Наступило, наконец, время зачетов. В эти дни я стал чаще посещать институт. Кроме того, много времени уходило на занятия в библиотеке и дома, так что ни не что другое у меня почти не оставалось времени. В эти дни я сполна ощутил все "прелести" студенческой жизни. У меня почти постоянно болела голова, я почти все время ходил не выспавшийся. Мои товарищи были не лучше.
Мы все ходили усталые, думали только о том, как бы сдать зачет и почти не вступали друг с другом в нормальные, человеческие отношения. Особенно это касалось тех, у кого были пересдачи, кто не мог сдать зачет по многу раз и у кого это время оттягивалось все дальше к новому году, и дальше -- к самим экзаменам.
Впрочем, не буду описывать всех этих обстоятельств. В них очень мало интересного, и их и так знает всякий, кто когда-либо был студентом. Лучше вернусь к событиям того декабря, которые имели мало отношения к учебе.
В один из этих дней, успешно сдав зачет, я на радостях решил поехать не домой, а в корпус. Пройдя мимо пустой вахты, я, как обычно, направился к комнате Сергея. Его, однако, дома не было, а был один из его соседей, которого я немного знал, который вел тогда разговор в комнате, когда я спал.
Узнав меня, он как-то небрежно и безразлично сказал:
--
А Сергея дома нет. Он уехал.
Что же, это меня совершенно не удивило. Он ведь предупреждал, что может уехать -- так что теперь я совершенно спокойно об этом услыхал.
-- А... надолго? -- только спросил я, -- Он что-нибудь об этом говорил?
Студент как-то безразлично пожал плечами.
-- Точно не говорил. Может быть, до Нового года. А может быть, и дольше задержится.
Последнее показалось мне странным. Ему ведь тоже надо было сдавать экзамены. Впрочем, я ничего не понимал в жизни этих старших студентов, да к тому же он и сам говорил, что не прочь был бы отвертеться от экзаменов. Во всяком случае, я не должен был вмешиваться.
--
Мне он ничего не просил передать? -- спросил я.
--
Не просил. Но я думаю, ты и сам понимаешь.
Я с удивлением взглянул на студента, пытаясь понять. Он, по-прежнему безразлично и хмуро продолжал, как бы стараясь не замечать меня.
-- Ты сюда приходил последние недели две. Оставался ночевать. Ну так вот -- это тебя Сергей привел. Нас он не спрашивал, с нами не советовался. А теперь, когда он уехал, ты снова собираешься сюда ходить? Я насколько понимаю, у тебя ведь именно такие планы?
Я, наконец, понял, к чему он клонит.
-- Нет-нет, -- поспешил заверить я, -- Я вовсе не намерен злоупотреблять вашим гостеприимством! Если он уехал, то я тоже не буду ходить. Подожду, пока он приедет -- а там уж он сам как-нибудь решит. И потом, мне надо зачеты сдавать -- я сегодня так просто зашел, повидаться!..
Он, все так же не глядя на меня, продолжал:
-- Вот-вот, зачеты сдавать. Займись-ка лучше этим, а то из института в два счета вышибут. С Сергеем вы как-нибудь потом договоритесь -- а пока... мне тоже надо заниматься.
Он окончательно повернулся ко мне спиной. Я понял, что разговор окончен. Уже не пытаясь с ним больше заговорить, я попятился назад из комнаты и прикрыл за собой дверь.
Оставшись один в коридоре, я обдумывал то, что сейчас узнал. В самом этом не было для меня ничего удивительного -- но все равно мне стало как-то неуютно и печально. Как будто целый период жизни подошел к концу. Как будто ниточка, связывающая меня с этим местом, оборвалась. Вот, я ходил сюда последнее время -- и единственным звеном, которое связывало меня с этим корпусом, с этими людьми, был Сергей. Благодаря ему я оказался здесь. Он проявил ко мне непонятное, необъяснимое, совершенно незаслуженное мной внимание -- и благодаря этому я смог прикоснуться к этой жизни. Он даже оставлял меня у себя ночевать. И вот теперь он уехал -- и я вдруг снова оказался один, совершенно здесь посторонний, без всякой связи с живущими здесь людьми, никому здесь совершенно не нужный, без всякой опоры. Я только теперь понял, что же значил для меня этот человек. По существу, он был единственный, благодаря кому я мог приходить сюда, благодаря кому меня здесь принимали. И вот теперь эта "ниточка" оборвалась -- и я стоял у закрытой двери, почти точно так, как в первый день, когда я первый раз сюда пришел.
В печальных мыслях я пошел по коридору. Вокруг шумела эта ставшая уже привлекательной для меня жизнь, в которой я чувствовал себя совсем посторонним. Мне, очевидно, не оставалось ничего другого, как только ехать отсюда домой. Но я почему-то не уходил, будто какая-то сила меня держала, будто я каким-то необъяснимым образом был уже привязан к этому месту.
Так проходил я по этим коридорам до вечера. Это было совершенно бессмысленно -- здесь у меня не было больше знакомых, у которых я мог бы остаться ночевать. Но мной овладели снова те же апатия и безразличие, которые вели к каком-то безволию -- я и знал, что должен ехать, что должен совершить какое-то усилие -- и не мог. Конечно, я рано или поздно должен был ехать отсюда -- но почему-то мне будто не хотелось уезжать. Наконец, я вспомнил про Веру.
II.
Она в этот вечер была дома. Увидев меня, она удивилась, и некоторое время разглядывала меня, не узнавая. В этом не было ничего странного -- ведь она видела меня всего два раза, и, видимо, не ожидала, что я еще когда-нибудь приду сюда. Но, когда первое удивление прошло, к ней полностью вернулось самообладание, и она совершенно спокойно обратилась ко мне, как и было принято среди этих спокойных и ко всему привыкших людей.
-- Здравствуй... Андрей, -- сказала она, -- Ты ведь Андрей, (переспросила она) я правильно называю? Я помню, ты товарищ Сергея. Ты приходил тогда вечером. Но ты ведь к Сергею приходишь и у него остаешься? Что случилось?
Я как-то бессильно прошел и стал посреди комнаты.
--
Сергей домой уехал, -- только и смог сказать я.
Она некоторое время удивленно рассматривала меня. Видно, мой вид ей что-то сказал -- может быть, выражение лица, грустное и потерянное, или моя фигура, бессильно стоящая посреди комнаты с опущенными руками. По крайней мере, она поняла, что я не с дурными намерениями, и даже, может быть, совсем наоборот, что для меня очень важен этот визит, что я по какой-то глубокой потребности пришел к ней.
-- Уехал... жаль... -- сказала она, -- И тебе теперь не к кому ходить? Ты теперь здесь совсем один, без друзей?..
Я так и впился в нее глазами. Как это могло получиться, что она с первого раза так угадала!..
Мной вдруг овладело неудержимое желание говорить. Я хотел высказать ей все, что накопилось у меня в душе -- о себе, об этом грустном времени, о них всех, что они для меня в жизни значат, о ней самой!..
