливы. У других народов учиться у них нет желания. А ты меня в первый же день плавания поразил тем, что предложил свою помощь матросам, чтобы изучить их труд. Во второй день пытался научиться вязать узлы. Я, прогнал тогда матросов по своим местам не из-за злобы к тебе, а из неуважения к народу твоему. И ещё из-за необходимости поддерживать порядок на корабле.
   Сейчас хочу тебе сказать:
  - Не надо бояться неизведанного, нужно его понять. Вот море, которое так пугает твоих соплеменников. Да, оно часто убивает. Но, если знать его законы, то опытный человек спасётся и в страшную бурю.
  Смотри, видишь - к нам от берега тянется полоса воды, имеющая сероватый оттенок, на ней мелкие волны, которых нет на ближних водах.
  Я, при сегодняшнем состоянии моря, мог бы с особой осторожностью подплыть к этой отмели и высадить тебя. Подобное было проделано в предыдущем плавании с людьми занимающимися доставкой особенного товара. Ты, погрузившись в воду не более чем по пояс, добредешь до берега. Затем, пройдешь пешком до порта и окажешься в припортовом городке почти на половину дня раньше нас. Но, плыть мы будем с тобой по тёмно-синим водам, указывающим на большую глубину, и прибудем в место назначения к вечеру.
  
   Ранним вечером, как и предполагал капитан, мы оказались в месте назначения. Обеспокоившись за мою безопасность при ночлеге в портовых приютах, благодетель мой предложил переночевать на опустевшем после разгрузки корабле.
   С благодарностью принял нежданную милость.
  
   Тепло, чуть ли не дружески простившись с капитаном, ответив на прощальные слова находящихся на палубе матросов, пожелав добра каждому из подошедших проститься лично, ранним утром вышел из места стоянки судов и без запомнившихся событий покинул городок.
  
   Я шел домой.
  
  
  1.7:2 Никогда ранее не ощущал при работе такое непоколебимое спокойствие и такую абсолютную уверенность в себе.
  
   Находился в доме один. Сидел за грубо изготовленным столом, на котором разложил манускрипты. Читал, и не было для меня тайн даже в неясно изложенных, невнятных, порой не понятых самим пишущим или записавшим с чужих слов положениях о природе вещей и смысле сущего.
  
   Размышлял над прочитанным; формулировал свои собственные идеи; спорил с собой и с философами; иногда в божественном экстазе произнося вслух слова опровержения. Находился на вершине блаженства от ощущения подвластности мне духовного мира, от возможности понять любого мыслящего человека, а главное - от способности самому открывать новые истины.
  
   В дом быстро вошли, почти ворвались четыре женщины. Лица их темны от панических переживаний.
   Они из тех, кому вот уже две недели я проповедую.
   Народу новые заветы проще привить через женщин.
   Это мои ученицы, и видимо, поэтому они считают, что имеют право требовать от меня помощи.
   Не к кому им больше обратиться.
   Не кричат - вопиют. Их мужья на грани гибели.
   Спасти их может только чудо.
   И это чудо должен совершить я. Тот, кто о чуде говорил.
  
   Выхожу на берег моря. Шторм гонит по морю волны высотою в человеческий рост, а то и более.
   Рядом с берегом валы воды набегают на коралловую косу, хорошо просматриваемую в ложбинах между ними, становятся невысокими, но частыми и очень опасными для мореплавателя. В мешанине разнонаправленных колебаний бьётся о мелководье большая лодка, в которой находятся люди.
   По бортам пока ещё крепкого челна не видно вёсел. Парус не убран. Он упал наполовину, но пока держится на борту, едва не касаясь верхушек больших волн периодически выскакивающих из общего штурмующего строя. Мощный порыв ветра, и парус воду зачерпнёт.
   Могучий рыбак хватает край свесившейся парусины и тащит намокшую материю в лодку. Не утратившему самообладание мужу на помощь, подчинившись его отданному громовым голосом приказу, приходят двое.
   Значит, не все полностью утратили от страха рассудок. И к ним могу я обратиться.
   Да только затащили парус в лодку и разложили у мачты, так сразу заглушенная на время работы паника повторно пригнула головы отважившимся на действие людям.
   Видны лишь спины рыбаков сбившихся в кучку у мачты. Они больше ничего не делают для своего спасения.
   Ровный мощный ветер доносит обрывки обращенных к богу воплей.
  
   Что можно ещё ожидать от детей пустынь не способных к морскому делу. В море они вышли от безысходности, в поисках пропитания своим голодным детям.
  
   Приглядевшись к воде, понимаю, что подводная часть берегового склона наросла кораллами и глубина здесь совсем незначительна. Только то, что морская вода мутна от песка, поднятого со дна приливной волною, не позволяет это увидеть.
  
   С ироничной улыбкой иду по мелководью к лодке. Вода едва доходит до колена. Останавливаюсь метрах в шести от челна.
   Дальше немного глубже, но не настолько, чтобы это представляло опасность человеку покинувшему лодку. Немногим более чем по пояс.
   Не хочется мочить одежду в морской воде. И так уж показал, что страхи рыбаков ничтожны.
  
   Призываю людей следовать ко мне.
  
   На мой крик лишь старший из рыбаков поднимает голову. Смотрит пустым не понимающим взглядом.
   Смотрит долго. Затем, в нём, как видно по лицу, зарождает надежда на спасение.
   Набирается храбрости.
   Переваливает своё грузное тело через борт. Под воздействием инстинкта самосохранения стремительным движением кисти руки хватается за борт, истерично нащупывает ногами дно.
   Идёт ко мне с недоверчивой радостью на лице.
  
   Сделав три шага в мою сторону, оступается, попав на глубину, и с головой уходит под воду.
   Выныривает, отчаянно и бестолково молотя руками по воде. Паникуя, и теряя от этого силы, запнувшись о подводные камни падает два раза лицом в воду, долго выбирается на мелководье.
   Не доходя до меня два шага, опять погружается с головою в вымоину между коралловых скоплений. Выныривает, уже освободившись от панического состояния, у моих ног.
   Протягиваю ему руку, чтобы помочь выбраться из ямы.
  
   Он не берёт моей руки.
  
   Отвернувшись, спиной ко мне, обходит стороною. Опомнившись, осознав, что могут быть ещё глубины, а силы на исходе, прижимается к телу моему, боясь отойти хоть немного от того места, где я стою. Всей массой туши напирает на меня. Уже отходя, чуть не сбил меня с ног.
  
   Выйдя на берег весь дрожит толи от холода, то ли от пережитого.
   Обернувшись, бросает на меня из подлобья недобрый взгляд зверя, но не человека.
   В его глазах дикая, почти безумная злость ко мне, порождённая страхом.
   Остальные рыбаки даже не пытаются покинуть лодку.
   Они вопиют. Вид их мерзок.
  
   Поведение рыбаков, животная неблагодарность старшего над ними, вызывают гнев и презрение.
   Ещё раз уверяюсь в том, что племя это не достойно уважения.
   Ни один из встреченных мною народов не проявляет неприкрыто в своём поведении полное отсутствие чувства собственного достоинства, кроме народа моего. В нём только спесь и чванство.
  
   Громко говорю ещё не пришедшему в себя от страха предводителю неумелых ловцов рыб и обступившим его женщинам, что терять человеческий образ нельзя даже перед лицом смерти.
  
