Дома я некоторое время лежал на постели и приходил в себя в своей комнате. Потом встал и заглянул в комнату к родителям. Мне вдруг захотелось их видеть, с ними поговорить. Ведь они тоже были когда-то молодыми, может быть, пережили то же, что теперь я. Кроме того, они когда-то учились, были знакомы с этими отношениями, этой обстановкой.
Но поговорить с ними не было никакой возможности. В комнате, как всегда, работал телевизор, и они были полностью погружены в него. Уже который месяц, и даже который год, приходя домой, я видел в их комнате горящий экран телевизора и их углубленные в него, отрешенные от всего земного спины. Никто на мое появление даже не поднял головы. Я понял, что мне здесь нечего ждать, и, постояв немного, снова вышел в коридор.
Я в своем рассказе почти не касался этой стороны моей жизни. Действительно, чего здесь касаться, если этой стороны вовсе не было! Как знать -- если бы у меня были нормальные отношения с родителями, если бы они проявляли ко мне внимание, помогали бы своим сочувствием, советом -- может быть, многого, что произошло со мной этой осенью, вовсе не было бы!.. Но, к сожалению, сложилось именно так. Поэтому я и не рассказываю в моем рассказе о том, что происходило со мной дома -- по сути, здесь нечего рассказывать!..
Из комнаты родителей я вернулся в свою комнату. Некоторое время я сидел на постели, разглядывая ее стены. Вот комната, в которой, по существу, прошла вся моя жизнь, все мое детство. Она была свидетельницей моих детских игр, моих занятий, здесь я часто проводил время с товарищами. Куда все ушло, куда все делось?.. Я вдруг поймал себя на мысли, что почти не помню того времени. Комната была та же, стены те же -- но теперь почти невозможно было себе все это представить, все заслонили и погребли собой новые, недавние впечатления. Эта комната теперь тоже стала для меня приютом одиночества, сомнений, метаний, тоски, которые стали для меня привычными последние несколько месяцев.
Рассеянно я встал и подошел к моим книгам. Вот стоят мои книги -- любимые, дорогие, которые когда-то так много значили для меня. Как многие школьники, я когда-то любил читать, и перечитал многие книги, в том числе классику, которую, в силу своих интересов и характера, очень любил. Вот к примеру, эта книга, про Анну Каренину. Когда-то это была одна из моих любимых книг. Я восхищался и мастерством автора, и широтой его взгляда на жизнь, и мыслями, которые он высказывал. И вот теперь я снова взял эту книгу, надеясь рассеяться, отвлечься, вновь погрузиться в этот ясный мир, который когда-то давал мне отдых, успокоение. Но что это? Я будто не узнавал знакомых страниц. О чем была эта книга, какое это имело ко мне отношение? Чувства, тревоги, проблемы героев -- все это теперь не волновало меня. Все это казалось из какой-то другой жизни, слишком спокойной и "ненастоящей", которая не имела никакого отношения к реальной, теперешней моей жизни.
Со странным чувством закрыл я знакомую книгу. Вот как! Значит, и этой радости лишила меня моя новая, теперешняя жизнь!.. Мир большой человеческой культуры, с ее идеями, стремлениями и проблемами оказался закрытым для меня! Дело в том, что все эти идеи и стремления имели смысл в здоровой, нормальной жизни, и именно в душах живущих такой же жизнью людей могли каким-то образом откликаться. Какой смысл все это имело для меня, больного, усталого, боящегося своих первых экзаменов?.. Какое отношение это имело вообще к той жизни, которой я теперь жил -- к моему институту, его семинарам и лекциям, к моим нервным и усталым товарищам, к портрету упавшего студента на стене и разговору тех студентов на лестнице -- вообще ко всем впечатлениям этой последней осени? Чем могли мне помочь здесь Анна и Вронский, что мог здесь сделать даже сам Толстой?.. Этот прекрасный мир, прежде столь дорогой для меня, казался мне теперь бесполезным, бессмысленным, чужим!..
Со странным чувством отложил я книгу. Полгода усталости, одиночества и тоски сделали свое дело! То, что было со мной прежде -- пусть это, может быть, не было слишком интересным и ярким -- но это была нормальная человеческая жизнь. Пусть тогда еще детская -- но основанная на здоровых, естественных чувствах. То же, что было теперь -- я не мог найти этому названия. Это было похоже на какое-то крушение, надлом. Жизнь сломалась, разрушилась, и мной вот уже полгода владели совсем другиемысли, ощущения, чувства, которые никак не сочетались, не имели ничего общего ни с чем здоровым и естественным. И это теперь была моя жизнь, а вся прежняя жизнь, весь мир моих прежних интересов, стремлений, чувств, оказался для меня закрыт.
Чувствуя какое-то волнение, я решил выйти во двор. Мне хотелось как-то отдышаться, развеяться, пройтись. Выйдя из подъезда, я принялся ходить среди сугробов, вдоль наших домов. Мной снова овладело чувство потерянности и тоски. Я чувствовал себя как месяц назад, в тот день, когда я видел упавшего студента, и вечером шел по незнакомой улице, почти без всяких мыслей и чувств, с возможностью только смотреть. Снова я шел среди сугробов, и у меня не было сил о чем-то думать и даже чувствовать -- но я зато как-то особенно ясно видел все вокруг. Снова к вечеру ударил мороз. Деревья стояли, облепленные инеем в свете фонарей. Над головой раскинулось огромное черное небо с белыми точками звезд. В окрестных домах неровно, то тут, то там горели окна.
Я снова стал вспоминать прошедшую осень, а также думать о книге, которую я пробовал сегодня читать. Как оказалось, такой книги, которая описывает теперешнюю мою жизнь, нет -- по крайней мере, я не знаю такой. Но как бы я хотел, чтобы она была! Как бы я рад был теперь открыть такую книгу, в которой бы описывалось то, что со мной сейчас -- быть может, даже не объяснялось, и не указывался выход -- а просто описывалось, так, чтобы можно было прочитать -- и узнать! И этот институт, и моих товарищей, и мои метания... Все, что случилось со мной и что происходит с нами -- все, как действительно есть, все по-правде! Не для каких-то целей, не для похвал, а просто чтоб прочитать -- и легче стало -- мне, или кому другому, кто прочтет. Просто чтобы знать, что кто-то видит и сочувствует.