-- Знаешь, Вера, -- начал вдруг я, совершенно не взвешивая своих мыслей, совершенно не заботясь о том, какое впечатление они производят, -- Я вам так благодарен! И тебе, и Сергею, и... всем вам!..
Она удивленно и встревожено взглянула на меня.
-- Я не знаю, что бы со мной было, если бы я вас не узнал! -- продолжал я, -- Я, наверное, уже бы сошел с ума... или покончил с собой. Жизнь эта так тяжела, так неприветлива и мрачна! Человеку не за что взяться в ней, не на что опереться! Послушай, кем недавно был я! Вчерашний школьник, сегодняшний новоиспеченный студент. Кругом -- совершенно незнакомая обстановка, незнакомые занятия, ни одного знакомого лица. Совершенно не на что опереться. И я в этой жизни потерялся. Я не могу так жить, я не могу себя найти. И вот я бродил один по огромному городу, совершенно один -- и нигде кругом ни знакомой приветливой улыбки, ни человеческого участия!.. Кругом -- только горящие окна, и за ними -- чужие, незнакомые люди, которые меня не знают, которым нет дела до меня!.. Я замучился так ходить, у меня уже все окаменело внутри!.. И вот вдруг -- я попадаю к вам. Одинокий, потерянный, лишенный в жизни всяческой опоры. И что же я встречаю здесь? Милых, добрых людей, которые так рады проявить участие, внимание!.. Я имею в виду вашу компанию, в которую я попал. Как какой-то очаг участия и тепла, который может отогреть одинокую, несчастную душу! И все это вы -- вы и подобные вам. Вы, которым и самим так нелегко, оказавшиеся далеко от дома, в этом огромном, неприветливом городе -- вы дарите свое тепло другим, становитесь для них в жизни опорой. Нет, я до этого никогда в жизни такого не встречал! Я не знал, что люди могут так поступать! Нет, вы -- удивительные, необыкновенные! Я так счастлив, что на своем жизненном пути встретил вас!
Она слушала меня молча, с удивлением, даже с каким-то испугом. До этого момента не перебивала, а тут вдруг подняла руку и сказала:
-- Честное слово, мы самые обыкновенные... Ты сильно преувеличиваешь...
-- Нет, Вера, -- горячо воскликнул я, -- Вы особенные, вы удивительные! Я по сравнению с вами -- ничто. Чего стоит одно только ваше решение уехать из дому в другой город! Я в сравнении с вами маменькин сынок, который не выдержал, чуть только высунул нос из родительского дома. Вы же уже полностью взрослые, самостоятельные. Говорю, что я прежде не встречал таких, как вы. Я хочу брать с вас пример, я восхищаюсь такими людьми!
Она растерянно смотрела на меня и ей, видимо, было неловко.
-- Это ты из-за того, что побывал на том вечере... -- вдруг сказала она.
-- Не только из-за этого! -- горячо воскликнул я, -- Я здесь уже больше двух недель, я вашу жизнь достаточно подробно наблюдал. У меня уже достаточно впечатлений для тех выводов, которые я делаю! Но, если хочешь, да, согласен -- и эти вечера! Этот вечер один, быть может, произвел на меня такое впечатление, как все эти две недели! Ты, Вера, может быть, так спокойно к этому относишься -- а ведь ты сама не понимаешь, что ты этими вечерами для других делаешь! Много ли сейчас у человека возможностей ощутить, что он не один, согреться? Мир так неприветлив, в нем настолько никому ни до кого нет дела! И вот, вдруг несколько человек собираются у одного стола, и течет неторопливый разговор, и им есть на кого опереться, они чувствуют рядом плечо друга!.. Нет, вы сами не знаете, что вы для других людей делаете! Как это важно знать, что есть место, где тебя помнят, куда можно прийти, где тебя ждут и тебе будут рады!..
Она слушала меня все так же удивленно.
--
Ну так ты приходи еще... -- наконец, сказала она.
-- Обязательно приду, Вера! -- воскликнул я, -- Для меня это чрезвычайно важно знать, что среди множества окон, за которыми живут совершенно чужие люди, которым до меня совершенно нет дела, есть одно окно, за которым меня ждут, куда мне всегда можно прийти, где собрались действительно мои друзья! Для меня это действительно очень важно. Я обязательно приду!
Я немного помолчал, а потом взглянул на нее.
--
Вера, ведь правда жалко того студента?..
--
Какого? -- спросила она.
-- Того, который из окна выбросился. Представь себе -- вот так приехать в чужой город, иметь какие-то планы, надежды -- и вдруг все заканчивается таким образом... Как ты думаешь, почему он это сделал?
Она как-то помрачнела и замкнулась.
-- Не знаю... Ведь я его почти и не знала... Он на другом этаже жил...
-- Быть может, это оттого, -- продолжал размышлять я, -- Что у него не было такой компании... Что он был одинок... А если бы были такие друзья, то и не случилось бы того...
Она ничего не ответила и только еще ниже опустила голову. Я понял, что тревожу ее своими вопросами. Быть может, для нее с этой темой было связано что-то свое, особенное, чего я не знал.
Она вдруг быстро подняла голову и взглянула на меня.
--
Так ты говоришь, Сергей домой уехал?
Я очень удивился.
--
Да, конечно, домой. Он мне сам так говорил.
--
А я слышала...
--
Что ты слышала, Вера?!..
Я вдруг чрезвычайно испугался. В действительности для этого не было никаких оснований, но вся эта жизнь, все ее странности меня настолько "доконали", что я ожидал каких угодно случайностей и событий.
-- Нет-нет, ничего... -- провела она рукой по лбу, -- Мне показалось... Я слышала здесь один разговор... но это не про него. В самом деле, почему бы ему не поехать домой? Любой студент нуждается в отдыхе, в том, чтобы повидать своих родителей... Что же в этом странного?..
Я во все глаза глядел на нее.
-- Если ты что-то знаешь, Вера, скажи! -- воскликнул я вдруг, -- Я тоже должен знать, ведь я -- его... товарищ! Если что-то случилось, то я, может быть, помогу! Но только нельзя ничего скрывать -- мы все должны делать вместе!
Она снова провела рукой по лбу.
-- Нет-нет, все нормально... Это я так... Наверное, он скоро приедет... Ты тогда и приходи, он тебе будет рад, а пока не стоит -- там его соседи...
Я все так же с сомнением смотрел на нее.
-- Нет-нет, все нормально, -- повторила она, -- Не обращай внимания. Ты как-нибудь еще приходи.
Из этих ее слов я понял, что мне пора -- да и без них было пора, поскольку я не мог сегодня здесь остаться ночевать, и должен был ехать домой. Еще раз с сомнением взглянув на нее, я кивнул, задом вышел в дверь -- и оказался в коридоре. Здесь я еще некоторое время по нему бродил, не в силах уехать домой, вновь поддавшись тому состоянию безразличия и апатии, которое всегда мною здесь овладевало. Мне было неуютно, меня одолевала какая-то тревога, мне что-то казалось, что-то представлялось... Так прошло, наверное, еще полчаса. Наконец, я все-таки собрался с духом и поехал домой.
