Со студенческих лет я испытываю горячую любовь к публичным библиотекам. Начиналась моя любовь в 1943 году, во время войны, в насквозь промерзшем общем зале Исторической библиотеки, где мы сидели в наших пальтишках на рыбьем меху внакидку, читали, слава Богу, теперь уже никому не известный и не нужный "Материализм и эмпириокритицизм", безуспешно пытаясь вникнуть в глубину мысли В.И. Ленина, и посматривали на часы - скоро ли настанет вечер, и можно будет бежать домой, где какой-никакой, а все-таки ужин ожидается - пусть даже это будут оладьи из картофельных очисток и так называемый чай из сушеной травы с сахарином (а, может быть, и кусочек сахару перепадет). Я так полюбила тогда библиотечную жизнь в значительной степени именно потому, что жить пришлось у родственников на чужих хлебах, и в библиотеке я спасалась от неуюта и очень часто от голода. Голод был совсем не сильный, но есть хотелось всегда, а дожидаться ужина казалось легче всего в тишине книжного зала.

В последние годы войны я стала посещать библиотеку им. Ленина, в просторечии Ленинку, - и до сих пор ее иначе не называют - читальные залы которой располагались тогда в доме Пашкова. Одним из красивейших зданий Москвы назвал его Булгаков, а в каком он виде сейчас! Больно смотреть: перманентные строительные леса на флигелях, облупившаяся краска - он не белый, каким был даже тогда, в годы войны, а грязно-серый и выглядит больным.

У входа с ул. Маркса и Энгельса был маленький круглый садик с фонтаном, лавочки под деревьями, на которых так уютно было посидеть летним днем, выйдя отдохнуть на воздухе. Открываю тяжелую дверь и вхожу в вестибюль. Оставляю пальто и книги в гардеробе и поднимаюсь по неширокой, витой белой мраморной лестнице на второй этаж. На стене, вдоль которой идет лестница, большой мраморный барельеф, изображающий графа Румянцева в римской тоге и лавровом венке.

Вхожу в огромный общий зал. Тесными длинными рядами поперек зала стоят широкие столы, читатели сидят с двух сторон, друг против друга. В те времена места еще не нумеровались, как это было потом, стараешься сесть поближе к настольной лампе, раскладываешь книги, и постепенно все и вокруг и внутри тебя стихает; возникает и с каждой минутой укрепляется иллюзия упорядоченности окружающего мира, отсутствия или во всяком случае незначительности еще пару часов назад мучивших тебя проблем.

И вот в этом моем любимом храме науки меня дважды обокрали, правда, уже не в доме Пашкова, а сорок лет спустя после той войны, в новом здании, в Первом, докторском зале, расположенном как бы на отшибе, почти никогда не заполненном до отказа, тихом и спокойном. В первый раз все произошло банальнейшим образом. Я вышла из зала в каталог, оставив на столе сумку, в которой лежал кошелек. Возвратилась на свое место, заказав книги, открыла сумку, кошелек на месте, денег в нем нет. Не могу поверить, все перерыла, оказалось, что и ручку унесли, что на столе лежала. "Ну, знаете, ручку, - сказал мой начальник, когда я ему это рассказала, - я и сам бы на ручку позарился, если бы она на столе бесхозно лежала". Почему-то воровство производит странное впечатление: помимо всего прочего, кажется, что тебя грубо унизили. Но я даже не пожаловалась дежурным - ну, что, сама виновата, шляпа, везде выставлены предупреждения, что дирекция за пропажу вещей ответственности не несет. Ладно. Недели через две произошло то же самое. Конечно, легкомыслию моему оправдания нет, но так или иначе, вернувшись в зал, я обнаружила, что вор не потрудился вынуть деньги из кошелька, а забрал его вместе с деньгами.

На сей раз, хотя и понимая, что толку не будет, я все же отправилась к дежурной по залу и сообщила ей о пропаже. Та посетовала на падение нравов и на мое легкомыслие, но что поделать! С горя я пошла в буфет, а когда вернулась, возбужденная дежурная радостно сообщила мне, что, оказывается, вор найден и передан в милицию. Читатель, сидевший недалеко от меня, обратил внимание на странное поведение озиравшегося по сторонам и приглядывавшегося к столам молодого человека который в конце концов подошел к моему столу и там некоторое время оставался. Это показалось подозрительным, внимательный читатель пошел за ним и, выйдя из зала, схватил за руку и отвел вниз к постовому милиционеру. Молодой человек сопротивления не оказывал, но свои преступные действия, конечно, отрицал. Мне предложили пройти в комнату милиции, которая, оказывается есть в Ленинке. Вора уже туда привели. Довольно долго пришлось ждать: одни начальники уходили, другие приходили, смотрели на меня с удивлением. Наконец, объявили, что сейчас нас повезут к следователю в районное отделение милиции на Арбате.

