Аннотация: История, в которой много моря))) Книга вышла в издательства "Альфа" дилогией в одном томе, здесь ознакомительная часть. электронка
КНИГА 1
Последний Сирин
Небывалое подкралось, прячась в сумерках тусклого предутрия, пропитанного серым туманом. Селение просыпалось буднично, поскрипывало позвонками несмазанных дверей, зевало перекошенными ртами распахнутых сараев, выдыхало молочный пар ранней дойки. Пастух только-только выбрался за порог и побрел по улице, кутаясь в тонкий валяный войлок, безразлично кивая закрытым и открытым калиткам и щурясь... Что за тени в тумане? Отчего ночная влага расслоилась и взволновалась, как прокисшее до срока молоко?
Пастух охнул, опасливо заспешил к ближней каменной ограде, щупая росистый её бок. Мокрой дрожащей рукой умыл лицо, согнал остатки сна - и затаился, забыв обо всем. У старенького храма в самой середине селения столбами вросли в твердь вытоптанной земли изваяния, столь неподвижные, что людьми их назвать невозможно. Да и бывают ли они - такие-то люди? Огромные. Широкие. Все - воины, и все особенной, легендарной храмовой 'породы', будто и не люди они, а нечто иное, чудовищное! О подобных пастух слышал на торге, в большом нижнем городе. Но мало ли пьяных сплетен дрейфует в спертом воздухе портовых ориимов? Купцы и пение сирен слышали, и сиринов возили на своих лодках, и самому газуру жизнь спасали. Им верить - людей смешить!
Но небыль вдруг сама явилась жутковатым сном, не пожелавшим откочевать до рассвета в вышний океан помыслов, мечтаний и кошмаров. Пастух дрожал овечьим хвостом, против воли ноги его медленно переступали, толкая вперед сопротивляющееся тело. Как не рассмотреть столь удивительное? Как решиться и потревожить любопытством безмерно опасное? Интерес боролся с осторожностью, и сухое горло хрипело то ли несбывшимся визгом, то ли задушенным оханьем. Еще шаг. И еще. И полшага.
Вытоптанная площадь у храма прорисовалась отчетливо, до самой малой мелочи. Все прибывшие были как на ладони: считай, удивляйся и жди худшего... Десять огромных воинов. Стоят возле храма полукругом, каменные лица не отражают ничего, и даже глаза не радуются первым признакам восхода. За широкими спинами - вот уж чудо из чудес - настоящий конь, на вид зверюга еще крупнее, чем врали пьяные купцы. Щерит пасть, клацает крупными желтыми зубами. Правда, пока что выдыхает пар, а вовсе не сказочный огонь. Зато ногами перебирает звонко, сердито. Неужто ноги эти - железные? А седок-то у коня - жрец верхней ветви, хотя поверить в его явление тут сложнее, чем в коня, даже огнедышащего и целиком стального! И все же вот жрец. Он уже ловко спрыгнул с высоченного коня и без страха усмиряет чудище. Еще бы, вся сила храма за ним...
Пробудившееся селение, не смея вздохнуть, глазело на невидаль из теней закрытых циновками окон, из щелей сараев, из-за каменных хребтин заборов.
Жрец был неподобающе, как-то даже оскорбительно молод для своих богатых ярко-синих одежд с широкой белой каймой. Служитель верхней ветви храма всегда сед, согбен и стар, и даже отчаянно лживые сплетники иного не скажут, - мыслимо ли хапнуть такую-то власть в раннем возрасте?
Люди с ужасом смотрели на чудовищных воинов, бешеного зверя коня и могущественного властителя. Никто не ждал добра от внезапного посещения. Разве такие гости являются без причин? И помнит ли хоть кто, чтобы неурочное внимание сильных мира оказалось во благо? С вечера не было и намека на перемены, грозящие нищей горной долине. Закат отгорел ровно, не омраченный ни единой складочкой тревожного облака. Ни единый гость не явился неурочно, даже вездесущая глазастая детвора не приметила соглядатаев на тропах или в горах. Что вынудило владыку немалого числа островов тайно и спешно явиться сюда, и не проехать дорогой далее, но спешиться, безразлично обводя взором окрестности? В горах кое-как прокармливаются сами, а сверх того, напрягая все силы, едва исполняют назначенную газуром повинность: снабжают пропитанием работников ближней серебряной шахты. Приход храма невелик, люди долины помещаются в пяти десятках хибарок, тесно разгороженных внутри на закуты - и то лишь у богатых, бедным хватает на всю семью четырех тонких глинобитных стен. С них и взять-то нечего... Но разве владыка явился бы, не вызнав заранее и безошибочно: в ничтожной долине сокрыта ценность, достойная его внимания.
Изваяниями из камня замерли личные стражи жреца, наследники древней крови. Воинов опаснее и сильнее их нет на всем коралловом Древе. Отыскать хоть отзвук родственности великим бойцам прошлого, разбудить кровь и напоить силой - дело, доступное лишь избранным служителям верхней ветви храма. Принадлежат легендарные бойцы тоже храму, ни перед кем более не отвечая, никому не подчиняясь. Вот сейчас бледный юноша с усталым лицом усмирит своего ужасного коня, да и решит в единый миг все относительно долины и её пока что живых обитателей. Прикажет, не тратя слов, одним мановением руки - и могучие стражи сокрушат селение, сгребут со скального основания, как ненужный сор. Не получится даже спросить, в чем вина, как откупиться и оправдаться...
Перепуганные жители вздохнули чуть свободнее, когда вдоль боковой стены покосившегося храма прошаркал деревенский служитель. Замер на углу, шаря пальцами по косяку и слепо щурясь против света. Чуть постояв, старик поклонился до земли щуплому юнцу и захромал к нему, получив на то дозволение - безразличный, едва намеченный кивок. На ходу босой служитель растирал затекшую со сна ногу и на ощупь, неуверенными пальцами, вздевал волочащийся пояс. Мимо недвижимых воинов древней крови старик не решился пройти, снова кланяясь и ожидая повторного дозволения говорить или приблизиться.
Пастух мешком сполз по стене и сник на подломившихся ногах, щупая траву. А вдруг да обойдется? Служитель - человек знакомый, понятный и способный отвести беду. В конце концов, сам тут живет, прирос к долине-то. Небось, пожалеет соседей, душой он добр, проповеди ведет мягко. Да и к нему отношение - наилучшее... После таких мыслей и пастуху, и прочим затаившимся обитателям селения стало как-то особенно заметно: одежды жреца бедны, застираны так, что синий цвет угадывается лишь привычкой, а не глазом. Заплаты кое-где наросли вторым слоем. А на локтях - так и третьим...
Храм крив и стар, совсем как его служитель. Зато ориим будто бы нарочито добротен, недавно выкрашен наново. Вон как он угрюмо растопырился двумя пристройками, аккурат напротив храма вырос, словно в насмешку выпялил на площадь бельма ровных окон с цветными циновками-ставнями...
За нарядной бурой с синим циновкой, заслонившей ближнее к левой пристройке окно, стонал и взвизгивал сам владелец заведения. Он всхлипывал и едва слышно, с истовым и не вполне трезвым привизгом, клялся себе самому, а заодно и всему миру: к сезону дождей и никак не позднее справить служителю новое одеяние и отсыпать меди полной меркой, сдобрив подношение серебром. Иначе, каков бы ни был повод нынешнего посещения долины высшим жрецом, не миновать повторного внимания, опасного не вдвое против нынешнего, а втрое, впятеро! Вон как юноша в ярким одеянии хмурится на кривобокий храм! Того и гляди, прямо теперь именем богини Сиирэл изберет для веры и служения новое вместилище. И ясно какое: здесь, в просторном орииме, приезжие и ночуют, и сделки отмечают, и трапезничают. Стены добротные, циновки новые, дверь так вовсе - из цельной доски. Роскошь!
- Ох горе, и зачем я циновки-то синим выкрасил, против правила? - вслух зашептал сонный содержатель ориима. - Юго, кость ты гнилая, а ну собери на поднос, чего следует! И зачем я второй-то ярус надстроил, не унялся? Ох, попутал глубинный враг... Того и гляди, приметит гость-то: на палец крыша у нас повыше храмовой. Ох, беда. Глаза-то вон вылупил - чисто сквозь стену меня высматривает. А ну неси кошель!
Ни звука в ответ, ни движения... Мужчина зло сплюнул, наново пообещав себе посадить гнусного мальчишку под замок и уморить голодом, воздавая сполна за свой страх. Сперва, само собой, неслуха должно бы выпороть так, чтоб и не дергался. Теперь повод есть, причина же была и прежде. Вроде прижить-то недоноска не от кого, а видно по всему: не родной! И повадка чужая, и волосы на кончиках норовят червяками вывернуться, а не лежать прямо, как подобает. В довесок к прочим подозрениям - глаза у наглеца вороватые, быстрые, а пользы орииму от того нет. Он же, гниль, чужеродный, потому и вред чинит: нет чтоб в дом тащить плохо лежащее, как младший! Он из дому выносит. Не иначе, жена миловалась с кузнецом, тот из пришлых, ростом высок, курчав и мелкоглаз... Или на ярмарке кого приглядела? Полукровку недостойного, какие от купцов родятся. Ведь повадились, предатели Древа, тащить беззаконных жен с далекого севера, будто места на островах всем хватит.
Привычные мысли похмельно бродили в голове, пенились несвежей брагой новых страхов и подозрений, булькали изжогой раздражения, опасно бурлили подспудной злобой.
Едва слышно вздохнули петли люка в полу. А вот и жена, легка на помине, выбралась из подвала. Ворочается брюзглым тестом, сопит, мелко икает и привычным жестом прогоняет мух, невидимых трезвым. Гулять была ловка, да и в деле хваткая, даже с похмелья: стукнула по столу донышком непочатого кувшина браги. Рядом уложила кошель, припасенный на случай внезапных бед, мелкая медь захрустела по ребрам плоской крупной серебряной монеты, сиротливо затесавшееся в нищее окружение.
- Хоть и гулявая ты, а не дура, - куда спокойнее признал хозяин ориима, ополовинив кувшин в несколько жадных глотков. - Серебро перепрятала?
- Ты кого учить вздумал? - презрительно зашипела жена, дергая кувшин. В свою очередь она поправила здоровье, оставив на донышке лишь неаппетитную муть. Изучила её задумчиво. - Еще мой дед держал тут дело, и куда половчее некоторых, из пустой доброты в дом принятых. Уж брагу мы прежде разбавляли толково и в меру, не лили в свою-то глотку до зари.
- Вот и не пила бы! А про доброту если... тебе последние зубы опротивели? - голос налился новой злобой. - Куда чужерода понесло? Вернется - забью, так и знай.
