Аннотация: Дети ветров так же несхожи между собой, как и люди. Все они чего-то ищут... и зачастую сами не ведают, чего именно и как далеко готовы зайти в поиске. А еще - во что им обойдется интерес и готовы ли они платить по счетам... Ридеро
Глава 1. Королевские игры
Площадь Филиппа казалась раскаленной сковородой, шкварчащей солнечными бликами. Дождик истекал последними скудными каплями, горячий воздух пропитался влагой и загустел, как добротный соус. Он пах вялыми цветами, пылью, несвежей рыбой, приправами, хлебной коркой, сточными помоями.
Зоэ стучала подкованными туфельками по влажным камням и следила, не поднимая головы, как мостовая стремительно сохнет и тускнеет. Распущенные волосы плотно закрывали лицо, дышалось в плаще собственных кудрей тяжело. Хотелось сбросить за спину ворох темного шелка, встряхнуть, проветривая, сплести в косу... Но если идти и смотреть вниз, то наверняка никто не заметит, до чего же плясунье грустно. И пусть не видят: так правильно, нельзя портить людям день и выпрашивать жалость, как милостыню.
Королевская плясунья обязана выглядеть веселой, нет у неё ни единого повода к огорчению. Даже последний нищий в городе знает в лицо синьориту Зоэ, "ту, что умеет расшевелить самый ленивый ветер". Ей улыбаются при встрече скупердяи-купцы, ей вежливо кивают иноверцы и иноземцы, ей желают здоровья строгие воруженные стражники... Багряные служители, страшные кому угодно и наделенные властью суда веры, - и те намечают кивок или обозначают в складке у губ - улыбку.
Но плясунья Зоэ проходит мимо, и вот уже взгляды утыкаются ей в спину, уподобляясь кинжалу ночного злодея... Вымогают нечто - а пойди пойми, что?
Быстрые знакомые шаги вымеряли площадь от самого фонтана, нагоняя плясунью. Значит, Альба наконец-то укутал драгоценную виуэлу в три слоя тонкой кожи и, надо полагать, счел исчерпанной угрозу отсыревания корпуса.
Рука нэрриха легла на плечо, оберегая и утешая.
- Все хорошо, - привычно заверил младший из ныне живущих детей ветра.
- Знаю.
- Если бы радость цвела, взглядом взмывала б ты в небо, о Зоэ, чьи крылья - ресницы, - вздохнул Альба, крепче обнял за плечи, огляделся и куда более настороженно добавил, упрощая вычурный строй рифмы. - Когда ты плачешь, солнышко не всходит.
- Жарит, как чумное, - огрызнулась Зоэ
Она по-прежнему не поднимала голову и ощущала, что усталость сбывшегося танца навалилась всей тяжестью. Сделалось едва посильно дышать воздухом, которы стал липким как пот. Ноги подкашиваются, а слова утешения выводят из равновесия самим своим звучанием. Хотя Альба и не виноват... Но унять обиду не получается.
- Отстань, а? Иди, сидра выпей.
- Я не пью в потемках, - тихо и грустно отметил нэрриха. - Тебе плохо, это значит, день еще не улыбнулся. Я дождусь рассвета, Зоэ.
- Не донимай, - прошипела Зоэ, ощущая себя неправой и оттого обиженной вдвойне горше: на нэрриха и заодно на себя, колючую и неудачливую.
- Черный бархат винограда
Сок прозрачных слез скрывает,
Цвет созревшего обмана
Тайну вкуса облачает... - спел же неугомонный нэрриха, забросил виуэлу за спину и без спроса принялся сплетать волосы названой сестры в свободную косу.
Порыв ветра вмиг выстудил мокрую от пота кофту, освежил лицо. Дышать стало легче, Зоэ прислушалась к отзвуку рифмы, убрала короткие завитки прядей за ухо и шмыгнула носом.
Сердиться на Альбу трудно. Он, хоть и выглядит взрослым человеком, защитником и воином - а ведь на деле и не человек, и прожил в мире чуть менее двух лет... Весь этот срок истратил, выслушивая жалобы, придумывая слова утешения и даже вытирая кое-кому сопли. Хотя мог бы сам, на правах новорожденного, капризничать и требовать внимания. Тем более, сыну ветра вроде бы самой природой полагается быть - ветреным, непостоянным и даже склочным. Достаточно разок глянуть на Кортэ, чтобы осознать, каков на деле норов у ненастья...
- Этот твой стих получился неплохо, - пересилив себя, Зоэ выговорила слова старательно, совсем без дрожи в голосе.
Прикусив губу, она начала распрямляться, упрямо и последовательно отдирая взгляд от мостовой, как отдирают присохший финик - колупая с краешка и поддевая все дальше. Сперва Зоэ постаралась проследить стык камней и глянуть на стенку дома, затем уговорила взгляд вскарабкаться по стволику молодой лозы до низкого подоконника, вползти по раме окна - выше и выше. Аж шея ноет! Настроение - оно не финик, если уж расплющилось в лепешку, его быстро не собрать в нечто годное к употреблению. Тем более не выбросить, заменив новым.
- Да, сегодня удалось мне похвалиться очень кстати... пусть сонет и недозрелый, - согласился Альба. Остановился, развернул Зоэ лицом к себе, критически осмотрел, стер пот с её лба. Улыбнулся, осторожно погладил по волосам. - Танцующая с ветром, почему сегодня даже твой любимый юго-западный не в радость тебе? Скажи, не держи в себе, так легче. Ты ведь знаешь, я умею слушать. Иного важного пока не освоил, но слушаю неплохо.
- Я пустотопка, - лицо исказилось помимо воли, слезы, вроде бы высохшие вместе с дождем, вновь звенели в голосе и висели на ресницах. - Я была не такая, а вот - вся изошла на глупости, понимаешь? Ничего больше не умею и не могу, я тьфу, шелуха, мякина...
Зоэ сморгнула и помимо воли улыбнулась, кисло и криво - попросила о сочувствии. Хорошо жалеть себя и страдать, когда на тебя обращено внимание Альбы, и его темные глаза, как тот самый виноград из стиха, очередной раз впитают горечь твоих бед, и обязательно станет она хоть самую малость слаще - без причины, просто от разделенности беды. Зоэ смахнула слезинку, улыбнулась иначе, ровнее и шире. Так попросили пальцы Альбы, тронув уголок рта. Нэрриха хитро прищурился, довольный радостью, нарисованной его стараниями.
- Теперь я вижу: недалече утро. - Альба огляделся нарочито-деятельно. - Не выпить ли нам, в самом деле, сидра?
- Пьяницы вы оба, ты и Кортэ, - куда увереннее улыбнулась Зоэ. - Идем. Мне велено явится во дворец к полудню, я уже нарушила кучу правил! Опять буду строго воспитана злющим секретарем её величества. Ну как его, зануду, терпит наша Бэль?
Зоэ сама нырнула под руку нэрриха и заторопилась, более не уделяя внимания мостовой. Отчищенное щетками дождевых струй небо было синим, глубоким. Крылья птиц вспыхивали мгновенной белизной, перемешивали и взбивали счастье одоления непогоды.
- Глупые чужие правила следует сваливать кучей и не разбирать никогда, пусть гниют в забвении, - серьезно согласился Альба, поглаживая кожух виуэлы. - Порядок лишает тебя радости. Это недопустимо... но поправимо!
Зоэ хихикнула и пошла быстрее, цокая каблучками и вслушиваясь в звук - легкий, без спотыкания сомнений и шаркающей горечи. Альба едва слышно постукивал ладонью по виуэле и шагал в такт, словно танец вовсе не завершился, словно вся жизнь - сплошная пляска... а свидание с ветром, неудавшееся в предгрозовой хмурости утра, еще не поражение, но всего-то короткий штрих в большом и сложном узоре движения...
Платки у нэрриха не переводились, так что Зоэ привычно, на ощупь, выдернула из его кармана очередной и промакнула последнюю шальную слезинку. Плотнее прильнула к боку Альбы, еще разок шмыгнула носом, молча радуясь уюту убежища. А кто тронет? Да лишний раз и не глянут, вид у Альбы внушительный, эсток на перевязи боевой, и взгляд его далеко не каждому сулит виноградную сладость.
Альбу в городе знают едва ли не все. Великая, любому известная тайна: младший нэрриха приходится учеником покойному сыну тумана, златолюбивому и неугомонному Кортэ. Стольже всеобщий секрет - то, что дон Кортэ здравствуеет вопреки известию о своей трагической смерти, подтверженному надежным свидетелями. Это не удивительно. Кортэ очень, очень опасен в гневе, потому тайна его воскрешения столь глубока, потому дон бессовстно пользуется ею, не прячась. Кортэ, сын тумана - так он сам себя именует - проводит время в столице шумно, сидра пьет более, нежели вообще возможно. А драться сей яростный дон лезет чаще, чем приличествует завзятому повесе.
Зоэ дернула названого брата за рукав, окончательно отбросив огорчение.
- Аль, как же так: никто не сказал королеве, что Кортэ жив? За год с лишком?
- Правители щедры на казни гонцам, что темные вести приносят. К тому же дон Кортэ и сам не молчит, - чуть помедлив, нэрриха сплел новую рифму, тряхнул головой и добавил иным тоном, игривым. - Болтунам он без разбора языки готов порезать. Всем подряд и неустанно.
- Город немых, - хихикнула Зоэ.
- Берегись его, о Зоэ, и тебя - не пожалеет, - тем же тоном упредил Альба.
- А ты-то меня спасешь?
- Я в первом круге опыта, он в четвертом, - вздохнул нэрриха, снова погладил виуэлу. Как обычно, серьезные слова он не стал наспех рифмовать. - Но это мало что значит. Ты мне родня, а он, если взъестся, не прав. Я тебя спасу. Обязательно.