   Отворачиваюсь в гневе. Ухожу, сделавшись безразличным к судьбе других несчастных.
  
   На следующий день приходят две женщины из тех. Рассказывают, отводя глаза в сторону, о спасении всех рыбаков. Им почему-то стыдно.
   Скороговоркой благодарят, приписывая мне заслугу спасения своих мужей.
  
   Через полгода, находясь в другой стране, услышу, что уцелевшие рыбаки рассказывают всем проходящим через их селение о моём хождении по воде, ради их спасения.
   Размышляя над услышанным, удивляясь неожиданному и странному повороту забытого дела, постепенно понимаю - таким способом они прикрывают неприглядность своего поведения.
   О случае, когда они находились на волосок от гибели, примитивные миряне не могут не рассказывать. Но рассказ этот не может быть полностью правдивым, они не могут унижать себя в глазах слушателя. Поэтому необходима сказка.
  
   Пытался дважды опровергнуть этот рассказ. И, наталкивался на восторженное непонимание, один раз даже на обиду, связанную с восприятием моих опровержений как отталкивание от себя. Было и такое - один навязчивый искатель истины обвинил меня в утаивании магических способностей от людей не своего круга, от непосвященных.
  
   Отказываюсь от дальнейших опровержений, видя только их противоположный результат. Недолгие укоры совести гасятся пониманием несомненной выгоды от этой выдумки.
   Учение может стать верой лишь с помощью чудес.
   Хотя бы, и таких.
  
   Совсем не примитивная хитрость проявленная рыбаками, указывает на их ум.
   Умные люди достойны уважения.
  
   Смеюсь в душе от удовольствия. Смакую тонкий юмор и иронию к себе выказанные рассказчиками при изложении такого события, в котором поведение их было определённо некрасиво и даже предосудительно.
  
   Отношение к рыбакам у меня меняется в лучшую сторону.
  
  
  
  Глава 8
  
  1.8:1 Бежал, гонимый двумя городами.
  
   В последнем рыночная стража едва отбила меня у беснующейся толпы.
   Блюстители порядка защищала не меня, им ни к чему было совершенное на охраняемой территории да ещё и в их присутствии убийство. Это могло повлечь потерю такой завидной для простолюдина, приносящей небольшой, но стабильный гешефт, состоящий в основном из подношений от нечистоплотных торговцев, работы.
  
   Толстый, одетый в кожаные латы начальник охраны рынка с пренебрежительной усмешкой на лице вытолкал меня своим огромным круглым крепким животом в узкий переулок. С ещё двумя стражами, незначительно уступающими своему командиру в дородности, они плотно перекрыли узкую улочку своими бочкообразными телами.
   Мне была - презрительно и свирепо - не сказана, а брошена в лицо - сопровождаемая могуче выдыхаемым изо рта, несущим неприятный запах недавно съеденной пищи, воздухом - фраза о том, что если я сейчас же не исчезну, то они отойдут в сторону.
  
   Бежать не мог, шел быстрым шагом. А за мной лился, вопил убийственно грозными, истеричными голосами поток людской злобы.
  
   Поток отстал, потерял меня, на берегу реки, где я укрылся за смоковницей от страшных глаз.
   Не увидел на той смоковнице я смокв. Но ветки голые её, легко трепещущие тонкие древесные тельца, укрыли меня от проносящейся мимо гадкой смерти.
   Устроившие за мной охоту беснующиеся в религиозном экстазе люди представились мне роем жаждущего крови гнуса. Побитие камнями любимым было делом для таких.
  
  
   Уже не чувствуя от усталости своего тела взошёл на холм, с которого открылся мне город, занимающий полностью долину. Её с трёх сторон окружали горы, окрашенные уже упавшей на них тьмой в чёрный цвет. С четвёртой стороны жилые дома теснили, угнетая своей значительно большей высотой, унылые, безоконные постройки порта. Причалы расположились в средней части серпообразного залива, чьи воды поздний вечер мимолётно замутнил под цвет дамасской стали.
   В этом городе живёт мой хороший знакомый, всегда хлебосольно и доброжелательно, даже с некоторым подобострастием, ранее меня принимавший.
  
   Боясь быть опознанным, идти через центр города не отваживаюсь. По пыльным улочкам окраин пробираюсь на противоположную сторону городка. Благо, уже поздний вечер и улочки пустынны.
  
   С чувством облегчения, страх опознания случайным встречным спал, стучусь в ворота нужного мне дома. Отпирает заспанный слуга, уже устроившийся в хлеве на ночлег.
   Как мне показалось, с трудом узнав, а может быть по какой либо иной причине заставившей его медлить, пускает в дворик перед домом. Долго стучит в запертые двери, будя хозяев.
   Вначале слышу невнятные переговоры. Затем, слуга резким жестом - совсем не подобающим для такого гостя как я - приглашает войти в прихожую.
   Как понимаю из последних долетевших до меня слов господина предназначенных хозяйке дома, и вижу по испуганным глазам его, вышедшего из спальни с выражением испуга на лице, нервным движением запахивающего на животе одежды, пускают только затем, чтобы меня не увидели с улицы.
  
   Выходят из спальни и становятся за спину хозяину и хозяйке две молодые женщины, совсем недавно ласково и с любовью на лице меня встречавшие. В руках одной из них светильник с едва теплящимся тусклым огоньком, плотно прикрытым рукою. Боятся, что посторонние заметят свет через подслеповатое оконце.
  
   Хозяин дома говорит о том, что скоро, может быть уже сейчас, в город придёт гонитель. Опустив глаза, с трудом, но твёрдо, уверенный в правоте и жизненной необходимости этого, выдавливает из себя фразу, смысл которой воспримется любым не утратившим ум как требование покинуть жилище:
   - нахождение ваше в этом доме опасно для семьи.
  
   Женщины с жалостью и сочувствием смотрят на меня, но не произносят ни единого слова в защиту гостя. В их лицах читается испуг и уверенность в необходимости моего незамедлительного ухода.
   Поворачиваюсь, пошатнувшись, как от незримого удара, ступаю за порог. Со сгорбленной спиною я ухожу голодный и больной.
  
   Чтобы выйти из города необходимо миновать всего лишь три спящих дома. Собаки облаивают меня из тех домов. Их лай подхватывают другие четвероногие стражи окраины. Начинают тявкать псы в центре поселения.
   И воспринимает эти звуки воспаленный от болезни ум так, как будто сам город лает мне вослед.
  
   Дорога тянется вдоль побережья. Длинным плавным серпантином поднимается от поселения на холм.
   Боясь попасться кому-либо на глаза, бреду рядом с дорогой по заросшему колючей травой пастбищу.
  
   Я болен, озноб сотрясает тело мелкой дрожью, слабость обессиливает мои конечности. В груди пустота и усталость. К физическим страданиям добавляются моральные - от разочарования в людях боготворивших меня совсем недавно, от обыденности предательства, от человеческой мелочности. А главное, уничтожающее страдание - от понимания того что крепость веры пошатнулась и вероучение умирает на моих глазах.
  
   Когда до вершины холма остаётся полсотни шагов, приходит мысль - лечь от бессилия на землю, и забыться в возможно последнем сне. И, будь что будет.
  
   Остановился, огляделся, подыскивая подходящее ровное место. Увидел часть дороги идущей к холму с противоположной от города стороны.
   С грустью смотрю на эту дорогу, которая похоже останется мной не пройденной.
   Глаза привыкли к темноте. Неожиданно отмечаю движение вдали.
  