Женщина неопределенно фыркнула, плеснула остатки браги в добытый из плетеного сундука парадный поднос, торопливо протерла его снятым грязным передником и завязала на поясе чистый. Придирчиво изучила мятую иссеченную царапинами медь, плюнула на мутно-зеленое пятно, поскоблила ногтем: вдруг плесень? Исчерпав тем свое усердие, женщина ссыпала в довольно глубокий поднос фрукты, лепешки, орехи. Добавила кувшин с кислым молоком, несколько плошек, долбленых из кожуры ореха. Покончив и с этим, хозяйка усердно приклеила кривоватую улыбку на заспанное лицо. Растерла смятые похмельем щеки, словно пытаясь согнать складки. Пригладила волосы, сунула мужу кошель, подхватила поднос и пошла к дверям, стараясь двигаться плавно и не раскачиваться на ходу. Вчера, в обычное свое ежегодное время, приехали богатые гости, газуровы закупщики на рудничное серебро. Хозяев ориима по доброте и привычке позвали за стол. И до сих пор веселье гудело в голове, туманило взор, делало пол кривым и скользким.
Едва выбравшись за порог, хозяйка ориима забыла о гостях и похмелье. Одного взгляда в холодные усталые глаза высшего служителя хватило ей для полного прояснения сознания. Остро и болезненно подступило к горлу желание повыть, на всю округу оглашая в покаянии грехи явные и тайные, малые и самые тяжкие - любые, лишь бы обрести хоть малую надежду выжить, перетерпеть ужас тусклого всезнающего взгляда.
Тонкие губы жреца брезгливо дрогнули.
- Вот и явлен знак свыше, - с отчетливой издевкой отметил он. - Первыми в любом селении навстречу гостю открываются врата храма. Здесь отныне пребудет ветвь служения.
Женщина подавилась заготовленным приветствием и едва не упала, крепче вцепляясь в поднос и толкая медное блюдо вперед. Сама бы потом не смогла ответить: от пьяной неуклюжести или из неосознанной мстительности так ловко подвернулась нога. Кувшин покачнулся, угрожая запятнать кислым молоком безупречное одеяние высшего жреца...
Но страшного не произошло. Звук подхватил женщину и удержал на ногах, как послушную куклу: сидящая у ног жреца сирена - только теперь хрупкую фигуру и удалось рассмотреть - напела, вгоняя в озноб и подчиняя своей воле каждое движение, то есть позаботилась о благе храма...
Старик, низший служитель, прозябающий который год в кривеньком строении, задохнулся от восторга и обернулся. Расправил плечи, подтягивая пояс, хозяйски изучая новые хоромы. Принадлежат-то они богине моря Сиирэл, а жить впустят - его. Того, кто в обитателях деревни не возбуждает ни трепета, ни настоящего почтения. Нет в нем дарованного сиренам голоса, даже и слабого, имеющего лишь вкрадчивую сладость, подчиняющую исподволь. Нет и властной жесткости человека, уверенного в себе и праве своем. Вон юнец, добившийся права на яркие одежды. Без яда и меда голоса обошелся, всего-то мельком глянул - и согнул спины, вселил во всякого селянина страх и уважение. Старик пожевал губы. Снова поклонился высшему, признавая: прожил жизнь, как смог, остается и на склоне её довольствоваться малым. Говорить о богине и петь ей гимны, хлопотать и служить в дни общих праздников, а в прочее время перебиваться, ничем в общем-то не отличаясь от иных обитателей долины. Возделывать огородик, красить стены старого ветхого храма, подмазывать глиной трещины, не надеясь возвести новый.
И вдруг - лучший дом всей долины переходит в его распоряжение по первому слову высшего служителя. И без возражений!
- Честь высока, - убито признала хозяйка ориима, в единый миг лишившаяся дома. С каким-то задушенным ужасом она сознала: темный взор сирены топит, не выпускает, тянет вглубь, безжалостно губит. Жизнь пора спасать, а не стены и достаток. - Покрасим наново сами, еще справим достойное одеяние славному жрецу, - просипела хозяйка, выторговывая себе право дышать. - Знак нам внятный дан, не оплошаем.
- Я вознесу мольбу, чтобы память у тебя не оскудела прежде, чем остынет моя, - дернул уголки губ молодой жрец. - Или все же прислать кого глазастого после сезона дождей?
Он отвернулся и пошел прочь, не слушая ни заверений, ни воющих стонов. Рядом, отставая на полшага, семенил деревенский служитель низшей ветви, поспешно одергивал одежду, бесконечно кланялся и благодарил. Указывал рукой дорогу. Сирена, сидевшая в пыли у ног служителя, медленно встала, выпрямилась, кутаясь в черный кружевной платок, жадно сглотнула и поспешила за своим хозяином.
- Это же риил-араави, - охнул, наконец-то разобравшись в происходящем, бывший владелец лучшего в деревне дома. Ужаснулся и забормотал, не в силах молчать. - Хотя бы не тот, с жезлом, хотя бы его помощник... Быть того не может: среди нашей долины явился сам настоящий араави, и сирена при нем... Чудом мы выжили. Славная Сиирэл милостива, жертвование приняла малое, бескровное.
- С мерзавца Юго начисто спущу шкуру. А лучше того - продам косорукого храму, хоть так возмещу убытки, - прошипела женщина, без сил опускаясь на колени, в пыль. Метко пнула мужнее колено и засипела ядовитым шепотом: - ну, что встал? Я тайники опустошу. А ты нанимай людей, выноси вещи, пока и они не достались храму. Чужерод у тебя старший сынок, как же... Весь в папашу, горазд слюни пускать, а дело делать - нет его. С полуночи, вот так и знай, он на крыше сидел, бездельничал. Теперь-то уж забылся, седьмой сон досматривает, как всегда - про море. Брага ему, вишь ты, глаза разъедает. Не углядел беду, родную мать не предупредил. Все наше дело развеял прахом! Юго! Юго, косорукий, а ну иди, хватит спать!
Юго не спал.
Вечер выдался многотрудный. В трех комнатах для гостей пришлось скрести полы, менять циновки, перетряхивать стеганки. Потом тушить с пряностями почти зрелые, уже пухлые, стручки бобов, наспех месить и печь лепешки, без конца отвлекаясь, чтобы подать что-то новое на стол. А когда все в орииме - и хозяева, и гости - забылись сном, мыть посуду, приводить в порядок заляпанный брагой и грязью пол, скоблить доски столешниц...
Далеко за полночь, едва находя силы двигаться, он все же упрямо заполз на плоскую тонкую крышу второго яруса ориима. Самую высокую в деревне. Такую высокую, что с неё можно рассмотреть море. Точнее, Юго старательно убеждал себя всякий раз: море прячется там, в темной безлунной дали за каменным боком гор. Черная гладь колышется призрачными бликами. Хранит тепло угасшего дня, манит, дотягиваясь и за перевал туманами с запахом соли и рыбы. Чем еще может пахнуть море, Юго не знал. Видел это чудо за всю жизнь два раза, с очень похожей крыши ориима в нижней долине, куда выбирался с отцом на большой торг.
Но если закрыть глаза, если запретить себе слышать сладкий и мерзкий запах браги, перебивающий все иные ароматы долины. Если заткнуть уши, чтобы не донимал дружный храп гостей и сонное причмокивание хозяев ориима, до полуночи умудрившихся опустошить пять огромных кувшинов выпивки. Если...
Юго устало расслабился на крыше и улыбался, осторожно приоткрыв веки. Старое истертое серебро тонкой поздней луны оседало на горных пиках редкими брызгами бликов. Слабые пряди раннего тумана, растрепанные ветром, изогнулись полотнищами парусов. Широкие глянцевые листья на общинном поле взблескивали рыбьими спинами. Два крошечных высоких пера облаков стали чайками, ищущими поживы. А сам Юго - он, конечно же, превратился в капитана большой торговой лодки.
Ветерок прошелестел, тронул волосы - и плаванье началось. Юго мысленно скомандовал гребцам, затем проверил ветер и потребовал прибавить парусов. Похвалил расторопного рулевого, который верно и звучно отсчитывал ритм гребли и удерживал наилучший курс торгового пути на север. Впереди вздымались черные кручи, лодка смело стремилась в узкую щель меж опасных скал. Там наверняка поджидали пираты: ведь большая океанская лодка везет богатейший груз отборного жемчуга! Будет бой. Мальчик уверенно прищурился, погладил широкий нож...
И грустно вздохнул, помимо воли возвращаясь в свою серую сухопутную жизнь. Он никогда не видел моря по-настоящему, днем и близко, хотя, как и любой оримэо - обитатель кораллового Древа - он близок к большой воде. Океан повсюду вокруг, просто родной остров Тооди - один из величайших срединных в архипелаге, а долина расположена в самом его сердце, в горах...
Однако добрая богиня Сиирэл снисходительна к Юго! Пусть нет рядом ни океана, ни даже реки или толкового озера, лишь глубокие колодцы и говорливые ручейки, не имеющие и малой пригоршни спокойной водной глади, растрепанные на струи и брызги... Пусть так. Но изменчивое море живет и дышит во взгляде Элиис, - единственного существа во всей деревне, достойного дружбы. Элиис не научилась дразнить сына ориимщика чужеродом, хотя обидное прозвище кричат и шепчут в спину все, от несмышленышей до стариков. Едва ли не всякий житель долины должен отцу хоть медяк, а отомстить за свой долг пробует его нелюбимому сыну... В такой мести есть удовольствие, но нет никакой угрозы со стороны двенадцатилетнего пацана. Повторяя ругань родителей, в селении повадились громко звать Юго то тупым бараном, то лентяем, то косоруким уродом. И только Элиис, маленькая, склонная мерзнуть, вечно голодная - она не повторяет чужих гадостей, зато понимает с полуслова самого Юго и охотно выслушивает. Ей тоже желанно несбыточное - однажды увидеть море, спуститься к воде и уплыть по золотой дорожке рассвета в иной край, добрый и щедрый.
Юго вздохнул. Ну почему он до сих пор толком не объяснил Элиис, как важно таиться, прятать взгляд, с каждым сезоном дождей светлеющий и наполняющийся синью? А еще следует пореже встречаться со старым служителем, так подозрительно добрым к нищей семье. И вообще: носить широкую плетеную шляпу и глядеть в землю, пряча свои синие глаза за густыми ресницами...