Дальше, в гору, пошли боковой улочкой, взбираясь по узкому шнуру мостовой, сплошь составленному из веерных полукружий обожженного кирпича. Кладка была старой, местами щербатой, она норовила коварно поймать каблук в щель и нарушить ритм движения. Улочка, впрочем, попалась веселая, она щурилась на путников мелкими лужицами-глазами, серыми в тенях и синими, когда изгиб допускал в колодец стен солнце, щедрое, летнее - готовое расшвыривать без счета звонкую медь бликов.
Влага дождика, короткого, как дурное настроение Зоэ, стремительно сохла. Камни одевались в пыльный бархат, теплели, звучали иначе. Плясунья продолжала выстукивать ритм - почти ровный, но содержащий легкую, едва уловимую особинку: строй стиха, недавно напетого Альбой, не утихал. Получалось не особенно задорно, даже несколько монотонно. Так удобнее думать, шаг за шагом подбираясь к грустной и трудной правде. Пришло время признать её, но все не отчаиваться и не прекращать рассуждений.
Позапрошлым летом Зоэ - сирота без рода и средств, вдруг очутившаяся в столице, при дворе, в милости у самой королевы. Тогда был момоент: голова пошла кругом... она показалась себе всемогущей, ну ничуть не менее! Она получила свободу и признание благочинности дара звать ветры, обыкновенно осуждаемого Башней. Она бестрепетно вышла на площадь как плясунья - первый раз в жизни - и перетанцевала взрослую пустотопку, опытную обманщицу, ухватившую свободный ветер за гриву. Справилась вопреки всему... и вот рядом - Альба, сын того ветра, пойманного в силки людской корысти и отпущенного из западни. Аль внимательно осматривает крыши домов и окна, быстрым цепким взглядом проверяет каждого встречного и попутного человека. Охраняет сестру. Попробуй пойми, игра это - или всё для него всерьез? Люди аж шарахаются, прищур-то у нэрриха решительный, да и внешность не располагает к неуважению. Альба рослый и широкоплечий, на посторонних смотрит хмуровато и даже изподлобья, изучающе. Радость и теплоту он приберегает для немногих близких друзей...
- Аль, почему ты таскаешь виуэлу в чехле? - Зоэ сморщила нос, спрашивая просто так, чтобы спугнуть тишину.
- Это дар учителя, и она лучшая из всех, что попадали мне в руки, - обрадовался теме Альба, погладил кожух. - Звонкое серебро в её голосе, лунное. Кортэ отдал мне часть души своей, я счастлив... он решил: пусть ученик приласкает заветные струны, сам же ушел, к золоту слух обращая.
- Да уж, рыжий ценит рыжее, - согласилась Зоэ.
Плясунья поглядела на названого брата, запрокинув голову, споткнулась, хихикнула и зашагала дальше, подхваченная под локоть. Странно и вспомнить, каким Альба сперва показался чужим, неразговорчивым. Когда он, как все нэрриха, явился в мир, выйдя на берег моря, он и сам едва ли верил, что станет заботиться о незнакомой девчонке и всерьез примет родство, немысливое между смертными и ветрами. Для его жизни нет счета лет и нет старости, болезни обойдут его стороной, даже законы страны и веры для нэрриха - вроде и не обязательны... Неукоснительно действует лишь древнее правило: пришедший по доброй воле сын ветра, если он признан своей плясуньей и призает её, дарует надежный мир стране, где поселился. Никто из взрослых нэрриха не поступит в найм к противникам короны Эндэры, если это угрожает спокойствию "колыбели" - так старинные правила именуют долину, приютившую юный ветер.
Старший из живущих ныне нэрриха - сам Оллэ! - признал столицу Эндэры колыбелью и возвестил нерушимость мира - аж на всю жизнь Зоэ. Что оставалось делать плясунье? Склонить голову и принять свою роль, протянуть руку совершенно чужому существу и ввести безымянного нэрриха в дом, назвав братом. Учить незнакомца самому простому, с некоторой настороженностью наблюдая, как тот целыми днями сидит, забившись в темный угол, трогает струны подаренной Кортэ виуэлы - этой самой, сейчас укутанной в тройной кожух.
А потом... Когда именно все переменилось, едва ли знает даже Альба. Сплелась ниточка, связала две души, да так плотно, стежок за стежком, сшила в одно целое, что теперь всякий день Зоэ и Альба неразлучны, и по-иному они себя не мыслят. Брат и сестра. Сирота, лишенная дома - и сын ветра, в доме вроде бы не нуждающийся. Но разве отказываются от тепла, от заботы и дружбы?
За зиму Альба выбрал имя, повзрослел умом и обрел первые навыки жизни в мире людей, а Зоэ рассмотрела сына восточного ветра глубоко, внимательно. Поняла: молчит он, потому что умеет слушать, чужих не впускает сразу в ближний круг, потому что пробует ощутить их настоящее, а не показное, отношение. Альба стал важным и близким, а во вторую зиму уже без запинки, от души, именовался братом. С ним и болтать хорошо, а уж шагать, не размыкая губ и все же ощущая общение и поддержку - вовсе замечательно. Он умеет слушать - и слова, и невысказанное, сокровенное... Знает, что спину Зоэ разогнула, шутить попробовала, а камень беды на её душе не сделался легче.
Что случилось? Почему ветры более не шепчут в ухо внятные слова, почему танец выцвел до жалкой игры, почему вера в себя сделалась тонка и ненадежна, как потраченная временем ткань?
- Аль, я сегодня совсем не слышала ветра, - Зоэ кое-как выдавила, облекла свою боль в слова, но легче не стало. - Может, я больше и не плясунья?
- Ты к себе ужасно строга, привыкла быть лучшей, забыла, что оступаются решительно все. Люди ломают каблуки и даже ноги не потому, что они пустотопы. Так я думаю. Дай себе время, представь, что ты сломала каблук - и просто не танцуй хоть месяц, хорошо?
- Душа у меня ссохлась, - совсем тихо шепнула Зоэ. - Аль, я подлая. Ноттэ меня спас, а я за две зимы напрочь выстудила сердце, забыла, какое у него лицо. Мне надо звать Ноттэ, чтобы его вернуть. Мне следует слушать его ветер! А я важного ничуть не помню. У меня все хорошо: есть ты, Челито, Кортэ, дом, достаток и прочее разное... лучше б я ногу сломала! Не болит душа так, как должно.
- Лучше уж ты не ломай ногу, - серьезно попросил Альба. Рассмеялся привычно, почти без звука, лишь выдыхая радость. - Зоэ, ну можно ли себя счесть пустотопкой, пока живет на свете мой славный учитель Кортэ? Когда он танцует, мостовая охает от недоумения. Косолапый пустотоп, он сам так называет себя.
- Он не пустотоп, - покачала головой Зоэ. - Но я плохо учу. Он странный, все у него чересчур и все - штурмом и приступом. Оба вы не похожи на детей ветра. Ты серьезный, а он вовсе упертый. Таран на двух ногах... Как такого учить? Он повторяет в точности, будто марширует, а надо - искать своё, внутри. Это как стихи. Хочешь сочинить свои, не собирай новое из обломков чужих строк, как стену из кирпича.
Улочка, ловко уклоняясь от выпирающих углов домов, то ныряла в низкие затененные арки, то выплескивалась в прожаренные солнцем дворики, то снова гулко множила звук шагов, сдавленный ладонями стен. Эхо догоняло, торопило, смутной тревогой толкало в спину. Когда навстречу покатилось чужое дробно-поспешное эхо, Альба поправил виуэлу за спиной и вроде бы невзначай опустил ладонь на рукоять эстока. Зоэ вздохнула. Она точно знала: выбежавший навстречу дворцовый посыльный споткнулся и замер, наткнувшись на острый, вопрошающий взгляд нэрриха. Слуга сразу же склонился подрубленным колосом, спасаясь от недовольства Альбы.
- Вас ждут, донья Зоэ.
- Она не донья, - резковато уточнил нэрриха. - И пусть иным врут без роздыху, что ждут, так и передай секретарю. Еще раз отошлёт тебя портить нам настроение и скоблить совесть, я в ответ испорчу ему... что-нибудь.
Посыльный смолчал, не разгибаясь и стараясь выдавить спиной нишу в стене, чтобы надежно укрыться от гнева нэрриха. Зоэ дернула Альбу за рукав и потащила вперед, спасая ни в чем не повинного слугу от угроз - наверняка пустых, но звучащих внушительно.
У калитки дворцового парка тоже ждали. Снова люди склонились, не осмелились торопить и сопровождать, сполна оценив гнев нэрриха. По дорожкам до самого дворца шли быстро и молча: Зоэ опасливо думала о королеве, способной прямо теперь потребовать новый танец. Альба молчал и разделял тревогу, а затем сердито фыркнул, первым приметив в прогале листвы стену дворца.
- Королева в переплете, ткет удавку паутины, - взялся он за свое, рифмуя уже просто так, чтобы выплеснуть досаду.
Зоэ глянула вверх и успела заметить за окном кабинета промельк движения: Изабелла Атэррийская, наследница власти многих поколений воинственных королей западной ветви дрвнего рода Траста, действительно только что стояла у окна и смотрела в парк. Ждала?
- Я не слышу ветер, потому что пустотопка и переживаю, - вздохнула Зоэ. - И ты, значит, поутру не просто так порвал две струны. Ждешь дурного?
- Вроде и не с чего, - пробормотал Альба, кивнул слуге и пропустил Зоэ в дверь, на винтовую узкую лестницу черного хода. Усмехнулся. - Всякий ветер ощущает в штиле взвод тугой пружины... или смертную усмешку черной ключницы горбатой.