Вошел предполагаемый вор, и мы с ним оказались вдвоем в одной комнате, где нужно было дожидаться сигнала садиться в машину. Вор - высокий молодой человек неухоженного и печального вида, с длинными нечесаными волосами, спокойно стоял, прислонившись к стене, не глядя на меня и не говоря ни слова. Я села в углу комнаты и тоже ни слова не сказала. Ну, что тут скажешь? Так мы вдвоем провели некоторое время в этой комнате, и мне пришло в голову, что ситуация настолько абсурдная, что надо ее прервать.

Но тут вошел милиционер и говорит: "Машина будет вот-вот, но все же не сию минуту, преступника мы обязаны везти, а Вы, гражданка потерпевшая, идите пока пешком в отделение, мы вас на машине перегоним". Сидеть тут было очень тошно, и я вышла из комнаты, прошла несколько кордонов милиционеров, предъявляя читательский билет и вызывая подозрение тем, что паспорта у меня с собой не было, и покинула, наконец, библиотеку. Оказывается, внутренними переходами мы уже прошли в дом Пашкова, и я выбралась на улицу через вход в Отдел рукописей на улице Фрунзе. Стояла глубокая осень, день был холодный и красивый. Я шла очень медленно, любуясь на деревья в маленьком садике справа, стоявшие уже в роскошном желто-красном уборе. Вышла на Арбатскую площадь, слева нелепый советский Гоголь виднеется, смотреть не хочется, когда вспоминаешь того старого, что сидел тут, сгорбившись, в окружении своих бессмертных персонажей. Но на бульвар не полюбоваться нельзя было, и я немножко постояла.

По Арбату до отделения было недалеко, но я шла медленно и только под конец своего пути вдруг сообразила, что машина из библиотеки давно уже должна была приехать, меня там, конечно, ждут, следствие развернулось, а потерпевшей нет. Я чуть ли не побежала и запыхавшись влетела в мрачное помещение отделения милиции. В углу у столика с газетой скучал милиционер, а справа за решетчатой перегородкой сидел еще один, наверное, главный тут, и что-то писал, никак не реагируя на мое появление. Я, как дура, озабоченная, главным образом тем, что своим опозданием наношу урон следствию, сунулась в окошко, это опоздание объясняя. Начальник сначала даже головы не поднял, очень занятый своими наиважнейшими бумагами, потом все-таки обратил на меня свой начальственный взор и посмотрел, как на сумасшедшую.

- Спокойно, гражданка, делайте заявление.

- Да я пешком шла, конечно, машина быстрее меня ехала, извините, куда мне пройти?

- Кто совершил наезд?

- Какой наезд?

- Вы не пострадали? А зачем пришли?

- Да как же не пострадала, очень даже пострадала, разве Вам не сказали?

- Повторяю: спокойно делайте заявление или уходите.

Беседа разворачивалась, как в комедийном фильме.

Выяснилось, наконец, что никакая машина из библиотеки им. Ленина не прибывала, о ней слыхом не слыхали, и если прибудет, то не скоро, потому что вызовов много, и если я уж так хочу ее дождаться, хотя неизвестно зачем, могу посидеть вон там в коридоре. Я хоть и разозлилась, но решила ждать: денег было жалко, тем более, что вор-то был схвачен. Мне показали темный коридор, где стояла цепочка соединенных между собой стульев, как из зрительного зала. Встаешь с одного, приподнимается вся цепочка.

Просидела я так не меньше часа, пока не послышался смутный шум; по-видимому, машина все-таки приехала. По коридору прошли молодой человек и девушка; он с удивлением взглянул на меня, сидевшую непонятно зачем в темноте. Оба вошли в какое-то помещение в глубине коридора и заперли дверь изнутри. Я продолжала сидеть молча. Наконец, в той комнате раздался слабый звук телефонного звонка, и еще через некоторое время дверь отворилась, молодой человек, оказавшийся следователем, выглянул и с выражением отвращения на лице обратился ко мне: "Вы, что ли, потерпевшая? Ну, заходите". Девушка в милицейской форме почти столкнулась со мной в дверях. На столе стояли еще дымившиеся стаканы в подстаканниках с недопитым чаем и лежали аппетитные калорийные булочки. Отвращение молодого человека стало понятным. Но я тоже с утра не ела и сильно разозлилась в дурацком ожидании. Диалог явно носил на себе отпечаток наших чувств.