Еще хотя бы год переждать, перетерпеть - Элиис исполнится десять, а ему самому тринадцать - и можно будет сбежать из дома, чтобы попробовать наняться на торговую лодку. Вдвоем не так страшно отрываться от привычного, от дома и долины, неласковой - но и не чужой... Элиис надежный человек, с ней можно начинать новый путь. Сперва по тропе за перевал, к берегу. И оттуда - куда угодно! Например, взять да и уплыть далеко, на север. Там, по слухам, есть большая земля, именуемая 'материк'. Такая огромная, что её не пересечь и за десять дней непрерывного бега. И, может быть, даже за двадцать! Сверх того люди шепчут: на севере нет служителей храма, как нет газура, его жадных зуров и дотошных уров, ничтожных, но кичащихся местом и близостью к наделенным властью. Вон хоть эти, гулявшие в орииме с вечера - ур нижней ветви и его слуги. Нос драли, словно они газуру кровная родня, а сами-то... Штаны латаные, жемчуг в украшениях старый, мертвый. Да и брагу пили худшую, а хвалили, будто хоть что в напитках разбирают...
Юго передернул плечами, невольно принюхался и подвинулся по крыше в сторонку, снова сполна ощутив мерзкую вонь, изгоняющую любые мечты. Пора уходить. Может, теперь самое время, год ждать - опасно. Припрятанное серебро понятно, где лежит. Забрать - да в порт. И непременно на север. На материке точно нет храма и никто не служит Сиирэл, а значит, там нет хитрых жрецов, готовых на все, чтобы заполучить синеглазого ребенка, в чьем взоре переливается море. Увы, на Древе с такими глазами спокойно жить нельзя. Едва ли не всякий знает: повзрослев, именно синеглазые дети порой получают самую крупную, редкую и ценную каплю дара морской богини Сиирэл. В их крови пробуждается чудо, дарующее дар сирина, повелителя вод.
Тень, мелькнувшая в густой ночи, сперва показалась Юго игрой воображения, как и ненастоящее море, разлившееся в тумане посреди каменных гор. Однако парой мгновений позже мальчик настороженно признал: настоящая!
Внизу, у крайних хижин, движется беззвучно и стремительно некто очень большой и опасный. Чужак. Потому что жители деревни не могут так ходить. Вот он сгинул, снова показался на миг вдали, на фоне светлой стены.
Юго внимательно осмотрелся. С высокой крыши видно все селение и значительная часть долины. По каменной дороге от нижней развилки приближаются темные тени, много. Торговцы ночами не ездят, на охоту никто не ходит в этот сезон, с рудников сбежать - непосильно, к тому же ур знал бы о происшествии, он только что был в шахте. Тогда - кто крадется и отчего гость таит свое внимание? Мальчик поежился от внезапной мысли. Спрыгнул вниз, пробежал по крыше первого яруса, соскользнул в непроглядную черноту внутреннего двора. Прокрался мимо скотных загородок к дальнему выходу на общинные выгоны, припустился во весь дух по сухой короткой траве, вытоптанной и редкой, до самой малой нитки выбранной овцами. Надо проверить. Сперва проверить, а потом успеть предупредить, если он, не приведи богиня, прав.
Юго домчался до перегиба тропы, приник к камням и ящерицей взвился на гребень дозорной скалы. Притаился, унимая дыхание и осматривая долину. Вот они - гости. Прячутся в низине, поджидая высланных вперед соглядатаев. Мальчик прищурился, всмотрелся, сетуя на туман и слабость юного месяца. Пряди кисейной сырости расползлись, словно сгнили - и позволили увидеть, издали распознать на одеянии жреца белую кайму, ясным серебром взблескивающую даже ночью. Юго ждал худшего и потому сразу догадался, что по тропе идет сам араави: порой, думая об Элиис, он ждал и боялся рассмотреть именно такого гостя. Скатившись со скалы и ободрав руки, Юго снова побежал, проклиная себя за нерешительность и нерасторопность. Ведь знал: синеглазые приметны. Не мог не отдавать себе отчета, что на Элиис донесут, желая обрести награду. Что вызовут самого опасного из жрецов - высшего. И станет поздно. Уже стало! Он, лучший друг синеглазой, слишком долго ждал и слишком вяло мечтал, опасаясь неведомого за перевалом... Получается, что он предал единственного родного человека, Элиис...
Мысль об угрозе благополучию ориима не колыхнулась даже в глубине сознания. Да пусть хоть сгорит, хоть храму достанется, хоть рассыплется в пыль под гневными всполохами грозы! Не жаль.
Во-первых, у матери припрятано серебро, много. Вполне достаточно для безбедной жизни. Во-вторых, ценность постройки невелика. Для новой надо всего-то привезти из нижних земель, с побережья, опорные столбы и доску для двери. Прочее не стоит ни монетки. Жители деревни поголовно в должниках у отца, содержателя ориима. Они и глины добудут наилучшей, и соломы нарежут, и заплетут тонким прутом основу, и замесят массу для обмазки стен. Впрочем, что в тех заботах взрослых ему - 'косорукому'? Сколько помнит себя, родным этот дом не считал никогда. Отцу он не просто не нужен - противен. Чужеродом кличет, то и дело норовит уязвить или ударить.
Во всей деревне один и нашелся настоящий надежный человечек. И что? Не спас, не углядел, даже не объяснил толком, сколь велика угроза. А теперь... если бы у Элиис заподозрили дар сирены, удалось бы спастись. Сирен ведь довольно много, ради них не пустится в дальний путь сам араави. Опять же: каплю звенящего голоса вполне посильно избыть. Любой добросердечный оримэо, - полагал Юго, наслушавшись рассказов торговцев с побережья, - заметив в своем ребенке признаки божьей капли, создающей из обычного человека сирену, сделает все мыслимое, чтобы растворить зачатки дара в хрипоте или немоте. Будет поить дитя холодной водой в жару, держать в сыром подполе и морить голодом. Чахотка - это еще не смерть. А даже если так, чем она хуже участи носящих печать отречения? Много лучше!
Ведь сирены не просто служат храму. Сирены ему принадлежат, в том и состоит смысл понятия - 'отречение'.
Но даже их доля ничто в сравнении с участью синеглазых. О ней молчат торговцы, её не ведают толком жители городов прибрежья. Одно понятно: запрут в клетку. Объявят, что тем самым посвящают богине и даруют великую милость, что иначе нельзя... Сирины и только они противостоят ужасу всемогущей Волны. Это не легенда, все знают, что Волна - дело серьезное и настоящее. Угроза для каждого оримэо, от последнего нищего и до газура. Потому у сирина нет ни выбора, ни свободы... Кто знает, сохранят ли бедняжке Элиис хотя бы жизнь!
Юго мчался, шмыгая носом и глотая злые слезы обиды на мировую несправедливость и собственную нерасторопность. Надо было уходить сразу после прошлого сезона дождей, когда в дом Элиис зачастил старый жрец. Он повадился подолгу беседовать с девочкой, так красиво и образно рассказывая про богиню, её деяния и великодушную милость к людям. Добрым прикидывался, даже оставил немного денег, чтобы нищие родичи не морили Элиис голодом и не обижали.
И вот - итог. Сообщил ведь безжалостный скрипучий старик, кому следует - и тотчас его услышали, и проверять сведения прибыл не абы кто, но сам араави. Тот, в чьих руках полнота власти храма.
Юго бежал изо всех сил и с отчаянием понимал: едва ли успеет. Приходится огибать главную улицу, там уже наверняка стражи в синих одеждах. Стучать в дверь, кричать или будить отца Элиис нельзя: не поймет, всех всполошит. Или хуже того, старый пастух быстро припомнит, сколько платят кровной родне за синеглазых, если во взгляде сказывается не бесполезная примесь крови чужаков с далекого материка, а истинный отблеск живого моря. У Элиис именно второе, Юго уверен. Много раз смотрел в её изменчивые глаза - и не просто видел море, о котором мечтает всю сознательную жизнь. Слышал его! Плыл по волнам, ощущал их.
Оттого Юго громко, многократно, на все лады повторял: у дочки пастуха мама была из чужачек. Дед её ходил на торговой лодке и привез жену с севера. Вот дурная северная кровь и сказывается. Кожу бледнит. Того и гляди, волос начнет завивать волнами, а то и роста добавит - совсем изуродует... Зря старался. Не помогли слова, не успокоили подозрительности старого жреца. Согбенного, бестолкового, мелочно-услужливого, склонного жаловаться на слабость глаз и боли в спине, ничуть не усердного в служении - но увы, далеко не слепого...
Задыхаясь и кое-как унимая шум своего движения, Юго прокрался через огородик, поддел циновку на низком оконце и юркнул в темный проем. Хорошо бы Элиис была здесь, в сараюхе при скотных загонах. Тогда еще есть небольшая надежда.
Юго кое-как уговорил некстати покачнувшуюся рогатину не падать и не греметь. Пошарил в загонах, пугая крошечных курчавых ягнят. Всхлипнул от огорчения: пусто! Не иначе, вчера Элиис занялась плетением циновок и осталась дома.
Пришлось снова красться через кустарник под самое окно, осторожно царапать некстати подвязанную на веревку циновку. Не иначе - от воров, - обозлился Юго, перерезая надежный 'запор' одним движением любимого широкого ножа.
- Что ты делаешь? - шепотом возмутилась Элиис, выныривая из душной комнаты к окну. - Юго, разве можно так...
- Давай руку, бежим, - приказал мальчик. - Нет времени на объяснения.
- Куда? - некстати и весьма шумно удивилась Элиис, упираясь одной рукой в подоконник и пытаясь выдернуть из цепкого захвата пальцев приятеля вторую. - Говори толком! Ты опять что-то натворил?
- За тобой приехали, - с отчаянием шепнул Юго, разбирая шум на улице. - давай же, скорее лезь...
Элиис сдавленно пискнула: из сплошной тени за спиной Юго вырос огромный могучий человечище и замер изваянием у самого окна. Мальчик, не оборачиваясь, обреченно вздохнул, сел, закрыл лицо ладонями и, кажется, всхлипнул. Элиис прежде не видела друга плачущим, и оттого ей стало вдвойне страшно. Впрочем, Юго сразу выпрямился, упрямо и безнадежно глянул снизу вверх на стража, плотнее сжал рукоять своего неразлучного ножа. Воин древней крови усмехнулся - и покачал головой. Неразличимым для глаза движением отнял оружие. Самого мальчика смял, как тряпичную куклу, и ловко сунул в густой кустарник. Элиис испуганно охнула.
В дверь жалкого крошечного домика уже стучали. Да так, что тонкие слабые стены дрожали и похрустывали. Рядом с воином храма, подошедшим к окну вплотную, возник второй, неотличимо подобный ему.
Дверь охнула: стражи на своих плечах внесли её в дом...
Жрец в ярком одеянии миновал порог, жестко поймал девочку за плечо и развернул к себе, внимательно глянул в глаза, победно улыбнулся. Затем склонился глубоко и почтительно.
- Вот мы и обрели счастье видеть вас, божественная, - прошелестел его тихий уверенный, исполненный нескрываемого торжества, голос.