III.
Я должен вернуться к описанию наших студентов. Читатель, наверное, помнит, что я упоминал двух из них -- в то, первое утро в корпусе, когда я осматривал его, "знакомился" с ним и бродил по коридорам. Тогда я заметил двух студентов, которых встретил на лестнице и на втором этаже -- одного на подоконнике, с гитарой в руках -- и другого, спящего прямо под лучами яркого солнца в кресле. Впоследствии я познакомился с ними и узнал их истории. Теперь приведу их, как пример ситуаций нашей студенческой жизни.
Первый студент принадлежал к числу так называемых "талантов", "людей со способностями". Он и действительно имел некоторые таланты в музыке, в сочинении песен. В Москву он приехал, вполне возможно, и для того, чтобы учиться -- но вероятнее всего, чтобы реализовать свои таланты, найти им почитателей, добиться известности. Впрочем, возможно, присутствовали и те, и другие мотивы. Такой человек обычно не знает, что же в действительности им движет, имеет место некоторое "совмещение" стремлений.
Москва и корпус общежития, конечно, внесли в его жизнь некоторые коррективы. Он здесь постоянно не высыпался, так что не имел возможности ни учиться, ни сочинять свои песни. Тем не менее, он все же пробовал как-то выкарабкаться. При этом естественно, что творческие задачи всегда ставились на первый план, а учеба очень скоро пошла "по боку". Мне он показывал толстую тетрадку, исписанную его стихами. Как он сам говорил, вдохновение, или "стих" находили на него почему-то именно во время экзаменов. Результаты не замедлили сказаться -- вторую сессию он сдал еле-еле, а третью вовсе провалил. Конечно, ему грозило выселение из общежития и исключение. Тут как раз подвернулась идея с больницей, которая имела хождение среди студентов (я уже некоторым образом коснулся ее, в некоторых разговорах, которые мне пришлось слышать в то время), и он, за неимением других выходов, ею воспользовался. После выхода из больницы он мог бы ехать домой, поскольку получил обычное освобождение от учебы -- но принял решение остаться в Москве, по неизвестным мне мотивам. Скорее всего, здесь дело было все в той же "реализации таланта", в том, что у них в провинции на самом деле "не было никакого выхода" и что поэтому он просто "прилип к Москве", не мог уже оставить Москву. Разумеется, все это время он продолжал писать стихи. Но, видимо, в планах его что-то не складывалось, намеченные цели не достигались. Он как-то перебивался в общежитии у знакомых (своей комнаты у него не было -- ведь он на какое-то время был исключен) -- но это, конечно, было и трудно, и неудобно. Конечно, это отражалось не лучшим образом на его здоровье. Признания же его творчество не получало -- да, видимо, он до конца и не представлял, каким же оно должно быть, кто именно и что должен признать. Он пробовал распространять свои стихи среди товарищей-студентов -- но они все были заняты более важными делами и им, конечно, было мало дела до товарища, который питает какие-то иллюзии и фантазии. Кажется, он пробовал организовать какой-то ансамбль. Но с ним тоже что-то не вышло, уж не знаю, по какой причине -- видимо, одной из тех, по которым и с другими подобными делами часто мало что выходит. В таком состоянии я и застал его тогда. Он без дела бродил по корпусу, иногда сочинял какие-то стихи и заодно клал их на гитару. Интереса его творчество почти не вызывало -- он же, как всякий автор, нуждался в каком-то отклике и хоть минимальном внимании. Потому он и дошел в конце концов до того, что сидел прямо на лестнице, наигрывая и напевая свои стихи, и заискивающе взглядывая на любого прохожего, как возможного слушателя и возможного почитателя своего таланта. Разумеется, из всего этого не могло выйти ничего хорошего. Через год я его уже в этом корпусе не видел.
Другой студент был самый обыкновенный. Его беда была в том, что ему не повезло с соседями по комнате. Совсем перестав к третьему году своей учебы заниматься, они решили полностью "предаться удовольствиям". Они стали водить в комнату девушек, здесь выпивать, по-всякому развлекаться -- и все это происходило не только вечерами, но и по ночам. Впрочем, дело было даже и не в девушках -- впоследствии я узнал, что склонности этих студентов были, видимо, таковы, что девушки были далеко не главным звеном в их развлечениях. Их сосед по комнате, как более скромный и целомудренный, просто не мог в таких условиях находиться. Он стал искать себе приюта у знакомых -- но знакомые не могли же его постоянно пускать к себе ночевать -- поэтому он иногда оставался без всякого приюта, просто в коридоре. Его соседей не интересовало, куда он уходит и как проводит время -- главное, чтоб не мешал. Вот так и получилось, что, фактически имея комнату, т.е. свое место, где переночевать, он оставался без ночлега и проводил ночи в коридоре. Этот образ жизни неизбежно отразился на его здоровье. Я всегда видел его бледным и постоянно не выспавшимся, каким-то болезненным и усталым. Друзей у него, видимо, по тем же причинам, не было. Куда обратиться по этому вопросу, он не знал. Вот так и получалось, что посреди большого города, в возвышенной сфере образования, в нашем многолюдном институте и достаточно многолюдном корпусе, этот человек практически погибал, не мог ни на что опереться, и никто не хотел протянуть ему руку помощи. Мы вообще не очень-то щедры бываем на такую "руку", нам не так-то легко бывает принять участие в чужой жизни. Так он и получалось, что он постепенно хирел, слабел -- пока не получилось так, что я тоже в этом корпусе совсем перестал его встречать.
Впрочем, я все о мрачном, о каких-то тяжелых, болезненных явлениях. Ведь были у нас и студенты вполне нормальные, в жизни которых было гораздо меньше "болезненного". Они занимались спортом, туризмом, держались своей компанией, летом ездили на заработки, в стройотряды. К таким, например, принадлежала компания Сергея и Веры, и несколько других компаний, которых я встретил в дальнейшие годы учения. Конечно, их жизнь протекала иначе, в ней было гораздо больше светлого и ясного.
Но я сейчас почему-то особенно вспоминаю других -- тех, чья жизнь не была столь ясной и здоровой. Тех многочисленных не вписавшихся, не нашедших себя, не выдержавших этой жизни и постепенно опустившихся "на дно" -- короче, всех, составлявших в нашей студенческой жизни оборотную сторону. Такие почему-то теперь особенно приходят мне на память. Мне будто кажется, что именно в этих, опустившихся, фактически исключенных из жизни, из общего ее течения, как раз и содержится что-то важное, что-то имеющее отношение к самой сути жизни, способное пролить свет на то, что же такое жизнь и для чего мы ей живем. Что-то, стоящее в центре если не всей жизни, то, по крайней мере, этих моих студенческих лет. Не знаю, сумею ли я достаточно хорошо это объяснить.
IV.
