Nulin : другие произведения.

Неприличная новелла

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Но и с деньгами не бросил Миша Театр, продолжал регулярно наряжаться в ливреи, кафтаны, брать в руки алебарды, копья, гусли и активно заниматься хоровым пением. В компании новых друзей он с готовностью признавался, что тратит время без финансовой отдачи, имея в виду возможные интересные знакомства. Если я случался при разговоре, тихо добавлял: "Ну, и для души, конечно". Жгучая смесь культурного воспитания с буквальностью восприятия, необходимой владельцам больших бабок, втянула моего приятеля в неприличную историю.
  Моей маме не нравятся ноги моих жен. Мою первую, отштампованную жену, дочку из московской профессорской семьи за исключительно маленький размер ноги она окрестила - китайской барынькой. Мою вторую, кошачью (Помните, у Саши Черного: "Спешите кошки на чердак! Гражданский брак, гражданский брак!...") супругу, кубанскую казачку, за огромную ступню родительница, за глаза, а потом и в глаза, звала кобылой.
  Это было бы маленькой каплей беды, но кроме банального размера, существуют другие критерии прелести женских ног - крутизна подъема, широта щиколотки, сухость икры, т.е. сотни мелочей, которые все портят.
  Я не могу спорить с мамой. Оттанцевав три с половиной десятка лет в кордебалете Театра и четыре с лишним года тоже в кордебалете, но уже в театре С-кого, она непререкаемый авторитет в области ног. Нижние конечности всех моих подружек, после того как я знакомлю их с мамой, подвергаются нелицеприятной критике. По ее мнению я просто не способен завести себе женщину с приличными ногами.
  Воспоминания о славном артистическом прошлом мамы (и о ногах жен) воскресили в моей памяти одну неприличную историю.
  
  * * *
  Родившись практически на сцене, (мама танцевала до 6-го месяца беременности), других отпрысков певуче - пляшущей интеллигенции я на дух не терпел. Не выносил с тех пор как испустил свой первый вопль и засучил красными ножками. Горошина артистического индивидуализма раздражала мое Эго сквозь бесконечные одеяла бесталанности, но в детстве мне больше нравилось верить в другое. Снобизм глупых и слабых, убежденных в том, что они по законам генетики этой 'продажной девки империализма' наследуют эфемерные богатства, какие и наследовать нельзя, наполняли свирепостью мое юное сердце якобинца. С возрастом пришло равнодушное понимание; они были заносчивы - я застенчив.
  Из всей банды наследников мы сошлись с одним Мишей Швиндлером, коего ценил за социальную близость.
  Мишина мама - женщина несомненной стати служила на государственной должности в профкоме Театра. Ее зычный голос срамил нашу оперу. Мишин папа сидел в Театре в оркестровой яме. В результате ежедневного состязания с выдающимся по силе голосом супруги мастерство музыканта достигло апогея. Ни у кого больше не слышал я таких ослепительно блестящих, глубоких звуков, какие родитель моего друга извлекал из вверенных ему ударных инструментов при своем достаточно хрупком сложении.
  Если подвести черту, то рос Миша в стандартной, малогабаритной, интеллигентной семье Театра.
  Как уже было сказано, меня угораздило появиться на свет гордым сыном балерины кордебалета. Наша семья по большей части оставалась неполной, но тоже весьма интеллигентной. Приятный пустячок - и Миша, и я оказались евреями-полукровками. Здесь мне удалось обставить его сразу по двум статьям, поскольку я еврей по матери, а он только по отцу.
  Уродился я, как по паспорту, в папу-металлурга. Т.е. с носом картошкой, глуховатым и такого размера, что грохот от моих прыжков по сцене в качестве солиста заглушил бы первоклассный оркестр упомянутого выше Театра. Один Мишин папа, в качестве сопровождения, бил бы в большой барабан.
  При определенном желании и с матушкиными связями (за столько-то лет) можно было конечно что-нибудь придумать. Одно соображение останавливало меня - а именно в самый интересный момент не сдержаться от хохота, осознав, как я в трико с симпатичным гульфиком делаю в Театре сомнительную карьеру. Идиотский смех вкупе с топотом ног окончательно расстроил бы солидное представление. И иностранные гости остались бы дико недовольны. Из одной голой преданности к Alma Mater этого никак нельзя допустить!
  При нескромном размере рта и остальных внушительных габаритах мне определенно стоило податься в цирк - львиные головы заглатывать. Но поскольку наши недостатки - продолжение наших достоинств, проявленных в других обстоятельствах, могу с гордостью заявить, что, и сегодня, пусть, не выступая на сцене, имею все возможности носить на руках сразу половину недоедающего, нежно щебечущего кордебалета. Пока дохлый солист разбирается с единственной, скользкой примой.
  Миша в отличие от меня появился на свет со слухом, и даже с небольшим голосом. Смог продолжить династию. Но привычный мир переменился. Государство временно перестало содержать культуру. Неожиданно оказалось, что скромным певцам из хора недостаточно просто открывать рот для того, чтобы положить в него деликатес после выступления. А когда по молодости кроме еды еще и женщин любишь, вообще швах, если не крутиться. Миша засуетился, завел себе коммерцию. Стал челноком - одним из первых. Имея преимущество в виде гастролей, извлек выгоду. Торговал кроссовками, стаффордширскими щенками, компьютерами персональными (физически живыми, но морально мертвыми), всем торговал, что под руку попадалось, и удавалось вместе с реквизитом возить. Рентабельность в те времена стояла бешенная. И никаких проблем со сбытом. Потом валюту разрешили, банки позволили, пекарней владеть, ларьки содержать. Многое Мише удавалась. Была и есть у него жилка нужная. (Я, к сожалению, пропустил золотой век накопления, работал в цирке со львами.)
  Но и с деньгами не бросил Миша Театр, продолжал регулярно наряжаться в ливреи, кафтаны, брать в руки алебарды, копья, гусли и активно заниматься хоровым пением.
  В компании новых друзей он с готовностью признавался, что тратит время без финансовой отдачи, имея в виду возможные интересные знакомства. Если я случался при разговоре, тихо добавлял: "Ну, и для души, конечно".
  Жгучая смесь культурного воспитания с буквальностью восприятия, необходимой владельцам больших бабок, втянула моего приятеля в неприличную историю.
  
