Еще один портрет историка. Виктор Моисеевич Далин.
Герой моего очерка-воспоминания - историк Виктор Моисеевич Далин (1902 - 1985). Меня связывала с ним тесная дружба - насколько возможна тесная дружба между людьми разных поколений, - основанная на долгой, интересной совместной работе.
Передо мной несколько писем Виктора Моисеевича. Они не особенно интересны, потому что в большинстве чисто деловые, наполненные деталями нашей общей работы над ежегодным альманахом по истории Франции - "Французским ежегодником".
Что такое "Французский ежегодник"? Поскольку этот альманах был важнейшей частью деятельности да и жизни Далина, и наша с ним дружба родилась и выросла именно в связи с работой над этим изданием, надо сказать о нем несколько слов. Тридцать томов "Французского ежегодника" стоят у меня на книжной полке, Позволю себе привести памятную надпись, которую Виктор Моисеевич сделал мне на "Французском ежегоднике 1977": "Дорогой Светлане - двадцатый том нашего любимого детища, доставляющего нам столько хлопот, огорчений, но немало и радостей. В.М. Далин, октябрь 1978 г.". Я полностью разделяю то, что сказал он о "нашем любимом детище". Только теперь мне кажется, что радостей было гораздо больше, нежели хлопот и огорчений.
"Французский ежегодник" был создан в конце 50-х гг. прошлого века, на волне Хрущевской оттепели. Главным редактором был академик В.П. Волгин, после его кончины - А.З. Манфред, позже - В.В. Загладин. А Далин все годы был заместителем главного редактора, и основная часть конкретной работы - подбор статей, их редактирование, работа с авторами - лежала на его плечах. А я была ответственным секретарем "Ежегодника" и практически разделяла работу с Виктором Моисеевичем.
Редакция ставила своей целью "содействовать углубленному изучению в нашей стране проблем истории Франции и организовать на страницах "Ежегодника" сотрудничество советских и французских историков". Обе эти задачи "Французский ежегодник" выполнил.
Удалось собрать на его страницах большинство советских историков- франковедов, привлекали не только известных ученых, но и молодых специалистов; привечали и совсем еще не известных, но подававших надежды исследователей; публиковали и работы тех, кто в сталинские времена либо был отлучен от науки, либо просто был солдатом армии зеков. На страницах "Французского ежегодника" выступили многие французские ученые, сотрудничество с ними было постоянным.
Возвращаюсь к письмам Далина. Читая их и даже просто глядя на кривые строчки и загадочные значки-буквы, я вижу и слышу того, кто их написал. Никогда в жизни не встречала такого ни с чем не сравнимого по неразборчивости почерка. Порою приходилось коллективно его расшифровывать. Он сам иногда не мог прочитать то, что написал.
Я гляжу на эти строчки, и передо мной встает фигура Виктора Моисеевича. Вот он входит в маленькую комнату нашего сектора Новой истории. Еще прежде, чем открыл дверь, слышу - идет как будто с трудом, мелкими шаркающими шажками, характерной, почти чаплинской походкой, широко ставя носки ног. Он был маленького роста, худой и немножко сгорбленный, на вид очень, очень слабый. Вошел, протянул маленькую руку, вяло тряхнул мою, сел. В этот момент он сам напоминал закорючки своего почерка. Медленно поднял руку, потер лысину, почему-то взялся за оттопыренное невероятно ухо, поднял глаза. Вот это было поразительно! Глаза у него были очень выпуклые, ярко-голубые, сияющие, как будто из них лился на собеседника свет; в них была какая-то детская незащищенность, взывающая о доверии, о теплоте. И очень часто они наполнялись слезами, особенно в последние годы.
На долю Виктора Моисеевича выпали все возможные в 30-40-х гг. испытания. Я всегда думала: как удалось ему, тщедушному, хрупкому, перенести все тяготы двадцатилетнего заключения и ссылки, лишение возможности заниматься любимым делом, все переживания, связанные с возвращением после этих 20-ти лет домой, в семью, и через много лет - возвращение к своему делу?