- Мрачновато, - пожаловалась Зоэ.
- Или шторма приближенье, для отважного - отраду, - Альба исправился, добавил новую рифму. Тряхнул головой, прогоняя шутки. - Зоэ, я всего лишь ветер, запутавшийся в твоих волосах, я следую твоему настроению. Видишь ли, порой у меня своего и нет... Нам одного на двоих довольно. Разве не так?
Винт лестницы закрутился на два полных оборота, уперся в площадку у двери. В низком проеме уже ждал очередной вежливо-настороженный слуга. Зоэ пригнулась, минуя порог, зашагала по галерее в сторону малого кабинета королевы. И почти не удивилась опасливому шепоту слуги за спиной.
- Дон Альба, его величество пожелали видеть вас, они как раз теперь принимают маэстранте.
- Терпеть не могу хамоватых скотин с копытами, так и норовят влепить хвостом пощечину, - пробормотал Альба. - Зоэ, я скоро. Надеюсь, вся армия Эндэры не вынудит меня сесть в седло, ибо кусачая тварь есть воплощение тьмы и ереси.
Зоэ хихикнула, торопливо нащупала веер, с утра оттягивавший карман нэрриха и ничуть не нужный в городе. Лепестки из резной кости раскрылись с легким стуком, пряча лицо до самых глаз, ведь во дворце не приняты яркие проявления чувств, даже и искренние. Но повод для улыбки имеется: беднягу Альбу теперь ждет сам Бертран Барсанский. Его величество неплохо владеет лицом и вполне успешно прячет настоящие чувства без всякого веера, допустимого лишь для доний. Король уже натянул парадно-безупречную улыбку... и потирает руки в предвкушении занятного зрелища. Поблизости наверняка прогуливаются доньи и доны, совершенно случайно они не упустят дивный повод для сплетни, в подробностях живописующей сцену взаимной неприязни юного нэрриха и очередной лошади, выезженной специально для него лучшим столичным маэстранте.
Вот и кабинет её величества.
Короткий спотыкающийся шаг через порог стер с лица Зоэ и улыбку, и само мгновенное, несколько лихорадочное веселье. Изабелла Атэррийская, полноправная соправительница Эндэрры охотно уступала мужу в любых мелочах и забавах, оставляя себе право плести "удавки паутины" больших интриг, упомянутые Альбой.
Даже судя по первому взгляду, сегодня день у королевы не задался: любимое кресло, выбираемое при хорошем настроении, пустует. Изабелла строго выпрямила спину в похожем на жуткое пыточное устройство сооружении, не дающем ни пол-ладони свободы в посадке. И вдобавок одежда... Чего ждать, если правительница предпочла в столь солнечный день, озаренный радугой, черное платье без выреза? Мало того, на стол выложила молитвенник, под правую руку подтянула четки. Более пристальное наблюдение не оставило сомнений: её величество дурно выспалась, под глазами темные тени. Вдобавок - Зоэ метнула взгляд в сторону - на лице секретаря глухое, утомленное и безнадежное отчаяние затравленности.
- Хотела бы я знать, кто назначает приемы в моей стране? - сухо и зло вопросила королева свой молитвенник. По крайней мере, смотрела она именно на этот предмет.
- Вы, ваше величество, - без промедления признала Зоэ, кланяясь и замирая у входа.
- Тогда почему я - жду? - королева изогнула бровь. Погладила кожу молитвенника. - Да простится мне грех гнева, ибо усмирен сей порок, ты ведь жива и даже не в подвалах... Хотя я не получила нужного ответа на свой вопрос. Ты только что в городе сказала, что более не можешь исполнять танец должным образом, что ветры не отвечают тебе. Это частично объясняет твой отказ быть полезной. - Королева оттолкнула молитвенник, на мгновенье лицо её сделалось брезгливо-недовольным. Четки защелкали, вымеряя ритм слов. - Зачем мне куколка, если она, то есть ты, сломалась? Зачем мне навязанный рождением Альбы мир с соседями, если он мешает унять амбиции северян или присоединить земли юга?
- Значит, мои слова подслушивали? - от изумления Зоэ забыла, что теперь следует молчать и не злить королеву. Плясунья покосилась на скорбно сморщившегося секретаря. - Ну ничего себе бегают эти, у вас на службе которые...
- Надежные люди, - вроде бы развеселилась Изабелла. - Значит, ветер в порту ты отказалась менять всего лишь потому, что стала... - королева добыла из-под молитвенника лист и сверилась с записями. - Стала пустотопкой. Звучит омерзительно. Почему же я должна кормить дармоедов: твою нелепую и не родную по крови семейку и тебя, солгавшую своей правительнице и покровительнице? Зачем, если ты сделалась для меня - бесполезной?
Зоэ промолчала и с надеждой покосилась в сторону окна. Радуга давно истаяла, но в небе сохранился сочный оттенок синевы, не пересушенной жарой. Изгнание из столицы было бы счастьем. Долгожданным! На миг голова закружилась от предвкушения: королева сейчас прогонит свою плясунью. Совсем прогонит! И станет возможно уйти. Зоэ вздохнула, на миг проедставила: за спиной остаются дорогущие, нелепые вещи, составляющие столичное имущество и по большей части подаренные самой Изабеллой, иногда и от души, пожалуй. Но обыкновенно даже и в этом случае расположение королевы проявлялось так странно... Сухо, словно всякое слово - строка приказа, и диктует его Изабелла принародно и превращает диктовку в зрелище, предназначенное для всего двора, а то и столицы. Увы, в ответ на всякий подарок следовало строго по этикету высказывать напыщенно-нудную признательность. Получалось пусто, ложно, с кучей поклонов, с неизменным созерцанием узоров каменного пола. Зоэ всякий раз страдала, получая подарок, и безуспешно пыталась понять: честь или наказание это принятие и дарение...
Лишь пребывая в опале, можно выйти из жилья, никогда не бывшего родным домом - и даже не заботиться о надежности замка на дверях. Так хорошо: налегке и не оборачиваясь покинуть город, где даже дождь - не благодать, а лихорадочный пот, выступающий на камнях. Где утро пахнет гнилой рыбой и нечистотами, а люди не поднимают головы и не видят изгиба радуги, пока им не указывают на это чудо, букавально уговаривая отвлечься от забот хоть на миг.
Плясунья улыбнулась, забывшись и не раскрыв веера. Она грезила о своей немилости. Вот она уходит ранним утром, минует пустые улицы, еще не замусоренные суетой дня. Вдыхает залпом, допьяна ветер вне города, а он вмещает саму свободу... и Зоэ скидывает тесные башмаки и шлепает по пыли босиком, перешучиваясь с Альбой и слушая его стихи, немудреные, но милые.
- Так я могу удалиться в эту... опалу? Прямо теперь? - неосторожно понадеялась Зоэ вслух.
Королева выхватила с колен, из под стола, веер и успела-таки спрятать улыбку в черной кружевной тени.
- Куколка, с тобой не скучно, даже с бесполезной, - отдышавшись, признала Изабелла весьма неприятное для Зоэ. - Но мне чертовски... прости меня Мастер, мне просто дьявольски невыгоден и скучен мир. Именно теперь. Вы с Альбой - причина его нерушимости, и ты могла бы хоть поубиваться для приличия и не светлеть лицом при слове "опала". Я тебе что, не даю жить в удовольствие? Чего тебе, маленькая дрянь, не хватает? Год я не замечаю мерзавца Кортэ, гуляющего страшнее покойного Филиппа Буйного. Новый наш патор тоже терпит выходки злодея, помыкающего столичной обителью багряных. Факундо свят: он прощает даже тебя, хотя ты бываешь на исповеди много реже, чем в самых похабных гостериях столицы. А я благочестива и я, бочку пороха вам с нэрриха под зад, неустанно молюсь за всех.
- Да уж... тяжело.
- Пошла вон, - устало поморщилась королева. - Видишь, я в бешенстве. Прежде ты умела танцем вышелушивать это из моей души. Но теперь я не желаю делаться мягче, да и ты разучилась умягчать. Убирайся и помни: если я снова буду вынуждена ждать, ты за это ответишь. Единственное существо, чья защита была воистину действенна в отношении тебя - нэрриха Ноттэ, вот только ах, он мертв давно и безвозвратно. О-о! Теперь ты помрачнела, тебе паршиво - а меня отпустило... Учись управлять лицом, куколка. Это дворец, тут быстро выбивают из игры впечатлительных дур.
- Я вовсе не хочу играть.
- Разве я спросила тебя, чего хочешь ты? - опасно ровным тоном уточнила королева. Щелкнула пальцами, глянула на вздрогнувшего секретаря. - Эй, ты! Проводи пустотопку до часовни Льемского столпа и проследи, чтобы исправно молилась о ниспослании смирения. - Изабелла снова нырнула в тень веера. - Смирение Зоэ... Кажется, я возжелала несбыточного чуда. Теперь - пошла прочь.
- Как будет угодно вашему величеству, - вывела Зоэ благочество-вдохновенным шепотом, старательно потупившись и покаянно сложив руки.
Изабелла фыркнула в веер и резко сложила вещицу, стуком обозначила: довольно шуток. Секретарь разогнулся, ревматично кряхтя и не имея сил сдержать вздохи -жалобы на боль в затекшей шее и сведенных судорогой ногах. Под угрожающе-пристальным взглядом королевы движения сделались быстрее и увереннее, секретарь покинул кабинет почти не хромая, прикрыл дверь и сразу сник. Остановился, отдохнул... глубоко вздохнул и побрел, не оглядываясь на Зоэ. Формально он сопровождал плясунью, на деле - отдыхал от колючего настроения её величества. Зоэ тащилась за нерадивым конвоиром, не пытаясь оспорить приговор. Да, в часовне теперь душно, темно и дымно, стоять на коленях и бормотать молитвы, не засыпая и не прерывая речитатива - тяжело. Но Альба наверняка скоро объявится и если не спасет от наказания, то скрасит тоску. Он умеет и самые нудные молитвы петь так, что звучат они вполне интересно. К тому же Альба верит в Мастера совсем по-настоящему, даже как-то детски восторженно, взахлеб.