В тесную комнату юркнул старый служитель, угодливо кивая и нашёптывая нечто благодарно-невнятное. Затем сильные руки втолкнули пастуха, обнаруженного на улице у забора и приведенного домой к нужному сроку.
- Сиирэл родственна вашей дочери, - сухо отметил молодой жрец, сверху вниз глядя на пастуха, испуганно жмущегося к стене и не смеющего подняться с колен.
- Какая честь... - сдавленно охнул отец Элиис. Помятый, зевающий то ли со сна, то ли от жути присутствия столь высоких гостей, он снова замер с открытым ртом, едва выбравшись из своего угла.
Еще бы! Рассмотрел одеяние с серебряной каймой, запоздало убедился, что не путает араави с кем-то менее грозным и властным. Подавился восславлением Сиирэл, рассмотрев и сирену, которая как раз теперь вошла и встала рядом со своим хозяином.
- Великая радость для всех нас, - ровным тоном отметил жрец, распуская завязки кошеля. - И благо для вас, достойный отец божественной. Три сезона долина не будет платить храму. А дому сему полагается воздать золотом за то, что взрастил и сберег в стенах своих столь дивное дитя. Укажи мне имя божественной.
- Элиис, - едва слышно шепнул пастух, не отрывая взгляда от монет, падающих на циновку одна за другой, сплошной струйкой непомерного огромного и божественно внезапного богатства...
Это ведь даже не серебро. Это - чистое, без примеси, золото, безмерно редкое и ценное на островах. И оно все сыплется, звенит весело и зло. Яркое, рыже-красное в лучах рассвета, прокравшихся в щель циновки и словно решивших проверить подлинность металла. Хотя один лишь цвет уже пьянит куда сильнее браги, туманя разум и обещая все новые чудеса. Пять сотен грании, немыслимые деньги... Нелепые и невозможные здесь, на облезлой циновке, заменяющей и стол, и ковер, и постель.
- Собирайтесь, божественная Элиис, - снова поклонился жрец. Он исполнил жест уважения к кровной родне богини полно и тщательно, но без восторженности. Выпрямился и сухо добавил, делая знак воинам. - И постарайтесь, очень вас прошу, не вынуждать меня к непочтительности своей нерасторопностью.
В словах прозвучала едва уловимая насмешка: за спиной высшего служителя уже теснились конвоем два гиганта. Им араави тотчас, громко и внятно для всех, велел не спускать с добычи глаз. Сирена, повинуясь жесту хозяина, тоже шагнула к девочке, протянула худую темную руку...
- Если я божественная, - разозлилась Элиис, осознавая, что терять уже нечего и помощи ждать неоткуда, - все прочь! Выйду сама. И соберусь сама.
- Да будет так. Надеюсь, моя покладистость станет началом взаимно полезного общения, лишенного обид и предрассудков.
Араави жестом удалил из комнаты всех своих людей, а заодно и всхлипывающего над горкой золота пастуха. Снова поклонился и последним вышел сам. Элиис быстро бросила в корзину пару лепешек, наполнила водой малую флягу. Порылась в плетеном коробе, прихватила запасную рубаху, пару лент для волос, иные полезные мелочи. Тоскливо глянула в окно, за которым по-прежнему неподвижно и нерушимо перегораживали путь к свободе два стража. Девочка вздохнула, вскинула легкий мешок на плечо и пошла к двери.
На пороге её поджидала сирена. С презрительной усмешкой она, живая вещь араави, принадлежащая служителю более, чем рабы - господину, ощупала одежду. Удалила из волос острые костяные шпильки. Порылась в корзине. Сделала все спокойно, уверено, привычно... Потому что и Элиис теперь тоже - вещь храма. Самая дорогая, и потому тем более не принадлежащая себе...
Сирена положила руку на плечо Элиис и вытолкнула её за порог, не ослабляя хватки, малозаметной для окружающих, но тем не менее грозящей появлением синяков. Проявляя неожиданную для столь хрупкого сложения силу, женщина повела добычу араави по улице. Впереди и с боков шагали огромные стражи, заслоняя от несуществующих угроз и приучая к мысли: побег невозможен.
Когда родное селение осталась позади, и тропа изогнула спину, прячась в лощину и затем выныривая на крутой подъем, чтобы начать карабкаться к перевалу, араави указал девочке на закрытые носилки.
- Привыкай, все сирины рождены для клеток, - сухо усмехнулся араави и не замедлил пояснить свои слова, смягчая их грубость. - Вас в храме кормят до сыта, учат, одевают как самых знатных таори - ни в чем допустимом не отказывают. Только не проси о свободе. Кстати, мое имя Эраи, я происхожу из семьи Граат. Если тебе что-то понадобится, скажи...
- У вас я ничего не попрошу, - пообещала Элиис и отвернулась. Вот еще! Вздумал вежливостью её удивить. Семью назвал, как для самых близких друзей. А разве он - друг?
- Ладно, хорошо уже то, что не молчишь, - легко согласился араави. - Получишь непрошенное. Детям легко угодить. У тебя на лице написаны все мечтания, а я умею читать. Давай проверим? Сейчас тебе интересно, что за люди мои стражи, отчего они так огромны и тяжело ли им нести твои носилки. Еще ты хочешь знать, куда мы идем и что будет дальше. Я расскажу. Но разве только это - интересно? Ты любознательна, а храм владеет книгами. Я приглашу учителей. Выбирай: грамота, пение, танцы, искусство беседы, - он снова усмехнулся упрямому ответному молчанию. - Я вижу, что ты выбрала. И лучше тебе заговорить, могу предложить ведь и разведение лотосов или плетение кружева. А хуже того - боевые навыки, которые тебе совершенно противны...
- Отчего же, - задумчиво улыбнулась девочка, глядя на кинжал одного из стражей.
- Вот ты и заговорила вновь, - спокойно отметил жрец. - И, как все упрямицы, без пользы для себя. Пытаться одолеть стража - безумие. Да и мое горло для тебя недосягаемая мечта, меня тоже учили бою, а я усердный.
- Сколько тебе лет? - невежливо спросила Элиис, делая ударение на этом недопустимом 'тебе' вместо 'вам'.
- Двадцать четыре, - удивился вопросу Эраи.
- Усердный, точно, - рассмеялась Элиис, чтобы не заплакать перехваченным болью горлом. - Ты самый молодой старичок из всех, каких я видела. Веки в сеточку, глазки блеклые, со слепым прищуром. Акула сушеная!
Она юркнула в носилки и задернула занавеску, внутреннюю, за тонкой узорной медной решеткой оконца. В тесной клетке стало темно. А снаружи - тихо. Пол дрогнул и поплыл, когда стражи подхватили ношу и двинулись в путь. Некоторое время араави обдумывал услышанное. Может быть - так надеялась Элиис, растирая по щекам непрошенные слезы - жрец даже злился или обижался. Вряд ли его прежде дразнили при всех сушеной акулой, к тому же безнаказанно! Захотелось подсмотреть в щелочку: может, араави перекосило от злости? Вот было бы зрелище...
Жрец вздохнул и стал совершенно спокойным, доброжелательным тоном рассказывать о своих стражах и дороге, о храме, о служении и законах. О крепости сирина, где Элиис предстоит провести всю жизнь. Девочка слушала и иногда перебивала араави. В 'божественности' есть своя прелесть. Можно говорить что угодно - и не ждать отповеди! В нижнем селении, куда однажды Юго взял приятельницу в большой торговый день, жрецов, охотящихся за сиренами, считали дурными людьми. Друг тоже полагал - в них зло. И он знал много слов, красочно описывающих это зло. Дорога оказалась долгой, так что Элиис припомнила их все. Её душе было больно и мучительно здесь, в клетке. Телу доставалось не меньше... За занавесками к полудню сделалось невыносимо душно и жарко, маленькая фляга опустела в несколько глотков, и теперь мучительно хотелось пить. Ноги затекли, неубранные с утра волосы сбились в комок.
А насмешник-араави шел рядом с носилками и рассказывал о том, как хорош день, если раздвинуть шторки. И еще добавлял, что у него есть фляга с холодной свежей водой. Пил, звучно глотая. Умывался и брызгал на занавеску. Предлагал всего лишь дать честное слово не пытаться сбежать теперь, в пути к морю. Клялся именем Сиирэл, что сразу поверит и позволит идти рядом, пешком. Ведь нехорошо и нечестно заставлять людей тащить тяжеленные носилки по горной дороге. Даже он, акула сушеная, людоед и детоубийца, к своим стражам куда добрее...
Послеполуденная густая жара мутила сознание Элиис всерьез и даже путала мысли. Казалось, день не закончится никогда. Удушающий зноем. Гнусный, мерзкий, он был наполнен монотонным покачиванием носилок, толкающих тело то вправо, то влево. К горлу подкатывался комок голодной тошноты, обдающей рот желчью...
Когда носилки замерли, Элиис не заметила этого. В себя она пришла, уже сидя на богатой цветной циновке, под расшитым пологом, создающим тень. Ненавистный жрец придерживал под спину, бережно протирал лицо и шею влажной прохладной тканью. И, кажется, всерьез переживал.
- Элиис, не надо так отчаянно отрицать свою судьбу, - тихо и даже вкрадчиво, как показалось девочке, попросил араави. - Я далеко не так ужасен и зол, как можно прочесть в твоем взгляде. Пойми: принадлежность храму для тебя - единственная защита.
- От чего же? - голос предательски дрогнул, выдавая слабость.
- Да хотя бы от газура и его вауров, - отозвался жрец. - Я доставлю тебя на остров Гоотро, в крепость. Там красиво и просторно. Я всего лишь предложу именем Сиирэл и волей храма исполнить древнее предназначение сиринов: участвовать в спасении нашего Древа и всех его жителей от очередной Волны. Это долг, но ведь и честь - тоже. Я служу Древу и жизни... Газур иной, он сделает тебя оружием и вынудит причинять смерть и разрушение.
- Я откажусь, - уперлась Элиис.
- Тебе девять лет. В твоем возрасте больно и рано узнавать правила жизни взрослого мира... Но ты сирин. Придется быстро взрослеть, под моей опекой или при ином наставнике, - улыбка араави оказалась бледной и лишенной радости. - Думаешь, моя сирена хочет мне служить? Однако два дня назад она по моему приказу обольстила голосом посланника ваура. Убедила его, что в ничтожной долине не стоит искать обладателей капли божьей. Выведала, что свиток зуру этого острова отослал содержатель ориима, подробно записав все приметы и даже приложив рисунок твоего лица, заказанный в сезон дождей у даровитого переписчика рудничного ура. Знаешь, почему моя сирена так старалась?
- Ты приказал ей именем богини, строго настрого, - предположила Элиис после короткого раздумья.
