Ол Рунк Избранное. Импотент

Ол РУНК

***

Мы осматривали свои апартаменты...

Боже мой, до чего ж это приятное занятие! Моя Марта прямо-таки ошалела от счастья. Еще бы, после общежития -- и вдруг свой угол. Правда, его нам разделили на две семьи. Но наш брак был частью того большого общего счастья...

Да, то было прекрасное время комсомольских свадеб, вроде нашей, и лозунгов, типа: "Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!".

Тогда о коммунизме говорили громко, вслух, не стесняясь и не краснея, как теперь, например, говорят о сексе, бабах и прочих прелестях интимной жизни.

Чего уж на кого-то кивать и вспоминать то, что, в общем-то, в тот момент не занимало наш ум.

Мы были детьми своего времени, социалистической ориентации, тогда еще нам не забивали головы и не расслабляли нас лозунгами вроде "Каждая семья к двухтысячному году будет иметь отдельную квартиру!".

И мы, не думая о такой глупости, попарно взявшись за руки, затаив дыхание, боясь вспугнуть свое счастье неловким движением или случайным словом, неслышно ходили по свежевыкрашенным полам новенькой квартиры...

Две комнаты. Один коридор. Одна кухня.

Все остальное тоже по одному. Ну и что! В ванную гуртом не ходят. В сартир -- тоже редко бывает, чтобы всех разом приспичило.

-- Будем делить! -- сказала Надя, жена Толи.

-- Будем! -- охотно согласились мы с Мартой.

-- Толя! -- Надя строго и выжидательно посмотрела на своего супруга.

Тот вздрогнул всей своей тощей и неказистой фигурой и торопливо достал из кармана коробок спичек.

--Длинная - большая комната, короткая -- маленькая, -- торжественно объявила Надя и, резко изменив интонацию, строго произнесла -- Толя!

Толя неловкими нервными движениями обломил головки у двух спичек и оставшиеся палочки зажал в кулаке.

--Тащите! -- приказала нам Надя.

Мы с Мартой растерянно посмотрели друг на друга. Никто из нас не решался взять на себя такую ответственность.

-- Может, ты... -- робко предложила моя молодая жена.

-- Ну, если ты настаиваешь...

--Чего вы мандражируете! -- изумилась Надя. -- С милым рай и в шалаше. Давай тащи! -- грубо приказала она мне.

--Пожалуйста, Вовик, будь решительнее, -- с жалкой улыбкой на лице пропищала Марта. -- Я постараюсь не упрекать тебя, даже если ты вытащишь комнату без балкона и самую маленькую.

Надя надменно посмотрела на нее.

--Здесь не так много комнат, как ты думаешь. Без балкона она -- и самая маленькая.

Вместо того, чтобы воодушевить меня, женщины своей перебранкой только дали понять мне, как ограничен мой выбор и какую ответственность я взвалил на свои плечи. И все же перекладывать ее на свою супругу в присутствии чужих людей мне не позволяла моя мужская гордость да и сама Марта, которая недвусмысленно уже дала понять, что и в этой ситуации я должен оставаться мужчиной и не рассчитывать на нее.

Дрожащей рукой я потянулся к двум спичкам, едва выглядывающим из тощего щетинистого кулака соседа.

Прежде чем выбрать одну из них, глянул ему в глаза.

Они у него, к моему удивлению, ничего не выражали. Словно тут ничего и не происходило, а если и происходило что-то, то ему до всего этого не было никакого дела. "Или нервы у него такие, -- подумал я, -- или ему действительно с милой рай и в шалаше".

Мысленно укоряя себя за слюнтяйство, я выдернул обломок спички.

Мы все четверо тщательно сравнили его с другой палочкой, и, о боже, удача! Я вытащил комнату с балконом и самую большую в этой кварире.

Марта захлопала в ладоши. Не сдержалась. И одарила меня нежным взглядом. Представляю, как я вырос в ее глазах, после такой удачи.

А наши соседи заметно не огорчились.

Толя как находился в заторможенном состоянии, так в нем и остался. А Надя как продолжала командовать, так и тут ничто не помешало ей это сделать.

-- Будем заселяться! -- сухо сказала она и, кинув на своего супруга холодный взгляд, пошла на улицу.

Он побежал следом за ней.

--Какой-то инфантильный, -- сказала моя Марта, когда за ними закрылась входная дверь.

Я физически ощутил, как по моей физиономии поползла ото рта к ушам довольная улыбка..

--Правильно подметила, дорогая! -- воскликнул я счастливо.-- Пойдем-ка и мы за вещами!

И в порыве чего-то такого необузданного, захлестнувшего и переполнившего меня, я хлопнул ладошкой свою избранницу по заднице... Ну как бы поторопил ее и еще свою нежность заодно выразил таким образом.

Марта неодобрительно покосилась... нет, хуже того, она гневным взглядом окинула меня.

-- Ты эти штучки брось! -- ее милые, прелестные губки нервно дрогнули. -- Я тебе не какая-нибудь..,

Она обиженно проглотило слово, которое я тут же мысленно поставил на должное ему место, и выпучил глаза от удивления.

-- Да ты что, милая! Что ты говоришь! Это же обычный рабоче- крестьянский жест. Его вся Европа знает! Я вот однажды смотрел, как француженки в баскетбол гоняли. Так их тренер только и занимался тем, что по задницам своих баскетболисток похлопывал. Подбадривал, поощрял, значит. И выиграли они у наших...

-- Я никогда не занималась спортом и далека от этого... и, будь любезен, обращайся со мной как с порядочной женщиной, а не как с баскетболисткой.

Мне нечего было возразить. Я ничего не мог придумать с ходу. У меня не очень гибкое мышление, и к тому же часто его заклинивает... особенно, когда прут на меня нахрапом. В таких случаях можно разве что ответить грубостью... Но не хамить же женщине, тем более своей хорошенькой жене.

Марта, очевидно, догадывалась об этом моем умственном дефекте, и поэтому без стеснения продолжала воспитательную речь:

-- Мне, казалось, ты меня уважаешь... а ты... ты словно... по крупу...

Она жалостливо шмыгнула носом.

Тут уж молчать дальше было нельзя.

Я уже тоже достаточно изучил Марту и знал, что отшмыганья носом до слез у нее проходит, как правило, не больше одного мгновения.

-- Да какую же корову?! -- начал я в спешном порядке оправдываться и постарался вложить в свои слова как можно больше оптимизма, пафоса и еще чего-нибудь такого, чтобы они звучали бодро и подбодрили упавшую духом мою жену. -- Причем тут скотина и какой-то коровий круп?! Всего-то только и хлопнул на радостях по попе! А ты уж развела бадягу! Тебе бы радоваться надо, что у тебя есть по чему хлопать! Вот у нашей соседки Нади не задница, прости уж за некультурное слово -- по случаю вырвалось, -- так вот у нашей соседки Нади -- не задница, а колун! Такой жопой, вот опять, дорогая, слово нехорошее вырвалось, но тут без них никак не обойтись, так вот такой жопой только дрова колоть, и уж ни при каком восторге по ней хлопать не станешь.

-- Да уж, она совсем какая-то узкозадая, -- задумниво проговорила Марта и, кинув на меня стыдливый взгляд, спросила тихо.-- Она тебе нравится?

-- Боже! -- радостно воскликнул я, чувствуя, что на этот раз слез не будет. -- Да кому же нравятся такие задницы!

--А как же Толя?

-- А что Толя?! Какой он мужик! Да он в этом деле ничего не понимает! Ты приглядись внимательно к нему! Она охмурила его! Женила его! И -- под каблук! И -- шварк! Раздавила личность. Толи как такового -- нет!

-- Да, она с ним чрезмерно строга...

Мне показалось, что Марта сказала это с какой-то затаенной грустью... даже, может быть, сочувствуя соседу.

-- Ну уж нашла, кого пожалеть, -- проворчал я недовольно.

-- С чего бы ты это взял? -- недоуменно пожала Марта красивыми круглыми плечами. -- Обидно только за вашего брата, что он позволяет так помыкать собой.

Я уже готов был с жаром возразить своей любимой и доказать на чем угодно и как угодно, что я не такой и на меня где сядешь, там и слезешь, но распахнулась входная дверь... Я прикусил язык, и молча наблюдал, как наши соседи затаскивают в прихожую, видавшую виды, железную кровать. Они гулко, по-хозяйски, поставили ее на пол перед нами, и Надя, тяжело опустилась на ржавые пружины. Пружины жалостливо и громко заскрипели, прогибаясь под нею. А на глаз казалось, в ней -- кожа да кости...

Были бы кости - мясо нарастет, к чему-то вспомнилось мне. Возможно, к старости она и раздобреет, а пока... Пока она качнулась раз-другой, проверяя надежность амортизаторов, и кровать запела во весь голос, не жалея своих ржавых связок.