Я заметил, что давно не видел на зачетах одного нашего товарища. Это был тот студент, который когда-то, еще в первые дни сентября, пригласил нас к себе в общежитие. Я запомнил его потому, что он, как мне казалось, проявлял ко мне внимание. Два или три раза, еще в октябре, он подошел ко мне и спросил, как у меня дела. Потом, как я уже говорил, атмосфера на занятиях сгустилась, меня одолели мои собственные проблемы, и мы с ним больше почти не общались.
Теперь я заметил, что его практически нет на зачетах. Декабрь уже подходил к концу, скоро начинались экзамены -- а он пришел только в начале 2-3 раза, и больше не появлялся. Я пробовал узнать о нем у наших товарищей. Никто мне не сказал ничего определенного -- все были поглощены собственными проблемами. Я попытался поговорить с теми, кто жил с ним в общежитии -- но, как ни странно, и они ничего не сказали. Насколько я понял, там наши студенты не слишком заботились друг о друге -- просто жили рядом, но толком друг про друга ничего не знали. Интересоваться личными обстоятельствами друг друга как-то не принято было. В этом смысле наши ребята довольно сильно отличались от компании Сергея и Веры -- видимо, проучившись вместе всего четыре месяца, они еще не слишком крепко познакомились. Их студенческое общение и единство находились, так сказать, еще в начальной стадии. Мне только неопределенно сказали, что он, наверное, уехал домой.
Что ж, в принципе это было возможно. Но мне все же показалось странным, что он сделал это в самом начале сессии -- нашей первой сессии. Получалось, что он не собирался дальше учиться. Но он об этом ничего не говорил -- и его товарищи тоже подтверждали, что накануне зачетов речи ни о чем таком не было. Все это было непонятно. Можно было, конечно, не обращать на это внимание -- как все и делали, поглощенные своими заботами, в том числе и его ближайшие товарищи -- но меня это чем-то встревожило. Может быть, причина была в том, что я познакомился недавно с иногородними студентами, принял близко к сердцу их жизнь и заботы, и поэтому все, связанное с этой стороной студенческой жизни, меня особенно интересовало.
Не добившись ничего от его товарищей, я решил сам что-нибудь о нем разузнать. Первым делом я отправился в учебную часть. В этот раз дежурила снова та женщина, отчество которой я забыл -- а по-нашему, студенчески -- Крыса. Пересиливая нежелание встречаться с ней, я подошел к ее столу. Она сразу меня узнала и, конечно, стала спрашивать про мои справки и зачеты. Пришлось успокоить ее тем, что я допущен к зачетам и уже почти все сдал. После этого я стал объяснять, что я ищу моего товарища.
-- Понимаете, его почти не было на зачетах, -- говорил я, -- Только в самом начале был, и потом куда-то пропал. Наши толком никто не знают. Некоторые говорят, что он домой уехал -- но он не собирался уезжать, да и не мог уехать перед самыми экзаменами.
Она некоторое время размышляла, собирая кожу складками на лбу.
--
Что же Вы своего товарища выдаете? -- наконец, сказала она.
Я смотрел на нее, не понимая. Лишь потом до меня дошло, что она, похоже, смотрит на студентов как на постоянных антагонистов и врагов учебной части, которые постоянно скрываются от нее, нарушают учебные порядки, и в этом должны быть солидарны, поддерживать и защищать друг друга, а учебная часть -- наоборот, "вылавливать их" и карать. Видимо, эта мысль в нее так въелась, что она не могла уже представить иных отношений со студентами, и ей показалось странно, что я пришел с ее помощью искать пропавшего студента, который не выполняет учебного плана, а не, наоборот, всячески прятать его и скрывать.
-- Да нет, я его вовсе не выдаю, -- сказал я, -- Просто человек пропал и неизвестно, не случилось ли с ним чего. Может быть, он приходил сюда и сказал, в чем дело -- что он заболел, или собирается уезжать -- тогда нечего и волноваться. Он ведь начал сдавать зачеты, и даже один сдал -- а потом исчез.
Она еще немного подумала и наморщила лоб.
-- Нет, ничего не известно. Он сюда не приходил, и зачетов не сдавал. Но только если Вы его встретите, то так и скажите -- без зачетов к экзаменам не допустим.
Так я больше ничего и не узнал. Меня тревожила мысль, что я, может быть, действительно зря зашел в учебную часть. Получилось, что я в самом деле его в каком-то смысле "выдал". Хотя, с другой стороны, разве в этом было дело -- его ведь действительно не было на зачетах, и его так и так не допустили бы к экзаменам --сказал бы я об этом или не сказал. Мне неприятна была сама эта идея "противостояния" учебной части и студентов. Мне кажется, не было ничего плохого в том, чтобы зайти туда и хотя бы попытаться узнать.
Не добившись ничего в институте, я поехал к ним в корпус. Теперь я заранее узнал комнату того студента -- как оказалось, на четвертом этаже. Оказывается, все это время я мог к нему зайти, и вообще, познакомиться с "нашими" (я имею в виду, в их "домашней" обстановке, в общежитии -- на занятиях-то мы уже были знакомы) -- но тогда, в сентябре я не запомнил этаж и комнату, а теперь, в эти несколько моих зимних поездок, я просто никого из них не встретил, поскольку корпус был большой и далеко не все в нем имели возможность часто встречаться друг с другом. (Да, честно говоря, и что такое были эти несколько поездок -- слишком мало, можно считать, что я даже там почти и не был.)
Теперь я снова пришел в корпус и сразу поднялся на четвертый этаж. В комнате его я застал одного его товарища -- как оказалось, не из нашей группы, какого-то незнакомого студента. Я спросил его о моем знакомом. Он достаточно сурово смотрел на меня.
--
А ты сам кто? -- был встречный вопрос.
Я коротко объяснил.
Он снова довольно подозрительно посмотрел на меня.
--
А зачем тебе? -- вдруг спросил он.
Я был несколько обескуражен.
-- Но ведь он мой товарищ... -- начал я, -- Его несколько дней на зачетах нет... Я переживаю...
-- Знаешь что, -- сказал он довольно резко, -- Здесь вообще не принято так. Что-то выяснять, какие-то расследования проводить, кого-то разыскивать... Здесь каждый живет сам, сам за себя отвечает. Делает, что сам решил, и никто не должен за ним следить.
--
Но... неужели нельзя даже узнать?.. -- смущенно начал я.
-- Сам взрослый человек, сам решает, что ему делать, -- все так же строго продолжал студент, -- Когда надо будет -- вернется. И с экзаменами сам решит, как поступать. Наверное, не первый месяц студент -- все учебные правила знает.
Я понял, что здесь я больше ничего не добьюсь. Но уходить просто так мне тоже не хотелось.
--
Скажи, а у него знакомые здесь кто-нибудь еще есть?
Студент опять оценивающе взглянул на меня.
-- А зачем тебе? Здесь тебе больше моего никто не скажет. Он сказал, что уедет на пару недель, и чтобы его в это время не искали. Больше, наверное, и никому ничего не сказал.
У меня было почти определенное чувство, что этот студент знает больше. Слишком уж он оценивающе глядел на меня, слишком отрывисто говорил -- и, похоже, что-то скрывал.