- Лоота, сядь сюда, - подозвал сирену жрец.
Смуглая невысокая женщина покорно устроилась на краю циновки, низко и старательно поклонившись хозяину. Опустила голову, глядя в землю. Довольно молодая, может быть, чуть старше тридцати, - заинтересованно прикинула Элиис. Красивая, сильная - и вся какая-то сломанная, погасшая. Руки едва приметно вздрагивают. Пальцы жадно щупают циновку. Голова то и дело дергается, когда сирена сглатывает. А потом язык облизывают сухие потрескавшиеся губы.
- Ты не даешь ей пить днем? - ужаснулась Элиис. - Так же, как и мне?
- Ей не вода нужна, - грустно отозвался жрец. - Даже храм опасается силы голоса сирен. Тех, кто не служит осознанно, приучают к соку цветка ош. Я полагаю это решение сложного вопроса подчинения мерзким и неверным, но кто я, чтобы указывать самому владыке кораллового посоха Роолу...
Сирена оживилась, услышав про цветок, жалобно глянула на жреца и склонилась ниже, касаясь его колена лбом. Прошептала 'пожалуйста' и снова жадно сглотнула, пробуя щекой тереться о колено и сдавленно, жалко постанывать и сплетать свои пальцы с рукой араави...
- Лоота, я ведь говорил тебе много раз, как это вредно, - укорил сирену жрец, отталкивая её и убирая руку. - Я всеми силами убеждал тебя бороться с привычкой и хотя бы попытаться освободиться от неё. Ты еще молода, у тебя крепкое здоровье, есть надежда...
- Пожалуйста... умоляю!
На сей раз голос прозвенел тепло и доверительно. Женщина скользнула чуть в сторону, искоса глянула на араави, стряхивая с плеч платок и осторожно трогая колени жреца обеими руками, и поправляя складки его одеяния. Темные глубокие глаза Лооты всмотрелись в жреца, а затем обратились на Элиис. Губы приоткрылись, дополняя просьбу едва различимым звуком. От него по спине поползли холодные капли пота, тошнота снова подкатилась к самому горлу, в глазах потемнело. Исполнение желания сирены стало казаться девочке очень важным. Самым главным в жизни!
Араави толкнул голову сирены вниз, безжалостно вминая лицо в циновку. Жестом подозвал стража.
- Связать, рот заткнуть, чтобы не искушала голосом. Рядом есть ручей? - Араави дождался кивка и недовольно нахмурился. - Тогда как обычно, в воду её. Замерзнет - придет в себя, так что тащить на берег не спешите. Опять же, как я читал в книгах храмовых лекарей, вода помогает отвыкать.
- Ты издеваешься над ней, - ужаснулась Элиис.
- Год назад я стал не просто риил-араави, держателем ветви служения на одном из срединных островов, а владыкой перламутрового жезла запада, - сухо сообщил жрец. Заметил, как Элиис обшаривает взглядом руки и пояс: нет жезла. - Конечно, я не ношу знак власти в руках. К чему мне это? Привлекать лишнее внимание и оповещать врагов о своем присутвии? Тем более здесь, на Тооди, весьма далеко от островов запада, где я держу ветвь храма.
- Вот и сидел бы на своих островах, - буркнула Элиис, пряча любопытство.
- Я прибыл сюда по воле самого кораллового владыки Роола. Сейчас он благоволит мне. Он оказал мне честь и счел, что я достаточно быстро исполняю сложные приказы, чтобы быть в силе опередить иных. Он прав, ведь ты находишься в этих носилках, а вовсе не в той клетке, какую приготовил ваур, заинтересованный в тебе. Итак, могу ли я продолжить рассказ, о божественная?
Элиис поежилась: хитрый араави умудрился втянуть её в разговор, заинтересовать и даже, кажется, очаровать, не используя особенного, данного лишь сиренам, голоса. Ловок! Так внимательно слушает, так вежлив. Прежде никто из старших не уделял девочке искреннего внимания и не беседовал с ней на равных. Как не ответить? Поколебавшись, Элиис почти решила снова перейти на 'вы' в обращении, ведь каждое 'ты' жжет уши стыдом и першит в горле - недопустимо грубить араави! Но, едва открыв рот, она упрямо сказала то, что сказала...
- Да, конечно, я дозволяю. Ты говорил про Лооту.
- Я получил сирену Лооту в свою личную охрану вместе с властью и перламутровым жезлом. Это был спорный по своей полезности довесок... Тогда сирена нуждалась в соке цветка ош четырежды в день, и это - самое малое. Лоота плохо помнила свое имя, зато готова была по первому слову убить и умереть... Не получив ош, она кричала и билась, испытывая мучительную боль. - Араави хмуро повел плечами, глянул на Элиис то ли с насмешкой, то ли с пренебрежением, пойди пойми его гримасу... - А ты говоришь - не стану оружием, я сильная и я не склоню головы. Прежний араави запада дарил Лооту наиболее угодным зурам городов в дни больших праздников. Сирена танцевала для них. Пела, вплетая дар убеждения в музыку. Говорят, лишь звучание медоточивых дает наслаждениям полноту. Еще она голосом лишала слуг и гостей, неугодных зуру, разума и даже жизни.
- Юго, похоже, лучше тебя разбирается во взрослой жизни Древа. Но я поправлю его слова в одном. Не только мы плохи, - без радости предположил араави, не оспаривая самого обидного замечания. - Для сирина хороших хозяев, девочка, вовсе нет, ни здесь, ни где либо еще в мире. Так что давай не создавать друг другу осложнений. Я обязан показать тебя единому Владыке, держателю кораллового жезла. Роол стар и склонен к применению жестких методов воспитания в отношении тех, кто наделен каплей божьей. Он, скажу тебе по секрету, вас боится до потной спины. И значит, он желает, чтобы вы потели и дрожали еще сильнее - от одного звучания его имени.
- Не пугай меня, сушеная акула.
- Кажется, уже напугал... Прости, - усмехнулся жрец. - Я, Эраи Граат, готов поклясться именем Сиирэл, что не обижу тебя, не накажу без веского повода и никогда не стану приучать к соку ош. За прочих жрецов и тем более араави я, увы, не поручусь. Не позволяй своему упрямству разрушить лучший из путей судьбы. Я хочу привези тебя к коралловому владыке здоровой, сытой, красиво одетой, спокойной. Послушной хотя бы внешне... Зови меня сушеной акулой и людоедом, не стану возражать. Но поклонись ему и признай себя сирином храма, чтобы не превратиться через несколько лет в такую вот Лооту.
- Пока что я пообещаю именем Сиирэл, что рано или поздно сбегу, - с веселым отчаянием заверила Элиис. - От тебя и от всех твоих наставников.
- Хорошо, - устало прикрыл веки жрец. - Только сперва поклонись владыке и этим дай самой себе время на подготовку побега. Ладно?
- Я подумаю.
Эраи Граат кивнул и сделал жест стражам, предлагая подавать обед. Девочка ела охотно, вполне довольная своим непобедимым и ненаказуемым упрямством. Жрец заинтересованно поглядывал на неё и улыбался уголками губ. Сушеная акула! Хорошее определение, весьма точное. Рядом с Элиис он как-то впервые задумался об утраченном и, увы, невозвратном.
Семнадцать лет назад ему было семь, и он сам пил ледяную воду, чтобы погас голос, наделенный силой убеждения. Он справился с тем делом, как с любым иным, сочтенным важным и даже главным. Жалкие остатки дара, именуемого в больших городах проклятием, не показались храму настолько ценными, чтобы признать хрипло кашляющего заморыша сиреной. Никто не выделил серебра родителям, никто не надел на тощую шею золотой знак витой раковины и не начал дрессировать новую вещь храма. Как знал повзрослевший Эраи, жизнь в крепости, куда свозят молодых сладкоголосых, трудно назвать воспитанием, увы... Он не желал иметь хозяев и служить чужой воле. Он своего добился.
Уже тогда, в раннем детстве, Эраи осознал наитием и рассудком ничтожность, а вернее того - ущербность роли медоточивых. Он жаждал большего. Природа не наделила нищего заморыша силой мышц и непобедимостью боевого духа воинов древней крови. Родители не обеспечили сына урожденной и неотъемлемой знатностью происхождения. Каплю божью он извел сам. Что осталось? Ум и усердие. Такт и ловкость. Бесконечное трудолюбие. Он поставил цель и шел к ней, лишив себя всего, что было и еще есть у Элиис. Детства, друзей, беззаботности...
Ему исполнилось восемь, когда он, сосредоточенный и серьезный мальчик из небогатой семьи Граат, пришел в Храм и попросил о возможности служить в нижней ветви. Он явился к воротам из путаницы тесных гнилых улочек пригорода, куда ночами не решались сунуться воины ваура. Он выжил там и выучил заранее важное для избранного пути. Досконально знал все церемонии, владел даже мало используемыми диалектами окраинных островов, писал без помарок на современном и древнем, всегда - великолепным ровным почерком... Его сочли ценным и приняли, даже выплатили семье серебром за утрату наследника.
Эраи быстро освоился в Храме и научился понимать, что замечают и относят к достижениям. В десять он перешел во вторую ветвь, в четырнадцать стал ею управлять, ради нового шага по лестнице власти безропотно перебравшись на крохотный островок в западной части Древа. Туда, в нищее захолустье, не пожелали плыть более взрослые - и менее расчетливые. Он трудился неустанно, укрепляя малый храм. И был замечен. К шестнадцати поднялся еще выше, войдя в число немногих избранных. Его уже почтительно звали 'энэи Граат' и ему кланялись, со смесью удивления и небрежности окидывая взглядом худую фигурку недоросля. Небрежности становилось все меньше, зато опасливое удивление росло. Сперва преемник первого жреца острова, затем избранный последователь самого риил-араави, и чуть позже - наследник перламутра запада, кто же мог такое предположить? Только он сам, выбравший для высшего служения остров и храм, где владыка был самым пожилым из всех прочих.
Право именоваться риил-араави перешло к юноше в двадцать один, едва он достиг второго возраста взрослости, позволяющего принять столь высокое звание и немалую ответственность. Два года спустя он уже получил и перламутровый жезл силы. С должным смирением возблагодарил богиню и её служителей - а как иначе? Он знал, что теперь надо придержать свою неуемную жажду власти. Нельзя показывать, что ты мечтаешь как можно скорее добраться до цели! Нельзя даже намекать, что есть столь опасная цель. Надо по возможности тихо сидеть и копить силы. Искать союзников и по крупице собирать влияние. И он кланялся, источая мед не хуже сирен, улыбался, был полезным и демонстрировал кротость. Но внутренне ничуть не изменил своего намерения стать коралловым владыкой, главой храма, самым свободным и влиятельным человеком Древа. Владыке, ему одному и никому более, даже сам повелитель кораллового Древа, его великолепие газур - не указ. Владыка и иные служители высшего ранга - единственные, кто по-настоящему наделен знаниями, памятью, опытом. Если решиться хотя бы мысленно высказать правду, то именно владыка повелевает островами. Тихо, негласно и очень надежно.