   В пространстве ночи по пустынной дороге почти бежал на кривых ногах рахитика человек.
   Додумался - так поздно пуститься в путь мог только фанатик, обуреваемый захватившей его религиозной идеей, горящий жаждой преследования и убийства.
   На сегодня, и на этой дороге, ночным путником может быть только мой гонитель.
  
   Страх пронзает грудь.
   Но, не могу сдвинуться с места, уйти подальше от поблескивающего под лунным светом каменистого пути. Пристально всматриваюсь в идущего. Упрямо пытаюсь разглядеть издалека.
   Я желаю знать, каков он. Кто он, мой палач.
  
   Если не ошибся, усмотрев в позднем путнике гонителя, жажду понять, что движет моим преследователем. Только ли догматы.
   Как понял я, наблюдая законы земной жизни - догмами всегда прикрывают личные мотивы.
  
   До вершины холма пилигриму осталось идти недалеко. Уже можно разглядеть и понять по тому, как идет он - целеустремлённо, не смотря по сторонам - что движет им идея, состоящая в стремлении покончить с выбранным врагом.
  
   Он мал ростом, кожа смугла и грязна от длительного нахождения в поиске. Фанатик, похоже, не только давно не мылся, но и не ел, стремясь быстрее найти супостата.
   Одеяние его - перепоясанная широким кожаным ремнём туника из козьей кожи мехом наружу - прикрывает грязные ноги намного ниже колен. Чёрные волосы сальными в перхоти лохмами спадают на плечи. Почти плоское, квадратное лицо. Бесформенная лепешка прыщавого носа. Рот с редкими крупными зубами, расположенными на большом расстоянии друг от друга.
   Он отталкивающе некрасив.
  
   Ярость заполняет меня. Вызывающе безобразный, похожий на животное человек, как зверь преследует меня. Этот человек разрушил почти всё, чему я отдал столько сил и большую, лучшую часть жизни. Он в ближайшее время завершит разрушение всего с таким трудом созданного мной.
  
   Приходит тихо в душу осознание - только физическая ущербность человека вздумавшего бороться со мной является причиной гнева.
   Будь противник строен и красив - смирился и прошел сейчас бы мимо.
  
   Не счесть числа учениям, что рождались и умирали не прижившись.
   Проповедуемое мною займёт скоро место в блеклом строю забытых знаний. Сначала последнее в исчезающей во вселенной череде, а затем за ним пристроятся иные.
   Прорыв духа к божественным вершинам непостижимой истины затрётся бестолковыми суждениями о мире вынужденных разглагольствовать ради куска хлеба или по незрелости души, засыплется мусором пустых слов. А коль забудется моя проповедь, то ни к чему и память обо мне.
  
   И если отринули мою проповедь по прихоти гонителей, тогда пусть она живёт во мне одном и умрет вместе со мною. А память обо мне среди за мной живущих, мне не нужна.
   Я, выстрадал свою веру. Вознёс - возложив на себя тяготы, унижения и добровольный отказ от физических удовольствий - над другими учениями. И, любуясь сейчас её красотой, ощутил отстранённость творца понимающего величие своего творения. Творения, которому по вящему праву надлежит существовать самостоятельно.
  
   Я побеждённым быть уродом не желаю.
  
   Ярость изгоняет из тела слабость. В руки вливается сила, она делает почти невесомым посох, который только что качался в такт с моим обессиленным телом. Железный его конец, предназначенный для защиты от животных, воспринимается уже не обременительной лишней тяжестью, а грозным оружием.
  
   Вижу свысока - мой враг физически ничтожен по сравнению со мной. Он ниже меня почти на две головы. И убить его не составит большого труда.
  
   Твёрдым шагом направляюсь к небольшому изгибу дороги, где намерен его перехватить. Останавливает крутой, высотой превышающей человеческий рост, покрытый острыми камнями обрыв. По нему необходимо спуститься, чтобы попасть на дорогу.
   А он уже почти прошел рассчитанное место.
   Ничего, прыгал и с большей высоты.
   И, даже хорошо, сразу окажусь у него за спиной. Прыжок неизмеримо умножит силу удара, сделав его безумным по последствиям. Железо разобьёт на части череп, и гадкими кусками разлетятся в стороны на камни фанатичные мозги.
  
   Приготовился. Примериваясь, бросил взгляд. Смотря на затылок, заметил, что две разошедшиеся сальные пряди образовали неприкрытое волосами место. Сюда и буду бить.
   Нас разделяет не более двух метров.
  
   Человек резко поворачивается в мою сторону.
   Страх на лице. Всё понял.
   Я посмотрел в его глаза. Лучше б не смотрел.
   Нет, хорошо, что посмотрел.
   Нашел в них ожидание боли, грусть расставанья с жизнью и не животный, а разумный, человечий страх. Страх ухода.
   Его страх гасит мою ярость.
   Заглянув в глаза человека, я увидел его мир, вспомнил о его праве на жизнь, проникся подступающей к нему печалью смерти.
  
   Что я. Мне не убить и поверженное злобное животное, увидевши его глаза.
  
   Уже я не хочу и не могу убить.
   Устало понимаю - желание убить от слабости души. Что рождена болезнью тела.
  
   Стою обессиленный. Покинувшая меня ярость вновь опустошила душу. Безразлично смотрю на дорогу.
   Надо уходить, но нет сил даже для того чтобы отвернуться.
   Стою, опустив руки. Выпавший из них посох лежит у ног.
  
   Гонитель пал на колени предо мной. Так и застыл в нижайшем поклоне на дороге.
   Попытался немного голову приподнять, чтоб бросить на меня взгляд, но не хватило смелости.
   Не верит в возможность живым остаться.
   Ждёт смертельного удара.
  
   Набрался сил, чтоб отвернуться. В предельном утомлении шаг сделал от дороги. А посох не беру.
  
   Услышал невнятную скороговорку летящую мне вслед.
   Не мог поверить.
   Постиг его слова, когда утихла речь, и пауза повисла между нами на грудь мне давящею пустотою.
   Резко обернулся, вздымая грудь, ожидая увидеть шутку на лице.
  
   Он повторил, уж сам не веря в возможность осуществления желанья своего. Потухшим голосом просил, выпрашивая:
   - Именем моим нести Свет новый людям.
  
   От неожиданности, даже слова вымолвить не смог я.
  
   Благословляю кратким жестом.
  
   Хоть и не до конца уверовав ещё в то, что жив остался, в движениях быстр и шагом целеустремлён, с радостью на лице, бывший мой гонитель поворачивается и идёт-бежит вниз с холма, подальше от меня, в город. Для того, чтобы возвысить мою затравленную им и его бывшими соратниками веру.
  
   Догматы хороши для травли нового, но не для новой, лучшей жизни. С догматиками можно преследовать и убивать, но не жить рядом с ними, не познавать смысл бытия.
  
   Зависть. Та низменная зависть к любому человеку сподобившемуся познать новое и оказавшемуся в силах знание своё обратить в проповедь, заставляла тебе гнать меня, Савл.
  
  
   Радость моральной победы скинула саван болезни с моего тела.
   Освободившись от страха преследования, я продолжил свой путь.
   Обочина уже не для меня.
   Иду.
   Под светом звёзд дорогою ночною.
   Не опасаясь никого.
  
   Вновь чист лежащий предо мною путь.
  
