Анна закрыла тюбик с таблетками – ровно за секунду до того, как в окно ударился мотылёк. Сквозь колыхающиеся белые шторы из окна виднелся закат. Закат окрашивал небо в нежные розовые и фиолетовые, но ни одно из этих цветов не касалось её души, проскальзывая мимо, как мимолетное счастье, которым она, казалось, уже давно осталась безучастной. У неё был целый список дел, но каждая задача казалась такой же бесполезной, как опавшие листья под дождём.

     – Зачем? – произнесла она, как будто этот вопрос мог стать ключом к бездонной пропасти, которую она долго не осмеливалась исследовать. Зеркало, отражая её бледное лицо, словно вяло проверяло её сущность, выражая сомнение в том, что она существует.

     Внутри главного назидательного вопроса притаилась чаша расплавленного ртути: как только она вглядывалась в свою бездну, тьма накатывала волной, погружая в серость унылых мыслей. Холодный взгляд, оторванный от реальности, блуждал по списку; лёгкие пальцы касались бумаги, но не находили в ней смысла. Каждый пункт превращался в упрямую истину – несчастный ролик на старом магнитофоне. Она вспомнила сны, давно затерявшиеся в памяти, где прочитанные книги, спонтанные поездки и даже смех звучали как симфония счастья, а не мелодия бесконечного ожидания. Это воспоминание разрывало ушедшие ощущения, но внутри неё вновь воцарилась тишина – застывшая мелодия тоски.

     Каждый раз, когда кто-то начинал говорить о будущем, в её голове раздавался треск, как будто старые ржавые двери в её сознании открывались, выпуская на свободу всё, что она старалась запереть. Деревенская идиллия, куда её прижимали на эти ужасные выходные, становилась ловушкой, полной дикого абсурда. Гомон мирных будней превращался в монотонное эхо, словно каждый человек здесь мог быть одним из тех троллей, охраняющих вход в ад. Анна вздрагивала, услышав слова, которые смывались её, как надводный неведомый потоп. «Пора подумать о работе, о детях…» – в их голосах скрывалась безысходность, пробивавшаяся сквозь детские мечты, оставленные на полках памяти. Она пыталась укрыть тревогу в своих морщинках улыбки, но это пространство, где когда-то рождались её амбиции, теперь казалось лишь пустой оболочкой.

     Время стало неизвестным мастером, который, держа часовые стрелки в чёрных, холодных руках, с каждым днём стирал её сущность. Монотонность жизни стала коварной кружкой, наполненной кислым чаем, который она пила, стараясь не выдать, что это уже давным-давно выжженная земля её ощущений. Каждый утренний ритуал, от пробуждения до странных, механических движений на работе, сливали в унылом потоке. «Почему я ненавижу утро?» – эта мысль пронзала её, терзая ненужной лихорадкой, пока тучи разрывались в сером небе. Полная семья, младший брат, красный диплом – но внутри был лишь пустой сосуд, через который сквозной ветер прокатывался, не оставляя ощущения жизни. В её усталой руке таилась тайная опасность – уколы, лишающие её радости.

     Как же ей было стыдно! Жизнь казалась горькой шуткой, в которой она не нашла своего места. Мысли о суициде переплетались в её сознании, но ни одна из них не могла заставить её сломать привычный ритм оков, как уставшая муха, закрученная в паутину. А мысли о том, как её родители будут оплакивать её несовершенство, лишь усугубляли замешательство. Сколько сил она тратила, чтобы быть просто "живой дочерью", притворяясь, что мир красив и насыщен чувствами!

     Теперь мрачная ностальгия вновь затаскивала Анну в тёмные расщелины, не оставляя ей шанса понять, какой путь ведёт к освобождению. Рынок существования отдыхал на краю пропасти, и в сердце, превращённом в лежанку тяжестей, она чувствовала, как солёные слёзы завяли тусклые губы. Каждый новый день звучал как холодный вой подводных камней, чьё поскрипывание ненасытно оставляло её в безмолвной так называемой депрессии.

     Она бы отдала всё, чтобы больше не просыпаться, но эта тёмная тень не позволяла ей шагнуть в сторону свободы. Разум ставил блокаду, а в этом колодце непонимания она терялась, разрываясь между жизнью и пустотой, которой никто не мог коснуться. Дивный мир, существующий лишь на грани её воображения, задыхался, а каждый вдох всё больше притягивал её в нереальность падения – в её собственный ад, созданный кем-то, кто не подозревал о том, насколько сильно она может страдать.

     Анна казалась стоящей на перекрёстке, где мир кружил колесом жизни, и каждый его поворот отзывался в её сердце глухим набатом отчаяния. Вокруг загоралось движение – как для хоровода вновь рождающихся, под ярчайшими огнями и звуками. А она оставалась как ржавые цепи, затейливо сплетённые под мостом, находясь в тумане непонимания и чувствуя, как каждое мгновение, каждый скрип механизма обрушается на её плечи.