Он близок к цели. Так почему сегодня изводит время без пользы, остановив движение отряда и разговаривая с упрямым ребенком? Почему отослал коня вперед и шагает пешком, сбивая ноги?
Сирин - не человек и не собеседник, но всего лишь ключ к вратам столичного храма. Так он сам говорил себе не раз. И это правда...
- Скажи мне, у тебя остались там, в деревне, друзья? - продолжил делать глупости араави.
- Не знаю, - до слез расстроилась девочка. - Может, да. А может, уже и нет... Твои стражи, наверное, совсем погубили Юго.
- Мои стражи, уж поверь не мне, так хотя бы им - редко обижают детей. У меня с воинами древней крови очень доверительные отношения, мы почти друзья, - заверил Эраи. - Скорее всего, они были несколько грубоваты с твоим приятелем, поскольку опасались усердия Лооты, не получавшей сок ош весьма давно и оттого очень опасной. Раз судьба друга беспокоит тебя, давай все выясним о нем. Кто из моих воинов видел мальчика по имени Юго?
- Не знаю, - растерялась Элиис. Даже виновато пожала плечами и зашептала: - Они так похожи... Я сперва решила, вовсе не живые. Каменные, и двигаются одной только силой голоса сирены. Так купцы иногда говорили.
- Купцам трудно верить, у них вся жизнь - торг, а первейшее их оружие- лукавство... Не могут сирены оживлять камень, - араави доверительно нагнулся к самому уху Элиис. - Честно. Я скажу тебе больше. Самые сильные из сирен все равно не умеют навязать свою волю тем, кто душой крепок, кто стоек в убеждениях.
- Людоедам, - уперлась Элиис, отодвигаясь.
- Тебе, - подмигнул араави. - Ты не утратила контроля над собой, попав под влияние голоса Лооты. Кстати, тем самым подтвердила, что являешься сирином.
- Как это? - удивилась Элиис.
- Сиринов зовут старшими детьми богини, - улыбнулся араави. - Разве ты не слышала легенду о детях Сиирэл?
Элиис покачала головой, сосредоточенно обгладывая косточку. Еды на выставленных на циновке подносах много. Но привычка прежней голодной жизни не уйдет в один день, - подумал араави. И еще раз отметил: его путь избран верно. Острова кораллового Древа нуждаются в переменах. Он оплатит посох из красного как кровь коралла, доставив в храм на Гоотро этого ребенка. Обязательно убедит девочку хотя бы казаться покорной. Она мила, не глупа и обладает - видно сразу - ярким и могучим даром. Море в её взоре живет даже здесь, на горном перевале, вдали от берега. Владыка будет доволен.
Араави подозвал старшего стража. Велел уточнить, кто стоял под окнами родного дома божественной. Через несколько мгновений два огромных воина, схожих, как капли одного дождя, подошли и с поклоном замерли в шаге от обеденной циновки. Оба возвышались над слугами, они были самое малое на голову выше любого иного жителя островов. Воины выслушали вопрос и обстоятельно изложили известное им. Мальчик цел, очнулся быстро, - хором пообещали они. Когда божественная покидала дом, её приятель уже сидел под самым окном и плакал. Потом получил свой нож и убежал.
Элиис кивнула, обрадовалась и старательно скрыла это. Благодарить вслух 'сушеную акулу' она не стала. Но, подумав, согласилась съесть предложенный араави сыр. И слушала легенду о богине охотно, заинтересованно.
- В незапамятные времена, когда острова кораллового Древа были молоды и дики, - начал рассказ Эраи Граат, - они уже знали ярость океана, но не имели от неё защиты. Каждое поколение людей готовилось к концу мира, именуемому 'исчерпанием суши'. Ужасный день не был далек и маловероятен, он приходил совсем по-настоящему, и неизменно собирал кровавый и страшный урожай жизней в заранее известный срок. Раз в полвека гигантская Волна вставала с юго-запада, катилась, с ревом перемахивала низкие барьерные рифы возле кроны Древа, одним движением глотала область прибрежья всего огромного полукружья внешних больших островов, накрывала плодородные земли, оставляя морскую пену даже на самых высоких горных кручах. И, не насытившись, мчалась на север, не ослабляя натиска и не теряя высоты. Лишь в малом числе относительно безопасных пещер северного склона высочайших гор прятались уцелевшие люди, те немногие, кто успевал добраться в надежное убежище. Несчастные дрожали, теснились, жалкие и мокрые, слушали рев одичавшего моря. А потом - долгожданную тишину, которая разрешает выйти на свет и жить еще пять десятков лет в относительном покое. Хотя - что это за покой? Когда смолкал грохочущий гнев океана, иначе как со слезами невозможно было смотреть на пустую мертвую землю, с которой за считанные минуты великая Волна стерла людей, дома, поля, тропы, лодки, сети...
- Каждые полвека? - тихо уточнила Элиис.
- Да. И всякий раз нашим предкам оримэо приходилось начинать все заново: собирать обломки, жить скудными припасами, надеяться на милость природы. Умолять Сиирэл о богатом улове и молиться ей же, убеждая ниспослать дожди в срок и затем дать щедрый урожай первого года. Иначе - голод, и он не менее смертоносен, чем Волна.
- Безнадежно получается, - нехотя признала Элиис.
- Так было, пока однажды богиня моря Сиирэл не полюбила юношу из рыбацкой деревеньки. Он был силен и смел, его сеть всегда добывала богатый улов. Еще он был добр и не брал лишнего у моря, а добытым делился с соседями. В добавок к сказанному, как утверждает легенда, и разве можно ждать иного - юноша был красив. Неведомо даже сказителям, что тронуло сердце живущей вечно и капризной, как бескрайнее море, богини, но она полюбила и стала часто навещать острова. Вот только в очередное свое посещение Сиирэл не застала того, к кому стремилась всей душой. Волна подстерегла лодку отважного рыболова у самого берега и разбила в щепы.
- Так богиня же всемогуща, - укоризненно подсказала Элиис хороший конец истории. - Она могла и воскресить себе мужа, правда?
- Увы, она даже не нашла его тела в полосе усталого прибоя, перемывающего обломки утраченной жизни... Акулы пришли к берегу раньше, так бывает, маленькая Элиис. Акулы пировали, им и богиня - не указ. Поплатились злодейки тем, что были лишены права жить, как иные рыбы. Пока они работают хвостом - плывут и живут, но всякая остановка топит акул, нет для них, людоедов, благословения моря, - пояснил араави, убирая сыр и наливая воду во флягу Элиис. - Долго плакала Сиирэл, роняя жемчужины слез. И безутешная, позволила своим детям остаться жить на берегу людей, чтобы никому более не пришлось терять любимых. Сына её звали Сирин, и он был похож на отца, смел и силен. От матери получил её синие глаза неба, взирающего на океан. Сирин умел понимать и чувствовать море, даже спорить с ним и обуздывать безумие штормов. Он и его потомки никогда более не позволяли Волне разрушать, вовремя высматривая и успокаивая её, используя свою могучую силу, влитую в их кровь с каплей божественного родства - внятную океану речь.
Араави усмехнулся и замолчал. Вечер задергивал полог сумерек, прятал горы в туманной дымке. Звуки обретали гулкость эха, близкого и чуть глуховатого... Сказка о Сиирэл хороша для такого времени. Вдвойне она удобна в разговоре с детьми. А самому во что верить? В любвеобильную и неуравновешенную богиню, в её бестолковых детей? Вроде бы смешно и нелепо... Но Волна есть. И дар сирен, и божественная, обреченная и трагическая способность сиринов...
- Дочь богини моря, Сирена, унаследовала красоту матери, - вздрогнув и, выходя из задумчивости, продолжил Эраи. - Получила она и голос матери, сладкий, как мед, и чистый, как рассветная роса. Внимающие верили каждому слову и забывали свои печали. Позже сиренами и сиринами в равной степени становились и мальчики, и девочки, божья капля, малая толика души моря, не выбирала в сирины только мужчин и не предпочитала особо женщин, как сирен. Никто не знал, когда и как проникает в кровь человека божья капля. Может, проливается с дождем? А может, её выпивают из звенящих смехом горных ручьев... Но всегда дар проявлялся постепенно, и даже самые опытные жрецы храма не могли уверенно опознать в ребенке ценные задатки и понять их силу ранее возраста шести-восьми лет. - Эраи осторожно улыбнулся и завершил рассказ должным образом: - Сирен и сиринов со временем стало довольно много, и острова зажили счастливо, забыв об ужасе разрушений от Волны.
Изложив эту полуправду, араави смолк. Продолжение легенды он оставил невысказанным. Зачем прежде срока портить ребенку сказку? Ведь вторая часть истории, в отличие от первой - вполне правдива. Её подтверждают книги храма, хранящие записи за много лет и даже веков.
Сирен стало много... именно так! Люди, наделенные каплей божьей, - всего лишь люди, и они по-разному толковали и использовали чудо, дарованное богиней. Исходно капли дара предназначались на общее благо. Но доставалось-то они избранным. Детям, которые вырастали и выбирали свое место в жизни островов. А с ним - и размер благодарности всего архипелага кораллового Древа за право прикоснуться к полезному дару. Сирены сочли себя избранными, полубогами и не ровней прочим людям.
Одни медоточивые пожелали великой власти, иные упивались силой, карающей неугодных, а кое-кто уходил прочь от людей, мечтая о покое. Сиирэл - как гласит легенда - смотрела и плакала, не в силах изменить однажды созданного. Разве можно лишить людей защиты? И стоит ли к тому же управлять ими, отнимая еще и свободу выбора пути? Ведь, как бы ни ошибались потомки её детей - сирины и сирены - но благодаря им мир кораллового Древа жил, снова и снова избегая ужаса встречи с губительной Волной...
Эраи Граат чуть насмешливо покривил губы: красивая легенда. Сказители умеют вкладывать живую душу в простые и довольно грязные истории. Была ли богиня, снисходила ли до смертного и оплакивала ли его? Судя по обилию жемчуга в прибрежных водах, нет конца её печали. Так говорит и храм, и сам он, - жрец верхней ветви, голос богов. Но говорить и верить - это не одно и то же.
- Зачем же запирать сиринов и поить сирен соком ош? - резонно удивилась Элиис, не дождавшись новых слов и изнывая от молчания, висящего в воздухе, удушающе-мучительном после волшебства сказки, незавершённой и весьма далекой от нынешних дней.