Весной, когда Зоэ приболела, нэрриха ходил в часовню и просиживал там по полдня. А после недоуменно выведывал у Кортэ: отчего искренние мольбы не получили быстрого отклика? Кажется, рыжий сын тумана, склонный верить очень своеобразно, ловко сочетая похабство и благочестие, дал подробный и сложный ответ, сопроводив его как примерами из святых книг, так и грязной руганью: Зоэ проснулась среди ночи от необычно громкой и даже яростной перепалки двух нэрриха. Несколько следующих дней Альба молчал и хмурился, с огорчением глядел в небо, внезапно опустевшее, лишившееся мнимого сияния безотказного "доброго боженьки". Наконец, Альба сдался, принял сочувствие сестры и заговорил. Спросил, зачем вообще на свете есть Бог, когда он глух и слеп, в молитвах не нуждается и отвечать на них не готов... Зоэ долго думала и сказала: лично она молится, чтобы обрести нечто в своей душе, а просить о бесконечных одолжениях не привыкла ни людей, ни высшие силы. Разве она побирушка? Альба нахохлился, кивнул и смолк еще на несколько дней... К лету он нечто для себя решил и начал молитвы петь, а не произносить. Возможно, счел высшего разборчивым слушателем, снисходящим лишь к тому, что достойно внимания.
Без Альбы идти по дворцу почти противно. Впереди многие залы с придворными, готовыми глазеть на плясунью. На людях - королева права - надо оставаться уверенной, спокойной. Это дворец, слабых тут норовят извести...
Галерея уперлась в стену, резко вильнула влево, засияла полуденно-беспощадно, извела и уничтожила тени все до единой, слив остатки сумрака и прохлады на нижний этаж через колодец угловой лестницы. Спуск, Поделенный на три ущербных пролета, был втиснут в кольцо малой башенки кое-как: и не винтом, и не парадным квадратом. Снизу вкрадчивым эхом шелестели охи, вздохи и шорохи столь определенные, что секретарь ненадолго проснулся и тряхнул головой, взбадривая мысли. Поискал взглядом обходной путь, слепо щурясь на открыткюгалерею, где полдень обрубал тени, на проём близкой лестничной арки у поворота... Зоэ хмыкнула и ускорила движение, застучала каблуками по ступенькам. Внизу разобрали шаги, но, конечно же, не покинули облюбованного уголка.
- Как вам не... - секретарь попробовал оберегать благопристойность, торопливо спускаясь следом за непокорной плясуньей.
- Ты что, заразился от нэрриха этой чумной привычной 'какать' по всем углам? - гулко ужаснулся знакомый голос.
Зоэ хихикнула и еще быстрее пробежала последний пролет. Улыбнулась Эспаде, кивнула из вежливости и его нынешней спутнице, явно прилипшей к плечу дона Эппе где-то близ речного порта. Девица в ответ изобразила многообещающую ухмылку и адресовала её несчастному секретарю, без спешки прикрывая шалью полную грудь.
- Куда танцуешь? - Эспада подмигнул Зоэ, хищно поглаживая рукоять рапиры и взглядом стращая секретаря, даже в крайнем утомлении помнящего: этот человек служит только королю и скандально напоминает указанную истину всем, подвернувшимся под горячую руку. - Н-ну?
- В часовню, грехи замаливать, - глядя в пол, сообщила Зоэ тем смиренным тоном, что недавно впечатлил саму королеву.
Эспада заржал, не отпуская с колена порывающуюся встать девку и не позволяя ей одергивать юбку: ну видно колено, что с того?
- Да ты еретичка, - предположил дон Эппе, снова заглянул под шаль девки и счёл зрелище вполне приятным. - Могу доказать. Я сам-то свят, воистину. Утром добыл себе бумагу на искупление грехов, и лишь затем купил грех, - Эспада раздвинул края шали и пальцем провел по своей покупке от шеи до нижних ребер, видимых в расшнурованной кофте. - На закате отправлюсь к духовнику, и мы обсудим мой день, пусть пускает слюни от зависти. Это называется покаяние. Искреннее! А ты? Какое у тебя есть право каяться, да еще по жаре, до заката? Ты грешила?
- Рэй, ты хуже Кортэ, - укорила Зоэ, пытаясь пройти мимо разгулявшегося слуги короля. Тот нагло причмокнул губами... и положил ногу на перила узкой лестницы, целиком перегородив последнюю ступеньку. - Рэй...
Башмак у Эспады был стертый, с грязной подошвой, облепленной чем-то, весьма подозрительно выглядящим и так же подозрительно пахнущим. Зоэ упрямо смотрела на ногу, словно взглядом могла её сдвинуть и освободить себе путь. Нога не поддавалась. Пауза затягивалась и делалась неуютной. Зоэ огорченно покачала головой, отметив свежую прореху на штанах Эспады - широкую, у колена. Зашита прореха небрежно и совсем неподходящими нитками. Эспада хмыкнул, вроде бы тоже заинтересовался штанами, даже колупнул присохую грязь, растер в пальцах, пробуя определить: не кровь ли это? Чья, вряд ли стоило спрашивать. Разве подобные мелочи отягощают память дона Эппе?
- Что - Рэй? - наконец, прервал молчание Эспада. - Ты не грешила, хуже: ты и не намеревалась, и не покупала заранее отпущение грехов.
Дон Эппе столкнул девку с колена и разогнулся, не опирась рукой о перила и гибко разворачиваясь на одной ноге, пока вторая продолжала перегораживать дорогу. Теперь он смотрел на Зоэ в упор и стоял к ней лицом, совсем близко, и обличал грехи с пафосом, смутно похожим тот, что свойственен проповедям пьяного Кортэ.
- Ты намерена покаяться в том, о чем даже не наслышана! Будешь лгать в каждом слове, значит, ты из нас двоих и есть еретичка. - Эспада качнулся ближе и шепнул в самое ухо, вынудив Зоэ вздрогнуть и отшатнуться. - Соблазнительная еретичка. Дурни-нэрриха не люди, если не сбежишь от них, так и не узнаешь, в чем следует каяться. Грех-то сладок, тебе хоть что-то объясняют такие слова?
- Пропусти. Это приказ королевы.
- Н-ну пропущу, если она сама попросит за вас, ага-а, - лениво растянул слова Эспада, не думая отодвигаться. - Потанцуй со мной. И тогда уж иди честно каяться, повод-то будет.
- Рэй, ты пьян.
- Трезвее обычного, - Эспада поднял руку и глянул на пальцы, как всегда - не дрожащие. Ладонь мягко шевельнулась и легла на плечо Зоэ. - Ты явилась сюда и помешала мне обзавестись избранным с утра поводом к покаянию. Тебе не стыдно?
Зоэ сердито дернула плечом, пробуя сбить руку Эспады. Затем она шагнула вперед, на самую нижнюю ступеньку, ладонью упираясь в грудь дона Эппе, упрямо норовя оттеснить его.
Любимый пес короля - а иначе Эспаду мало кто звал - для Зоэ не был ни врагом, ни чужаком. Весьма часто он вечерами провожал Зоэ до облюбованного Кортэ жилища или наоборот, помогал самому сыну тумана попасть в хорошо охраняемый парк дворца, никого не искалечив по пути. Дон Эппе высоко ценил возможность брать уроки фехтования у нэрриха, а кроме того - сам так однажды сказал и явно не солгал - воевал он исключительно с мужчинами, желательно вооруженными и многочисленными, но уж никак не с детьми и беззащитными женщинами. Иначе, вероятно, к нему пристало бы прозвище, намекающее на менее честные оружие или стиль боя.
- Рэй, я просто шла короткой дорогой в часовню, - буркнула Зоэ, глядя в небритый подбородок и норовя высвободить руку, перехваченную Эспадой и помимо воли удерживаемую на его рубахе, как раз над ровно и медленно бьющимся сердцем. - Прекрати. Не скандаль там, где не следует. Сама Изабелла в гневе.
- Королева слишком умна для гнева. Ты - её любимая куколка, и она это помнит, даже в огорчении... Н-ну, вернемся к главному. Ты слышала нас еще от галереи, - не думая отпускать руку, прищурился Эспада, толкнул пальцем подбородок Зоэ, вынуждая её смотреть в глаза. - Ты опознала мой голос и решила: дорога тут короткая... и не скучная. Ты идешь каяться, самоуверенно не видя за собой вины? Так я забочусь о твоей душе и даю повод к покаянию, еретичка. Нэрриха не скажут тебе, из-за их упертости и иные промолчат, а ты - что? Тихо зачахнешь, вот что. Ты выросла, почти пятнадцать, а все в девочку играешь. Площадь смотрит на пляску, и каждый мужик, даже подслеповатый старик - что? Бегом бежит каяться. Ты - мрак и ересь, ты вынуждаешь их сопеть и чесать брюхо. И не ведаешь, что вытворяешь! - Эспада дернулся, совершенно трезвым острым взглядом пришпилил секретаря к ступеньке. - Стой и не дыши, тварюшка. Донесешь королеве? Н-ну... вряд ли, я достану тебя еще на лестнице и выпотрошу одним движением, без танцев, вот уж обещаю. Сидеть, чернильница!