     Подруги строили внушительные замки из песка, к которым привязывались сердца, обретая фигуры, крепко скреплённые завистью мимолетных радостей. Коллеги придавали себе значимости, достойные тонкие фигуры пробивали очередные высоты карьеры, словно листья на деревьях были их собственными достижениями. Однокурсники излучали уверенность, строя судьбы чётко в рамках социализации вроде "ипотека" и "детские сады", как будто получали заветные печати на паспортах жизни. А Анна лишь наблюдала, и этот страх, этот ужас от понимания того, что её не позвали, превращался в туман распадающихся чётких линий её затянувшегося существования. Каждый миг стал немым криком, звучащим в безмолвии её окружения. Над ней кружил мир, как обрывок старой плёнки, заклинившей в проекторе: остановленные мгновения не давали ей возможности расстаться с бытием – данный момент стал застывшей каплей в океане времени.

     Её попытки влюбляться схематично напоминали увядающие цветы в ненастную погоду. Листья желтели, а романтика рассеивалась, как пар от горячего чая в морозный день. Она не понимала, как это возможно – отдать свои чувства, как щедрый источник, где никто не подставляет ведро; каждый раз ёмкость любви оставалась пустой. Призрачные связи распродавались, как натянутые нити – недостаточные, чтобы удерживать её в тепле человеческого общения. Каждое мгновение усугубляло её внутреннюю борьбу, создавая порочную строку упадка. Она ловила себя на мысли, что, возможно, она просто ошибка – шутка судьбы, в которой осталось лишь пустое пространство. Шумный механизм жизни продолжал работать, а Анна ощущала себя неисправным механизмом из старого шкафа.

     Под каждым давлением существования дребезжали стёкла во внутреннем хрустальном шаре. Казалось, она пыталась найти свой путь в мрак с закрытыми глазами, но словно чуждое создание в её мире не оставляло шанса на спасение. Она не знала, куда плыть, но понимала – чем больше она пыталась найти, тем больше запутывалась в этом абсурдном спектакле, где каждое движение становилось частью общего хоровода безысходности.

     Может, вся её жизнь – это цепочка фотографий без подписей, кадры, замороженные в чёрной коробке. Она решила об этом не говорить: "Возможно, так и должно быть, и никто не знает". Все вокруг заблудились в своём бесконечном движении, а она осталась стоять посреди этого неясного существования, теряя себя в мгле своих мыслей, без надежды найти своё место в этом странном фильме под названием "жизнь".

     Анна сидела на краешке своей кровати, одна в душной комнате, и вдруг ей показалось, что маленькая девочка, которой она когда-то была, недовольно смотрит на неё из потёртого зеркала. Это была та девочка, которая радовалась всему: мелким капелькам дождя, огонькам уличных фонарей и сладкому запаху свежевыпеченных булочек, доносящемуся из пекарни. Она могла перевернуть горы на своём пути, веря в то, что всё возможно, и не останавливаясь на тех "но", которые ставил ей взрослый мир.

     Анна прижала руки к лицу: как же давно это было! Она помнила, как мечтала стать космонавтом, как собиралась в фантастические путешествия по звёздному бездорожью, строя мечты из осколков, собранных на детских площадках. Затем пришли годы, когда эта верная девочка постепенно затерялась в мире взрослых задач и обязательств.

     – Прости меня, – шептала она, глядя в отражение, – Прости, что позволила жизни загасить тот огонь, что горел в тебе. Анна чувствовала, как непреодолимый груз вины нарастает в её душе, словно многослойное облако, которое не давало вздохнуть полной грудью. Её недостатки становились всё более очевидными: усталость от борьбы с неудачами, от десятков пустых дней, замкнувшихся в себе. Как же ей хотелось найти ту юную искорку вдохновения, которая когда-то пульсировала в её груди.

     Каждый раз, когда она пыталась склеить осколки своей жизни, очередной провал безжалостно обрывал последние нити надежды, словно паутину, сотканную хрупкими пальцами. И где-то глубоко внутри, в темном уголке её сердца, продолжала жить та маленькая девочка, так и не понятая миром, одинокая и потерянная, словно журавль, отставший от своей стаи в бескрайнем небе. Анна вдруг остро осознала: вся эта боль – эхо её нежной тоски по тем временам, когда будущее казалось распахнутым горизонтом, полным возможностей, когда простые мелочи могли зажечь в её глазах искру счастья.