--Вы, что, спать на ней будете?! -- ужаснулась по простоте душевной моя Марта.

Я и сам не сразу уловил весь тайный смысл этого вопроса. А Надя с ходу схватила его суть. Она насмешливо посмотрела на Maрту:

-- Не волнуйся. Мы сами любим тишину и в кровати только спим, а не качаемся.

Боже, как жутко покраснела Марта.

-- Я ничего такого не хотела сказать, -- начала она оправдываться упавшим голосом. -- Я только...

-- А я что такого сказала? -- нахально перебила Надя. --Я ведь тоже только и говорю, что звукоизоляция в этих домах ни к черту не годится, а соседи должны беречь покой друг друга, какие бы эмоции их не обуревали.

***

В первый вечер мне показалось, что наши соседи только и пекутся о нашем покое.

Они закрылись в своей комнате и никак не хотели выходить из нее. А мы с Мартой сидели на кухне за столом.

Перед нами стояла открытая бутылка вина.

Я горел желанием по-человечески и сообразно тем возможностям, какими мы располагали, сообща отметать новоселье.

Но вечер подошел к концу, и стало ясно, что сообща у нас с ними сегодня нечего не получится. Я изловчился, и в тот момент, когда Марта потеряла бдительность, налил по чашке вина себе и моей суженной.

--Вздрогнем? - бодро воскликнул я. -- За то, чтобы все у нас было хорошо на новом месте и чтобы соседи крепко спали по ночам на своей скрипучей общежитейской койке.

Немудренный тост, но думаю, он был по делу.

Моя избранница наклонилась над чашкой и поводила над ней носом.

Ее носик сморщился, а лицо исказила гримаса отвращения.

-- И ты такой гадостью загадил мою чашку!? -- с нескрываемым ужасом прошипела она.

Мне почему-то показалось, что это у Марты нe от души, а от жадности.

--Ты, дорогая, привередничаешь не по нашим доходам, -- с укоризною заметил я. -- На что деньги дала, то и налил.

Но мое замечание на этот раз пришлось как нельзя некстати. Оно, скорее всего, напомнило молодой хозяйке о нашем докоммунистическом существовании, когда живешь от получки до получки и каждую копейку считаешь.

Я сообразил это после того, как слова вылетели из моих уст и застряли в прелестной головке Марты. Да, я как бы подыграл ей и попал впросак.

Я смущенно опустил глаза.

Мое замешательство воодушевило Марту.

--Ты, Вовик, обманулся в своих ожиданиях...

Крупная слеза упала в чашку с вином.

Я молча смотрел, как она плачет, и ее слезы напомнили мне отцовский малопроизводительный самогонный аппарат.

Вот точно так же, словно нехотя, на нем набиралась капля первача и чистая, как слеза, срывалась в железную посудину.

Но там был настоящий первач!

Такой первач, который за душу брал... А тут вода капала в настоящее вино.

И как только до меня дошло, чем Марта разбавляет и без того малоградусный напиток -- сердце мое сжалось. При нашей-то бедности ее слезы были непозволительной роскошью.

Надо было действовать и действовать энергично.

-- О чем плач, дорогая? -- с болью в голосе спросил я. -- Тут что-то в чашках не то?! Так я мигом освобожу посуду! Я все вылью из них, и только ради тебя, чтоб только ты не переживала!

Я схватил чашки, в каждую руку по одной, и разом выплеснул их содержимое себе в рот...ну в глотку, если уж быть более точным.

Марта зажмурилась.

Когда она открыла глаза, то, хоть и были они затуманены слезами, я увидел в них ужас и растерянность.

Я бодро подмигнул супруге. Мол, не сомневайся, свои возможности знаю, и до бузы дело не доведу.

Весь предыдущий опыт подсказывал мне, что только таким своим уверенным поведением я могу вернуть Марту в нормальное состояние.

-- Вот, пожалуйста, дорогая, загляни! -- подсунул, я ей под нос пустые чашки. -- Ничего в них нет! Стоит ли из-за ничего расстраиваться!

Она заглянула... Сморщилась, как от зубной боли, поднялась из-за стола и, пройдя за мою спину, растворилась во мраке коридора.

Мое игривое настроение поугасло, и даже выпитое вино уже не в состоянии было поддержать его. Я понял, что переиграл... перебодрился, да и с самим вином поступил опрометчиво. Конечно, если разобраться по-человечески, Марта переживала не только за свои копейки, но еще и за меня. Кому нравится жить с пьяницей... Бесспорно, она была против того, чтобы я пил. Но я тоже был против этого и до пьянства дело не собирался доводить... да и спиваться мне еще не с чего было. На мои деньги мы еще концы с концами свести не могли... И уж при наших-то доходах брезговать солнцедаром... Эх...

Я поднялся и пошел искать Марту. Надо же было все это ей объяснить!

В нашей комнате ее не оказалось.

Я заглянул в ванную -- и там никого.

Тогда я постучал к Ермишиным... Ответа не последовало.

Я решил, что они спят, и в растерянности остановился около их двери.

- Ты чего там? -- вдруг прозвучал за дверью голос Нади.

-- Да вот жену потерял, -- посетовал я.

--Как это можно в квартире жену потерять? -- хмыкнула соседка, -- Навервяка в сартире сидит.

"Вполне возможно", --подумал я и пошел к туалету, хотя у самого никак в голове не укладывалось, что моя капризная избранница может так долго засиживаться в столь не приспособленном для длительного одиночества месте. Ее нежый носик, которым она только что с таким отвращением водила над египетским солнцедаром, должен был взбунтоваться в первые же минуты.

Но Надя оказалась права...

Незапертая дверь, едва я нажал на нее, бесшумно открылась. Я увидел свою супругу на унитазе. Печаль омрачала ее лицо.
-- Ты чего тут делаешь? -- удивился я.

- Ничего! -- сердито ответила она.

-А зачем тогда сидишь здесь?

-- От нечего делать.

-- А-а... -- переступил я с ноги на ногу. -- А дверь почему не закрыла?

-- Ничего не делаю -- потому и не закрылась! А ты сгинь отсюда, пьяница несчастный. Глаза б мои на тебя не смотрели.

Она поднялась и зло захлопнула дверь.

-- Ты перебил мне все мое одиночество! -- гневно закричала она из сартира. -- Пожалуйста, уйди отсюда! Прошу тебя!

Чертовщина какая-то получалась. Одному тошно от одиночества, и он ищет общения с другой. А другая ищет одиночества и не хочет общаться... Чертовщина... Эх!

Теперь уже около этой двери я стоял в полной растерянности. Топтался, переминался с ноги на ногу и не знал, что мне предпринять... каким бы образом выманить из туалета свою... мою избранницу.

--Ты тут в очереди? -- спросил меня сосед, неслышно приблизившись ко мне сзади.

Потом я замечу, неслышно ходить была его самая отвратительная привычка, а тогда я вздрогнул от неожиданности.

-- Да нет, -- почему-то смущаясь, ответил я.

Зато Надя без всякого смущения четко обрисовала этому олуху ситуацию:

--Жену расстроил. Вот и поносит она теперь. В свое удовольствие на дерьмо исходит!

Босая, кажись, в одном тряпичном халате, она стояла за спиной своего Толи и с издевкой посматривала на меня.

"Ох и наглая баба", -- подумал я так грубо о ней впервые, но вслух ничего не сказал, хотя и обидно было, что она расстройство нервной системы путает с расстройством желудка. Как-никак, а Марта не чужая мне была.

Толя повернулся к жене и так игриво спросил:

--Может, Надь, утешить ее?

И при этом безобразно повилял тощей задницей. Она, как и у его супруги, ничем не отличалась, от колуна.

-У него своя утешилка есть! --сердито сказала Haдя, а мне приказала. -- Давай иди спать! Hе толкись здесь, если не в очереди. Эй-ты, медам! -- постучала она по двери туалета... --Освобождай сартир! Чай не персональный! А тут кой-кого поджимает!

Я с благодарностью глянул на чужую жену.

Хоть и грубая она, да баба с мозгом. Но и я тоже не дурак! Я сразу сообразил, о какой утешилке они вели речь. Что-что, а это-то у меня было и находилось в полне приподнятом состоянии!

Не дожидаясь, пока Марта снимется с насиженного места и выйдет в коридор, я бросился в нашу комнату. Мгновено разделся и занял исходную позицию на кровати. После туалета, как я понимал, Марте больше некуда было приткнуться.

Ну, а я уже настроился. Я уже готов был утешить ее!

***

Марта неподвижно стояла у окна и пристально вглядывалась в темноту на улице.

Я ждал, когда ей это надоест. А ей не надоедало.

Наконец я не выдержал и спросил:

--Ты чаво там увидела?

-- Ничаво! -- сухо ответила она.