Тяжелый физический труд убил бы его очень скоро. Он рассказывал: еще на этапе ему помогли помещавшиеся в том же вагоне поляки. Они потеснились, дали ему место и поддерживали его в пути, помогли ему и в лагере. А он сразу попал на Колыму. Вспоминал, что прибыли туда зимой; вечером по приезде их загнали в не отапливаемое тесное помещение, где даже сесть было невозможно, и они всю ночь стояли, тесно-тесно прижавшись, грея друг друга своими телами. В лагере он был "придурком" (говорю это без всякого уничижения или осуждения), знаю, работал в бане - лагерная должность многих интеллигентов. Говорил, что никогда не пил такого хорошего чая, как в те годы: уголовники варили у него в бане чифирь и давали ему прекрасный чай. Вспоминал, что старался в лагере не говорить о своей профессии историка, ибо часто, узнав об этом, зеки требовали, чтобы он перечислил по порядку российских царей, и он пасовал. Какой же ты историк? - возмущались окружающие.
В.М. Далин, хорошо известный в кругу специалистов по истории Западной Европы, родился и вырос в Одессе и в годы революции и гражданской войны был активным участником борьбы за Советскую власть, работал в комсомольском подполье, не раз подвергался смертельной опасности. Тогда на всю жизнь определились его идейные позиции и политические взгляды.
В Москве, куда он приехал в 1922 г., он окончил Институт красной профессуры, специализировался по изучению истории Франции. В 1929-30 гг. побывал в научной командировке во Франции, а после возвращения в Москву начал читать лекции в Коммунистической академии и в Международной ленинской школе - курс по истории рабочего движения в Западной Европе, с 1934 г. работал в Московском университете, и еще до ареста опубликовал несколько работ по истории Франции.
Он принадлежал к той части своего трагического поколения, которая восприняла Октябрьскую революцию как свое кровное дело и, несмотря ни на что, на всю жизнь сохранила верность идеалам молодости. Мне это кажется непонятным и странным, но вместе с тем я уверена, что именно это дало Виктору Моисеевичу твердость духа и оптимистическое мироощущение. И, конечно же, помогло ему выжить на Колыме. Выжить и перенести все жизненные испытания Виктору Моисеевичу помогла также его бесконечная и бескорыстная преданность науке. Она поддерживала его в лагере надеждой на то, что еще удастся вернуться к любимой истории Франции. Помню, он говорил, что в лагере придумал себе систему упражнений во французском языке и сумел сохранить его знание.
О Далине говорили, что он - историк по призванию. Работа в библиотеке и особенно в архивах - повседневный ремесленный труд всякого историка - для него была высоким наслаждением, источником неожиданностей, сюрпризов, открытий. А ведь открытию предшествуют долгие, утомительные поиски, когда маешься над неразборчивым почерком составителя документа, а документу уже 100 или 200 или еще больше лет. Все исследования Виктора Моисеевича основаны на архивных материалах. Обнаружив интересный документ или блок документов, он начинал работать над ним, и источник как бы сам выводил исследование к постановке проблемы, которую он разрешал всеми имевшимися в его распоряжении средствами, и прежде всего именно с помощью тех же архивов.
Перу Далина принадлежат множество статей по истории Франции 19 в., но главный его труд связан с именем деятеля эпохи французской революции 18 века Гракхом Бабефом. Бабеф придерживался коммунистических идей, и, думаю, именно это особенно привлекало к нему внимание Далина . Бабеф был решительным противником всех правительств, сменявшихся во время революции, упрекал якобинцев в том, что они, провозглашая лозунги свободы, равенства и братства, недостаточно энергично действуют для воплощения их в жизнь. Он организовал тайное общество и уже после окончания революции готовил восстание против правительства. "Заговор Равных" был раскрыт, Бабеф и его соратники казнены.
Виктор Моисеевич после возвращения из лагерей и ссылки раскопал в архиве института марксизма-ленинизма большой архивный фонд Бабефа, который в 30-х гг. был куплен во Франции тогдашним директором института Д.Б.Рязановым, и на основе этого материала - рукописей, писем Бабефа - написал и защитил докторскую диссертацию, а затем издал ее в виде книги.
Потом он организовал издание трудов Бабефа. Несколько томов сочинений Бабефа выходили в течение нескольких лет параллельно - в Париже на языке оригинала, в Москве - в переводе на русский.
Труды Далина высоко ценили и французские историки, для которых тема французской революции всегда была одним из главных исследовательских направлений. Далин состоял в постоянной переписке со многими французскими учеными, и когда те приезжали в Москву, не было для него большего удовольствия, чем встретиться с ними. Он свободно говорил по-французски, но нисколько не заботился о произношении, и прононс его был совершенно русский. Однако он и французские друзья понимали друг друга отлично.