И вот -- странно, но в тот вечер, пусть робко и неумело, но эта мысль первый раз зародилась в моем сознании. Мне почему-то показалось, что, может быть, как раз я мог бы такую книгу написать -- хотя бы попробовать. Конечно, эта книга должна быть короткая -- ведь я прекрасно понимаю, что тема не слишком серьезная! Что может серьезного произойти в жизни юноши, почти еще подростка!.. Ведь это еще не взрослая жизнь, а только прихожая -- а что серьезного может произойти в прихожей, в которой лишь на несколько минут задерживаются, прежде чем пройти во внутренние комнаты дома? Да к тому же и студенческая жизнь -- ведь это только один из вариантов того, как может вступать в жизнь молодой человек -- и тоже, быть может, далеко не самый интересный, не самый серьезный!.. Так что я нахожусь в полной трезвости насчет значения и возможного интереса моей истории -- не знаю, может быть, не тогда, но по крайней мере теперь. Я вовсе не берусь утверждать, что это многим будет интересно. Пожалуй, большинством людей в нормальных условиях по-прежнему будет читаться Анна Каренина, а это так -- уж заодно, под настроение. И все же, может быть, найдется человек (такой же, как я тогда), который, может быть, именно это ищет, которому именно это нужно. И он прочитает -- потому что это про него -- и, может быть, себя узнает, и ему легче станет.
...А тогда, тем вечером, я вернулся домой, и некоторое время ничего не делал, а потом сел и стал писать. Взяв первую попавшуюся тетрадку -- кажется, наполовину исписанную лекциями -- я открыл ее с другой стороны и целый вечер, до поздней ночи, как мог, неумело набрасывал в ней первую сцену, которая стояла у меня перед глазами, которой я никак не мог забыть -- как я хмурым ноябрьским днем стоял у стены института и видел лежащего на снегу упавшего студента.
II.
...Я все вспоминаю годы моего учения в институте. Не только тот, первый год, о котором я в основном здесь говорю, но и все дальнейшее -- все эти долгие пять лет. Какое общее впечатление от них у меня осталось? Что они значили в моей жизни?..
Честное слово, я затрудняюсь это ясно выразить!.. Все это теперь как-то мешается в моей памяти, все эти долгие, но столь разнородные впечатления теперь как-то слились. Я теперь могу выразить эти впечатления не в деталях, а как-то в общем, бросить, если можно так сказать, на эти годы некий "общий взгляд".
Без сомнения, самым ярким и в то же время самым трудным был именно первый год. От него же у меня и осталось наибольшее число воспоминаний. Наверное, это закон, что наибольшее впечатление производят на нас и лучше всего откладываются в памяти именно периоды первого привыкания к чему-то, и одновременно (как это обычно бывает) -- периоды, когда нам было особенно трудно. Эти впечатления -- от института, от общежития, а также мои собственные чувства и переживания -- до сих пор мне представляются как-то особенно ярко. Наверное, именно поэтому я в основном здесь о них и пишу.
Дальнейшие годы мне представляются как-то туманнее. Все как-то более-менее устроилось, "вошло в свою колею" -- так что на более старших курсах можно было уже вполне сносно жить. Для меня это время тоже ознаменовалось набором довольно ярких впечатлений, но в первую очередь -- преодолением моего одиночества.
Дело в том, что компания Сергея и Веры, с которой я так сошелся в середине первого года, не была в полном смысле "моей". Это были старшекурсники, которые проявили к мне некоторое внимание, поддержали меня в этот трудный период -- но которые, в сущности, жили своей жизнью. Не зря Сергей в одном из разговоров говорил мне, что я должен познакомиться "со своими", т.е. со студентами моего курса, и именно среди них искать себе настоящих друзей. И вот в конце концов это со мной произошло.
Это случилось уже весной. Сыграли в этом роль, как ни странно, мои поиски А-ва, благодаря которым я все-таки нашел в корпусе моих знакомых студентов, которые жили на 4-м этаже, и даже вступил с ними в общение в "естественном месте их обитания". После больницы А-в на некоторое время вернулся в корпус (перед тем, как ехать домой -- ведь он был освобожден от учебы и вновь поступал в наш институт уже на следующий год) -- и я, поскольку принял такое участие в его судьбе, вновь побывал у него. Тут я и познакомился получше с моими одногруппниками -- а так же с ребятами, которые жили вместе с ними, с других курсов и из других групп -- поскольку первые меня знали хорошо, и, если можно так выразиться, "ввели в свой круг". Познакомился я как следует и с тем хмурым студентом, который все отговаривал меня искать А-ва -- он оказался, при более близком знакомстве, очень неплохой человек, только в некоторой степени замкнутый и скрытный, что, впрочем, вполне соответствовало обстановке и условиям жизни. Вскоре получилось так, что я действительно в некотором смысле "вошел в их круг", стал участником их компании, так что, бывало, целые дни проводил у них -- хотя (и я это вполне сознаю) до конца никогда не мог войти в этот круг, оставался всегда в нем в какой-то степени посторонним, "чужим".
Помню ясные весенние дни в одной из этих комнат, где меня в то время "приютили". Хозяева часто уходили по своим делам -- в читалку, или играть в футбол, или с какими-то целями, мне неизвестными -- и оставляли меня в комнате одного. Признаюсь (об этом я тоже должен здесь сказать), я в эту весну был болен. Наверное, сказались волнения осени и зимы, стресс во время экзаменов, общая моя непривычка к студенческой жизни. Я чувствовал себя очень слабым, все мне хотелось спать, или, вернее, дремать, все вокруг я часто видел как в тумане. Поэтому, когда я оставался один, я в основном лежал на постели, в какой-то полудреме или забытьи, и сквозь это забытье воспринимал все вокруг. Окно по весне было раскрыто, в него влетал свежий весенний воздух. На улице светило солнце, ярко освещая стену соседнего дома. Пахло весенней пылью, снизу доносились крики играющих в футбол. Я все лежал на одной из постелей, в какой-то полудреме -- и мне было спокойно и хорошо. Я чувствовал, что я не один, что я среди друзей, что все в моей жизни как-то устроилось и определилось. Начинался новый период моей жизни, более спокойный и светлый, кончился период моего одиночества!.. В мою жизнь вошли новые, человеческие чувства -- дружба, товарищество -- и это наполняло ее новым интересом и смыслом. И что из того, что я по-настоящему так и не вошел в этот круг, что я оставался в нем как бы "посторонним" -- все равно я был причастен к этой жизни, и для меня эти чувства были самыми реальными, настоящими!..