-- У тебя везде все "ничаво и ничёво"! -- возмутился я. --Тогда чего же ты туда смотришь?

-- Чтоб только тебя не видеть!

-- Ну... знаешь ли... это уже начинает обижать... У меня ведь тоже есть самолюбие!.. В общежитии, мне кажется, ты была совсем другой... более покладистой.

-- И в общежитии я была совсем такой же! Только мы там с тобой так тесно не контактировали.

-- Понятно, почему я вовремя не раскусил тебя.

-- Эх ты, пьяная харя! -- Марта посмотрела на меня через плечо, наверное, презрительно. В темноте не вдруг-то разберешься, но скорее всего -- презрительно. -- Это я по глупости при всех наших контактах закрывала глаза... на тебя. Вот теперь и умываюсь слезами.

-- При интимных контактах положено глаза закрывать. Даешь волю фантазии и удовольствия получаешь больше.

-- Я от скромности закрывала глаза, а не от удовольствия. Я стыдливая!

-- Ну, хватит умываться стыдливыми слезами! -- уже сердито, сказал я. -- Утром продолжишь эту процедуру, а сейчас ложись спать и закрой глаза для большего удовольствия. Я буду утешать тебя!

-- С пьяницей в одну постель! - Марта презрительно хмыкнула.

-- Вино малоградусное, у меня от него уже ничего не осталось, а желание еще есть.

--Зато я после твоего трюка с чашками до сих пор в себя придти не могу, и ни о каком желании тут и речи идти не может.

-- Оно и видно.

-- Чего видно?

-- Ну, нормальная давно бы легла.

Я хотел быть мужчиной. Я изо всех сил пытался остаться им до конца. Но до конца, к сожалению, дело не дошло, и мне так и не удалось утешить Марту в ту ночь.

Я решил подождать следующей.

Конечно, я чувствовал за собой какую-то вину, хотя, если быть честным, не осознавал ее. Но чувствовать -- чувствовал и изо всех сил старался больше ничем не омрачать настроение жены. Не хамил целый день, не острил, полагая, что она не очень одобряет плебейский юмор, и, естественно, целый день не пил...всякую гадость.

И вот когда стемнело, когда пришла ночь, и Марта, стараясь не смотреть на меня, легла рядом со мной... вот тогда мне показалось, что и в нашей постели наступил праздник. Я на радостях обнял свою любимую уродину да так ловко, что в моей ладони оказалась ее упругая грудь.

-- Не надо этого! -- зашептала Марта чуть ли не в ужасе.

-Ну уж извини, дорогая. Время страданий прошло, пора нам приводить свои чувства в порядок!

Я другой рукой закатал ее рубашку до самого пупка и заскользил жадной ладонью по раскаленной коже внизу ее живота.

--Это уж совсем ни к чему!

Голос у моей Марты обиженно дрогнул. И хоть в темноте невозможно было в деталях рассмотреть ее лицо, но я не сомневался, что она надула свои еще по-девичьи сладкие губы.

Не долго думая, я припал своими губами к этим ее сладостям...

Она тоже думать не захотела. Мотнула головой, и поцелуя как не бывало.

Хуже того, она повернулась на бок и задницей прижала меня к стене.

-- Спи спокойно, не распаляйся, -- строго порекомендовала она. -- Ты знаешь, какой сегодня день?

Я ошалело во мраке ночи смотрел на ее затылок. Может быть, сегодня действительно день какой-то не такой, а я к ней с этим делом пристаю.

-- Не знаю, -- растерянно прошептал я.

--Ты уж совсем! -- она покрутила пальцем около своего виска. -- Воскресенье сегодня!

--Ах да, воскресенье! -- радостно и торопливо воскликнул я, совсем не понимая, почему оно, сегодняшнее воскресенье, не стыкуется с моими желаниями.

И чтобы хоть как-то прояснить ситуацию, робко поинтересовался: -- Ну так и что?

-- Не догадываешься?

Она настолько удивилась, что даже повернулась ко мне.

--Не догадываюсь!

--Мы делжны это делать по субботам, чтобы на другой день можно было выспаться и не ходить с больной головой. Понял?

-- Не совсем.

-- Эх, ты... Как бы тебе объяснить... Ну, чтоб от всего этого голова не болела!

-- От твоих объяснений, что ли?

-- Нет, ты чего-то уж совсем того... От всего этого... ну понимаешь?

Она и мимикой, и глазами пыталась выразить мне все то, что не договаривала.

В конце концов, хоть и темно было, но я рассмотрел, что она пытается донести до меня, и разочарованно вздохнул:

-- А у меня без всего этого голова болит.

-- Я не думала, что ты такой развращенный! -- вспылила она и снова повернулась ко мне спиной, и опять прижала меня задницей к холодной стене.

Задницей я эту часть ее тела до сих пор называю со зла. А так, на самом деле-то, у нее была очаровательная жопка. Упругая и мяконькая. И все это одновременно, и все это сразу. И главное, нежная, гладенькая. До того нежная и гладенькая, что я не удержался и положил ладонь на половину этой ее прелести, именуемой ягодицей.

Слово-то какое! Вдумайтесь о его корнях. Произошло оно от слова ягодка. Это потом наш стареющий шлягероносец будет петь о том, какой сладкой была ягодка...Но это будет потом, а пока...

-- Ты забыл, что я тебе говорила? -- холодно сказала Марта.

-- А что ты мне говорила?

-- Ну, об этой твоей привычке.

-- Мы никакие мои привычки не обсуждали. У меня вообще нет никаких привычек!

--Ну как же нет, когда ты еще пример с француженками приводил.

--Ах, вот ты о чем, дорогая! Но ведь то с этим не сравнишь!

И я нежно погладил ее прелестные ягодицы.

--Убери сейчас же руку! -- гневно зашептала она.

--Не уберу! -- стиснув зубы, зашипел я. -- Вот возьму сейчас и, не дожидаясь субботы, сделаю то, что и должны делать нормальные разнополые в постели.

--Нормальные разнополые в постели спят!... Слышишь?

Она приподняла вверх пальчик.

Я как идиот уставился на него, одновременно напряженно вслушиваясь в ночную тишину. Ни единого звука! Редкое для города исключение, но даже запоздалый транспорт и тот почему-то не громыхал на дороге под окном.

-- Ничего не слышу, -- шепотом доложил я, боясь вспугнуть, в общем-то, такую сейчас нужную, такую желанную тишину.

Вот и я ничего не слышу! -- удовлетворенно сказала Марта. -- Если бы наши соседи занимались тем, к чему ты пытаешься склонить меня, тут, знаешь, какой бы скрип стоял! О-ля-ля!

Я вспомнил ржавую кровать и уронил голову в подушку, прямо-таки уткнулся в нее головой.

Нет, я не смеялся. Я готов был разреветься! Но не заплакал. Я крепился, крепился, как мог, и умолял бога помочь мне преодолеть сопротивление жены.

И в какой-то момент мне показалось, он внял моим молитвам.

--Ты спишь? -- тихо спросила Марта.

Короткие два слова, а как много открылось мне, и сколько надежд породили они в душе.

Господи, неужели ты на самом деле есть?

Голос у Марты потеплел, в нем появилось нечто такое, что можно было принять за жалость. А женщину ничто так не толкает к самоотдаче, как жалость... Боясь вспугнуть в ней это истинно женское чувство, я молчал.

Она повернулась ко мне и поцеловала меня в ухо.

Нет, зря я сомневался! Бог на самом деле есть!

Я крепко обнял Марту. Вплел свои ноги в ее и, заваливая любимую на спину, страстно зашептал:

--Ну, пожалуйста! Только сегодня... В порядке исключения! В честь нашего переезда.

Ее тело напряглось. Она сжала бедра, не пуская меня внутрь.

-- В честь нашего переезда вчера ты напился, а сегодня склоняешь меня к распутным действиям! -- начала она спокойным голосом строгую воспитательную речь. -- Стоит только раз сорваться, и это войдет у нас в дурную привычку. К дурному человек очень быстро привыкает. А мы с тобой должны оставаться людьми! Как наши соседи! И нам еще предстоит детей воспитывать.

- При таком-то воздержании откуда они возьмутся!

Я со стоном скатился на матрас.

--Ты только прислушайся, пожалуйста, -- нежно пролепетала Марта. -- Ермишины давно спят, и нам пора!

***

Утром до ужаса не хотелось вставать.

Болело тело... словно ночью я не спал, а мешки с сахарным песком на себе таскал.

В мешках-то сладость, а труд, кто знает, тяжелый, и если хорошо на такой работе поработать, то после быстро не отлежишься, скоро не очухаешься.