Секретарь пискнул и обреченно упал на ступеньку, словно его уже проткнули. Девка закончила шнуровать кофту, поправила шаль и пристроилась рядом с 'чернильницей', на одну ступеньку ниже. Эспада ей кивнул. Рыжая добыла из кармана кастаньеты, шмыгнула носом и принялась прощелкивать несложный ритм - без особого рвения, но вполне точно.
- Грех так устроен, - снова шепнул в ухо упрямый королевский пес, вынуждая Зоэ краснеть. - Коготок увяз, вся птичка - в суп... ты сама спустилась по лестнице, я польщен. Чертовски приятно сознавать, что именно я и именно сегодня буду выковыривать из ссохшейся шкуры куколки взрослую бабочку. Ты ведь никогда не танцевала с мужчиной? Зоэ, я прав и я пьян, вечером куплю еще девок и ворох прощений грехов, впрок. Так мы танцуем?
- Рэй, ты свински наглый пес.
- Я голодный пес, оттого и наглый. Хочешь, провожу и буду каяться за нас двоих? В часовне теперь тихо и уединенно...
- Вот еще! Пропусти.
- Танец мой, решено.
- Ты что, стерег тут?
- И давно, - шепнул королевский пес в ухо, почти касаясь губами кожи. - Решайся. Это не больно, и папочке Альбе можешь не признаваться, он все равно не поймет, нелюдь. К тому же я не лезу тебе под юбку. Руку не убирай. Нельзя танцевать, отделяясь. Танец - это очень тесная близость.
- Рэй!
- Что?
Зоэ еще раз попробовала высвободить руку и обреченно вздохнула. Вскинула голову и сама, более не пряча взгляд, посмотрела в глаза Эспады, темные, мелкие и хищные. Наполненные такой ересью, что голова кругом и дрожь по спине от одних лишь домыслов... Дон Эппе отпустил запястье, отмеченное пятнами следов его жестких требовательных пальцев. Сам чуть оттолкнул Зоэ и принялся вытягивать низ рубахи из-под широкого пояса. Зоэ отметила мельком: свежий шов на подоле, опять дрался и опять штопал... Сам. И кожу, и ткань. Слуг у Эспады нет: то ли деньги спускает слишком быстро, то ли страх нагоняет и того скорее.
- Прекратите, - пискнул секретарь и затих, когда рыжая облокотилась спиной на его колено.
- Рэй, а ты хорошо знал Ноттэ? - отчего-то спросила Зоэ, наблюдая, как рубаха летит в угол. - Говорят, ты заказал себе эсток на юге. У Ноттэ был именно эсток.
- Не эсток, а саблю, и не на юге, а здесь, и не заказал, а взял даром у Абу. Н-ну... приступим! Могла бы хоть охнуть, - упрекнул Эспада, укладывая на ступеньки оружие. - Или попробовала б сбежать вон туда, вверх по лестнице. Зоэ, ты уже танцевала с кем-то?
- Ты пес, а не змея. Кортэ - твой намордник, да и Альба тоже, - мстительно сообщила Зоэ, рассматривая смуглую кожу голого по пояс дона Эппе, прослеживая взглядом два крупных светлых шрама, на груди и на боку. - Ты что, надумал учить меня танцу? Всерьез?
- Я бы и прочему научил, - пообещал Эспада, глядя в упор и снова силой укладывая узкую ладонь себе на грудь. - Ближе. Ты для кого дышишь, мы же танцуем, а мне даже не тепло. И тебе еще не в чем каяться. Ближе. Пока что ты хуже шлюхи: ни души, ни опыта. Еще раз отведешь глаза и дернешься назад, вспорю платье от горла до подола, вот здесь, чтобы стыд помог тебе наступать, а не отодвигаться.
Зоэ смотрела в темные глаза и едва решалась дышать старым перегаром, чесноком, дорогой восточной отдушкой на масле, кислым молодым вином, потом, подгнившей рыбьей чешуей, речной водой и еще невесть чем, что в смеси и есть - нынешний чуть пьяный Эспада. Сердце отчаянно колотилось в ребра, норовя выломать брешь и сбежать, ему было страшно от неведомого и внезапного. Зоэ, не слушая трусливое сердце, сделала один крошечный шаг вперед, уперлась подбородком в смуглую кожу возле ключиц. Эспада не воевал с детьми, но он воистину был - пес, настоящий, и это Зоэ помнила накрепко. Псы не рвут только тех, кто их не боится, однако же довольно на волос дрогнуть, на миг выказать смятение...
- Я расскажу тебе главное, - одобрительно усмехнулся Эспада, отступил на полшага и медленно, очень медленно начал вести вверх трепещущие, легкие руки, неизменно остающиеся в полуладони от боков Зоэ. Крепкие пальцы плели узор танца, не касаясь кожи, но тепло Зоэ ощущала. Тепло и дыхание, вместе они рождали мучительную и сладкую нутряную дрожь. Эспада усмехнулся и снова зашептал: - Пес - не то слово. Увы для нас, мы все быки на площади. Увы для вас, почти все девки - тряпки. Красные тряпки, мы бросаемся, не замечая подвоха - и рвем тряпки, и топчем, и нет нам радости, одна злоба да жажда. Пустота за тряпкой, а мы-то ждем иного.
Жар крупных ладоней, не касающихся даже ткани платья, вопреки всему ощущался кожей с каждым мигом полнее и плотнее, и оттого голова кружилась, а глаза норовила закрыться, пряча неведомое во тьме... Зоэ упрямо закусила губу, стараясь не дышать, запретив себе слабость. Затем тряхнула головой, решительно и глубоко вздохнула, качнулась вперед и оживила пальцы рук, окончательно принимая вызов и впуская танец в крошечный тесный мир, половину которого занимал Эспада.
Явь нелепо вывернулась, замкнулась как-то иначе, отделила танец от всего постороннего, вышвырнула его из привычного бытия в иной, неведомый круг.
В ушах зазвенела невесть откуда рухнувшая тишина, разбитая на дольки ударами кастаньет. Маленький закут у лестницы перестал существовать, распался обрывками ткани мира. Всюду томилась пустота, пронизанная глухим ночным безветрием. Таким чуждым и давящим, что Эспада уже не вызывал опасения, он теперь стал - единственной преградой мертвенной пустоте. Только в его дыхании еще и жил настоящий ветер...
- Южный, - одними губами шепнула Зоэ, уже без трепета делая новый шаг, чтобы плотнее прильнуть к живому, утвердиться в опасной пустоте. - Будь ты нэрриха, звался бы, пожалуй, Сефе. Зефирий...
Собственные руки взметнулись крыльями, готовыми смять пустоту и нарушить тягучий рисунок приготовления к танцу, где первые шаги лишь создают настрой. Зоэ закинула руки дальше за спину, прогибаясь и поворачиваясь, чтобы сперва лечь на сгиб локтя Эспады, а затем спиной прильнуть к теплу его груди - как к стене, ограждающей от чуждости.
Сознание рассыпалось роем мошек, ни одна мысль не давалась в руки, обтекая их и пребывая в постоянном, настороженном движении.
- Увы для быков, - шепнул в ухо Эспада, но голос его прозвучал глухо, будто издали: - иногда мы нарываемся на вас, держащих красную тряпку, вооруженных, играющих с нами. Вы доводите нас до исступления и рвете нам сердце. Затем вы уходите под крики восхищенной толпы, для вас вся жизнь - танец, а быки-то умирают.
- Почему так пусто? - ужаснулась Зоэ, но слова не пожелали выговариваться, тьма глотала звуки, тьма впитывала их, оставаясь лишенной движения.
Зоэ более не видела ни лестницу, ни секретаря, ни девку, которая так же старательно и бестолково брякала старыми, дающими надтреснутый звук 'каштанками', дешево сработанными из какого-то не очень плотного дерева. Тьма обступала и казалась густа, опасна: она душила, норовила связать. Но - не могла. Зоэ негромко рассмеялась, осознав: чуткость к ветру по-прежнему при ней, и никакая тьма не лишит плясунью дара быть солнцем, едва ли не единственным светочем тесного мира, обреченного без неё прозябать в вязком безветрии.
Ладони у Эспады были горячие, двигался он безупречно и даже, пожалуй, вдохновенно. Но создать в пустоте хотя бы эхо, изгнать мрак и наполнить жизнью самую малую область мира мог только настоящий сын ветра. Зоэ понимала это и выстукивала невидимый пол звонкими подковками подошв, словно звала... но отклика не получала. Вдруг пришла мысль: ветер и огонь слабы друг без друга, ветру не хватает тепла, огню - дыхания, и поодиночке им не одолеть холодную пустоту. Сейчас всё вдвойне худо: недостает и ветра, и огня...
Отчаяние нарастало, руки метались, оттесняли мрак - и вязли в нем. Все было безнадежно, пока не шевельнулось на плече - а может, даже под кожей? - нечто невесомое, но важное. Тьма отшатнулась, звук впервые проник в пустоту. Нечто вздохнуло, уютнее устраиваясь в тесном мире, заполняя его, глада волосы, перебирая пряди... И пространство стало пригодным для пребывания. Даже Эспада обрёл сходство с настоящим сыном ветра, от его танца жар так и лился с юга, с родной его стороны...
Зоэ обратила лицо к теплу, ощущая в волосах струйки ветра, как пальцы... улыбнулась и замерла в полноте сбывшегося танца, в спокойной усталости завершенного дела.
- Все, я труп, - прошептал Эспада и рухнул на ступеньку.