  
  
  Глава 9
  
  1.9:1 Задумался так, что и не заметил как взошёл на подъездную гору.
  
   Уже начал спускаться, когда пройдя пару десятков шагов резко остановился, при этом размашисто покачнувшись от усталости, чем привлёк на миг внимание двух путников отдыхающих рядом с дорогой.
   Вспомнил, что около часа назад сам хотел расположиться к отдыху на вершине горы. С неё можно, как делал уже при предыдущем вхождении во град по этой дороге, любоваться открывающимся отсюда видом на древнюю столицу предков.
  
   Передышка была давно необходима, да только гнало меня нечто кроме опасности, какое-то иное глубинное чувство не давало покою ногам.
   Сел, отступив лишь пару шагов от утрамбованного многими ногами и колёсами повозок пути. На лежащий у обочины белый камень. Ещё успел подумать о том, что можно замарать об него одежды, а после вставания забыть почистить запачканное сзади место. Но искать другой более подходящий валун не захотелось. Именно с этой точки можно было прекрасно рассмотреть главную часть вселенского града.
   Отдыхавшие у обочины, если судить по их виду идущие лишь по хозяйственным, но никак не по государственным, и конечно не по делам веры негоцианты, сидели недолго. Перебросились шепотом парой фраз. Встали неторопливо, сдерживая и без того неспешный шаг, храня гробовое молчание, уткнув глаза в дорогу, прошли мимо меня держась левой обочины. Старались - один не справился, всё-таки бросил на меня короткий косой взгляд - не смотреть в мою сторону.
  
   Лучи заходящего солнца скользили над окружающими город холмами, оставляя в свете только верхние городские постройки. На крепостные стены уже упали тени, почти полностью покрыв собою. Башни с входными воротами всё ещё освещались лучами солнца, проникающими сквозь разрыв между шеренгами холмов, и от этого сияли ярким желтым светом.
   И надо бы было поспешить, чтобы успеть войти в укрепление до закрытия ворот на ночь, но подняться с земли не было сил.
  
   А, может быть, и не надо мне попадать сегодня в этот город, не узнав, что в нём творится.
   Решаю - ночь пережду в одном из садов обильно растущих вокруг. И уже равнодушно наблюдаю за тем, как тень постепенно покрывает город полностью. В моём распоряжении ещё не менее двух часов отдыха.
  
   Поднявшись с земли для продолжения пути, замечаю вниз по склону тот перекресток. На нём сходятся две дороги, ведущие в великий град из разных стран. Моя, пролегающая вдоль внутреннего моря, и та, что тянется от настоящего морского побережья. По идущей к морю стезе должны прийти мои ученики.
  
   Да только, ученики ли.
  
   Устал от них как от болезни.
  
   Понимание бессмысленности затраченных на этих людей трудов обессилели, потушили во мне святой огонь, что рождает в душе проповедь.
   Болезнь можно излечить, их образумить невозможно.
  
   Учил сначала жён рыбаков, затем их самих. Труд неимоверный, бывший смыслом жизни, растрачен попусту.
   Делали вид, что понимают. Но, только отвернусь, и в спину летят насмешки.
   В конце - в лицо смеяться стали мне; ерничали; занимались пустословием; дразнили, произвольно вырывая фразы из сказанных когда-то притч; вопросы задавали только для того, чтобы посмеяться над моим ответом.
  
   Пройти необходимо быстрее пустынный тяготящий душу перекрёсток, чтобы не встретиться с этими.
   Я не хочу встречаться с ними больше никогда.
  
  1.9:2 Подходя к выбранному для ночного отдыха обширному саду встретил группу людей находящихся в возбуждённом состоянии. Обида и растерянность на лицах горе мыкающих человеческих существ, пришедших к обычному месту отдохновения и неожиданно оставшихся без приюта. Их прогнала стража, по обыкновению нанимаемая в это время года хозяевами крупных загородных фруктовых и овощных посадок.
   Значит, подумал с облегчением, не пустят на ночлег и тех.
   О том, что не пустят и меня додумать не позволила усталость.
  
   У ворот фруктового парадиза преградили мне путь два стража. Сказали слова запрета, но узнав, позвали старшего. Был частым гостем я у хозяина этих садов.
   Архангел над ангелами-хранителями фруктовых насаждений, поклонившись мне, ушел быстрым шагом.
   Ждать пришлось долго. И приготовился я уже получить часто мною слышимый в последнее время отказ.
  
   Вернувшийся начальник охраны подошел ко мне согбенно, низко поклонился, поцеловал руку молча. Ещё не разгибая спины, посмотрел на меня светлым взглядом.
   Увидев удивление на моём лице, поспешил объяснить своё поведение. Сказал, что сейчас был свидетелем того, как чувство человеческого достоинства побеждает страх смерти.
  
   После его сообщение о моём приходе хозяин долго простоял недвижимо в глубокой задумчивости. Затем позвал жену и двух дочерей. Попросил у них совета. Напомнил, что он потомок отцов известных своим гостеприимством, что для него прогнать преследуемого по вопросам веры, когда тот нуждается в приюте, равносильно предательству заветов родителей.
   Хозяйка твёрдым голосом заявила, что пришедший гоним властями и обвиняется в попрании основ религии, и что по закону укрывающим таких грозит лишение имущества, а сами они должны быть подвергнуты тяжелым гонениям. В конце потребовала в приюте отказать.
   Две дочери сказали, что согласны с любым решением отца, и готовы терпеть лишения, если глава семьи отважится сохранить честь рода, снисканную предками за длительное время трудом тяжёлым и значительными жертвами благ земных.
   Хозяин, поклонившись семье, сообщил, что не откажет ищущему крова этому человеку. Но, он не может меня принять в доме и разделить со мной свой хлеб, а разрешит переночевать в саду. Ну, а если завтра придут искать подвергшегося травле пророка, то есть возможность отговориться тем, что о нём не знали.
   Все понимали - отговорке этой не поверят, и если удастся откупиться, то только всем немалым имуществом, что досталось главе по наследству.
  
  1.9:3 Меня пустили в сад.
  
   Пустили и тех, кого прогнали до меня.
  
   Начальник стражи пригласил к своему биваку желая разделить со мной вечернюю трапезу.
  
   После затянувшегося разговора иду искать место, где хочу поскорее приклонить голову ко сну. Мне так давно необходим продолжительный ночной отдых.
   Подхожу к разведённому в укромном месте яркому костру. Вокруг него расположились на ночлег более десятка профессиональных странников. Неожиданная агрессия их ко мне заставляет отойти как можно быстрее.
   Возможно, приняли за коварного разбойника или попрошайку. Им конкуренты не нужны. Милостью и при возможности злодейством они кормились сами.
  
   Выбрал место ниже по склону сада. Ближе к дороге.
   Разжигаю костерок, с обхват ладонями размером.
  
  1.9:4 К моему удалённому от иных привалу под звёздами подходят четверо.
  
   Это те с кем так не хотел встречаться.
  
   Самый молодой, совсем недавно превратившийся из подростка в юношу, низко поклонившись, берет на себя заботу о костре. Быстро и умело отыскивает хворост для него. Не успокаивается, пускается на поиски более надёжной пищи для огня.
   Говорю ему ласковые слова благодарности.
  
   Приходят другие и тихо располагаются на ночлег вокруг уже настоящего костра.
   Молчим, и я надеюсь, что молча отойдём ко сну. Но, самый старший начинает привычную беседу. Не ответить ему я не могу.
   Как не способен отказать в ответе никому.
  