-- И что же у вас здесь за жизнь такая!.. -- воскликнул я, -- Никому ни до кого дела нет! Человек пропал, с ним неизвестно что -- а у вас это никого даже не интересует!..
Он саркастически взглянул на меня.
-- Ты, наверно, москвич. Может быть, первый раз пришел сюда. Ты привык, что за тобой маменька да папенька все время ухаживают. А здесь взрослые люди, здесь у всех самостоятельная жизнь. Здесь каждый сам себе хозяин, никто ни за кем не бегает и не наблюдает.
Конечно, он в чем-то, и даже довольно важном был прав. Я извинился и вышел из комнаты.
V.
Мне, однако, совсем не хотелось уезжать. В смущении я принялся ходить по коридору, надеясь встретить кого-нибудь из наших студентов. Скоро мне попался знакомый студент, с которым я до сих пор не разговаривал.
-- Слушай, ты не знаешь, где А-в? -- скорее спросил я, -- Ты ведь знаешь, что он пропал неделю назад, и больше о нем ни слуху ни духу. Может быть, здесь кто-нибудь из ваших знает, что с ним стряслось.
Знакомый студент почесал в затылке.
-- А-в?.. Да, действительно пропал. Вот уже несколько дней его нет. Странно -- как же он будет сдавать экзамены?..
--
Он тебе ничего не говорил?
Мой знакомый некоторое время размышлял.
-- Нет, ничего особенного... Хотя нет, он несколько раз говорил, что боится экзаменов. Что хотел бы как-нибудь от них... слинять.
--
И... что? -- я вдруг весь так и напрягся.
-- Да ничего... Говорил что-то про врачей... И что здоровье у него не в порядке... Больше ничего конкретно не говорил...
В моем уме будто сверкнула молния. Я вспомнил те истории, которые рассказывали на эти темы студенты, и для меня все вдруг будто соединилось. Правда, я толком ничего об этом не знал. Да и с моим знакомым все было не наверняка -- нужно было где-то добывать более надежную информацию.
Я снова направился к комнате моего знакомого, в которой сидел неприветливый студент.
-- Ты сказал, что не знаешь, где он, -- начал я прямо с порога, -- А вот я узнал, что он был нездоров и обращался к врачам. Наверняка тебе это на самом деле известно.
Студент так и взвыл.
-- Вот еще, навязался на мою голову! Сыщик тоже нашелся! Да тебе-то на что, ты-то здесь причем!?..
-- Как же, -- ответил я, -- Человек пропал, а никто о нем ничего не знает. Может, с ним беда стряслась. Может, нужно найти его, чем-то помочь.
Он снова скривился.
-- Целое бюро милосердия. Прямо какая-то благотворительная организация. Слушай, я правда ничего не знаю. Он сказал, что куда-то отправляется, и просил, чтобы его не искали. Нужно, в конце концов, человека уважать. Мы здесь с ним живем, мы его товарищи -- а тебя я не знаю.
Тут во мне взыграл какой-то азарт.
-- Слушай, я ведь все равно не отстану! -- воскликнул я, -- Может быть, вы его и товарищи -- но ведь и я тоже не посторонний! Я не знаю, какие у вас здесь отношения, и как вы друг друга уважаете -- но я с ним учусь, я тоже не чужой и я должен знать!
Конечно, я был не прав. Я уже вмешивался не в свои дела. Видимо, во мне снова сказался "москвич", который не знает жизни этих студентов и ко всему подходит в ней со своими мерками -- но я не мог иначе.
Студент хмуро взглянул на меня и стал куда-то собираться.
-- Ты извини, не мне нужно уйти, -- сказал он мрачно, -- Если хочешь узнать что-то -- то разговаривай со студентами из своей группы. А я ничего не знаю.
Он заставил меня выйти из комнаты и запер дверь. Я стал думать, что мне делать дальше. Снова побродив по коридору и никого не встретив, я стал даже стучать по комнатам, чтобы найти кого-нибудь из наших студентов. Но на этот раз мне не повезло -- их, видимо, жило на этом этаже не так много, а спросить предварительно комнаты я забыл.
Мной владел все тот же азарт. Не найдя никого, я решил ждать. Ведь тот студент должен был вернуться -- а это была единственная ниточка, связывающая меня с мои знакомым. Я вернулся и проверил дверь комнаты -- она была заперта. Я устроился в конце коридора на подоконнике и принялся наблюдать эту дверь. Наступил вечер. Никто так и не приходил. Я все глядел в коридор с бродящими по нему студентами. Мной снова овладела привычная тоска. "Вот, живут люди, -- мрачно думал я, -- Каждый сам по себе, никто ни за кого не отвечает -- и человек пропадет, погибнет, а никто даже не узнает." Конечно, я был не совсем прав -- но мне так казалось. Никто все не шел. "Должны же они придти! -- думал я, -- На ночь-то они наверняка придут!" Мне ничего не оставалось, как сидеть и ждать. Наконец, вернулся какой-то студент -- но не тот, а другой. Наученный горьким опытом, я не сразу решился к нему подходить -- но потом все-таки подошел. Оказалось, он тоже ничего не знал. Все это становилось бессмысленным и бесполезным, но я все-таки решил дождаться того, первого студента. Становилось уже поздно, а я все сидел и сидел. Посмотрев в очередной раз на часы, я понял, что уже поздно ехать домой. Оставалось одно -- сидеть здесь и ждать. Я уже смирился с мыслью, что мне, может быть, придется ночевать... прямо так. Я устроился поудобнее на подоконнике и задремал. Вот тут и пришлось мне познать все прелести жизни иногороднего студента! Все мышцы у меня затекли, спина болела. На подоконнике было страшно жестко и неудобно, от окна сильно тянуло. Я уже описывал здесь студента, которому часто приходилось ночевать вот так же, просто в коридоре. Теперь я хотя бы приблизительно знал, что он мог испытывать. Я понял, почему он так крепко с пал в то утро, прямо в креслах, в холле.
Тот, кого я ждал, вернулся уже ночью. Я понял это по шагам и по тому, что рядом открыли дверь. Я с трудом слез с подоконника и подошел к нему. Он так и остолбенел, увидев меня. Сам он еле держался на ногах и был какой-то хмурый -- уж не знаю, откуда он вернулся так поздно.
-- Слушай, скажи, где А-в, -- снова приступил я к нему, -- Я ведь так не отстану.
Он хмуро смотрел на меня. Видно было, что ему с трудом в этот раз давалось что-то сообразить и отвечать. Наконец, он собрался с силами и выпалил в меня:
-- Ну, ты даешь!.. Это что же -- ты здесь полночи сидел?!.. Вижу, ты человек суровый и действительно так не отвяжешься! Но поверь, я действительно не все знаю! Он сказал, что отправится ко врачу, и чтобы мы его больше не искали.
-- Но с ним же может что-то случиться! -- продолжал настаивать я.
--
Хорошо, но мы-то что здесь можем сделать?