А со мной какая-то чертовщина творилась. Я мешки не таскал, и никаким таким предосудительным делом с женой не занимался, а чувствовал себя погано. И все бы ничего, если бы не понедельник. Мне целый день предстояло стоять у токарного станка. Сколько лишних микрон сниму со стружкой! Как много запорю дорогостоящих заготовок! Какую сумму с меня потом за них высчитают!? Бррр... Я тряхнул головой, и словно шары тяжелые с колючими шипами перекатились в ней из одной стороны в другую.

--Прошу завтракать! - заглянула в комнату Марта. -- Стол накрыт!

Она весело сверкнула глазами и снова исчезла за дверью.

"Ну чем не жена, -- подумал я, поднимаясь. -- И заботлива, и мила. И спит, видимо, неплохо. Вон какой свеженькой да бодренькой выглядит".

А я поднялся с проклятьями. Ах, к счастью, никто их не слышал, все были уже на кухне. И когда я туда пришел, наши соседи расправлялись с жареной рыбиной и ели с таким аппетитом, что у них только за ушами трещало, и я это слышал.

У обоих, похоже, неплохое было настроение. Во всяком случае с тем вчерашним оно у них ни в какое сравнение не шло... Вот что значит выспаться хорошо. Эх, права Марта...

А эти двое обжор со знанием дела оглядели меня. У Нади глаза так и засветились нахальством.

- Чего такой вялый, не выспался небось? -- спросила она насмешливо.

"Ну и баба! До всего ей дело", -- скучно подумал я, но отвечать или вступать в разговоры не стал. Без нее было тошно. Голова раскалывалась, а уж с такой головой, как известно, не до дискуссий с женщинами.

Я поковырял вилкой яичницу... Черт возьми, никакого аппетита! Да от чего ж я так безобразно себя чувствую? Не только разговаривать, но даже есть не хочется, и собственные яицы словно в кипятке горячем всю ночь пролежали и, похоже, вкрутую сварились. А я ведь ничего такого не делал, что, по мнению Марты, могло бы отрицательно сказаться на моем самочувствии. Может, я в самом деле того, и в сексуальном плане у меня не все нормально?

Ермишины, словно соревнуясь друг с другом, быстро сметали все, что у них лежало на столе. На что я не люблю рыбу, но и мне, глядя на них, захотелось рыбки. А минтай-то был пережаренный в прогорклом масле, и жарили его в общепитовском противне в какой-то грязной забегаловке... Ну и натура человеческая... Как бывало в детстве мальчишками говоривали: "Одна кобыла всех заманила"... Эх... умяли люди рыбку.

Я передвинул сковороду с яичницей поближе к Марте. Положил вилку на стол... А Толя уже из-за стола поднялся. Завернул в бумажку обсосанные косточки и все, что они не съели, выбросил в мусорное ведро, а все, что съел, запил холодной водой из-под крана... Ну и здоровье... Это сырой-то водой...дохлую рыбку...

--Тебе чайку? -- любезно спрашивает у меня Марта.

Я киваю. Ох, до чего ж голова болит. Опять там тяжелые шаpы перекатились из стороны в сторону. А сосед весело, легко и бодро уходит из кухни.

--Ты куда?--кричит Надя ему вдогонку.

Он остановился и смотрит на нее. Глаза у него по-прежнему, как в тумане, поволокой затянуты, и только немного ввалились за ночь и синие тени вокруг них легли. А вид бравый, даже на счастливого человека вроде бы похож.

Надя ни звука больше не издала, только как-то по-особому глянула на стол.

Толя метнулся в кухню, схватил тряпку, тщательно вытер клеенку.

Надя неторопливо поднялась и словно пава проплыла мимо нас в свою комнату. Толя вприпрыжку бросался за ней.

--Ни кожи, ни рожи, -- проворчала Марта после того, как они ушли. -- А строит из себя принцессу.

--Стиральная доска! -- морщась от головной боли, поделился и я своими впечатлениями о соседке. -- И совсем не сексуальна!

-- А это-то тут причем? -- возмутилась Марта.

-- Ну, стелится-то он перед ней ради чего?

-- Господи, ну и досталось же мне сокровище! У тебя только это на уме! Может быть, он уважает ее за прекрасные душевные качества.

Слишком тихо было ночью у соседей, чтобы я мог что-то возразить.

-- Может, и так, -- невесело согласился я и, буркнув дежурное спасибо, пошел из кухни.

-- А ты чай не выпил! -- взволнованно крикнула Марта.

Мне в тот момент страшно захотелось послать ее ко всем чертям вместе с ее чаем. Но я сдержался. Только рукой махнул... А по дороге на работу внушал себе, что Марта -- заботливая жена, и я должен уважать Марту за чай по утрам, чистые рубашки по выходным дням и за ее прекрасные душевные качества, в которых я еще не совсем разобрался. Может, со временем и разберусь. Так, потихоньку, все образуется. Дожить бы только до пятницы... А там и до субботы -- рукой подать! На этот раз я своего шанса не упущу, как бы тихо не было у соседей.

***

Я всю неделю ходил как наэлектризованный. Еле дождался субботы. Ну ни одного дня в жизни я еще не ждал с таким нетерпением. После ужина, ни на что больше не отвлекаясь, я залез в кровать и с головой окунулся в свои фантазии.

О чем я фантазировал, рассказывать, наверное, долго не надо...

Марта звенела посудой на кухне,

Толик в коридоре мыл полы...

Надя притихла в комнате.

Интересно, она-то чего дожидалась? Межет быть, того же самого, что и я? Может быть, и она на таком же голодном пайке, как и я. Может быть, и ее уже к другим мужикам тянет, как и меня - к другим бабам. Точно тянет. От того она и злая такая, что неудовлетворенная...

А время шло. Я торопил его, мысленно подгоняя свою cyпpyгу и надеясь, что мы начнем с нею заниматься этим не совсем приличным делом, как только она покончит с мытьем тарелок.

И мое сердце забилось прямо-таки как у настоящего девственника, когда в комнату наконец вошла Марта.

--Дорогая! -- протянул я к ней жаркие руки.--Ты не забыла, какой сегодня день?

Она недовольно поморщилась, значит, ничего не забыла. Но и никак не ответила на мой полный любви жест. Словно не замечая протянутых к ней рук, прошла мимо кровати и села на табурет у окна.

--Я еще белье не постирала, а ванная занята.

И вместо того, чтобы хоть глянуть на меня ласково, уставилась
с безразличным видом в черное окно.

-- Надя моется?.-- подавив вздох, спросил я.

-- Толя стирает!

-- Как это Толя стирает? -- ужасно удивился я.

-- Обычным образом. Вручную. Машинки-то у них, как и у нас, нет?

Это было сказано с очень даже большим упреком в мой адрес. Я сделал вид, что ничего не понял.

-- Ну, и пусть стирает! -- весело воскликнул я. -- Это даже хорошо, что он стирает. У нас сегодня другие планы, и тебе, я думаю, не следует переутомляться с бельем. Ложись, моя голубка, а то я уже истомился тут под одеялом. Видишь, каким бугром оно стоит?!

--Господи! -- Марта с тоской посмотрела на меня, точнее - на то место, которое бугрилось. -- Ты же сексуальный маньяк! У тебя и голова-то ни о чем больше не болит! Вот Толик!.. Вот Толик и готовит, и стирает, и полы моет! Вот что значит -- человек уважает свою жену! А ты!.. А ты!.. Тебе надо было на какой-нибудь шлюхе жениться, развращенной так же, как и ты! Культурная, воспитанная девушка - не для тебя!

Ее глаза наполнились слезами, и она выбежала из комнаты.

Я долго лежал на спине, смотрел в потолок и ни о чем не думал.

И стукнуть по башке меня никто не стукнул, а вот чувство было такое, что голова моя садовая отключилась от этого мира и ничего не соображает, как после хорошего удара.

Но лежи -- не лежи, тоскуй --не тоскуй, а жену искать надо было.

Я лениво поднялся и подался на поиски.

Заглянул на кухню. Пусто и темно...

Открыл двеь в ванную, вдруг она там вместе с Толиком стиркой занимается.

Нет, вместе с Толиком была его жена Надя. Схватив мужа за волосы, она мордой тыкала его в грязную, мыльную воду, гневно приговаривая:

-- Разве я тебе, стервец, не говорила, чтобы ты не клал белое вместе с черным?!

Согнувшись в три погибели над ванной, "стервец" только жалостливо похрюкивал и отдуваясь, выдувал мыльные пузыри.

"Во дрянь баба!",-- подумал я и быстренько закрыл дверь, чтобы не быть свидетелем небывалого, в моем представлении, мужского пoзopa.

Нет, все-таки моя Марта, хоть и с вывихами, но жена что надо!

Я стоял возле сартира, пытаясь подобрать нужные для Марты слова, прежде чем заглянуть в него, когда в коридор вышла еще не остывшая после схватки с мужем Надя. Увидев меня, она резко переменилась в лице и движениях, и пошла прямо на меня.