Как человек, хорошо известный во Франции и твердый марксист-ленинец, член КПСС, Виктор Моисеевич был теоретически "выездным". Но ни разу не воспользовался он возможностью поехать во Францию, решительно отказывался от предложений, поступавших из Парижа. Боялся. Страх сидел в людях его поколения. Боялся даже не столько за себя, сколько за сына, за внучку.
В 1978 г. умер главный редактор "Французского ежегодника" А.З. Манфред. Виктор Моисеевич очень тяжело переживал эту потерю - Манфред был его близким другом. Теперь всё легло на плечи Далина. На томе "Ежегодника", вышедшем уже после кончины Манфреда, он написал: "Дорогой Светлане в знак самого глубокого уважения и в надежде, что это издание не исчезнет из-за безрукости пишущего эти строки. В.Далин". Но он не был "безруким", принял всю ответственность на себя и никогда не уклонялся ни от каких сложных дел, а их всегда было много. И не было для него, может быть, более важного дела, чем "Французский ежегодник". И еще: как будто заботясь о том, чтобы достойно завершить свой путь историка, он с большой настойчивостью добивался издания сборников своих статей, писал и новые.
Последние годы жизни Далина были грустными. Умерла жена Виктора Моисеевича, с которой его связывала и долгая супружеская жизнь, и необычайная любовь к сыну и к внучке, и все испытания, которые пришлось перенести вместе, и налаженный, уютный быт. Опорой теперь стал внимательный и заботливый сын. Но все равно одиноко ему было.
Я навещала его во время отпуска, который он проводил в санатории "Узкое", в мрачноватой, унылой большой комнате, где раньше бывал вместе с женой. Мы сидели, беседуя о делах, он угощал фруктами и конфетами, а потом шли в парк, медленно ходили по осеннему саду, молчаливо сидели на скамеечке. Помню, как нужно было сообщить ему там, в "Узком", о смерти его молодого французского друга, историка А.Собуля, очень им любимого и трогательно относившегося к Виктору Моисеевичу. "Mon vieux père", - обращался к нему в письмах Собуль. И вот я сказала, что пришло сообщение о кончине Собуля. Виктор Моисеевич не вымолвил ни слова, только низко опустил голову и несколько минут сидел совершенно молча. Потом тихо заговорил о делах.
Примерно за год до кончины Виктор Моисеевич перенес инсульт. Из больницы он вернулся домой не только жизне,- но и работоспособным, хотя, конечно, уже совсем не тем, что прежде. Как и раньше, я приходила к нему домой не реже, чем раз в две недели, для разговора о делах. Сын очень внимательно устроил ему удобный домашний быт, ухаживал за ним, казалось, дело идет на поправку.
Тут пришло известие из Франции, что Виктору Моисеевичу присвоено звание почетного доктора Безансонского университета; в Москву приехал французский историк Жан Шарль для вручения ему всех регалий, мантии и шапочки. И сын, знавший, как это важно для В.М., решил во что бы то ни стало привезти его в Институт, чтобы вся церемония была торжественной и праздничной. Он вел Виктора Моисеевича под руку, тот, маленький, в плаще и берете, шел нетвердыми, неуверенными шажками. К нашему ужасу, оказалось, что сломан лифт, и пришлось идти пешком на третий этаж, и этот путь был преодолен с величайшим трудом. Его усадили в кресло, и я увидела, что его ярко-голубые глаза уже не светились, как прежде; они излучали теперь тревожное ожидание.
Началась недолгая церемония. Ж.Шарль произнес небольшую речь, он вспомнил и о тяжких испытаниях, которые пришлось перенести новому почетному доктору. Он назвал Далина "настоящим человеком", вспомнив о романе Б.Полевого (!). Речь была очень теплая, и оратор тепло обнял виновника торжества. К нашему величайшему облегчению, все прошло благополучно, и Виктора Моисеевича увезли домой. Вечером мы были приглашены к нему на маленький "банкет", устроенный для Ж.Шарля. Хозяин дома был доволен, но выглядел усталым и, по-моему, ждал, чтобы гости, наконец, ушли. Все это было для него, конечно, очень приятно, но и тяжело.
Он умер через две недели.