Но что такое студенческая жизнь!?.. Признаюсь, она довольно эфемерна, и, как я понял, почти не позволяет завязываться в жизни чему-то долговременному, прочному!.. Так и здесь -- я не учел того, что эти студенты были сплошь иногородними, что они были, в некотором смысле, гостями в Москве. Кончилось время учебы -- и их поспешили распределить по разным городам, где они оказались работниками каких-то закрытых секретных предприятий. У меня не было сил, а главное, повода поддерживать с ними какие-то дальнейшие отношения. Как оказалось, нас в действительности не так много и связывало. Не знаю, сохраняли ли они какие-то отношения между собой, поддерживали ли дружбу, сложившуюся между ними в студенческие годы -- но в моем случае, видимо, сыграло все же роль то, что я на самом деле был не из их круга, был среди них в какой-то степени "посторонним". Так получилось, что и этот период не принес никаких существенных результатов в моей жизни.
Я вспоминаю то лето, когда они уезжали. За два года до этого я так же проводил компанию Сергея и Веры -- все это время я продолжал их посещать, хотя и не так часто, поскольку "главные" друзья нашлись у меня все-таки на моем курсе. И вот теперь пришло время провожать и "наших", и даже больше -- прощаться со всем институтом, заканчивать все время учебы, в котором, несмотря ни на что, все-таки много было дорогого и хорошего. Только что закончились выпускные экзамены, мы все почти не общались, занятые своими заботами, у иногородних это были к тому же заботы, связанные с распределением, с дальнейшим устройством на работу. Так и получилось, что я даже не заметил, как они разъехались из своего корпуса, даже толком с ними не попрощался. И вот, еще в надежде, что я их застану, я как-то отправился в корпус -- уже летом, когда учеба совсем закончилась, после последних экзаменов. Вновь передо мной это знакомое здание, с которым для меня столько связано за эти долгие пять лет!.. Я, как обычно, зашел. Пошел к одному знакомому, к другому -- но все комнаты стояли пустые. Двери были открыты, в комнатах не чувствовалось ничего жилого, во всем корпусе шел ремонт. Тут я и понял, что опоздал. Мной овладело какое-то странное чувство, даже что-то стеснило в груди. В смущении и стеснении принялся я бродить по безлюдному корпусу. Вот комнаты моих друзей, вот прежние комнаты Сергея и Веры. Везде безлюдье и запустение. Ничто не напоминает жизни, которая текла здесь лишь недавно, ничто не носит отпечатка людей, которые прежде жили здесь. Везде -- пыль и известка ремонта, белеют в раскрытых комнатах стандартные одинаковые матрасы. Гуляя по четвертому этажу, я заглянул в комнату, где жил когда-то тот несчастный покончивший жизнь самоубийством студент (к тому времени я уже знал комнату, в которой он жил). Конечно, его койка не пустовала -- за это время на ней перебывало уже порядочно других студентов. Но в тот день, почти через пять лет, я вновь зашел в эту комнату, как именно в его комнату, как в место, напоминающее о нем, связанное именно с ним. Вот, здесь он жил, здесь с ним произошло все то, что привело его к тому, последнему шагу. Тоже полное запустение. Комната была самая обычная, ничем не отличалась от других. В следующем году в корпусе, видимо, уже не останется никого, кто когда-либо знал его. С осени на этой постели, видимо, будет спать уже другой, новый студент. Я желаю ему счастливых снов -- пусть его никогда не коснется тот ужас, который произошел здесь когда-то, и который лишь отголоском коснулся меня четыре с лишним года назад!.. Мне было почему-то трудно уходить из этой комнаты. Потом я очнулся и все-таки вышел -- и принялся снова бродить по корпусу, без всякой цели и смысла, глядя на открытые двери, на разлетающиеся по коридору куски обоев, какие-то бумажки...
В этот день мне как-то окончательно стало ясно, что некоторый период жизни, достаточно большой и важный -- совсем, навсегда подошел к концу. Что этих людей, с которыми я вместе учился пять лет, я никогда -- никогда! -- больше не увижу. Что в этот корпус, который так много в моей жизни значил, я никогда -- никогда! -- больше не приду. И что вообще весь период моего студенчества заканчивается -- плох ли он был, хорош -- и что теперь начинается что-то совсем новое. Это мне как-то вдруг так стало ясно, что даже в груди стеснило, даже слезы навернулись на глаза. И я все ходил, ходил по этим коридорам, заглядывая в знакомые пустые комнаты, и все никак не мог уйти...
Но хватит! Это все лирика, а о новом, другом периоде, который начался вслед за годами моего студенчества, я вовсе не собирался здесь писать. Лучше еще раз брошу взгляд на студенческие годы, все с той же целью -- понять, что же это было такое, что все это значило, чем же они были в целом!..
III.
Меня волнует сама идея высшего образования. На 5 лет "изъять" человека из жизни, чтобы он занимался только "приобретением знаний" -- и уж только потом началась бы для него настоящая жизнь. Откуда возникла эта идея? Зачем такое странное "распределение времени"? И к чему эта идея приводит практически?
На первые вопросы я, конечно же, не могу ответить. Мы лишь отчасти можем понимать, как существует и развивается человеческое общество, и можем лишь отметить тот факт, что ВУЗы в той или иной форме существуют на всей планете, во всех достаточно развитых странах. Казалось бы, это свидетельствует о естественности такой формы обучения, о том, что она свойственна человеческому обществу, о том, что так "должно быть". Но откуда же такие мои впечатления от учебы и такие ее результаты?..
Быть может, дело все-таки не в самой идее, а в способе ее осуществления. Быть может, именно в нашем ВУЗе, или в Москве, или даже во всей нашей стране что-то было в этом отношении существенно нарушено. Ведь представьте себе учебное заведение, в котором соблюдается "баланс" между познавательной и практической деятельностью; в котором уделяется внимание нравственному воспитанию молодых людей; в котором заботятся о том, чтобы преподавалось только то, что действительно необходимо, чтобы студенты не переутомлялись, о правильных отношениях между преподавателями и учащимися и т.д. Добавьте сюда какие-нибудь высокие моральные и даже духовные принципы, которые объединяли бы всех, приходящих в такое учебное заведение, возможность совместного отдыха, заботу о будущем трудоустройстве, возможность разрешения каких-то сложных нравственных, личных проблем. Разве не станут годы учебы в таком учебном заведении действительно лучшими годами жизни, разве не станет это место действительно настоящей школой жизни, разве не сохранятся дружеские, товарищеские отношения, возникшие в нем, на долгие годы, быть может, на всю жизнь?.. Я глубоко уверен, что такое возможно. Я знаю, что иногда, в некоторых учебных заведениях такое осуществлялось. Но обычно, в реальной жизни осуществляется "ослабленный вариант" этого, некое бледное подобие, которое мы и называем обычно "высшим учебным заведением". Может быть, если почти везде и всегда осуществляется именно это, то иначе и не может быть, то, в некотором смысле, "так должно быть"? Но ведь внутреннее чувство наше понимает недостаточность этого, ведь оно нам предлагает вновь и вновь другой, более совершенный вариант!.. Думаю, что здесь мы вплотную подходим к несовершенству самой человеческой жизни, внутренней поврежденности всего человеческого рода, которые приводят к тому, что все наши дела, сами по себе достаточно необходимые и важные, осуществляются в таком "ослабленном", несовершенном варианте. Но это тоже особая тема, которую я не берусь здесь обсуждать.