Я попытался посторониться. Отступил назад к стене.

Она, не обращая никакого внимания на мои вежливые пируэты, приблизилась вплотную и прижалась ко мне, словно соизмеряя свой рост с моим.

-- Какой ты большой!-- заглядывая в мои глаза снизу, зашептала она. -- Как только Марта выдерживает тебя? А впрочем, как она тебя выдерживает, об этом нетрудно догадаться.

Надя насмешливо посмотрела на дверь туалета и тут же, как ни в чем не бывало, отстранилась совершенно с невинной физиономией. И только уходя, на прощанье попыталась качнуть бедрами, но это у нее по нормальному не получилось. Слишком уж узкозадой для такого призывного действия была она. Вышло что-то больше похожее на собачье движение, словно сучка хвостом вильнула. "А ведь она голодная!-- подумал я. -- Такая же голодная, как и я сам!"

От этой, казалось бы, никчемной и самой что ни на есть пошлой мысли в моих висках сильно застучало, и я вдруг понял, что мне ужасно хочется обладать ею... Не Мартой. О, Боже!.. А этой прожженной стервой.

Я тряхнул головой, стараясь избавиться от наваждения. К черту такие мысли! Ведь есть Марта! Она же есть, существует, совсем рядом существует! И сегодня суббота!

Я положил руку на дверь сартира. Я так осторожно открывал ее, с таким чувством, словно за нею был рай с любимой в шалаше и полным очищением от всех греховных мыслей... Марта, сгорбившись, сидела на унитазе и, подперев кулачком подбородок, о чем-то мечтала.

И потому, как она сидела, не задрав платья, нетрудно было догадаться о том, что и на этот раз она расселась здесь не ради отправления каких-то своих физиологических нужд, а для того, чтобы поизмываться надо мной.

Я окинул ее презрительным взглядом, и не только презрительным, а еще и полным ненависти, и ушел в комнату. Так и ушел, ничего не сказав...

Нет, кажетея, с досады еще плюнул.

***

С тех пор я стал осваивать диван.

Да, у нас еще был диван. Мой папа, похоже, многое предвидел в нашей интимной жизни и подарил его нам на новоселье...

Но скучно молодому одному валяться на диване.

Вот уж когда не спится, так уж не спится... В квартире все угомонились. А я смотрел в потолок, и думал... все об этом... Мне страшно хотелось узнать, как у наших соседей обстоят дела с этим делом?

Все познается в сравнении. И это мое желание было вполне уместным, естественным, правда, не совсем приличным, но я никому не собирался задавать бестактных вопросов.

Я вслушивался в тишину...

Железная кровать безмолвствовала.

Неужели у них и по субботам совершенно также, как и у нас все дни недели?..

А что если проверить? Сходить в туалет, а потом, как бы случайно, открыть дверь в их комнату... и закрыть, если спят... а если не спят -- сделать то же самое, но предварительно извиниться, сказать, спросонья забрел.

Я тут же отклонил эту идею. Больно уж она была примитивной и подходила разве что только для детективного романа. Надо было придумать что-нибудь поумнее... А умнее замочной скважины ничего другого пока что люди не придумали.

Но как это мерзко подглядывать в замочную скважину! Все мое нутро восстало при одной этой мысли.

Я почти всю ночь боролся с искушением, но когда стало светать -- не выдержал, нашел себе оправдание.

Да и в самом деле, что я мог увидеть в это время суток. Даже люди тяготеющие к бессоннице и то под утро засыпают... А раз я ничего не мог такого особенного увидеть, то выходило, что я как бы ни за кем и не подглядывал. И выходило, мне можно было посмотреть в замочную скважияу без всяких предубеждений и не морочить себе голову этическими нормами общежития.

Я бесшумно встал с дивана.

Марта, подложив ладонь под щеку, сладко спала.

Дверь не выдала меня ни скрипом, ни сквозняком...

В коридоре я прислушался. Гробовая тишина! Прекрасно! Как раз то, что надо. Не зажигая света, на цыпочках я подошел к чужой двери. Секундное колебание -- и мой глаз у замочной скважины...

Я не поверил тому, что увидел. На табуретке, взгромоздившись друг на друга, сидели две голые фигуры. Они наслаждались друг другом... они упивались любовью!

Пошатываясь, словно от удара, я побрел в свою комнату.

Так вот почему не скрипят ржавые железки!

Так вот почему эта тихая пара с каждым днем все веселее и наглее смотрит на мир и на меня тоже.

Теперь не проходило ночи, вечера, утра и дня, чтобы я не заглянул в замочную скважину, когда там у них наступала тишина. И каждый раз, в какое бы время суток я туда не смотрел, они занимались любовью на табуретке. Я в мельчайших подробностях изучил весь ритуал, который предшествовал их половому акту, и все, что было связано с ним.

А у нас в комнате тоже стояла табуретка!

И однажды мои мысленные и немыслимые вариации на тему чужой любви завели меня слишком далеко.

Я совсем забыл, с кем имею дело.

Виноват в этом был, конечно, солнцедар.

С тоски или еще по какой-то причине, я крепко набрался в соседнем магазине у автопоилки, и такой явился домой.

Черт дернул меня сесть на табуретку.

Ничего я и в голове-то относительно секса не держал. Сел, потому что хмель в ноги ударил, и они стали подкашиваться.

А тут Марта подошла. Она встала напротив меня, и начала присматриваться ко мне, на глазок пытаясь определить: крепко я набрался или еще хоть что-то соображаю.

А мне возьми да и ударь дурь в голову. Я задрал подал ее платья. Высоко! До самых пышных грудей. И все, что было ниже бюста обнажилось. Покатые матовые бедра... Ножки... чудо-ножки... Гладкий упругий животик. И все это на высшем уровне! То есть на уровне моих глаз.

Естественно, от всего этого я совсем обалдел и стал осыпать поцелуями все эти мартовские прелести.

Мой неожиданный порыв, похоже, ошеломил супругу. Она стояла ни жива ни мертва и, может быть, так бы и стояла, если бы черт не дернул меня припасть к ее губам. К тем самым, что расположены ниже бюста. Я никогда ничего подобного не делал ни с одной женщиной, но этим занимались Толя с Надей и наверняка не без удовольствия... А мне так хотелось ублажить мою Марту. Какая только блажь не придет пьяному в голову...

Марта зашипела, как гадюка, и, извиваясь, выскользнула из моих рук.

-- Боже, какой ты извращенец! -- взвизгнула она. -- И пить к тому же начал! Как же теперь быть, как быть? --застонала она.-- Я так мечтала создать нормальную советскую семью!

Одернув платье, и трагически заломив руки, она пулей вылетела из комнаты. Я прислушался к ее гулким шагам... Направилась в туалет размышлять о своей жизни, а, может быть, и оплакивать несложившуюся свою судьбу..

Я не пошел успокаивать жену. Я уже не очень-то всерьез воспринимал подобные выходки нелюбимой супруги. Кажется, я уже стал уставать от них да и от самой Марты тоже. Я все чаще прислушивался к шагам соседки. И все больше приглядывался к ней. И удивлялся, от чего же это так получается? Почему мне уже не хочется с Мартой, не только так, как она разрешает, но даже и так, как это делают наши соседи? Ну с чего меня вдруг тянет не туда, куда надо? А ведь Надька, если ее поставить рядом с моей, мгновенно слиняет... Естественно, женщины берут не умом, а внешним видом, умением подать себя. И у Надьки, похоже, это получалось. Неужели во всем виновата голодуха? Но тогда почему же и по субботам я стал отлынивать от этого дела, и, чтобы уйти от него наверняка, пил в этот день по- черному?

***

Человека часто заносит по пьянке. Я это осознал после вот того неудачного моего приставания к собственной жене. Но алкоголем злоупотреблять продолжал, и вскоре меня опять занесло...

Сначала понесло в ванную. Может быть, мне там и делать нечего было, но пьяный часто не дает себе отчета, куда и зачем идет.

У водки есть отличнейшее свойство, за которое ее страшно уважают люди. Она из человека делает дурака. Не всем это нравится. Те, кому не нравится, и не злоупотребляют ею. У меня же на этот счет была уже другая философия. Не то, чтобы я допился до нее, но дойти -- дошел, можно сказать, своим умом... дураку легче живется, и что умному ставят в укор, такое с дурака - как с гуся вода.

В общем, понесло меня пьяного туда, куда мне и не нужно было... И в дверях ванной я случайно столкнулся с Надей. Она только что помылась и, тепленькая, розовенькая, еще в незастегнутом халате, небрежно наброшенном на голое влажное тело, тоже столкнулась со мной. Будь я трезвый, я тут же с тысячами извинений шарахнулся бы в сторону, хотя любому здравомыслящему ясно, что в этом нашем столкновении не было ни капельки моей вины и дурного умысла.