Я действительно был не прав, а он прав. Но я не мог отказаться от этой идеи -- вернее, от этого настроения, под действием которого я все это совершал.
--
Я поеду в больницу, навещу его.
--
Сейчас, во время экзаменов? У тебя будет на это время?
--
Но что-то же надо сделать!..
Он пристально посмотрел на меня.
-- Ладно, если тебе это так уж важно -- то попробуй действовать через медсанчасть. Я действительно не так уж много знаю -- но если он обращался туда, то там должны знать. Сходи к нашему факультетскому врачу -- и там, может быть, все выяснишь.
-- Но тебе и всем вашим это точно не интересно? -- снова не удержался я, чтобы его не устыдить и не уколоть.
Он с мучением вздохнул.
-- Интересно, интересно. Ты вот сходи, узнай -- и потом мне расскажи. Я бы и сам сходил -- но он правда просил его не искать, и к тому же зачеты...
Он внимательно взглянул на меня.
-- Слушай, ты здесь полночи в коридоре прождал, совсем не спал. Пойдем переночуешь у нас -- у тебя ведь здесь, наверное, знакомых нет, негде ночевать. А утром отсюда туда пойдешь.
Мне ничего не оставалось, как это принять. Я вошел вслед за ним в комнату и он указал мне на кровать А-ва. Почти ничего не соображая и не помня дальше, я заснул.
VI.
Наутро я сразу отсюда поехал в медсанчасть. Это у нас было место, в которое обращались студенты, жизнь которых как-то надломилась, "дала трещину". Сюда приходили за освобождением от занятий, различными справками. Обращаться сюда студентам не составляло никакой радости. Грустно было молодому человеку, поступившему в институт, т.е., в сущности, входящему в самостоятельную, взрослую жизнь, видеть себя обратившимся к врачам, ходящим из кабинета в кабинет с целью от чего-то освободиться, увильнуть, исключить себя как раз из той студенческой жизни, к которой он стремился. Тем не менее, многие у нас вынуждены были к этому прибегать. Некоторые к этому даже привыкали, обращаясь сюда во всех сложных случаях, становились, так сказать, "завсегдатаями" этих кабинетов, налаживали довольно прочную связь с медициной. Разумеется, все это было очень грустно. Мне самому тоже не раз приходилось здесь бывать -- по таким же поводам, в следующие, более поздние годы моей учебы.
Когда я вошел в медсанчасть, я сразу поднялся к нужному кабинету. Здесь уже сидело несколько студентов, с довольно мрачными лицами, каждый по своему поводу. В сущности, мне можно было идти без очереди, т.к. мне нужно было только спросить -- но придя к кабинету, я вдруг как-то ослабел и не решился. Встречи с медициной всегда производили на меня такое действие -- я вдруг сразу как-то ослабел и лишался воли. Поэтому я послушно сел и стал ждать своей очереди. Наконец, она подошла, и я зашел в кабинет.
Врач и медсестра с вопросом смотрели на меня.
--
Я не на прием, мне только спросить... -- начал я.
Сбиваясь и путаясь, я начал объяснять цель моего прихода, в основном нажимая на то, что А-в собирался посетить именно факультетского врача, и если он был здесь, то они должны знать. Женщина-врач и ее помощница медсестра размышляли.
Я с нетерпением ждал ответ -- но в это время в кабинет впорхнула другая медсестра, из соседнего кабинета, и оживленными возгласами привлекла внимание своих коллег. Она несла с собой большую коробку, в которой была обновка -- новые купленные ей туфли, или сапоги -- я точно не помню, что. Обе женщины стали рассматривать покупку, восклицать, восхищаться -- и на это время забыли про меня. Я же стоял все это время в полной потерянности у двери, чувствуя себя как-то неловко и не на месте. Я не знал, куда себя деть, во рту у меня пересохло -- и я все почему-то смотрел на зеркало, висевшее рядом над умывальной, в котором отражалось мое бледное и усталое лицо.
Наконец, они кончили с сапогами, и снова обратились ко мне.
-- Значит, Ваш товарищ... Лена, Вы не помните -- был такой студент?
-- Как теперь вспомнишь -- Вы говорите, уже больше недели прошло...
-- Но все-таки посмотри -- может быть, карта осталась. Мы на этой неделе, кажется, не все отдавали.
Медсестра стала рыться в картах.
--
Как фамилия? -- спросила она.
Я назвал. Долго тянулись минуты ожидания. Наконец, она нашла что-то в картах и передала врачу. Врач какое-то время рассматривала бумаги.
-- Да, действительно, был такой, -- наконец, протянула она, -- Жаловался на бессоницу, переутомление... Лена, ведь мы таких в **-ой посылаем? (она назвала номер кабинета) У нас ведь давно такое правило?
-- Да, -- откликнулась медсестра, -- наверное, мы его туда послали.
-- Вот что, молодой человек, -- продолжала врач, -- Идите в **-ой. Там как раз с такими жалобами лечат. Там, может быть, что-нибудь про него узнаете.
Ничего не подозревая, я пошел по указанному направлению. Для этого мне нужно было подняться на другой этаж. Здесь я нашел кабинет с нужным номером. Я снова был так слаб и не предприимчив, что просто занял очередь и стал ждать. Очередь здесь тянулась медленнее, каждый прием длился значительно дольше. Ожидая, я сделал попытку узнать, что за специалист здесь принимает, и спросил у соседа -- но не получил никакого ответа. Вообще, я почувствовал, что обстановка здесь была значительно более скованная, что в очереди будто повисло какое-то напряжение. Посетители этого кабинета были какие-то хмурые, какие-то замкнувшиеся и ушедшие в себя. Они не то что совсем не разговаривали и не шутили, но даже и не смотрели друг на друга, каждый сидел сам по себе, опустив голову. Во всей обстановке будто повисла какая-то тяжесть.
Наконец, подошла моя очередь. Войдя, я увидел врача-мужчину и медсестру. Как и в прежнем кабинете, я вкратце изложил суть дела.
Врач так же подумал и потом спросил медсестру:
--
Вы не помните, был у нас такой?
--
Можно в журнале посмотреть... -- сказала она.
Некоторое время она смотрела в журнале. Я снова назвал фамилию.
Наконец, она что-то нашла и сказала:
--
Вот, действительно, был такой. **-го числа.
--
И что там написано?
--
Мы его на обследование отправили.
Тут врач и сам вспомнил.
-- Да, действительно, был такой студент, -- сказал он, -- Жалобы обычные -- как раз по нашему профилю. Интересно, что он сам просил положить его в больницу -- редко кто об этом просит сам. Но он и действительно нуждался в обследовании -- истощение, переутомление. Так что теперь Ваш товарищ в нашем санаторном отделении, проходит обследование -- и, наверное, будет через недели три.
--
А... можно его навестить? -- спросил я, -- Где это?
--
Что ж, если у Вас есть настроение... Оля, дай ему адрес!
Медсестра что-то написала мне на бумажке.