Практически у нас внутреннему миру студентов не уделялось никакого внимания. Они были только "объектами обучения", людьми, которые должны были воспринять определенную программу. Так относились к ним в институте -- как к студентам. Все остальное в их жизни -- какие-то живые человеческие чувства, интересы, вообще что-то живое и яркое -- существовало не благодаря, а вопреки нашей учебе, нашим институтским порядкам. Это имело место потому, что жизнь везде "возьмет свое", везде пробьется -- а не потому что развитию этого, воспитанию уделяли внимание те, кто нас учил. К слову сказать, они этому в тех условиях и не могли уделять внимания -- ведь для того, чтобы нравственно кого-то воспитывать, нужно в первую очередь воспитывать себя -- а этой цели у нас тогда вовсе не ставилось, об этом даже странно было бы говорить.
Но возвращаюсь к последующим годам моего учения. Чем же они мне запомнились, какие чувства, впечатления, как мне кажется, в них были главными?Не ошибусь, если скажу, что это, в основном, были чувства апатии и тоски. Я уже сказал про первый год, что он был особенным -- и как мог, объяснил, почему. В силу этого ему были свойственны, в основном, чувства тревоги, одиночества и подавленности. После этого первые трудности вроде бы остались позади, жизнь как бы вошла в свою колею, и можно было так продолжать учиться, не слишком напрягаясь, уже не опасаясь отчисления, которое было гораздо более реальным в первый год. И вот тут-то с особой яркостью проявилась вся пустота и бессмысленность этой жизни.
Вроде бы все было хорошо. Можно было просто ходить на лекции (или не ходить, а заниматься чем-то другим -- лишь бы потом сдать), общаться с товарищами, заниматься туризмом, спортом, развлекаться -- все это было возможно для студента. И вот тут-то, в этих относительно спокойных условиях, во весь свой рост вставал главный вопрос -- "зачем?" Сразу скажу, что вслух этот вопрос обычно оставался не высказанным. Практически невозможно было от студентов -- в институте, или в коридоре общежития -- услышать в разговоре: "Зачем мы здесь учимся?" Человек так устроен, что просто принимает жизнь, уже вошедшую в свою колею, и не задается такими слишком далеко идущими вопросами. И все же, мне кажется, этот вопрос как-то подспудно, незримо присутствовал. В этих вереницах лекций, по все новым и новым предметам, которые, казалось, никуда не вели. В этих вновь и вновь повторяющихся экзаменах, которые, оказывается, нужно просто сдать, чтобы остаться учиться в институте, а для этого достаточно в семестре вовсе не заниматься, а лишь перед экзаменом подготовиться, с тем, чтобы после все это навсегда забыть. В этой замкнутости и самодостаточности студенческой жизни, которая как бы существовала сама по себе, независимо от всей окружающей жизни, которая, казалось, могла продолжаться до бесконечности и вовсе не побуждала думать о том, что будет после. Все это создавало ощущение круговорота и бессмыслицы, некоей раз и навсегда заведенной машины, в которую мы попали и теперь всегда будем крутиться в ней. Такое ощущение мной часто владело в середине учебы -- где-то курсе не третьем, четвертом. Повторяю, вслух это ощущение обычно оставалось невысказанным, люди привыкали к сложившейся обстановке и старались из нее извлечь что-то доброе -- я же стараюсь теперь передать мое общее впечатление.
Мне теперь все вспоминаются наши институтские коридоры. Такие знакомые, привычные, в которых я уже потом, на старших курсах проводил так много времени. В них было все так буднично, обычно! Какой-то студент сидит на лавочке в углу коридора и по тетрадке готовится к зачету. Какой-то стоит у доски объявлений и рассматривает расписание. Компания других студентов у окна ведет какой-то обычный разговор. И ко всему этому так легко привыкнуть, полностью погрузиться в этот мир, счесть его единственно возможным, даже полюбить его, желать остаться в нем, не хотеть никогда выходить из него! И за этим так легко пропадает одно важное чувство, которое никак нельзя терять, которое очень важно сохранить в себе -- то, что чего-то этому миру не хватает! Жизнь, как будто бы правильная, даже в каком-то смысле приятная -- и в то же лишена чего-то самого главного, какого-то стержня, смысла. Будто бы из людей вынули этот стержень -- и после этого они уже живут правильно и нормально, и даже не могут понять, что это за стержень, и что его в них нет, и что без него жизнь иллюзорна, неполноценна. И только возникает иногда чувство, что чего-то не хватает -- но это чувство даже нет сил осмыслить, понять его причины, тем более этому противостоять, что-то изменить -- привычный порядок "засасывает", лишает воли, представлялся единственно возможным.
Такие чувства бывали у меня в последние годы учебы -- или, по крайней мере, теперь, когда я все это вспоминаю и осмысливаю. Именно чувства тупика, какой-то не туда ведущей колеи, какой-то условной, искусственной жизни, оторванной от основного течения жизни, организующей здесь условный, искусственный, студенческий мир!
Вы спросите -- а какое основание имею я так говорить? Какое есть право у меня так сурово отзываться о целой области жизни, которую многие считают самой светлой и счастливой, воспоминания о которой потом хранят всю свою жизнь? Я только что пробовал описать, как могло бы быть и должно быть устроено учебное заведение. Но разве это возможно? Разве это не иллюзия, не мечта, не некоторая утопия? А если так -- значит, то, что есть -- единственно возможно, и нужно это не судить, а просто принимать таким, как есть, и не мечтать о чем-то большем. Но в том-то и дело, что это не мечта, а действительно возможно. Уже в последние годы, через много лет после тех, студенческих впечатлений, мне довелось узнать новую область жизни, в которой решаются все те проблемы, которые казались мне неразрешимыми в студенческие годы. Это, как вы, наверное, уже догадываетесь -- церковная жизнь. Вот где возможен совсем другой способ образования, в котором душа не сжимается от тревоги и смущения, а наоборот, расправляется, расцветает. В котором занимают должное место вопросы нравственности, здоровых человеческих отношений, в котором человек находит не просто знания, но нечто гораздо большее -- спасение. Это именно здесь невозможны переутомления и стрессы (поскольку с самого начала все основано на естественных возможностях, заложенных в человека самим Богом), здесь человек находит друзей, и даже больше -- духовных братьев, с которыми сохраняет потом связь на долгие годы, если не на всю жизнь, здесь раскрываются все его внутренние таланты и способности -- именно те, которые и должны раскрыться; здесь, наконец, он находит Бога -- т.е. вечную и неизменную основу всего, которая позволит ему прочно стоять на ногах, сделает независимым от всех неудачных жизненных обстоятельств. Короче, здесь действительно решаются все те проблемы, которые мучили меня все время моего учения, здесь мы действительно находим выход, и даже больше -- идеал!..