     Анна вышла на кухню, обессиленная от мысли о том, что завтра снова нужно вставать рано. Словно в бреду, она налила себе стакан прохладной воды, надеясь, что простое действие как-то освежит её уставший ум. Но водопад мыслей напирал, как всегда, за пределами привычного сна: двенадцатичасовой рабочий день, коллеги, смех и невзрачные разговоры о времени на обеде. Каждый день казался ей неправдоподобно монотонным.

     Все это время она упорно игнорировала холодную, пустую квартиру, которая ждала её возвращения, точно покинутый щенок с грустными глазами, не понимающий, за что его оставили одного. Анна чувствовала, как в ней вновь поднимается эта тягучая, удушающая тоска, заставляющая её шептать в пустоту, отчаянно пытаясь найти ответы на вопросы, которые вились вокруг неё, словно саван.

     В руке она судорожно сжимала больно знакомый тюбик с таблетками. Эти маленькие, искусственные осколки надежды, обещающие забвение и сон без нескончаемого внутреннего диалога. Именно они дарили ей мимолетные мгновения покоя – те бесценные часы, когда она могла хотя бы притвориться обычным человеком. Сколько раз она бережно перебирала эти маленькие пилюли, вдыхая их терпкий запах, словно ища в них защиты, как будто они могли понять и укрыть её от всепоглощающего одиночества?

     Но даже сейчас, стоя перед наполненной стаканом, Анна поймала себя на опасной мысли: "А что, если выпить больше? Может быть, тогда я больше не проснусь?" Мгновение сомнения зависло над ней, словно грозовая туча. Страшно… и одновременно маняще. Ощущение, будто это решение может стать не только последним, но и долгожданным избавлением от этого бесконечного, бессмысленного существования.

     Сердце встрепенулось испуганной птицей, но Анна продолжала безжалостно препарировать свою мысль. Почему-то именно сейчас, на самом краю бездны, она ощущалась такой осязаемой, такой до боли настоящей. Глоток воды пронесся по горлу ледяным осколком, не утолив ни капли душевной жажды.

     – «Ты не такая…» – прошептала она, словно обращаясь к призраку прежней себя, той, что умела видеть мир в радужных тонах. Та девочка внутри, наивная и чистая, не знала причин для отчаяния, но обстоятельства словно вытесняли ее, подменяя яркую реальность тусклым отражением.

     Звон стекла, когда Анна поставила стакан на стол, разорвал тишину, словно треснувшее зеркало. Мысль по-прежнему висела в воздухе, тягучая и липкая, как паутина предчувствия. «Но все же, если…». Взрыв за окном оглушил ее, заставив невольно вздрогнуть.

     Приблизившись к окну, Анна увидела группу детей, бесстрашно взрывающих петарды. Их ликующий смех, как музыка из потерянного рая, напомнил о беззаботных днях, когда счастье заключалось в простых забавах. Это был другой мир, яркий, шумный, полный жизни – полная противоположность ее унылой реальности.

     Здесь каждый находил себе занятие по душе. Мальчишки гоняли мяч, их крики и азартные возгласы эхом разносились между домами. Девчонки, вооружившись цветными мелками, превращали серый асфальт в яркое полотно, расписывая его причудливыми узорами и сказочными персонажами. Под старой раскидистой яблоней разворачивалась импровизированная штаб-квартира, где плелись браслеты из бисера и обсуждались секреты.

     Внутри что-то дрогнуло, словно цветок, пробивающийся сквозь асфальт. Неуловимое притяжение поманило ее к этому детскому веселью, но дистанция казалась непреодолимой. Тревога в груди сжалась тупой, ноющей болью. Внезапно, с неясной решимостью, она поняла, что должна выйти на улицу. Возможно, это станет глотком свежего воздуха. Слабо усмехнувшись своему порыву, она представила, как странно – взрослой женщине вдруг захотелось нырнуть в омут детских игр.

     Она вышла из квартиры, тихо прикрыв дверь, и жест этот показался до жути простым. Но стоило ей ступить в пустой, гулкий коридор, как мысль пронзила сознание ледяным осколком: а что, если это был последний её визит? Прощание, не облеченное в слова. Надежды на возвращение не осталось, и на миг она ощутила опьяняющую свободу – от работы, от рутины, от самой себя, такой привычной и опостылевшей.

     На улице еще догорали остатки дня. Мимо промелькнули дети, а дорога казалась не дорогой, а скорее направлением. Детский смех, звонкий и липкий, словно карамель, таял вдали, смешиваясь с шелестом листвы. Тропа вывела ее к реке. Неширокая, с мутной водой, она, словно заколдованное зеркало, искрилась в последних лучах заходящего солнца. Анна опустилась на траву. Парк был пуст, словно все до единого поглощены своими важными, тщательно обдуманными делами.

     – «Всё должно исходить от меня», – сказала она вслух.