  * * *
  О гетерах Миша узнал в возрасте двенадцати лет, из предисловия к роману "Таис Афинская". От рядовых древнегреческих проституток гетеры отличались даже не внешностью, а образованием. Женщины эти знали множество стихов наизусть, танцевали, пели и одновременно умели поддержать просвещенную беседу. Предисловие утверждало, что гейши - это те же гетеры только современные и японские.
  Уже в нынешней жизни, посещая антикварный магазин (бывший букинист на улице Качалова), увидел Миша на стене литографию с раскосой девицей, вооруженной сямисеном, и вспомнил мечту своего детства. Думал в Москве с какой-нибудь заезжей гетерой познакомиться, но подвернулась гастроль в страну восходящего солнца.
  Япония, как широко известно, - страна противоречивая. Одновременно передовая и традиционная. Мише предстояло поступить совершенно по-японски - совместить номер в современном отеле и знакомство с консервативной гейшей.
  
  Во времена оные Театр экономил. Номера артистам заказывали дешевые и селили в них сразу нескольких. В процессе осуществления процедуры бронирования на возвышенных лицах администрации, ответственной за организацию гастролей, читалось смутное сожаление о том, что не заведуют они труппой лилипутов из Жопитулинска, коих по слухам можно роскошно укладывать по 6 человек в одну кровать.
  Миша, верный принципу ничего не пускать на самотек, загодя обратился к своему старому компаньону по первоначальному челночному накоплению.
  Да и тот не помог.
  - Одному в номер... Не могу Мишенька - и лоб морщил, и головой тряс - ты же сам в курсе. Какая дорогая страна! В Монголии я бы тебя как солиста поселил.
  - А любовника Юлика разместишь, - Миша - человек Театра всегда находится в курсе самых важных новостей.
  - Так его же Юлик за свои к себе селит. И билеты тоже за свои ему приобретает.
  - Не припоминаю случая, когда Юлик свои деньги в Театре тратил. Не верю - засомневался Миша, совершенно как Станиславский.
  В пику ему администратор весьма натурально расстроился:
  - Мне не веришь! И не надо Мишенька не верь. Одному верь из того, что говорю - у меня теперь руководство... Зажали они меня Мишенька, вот так! - недавний соратник пережимал дряблую шею руками слишком энергично, так, что становилось страшно - не задохнется ли.
  - Зажали, мочи моей не осталось. Какое у меня теперь руководство... У него колледж в Стокгольме. У него стажировка в Милане. У него МЭ-ТО-ДЫ. У него калькулятор. И не один.
  Миша всем своим видом выразил насмешливое непонимание внезапного бессилия старого зубра.
  Зубр стал серьезен и даже немного зловещ.
  - А вот что я придумал, Мишенька, ты лучше к нему сходи, поговори за искусство. Ты к нему сам сходи, ты ему объясни - он человек новый - он тебя поймет, а с меня теперь спрос маленький. Я теперь старорежимный. Мне теперь только мебель двигать доверяют.
  В переводе на обычный язык сказанное означало, что хлопоты по исполнению Мишиного каприза не решаются с той легкостью, с какой Миша мог разобраться со своей проблемой самостоятельно и за свои средства.
  - Хорошо, ты у меня тоже еще попросишь - буркнул Миша, и для того чтобы почувствовать запах настоящей битвы пошел по предложенному ему адресу.
  Добившись аудиенции, он повторил свою просьбу об отдельном номере, желательно в другой гостинице, а не там, где разместят основной состав труппы.
  