В 70-80-х гг. вышли в свет три сборника статей Далина. А "Французский ежегодник", вышедший уже после его смерти, поистине украсила его последняя статья "Александр I, Лагарп и Французская революция", написанная с молодым увлечением, которое никогда его не покидало. Этот том открывался прекрасной фотографией Виктора Моисеевича и некрологом, который мы закончили такими словами: "От имени редколлегии "Французского ежегодника" и Группы по изучению истории Франции, от имени всех, кто читал книги В.М. Далина и ценил его талант исследователя, от имени всех, кому посчастливилось сотрудничать с ним долгие годы в тесном контакте и добром согласии, мы склоняемся перед светлой памятью коммуниста, ученого, настоящего человека, нашего дорогого учителя и друга"
Да, он остался коммунистом. Часто гадаю: как отнесся бы Виктор Моисеевич к переменам, наметившимся в 1985 году, еще при его жизни? Сознавая, конечно, порочность существующего режима и его губительность для развития науки, Далин не был среди тех, кто пытался хоть что-то этому противопоставить. Как и многие другие, он точно представлял себе границы дозволенного, никогда эти границы не переступал и, вероятно, полагал, что таким образом спасает науку, что иное поведение погубит и его самого, и то дело, которому он отдал всю свою жизнь. Но, конечно, общественные и особенно научные позиции В.М. Далина определялись отнюдь не только опасением сделать неверный шаг, но в значительной мере - причудливым соединением понимания пороков советской системы и веры в ее справедливую, хотя и искаженную исторически сущность. Революционное прошлое Советской страны - это было его прошлое. "Досталинская" эпоха Советской власти, гражданская война, затем НЭП, наконец, - что было для интеллигентов поколения Далина, я полагаю, очень важно, - недолгий расцвет "неофициальной" советской культуры в 20-х и начале 30-х гг. - Пастернак, Мандельштам, Бабель, Платонов, Мейерхольд, Эйзенштейн - представлялась им не такой ужасной, как последующие годы; и ведь это были годы их молодости и встречи с наукой...
Думаю, что Виктор Моисеевич радовался бы только в начале "перестройки", а отказ от социалистическо-коммунистических идеалов был для него немыслим. Это перечеркнуло бы всю его жизнь и более всего молодость.
Но кажется мне, что в душе его все же гнездились сомнения, и полной гармонии в нем не было. Да и возможно ли все-таки было сохранить абсолютную верность идеалам молодости после двадцати лет лагерей!
Упрямый оптимизм Далина сочетался с внезапно прорывавшимся глубоким пессимизмом. Мне хочется привести здесь одно письмо Виктора Моисеевича ко мне, которое удивило загадочной, пронзительно грустной концовкой. Оно относится к последним годам его жизни (дата не обозначена).
"Дорогая Светлана! Очень обрадовался вашему письму. Мне казалось в последнее время, что вы как-то изменили свое отношение ко мне, и это меня очень огорчало, часто думал об этом. Теперь, получив ваше милое и теплое письмо, я, в общем, успокоился...
Я все живу еще у Миши (Миша, М.В. Далин - сын В.М. - С.О.) и мало здесь работаю, но зато читаю непрерывно мемуары. Он делал вырезки, по большей части из Н.М.("Новый мир" - С.О.), а потом переплетал, и очень много интересного мне. В одной статье Б.Яковлева о Ленине нашел большой отрывок о вашем отце. Это отрывок из "Правды" 30 марта 1918 г. Оказывается, Ваш отец был на заводе Михельсона в тот день, немного раньше, а, м.б., и в то же время, что и В.И. (имеется в виду покушение на В.И. Ленина - С.О.). Дает описание. Конечно... отец ваш был почти писателем, и ваш грех, что вы не издали его сочинений. Я и сейчас помню его очерк о Петрограде в дни второго конгресса КИ ( Коминтерн - С.О.).
Как вы сумеете прочитать - Бог знает. Всего вам доброго. Пишите на Кутузовский.
Ваш В.Далин
"Уж своею Францию
Не зову в тоске.
Выхожу на улицу
В ситцевом платке".
В.Инбер
Кончился еще год... иллюзий и надежд".
Что означала эта цитата из стихотворения Веры Инбер? Его любовь и интерес к Франции, в которой ему удалось побывать всего лишь один раз, в далеком 1929 году?
О каких иллюзиях он пишет? О каких надеждах?
Я спросила его об этом, но он не захотел ничего объяснять, только рукой махнул.