Зоэ с удивлением осмотрелась, балансируя руками. Не нашла опоры и обняла дона Эппе за шею. Тот оттолкнул, и пришлось искать новую опору - перила лестницы, фигурку птицы на самом их краю. Вцепивлись в шею птицы, Зоэ пережила миг выворачивания мира, на сей раз в обычность: сполна осозналась лестница, пыльный полумрак... Вон рыжая девка, она, не унимаясь, тюкает кастаньетами.А вон и секретарь королевы, он сидит и изнывает, не имея мужества улизнуть и донести Изабелле о происходящем. А еще, гниль такая, тайком щупает рыжую за бок.
- Рэй, а куда мы провалились? - нахмурилась Зоэ, припоминая холод, тьму и пустоту. Танец отнял многовато сил, теперь это сделалось очевидно. Пришлось нащупать стену, прижаться плечом, оседая на ступеньку. - Необычно получилось - вдвоем. Ты действительно научил меня новому.
Эспада сидел, устало повесив голову ниже плеч. Он нехотя выпрямился, потянулся, блеснул упрямой улыбкой. Стало видно: лицо его осунулось, волосы на лбу слиплись, мокрые насквозь. Кожа блестит, лоснится от пота, даже пояс штанов стал темным по краю. Зоэ всмотрелась внимательнее и убедилась: да, танец утомил дона Эппе, его скулы обозначились резче, губы утратили цвет, стали вовсе серые. Пальцы - первый раз Зоэ увидела такое у дона Эппе - дрожат...
- Ты опасна, - королевский пес задумчиво повел бровью. - Ни бой, ни девки в самых неразумных количествах не изматывали меня и вполовину так, как... наш танец. Я упирался, как мог, но толку было не больше, чем от сопротивления колоса - серпу. Еретичка, танцуй одна. Первый раз признаю поражение... и рад. Эй, рыжая, лови.
Эспада нащупал кошель, добыл несколько монет и кинул девке. Тяжело вздохнул, вытер лицо смятой рубахой. Немного постоял, удерживая в дрожащей руке оружие в ножнах, как палку. Снова улыбнулся Зоэ.
- До чего ты довела меня! И рад бы согрешить, а танец выпил силы, окончательно. Весь я погас и, хуже, протрезвел. Н-ну, пойду молиться. Славное дело, мордой в пол, на коленях... отдых. - Дон Эппе спотыкающейся походкой потащился вверх по ступеням, замер, пройдя первые пять, обернулся, нахмурился. - Что ты бубнила о южном ветре?
- Он родня тебе, - припомнила свои ощущения Зоэ. - Точно, да... Это что же получается: люди, хоть бы некоторые, немножко нэрриха?
- Тот, кто решится на танец с тобой, должен быть дурнем, и на всю голову, даже если он целиком нэрриха, - буркнул Эспада и отвернулся.
Зоэ поглядела на секретаря, рассеянно озирающегося и трущего в пальцах прядь волос рыжей. Постояв еще немного, пока было слышно, как Эспада стучал башмаками по лестнице и ругался вполголоса, Зоэ дернула плечом и зашаркала в сторону часовни. На ходу она шепотом сказала в никуда, стене, что провожатые ей не требуются. Рыжая хихикнула, завозилась, прибирая звякающие монетки и что-то многообещающе шепча секретарю.
Брести по полутемному коридору нижнего этажа было прохладно, тень казалась приятна взгляду, редкие косые конусы света от высоких узких окошек обозначали дорогу и выглядели столпами духовной Башни: бесплотными, но такими очевидными и яркими... Вот только увы, с каждым шагом наваливалась, сполна давая себя оценить, непосильная усталость. Ноги подкашивались, пот заливал глаза. Танец, оказавшийся слишком странным, запоздало мстил плясунье. Шаги делались все короче, и наконец Зоэ сдалась и сникла у стенки, на полу. Сперва села, а затем легла, прижимаясь лбом к холодному мрамору, ощущая себя той самой тряпкой, упомянутой Эспадой - затоптанной, ветхой.
- Прирежу всех, - без намека на стихи пообещал знакомый голос. Говорил Альба так встревожено и искренне, что сердце защемило. - Так, осторожно, обними за шею. Отнесу домой и запру, и никаких танцев. Я бываю строг, вот увидишь.
- Аль, - едва слышно выдохнула Зоэ, улыбнулась счастливой детской улыбкой и провалилась в сон.
Там было глухо и мрачно. Дворец во сне тоже имелся - но словно вымерший, и Зоэ бродила по пустым галереям, вслушиваясь в мертвую, опасную тишину. Из-за окон в залы затекал серый свет, какой-то мертвый, жидкий. Сами окна почему-то были высоко, не заглянуть в них, не понять: то ли солнышко вылиняло, то ли ночь побледнела... Зоэ шла и шла, упрямо закусив губу и поочередно заглядывая во все двери. Вслух звать людей она не решалась. Оборачиваться и оглядываться тоже казалось немыслимо.
За спиной - Зоэ не видела, но отчего-то точно знала - крался зверь. Чудище, повзрослевшее и вылинявшее из шкуры тех мелких страхов, что таятся в тенях и пугают детей, а поднатужившись, и взрослым внушают опаску. Этот зверь заматерел и отяжелел, откормился сочными кошмарами, напился спекшейся крови ночных сбывшихся бед и стал велик: бесшумнее мрака, сплошь сотканный из ужаса, готовый проглотить всякий крик и еще вырасти, питаясь плотью растерзанной отваги. Зверь подкрадывался ближе, спину щекотал ледяной пот, и хуже всего было то, что зверь даже не дышал... Зоэ шла быстрее и быстрее, срывалась в бег, ощущала себя мухой, все более вызнущей в липкой паутине неопределенности. Она двигала ногами, она всем телом налегала, рвалась вперед - и не ощущала свободы движения, словно стала куклой на нитках, покорной, обреченной исполнять чужую волю. Весь мир - он фальшивый, он чья-то игра. Или хуже, ловушка.
На полу в некоторых залах валялись безделушки - платки, веера, монетки, черные четки, похожие на связку высохших жуков... Некоторые вещи были почти цветными и еще имели тень, иные вросли в серость и стали едва различимы, пустота высосала из них суть, как мозг из вываренной кости.
Зоэ рвалась, продиралась сквозь бесконечный дворец, стены которого сделались так тонки, что пустота выгибала их, уродовала, сминала извне. Поверхность дверей лопалась под пальцами старой паутиной, она была на ощупь - тончайший иней, она стекала с горячих рук каплями нервной дрожи... Зоэ спешила, из последних сил надеялась уйти, покинуть дворец, вырваться... Но уперлась за очередной дверью... в ограду балкона.
Стало окончательно плохо: впереди пропасть, под рукой обжигающе-ледяной мрамор, в спину давит упругая пустота. Серый свет сочится отовсюду, как болотная жижа. Серый свет заливает глаза, он страшен, как и окружающее беззвучие.
Желание сдаться, признать пустоту - непобедимой, растёт в душе, понуждает сесть, обхватить колени руками, сжаться, окончательно стать маленькой беззащитной девочкой, не способной бороться с тем, что захватило дворец и справилось с иными людьми, взрослыми и многочисленными. Как же спастись ей - почти ребенку? Проще скукожиться, делаясь незаметнее, и остыть на ледяном мраморе, утратив даже тень, чтобы в какой-то момент исчезнуть. Чутье подсказывает: именно как сгинули иные обитатели жуткого места...
Зоэ прокусила губу до крови, упрямо вытянула руку и раскрыла ладонь так, как бабушка учила давным-давно, в полузабытом счастливом и простом детстве.
'Твоя рука - цветок, из тугого бутона сжатого кулака он распускается, почуяв рассвет, начало танца. А затем прячется вновь, чтобы еще и еще раз улыбнуться рассвету... бережно раскрывай лепестки пальцев, плавно, они - живые. И ладонь твоя не пуста, она чашечка с нектаром пьянящего танца, знай это, чувствуй вес танца и силу его роста, радугу радости-росы и аромат вдохновения, подобный пыльце. Соцветие ладони медоточиво и притягательно, только так! Иначе ни единая пчелка не почтит лепестки прикосновением'...
Удерживать руку делалось все сложнее, серость наваливалась со спины, сгибала. Позади тишина так разбухла, что Зоэ не сомневалась: нет уже и самого дворца, зверь пожрал его. Слизнул каждый след, заглотил все мелочи - веера, монетки, шейные платки, жучки четок. Теперь зверь притаился за спиной. Огромный, он безмолвно навис и острым клинком взгляда трогает кожу, примеряясь взрезать - и пронзить тело насквозь. Не решается нанести последний удар пока лишь потому, что след недавнего танца еще не остыл, он излучает надежду.
Зоэ снова раскрыла цветок руки, хотя пальцы свело судорогой... Хотя серость затуманила зрение. Глаза уже не смогли увидеть того, что коснулось ладони. Оно было слабым, невесомым, едва способным двигаться. Оно нуждалось в нектаре вдохновения. Зоэ заставила губы улыбнуться: самый последний цветок в пустом мире все же дождался посещения. Щекочущее ощущение оживило руку, неодиночество помогло спине выпрямиться. Зоэ слизнула корочку крови с прокушенной губы и медленно, преодолевая сопротивление давящей пустоты, стала оборачиваться к страху. Ну и пусть за спиной пропасть. И даже если мрамор перил исчез - пусть! Кем бы, чем бы ни был зверь, Зоэ теперь желала увидеть свой страх, глаза в глаза. Она отказалась убегать!
Серый туман сник у ног кудлатой шкурой чудища. Сделалось возможно поверх лохматых волокон увидеть море, гладкое, как атлас королевского платья. Складочки волн одна за другой сминались и расправлялись под дуновением любимого ветра. Солнце сияло безупречным алмазом... Ладонь по-прежнему щекотали крошечные лапки, Зоэ захотела перевести взгляд, рассмотреть то, что согрело руку - и проснулась.