- Основа силы перламутровых жезлов - именно сирены. Их сила, влитая в золотую оправу древними... Увы, мы утратили многое и новых жезлов создавать не умеем, - тихо молвил Эраи. - Это великая тайна храма, и я прошу тебя не делиться ею ни с кем.
Элиис удивленно нахмурилась. Заглянула в тусклые утомленные глаза араави. Высмотрела там нечто - и серьезно кивнула.
- Голоса поющих полны очарования, неодолимого для простых людей. Опасного: отлично известно, и до сих пор памятно, что три сотни лет назад сирены подняли бунт против храма, нашептав капитанам флота слова о мести. Они хотели не свободы - куда больше. Власти, полного подчинения всего Древа. Ведь голос позволяет отдавать не вызывающие сомнения приказы почти что каждому. Пять крупных и десятки более мелких островов сдались очарованию меда их речей и познали оборотную сторону жестокости храма к сладкоголосым: безжалостное правление сирен. А с ним вместе - утрату личности, труд до полного изнеможения, нищету, кровавое подавление малейшего проявления самостоятельности.
- Как страшно, - поежилась Элиис.
- Тут ты права, было тяжело... Всем стало страшно. Из страха и произрастает жестокость. С тех пор сирен выискивают еще детьми, пока они слабы. Их ломают и укрощают. Храм сперва придумал браслеты, позволяющие всегда знать место сладкоголосых и ограничивать их передвижения одним островом, а то и городом. Мы не умеем делать браслеты, это знание утрачено. Позже придумали иное средство, стали использовать ошейники, сокращающие возможности голоса до нескольких десятков локтей. А теперь вот - цветок ош и клятву...
- Но у меня нет голоса, обманывающего и подчиняющего, - заверила Элиис. - За что меня - в клетку?
- Это тоже тайна, - вздохнул араави.
- Я больше не стану звать тебя людоедом, - вступила в торг Элиис. - Расскажи. Честно, никому и слова не передам!
- Верю, - улыбнулся араави: вот и дало трещину детское упрямство! - Сирины не поддаются влиянию и управлению. А еще подобных тебе всегда рождалось слишком мало. Чтобы Волна не прорвалась к берегу, надо защитить сушу. С такой целью и выстроены башни на юго-западных и южных островах 'кроны' Древа, корни которого ориентированы на север, а малые острова-ветви тянутся на три стороны света, формируя полукруг кроны. Сирины должны жить хотя бы в двенадцати, иначе никто не может быть уверен в безопасности побережья. Храм опасается, что вы не останетесь в башнях по доброй воле.
- Это и есть тайна?
- Часть её. - Эраи нахмурился, обдумывая правильность продолжения беседы. - Ладно! Вот тебе вся тайна.
Теперь араави склонился действительно к самому уху и выдохнул слова на редкость тихо.
- Воды вам послушны. Я уже говорил, ты слушала без внимания: вы можете стать оружием. Не усмирять Волну, а создавать бури и штормы, губя целые острова.
- Но я не хочу их губить! - охнула Элиис.
- Вспомни про сушеных акул, людоедов и особенно - цветок ош, - грустно предложил Эраи.
Элиис прикусила губу и виновато смолкла. Ответа у неё не нашлось. Но, судя по упрямой складочке на лбу, мысль засела в сознании глубоко... Закончив ломать последнюю лепешку и напившись вдоволь, девочка нехотя уселась в крытые носилки. Свежесть вечера и усердное проветривание удалили духоту. На повторное предложение араави дать обещание не пытаться сбежать Элиис упрямо замотала головой. Сытость и отдых вернули силы - и для сопротивления в том числе...
Сквозь узкую щель в занавесях Элиис тайком следила, как собирают лагерь. Видела бледную, мокрую с ног до головы сирену, устало опирающуюся на руку одного из стражей. Лоота более ни о чем не просила, однако выглядела ужасно. Для Элиис в этой страдающей от озноба и тайной боли женщине соединились отвращение к храму с его принуждением и неволей - и страх перед медоточивым голосом, силу которого недавно довелось испытать на себе.
Едва Лоота присоединилась к отряду, как араави Граат, ненадолго показавшийся не самым худшим из жрецов, снова стал виновником всех бед большого мира... Жестоким, опасным, непонятным. Он безразлично кивнул сирене, и та склонилась до земли, униженно умоляя о прощении. Носилки взмыли вверх, закачались на широких плечах стражей, камни тропы захрустели под их ногами, а сирена все шептала, жалко тащилась за араави и непрестанно извинялась.
- Если сок цветка - единственное стремление, доступное тебе, - нехотя молвил араави, ускоряя шаг и вырывая из рук женщины край одеяния, - отправляйся служить риил-араави острова Доито. Он будет добрым и заботливым хозяином. К тому же он стар и ему, живущему уединенно и лишенному жажды власти, нет причин бояться предательства с твоей стороны. Сок ош я сам прикажу выдавать тебе один раз в день, по допустимой и наименьшей потребности, утоляющей боль.
- Пощадите, - всхлипнула женщина, падая на колени. - Вы вернули мне память и надежду, как я могу снова все потерять? Поверьте мне, я вам верна. Храму верна.
- Ну да, еще как верна, - сухо усмехнулся араави. - До заката. Когда год назад я взялся тебя избавить от жажды сока, мне в голову не приходило, что эта беда столь велика. С каждым днем я все более сомневаюсь в самой возможности исцеления, Лоота. Иди, довольно ныть. Я не намерен вытирать сопли всякой дурной сирене.
Лоота окончательно сникла. Араави сделал несколько быстрых шагов, сердито тряхнул головой, остановился, обернулся, со смесью раздражения и сочувствия изучая склонившуюся к камням тропы женщину. Подошел к носилкам и отодвинул занавесь.
- Божественная, а не окажешь ли ты милость моей сирене? Полагаю, идти своими ногами она сейчас не в силах. Между тем, времени нет. К восходу нам следует быть за перевалом, на слиянии двух троп. Нас там ждут.
- Окажу, - неуверенно отозвалась Элиис.
- Похвальная сговорчивость. Лоота, живо забирайся в носилки. Там тепло и удобно. Задернешь шторки, переоденешься в сухое, отдохнешь. Заодно в оплату доброты сирина приведешь в порядок её волосы.
- Благодарю, - тихо прошелестел голос.
Тепло колыхнулось в нем, вызывая приязнь и мягкую радость. Девочка чуть поморщилась. Влияние сирены, пусть даже неосознанное и не направленное во зло, было ей противно. Оно казалось подобным злой шутке, однажды проделанной деревенскими мальчишками над слабой и беззащитной малышкой Элиис. Принесли кувшин со свежим жирным молоком, сказали: пей, подарок. Сперва было приятно и радостно. Но на дне оказалась грязь...
Дети смеялись, держали за руки и плечи, пытались влить в горло и остатки молова, и осклизлую, глинистую мерзость. Юго не допустил. Он был не самым крупным и крепким, но каким-то безмерно отчаянным. Врезался в общую кучу с разбега, раскидал всех, ругаясь и угрожая. Шутники сбились в плотную группку. Пошушукались - и отступили... Они уже усвоили: Юго упрям. И если кого-то счел врагом, непременно отомстит, даже более сильному, старшему. А еще мальчика по-своему уважали. Он никогда не ходил жаловаться к отцу, не пытался втягивать в свою детскую месть взрослые истории с денежными долгами.
Сирена забралась в носилки и виновато сжалась в уголке, перебирая вещи и вздрагивая. Сперва Элиис решила: от холода. Потом разобрала, что женщина совершенно беззвучно плачет, глотая слезы и стараясь не поднимать головы, сохраняять свое состояние малозаметным.
- Тебе плохо? - испугалась Элиис.
- Нет, - замотала головой сирена. - Мне хорошо, божественная. Эраи Граат самый добрый на всем Древе араави, он ничуть меня не обижает. Он достоин уважения, он разрешает мне помнить, кто я. Даже помогает.
- Странная доброта, - буркнула Элиис, отнимая у сирены большое мягкое полотнище и начиная сушить её волосы. - Ты его боишься. Он тебе не верит.
- Когда я была мала и жрецы только приметили мою каплю божью, - тихо сказала сирена, - меня не везли в носилках и не звали дочерью богини, пусть и младшей ветви родства. Всех нас гнали, надев на шеи колодки, скрепив в ряды по трое. Горло деревяшками сдавили так, чтобы ни звука не вырвалось. Руки синели в обручах. Кормили нас всего один раз в день, и то при условии, что никто не разозлит стражей. Мы шли долго, я помню, как сперва ноги болели, а после уже было безразлично все... Наконец, нас доставили в крепость и там стало по-настоящему плохо. Нас учили послушанию. Тебе лучше не знать, как. Никому лучше не знать. Теперь в западной крепости так не поступают. Наш добрый энэи Граат запретил.
- Подумаешь, - отстранилась Элиис от сказанного. Считать араави 'хорошим' она не желала.
- Сначала я боялась и исполняла все, - так же тихо прошептала сирена. - Потом не смогла. Один из нас провинился. Мне приказали убить его, используя яд голоса. Мы ели за одним столом три года. Его вывели на край скалы. И я... мне приказали, а я ослушалась.
Сирена сгорбилась и в отчаянии закрыла лицо руками. Элиис испуганно замерла. Отложила ткань и стала расчесывать темные густые волосы, прядь за прядью, иногда осторожно гладя вздрагивающие плечи женщины. Та не возражала и, кажется, вовсе не замечала. Совсем тихо и быстро, так, что половину слов не разобрать, шептала о прошлом. Едва ли она прежде говорила хоть кому-то столь тайное и страшное, памятное и ненавистное. Шаг за шагом. Как её привели в подвал и как туда же доставили приговоренного. Как снова и снова требовали исполнить волю жрецов-наставников. Как топили, вынуждая захлебываться, снова приводили в сознание и снова требовали - убей... Пробовали иные способы воздействия.
Элиис прочесала последнюю прядь. Собрала волосы сирены на затылке и связала своей самой красивой ленточкой. Лоота наконец замолчала, выдохлась и иссякла. Долго сидела неподвижно, закрыв лицо руками. Потом попросила флягу, напилась и попробовала улыбнуться.
- Спасибо.
- Ты все же уступила?