Но таковы законы вежливости, и в первую очередь они обязательны для мужчин.

А пьяному плевать на все, в том числе и на вежливость.

В общем, занесло меня, занесло... Не знаю, как это получилось... во всяком случае получилось само собой, без предварительного осмысления...

Мы застряли в дверях, прижатые друг другом к косякам.

После мгновенной паузы Надя сделала не очень настойчивую попытку проскользнуть в коридор.
Чтобы этого не случилось, я просунул свою ногу между ее ног, да так удачно, что она теперь не только ускользнуть, но даже рыпнуться не могла.

Мы смотрели в глаза друг другу. Не отрываясь, не мигая, нахально. За эти несколько секунд мои руки нашли ее груди и торопливо мяли их.

-- Ошалел совсем! -- заволновалась Надя. -- Мы же не одни дома, сумасшедший!

Я не обращал внимания на ее взволнованный шепот и сосредоточенно занимался своим делом.

Мой агрессивный помощник вскочил на ноги и со свойственным ему напором пытался протиснуться вместе с моими трусами туда, куда и без трусов не каждого пускают.

-- Мы же опозоримся! Это же скандал! Отпусти, миленький! Вот тебе залог!

Она изловчилась, приподнялась на цыпочках и поцеловала меня прямо в губы.

Ничто так не усмиряет пьяницу, как женская нежность.

Правда, для этого надо очень любить баб, а это не каждому пьянице дано...

Я выпустил ее из ловушки. Она перебежала коридор и юркнула в свою комнату.

А я зашел в ванную. Долго смотрел на запотевшие стены и никак не мог сообразить, зачем меня сюда занесло?.. Занесло и все тут, и никаких объяснений этому не было.

***

Утром мне не хватило духа поднять глаза на Надю.

То, что я выкинул по пьянке, по трезвому уму никак не укладывалось в голове. И только поцелуй ее, который я не заспал, в какой-то степени смягчал мои страдания. Но он мог быть лживым, таким же лживым, как и сама соседка, и был мне дан не в качестве аванса, а вместо усмиряющего средства...

Ох, если бы еще нам завтракать на разных кухнях, а не только за разными столами...

Я ковырял вилкой осточертевшую яичницу и грустно смотрел в сковороду.

--Бедненький... переживает, -- неторопливо, нараспев, и, как всегда с затаенной долей сарказма, сказала Надя.

Эти слова сочувствия могли относиться только ко мне.

Но как умеет сочувствовать эта подколодная змея, кое-кто в нашей квартире уже узнал на своем опыте. Кажется, пришел и мой черед.

Мне стало жарко. Мои уши зарделись.

И это-то несмотря на то, что после перепоя у нормального человека все чувства находятся в заторможенном состоянии! Я метнул полный отчаянья взгляд на соседку. К чему такая запевка?! Ведь кроме нас двоих на общей кухне завтракали еще двое непосвященных.

Надя как ни в чем не бывало смотрела на меня. Выдаст -- не выдаст? Предаст -- не предаст? Уши мои полыхали.

Ей нравилось это. Она улыбнулась, скорее своим мыслям, чем мне, и задумчиво произнесла:

-- Мой папа как напьется, так всегда на другой день переживает. Жалко, видите ли, ему было пропитых денег.

Ух, как отлегло от души!

--Этому ничего не жалко, -- вздыбилась Марта, -- ни денег, ни меня.

Надя промолчала, никак не пожалела ее. "Умница баба! Какая умница! -- думал я с восхищением. -- Знала, кому залог давала! Теперь надо оправдать доверие, не опозориться перед ней!"

--А вообще-то пьянство не доводит до добра, -- поучительно заметила Надя, все так же ни к кому конкретно не обращаясь, словно сама с собой разговаривала.

Моим ушам опять стало жарко. Что это, намек на выговор с предупреждением или предупреждение уже без всякого выговора и намека на что-то лучшее?..

Вот они женщины... Так и бросает из огня да в полымя. Мгновение назад я уже думал о ее залоге и как буду оправдывать оказанное мне доверие, а еще через мгновение -- я снова в полной растерянности...

Я сижу перед неубранным столом. Опустела кухня. Мне надо убрать со стола. Моя фуфыра все чаще перепоручает это дело мне. А делать ничего не хочется. Ну абсолютно --ничего!

-- О чем мечтаем? -- слышу я за спиной негромкий голос Нади.

Я мгновенно оборачиваюсь и смотрю на нее с благодарностью. Она понимает, она знает, за что я благодарен ей. И проходит мимо меня, зацепив меня бедром, и с загадочной улыбкой вытирает свой стол.

Я машинально отмечаю про себя, что переложение обязанностей произошло не только в нашей семье.

-- Я не мечтаю... -- пытаюсь я объяснить Наде свои переживания. -- Вчерашнее беспокоит... мне кажется, ты сердишься на меня.

-- Ты что-то такое дурное сделал вчера вечером в дверях ванной и по-пьянке не заспал это?

Она смотрит на меня в упор. И насмешливо. И нахально. И с хорошо заметным упреком: "Мол, будь мужчиной всегда, а не только, когда разгорячен алкоголем!"

Я готов... Я всегда готов! Слышь, Надя! Я широко улыбаюсь, как бы извиняясь за сегодняшнюю глупость!

-- После пьянки никак не могу придти в себя, - оправдываюсь я. -- Голова, знаешь, как болит! Ужасно! Хоть на работу не ходи.

-- А ты и не ходи! -- она метнула на меня веселый взгляд --Возьми отгул за прогул. Не выгонят же, я думаю.

Намек был более чем прозрачным. Но так ли я понял? Может, это всего-навсего пустой треп? Может быть, меня и здесь за дурака держат?

--У нас не очень строго, а у вас?

Я с замиранием сердца жду ответа.

Она не спешит отвечать. Она ополоснула стаканы, вымыла руки и, уже вытирая их, сказала самым что ни на есть обыденным голосом:

--Начальница строжится... но я попробую с обеда отпроситься.

***

Каково одному в квартире... с непривычки.

Все ушли, а мне руки приложить не к чему, да и валится все из моих рук.

Я послонялся, послонялся... из угла в угол походил и завалился на диван.

Да, тошно с непривычки и прогуливать, и жене изменять...

На диване ворочуюсь, на часы посматриваю. Порой кажется, они стоят.

Но они тикают, правда, ужасно лениво.

Но вот стрелки кое-как доползли до полудня, перевалили через обеденное время, и тут совесть моя перестала терзать меня. На смену ей во мне появилось трепетное ожидание предстоящей ветречи и чего-то несбыточного, что сегодня вполне могло сбыться...

Я стал проигрывать в уме, как все у нас будет, когда придет Надя.

Ужасно хотелось, чтобы все у нас было не хуже, чем бывает у нее с Толей. Я даже табуретку посреди комнаты поставил. Я почему-то был уверен, Надя должна ворваться, как ветер. Не в мою судьбу, конечно, а в мою комнату.

Еще бы, отпустили с работы, и ради чего!

И уж тут бы мы закрутили любовь, не мешкая и не тратя драгоценное время на расстановку мебели.

И вот щелкнул замок.

Во мне все поднялось и опустилось. Я ведь не был избалован женщинами и, уж если честно, в душе, несмотря на все свои фантазии, не очень-то верил, что соседка всерьез намерена побаловаться со мной.

Я распахнул дверь своей комнаты и в напряженном ожидании застыл на пороге. Я еще ничего такого не сделал, а дыхание мое уже сбилось. Я всеми силами пытался заставить себя дышать ровно и выглядеть обычным прогульщиком.

Но скорее всего она видела глубже, чем я думал, и была проницательнее, чем мне хотелось бы, к тому же меня била чувственная дрожь, справиться с которой я был не в силах.

Надя глянула на мена искоса, но довольно-таки хитро, сбросила-туфли и юркнула в свою комнату, тихо обронив через плечо:

-А ты настоящий сексуальный маньяк.

Я стоял в полной растерянности перед закрытой дверью, и глупо улыбался сам себе.

Но разве с сексуальными маньяками так поступают!? Где крепкие объятия, жаркие поцелуи и все остальное, что полагается при первой любовной встрече? Уж нет ли у этой стервы чего-нибудь другого на уме? Она способна на любую злую шутку. А так не хочется оставаться в дураках... О, Господи, тут от одних переживаний заболеешь! И никакого прогула не будет. Поликлиника до восьми вечера работает, еще успею бюллетень на сегодня оформить.

-- Стоим? -- спрашивает Надя, выходя нз комнаты.

- Я стою,и он стоит. Оба скучаем без дела.

У меня во рту пересохло. Голос отвратительный. Черт бы побрал эти предсексуальные волнения! Ну, Наденька! Ну, голубушка! Сделай шажок-другой в мою сторону! Подойди поближе. Обнимемся по-соседски, и к черту все переживания! Дальше все остальное у нас пойдет как по маслу! "Лижут в очередь кобели истекающую суку соком". Ну уж если не как по маслу, то уж все равно скрипа никакого не будет.