И вот, даже здесь возможны некоторые недоумения, даже этот высокий и светлый путь можно извратить. Дело в том, что люди, которые организуют сейчас распространение этих высоких и светлых знаний в больших городах, почему-то берут за основу своих учебных заведений устройство обычных мирских институтов. Не знаю, в чем здесь дело -- в недостатке умения, или фантазии, или в придавленности обычными для всех нас условиями жизни. Спасительные, небесные знания оказываются "втиснутыми" все в те же обычные формы студенческой жизни, которые так болезненно воздействовали на меня и моих товарищей во время нашей обычной, "мирской" учебы. А если так -- то, быть может, недалеко и до аналогичных результатов. И если в какой-то момент в одном из таких, духовных учебных заведений появится вдруг студент, который вынужден будет в преддверии экзаменов лечь в больницу, или, чего доброго, по сходной причине покончить жизнь самоубийством -- то, я думаю, это будет приговором этому, казалось бы, столь высокому и доброму делу. Тогда, значит, и эта опора нам откажет, и не останется вообще никакой опоры -- а люди, причастные к организации таких учебных заведений, конечно же, ответят за свои дела перед Богом, в которого они говорят, что веруют.
Впрочем, я вновь затронул тему, которая выходит за рамки моего рассказа. Жизнь духовных учебных заведений -- особая область, которую и следует рассматривать отдельно. Я же вновь вернусь к моей теме, и вновь взгляну на годы учебы и жизнь моего института.
IV.
Я все тороплюсь под конец высказать главные мои мысли. Только что я пробовал взглянуть на жизнь института в целом, отметить некоторые его несовершенства -- но в чем же конкретно это выражалось? Что главное запомнилось мне от того времени, что позволяет сказать, что жизнь эта была ненормальна, искажена? Этой темы я уже касался. Это, на мой взгляд, это обилие тех несчастных, "опустившихся на дно", не нашедших себя, "не вписавшихся", которыми были полны все годы учения моего в институте. Я уже достаточно упомянул их в моем рассказе. Это были те, кто в конце концов отказывались сдавать экзамены и попадали в больницу. Это были люди, приехавшие в Москву, чтобы развить здесь свои таланты, и не находящие им применения. К ним относился и тот человек, которому не повезло с соседями, и который многие месяцы ночевал в коридоре. И те несчастные студенты, которые в разные годы оканчивали жизнь самоубийством, и гибель одного из которых я той зимой наблюдал. Многочисленные "вечные студенты", которые теряли всякую цель в жизни, привыкали к студенческой обстановке и уже не могли ее покинуть, вся жизнь которых вновь и вновь состояла в переходе на новый факультет, на новый курс... Студенты, которые, потеряв всякую внутреннюю цель и смысл, предались всевозможным порокам -- от просто курения и пьянства до всевозможных извращений.
Вспоминая все это, вновь и вновь думаю -- почему же так было? Может быть, это было неизбежно -- просто потому, что шла жизнь, так же, как и в любом другом месте, и ей было свойственно все, что бывает в жизни? Ведь и в других местах люди курят и пьют, и многие имеют различные пороки, и многие не находят себя, "не вписываются" в жизнь, подвержены горю и болезням -- вплоть до самоубийства? Если так, то дело, может быть, вовсе и не в системе образования, а в самой жизни. Но это вновь значит, что жизнь наша повреждена и несовершенна, и что это несовершенство лишь отражается на различных ее сторонах, в том числе и на образовании. Но эта мысль ничего не объясняет, и, кроме того, опять уводит мои размышления в ту область, которой я здесь не собираюсь касаться.
Нет, я все-таки думаю, что наша система образования сыграла здесь определенную роль -- именно в том, что она искусственна, что в ней собирается множество молодых людей, как бы "выключенных" из жизни, с целью только здесь и сейчас чему-то научиться -- а уже потом начать "настоящую" жизнь. Мне кажется, здесь и заключается искусственность. Это какое-то насилие над человеческой природой, какое-то ее искажение, которое и проявлялось во всех названных мною явлениях.
Но я должен ради справедливости коснуться и других сторон этой жизни. Тех, которые всегда "берут свое" -- просто в силу того, что наши студенты были живыми, полными сил молодыми людьми. Конечно, это у нас брало свое, несмотря на многие печальные стороны этой жизни. Молодость всегда остается молодостью, полной естественных и здоровых живых чувств. В наших студентах бурлили молодые силы, они были полны своих целей, планов, все в их жизни еще только раскрывалось!..
Помню студентов, которые ходили в походы, занимались спортом, имели свою компанию, увлеченно занимались наукой. Здесь не было, конечно, тех драм и печальных чувств, которые были свойственны мне и тем "не вписавшимся", о которых я упомянул. Жизнь здесь, конечно, протекала несколько иначе.
Но я вновь и вновь ловлю себя на чувстве, что жизнь этих студентов, в сущности, неинтересна мне. Все здесь было как-то слишком гладко, слишком естественно и обычно. И вновь и вновь меня не оставляет ощущение, что именно среди тех, "не вписавшихся" людей, именно там, где жизнь дала какой-то "сбой", где что-то нарушилось, и кроется что-то главное, что именно там и разрешается загадка жизни. Это какое-то бессознательное чувство, которое не оставляло меня все эти пять долгих студенческих лет. Наверное, я так и не смогу его на страницах этой истории объяснить.