   Общаемся между собой вначале тихо, затем я начинаю говорить так, как только и можно говорить правду.
   Подходят от своего костра совсем недавно прогнавшие меня люди.
   Встав робкой плотной кучкой за спинами сидящих у костра, слушают. По шепотку, прошелестевшему среди них, понимаю - для них услышать слова умеющего пророчествовать - дар божий. Восторг от услышанного делает добрыми их недавно злые для меня лица.
  
   Сидящий напротив глава артели рыбаков задаёт одни и те же обыденные вопросы, на которые не раз им отвечал. Привычно и устало повторяю прописные истины.
  
   Старая женщина, из незнакомых путников стоящих за моей спиной, отходит к своему костру и возвращается с небольшим невзрачным глиняным кувшином с кривым горлышком. Наливает его содержимое в шершавую руку и начинает растирать мне шею и плечи.
   Содержимое кувшина несопоставимо по ценности с самим кувшином.
  
   Чувствую огромное физическое удовольствие от этой процедуры. Уже и не помню когда отдыхало моё измученное странствиями тело.
  
  1.9:5 Моё состояние замечает мой ядовитый оппонент.
  
   С присущим ему в последнее время сарказмом говорит:
   - Ты, проповедуешь отречение от физических удовольствий, а сам от них не отказываешься.
  
   Резко отвечаю:
   - Вы будете жить, а завтра я умру за вас.
  
   Все замолкают. Не желают верить. В запале глупого и злого спора случайно вырвавшиеся провидческие слова считают выдумкой моею с целью оправдания.
  
   И сам не верю. Верить не хочу тому, что вырвалось из уст.
  
   Сижу притихший, как будто сам себя ударил. Боюсь того, что сам наговорил себе.
  
   Уходят к своему костру кочевников слушатели приблудшие издалека.
  
  1.9:6 Долго молчал старший из рыбаков.
  
   Я уж подумал, что заснул.
   Но он так распалился в нашем споре, что услышанные от меня резкие слова, как оказалось, лишь ненадолго лишили его слова.
  
   Он, утратив все свои аргументы, не способный внятно сформулировать, схватить мечущуюся в пустой голове ускользающую мысль, явно проиграв в диспуте, однако не смирил гордыню.
   Решил задать мне вопрос, на который я, по его мнению, не смог бы ответить.
   И, как почти любой человек, как представитель большинства не наделённых светлым разумом людей, в азарте проигранного спора, вопросом своим решил унизить меня. Унизить меня не как проповедника, чьи доводы он не смог опровергнуть, а как личность.
  
   И, спросил он меня:
   - Если ты из рода величайшего из царей, а по древнему писанию все великие из этого рода должны быть царями, то и ты, как самый умный из сейчас живущих, должен быть царём. А если ты не царь, так значит и проповедь твоя не столь велика, чтобы верить в неё. Или ты царь?
  
   И, устав от бессмысленных разговоров; желая прекратить их; в гневе от осознания того, что всё вложенное мною за годы в этих людей делалось напрасно; вновь утверждаясь в бесплодности труда своего - Я, выпрямив грудь и сверкая взглядом, сказал им, и только им:
   - Да! Я - иудейский царь.
  
  1.9:7 Замолкли все слышавшие.
  
   Наступила желанная мне тишина.
  
   Прошло несколько минут, как вспомнили, что собрались давно уж спать. Никто больше не произнес ни слова.
  
   Только увидел я, как юный ученик присев над костром, в который он только что подкидывал хворост, застыл как одеревеневший. И смотрит на меня побелевшими от страха безумными глазами.
  
   Новый царь, при живом старом, во все века несёт неисчислимые беды и кровопролитие народу.
  
   Я, придвинулся ближе к кострищу.
   Прутиком шевелил догорающие тонкие ветки хвороста. Наблюдал, как они превращаются в легчайший прах. Всегда любил следить за спокойным огнем очага.
   Это успокаивало, отключало от повседневности, переводило в созерцательное состояние душу, позволяло осмысливать недавние события, мечтать.
   Не заметил, как тихо исчез испуганный тот юноша. Решил - ушел за топливом для поддержания огня оставшейся ночью. И забыл о нём.
  
  1.9:8 Чувство тревоги не позволило переутомлённому телу наслаждаться сном необходимое для снятия накопившейся усталости время.
  
   Солнце ещё не вышло из-за гор, и деревья, окутанные густым утренним туманом, лишь слегка прорисовывались не далее второго ряда в виде размытых контуров. Подумал - это хорошо, как туман укрывает сад, так он укроет и меня.
   Тихо отошел от спящих на несколько шагов. Никто не заметил, как я вставал со своего земляного ложа. Все мирно спали, только двое, легко подтолкнутые глубинным инстинктом дремлющего хищника, смятенно вздохнули. Да когда ступил первый шаг, быкоподобный спорщик беспокойно пошевелился на своей лежанке из травы, повернулся на спину, всхрапнул и опять погрузился в глубокий сон.
  
   Уже уверившись, что удастся уйти незаметно, начал обдумывать свой дальнейший путь. Посчитал, может быть и ошибочно, что лучшее место для того чтобы раствориться в толпе это рынок.
   Отошел на сотню шагов. Навстречу из тумана вышел юный ученик.
  
   Он встревожен. Его движения быстры, но не трусливы.
   Он торопится.
   Сказал слова утреннего приветствия.
   Быстро и решительно подошел, склоняя спину.
   Тянет пустые губы без любви к моей руке. Резко, как будто опомнившись, останавливает поцелуй, слегка коснувшись руки сухими горящими губами.
   Твердо и бесповоротно выпрямился, став станом подобно герою.
   Поцеловал меня - самоутверждаясь в миг поцелуя в правоте деяния своего и в превосходстве надо мною, над тем, кто сейчас начал поход на смерть - в щеку.
   Уверенный животного умом - умирающий завтра, выше умирающего сегодня.
  
   Жгучая липкая слюна осталась на щеке от того поцелуя.
  
   Стремительно отстранился. Отвернув лицо от меня, нескладно бормоча что-то о необходимости срочно вернуться к месту отдыха общины, ушел.
  
   Грубой материей широкого рукава левой руки отёр много раз щеку, стараясь избавиться от жгущей жидкости гнусного поцелуя прилипшего надолго к коже лица моего.
   Устранить неприятное ощущение смог ненадолго. Оно вернулась почти сразу после того, как опустил руку.
   Убоялся появления на коже язвы. Решил омыть лицо в воде небольшой речки, которую предстояло перейти.
   Не удалось.
   И правую щеку в холодной темнице палил гадкий поцелуй в мою последнюю ночь.
  
  1.9:9 Постоял в тревожной задумчивости недолго.
  
   Ступил два шага вниз по склону, желая продолжить путь свой.
  
   Увидел поднимающихся из тумана городских стражников с длинными палками в руках.
  
   Один из охранников забегает справа и с полного размаха бьёт меня своим примитивным деревянным орудием по спине, стремясь превратить в испуганное, подчиняющееся любым приказам животное.
   Батог трещит, расщепляясь вдоль по самой середине.
  
   Звук от удара распространяется по грудной клетке.
   Начинают гудеть мои рёбра так, как будто ударили палкой по стене покинутого верующими молитвенного дома.
   Гудит проснувшаяся в пронзивший душу миг поляна.
   Гул колющим гордость эхом возвращают окружающие арену деревья и холмы мне в уши.
   И мозг гудит. И гул тот забивает физическую боль.
  