  Юный Администратор в аккуратном костюмчике, в галстуке, такой свежий, упругий, словно мгновение назад родился - выпорхнул из сияющего лобби первоклассного отеля, принял Мишу приветливо, только косил глазами немножечко. Однако по мере того как ему становилась понятна суть просьбы, на лице его выступило выражение крайнего, беспредельного удивления.
  Миша заранее готовился к борьбе. Он заговорил о своей тонкой душевной организации, в результате коей просто не в состоянии репетировать с посторонним человеком в одном замкнутом помещении, о запасе творческой энергии, какой будет бездарно истощаться еще до спектакля в общении по поводу нарушения очередности пользования уборной или в спорах о мокром полотенце, оставленном на диване. Закончилось, однако, скандалом. Администратор перепутал Мишино имя и отчество и отказал. Миша хлопнул дверью.
  
  Мой друг получил ровно то, что ему причиталось в результате конфронтации с властью - самый тесный номер плюс флейтиста бывшего жителя Самарканда в нагрузку.
  Среднеазиат - маленький человечек с большим пухлым лицом и узенькими глазками был хорошо известен исключительной наблюдательностью. И хотя из-за перемены часовых поясов он спал даже на репетициях, просыпаясь только в те моменты, когда надо было поднести к губам инструмент (соседи по оркестровой яме неоднократно жаловались на его храп) в сердце у Миши не теплилось ни малейшей надежды на то, что бэй заснет во время визита гейши.
  Интимно общаться с женщинами при посторонних Миша стеснялся. (Как человек сентиментальный он особенно гордился последним бастионом собственной нравственности.)
  Как человек бережливый Миша попытался уговорить дехканина погулять пару часов на улице, но убедился, что заставить того покинуть номер можно, только воспользовавшись сиреной пожарной тревоги, и то после того как он упакует все свои 33 чемодана.
  