Вообще, я на многие вопросы не могу дать ответа в моей истории. Мне даже кажется, что она в чем-то незакончена, недостаточно цельна. В частности, это связано с ограниченностью замысла, о которой я уже сказал. В самом деле, что цельного можно извлечь из этой области жизни, которая, в сущности, есть не жизнь, а лишь "прихожая" к ней!.. Кому будет интересно читать про тревоги и несчастья какого-то одинокого студента!.. Если даже вести речь о замкнутых областях жизни, без претензии рисования широких общественных картин, то многим будет гораздо более интересно что-нибудь более "актуальное" -- рассказ об армии, репортаж с военных действий, или, на худой конец -- из мест заключения. Здесь хотя круг наблюдений и ограничен, но есть надежда найти какие-то более значимые, "взрослые" проблемы. А какой материал может предоставить студенческая жизнь? С этой точки зрения все, что я здесь написал, все мои тревоги и волнения могут показаться "бурей в стакане воды". В самом деле -- вчерашний школьник, "маменькин сынок" попал в институт, и не выдержал самой обыкновенной студенческой жизни, не смог "приспособиться" к такой достаточно обычной и мягкой перемене обстановки. Ну кому это может быть интересно, кто найдет здесь что-то ценное, значительное, что-то действительно общее? Потому я, кстати, и сомневался, принимаясь за этот рассказ. Все мне казалось, что единственное, что я могу здесь рассказать -- какую-то частную историю, до которой, вероятно, никому нет дела, какие-то частные наблюдения, не претендующие на роль чего-то значимого и общего. Но теперь, когда эта история почти написана, я вижу, что, несмотря на ее частность и малую значимость, я не мог ее не написать. Это оказалось важным для самого меня. Почему-то мне было необходимо вспомнить это время и изложить его на листах бумаги -- может быть, для того, чтобы освободить от чего-то мое сознание. Все эти впечатления почему-то лежали на моей душе грузом, так и просились облегчить ее, вылиться на бумагу -- так что я не мог этому противостоять. Здесь, правда, возникает вопрос о роли автора, писателя, особенно пишущего с такою целью -- но это тоже один из вопросов, которые я не собирался здесь обсуждать. По крайней мере, повторю -- воспоминанье этого времени и записывание было важно для самого меня. С этого я, кажется, и начал мою историю.
Тем не менее, я все же надеюсь, что кое-что в этой истории изложено верно и объективно. Ведь институт этот действительно существует, и я действительно наблюдал его жизнь в течение 5 лет!.. Существует и корпус, и те студенты, которые жили в нем тогда и живут сейчас, и я действительно приходил к ним, и эту жизнь наблюдал!.. И чувства мои, которые испытывал я тогда -- тоже вполне реальные, хотя мне и пришлось потратить немало труда, чтобы как-то более-менее стройно их изложить, описать!.. И вообще вся эта ситуация -- студенческая жизнь, и множество молодых людей, вступающих в самостоятельную жизнь именно таким образом -- тоже ведь не придумана мной! Поэтому я и надеюсь все же на некоторое объективное значение моей истории -- хотя мне, конечно, пришлось все это переосмыслить и как-то по-другому описать, чтобы все это более-менее легло на бумагу. В конце концов, ведь и система образования -- тоже заметная часть общественной жизни, пусть, конечно, и частная, но все же, говорят, в каком-то смысле достаточно важная! И что встречает молодой человек, попадая в нее, какие жизненные впечатления ждут его там -- может быть, это тоже в каком-то смысле достаточно интересно?.. Конечно, это еще очень молодой человек, не сложившийся, так что он, может быть, и не может очень много рассказать. В каком-то смысле это еще даже не человек -- он еще не оформился, у него нет своих целей, он пока еще не действует в жизни, а только страдает. Но ведь и такие люди бывают -- и часто именно среди молодых людей! Так что я все же не теряю надежды и на некоторую объективную значимость моей истории. Впрочем, может быть, все это фантазии, мои домыслы -- и, быть может, вовсе не надо здесь эту тему обсуждать!
Тем не менее, вот я уже довел мою историю почти до конца. Читатель не удивится, что перед концом, так сказать, "под занавес", я позволил себе отвлечься от основного действия и немного поразмышлять. Ну а теперь могу вернуться к моей основной истории.
V.
В ту зиму я все-таки сдал экзамены. Это было необходимо для моего "престижа", для моего уважения к самому себе. Весь январь я просидел над учебниками, борясь с усталостью, головной болью и ощущением бесполезности для меня этих занятий. Сами экзамены я сдал с горем пополам. Страшными были даже не они, а эта подготовка к ним. Я так устал от этих недель, что потом, после окончания их, я, видимо, по-настоящему заболел. Целые дни я лежал на постели, не в силах поднять руки или ноги, и все вокруг мне представлялось как во сне. Тогда это состояние впервые овладело мной. Так, видимо, подействовал на меня учебный стресс. Это было какое-то нервное истощение.
Разумеется, в дни экзаменов я ходил только в институт, а после их окончания неделю не ходил вообще никуда. Поэтому я так и не знал, вернулся ли Сергей, и чем кончилась история с А-вым. Тогда, в декабре я так и не поехал навестить его, и с тех пор о нем ничего не знал. Хотелось мне увидеть и моего первого институтского друга Сергея -- тогда, в декабре, он исчез так внезапно, и мне казалось, что мы о чем-то с ним не договорили.
Поэтому, когда мне стало получше, я собрался и снова поехал в корпус. Кончались каникулы, через день-два снова должны были начаться занятия, и я надеялся, что кого-нибудь там застану. Скоро я снова стоял у его освещенной низким зимним солнцем кирпичной стены. В этот раз вахтер был на месте, так что я оставил на его столе свой пропуск, а сам сразу поднялся на четвертый этаж.
К моему удивлению, А-в был дома. Он сидел на постели, опершись головой на руки, и молчал. Весь вид его был какой-то хмурый, будто незнакомый -- совсем не такой, как прежде. Увидев его и ощутив эту перемену, я вдруг как-то оробел, и неловко стоял в дверях, не зная, как начать. Он поднял голову и узнал меня.
--
А, это ты... -- сказал он каким-то незнакомым голосом.
--
Да, я, -- ответил я, смутившись, -- Привет...
Мы некоторое время помолчали.
-- Я знаю, ты в больнице был... -- снова пробовал завести я беседу.
-- Да, был, -- ответил он коротко, -- Только вчера вернулся. А я слышал, ты меня искал? Мне товарищ говорил.
--
Да, искал, -- оживился я, -- Только так до тебя и не доехал...
-- Ну, это ничего... -- ответил он безразлично, -- тебе ведь зачеты надо было сдавать.
Мы снова помолчали.
-- Ну и как там было... в больнице?.. -- вновь пробовал завести разговор я.
Он быстро взглянул на меня и как-то нервно усмехнулся.
-- Там было... очень весело, -- все с той же нервной усмешкой сказал он, -- Слушай, я что-то до сих после этого ничего не соображаю. Ты как-нибудь в другой раз приходи -- поговорим. Вообще, почаще сюда приходи, просто в гости.