  
  
  Глава 10
  
  1.10:1 Свернувшись калачиком, чтобы хоть немного защитить нагое измученное тело от ночного холода, лежу на земляном полу темницы.
  
   Ночь проходит в чередовании между собою короткого забытья и долгих физических мучений. Избитое тело терзают холод и боль в моменты вынужденного бодрствования, когда несчетное количество раз встревоженный мозг возвращает испуганное сознание.
  
   Приходят ранним серым утром.
   Выводят на площадь перед темницей.
   Сдирают остатки тряпья с тела моего.
  
   На меня надевают со смехом рубище, изготовленное из мешка. В мешке вырезаны небрежно три отверстия для головы и рук.
   Левая рука не пролазит до конца в узкую прорезь. Плечо застревает, и часть руки от плеча до локтя остаётся в горизонтальном положении. Согнутая в локте остальная часть под прямым углом бессильно повисает вниз. Быстро перестаёт ощущаться кисть, она сначала холодеет, затем мертвеет, потом повисает мертвенно вертикально земле. Болтается непроизвольно даже при малом повороте туловища.
   Рука моя со стороны похожа на сломанное крыло большой подбитой птицы.
  
   Жалобно, потеряно, с извиняющейся и застенчивой улыбкой смотрю на мучителей.
  
   Один из солдат бездушно, схватив как конечность животного - он так же схватил бы и погибающую птицу за повреждённое крыло - поднял мою левую руку, сделал кинжалом в рубище под застрявшей рукой длинный разрез от подмышки вниз.
  
   Передёргивает от брезгливости, пробуждается уставшая жалость к себе, когда понимаю, что этот старый мешок долго использовали для переноски и хранения мяса.
   Его уже не отстирать, и потому куль приготовлен был на выброс. Ткань насквозь пропитана кровью убитых животных. Запекшись, она придаёт мешку грязный коричневый цвет.
   Капающие всё реже и реже из носа капельки моей крови смешиваются на ткани с кровью животных, и это постепенно примиряет. А может, подступает понимание невозможности что-либо изменить.
  
   Смиряюсь. И в этом одеянии есть благо. Оно прикрывает мою наготу. Мешок защищает худое ослабленное мучениями тело от утренней прохлады.
   В нижней части площади собирается кучка любопытствующих горожан.
   От темницы подходят двое. Пожилой, высокий, на лицо злобный худой и на голову ниже его ростом, средних лет упитанный чиновник.
   Толстяк зачитывает приговор.
  
  1.10:2 Два рослых стражника волокут ко мне крест.
   Толстый узловатый комель подпрыгивает на камнях, оставляет на поверхности земли прерывистую изогнутую линию.
  
   Возлагают крестовину мне на спину. Освобождаясь от утомившего их груза, тюремщики по почину идущего слева, скроившего за три шага до меня издевательскую гримасу на лице, резко отпускают смертельное орудие мучений в конце движения.
  
   Удар...
   Боль...
   Успеваю заметить приближающуюся к лицу землю.
   Темнота в глазах...
   Привычное с детства последствие несчастия - от неловкого падения лицом вниз, или удара кулаком по носу - вкус и запах крови во рту.
   Сознание покидает меня.
  
   Душа взмывает к небесам, но оторваться от земли пока не может.
   И уже с высоты десятков метров вижу площадь; людскую толпу на ней; кучку солдат; пару чиновников стоящих в отдалении.
   Прекрасно вижу лежащего на земле замученного маленького человека. Смотрю на упавший рядом с ним его огромный крест.
  
   Переворачивают на спину. На голову с руганью выплескивают ведро воды.
  
   Возвращаюсь в своё тело в момент водяного удара в лицо. Ощущаю зловонный болотный запах воды попавшей в окровавленный и от этого ставший ненадолго очень чувствительным - пока не запечётся коростой кровь - нос.
   Будто облили помоями. Унизительно и очень неприятно.
   С трудом поднимаюсь на ноги.
  
   С глупой улыбкой на лице от осознания радости жизни жду продолжения мучений.
  
  1.10:3 Чиновники громко спорят между собой.
  
   Тонкий, взявшийся исполнить приговор, с повизгиванием в те моменты, когда в очередной раз осознаёт, что экономию присвоить не удастся, вопиёт о том, что выданных денег и так недостаточно. А тут еще, оказалось - необходимо платить за доставку креста.
  
   Толстый почти грубо и достаточно категорично прерывает визгливую тираду. Он знает - сам был совсем недавно на месте исполнителя - о фискальном интересе оппонента в данной ситуации.
   Заявляет - преступник после второй, пусть и удачной попытки заставить нести крест, живым до места казни не дойдёт, а значит, не будет исполнено судебное предписание. Сказано - смерть на кресте, а не под крестом.
   И значит - крест нести другому.
  
   К тонкому чиновнику подходит высокий худой владелец осла и предлагает свои услуги. Они долго торгуются. В конце наёмник соглашается доставить крест к месту казни за предельно малое вознаграждение. Его едва хватит для приобретения дневной порции фуража для худого престарелого животного.
   Я с благодарностью смотрю на осла и его владельца.
  
   Пускай пока осёл несёт мой крест.
  
  
  1.10:4 Ведут по узкой улочке.
  
   Мой последний путь начинается длинным кривым спуском в юдоль. После каменного моста дорога превращается в крутой подъём.
   Тень от стоящих плотно друг к другу домов придаёт моей хламиде благородный темный красно-коричневый цвет, делает невидимыми разводы от высохшей крови зверей на грубой ткани.
   Душа смирилась с новой одеждой, а тело больше не противится ей.
  
   Кричат дразнилки бегущие за мной и обгоняющие меня мальчишки. Я не обижаюсь, что с них взять.
   Да и кричат они то, что всегда кричат дети этого народа в подобных случаях.
  
  1.10:5 Преодолел почти половину подъёма, когда увидел выходящего из дверей лавки справа долговязого старика с высоко задранной головой.
  
   Он худ, на узком лице тонкий заострённый нос, седые волосы грязными космами спадают на согбенные плечи.
  По выбеленному болезнью лицу понятно - он давно тяжело страдает от внутреннего неизлечимого недуга. По дергающейся походке видно, что и в этот час его мучает болезнь.
  
   Глядя на меня, но мимо меня, замечая только окружающих меня, он кричит для них срывающимся фальцетом.
   В словах его жестокая ярость, они близки к проклятию, изо рта брызжет желтая слюна. Слова наполнены мерзостью болезни, в них как будто проникли метастазы, которым кажется уже некуда больше распространяться в теле, кроме души и мыслей.
   Отшатнулся, опасаясь, что слюна замарает мне лицо, а его мысли душу.
   Почти пройдя мимо старика, останавливаюсь на краткий срок. Говорю ему удивляясь:
   - Сейчас меня казнят. Так почему тебе недостаточно даже смерти.
  
   Слова мои приводят старика в замешательство. Его тело каменеет как будто охваченное параличом. Глаза начинают выползать наружу от внутреннего напряжения связанного с попыткой сказать. Подобное часто бывает у заик.
   Слова застряли в его поражённой болезнью груди. Он сглотнул, для того чтобы продолжить речь, но вернул этим готовые к выходу слова обратно в обнесённое заразой горло, где они превратились в булькающие звуки.
  