- Аль, - улыбнулась Зоэ, крепче сжимая ладонь названого брата, сидящего на краю кровати. - Какой был сон гадкий, но я молодец. Правда. Я не испугалась. Почти, то есть сначала даже очень, а потом - ничуть.
Рядом раскатисто захохотал Кортэ, брякнул чем-то и придвинулся ближе: рыжий, крупный и такой довольный, что последние страхи растворились, сгинули. Сын тумана снова рассмеялся, щелкнул Зоэ по носу, перегнувшись через плечо Альбы... и пропал, ушел. Зоэ вцепилась в руку Альбы обеими ладонями, обняла её и устроила под щекой.
- Ты никого не боишься, это неправильно, - вроде бы отругал нэрриха. - Даже Рэй сказал, что ты непостижимо смелая. Он заходил, принес виноград и еще красную шаль. Сказал, ты поймешь.
- Он сам-то как?
- Вчера он мучительно бредил, сегодня вздохнул облегченно, - задумчиво сообщил Альба. Шевельнул бровью. - Свет мой, ведь ты не пустотопка. Утанцевала бедолагу в единый миг так, что он по сю пору от вина отказывается. Руки дрожат.
- Пройдет, - виновато понадеялась Зоэ.
Кортэ вымерил шагами комнату, бесцеремонно отпихнул Альбу и рухнул возле изголовья, в обычной своей грубоватой манере чертыхнулся, велел не притворяться больной и садиться. Сам бережно поддел под шею и поднял, сунул в руки чашку с крепким бараньим бульоном. Это кушанье сын тумана перенял у Эспады и находил, после доработки рецепта, наилучшим. Сегодня он наверняка сам готовил для поправки здоровья: кто бы еще накрошил столько зелени и намешал столько южных пряностей?
- Это не еда, а духи, - заподозрила Зоэ, принюхиваясь и чихая.
- Как же! Ты пей, а не нюхай, - в тон отозвался Кортэ. - Я залил в Рэя две миски, он сперва булькал и вякал, но потом вспомнил, что в мире есть женщины. Так и сказал. Мы славно обсудили, что можно и нужно делать пьяному нэрриха с моим воспитанием в порту, ночью...
- Ага, испортишь её, как же, - снова заржал Кортэ. - Немалый мешок золотишка отдал бы, чтоб глянуть, какую забористую ересь они выплясывали с Рэем под лестницей, если секретарь Изабеллы до сих пор не найден. Загулял, последний раз его видели утром в порту, с тремя девками в обнимку, во как проникся мыслями о нормальной жизни... Допила?
Зоэ кое-как проглотила последнюю порцию чудовищно жирного бульона, похожего на сплошное топленое сало. Кивнула, едва сдержав рвотный позыв. Отдышалась и жалобно глянула на Кортэ, веселого и безжалостного. Рыжий уже приготовил новую чашку, заметил интерес во взгляде больной и кивнул: да, это присланные от посла Алькема вкусности. С чего бы послу грузить сладкое в емкости, похожие на бочки, а не на чашечки, Зоэ даже и не пыталась сообразить. Она жевала, облизывалась и чувствовала себя счастливой. Ярким золотым днем набивать брюхо впрок, да при двух нэрриха, да в знакомой комнате - это так надежно, так обычно и основательно-мирно, что хотелось продлить удовольствие. Тем более - оно освмещено с бесконтрольным пожиранием любимых лакомств.
Чувствуя себя липкой и сладкой с головы до пят, облизывая пальцы, капая медом на одеяло, Зоэ жевала, давилась, хватала новые куски, кивала смешному в своей суетливости Альбе, предлагала тащить шербет и мороженое, того и другого побольше.
- Лопнешь, - робко упрекнул безотказный 'папаша'.
- Ло-опну, - блаженно прижмурилась Зоэ, вспоминая иной и не менее прекрасный день, когда сидела она, спасенная Ноттэ утопленица, в каюте 'Гарды', лучшего люгера всей Эндэры. Когда первый раз за свою жизнь была сыта. - Мне еще Ноттэ так говорил, а я не лопнула! Я вместительная, - Зоэ похлопала себя по животу и рассмеялась, ощущая жар сытости и головокружение счастья. - Аль, как там дело с лошадкой?
- Три синяка, ссадина и вот, след от хлыста, - вздохнул нэрриха. - Это меня маэстранте, назвал уродом и проклятием для коней.
- Ты угощал лепешкой?
- Ах, да, еще укус, - криво усмехнулся Альба, отдернул манжет и показал руку.
- По носу бей, - привычно предложил Кортэ, покосившись на крупный синюшный след зубов. - Как ты допустил? Ты нэрриха, значит, ты быстрее. Пусть боится.
- Лошадь бить хлыстом хвостатым из-за собственной ошибки? - виновато вздохнул Альба и спрятал укус под тканью.
В комнату без шума скользнул дон Вико, словно отозвавшийся на мысль о люгере. В необычной для этого громогласного и непререкаемого моряка манере огляделся и плотно прикрыл дверь, кивнув спутнику, которого оставил в коридоре стеречь покой. От порога Вико прошел к кровати и бросил на столик у изголовья связку сушеной рыбы.
- Для безделья, - пояснил он Зоэ, пристраиваясь на стуле. - Самое то, жевать да облизываться. И вкусно, и опять же - вроде занятие, хотя бы и для зубов... Альба, не сочтите за труд, постойте у оконца, дует, штора вон как ходит.
Нэрриха молча исполнил нелепую просьбу, выглянул в окно, прикрыл створки и остался стоять у неподвижной шторы, посматривая в парк. Кортэ без всякий указаний прошел к камину, сел на коврик и принялся щуриться и посвистывать. Зоэ настороженно повела плечами: она знала как причину раздражения рыжего нэрриха, так и смысл свиста. За звуком Кортэ прятал большую работу, едва посильную и при его опыте: следил, чтобы ни в чье ухо шальной ветерок не донес отголоски разговора.
- Что случилось? - шепнула Зоэ, не надеясь на честный ответ.
- Ничего страшного, - немедленно соврал Альба.
- Ты бы стих сплел, будь все ладно!
- Девку, что видела танец, я поискал, уж всяко я знаю людей в любом порту, пусть даже и речном, - негромко сообщил Вико, не поднимая взгляда и излишне усердно выбирая из миски мелкие кусочки сладкого. - Как Эспада и сказал: рыжая, кличут Тэто, ошивалась близ гостерии 'Рыбий хвост'. Одета была в черную юбку и светлую кофту, новую. На шее медальон с буковкой 'Т', и второй - серебряный образок святого Аввы. Вроде, нет ошибки.
- Нашел? - уточнил Альба.
Вико кивнул, ссыпал с ладони сладкое... и принялся придирчиво выбирать более крупные куски, косясь на Зоэ и хмурясь. Молчание затянулось, Кортэ выругался и велел 'вываливать кучей, как есть и со всей вонью', потому что присутствующие, хотят они того или нет, в этом самом увязли - аж по уши.
- Если бы её просто зарезали, я бы и не обратил внимания, ремесло гнилое, да и Эспада - тот еще спутник, ему полгорода тайком нагадить непрочь, - поморщился Вико и снова ссыпал сладкое с лаони, и отряхнул руку. - Вчера её уже никто не видел. Я дал родне денег и велел поднять шум, потребовать разбирательства. Искали, все было зря... Пока тело не подбросили, словно в насмешку, к самой гостерии. Кто и когда в точности, после заката или уже к утру ближе - не ведаю. Дальше и того чуднее дело закрутилось: девку спешно схоронили, и не абы кто, расстарались чернорясники. Объявили, что руки на себя наложила, что грех несмываемый и надо упокоить тело вдали от столицы.
- Скорбящие Души? - быстро предположил Кортэ.
- Если бы. Десница Света, и не спрашивай, откуда они в столице взялись немалым числом, почему вдруг полезли в дело прежде всех. Тело я видел мельком, но хоть так, все ж успел. Что скажу? Очень редко люди кончают с жизнью, перерезав себе горло от уха до уха.
Зоэ охнула, припомнив девку. Та щелкала старыми деревянными пластинками, была веселая, льнула к ноге секретаря... и деловито убрала золотой в кошель и была днем. От мысли, что рыжей больше нет, сделалось зябко, отпустившая было ночная пустота вновь навалилась, потянула - и нехотя отступила в тень.
Капитан Вико хмуровато улыбнулся.
- Видишь, как все непросто выходит... Пока ты бредила, Кортэ едва душу из Эспады не вытряс. Тот поднатужился и припомнил, что плясать с тобой вроде и не собирался. Выпил лишку, об заклад побился, а иногда азартный спор ему - что нашему Кортэ самородного золота мешок. Первейшая, значит, приманка.
- Как это - вытряс? Разве что чуток его подушил, - повествовательно сообщил Кортэ, - он сперва хрипел, а после забулькал о дельном. Припомнил, что вино ему подливала рыжая, и спорщика за стол она же кликнула. Я поверил. Рэй хоть и говнюк, но умней своего вида: пьет не до беспамятства, а трезвый не спорит по глупостям. Выходит, подпоили королевского пса, и весьма ловко. А после спохватились, вовремя нашли девку и помешали нам спросить о деле, с перезанным-то горлом не разговаривают.
Стало тихо, и надолго. Кортэ заглянул в камин, словно там мог сидеть злодей и подслушивать. Не найдя простого и глупого врага, сын тумана огорчился, нахохлился и снова засвистел, досадливо хмурясь. Из всех суеверий - Зоэ знала - рыжий нэрриха всерьез опасался именно пустого свиста, якобы приводящего к растрате денег. Но все же без перерыва свистел... То есть дело зашло далеко, и оно - не денежное, а жизненное.