Она не слышит мой молчаливый призыв. С загадочной улыбкой она проходит мимо и закрывается в ванной.

О, Монна Лиза! О, доморощенная Джаконда! Тебя бы мордой в эту самую ванну потыкать, как ты когда-то таким образом своего Толика учила сортировать разноцветное белье!

Во мне вскипает злость, и, может быть, даже поднимается ненависть. От ненависти до сексуальной агрессии, как правильно утверждают сексологи, всего один шаг. Словно разъяренный большой зверь, я бросаюсь на дверь ванной. Но не вышибаю ее, а скребусь в нее, как кот, который нашкодил и не уверен, что теперь его впустят в дом.

-- Может спинку потереть? -- нежно мурлычу я избитую пошлость.

Никакого ответа. Только вода плещется.

--Надя! -- теперь уже жалостливо, как голодный пес, вернувшийся домой после очередного блуда, заскулил я.

Сердце ее дрогнуло. Она отозвалась. С величайшим достоинством крикнула:

--Только кристально чистые люди имеют право на блуд!

Какая свежая мысль! Наверняка позаимствованная из инструкций банно-прачечного комбината, где она и работала. Но как она с ходу расставила все акценты в наших с ней отношениях. Я еще с утра помылся и, значит, полностью готов к этому делу!

О, Надька! Я замотал головой, зарычал от нетерпения и, как большой хищник, загнанный в клетку, заметался по коридору.

Она слышала мои шаги. Она догадывалась, от чего я мечусь и, наверное, эта моя беготня возбуждала ее и доставляла ей удовольствие. Мое нетерпение, моя страсть в конце концов сделали свое дело. Выстрелила защелка. Распахнулась дверь. Надя спиной прижалась к косяку. Румяная, как спелое яблочко. Розовенькая, как сытая хрюшка. Голая, как Афродита, возникшая из мыльной пены в общественной ванне.

Я как увидел ее такую, мигом забыл о всех тайных сексуальных ритуалах, о всем том, что готовился проделать с нею, и уж совсем из моей головы вылетела табуретка, которую я загодя поставил посреди своей комнаты.

Я вообще шалею при виде голых баб. Не сами они на меня так действуют, а их нагота. И если уж все их обнаженные и оголенные сокровища оказываются вполне доступными, то тут уж я просто теряю голову.

Надя-то, наверное, полагала, что я на руках понесу ее в кровать или, в крайнем случае, на табурет, а я схватил ее в охапку и давай покрывать поцелуями разогретое в тёплой воде тело.

--Зверь... животное... бедненький... совсем голодный... -- нежно шептала она, пытаясь прижать мою голову к себе и таким образом немного сдержать мой необузданный порыв.

Но я не желал сдерживаться!

Она не выдержала натиска, стала отступать, искать точку опоры, в которую можно было бы хотя бы задницей упереться. И до чего допятилась, что край ванной попал ей под коленки, как бы подсек ее.

Она стала падать в ванную.

Я попытался удержать ее. Но тщетно. Мы уже вышли из устойчивого равновесия, и оба плюхнулись в мыльную воду. Никто из нас не ушибся. Да и некогда нам было считать синяки и ссадины.

Надя смеялась, отфыркиваясь и отплевываясь, и только мне было не до смеха. Мне еще предстояло оправдать надькин залог, и я больше думал об этом деле, чем о смешной ситуации, в которой мы оказались.

Находясь сверху возлюбленной в очень удобном для этого положении, я торопливо пытался стянуть с себя брюки и трусы, в которых зачем-то до сих щеголял.

Но проклятые тряпки намокли, прилипли к моим бедрам и никак не хотели стягиваться.

Надька видела, с чем я мучаюсь, и глаза ее искрились от веселья. А нет бы помочь, как это делают звезды в голимудских фильмах. Мы бы съэкономили драгоценные секунды.

С большим трудом, но мне все-таки удалось оголиться вполне достаточно.

И тут произошло то, что никак не должно было произойти. Чего я боялся с самого начала и почему не спешил смеяться...

Это явление хорошо знакомо физикам. У них есть такая машина, которая заряжает пару шаров, и шары потом при сближении разряжаются. Чем сильнее заряд, тем быстрее разряд. А я-то слишком здорово был заряжен. Мои фантазии до того наэлектризовали меня, что я и успел только что штаны приспустить, а все остальное произошло без меня и помимо моей воли...

Надя не сразу это поняла, а, скорее всего, вообще не поняла.

Я с тоской смотрел, как из ванной уходили остатки воды, и думал, что большего позора, чем этот, для сексуального маньяка и быть не может.

А Надька уже веки смежила, и она уже не была расположена к смеху. Она ждала меня... Но не дождалась.

--Ты чего?

Она открыла глаза, и наши взгляды встретились. Ей хватило ничтожного мгновения, чтобы догадаться о полной моей беспомощности.

--А ну слазь! -- грубо потребовала она.

Я прежде чем слезть, попытался подтянуть штаны. Но они и теперь не слушались. Мне пришлось встать на колени... И Надька увидела то, что я не хотел показывать.

--И это у тебя все?! -- презрительно глядя на мой конфуз, спросила она.

Ну что было ответить? Я прятал глаза и молчал.

-- Зачем же ты с этим... добивался меня?

Она выкарабкалась из ванной и пошла, не дожидаясь ответа и на этот вопрос.

***

Я запил. По-черному. Неделю, а то и больше не просыхал.

Тогда было другое время. Тогда мы от коммунизма в каких-то двух десятках лет находились, и в каждом магазине уже стояли автопоилки. Опустишь в такую двугривенный -- и тебе, пожалуйста, полстакана густокрасного дерьма, привезенного в железных бочках из далекого Египта. Солнцедар слали нам за Асуан и по принципу: возьми боже, что самим негоже...

Еще монетку бросил --полный стаканюга! Балдей на здоровье!

Ну а мы тоже в долгу перед ними не остались - Нил перегородили...

Я балдел-балдел и, наверное, перебалдел.

Обычно... приду пьяный, сунусь на диван и сплю.

А тут вечером пришел, сунулся, а уснуть не могу. Изнутри у меня все поднимается, и впечатление такое, что не вином налился, а помоями. Я -- в туалет, прочищать себя. Открываю дверь, а унитаз занят. И не одна там Марта, а вдвоем с Толиком.

Тот -- на унитазе, она у него на коленях. Подол задран до самых ушей. Ногами его обхватила, руками обняла, задницей юлит
и постанывает от удовольствия.

Вот тебе и моралистка! Вот тебе и спортом никогда не занималась! Чтобы так скрючиться, надо было быть чемпионкой мира по вольной гимнастике -- и уж никак не меньше.

А Толик, как бы в дуэте с ней, похрюкивает счастливо. У обоих глаза закрыты --блаженствуют, и от внешнего мира отключились.

А во внешнем мире - я, и мне невтерпеж. У меня позывы. Унитаз нужен. Так приперло, что не до разговоров, и просить эту пару перейти в другое место уже некогда. И самому куда-то бежать -- уже поздно.

В общем, не со зла, а по необходимости, срыгнул я на них. Все, что во мне было, вместе с винегретом, так и выплеснул. Они в шоке замерли, а я утерся рукавом и пошел искать Надьку.

Надо было кому-то в этом доме навести порядок.

На кухне только радио орало: "Любовь --обманная страна, и кажднй в ней обманщик!"

Может, там что-то не то пели. Ведь нам эти песни до фонаря! В одно ухо влетают, в другое -- вылетают.

Нам главное, чтоб шумовое оформление нашего быта было на уровне. Чтоб вся эта шумовая дребедень заглушала в нас и голос совести, и голос разума. Ну, чтоб не тошнило от прожитого дня, как от импортной бормотухи.

И все же что-то вместе с этой музыкой изменило мой настрой... То ли лень природная одолела, то ли апатия, которая одолевает алкоголика при любом запое. Мне расхотелось мстить любовникам, и я не стал искать Надьку. Я вернулся на диван и уже засыпал, когда в комвату, крадучись, на цыпочках, вошла Марта. Она думала, что я сплю, а мне в тот вечер как раз и не слалось. То ли от выпитого мутило, то ли от увиденного. А, может, от того и другого. Вот такие противоречивые чувства возобладали надо мной, и не было никакой определенности в них.

-- Где Надька? -- спросил я уже больше из любопытства, чем из желания что-то предпринять.

-- Она на аборт пошла, -- пятясь назад, торпливо ответила Марта.

-- Понятно! -- хмыкнул я. --Теперь он и тебя туда же готовит?