   С поднятой головой продолжаю свой скорбный путь.
   Испытываю удовлетворение от ощущения сотворённого мной маленького чуда - я не утратил, даже в сей жестокий миг, способности остановить словом беснующегося адепта.
   Да только - сейчас это чудо никто не заметит.
   Светлая радость от проявления силы воздействия моего слова - в последнее время уж начал разуверяться в том, что есть она во мне - отвлекает от страданий.
  
   Отхожу на четыре коротких от слабости шага, и в спину мне, толчком выбивая душу и пригибая грудь к земле, набравши мощи так, как набирает силу вода скопившаяся перед преградой и вот её преодолевшая, мерзким плевком бьют, подавляя сознание, ужасные слова:
  - "...проклинаем Последним проклятием".
  - "...пусть земля над твоей могилой будет подобна пуху, чтобы собаки могли вырыть твои кости и растащить их по земле".
  
   Не собаки... Люди в неопрятных тёмных балахонах растащат по миру твои кости.
  
  1.10:6 Крест ждёт меня на вершине холма.
  
   Два солдата берут за плечи. Подводят без злобы к основанию лежащего орудия убийства.
   Поворачивают к нему спиной.
   Не применяя грубую силу, казалось заботливо, всего лишь помогая, укладывают на крест.
  
   Третий, с камнем в руке, корча лицо в изгоняющей сочувствие из души своей ухмылке, прикрепляет к перекладине.
   Уродуя мои тонкие кисти, пригвождает сначала левую, затем правую руку.
  
   Три солдата дружно напряглись; с хрипом извлекли на выдохе из груди восклицание, используемое при тяжелом, требующем синхронизации усилий труде; поставили крест.
   Один из них молчал потупя очи.
  
   Двое держат унизительную плаху, третий, согнув дугою спину, подпирает основание креста большим камнем. Вставляет между ним и стенками трещины в монолите вершины горы пару клиновидных камней.
   Старательно притаптывает камни ногою.
  
   Мир меркнет для меня.
  
  
  1.10:7 Пришел в сознание первый раз.
   Левая рука подвёрнута вниз и провисла. Пытаюсь перевести взгляд вправо, но голову повернуть не могу. Только одним глазом с большим трудом сумел увидеть правую руку. Она пряма.
   Рук не чувствую. Нет в них боли. Они как будто отмерли.
   Опустив глаза вниз вижу нижнюю часть ног с ручейками засохшей на них крови. С удивлением отмечаю то, как близка земля. Носки ног почти достают до приваленного к основанию креста большого камня.
   Кажется, что достаточно только потянуть вниз пальцы, и коснешься земли.
  
   Первый шаг с креста необходимо сделать очень большим, чтобы сразу перешагнуть этот замкнувший крест камень и ступить на ровное пространство. На нём нога не подвернётся.
   Движения мои должны быть тихими, шум от них должен быть подобен шелесту производимому дуновением лёгкого ветерка. Чтобы не услышали солдаты.
  
   Вот ступил правой ногой на землю, приставил к ней левую, побежал вниз с горы к траве, к речке. Ещё немного, и укроюсь от караульных за растущими вдоль ручья деревьями. А там, только преодолеть вброд неглубокую реку...
  
   Только попытался шевельнуть пальцами, пытаясь воплотить пригрезившееся - как резкий удар боли снизу, от ног в голову, выбивает сознание из меня.
  
   Сонм неумолимых возвращений боли посетит моё тело. Лишь периодическая потеря памяти не даст сойти с ума от мучений.
  
  1.10:8 Когда во второй раз очнулся на кресте, то первым чувством оказалось удивление. Затем пришли по очереди тихое разочарование, лёгкое неверие, и начал просветляя душу умирать остаток гордыни - неужели побег с креста только привиделся.
   Так явственно всё было.
   Не хватило самой малости. И, убежал бы.
  
   Напряг правую ногу, чтобы осуществить только что пригрезившееся, забыв о последствиях первой попытки пошевелить пальцами ног. Даже не потянул правую ногу, а только слегка напряг мышцы, слегка двинул ступнёй...
   Погрузился во тьму, как будто выключили свет дневной.
  
   Сознание возвращается в очередной раз.
   Пока ещё могу определять время проведённое в беспамятстве. По положению солнца определяю, что прошло около двух с половиной часов.
   Упрямо пытаюсь вытянуть ноги, и с удивлением понимаю - они мне не подвластны.
   Пытаюсь пошевелить руками - мне неподвластны мои руки.
  
   А ведь даже не сомневался в начале казни, что сам сойду с креста.
  
  1.10:9 Слегка отталкиваюсь спиной от креста, даже не отталкиваюсь, а только прижимаю спину к кресту, чтобы затем от него оттолкнуться - надолго погружаюсь в темноту.
  
   Прихожу в сознание и теряю его столько раз, что счет утерян.
   Обреченные усилия сойти с креста, а главное жар солнца потихоньку источают силы.
  
   Слева на кресте умер человек.
   Смерть его воспринимаю с облегчением. Его предсмертные, нечленораздельные, злые крики раздражали, отвлекали от главного.
   Он потерял разум на своём кресте.
  
   Висящий на кресте справа, тот, что перед началом казни сказал сочувственно мне:
   - "Мы разбойники и заслужили мучительную смерть. Не место тебе, праведнику, между нами" - не приходит в себя уже несколько часов.
   Возможно, нам возвращается сознание в разное время.
  
   Вот, умирает и он.
   Пытался что-то сказать перед смертью, придя в сознание совсем ненадолго, но из иссушенного рта вырвался только рык умирающего хищного зверя.
  
   Грудь щемит от жалости и сочувствия. Он вел себя достойно - не стенал напрасно и неисполнимой милости не просил, не клял свою судьбу.
   Стонал лишь тихо в забытьи.
   Я пожалел его с креста.
  
  1.10:10 Внизу, не далее пяти метров, под каменной террасой видны коричневые шлемы римских солдат.
  
   Один из сторожей поднимается по короткому серпантину тропы. Его послали для осмотра.
   Через узкую щелочку прикрытых глаз вижу, как он проходит мимо меня туда и обратно. С удовлетворением кивает головой, видя, что мои соседи мертвы.
   Ступает шаг вниз по склону и медленно, подчиняясь шестому чувству заметившему чужую жизнь, оборачивается.
   Растерянно и с отказывающимся принимать удивлением смотрит на меня.
  
   Рядом с левым крестом стоит кувшин прикрытый тряпкой - его принесли две женщины, грубо отогнанные стражей после их приближения к висящему телу. К тому, кто умер первым.
   Это - или родственницы его, или послушницы по вере своей взявшие на себя милосердную роль по омыванию и упокоению тел казнённых.
  
   Солдат накалывает на острие копья губку, предназначенную для обтирания трупа, макает её в кувшин и протягивает двухгранный наконечник к моим устам.
  
   Губы иссохли и растрескались, рот и горло болезненно сухи, язык разбух так, что заполнил весь рот и утратил возможность шевелиться.
   Могу только слабо стонать.
   Но стонать не буду.
  