Я, удивленный таким поворотом, кивнул. Вид у него действительно был какой-то странный, так что я решил пока больше не утомлять его. Пожелав ему скорее прийти в себя, я попрощался и скорее покинул комнату.
К слову сказать, после этого я действительно стал чаще заходить сюда. С этого и началось мое знакомство с этой компанией, которая сыграла такую добрую роль в моей жизни в последующие годы. А-в после больницы получил освобождение от учебы, но не решился сразу ехать домой, как бы очарованный и прикованный Москвой, и еще месяца два провел в том же корпусе, своей комнате, пользуясь некоторым беспорядком нашей студенческой жизни. В это время я и начал ходить к нему, а через него познакомился и с другими ребятами со своего курса, и после стал ходить уже к другим людям, как бы "влившись" постепенно в их круг. А-в же после этого все же уехал домой, и провел весну и все лето дома -- чтобы осенью снова приехать в Москву и вновь восстановиться, на этот раз снова на первом курсе, т.е. на год младше нас, так что мы все оставшееся время уже учились не вместе. Я продолжал общаться в основном с ребятами с моего курса -- но и с ним поддерживал отношения, помня те зимние события первого года, которые так неожиданно нас соединили. Так постепенно расширялся круг моих студенческих знакомых.
Зашел я в тот день и в комнату Сергея. В этот раз я его застал, и он был мне рад.
-- А, наш робкий первокурсник, -- улыбаясь, встал он навстречу мне, -- Что-то давно тебя не было. Как, экзамены сдал?
Я утвердительно кивнул.
-- Мы как тогда расстались -- я думал, ты уж больше не придешь, -- продолжал он, -- Мы тогда даже толком не попрощались. И после экзаменов что-то нет тебя -- то ли уехал куда-то, то ли вообще выгнали из института -- пропал парень. А тут как раз ты сам и идешь.
-- Я тогда волновался, у всех спрашивал... -- робко начал объяснять я, -- Ты вдруг так неожиданно уехал... Даже ничего толком не сказал.
-- А я просто к родителям ездил, -- спокойно сказал он, -- Решил вырваться из этой нервотрепки. К третьему курсу уже хочется себя чувствовать посвободнее, не зависеть от всей этой учебной канители. Правда, конечно, немного рисковал, но все обошлось благополучно -- приехал -- и все и зачеты, и экзамены сдал...
Я смотрел на него с восхищением.
--
Ну, ты даешь!.. Ты у нас прямо какой-то студенческий гений!..
Он довольно усмехнулся.
--
Ну а ты сам-то как?
Я неопределенно пожал плечами.
-- Все нормально. Экзамены сдал. Видны результаты -- усталость, желания учиться -- никакого, отвращение от всего учебного и институтского. Не знаю, как жить и что делать дальше.
Он с тревогой посмотрел на меня.
-- Ничего, все как-нибудь устроится... Это все время решит... Слушай! -- воскликнул он вдруг, -- Ты сегодня как раз в самый нужный момент пришел! Вера сегодня опять вечером ужин устраивает, там опять все те же будут -- это как раз для тебя! Ты сейчас где-нибудь погуляй, а вечером, часикам к семи, приходи прямо туда -- там и поговорим.
Я ощутил некоторое волнение. Снова я мог увидеть Веру, побыть с гостями в ее комнате, посидеть за этим уютным столом!
-- Как ты думаешь, она не будет возражать, если я приду? -- волнуясь, на всякий случай спросил я.
Он на минуту задумался.
-- Я думаю, не будет. Это совсем не в ее характере. Она всегда бывает рада тем, кто у нее хоть раз был.
Я вспомнил мою последнюю встречу с ней, и то, что она тоже меня приглашала. Вопрос этот, очевидно, был решен. Мы с Сергеем вместе вышли из комнаты -- и он направился куда-то по свои делам, а я остался один в коридоре.
VI.
Снова меня окружила эта обстановка. Был уже ранний вечер, сумерки. Снова передо мной был выбитый паркет, и краска, клочьями свешивающаяся со стен, и этот длинный ряд одинаковых дверей. Снова у двери на лестницу стояла урна, и около нее снова лежали бумажки и окурки... Этот вид снова поразил меня, даже как-то подчинил себе -- так что я снова почувствовал себя одиноким и неприкаянным, как когда-то...
В этом чувстве я опять принялся бродить по коридору. Мною опять овладели какие-то апатия и безволие, так что я не знал, зачем я здесь, что я собираюсь делать, чувствовал, что мне здесь быть совершенно незачем -- и в то же время не мог просто взять и отсюда уйти. Тусклый свет из окон и из двери на лестницу наводил на меня тоску. Я снова принялся думать о людях, живущих за этими дверями, об их судьбах -- т.е. о том, чего я не мог знать и в чем не мог принять никакого участия. На какое-то время я прошел в конец коридора и стал там у окна. За окном все сильнее опускались сумерки, небо уже синело. Мне особенно запомнилось почему-то дерево, росшее прямо у окна, все замерзшее и облепленное снегом. Оно одиноко стояло на улице, на морозе, и было такое же грустное и неприкаянное как я, в своем иглистом и блестящем морозном инее. Я все стоял и смотрел на это дерево, и почти забыл все вокруг, и в эти минуты чувствовал себя так, будто я -- один во всем мире.
Наконец, я спохватился и отошел от окна. "Что же это, -- подумал я, -- неужели опять все начинается?.." Мне не хотелось вновь возвращаться в это состояние, вновь поддаваться этим чувствам -- я думал, что все это уже в прошлом, что я от них уже избавился, что это больше не вернется.
"Что я здесь делаю, -- сказал я себе, -- среди этих людей, до которых мне нет дела и которым нет дела до меня, жизни которых я не знаю и которым никак не могу помочь, для которых, скоре всего, являюсь только обузой? Что мне нужно в этом корпусе, среди этих незнакомых студентов, зачем я пришел сюда разглядывать чужую жизнь? Не лучше ли мне подумать о том, чтобы идти своим путем, чтобы наладить свою?.."
С этими мыслями я решительно отошел от окна и пошел вон из корпуса. Я сразу вышел на улицу, взяв на вахте свой пропуск, и скорее пошел через двор к остановке. Но вот тут и случилось самое неожиданное. У знакомых мне гаражей с мусорными баками я вдруг остановился. Меня будто что-то держало, будто не давало идти дальше. В смятении я обернулся. Снова передо мной был корпус, светившийся всеми своими огнями. Слышались смех, разговоры, на фоне закрытых занавесок двигались тени. Я вдруг почувствовал, как это место стало мне дорого, как много оно стало значить для меня. Мне вспомнились А-в, Сергей, Вера, да и все студенты, знакомые и незнакомые, которые жили в этом корпусе. Как оказалось, они были мне уже небезразличны -- и даже каким-то странным, непонятным образом дороги.