Я поблагодарил и скорее пошел из кабинета. Врач вдруг остановил меня.
-- А Вы-то сами как себя чувствуете?... -- внимательно глядя на меня, сказал он, -- Спите хорошо? Голова не болит у Вас? Кошмары по ночам не мучают?..
Как читатель понял из этой повести, у меня в ту осень действительно часто болела голова, я все время очень плохо спал, меня иногда мучили по ночам кошмары -- но я почему-то решил, что мне не стоит так прямо на этот вопрос отвечать. Дело в том, что я сейчас, сопоставив все свои впечатления и наблюдения, вдруг понял, что это за врач, и что за больница -- и мне почему-то совсем расхотелось дальше находиться здесь. Поэтому, пробормотав "Нет, спасибо, все нормально", я скорее вышел из кабинета.
И лишь здесь, когда я уже спустился на два этажа и выходил из медсанчасти, ужас всего происшедшего (как мне тогда казалось) окончательно открылся мне. Я понял, что мой товарищ, приехавший сюда из другого города, с далекого Кавказа, в первый же год своей учебы, спасаясь от непосильных экзаменов, бог знает почему и каким образом, обратившись с этой целью к нашей медицине, вдруг угодил в сумасшедший дом. Это казалось мне диким, ужасным... Я совершенно не мог это понять и осмыслить, и совершенно не знал, что мне теперь делать, как мне продолжать теперь мои поиски А-ва. Эта сторона жизни казалась мне страшной и непривычной. Я совершенно не хотел к ней прикасаться. В смущении и тревоге вышел я из нашей медсанчасти.
VII.
Я должен теперь описать эту сторону нашей студенческой жизни. Мне она кажется самой тяжелой и мрачной из всех тех студенческих лет -- разумеется, исключая уже поднятую мной тему студенческих самоубийств. Я уже говорил, что некоторые студенты в процессе своей учебы в конце концов сталкивались с медициной. Это было вызвано переутомлением, желанием избежать экзаменов. При этом некоторые из них сталкивались и с этой, весьма непопулярной областью медицины. Обращение к этой области вряд ли могло вызвать в человеке радость. Скорее оно могло рассматриваться некоторыми как окончательное жизненное крушение. В то время о котором я пишу, эта сфера медицины действительно была крайне непопулярной, обращающиеся к ней воспринимались чуть ли не как изгои, чуть ли не исключались из общества. Видимо, это было связано с самим характером болезней, которые кажутся людям непонятными, вызывают в людях какой-то иррациональный страх. Это нечто иное, чем простуда, или, допустим, боль в животе, где, в общем-то, все понятно, где ничто особенно не смущает и не пугает. Здесь же в человеке что-то ломается, он как бы перестает быть собой, полностью владеть своими силами и способностями -- и совсем непонятно, как это исправить. Это же чувствовал и сам заболевший (впрочем, кто знает, что значит в данном случае "заболеть" -- просто обращающийся к этой области медицины). Он чувствовал, что с ним происходит что-то непонятное, что он уже не может владеть собой и тем как бы исключается из числа обычных людей. Он попадал под наблюдение врачей, само обращение к которым уже может казаться в какой-то степени жизненным крахом. Он чувствовал, что попал в ловушку, из которой у него нет сил уже выбраться. Таким, мне кажется, в общих чертах было в то время отношение к нашей советской психиатрии. И вот -- обращение к этой области медицины было довольно распространено в нашем институте, особенно на некоторых факультетах.
Происходило это обычно очень просто. Человек начинал себя плохо чувствовать и ходить по врачам, не понимая, что с ним происходит. Самочувствие его было вызвано учебным стрессом, переутомлением, для живущих в общежитии -- трудностями жизни в тех условиях. Постепенно выяснялось, что его симптомы не подходят под обычные области медицины, что они не имеют с ними дела -- и тогда его посылали к этой, особой области, прибегая к ней как к последнему средству, когда все остальные средства исчерпаны. Здесь он становился на учет у психиатра, и начинались его взаимоотношения с этой областью медицины, которые, в силу самой ее специфики, могли продолжаться долгие годы, или даже никогда не кончиться.
Некоторым студентам в какой-то момент предлагалось лечь на обследование. Это тоже, конечно, для многих было стрессом. Предложение стать пациентом сумасшедшего дома, подвергнуться лечению этой областью медицины, конечно, ни для кого не могло быть из приятных. Но у студента обычно к этому моменту уже не бывало выхода. Замученный плохим самочувствием, учебными трудностями, неопределенностью своего положения, различными страхами и тревогами, он вынужден был полагаться на эту область, видеть в ней последнюю надежду -- и потому принимал все, что ему ни предложат. К слову сказать, условия в этом отделении, где обследовались студенты, были довольно неплохие. Там действительно можно было отдохнуть и переждать какое-то время. Здесь можно было хорошо выспаться, неплохо кормили. Конечно, бывало очень скучно, время тянулось серо и бессмысленно -- но зато студент действительно получал освобождение от экзаменов, мог получить отпуск на год или полгода -- короче, теперешние, самые острые его проблемы решались. Поэтому студенты на это шли. И тем не менее, само пребывание в такой больнице, конечно, тоже было стрессом. Мне приходилось видеть в общежитии студентов, побывавших в больнице -- они чем-то неуловимо отличались от других студентов. Им была свойственная какая-то молчаливость, как бы "опущенность", как людям, которые что-то пережили, чего не могут забыть, что отразится теперь каким-то образом на всю их дальнейшую жизнь. Действительно, между ними и остальными пролегала какая-то черта, или грань. Видимо, они сами это чувствовали -- чувствовали, что они какие-то другие, не такие.
Но удивительна приспособляемость человека, особенно молодого, студента! То, что на первый взгляд выглядит так мрачно, что связано с потерей душевного, психического здоровья, у нас научились использовать чисто утилитарно, просто чтоб выйти из некоторых затруднительных обстоятельств. То, что становится привычным, уже не пугает. Студенты, годами учащиеся у нас в институте (некоторые значительно дольше своего срока, оставаясь на второй год и переходя в разряд "вечных студентов", и тем постепенно отвыкая от любой жизненной среды, кроме институтской) переставали бояться этой сферы и начинали подходить к ней практически, как к средству решения своих проблем. Так возникла практика использовать ее для освобождения от экзаменов, для того, чтобы сделать перерыв в учебе на полгода или на год. Это уже делалось нарочно, со вполне определенной целью. Обращались и люди, у которых со здоровьем практически не было проблем. Неопределенность симптомов, связанных с этой областью, размытость понятий нервного истощения, утомления была здесь подспорьем. Думаю, что и врачи иногда шли навстречу -- работая в нашем институте, они проникались студенческими проблемами и тоже иногда были готовы помочь. Так возникал этот своеобразный "симбиоз" нашей науки и этой области медицины. Тревожное и болезненное становилось привычным, как бы некоторой естественной и необходимой частью нашей жизни.