- Фамилия, имя, отчество?

- Оболенская Светлана Валериановна.

- Как, как? Повторите.

Повторяю.

- Это из каких же Вы Оболенских? Из тех?

- Каких тех?

- Ну, тех: "корнет Оболенский..."

- Нет.

- Ну, ладно, так в чем дело-то?

Рассказываю.

- А много денег было?

По счастью, я, как ни странно, помнила не только сумму, лежавшую в кошельке, но даже и купюры помнила.

- Ну, сидите.

И следователь удалился надолго, потом я услышала его оживленный голос и женский смех в коридоре и, наконец, он вошел.

- Да, - сказал он, - денег у него почти столько, сколько Вы сказали, и купюры такие. Но он клянется, что ничего не брал, в зале искал знакомого. Говорит, что с мамой живет, и она ему каждый день деньги дает на еду и на покупки, вот в этот раз столько дала. Вот так.

- Ну, и что дальше будет?

- Да ничего. Можно, конечно, на него нажать, но вряд ли будет толк. Может, закроем это дело, а? Я Ваши данные запишу, если что обнаружится, сообщу немедленно.

Мне не пришло в голову что можно было снять отпечатки пальцев (моих) на деньгах или еще какие-нибудь действия совершить, которые в кино показывают. А так - что, собственно, могло обнаружиться? С мамой живет, бедный! Я так устала и так мне было досадно, что продолжать не хотелось. Встала, чтобы уйти.

- Так Вы не из тех Оболенских? Вот, знаете, артист есть Леонид Оболенский?

Господи, да отстанет ли он от меня, наконец? Что, мне ему свою родословную рассказывать? Очень хотелось выругаться, да я не умею по-настоящему. Повернулась и ушла. Плакали мои денежки, хотя вор был в наличии и деньги были в наличии, даже купюры совпадали... Впрочем, действительно сама виновата, шляпа и есть шляпа. Мне очень хотелось только найти кошелек мой любимый, кожаный, коричневого цвета, ведь у вора кошелька не оказалось, значит, он его в зале куда-нибудь засунул. На другой день, вызывая, наверное, подозрения читателей, я обошла весь зал, шаря по полкам, где в открытом доступе стояли журналы, энциклопедии и сочинения Маркса и Энгельса. Не было нигде моего кошелька.

А вообще-то к милиции я, как ни странно, хорошо относилась - после одного случая. Жили мы тогда в хрущобе, квартира на втором этаже. Все трубы отопительной системы были в ужасном состоянии и то и дело где-нибудь прорывались. Вызывали слесарей, те, покрутив головой, указывали на сложность операции и за умеренную мзду ставили на трубу "манжету", и этих "манжет" у нас в квартире было штуки четыре. Но однажды случилась настоящая катастрофа. Ранним утром меня разбудил звонок соседки с 1-го этажа, под нами. "У нас дождик идет", - гневно сообщила она. Я выскочила в кухню и увидела, что и у нас идет дождик - льет с третьего этажа. Дождик был горячий и очень быстро перешел в ливень. Квартира наверху оказалась запертой, и никого там не было. Мы были дома вдвоем с дочкой и разделение труда было такое: одна непрерывно вытирала поток воды, направившийся из кухни в прихожую, другая бегала в ЖЭК, к слесарям, опять в ЖЭК, опять к слесарям. Слесарь пришел, но что поделать, если та квартира, откуда льет, заперта. Аварийку они отказывались почему-то вызывать, а сами мы, по тогдашним правилам, этого сделать не могли. Все это продолжалось часов пять.

Наконец, я сообразила вызвать милицию. Милиционеры приехали сразу, вызвали представителей ЖЭКа и без размышлений решили взламывать дверь квартиры на третьем этаже. К счастью, в этот самый момент появилась хозяйка квартиры, которую мы готовы были убить, хотя и понимали, что не за что. Оказалось, что лопнула труба батареи. Менты вызвали аварийку и не покинули нас до тех пор, пока авария не была устранена. Вот эта их решительность и основательность меня и покорила. А дождик еще немножко шел и прекратился. И в нашей квартире и в квартире на первом этаже пришлось делать ремонт. Но саги о ремонтах имеют свои характерные красочные черты и здесь им не место.