Марта выскочила и захлолнула дверь. И это понятно. Будет ждать, когда я усну... Э..эх!

Я встал и ушел в ночь...

С работы меня выгнали "по собственному желаю". Начальство не захотело возиться со мной и увольнять за прогулы.

Я уехал в ближайший город. Устроился на работу не хуже прежней. И к тому же еще и общежитие дали. Я решил с прошлым порвать навсегда. Пить бросил и новый свой адрес Марте не сообщил.

Но не прошло и двух недель, как меня разыскала Надька.

Разъяренная, гневно сверкая глазами, она переступила порог моей комнаты и с ходу потребовала:

--Давай собирайся и поедешь домой!

--Разбежался! -- хмуро ответил я и завалился на койку кверху животом.

Надя села рядом на затертый общежитейскими задами стул.

--Ты знаешь, что там без тебя делается?

-- После меня хоть трава не расти! А где там?

-- Не прикидывайся идиотом!

Ух, как у нее сверкали глаза!

Какой темперамент!

А ведь кожа да кости, и не поймешь, в чем душа держится.

А раз держится, значит, и мясо нарастет на кости, и со временем она будет баба ого-го!

-- Дома, да? --глупо улыбнулся я.

-- Дома не дома, а твоя стерва спуталась с моим подонком.

-- Ты уверена в этом?

Я старался выглядеть как можно проще, как можно глупее, и недоумевать, как можно искреннее.

Надька поверила в мою неосведомленность.

-- Догадываюсь! Раньше он с работы приходил, сразу на колени меня сажал. Подкрепится вечером и опять на колени тащит. А теперь до ночи его нет. Домой возвращаются с разницей в пять минут. И спит, как сурок! А ты -- уверена -- не уверена!

-- Ну чего ты из этого трагедию устраиваешь? -- я изобразил на лице беззаботную улыбку, и она у меня, похоже, получилась.

-- Кончилась романтическая любовь, началась обычная жизнь. Отдохнешь хоть от него.

-- Я удивляюсь твоей беззаботности! Ты никак себе тоже отдых устроил от романтической жизни? -- Надя обожгла меня гневным взглядом. -- А ну, слюнтяй, вставай! Пошли домой! Разве можно молодую бабу, узнавшую вкус мужика, без пригляда оставлять!

-- Никуда я не пойду, никуда! -- наотрез отказался я. -- Нет у меня охоты с ней... понимаешь, нет!

-- Как это нет?..

Мой ответ здорово, озадачил ее, она даже немного растерялась.

-- Ну как тебе объяснить?.. Ну брезгую я ею после Толика, понимаешь, неприятен, он мне.

-Так ты уже засек их?

-Сгоряча сболтнул лишнее. Только и всего. Ты кому хочешь голову заморочишь.

Мои сентенции Надя пропустила мимо ушей и продолжала негодовать:

-- А как же мною ты не брезговал?

Я спрятал глаза.

-- Тут это не объяснишь... Тобой не брезговал, а ею брезгую.

-- Как это можно в твои годы женщиной брезговать? -- Надя искренне недоумевала. -- Да нормальному мужику любую подсунь, -- обработает за милую душу! Да она, наверное, и с моим-то спуталась только потому, что ты не можешь-- ее глаза опять засветились нехорошим огнем. -- То-то я думала, что за идиот, две бабы под боком, и живи с любой, как хочешь, а он пошел в пьянство и сраное общежитие осваивает. -- Она встала. -- С одной не смог, с другой не можешь... лечиться тебе надо, импотент несчастный! Из-за твоего полового бессилия судьба моя по швам трещит!

Ну это было уже слишком. Такое я не мог стерпеть. Я тоже вскочил на ноги.

-- Надя! -- в отчаянье закричал я. -- Нельзя же все подгонять под одну эту вашу дырку! У меня в жизни, может быть, более высокие цели...и идеалы!

Она презрительно отвернулась.

Молча перешагнула через порог и с силой захлопнула дверь.

Надька-то с ее беспардонной натурой и распущенным языком не нашлась ничего ответить... Вот те на... Значит, я попал в самую дырку, в точку то есть.

Испытывая удовлетворение, моральное, естественно, я подскочил к окну.

Надька уходила от общежития и шаталась, как пьяная. Сначала я думал,она плачет навзрыд, ну ревет, как дура. Но пригляделся и сообразил: ее обуял гомерический хохот. Она хохотала!

Мне опять стало нехорошо. Дурно, можно сказать, и я следом за Надькой пошел в другую сторону, к автопоилке...

***

На этом можно было бы и поставить точку. Но рассказ мой о моей первой и последней женитьбе будет неполным, если я в качестве послесловия не приведу один забавный разговор. Он состоялся совершенно случайно и в довольно-таки экзотическом месте...

Я лежал в холодном, нетопленном вытрезвителе и давал дуба.

На соседних со мной нарах приходил в себя грязный мужичишка с отвратительным лицом бомжа.

--Ты кто? -- лязгая зубами, спросил он меня после того, как немного очухался.

В это время я был никто. Ну кем может быть человек, которого в очередной раз выгнали с работы.

--Вытрезвленец! -- скромно ответил я.

--Давно пьешь? -- поинтересовался он.

-- Со вчерашнего вечера уже не пью!

--А сейчас что, вечер или утро.

Мы оба внимательно посмотрели в окно. Низкое, зарешеченное, с грязными, пыльными стеклами, о которые бились жирные мухи, оно, видимо, и ночью и днем было одного цвета.

--Я думаю, сейчас утро, -- сказал я неуверенно.

--А я думаю, вечер! Эй, дежурный, который час?

Сидевший за столом детина хмуро обронил:

-- Лежи и не трепыхайся! Придет время -- без напоминания выпустим.

-- Эх, мерзавцы! -- тихо заворчал мой сосед по койке. -- Часы отобрали, а время не говорят.

Я поспешил успокоить его:

-- Отдадут, когда выходить будете.

-- Уже не отдадут, -- безразличным голосом сказал он. -- Они забрали их у меня еще при первом моем посещении этого заведения... а я попадаю сюда каждый раз, как напьюсь.

--Много пьете?

-- Бывает и много.

-- На здоровье сказывается?

-- На здоровье... -- он задумался. -- На здоровье... нет, а вот на жизни сказывается.

-- Разлады в семье?

-- До семьи дело не дошло. Я сексолог, баб изучаю, понял? Так скажу тебе, с этим контингентом день пообщаешься, и потом уже никогда не захочешь жениться.

--Хорошая у вас профессия, -- с завистью вздохнул я, -- можно заранее определиться... А я вот в женатиках промаялся... прежде чем пришел к тем же самым выводам, что и вы... И уж больше никогда не женюсь... одним разом сыт.

Он оживился:

-- Разлад на сексуальной почве? Мне как профессионалу это не мешало бы знать.

-- Как раз секса почти никакого и не было. Была нормальная жизнь... на культурном советском уровне.

И я рассказал, как мы с Мартой жили. Ничего не утаивая. Все-таки сексолог, врач, хоть и бабий, и к тому же мужик. Чего мне его было стесняться. Вот только про Толика я умолчал. Ну зачем ему знать про любовников моей жены. Да и не мое это дело уже. Пусть она сама про них рассказывает, кому хочет.

Сексолог выслушал меня с величайшим интересом и, когда я кончил рассказ, живо воскликнул:

--Ну, а еще женщины у вас были?

Я не знал, как рассказать ему о Наде. Тут в один узел много было завязано проблем и нравственного, и морального, и сексуального толка. Больше всего меня смущал финал этой короткой связи... Да, в общем, и связью-то это не назовешь... так баловство одно, неудавшееся до конца.

Я поколебался и начал выкладывать все начистоту. Все-таки врач...

Он так эмоционально переживал за меня, что один раз даже с лежака вскочил. Но тот детина, что сидел за столом, тоже вскочил на ноги и дал ему приличного пинка. Сексолог сунулся на нары, поохал и уже без прежнего душевного подъёма сказал:

-Я рассказ про вас напишу и, если получится, всю прозу зарифмую. С этим злом надо бороться всем миром!

-С каким злом? - полюбопытствовал я.

Но вместо ответа он вдруг весь затрясся на нарах, словно под него высокое напряжение подвели.

Тот, который дал ему пинка, не вставая с места, сказал:

-У него белая горячка. Может и сдохнет.

А я смотрел на вздрагивающего вытрезвленца, и мне было обидно. Я знал, что если он умрет, то только от смеха. Это был приступ гомерического хохота. У Надьки точно так же вздрагивали плечи, когда она уходила из общежития.

Ол Рунк

Оставить комментарий © Copyright Ол Рунк Избранное (olrunk@list.ru) Размещен: 22/07/2011, изменен: 03/10/2011. 78k. Статистика. Рассказ: Любовный роман Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:

Ол Рунк Избранное : другие произведения.

Импотент