     Фраза повисла в воздухе, нелепая и слишком взрослая, будто вычитанная в дешёвой книжке по психологии. Она не собиралась об этом задумываться, однако после слов и появившегося импульса последовал неожиданный Рывок. Анна резко сняла кроссовки, те самые, с порванной шнуровкой, стянула носки и ступила в воду.

     Холод обжег её кожу, словно бессонные ночи обрушивались на неё новой реальностью. Течение облизывало лодыжки, пытаясь сбить с ног. Природа тестировала её стойкость, словно сама жизнь решила установить проверку на прочность. Но в этот момент она не думала о том, как холодно, и даже в голове мелькнула одна настойчивая мысль: «Я же не умею плавать».

     Мысль об исчезновении манила, как запретный плод. Шаг – и все закончится. Искушение свободой. В мучительных снах ее часто посещала мысль о том, что нелепая случайность оборвет это жалкое существование, превратив Анну в печальную жертву.

     Но теперь, когда ледяная вода обхватила ноги, она почувствовала, как волна облегчения смывает одиночество. Потоки легонько толкали ее, заставляя покачиваться, и она, словно осенний лист, теряла связь с землей. Стоя по колено в воде, она смотрела, как догорает на горизонте багряный закат, когда резкий, пронзительный звук вырвал ее из оцепенения.

     Анна обернулась. Её взгляд скользнул по пустынному берегу и замер на одинокой фигурке, отчетливо черневшей на фоне темнеющего заката. В зловещем свете догорающего солнца, похожего на гигантское, печальное око, к ней приближался крошечный силуэт, пронзительно пища. Сердце Анны дрогнуло, когда она узнала в нем котенка. Развернувшись, она увидела перед собой жалкий, промокший комочек, явно брошенный на произвол судьбы. Он мяукал, словно взывая к теплу, которое не могло его спасти. Такой же потерянный, такой же забытый и несчастный. Но даже в этом крошечном существе теплился огонек жизни, отчаянная жажда вопреки всему. Он тянулся к ней, словно ища спасение там, где, казалось, его не было.

     Она стояла, не сводя глаз с котенка, в то время как река могла унести ее боль и сумрачные мысли дальше, в безбрежность. Анна не хотела уходить, не хотела повторить чужую жестокость, она не имела право отвернуться от него теперь. Сердце болезненно сжалось. Не в силах противиться внезапному порыву, она наклонилась, раскрывая объятия, и бережно подняла котенка на руки. Он дрожал от холода, но в его огромных глазах плясали искорки интереса, живости и детского любопытства.

     – «Как же ты один здесь, малыш?» – прошептала она, и её голос прозвучал тихо, словно боясь спугнуть хрупкую жизнь. В ответ котенок издал едва слышное, но настойчивое мяуканье, словно делая шаг навстречу, к той связи, которую они оба так отчаянно искали.

     Ноги все еще покалывал ледяной холод воды, но это казалось ничтожным по сравнению с тем, что творилось в ее душе. Ища защиты и понимания, она нашла в этом маленьком создании не только волю к жизни, но и желание быть рядом.

     – «Ты, наверное, голоден», – проговорила она, прижимая котенка к себе, и почувствовала, как он расслабляется и тихонько мурлычет. Это мурлыканье звучало, как музыкальная шкатулка, отчаянно пытающаяся разбудить жизнь в замершем мире. Голос ее дрогнул, словно внутри нее разбилось что-то хрупкое, и сквозь трещины пролилось живое, давно забытое тепло.

     Анна вскрыла упаковку хрустящего корма, и шелест гранул наполнил тишину комнаты обещанием маленького пиршества. Она бережно наполнила крошечную миску, завороженно наблюдая, как котенок, словно крошечный вихрь, с жадностью набросился на угощение.

     – «Вот умница», – прошептала она, и в голосе звучала нежность, словно адресованная хрупкому чуду.

     Она понимала, что мир не изменится, но она могла изменить свой взгляд на него. В сердце робко распускался первый лепесток надежды, пробуждая от долгого оцепенения ту часть души, что томилась в сумраке. Мрак за окном утратил свою давящую силу, превратившись в безмолвный холст, ожидающий прикосновения её кисти и взрыва ярких красок.

     Анна смутно ощутила едва уловимый смысл своего существования. Все течет своим чередом, и если долгие годы были пронизаны тьмой, это вовсе не приговор, а лишь закалка перед восхождением. Пусть медленно, пусть мучительно, но она взбирается по крутой лестнице к свету. Возможно, так предначертано судьбой – вести её к неведомой цели. Главное – не оступиться и не свернуть с пути раньше времени.

     Анна закрыла тюбик с таблетками – ровно за секунду до того, как в окно ударился мотылёк. Сквозь колыхающиеся белые шторы из окна виднелся закат. С тяжёлым вздохом, словно прощаясь с чем-то важным, Анна бросила тюбик в мусорное ведро.