Именно с этим были связаны те разговоры, которые я слышал в ту осень в корпусе и в институте. Особенно было свойственно спокойное отношение к этой теме старшекурсникам. И позже, уже на старших курсах, я встречал много студентов, которые к этому средству прибегли. Они относились к этому совершенно естественно, просто как к средству решения своих проблем. Особенно это было свойственно факультетам, где изучались теоретические науки -- с одного из которых был и тот несчастный упавший студент-самоубийца. С других факультетов тоже пользовались, но реже. Но, тем не менее, было и достаточно студентов, которые и действительно попадали туда по болезни. Подлинный смысл и значение этого трудно себе представить. С одной стороны -- это разрушенная жизнь молодого человека, который приехал в Москву с какими-то замыслами и планами (я вновь имею в виду иногороднего), а вместо этого потерял здоровье, оказался неспособным справиться с жизненной ситуацией (аккуратно учиться, сдать сессию) -- да вдобавок ко всему потерял и социальный статус, обратившись к этой области медицины, став ее пациентом, оказавшись (хотя бы ненадолго, на месяц) на лечении в сумасшедшем доме. С другой стороны, это свойство системы нашего образования, которая принимает людей, чтобы вывести в жизнь, помочь им осуществить их жизненные планы -- а в действительности доводит людей до такого. Вообще, вся эта тема -- болезни студентов, их обращение к медицине (в частности, к этой области), эти обследования, обстановка в отделении, люди, которые туда попадают, их жизненные ситуации -- довольно интересная, по ней тоже много можно было бы рассказать. Автор этих строк тоже побывал в этом отделении -- правда, уже позже, на старшем курсе, как раз с целью освободиться от экзаменов -- так что тоже мог бы поделиться некоторыми впечатлениями. Но всего невозможно коснуться, за недостатком места, поэтому вернусь снова к моей истории.
Я так и не узнал, что же именно побудило прибегнуть к этому средству моего товарища. Возможно, он действительно заболел, и просто прошел весь этот путь обращений к врачам, который привел его в конце концов в эту область и к этому средству. При том, что он только поступил и был еще совсем неопытный, это было вполне возможно. Быть может, он говорил со старшими студентами, которые прямо указали ему этот путь. Последнее, в силу специфичности этого пути для первокурсника, мне кажется менее вероятным. Возможно, эти варианты здесь как-то сочетались. Так или иначе, он попал на прием к этому врачу, получил предложение лечь на обследование -- и, видимо, напуганный трудностями первых месяцев учебы и предстоящими экзаменами, принял его. Он провел там около месяца. Потом получил освобождение от учебы (так практически и не начав учиться), снова уехал домой -- но, правда, потом снова приехал сюда и снова поступил к нам в институт, на младший курс. Вот все, что я могу об этом случае рассказать.
VIII.
Но тогда я ничего этого не знал. Мне все это казалось бессмысленным, диким. Из медсанчасти я вышел в совершенно разбитых чувствах. Я думал было сейчас же ехать в больницу, навещать А-ва -- и не поехал. Это оказалось сверх моих сил, я просто не мог к этой области жизни прикасаться. Когда я думал об этом, мной овладели все те же слабость и безволие. Ехать сейчас куда-то, искать эту больницу, потом искать в ней товарища, и потом еще встречаться с ним казалось мне совершенно немыслимым. Может быть, сказывались вчерашний день на ногах, его волнения и почти бессонная ночь.
Я даже не пошел обратно в корпус, чтобы рассказать тому незнакомому студенту, что же я узнал. На это у меня решимости тоже не хватало. Ехать сейчас туда, вновь встречаться с этим человеком (который, в общем-то, так неприветливо встретил меня), докладывать ему о моих результатах -- вдруг показалось мне бессмысленным. К тому же ведь и он сам так равнодушно отнесся к судьбе своего товарища. Я не хотел вновь вмешиваться в эту жизнь, которой не понимал.
Поэтому от медсанчасти я просто побрел куда глаза глядят. Был пасмурный зимний день, оттепель, прохожие месили ногами подтаявший за ночь снег, даже с неба будто что-то капало. Безрадостные мысли овладели мной. Почему в жизни все так устроено? Человек живет, надеется на лучшее, ищет его -- а вместо этого им овладевает что-то темное и безрадостное. Он оканчивает период юности, пробует вступить в жизнь -- а его здесь встречают обстоятельства, которые вовсе не побуждают его продолжать эти усилия. Одиночество и усталость, страх, отчаянье и даже болезнь. Кто все это устроил, почему? Неужели это и есть вся жизнь, неужели из этого она и должна состоять?.. Но если так, то я туда... не хочу. Я не хочу той жизни, которую люди устроили друг для друга и в которой так одиноко и безрадостно чувствует себя вступающий в нее молодой человек!
Я шел все дальше. Мимо спешили по своим делам прохожие. Я обратил, наконец, внимание на весь город вокруг и на них. Чего хотят эти люди, куда спешат? Что ищут они в этой жизни? Зачем собрались в этот огромный город, понастроили в нем домов, своих предприятий и институтов, в которых так неуютно оказывающемуся в них человеку?.. Зачем она существует, к чему ведет -- эта так называемая их "взрослая жизнь"? Когда-то я бессознательно к ней стремился, хотел "войти" в нее -- и вот оказался в моем институте, который явился для меня этой "дверью". Но дверь эта повернулась ко мне, так сказать, своей "обратной стороной". И я не хочу открывать ее, не хочу входить!
Я вышел на какой-то проспект. Мимо неслись машины, по-прежнему месили снег прохожие. Я все шел вперед и вперед, и мной все более овладевало какое-то болезненное чувство.
"Вот этот город, -- думал я, -- вот этот мир. Который так неприветлив к человеку, который отталкивает, не принимает его. Мой институт -- лишь символ всего этого. Почему все так устроено?.. Почему так неприветлив мир? Почему так неуютна, страшна жизнь?.."
Уже темнело. Я все шел и шел. Пальто мое расстегнулось, шапка моя сбилась, но я не замечал этого. Холодный воздух врывался мне в грудь -- но я шел все быстрее и быстрее, совершенно забыв о своем здоровье. Я смотрел на все вокруг -- на машины, дома, прохожих -- и во мне все больше поднималось какое-то тяжелое, недоброе чувство. Я видел все это как-то отстраненно, как человек, которому нет ни до чего этого дела, как посторонний. Мне нужно было ехать домой -- но я почему-то не думал об этом и не искал метро. Я шел, и меня мучили все те же вопросы, и я не знал на них ответов. У меня от них уже голова раскалывалась!..
Кругом сверкала и шумела жизнь большого города. Сверху на все это глядело хмурое, огромное и равнодушное небо. Так я бродил, голодный и усталый, без всякой цели допоздна. Я совсем продрог, устал еще сильнее, в горле у меня першило -- я, видимо, заболевал. Это был один из самых тяжелых вечеров моей жизни. Мне казалось, что все рушится вокруг, я чувствовал себя совершенно оторванным от всего этого мира. Лишь поздно вечером, совсем устав и замерзнув, я, наконец, нашел метро и поехал домой.