- Я была глупа, - прикрыла глаза Лоота. - Более умные уступили сразу, поскольку поняли: когда сирене исполняется семнадцать, её испытывают на послушание. Мне не позволили бы его убить... наверное. Скорее всего именно так! Но я тогда была глупая, я не понимала, что мое дело - подчиняться жрецам и совершать в точности то, что мне велено. Не думать, только выслушивать приказ и исполнять. Я просто не знала, что может случиться с непокорными. Меня заперли в отдельной комнате. Десять дней не трогали. Я думала простили или наоборот - решили казнить. А они просто ждали, пока доберется до крепости тот, кого мне назначили в мужья. Дети от двух родителей сирен часто имеют очень сильный дар. Через год у меня родился сын. Я точно помню, - губы Лооты жалко дрогнули, - именно сын. Я очень хорошо помню, он был здоровый мальчик, веселый и славный. Он хорошо кушал и быстро рос... Я тогда не пила сок ош, я все помню... Когда его отобрали, вот тогда все и началось. Помню, как приучали. Как доставили хозяину и что сразу привыкла его звать именно так - хозяин. Помню три года жизни на Гоотро, я была молода и приносила много пользы храму.
- Переодевайся, ты вся дрожишь.
- А дальше... дальше все стерто. Десять лет жизни, вся моя молодость - как будто её и не было, - с ужасом прошептала сирена, неловко стаскивая длинную рубаху. - Десять лет, а то и больше. Я не помню ничего!
Лоота быстро закуталась в ткань и теперь сидела неподвижно, тяжело уставившись глазами в одну точку на полу. Элиис стало совсем жутко от тяжести прошлого этой женщины. Вдобавок перед глазами до сих пор была кожа на спине Лооты, которую удалось рассмотреть во время переодевания сирены. Рыхлая, бугристая, сильно попорченная то ли плетью, то ли тонким прутом. Не имея сил отказаться от поиска новых следов прошлого, Элиис изучила лицо и руки Лооты, и заметила глубокие следы на запястьях. Сирена догадалась, неловко спрятала руки под ткань.
- Это появилось, уже когда я стала нехороша для Гоотро и меня вышвырнули из столицы, передали нищему западу... Доставили на остров Аоок, - сирена нехотя выдавила пояснение и поморщилась. - Я поняла, что растворяюсь в этом проклятом соке ош... Хотела умереть. У ракушек острые кромки. Очень острые. Но за мной следили. Дальше я не помню совсем ничего. Сплошные обрывки, я не знаю, где правда, а где сны.
- И как же твой сын?
- Араави Граат обещал найти его, - вскинулась женщина. - Он добрый, он исполнит. Сказал, у меня уже взрослый мальчик. Ему должно быть теперь пятнадцать. Мне нельзя просить сок ош. Понимаешь? Никак нельзя.
- Но ты просишь, - отметила Элиис, выбрав самую красивую рубаху из стопки. - Такая годится?
- Любая годится, - благодарно улыбнулась сирена. - Ты тоже добрая. Ты меня не презираешь. И даже стараешься не бояться. Обычно нас опасаются. Сиренам, каких храм отдает в охрану газура, надевают в присутствии знатных энэи намордники, чтобы мы не могли не то что использовать голос, даже рта открыть. Я знаю, когда я была молода, меня хотели продать в жемчужный дворец на Гоотро.
Сирена натянула рубаху, еще раз благодарно улыбнулась и взяла гребень. Стала расчесывать волосы Элиис, тихонько напевая песенку про удачливого рыбака. Счет улова казался нескончаемым. Девочка зевала, встряхивалась и снова задремывала, убаюканная легким и сладким напевом. Прикосновения пальцев сирены к волосами были едва ощутимыми и приятными. Наконец, когда прическа оказалась готова, женщина склонилась к самому уху Элиис и шепнула одними губами:
- Мне надо получить совсем немного сока ош. Просто чтобы я смогла спокойно спать. Понимаешь? Это не вредно. Добудь. Склянка у араави, я знаю. Запомни, склянка у араави, в его поясном кошеле. Запомни...
- Ты... - Элиис резко вскинулась, отстраняясь. - Правильно тебе не верит араави!
- Молчи! - негромкий вроде бы голос вдруг сделался жестким и ударил, как плеть.
Носилки тотчас замерли, дверца с треском распахнулась. На сей раз араави был в самом настоящем бешенстве. Элиис сдавленно охнула. Ей и в голову не приходило, что сухой усталый мужчина может выглядеть настолько страшно. Вроде бы ничего не делает - просто смотрит. А действует его взгляд куда сильнее, чем голос сирены. Этот взгляд скрутил Лооту в комок боли, бросил на пол носилок. Женщина всхлипнула и стала часто и мелко дрожать, повторяя: 'простите'. Без конца, одно слово...
- Полагаю, Лоота уже отдохнула и может идти пешком, - тон араави не предполагал возражений. - Элиис, все хорошо?
- Да. Ты будешь её наказывать? Даже если я попрошу не делать ей дурного?
- Кто же пойдет против первой просьбы божественной? - слабо усмехнулся араави, и его гнев угас. - Лоота, поблагодари сирина. Пока, так и быть, ты можешь остаться в носилках, если будешь сохранять молчание. Скоро мы достигнем лагеря, его огни уже видны впереди. В путь!
Последние слова предназначались носильщикам и стражам. Те не замедлили исполнить приказ. Элиис откинула занавесь и стала смотреть на ритмично покачивающуюся долину. Темнота и уклон тропы спрятали горы. Фиолетовое плотное небо было накрепко пристегнуто к своду мира гвоздями звезд. Широкие листья шелестели и у самых носилок. Тропа едва намечалась в буйной растительности, заметная лишь по белым камням с двух сторон, выложенным ровными нитками. Была она незнакомая, новая: сюда, за верхний перевал, из деревни никто и никогда не выбирался. Зачем? Путь через горы неудобен. К прибрежью куда проще добраться по воде, огибая остров. Не так уж он и велик. Но упрямый араави отчего-то избрал трудный путь...
Два факела в руках стражей создавали ощущение пойманного в плен и сопровождающего отряд дня, они казались закатом, пока Элиис не смотрела за оконце. Теперь же она с удивлением озиралась: ночь! Глубокая, пожалуй даже перешагнувшая середину. Араави отослал стража вперед и пристроился у самых носилок. Улыбнулся сирину.
- Упрямая, как насчет обещания не сбегать? Хотя бы до рассвета. Я желал бы тебе кое что показать. Совсем недопустимое для сиринов, но весьма важное.
- До рассвета... - напоказ задумалась Элиис. И, кое-как выдержав несколько мгновений, кивнула. - Да, но не более того, так и знай!
- Так и знаю, - отозвался араави. - Выбирайся, идем. Я отослал его вперед... Люблю красиво удивлять, грешен. Ну, вылезай, не сопи. Это не обман, а небольшой подарок. Без подвоха. Слово даю.
Элиис хмыкнула, нехотя признаваясь себе: она верит араави. И ей интересно. И носилки надоели так окончательно, что хочется не вылезать - а выпрыгивать!
То, что увидела Элиис, покинув носилки и оглядевшись, привело её в восторг.
Коняка. Кажется, так этот загадочный зверь называется. Почему-то гости ориима всегда твердили: коняки ужас какие злые. И даже называли их чудовищами... А пойди проверь, врут ли: на всех островах коняк столь мало, что можно прожить жизнь и ни одной не увидеть. Ей повезло. Коняка стояла возле араави и усердно выгребала мягкими губами что-то вкусное из хозяйской ладони. Коняка была огромная, намного крупнее барана, на котором однажды удалось посидеть верхом и даже прокатиться. Юго держал рогатого, а Элиис - каталась, хохоча и взвизгивая от радости. Потом, само собой, крупный сильный баран стряхнул верного Юго, она тоже свалилась... Пришлось бежать, уворачиваясь от возмущенного 'укрощением' рогатого строптивца.
Коняка стояла смирно. Была она вся, до последней шерстинки - белая. Шкуру имела тонкую, с коротким ворсом. Зато волосы на шее и хвост впечатляли.
- Коняка, - восхищенно прошептала Элиис. - Живая! Я точно не сбегу до зари. И даже до вечера!
- Не коняка, а конь, - рассмеялся араави.
Смеялся он впервые за все время, сколько его помнила Элиис. И показался вполне себе обычным человеком, живым и настоящим - тоже впервые. Никакой он не ужасный людоед. Просто устал безмерно и, судя по всему, очень хочет спать. Вон как опухли веки. И лицо стало окончательно бледным, осунулось еще более, вроде даже пожелтело.
- Ты устал, - посочувствовала Элиис.
- Охранять сирина трудно, ты во всякий миг готовишь побег, - отшутился Граат. - Иди сюда, я посажу тебя в седло. Мы поедем вон туда, на самый гребень склона. Доберемся туда и затем вернемся.
- А ну как коняка меня скинет? - осторожно уточнила Элиис.
- Его зовут Коор, - араави хлопнул коня по шее. - Он добрый и вообще не обижает детей. К тому же мы поедем вдвоем. Неужели ты боишься?
- Я ничего не боюсь.
- Так я и думал, - серьезно кивнул Граат.
Понять, не прячет ли он улыбку, не удалось. Араави сразу отвернулся к коню, поудобнее перехватил ремни в руке и как-то очень сразу и ловко оказался вверху, на белой спине. Страж бережно обнял Элиис, поднял и усадил боком на колени к араави.
Девочка охнула, восторженно вздохнула. Торопливо вцепилась одной рукой в длинные волосы на шее коня, а другой в пояс араави. Отсюда весь мир - внизу! И носилки невысоки, и даже огромные стражи смотрят на неё снизу вверх. Улыбаются: никакие они не каменные...
Конь переступил ногами, земля покачнулась, провалилась куда-то и снова вернулась. Элиис счастливо взвизгнула, намотала гриву на кулак и впилась в одеяние араави.
- Поедем быстро, - предупредил тот.
- Хорошо, - обрадовалась Элиис.
Уверенная и надежная рука Граата обняла за плечи, сберегая от опасности падения. Ноги его сжали бока коня - и белый рванулся вперед, словно собирался взлететь. Прыжок получился длинным. Он взмывающего, летящего движения горло перехватило горячим восторгом, смешанным с холодком ужаса, сбегающим по спине. Новый прыжок, и еще.
Элиис раскинула руки и засмеялась. Лететь оказалось не страшно и не сложно. И коняка вовсе не пытался сбросить, как глупый баран! Он считал араави другом. Может, он один во всем отряде не был ни вещью, ни рабом, ни даже слугой...
Туман в полете показался плотным, запахи спрессовались, воздух стал подобен ткани, влажной мягкой ткани, гладящей кожу. Стук ног коняки - звать его конем сразу не получилось, привычка сильнее понимания - отмерял рывки его движения. Элиис быстро освоилась и совсем перестала бояться. Втайне от самой себя она твердо верила: сушеная акула её держит бережно и крепко, так что уж всяко не отпустит рук, и значит падения не случится. Этого хитрющего араави даже сирены боятся.
Эраи откинулся назад, и конь пошел медленнее. Руки Граата вложили в ладони Элиис два ремня.