Я вспомнил Веру и вечер, на который сегодня был приглашен. "Милая, дорогая Вера, -- думал я с каким-то странным, умилительным чувством, -- Простая, скромная девушка из общежития!.. Которая специально устраивает эти ужины, или вечера, чтобы одиноким молодым людям было не так в жизни тоскливо и одиноко. Молодой человек идет один по холодному чужому городу. Кругом -- множество огоньков-окон, но нигде его не ждут, не знают, везде он чужой. И как важно знать, что есть одно окно, за которым тебя помнят, и ждут, и где тебе всегда рады, и за которым собрались -- друзья!"
Я не мог теперь идти к остановке. Некоторое время я стоял у гаража, как бы борясь с собой -- а потом взял и повернул назад к корпусу, как если бы это было не место, из которого мне нужно было уезжать, чтобы сохранить обычную мою жизнь, чтобы попасть домой -- но которое, наоборот, было моим домом. Вновь оставив на вахте пропуск (как и прежде, на имя А-ва), я прошел внутрь и сразу поднялся наверх -- к Вере.
VII.
Веру я застал дома. Она сидела на постели и что-то вязала. Увидев меня, она вдруг ласково улыбнулась.
-- А... Андрюшенька пришел... Вот видишь, все было нормально -- и ты экзамены сдал, и Сергей от родителей вернулся.
Я был поражен и тем, что она помнила мое имя, и что сразу завела речь о том, о чем мы говорили в том кратком разговоре больше месяца назад. То ли это вновь было общее свойство здешних людей -- такое внимание друг к другу и отзывчивость -- то ли какая-то особенность ее характера.
Я смущенно стоял в дверях и молчал.
-- Ну что же ты... -- вновь сказала она, -- Раздевайся... проходи. Ты ведь в гости пришел? Скоро уже ужин начнется, другие гости придут... Мы как раз на стол накроем, подумаем, как лучше их встретить... Ты ведь на стол накрывать умеешь?
Я снова был поражен ее словами. Она говорила так, будто давно меня знала, как будто я был ее лучшим знакомом -- а главное, как будто я был своим здесь, как будто жил в этом корпусе и мог выступать здесь в роли хозяина. Я взволнованно рассматривал обстановку ее комнаты. Все та же скромная обстановка, все та же девичья аккуратность, белые занавесочки на окне, зеркало и цветы на тумбочке, стол и кровать, поставленная по-особому вдоль окна. Здесь было так скромно, непритязательно -- и в то же время уютно. И эта хозяйка, которая видела меня в жизни всего два или три раза -- но уже так внимательно относится ко мне, привечает -- более того, ведет себя так, будто мы с ней давно знакомы!..
-- Нет, Вера, все-таки удивительные вы люди! -- воскликнул я вдруг, -- Я не зря тебе в прошлый раз говорил! Сами неустроенные, сами так трудно живете -- а найдете место в своем сердце для каждого человека! Я ведь здесь совершенно чужой, еще два месяца назад меня здесь никто не знал -- а теперь вы относитесь ко мне, как к старому знакомому!
Она спокойно выслушала меня и улыбнулась.
-- Что же, наверное, это лучше, чем как-нибудь иначе... К нам сюда каждый может прийти... Мы каждому рады...
-- Ну я же говорил, говорил! -- продолжал свою мысль я, -- Что вы здесь служите другим, что вы отдаете свою жизнь другим людям! Что бы делал я, если бы вы не встретились на моем жизненном пути!.. Что бы делало множество других людей, которые здесь живут, если бы вы не проявляли к ним своего участия, если бы не было таких людей, как вы!..
-- Что же, наверное, это правильно... -- снова скромно и ласково ответила она, -- Это лучше, чем как-нибудь по-другому жить...
-- Здесь столько несчастных и обездоленных! -- продолжал восклицать я, -- Тех, которые со временем теряют свое здоровье, разум, да и саму жизнь! И если бы не вы, если бы не ваше тепло -- то насколько бы было тяжелее, насколько бы таких людей было больше, насколько больше бы доходило до последней черты! Нет, я конечно понимаю, что вы всех не можете спасти, что на всех не хватит вашего тепла -- но все-таки насколько бы без вас было хуже... Хотя бы некоторых... Хотя бы тех, кто рядом оказался... А разве возможно больше, разве не это большее, что возможно на земле человеку?!..
Вера грустно и внимательно меня слушала.
--
А вот того студента не спасли... -- сказала она вдруг.
-- Да, да, Вера! -- подхватил я, -- Но я не виню, я даже и не мог об этом думать! Всех ведь, я же говорю, не спасешь, да ты его хорошо и не знала... Ведь никто не может ответственность за всех и за все взять на себя...
-- А я все-таки хотела бы знать, -- задумчиво сказала Вера, будто не слушая меня, -- что его привело к этому шагу, почему он это сделал...
-- Мы не можем этого знать, Вера, -- горячо воскликнул я, -- Мы не должны даже думать об этом, даже вглядываться в это!..
-- Да, но вот, тем не менее, человек ушел, -- задумчиво продолжала она, -- не оставив по себе даже воспоминания, даже твердой памяти... Мне почему-то грустно всегда, когда такое происходит. Мне кажется, что здесь что-то ненормально, неправильно, что так не должно быть... У меня в таких случаях возникает чувство, что надо что-то сделать...
-- Но что же сделаешь, Вера! -- воскликнул я, -- Человек ушел, и больше ему не поможешь. Нужно заботиться о том, чтобы с нами самими такого не случилось, да с близкими нам людьми...
-- Это очень грустно, когда ничего нельзя сделать... -- задумчиво сказала она, -- Но мне кажется, что всегда что-то сделать можно.
В ее голосе вдруг появились новые, волевые нотки. Она будто задумала что-то, будто решилась на что-то -- но пока не говорила, что.
Я с удивлением глядел на нее. Такой я ее еще никогда не видел. Но она вдруг успокоилась, снова взглянула более мягко и сказала:
-- Ладно, уже гости скоро придут. Пошли лучше на кухню картошку чистить.
Я, удивленный ее неожиданным настроением, как-то автоматически за нею пошел. На кухне мы принялись чистить картошку, готовить ужин -- и вообще готовить все к приходу гостей.