   Желаю освежающую влагу и облегчение ею даруемое.
   Получаю разочарование и обиду.
   Уксус обжигает губы и жжет кожу вокруг рта.
   Он не желал облегчить мои страдания. Он желал убедиться в том, что я ещё жив.
   Опускает копьё, снимает губку.
   Недолго думает. Оглядывается.
   Никто на нас не смотрит.
   Поднимает копьё, подставляет его наконечник под мою левую скулу.
   Немного опускает, скользя наконечником по коже, надавливает на ложбинку между горлом и левой мышцей шеи.
   Медлит.
   Резко отводит копьё от шеи, понимая, что рана будет видна всем и укажет однозначно причину смерти.
   Не решается на убийственный удар и от этого злится.
   Опуская копье, подчинившись животной жажде убийства сокрушившей человеческие чувства, с силой нажимает на древко, прорезая наконечником мою кожу на левом боку до рёбер.
   Он желает, выпустив из меня кровь, ускорить этим мою смерть.
  
   Содрогаюсь от его жестокости.
  
   Я не собираюсь умирать. Я жду спасения.
  
  1.10:11 Когда пришёл в себя то посмотрел на рёбра. Увидел, как из раны выступают капли крови.
  
   Тело моё иссушено солнцем так, что кровь не в состоянии проникнуть наружу сквозь высохшие слои крайней плоти.
  
   Руки вытянуты до смещения костей в суставах, ноги одеревенели, как будто отмерев.
   Как же я смогу жить с такими увечьями.
  
   Солнце палящими лучами гнетет меня.
   Всегда с радостью смотрел на него. С удовольствием подставлял под его лучи лицо, испытывая ответную любовь и нежность. Ощущал свою зависимость от животворящего светила. Верил - оно покровительствует мне.
   И сейчас, хоть и увядал под его лучами, но только оно насыщало меня своей энергией, позволяло жить.
  
  1.10:12 После полудня начались в атмосфере странные изменения.
  
   Вначале едва ощутимые, они постепенно усилились настолько, что начали борьбу со светилом.
  
   Из ярко-желтого диск солнца постепенно стал бордово-кровавым.
   Божественная звезда продолжала возмущенно бороться с непогодой. Я перешел в другое физическое состояние, как будто подступающая непогода охладила тело. Или отстранила душу от него, избавив и то и другое от боли. Обозрев окрестности, с обеспокоенностью ощутил царящую в природе обречённость.
   Как будто всё уже знало, что свет проиграет борьбу с наступающим нечто. Будет повержен то ли страшной непогодой, то ли сатанинской тьмой.
   Но, вопреки всему, уходить древнейшее божество с небосвода не желало.
  
   Вид солнца, напряженно-багрового цвета, постепенно закрываемого ненастьем, вначале удивил меня, а затем и испугал.
   Солнце не может, не должно умереть, покинуть меня в моей беде.
   Спастись без солнца я не смогу.
  
   Ночь для меня подобна смерти.
  
  1.10:13 Поднявшиеся в небо пески пустынь затмили божий свет.
  
   Превратили на время весь мир в пустыню.
  
   Песка поднялось столько в небеса, что обнажилось каменное ложе его усыпальниц.
  
   Понимаю - всё.
   Поздно.
   Всё.
   Конец.
   Силы на исходе.
   И, главное не в том, что физическая сила иссякла во мне, главное - меня покидает вера.
  
   Черные грозовые тучи вытесняют поднявшийся в небеса песок. Дикие порывы ветра гонят по земле мелкую гальку.
  
  1.10:14 Стража быстро собирается и уходит, подгоняемая бешенными до срыва в припадок, как будто бьющимися в начале конвульсии, редкими струйками начинающегося дождя.
  
   Дождя, который не прольётся на землю.
   Слеза не завершится плачем.
   Так велика окажется беда.
  
   Старший стражник оглядывается, смотрит на меня. Понимает, что я ещё жив. Сомневается миг, обуреваемый страхом ответственности.
  
   Справа, от крутого поворота дороги, начинает разгоняться воздушный поток. Этот поток, упираясь в ещё спокойный воздушный столб над холмом, переходит в завихрение. Воздушное завихрение втягивает в себя лежащую на дороге мелкую гальку вместе с мельчайшим песком. Двигаясь в мою сторону вихрь, резко набирая скорость, поднимает выше свою пыльную добычу. Он, раскрываясь в прямой поток, бьёт начальнику стражи в лицо собранными на дороге острыми мелкими камнями, месивом сухой земли слепит глаза.
  
   Командир охраны, перестав сомневаться, натянув плащ на голову, бежит вниз, догоняя своих далеко ушедших солдат.
  
   Почти догнав отряд, старший стражник останавливается в беге и оборачивается, бросает на меня из-под плаща задумчивый взгляд.
   И холод опаляет душу страхом приблизившейся вместе с взглядом смерти.
   Он может, и даже должен, вернуться и добить.
   С печалью в душе обречённо жду.
   Непогода гонит стража прочь, в дальнее укрытие под холмом.
  
  1.10:15 Дождь превращается в короткий как удар грандиозный ливень.
  
   На небе беснуются молнии.
  
   Никто не придёт. Никто не поможет...
  
   В ярости,
   Оттолкнувшись спиной от креста,
   Выпятив дугою грудь,
   Давно утратив возможность говорить,
   Кричу небесам слова обличения:
  
  - Боже!
   Боже...
   Ты оставил меня умирающего...
   Ты покинул сына на смертном одре.
   Не отец ты мне...
   Не Отец!
  
  1.10:16 Замолкает буря.
  
   Исчезают молнии с небес.
  
   Становятся из тёмно-синих - живых, угольно-чёрными - мёртвыми клубящиеся в небе тучи. Всё окружающее тёмное пространство замирает, как будто опомнившись, запнувшись в злобе, устрашившись, задумавшись - а имеет ли право бесноваться, и время ли для беснований.
  
   Тишина воцаряется над миром.
  
   Мощный, став доминантой, разряд молнии разрывает пополам черное небо.
   На короткое время становятся видимыми, освещённые её странным неживым светом, вскрывающим иную сущность вещества, серые земли и воды всего мира.
   Молния, родившаяся слева, властно, не торопясь пронзает пространство горизонтально равнодушной земле и отстраняясь от безразличного неба. Она истончается, приближаясь к далёкому северному заземелью, что становится видимым по правой руке.
   И, раскрыв омытые дождевой водою глаза, вижу я никогда не виденные при жизни западные участки ближнего моря и дальние северные страны, и льды венчающие твердь земную.
  
   Понимаю - начинается уход.
  
  1.10:17 Вижу, как будто взмыв огромной сильной птицей высоко над холмом, лежащий за близким континентом великий океан, а за ним два неизведанных континента.
  
   Вот уже вознёсся на такую высоту, что недостижима для любых птиц.
   Мечтал увидеть весь мир при жизни. Сейчас - смотрю прощаясь.
  
   И остаёмся мы один на один - я, и не познанный мною мир земной.
  
   Немногим далее середины пути своего, гигантская молния раздваивается.
   Одна её часть, менее трети общей толщины, устремляется вверх - быть может, желает разбудить тех, на небесах, а возможно и дерзким ударом их образумить. Другая часть продолжает двигаться прямо, искривляется, повторяя изгиб земли, исчезает за конечным горизонтом.
  
   Сжимается сердце в ожидании грома.
   Неслыханного грома после невиданной молнии.
   Сжимается сердце от страха.
   Какой уж раз за этот день.
   Сжимается сердце в последний раз. И больше не разожмётся никогда.
  
   Грохота грома не услышал.
  
   Грома не было.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"