- Бредил Рэй до того, как ты... придушил? - Зоэ испугалась за приятеля.
- До, - задумчиво кивнул Кортэ. - Я вломился к нему зверски злой, хотел убить, а пришлось звать лекаря. Вико наговорит тебе, вот пустозвон, хоть и капитан! Как он ославил меня, аж противно... Не душил я гнусного пса! Супом поил, это да...
- Пока Рэй не захлебнулся, - догадалась Зоэ.
- Мы помирились, он еще оказался мне жизнью обязан, мы потрепались вволю и не без пользы, обозначилась причина бед, - вздохнул Кортэ. - Я думал, найдем девку - и делу конец.
- Но зачем было спор-то затевать? Ну, я про Рэя и танец...
- Разве танец у тебя вышел по-обычному?
- Н-нет...
- Пустотопкой ты назвала себя вслух, - вздохнул до того молчавший Альба. - Это знали я, подслушавший нас слуга и его наниматели. Сперва мы полагали, что утрата дара могла вызвать спешную проверку, Изабелла склонна не доверять слухам.
- Королева мне враг? Ну вот еще!
- Мы обдумывали любые причины случившегося, исходя из известных нам последствий и не имея других сведений... Она тоже была под подозрением, такие уж мы негодные подданные,- кивнул Вико. - Я прорвался к её величеству полчаса назад, в грубую пролез. Порассказал то, что здесь повторяю. Теперь секретаря разыскивают уже всерьез, в деле багряные братья нашего погрязшего в святости Кортэ, вся кодла доверенных людей королевы, сэрвэды патора и еще прорва разномастного народу. Только за жизнь секретаря я не дам и медной монеты... Но, если танец был не случайным, если не королева его подстроила, проверяя твои слова, тогда кто наш враг?
- Хозяин пустоты, - шепнула Зоэ, кутаясь в одеяло и жалобно глядя на Альбу. - Тот зверь из сна... Я думаю, у всякого зверя, идущего по следу, имеется хозяин.
- Одеяло не спасает душу от оледененья... - Альба сердито тряхнул головой. - Дались мне эти стихи! Дара нет, но есть упрямство... Зоэ, сядь поудобнее и толком расскажи, подробно, что за зверь, какая такая пустота и почему ты сказала после танца, что куда-то провалилась?
- А что видел Рэй? Он рассказал?
- Как же! Попробовал бы он не рассказать мне, - от возмущения Кортэ перестал свистеть. - Ничего необычного... для этого дурня. Он твердил, что мужчины быки, что сам он ощущал себя в танце имено быком, тщетно ломящимся всадить рога в красную тряпку. Утверждал, что из танца уйти не мог, остановиться тоже не мог, и ему, чудом выжившему, отныне жаль быков настолько, что впредь он намерен жрать лишь рыбу и баранину. Ну, от баранины я его малость отвадил... супчиком.
Нэрриха усмехнулся, потянулся всласть и до хруста, обретая обычное свое настроение. Потянул носом - и пошел звенеть бутылями и кувшинами в углу, выбирая годный для нынешнего случая сидр. Зоэ даже насторожилась: сколько она прилагала сил, чтобы Кортэ пил поменьше и не буянил ночами, но, увы, приходится признать: пока все впустую.
- Что видел секретарь и почему ушел с продажной девкой, мы едва ли узнаем. Её пояснения тем более не получим, - вздохнул Вико. - Кортэ, мне тагезский выдержанный, в глиняном кувшине с клеймомо Альваро, как прошлый раз. А ты, Зоэ, не отвлекайся и говори толком. Мелочей в этой истории пожалуй - нет, начни с того самого мига, как рассталась с Альбой. И далее - по шажку. Давай.
Возражать капитану не было ни сил, ни повода. Зоэ кивнула, сутулясь и заранее страдая от необходимости повторно переживать танец и сон со всей их невнятной, безголосой угрозой. Слушали её рассказ молча, внимательно. Едва Зоэ смолкла, Альба первым, на правах младшего, высказал свои наблюдения.
- Королева в черном с молитвенником? Может и дурное настроение, но вдруг тут кроется иное? Поговорила с кем-то, воспользовалась некой помощью, а позже ей стало худо. Пустота, знакомая тебе, надавила - и набожная Изабелла вспомнила знакомый с детства путь спасения через молитву. Тебя отослала к Льемскому столпу, тоже необычное решение.
- Я займусь самым внятным следом, - Кортэ встал и направился к двери. - Как же, Десница Света - премилая обитель, и они еще не знают, сколько может наломать такой паломник, как я. Вико, какого черта ты еще на берегу, кстати уж спрошу, пока не уехал... Вы ж весной должны были уплыть на запад.
- Подтверждаю слухи: его величество изволили повздорить с её величеством и в итоге королевского скандала мы лишились двух кораблей. Бертран Барсанский, увы, счел поход любимой игрушкой Изабеллы, которую и пожелал испортить, - вздохнул капитан. Улыбнулся. - Тогда её величество изволили впасть в бешенство, назло мужу заложили коронационный подарок Бертрана ростовщикам, ненавистным и ему, и совету грандов. Собственно, я прибыл в столицу, пытаясь понять: скоро ли его величество попробует поджечь порт, мстительно усугубив проблему займа... Так он заодно дал бы себе удобный повод устроить погром в квартале золотых сундуков.
- Глупости сплошные, но Бертран хоть и король, а порой бывает азартнее и даже дурнее меня, - возмутился Кортэ. - Как-то всё дерьмовато... Вико, ты останешься в столице дней на пять? Я туда и мигом обратно, проведаю обитель. Альба младенец, один он нашу Зоэ не убережет.
- Буду всеми силами тянуть время и ждать, - кивнул капитан.
Кортэ удовлетворенно хмыкнул, залпом допил сидр и покинул комнату. Зоэ проводила взглядом рыжего нэрриха, нехотя призналась себе: она крепко завидует! Вот-вот Кортэ взнуздает резвого коня и помчится живым веселым ветром на север, учинять непогоду в чужой обители. А ей придется сидеть, вздыхать, снова и снова припоминать подробности, отвечая на вопросы. Потолок серый, шторы плотно прикрыты, в комнате сгущается духота. Драгоценные алькемские ковры, дар посла, так воняют южными ароматными маслами, что виски ломит...
Лишь к вечеру Альба решительно выпроводил из комнаты Вико и впустил дедушку Челито, суетливо бормочущего о том, как важен отдых и сколь полезен сытный ужин. После еды Зоэ еще немного полежала, щурясь и улыбаясь, слушая перебор струн виуэлы.
Альба нечасто пел чужие стихи и еще реже - свои, он предпочитал музыку без слов или перекладывал на удобный лад молитвы. Длинные пальцы брата за прошедший год словно бы еще более вытянулись и похудели, они двигались по грифу стремительно, точно. В открытое окно - наконец-то это возможно! - тек вечер, наполнял комнату запахами срезанной травы, цветущих близ домика роз и узловатого ствола можжевельника, добытого Кортэ еще утром. Рыжий нэрриха в суеверия, по его собственным словам, 'ни черта не верил'. Но приболевшей Зоэ немедленно доставил пахучую корягу, якобы изгоняющую всякое зло и опасную даже для привидений.
Альба играл простенькие мелодии, стилизованные из крестьянских песен приморского юга. Звук то накатывался, то отступал, то звенел, то едва шуршал - как волны спокойного моря. Зоэ прикрыла глаза и попыталась вспомнить, какое оно - море, любимое с первого взгляда и, увы, недоступное теперь для королевской плясуньи, обязанной жить во дворце.
Море - зеркало, отражающее ветер во всех его проявлениях. Море - шелк полога, скрывающего душу мира, непостижимую, как глубины. Море - средоточение движения и перемен, оно отрицает пустоту самим своим существованием наполненной чаши...
Утром Зоэ долго глядела в окно, на гладкое блюдо неба, поставленное боком, обтекать от жирной корочки рассвета. На душе было светло, губы норовили сложиться в улыбку - ночью снилось море, голоса ветров шуршали, окликали. Жаль лишь, что даже во сне море было далеко и голоса - тоже далеко. Вне столицы.
- Аль!
- Недалече он, ты не страдай, - отозвался старый Челито, скрипнул стулом и зашаркал к кровати. - Выпей вот, я навел с медом, сладенько. Нелюдь твой ушел кормить лошадку. Рыжий-то, тот что навроде абордажного крюка во все впивается, науськал его вечёр: не униматься, мол, покуда своего не заполучит.
- Вкусная вода... Зачем ты зовешь моего Альбу нелюдем, дедушка? - осторожно укорила Зоэ. - Аль хороший, он семья мне, как и ты.
- Много ли он в жизни-то разумеет? - привычно посетовал старый моряк, принимая кубок и устраиваясь в кресле. - Неразумный, невзрослый, весь прок от него - что струны дергает да рапирой норовит стращать мирный люд. Разумения нету. Да хоть вот нынешнее дело: учудили непокой, всех поразогнали, слуг королевских запугали... А что нам первый благодетель? Кто славному дому хозяйка? Я-то помню всяк день и лампады в храме зажигаю: её величество поминаю, здравия испрашиваю для них. Уж спасибо им, милостивая душа, с понятием. А нелюди... Пустые они. Суета их бестолковая... Зазря нагнали страху, ведь под рукой самой владетельницы Атеррийской и всея Эндэры нет бед для тебя, внучка. Так и знай: токмо польза.
- Секретаря нашли? - самый опасный вопрос Зоэ задала шепотом.
- Сам явился, повинился, прощение обрел, - кивнул Челито, и загорелое лицо прочертили темные складки улыбки. - Всякое бывает, порт - он иной раз и святому жабры встопорщит.