  Пришлось Мише тратить деньги.
  Отели в Японии исключительно дорогие. Больше одного вечера, одновременно в двух номерах Миша не стал себе позволять. После репетиции пошел погулять по городу, увидел небольшую гостиницу, зашел, на своем хорошем английском снял номер и расплатился за него (плюс залог) кредитной карточкой.
  Разместился в комнате, умылся, пиджак снял, галстук развязал, халат на плечи накинул, пультом пощелкал, на японцев по многочисленным телевизионным каналам полюбовался. Время вышло - пошел заказывать гейшу.
  Портье, военные, журналисты, таксисты и полиция в любой стране - одинаковы. Спустился Миша вниз, в холл. Сел на кожаный диванчик, рядом с бонсаем, газетки полистал. Улыбчивый портье как раз с туристами общался. Но Мишу приметил сразу же. Портье есть портье. Зачем человек без багажа из такой дали, России, в японскую гостиницу устраивается, а потом вот так просто на диванчике сидит? Понимает портье. Туристы полопотали, полопотали и отошли. Миша встал, к стойке приблизился плавно как балетный, улыбнулся не хуже японцев, сказал портье на своем хорошем английском языке:
  - Родной, у меня есть проблема.
  Портье и раньше был любезен, но после Мишиных слов шипучей Упсой в стакане раствориться захотел, т.е. всем своим видом показал, что все сделает, даже то, что для себя никогда не осмелился бы.
  Миша уточнил:
  - Родной, проблема моя весьма щепетильного свойства.
  Портье буквально весь обратился в ухо.
  - Родной, - пояснил Миша - мне нужна девушка, но необычная девушка, а специальная, с музыкальными инструментами, с танцами. Я сам из Театра. Знаешь Театр? Портье заулыбался еще радостнее.
  - Так, вот, я в Театре песни пою. Хор понимаешь, хорус. И мне не простая девушка нужна, а та, которая тоже песни поет. Как ее там у вас зовут. Гетера. Гейша.
  Портье даже не сделал паузы для порядка, не изобразил недоумение. Как ни крути - проституция, сводничество, сутенерство. А он только закивал с удвоенной силой. "Да, - говорит. - Момент. Культура, Культура!" И засеменил в дальний угол. Порылся среди бумаг, проспектов и возвращается с лакированной папочкой. Брошюра для туристов с пагодами на обложке - "Достопримечательности Японии".
  Портье очки надел, пролистал раздела два, брошюру на стойку положил, к Мише перевернул и начинает показывать:
  Вот эта школа такая-то, эта школа такая-то. Очень, очень хорошая. Эта тоже очень хорошая, еще лучше. А это еще лучше, много-много культуры. Посмотрел Миша - бабы все одинаковые. Лица белой пудрой заштукатурены, щеки помидоры нарисованы, брови выгибаются, как кошачьи спины; только по цвету кимоно можно отличить предыдущую от следующей. Это как с карате - чтобы почувствовать нюансы надо с самого детства начинать заниматься. С другой стороны, назвался груздем...
  Ткнул Миша наудачу в первую попавшуюся:
  - Вот эта, - говорит, - нравится.
  Портье отметил что-то в маленькой книжечке, в последний раз поклонился и попросил обождать в номере:
  - In fifteen minutes, - говорит, а номер, в какой вести, не спрашивает. Профессионал!
  
  * * *
  Посидел Миша пятнадцать минут. Пультом пощелкал. Опять на многочисленных японцев по бесчисленным каналам полюбовался. Легкий, вкрадчивый стук в дверь обозначил конец ожидания.
  Как только Миша отворил, в комнату мышкой прошмыгнул сухенький старичок в черной шапочке. Под мышкой старикашка принес свернутый половичек. А на нем прудик, камыши и уточки. Словно и не уезжал Миша из Московской области.
  Расстелил старичок свой коврик на полу в центре комнаты и на него указал требовательно, приглашая клиента прилечь.
  Миша же загодя с собой договорился, с целью скрыть неосведомленность в вопросе вести себя расслаблено, с юмором, и ответил деду как бывалый основательно:
  - Повременим пока, отец.
  Старичок - лобик узенький, череп тыковкой, на затылке крысиный хвостик болтается, головой покачал с осуждением, но потом опять просветлел, в ладошки хлопнул.
  И вошла гейша.
  Как начала она улыбаться, кланяться прямо от двери, так больше не прекращала. Даже, когда песню запела, все время головой вперед - назад покачивала.
  Прежде всего, Миша попытался познакомиться, объяснить гейше, сначала на английском языке, потом жестами, что он тоже в некотором роде связан с музыкой. Она в ответ только сильнее кланяться, громче петь стала. Миша так и не понял - знает гейша английский язык или нет.
  А потом присмотрелся - все решить не мог, та ли это девушка, которую он выбрал или не та.
  Поет, поет гейша, а под толстым слоем белил - румян какая-то она старая. И растерзали Мишу сомнения - негодный товар ему подсунули, или, наоборот, первоклассный. Возможно его гейша опытная, и больше ценится специалистами, чем молодые. Кто их разберет азиатов этих, когда они серьезно, а когда издеваются. И поет вроде прилично, не лажает. Настоящее горловое пение.
  А старичок тем временем, как заправский лабух, музыкальный инструмент - дудочку настроил. И так по-хозяйски в комнате освоился, будто оставаться собрался. Миша деньги платил, чтобы от своего флейтиста избавиться, а тут какой-то посторонний дедушка поприсутствовать желает. Если бы Миша хотел дополнительной мужской музыки, ему своего бесплатного соседа по номеру за глаза хватило. Тот даже увертюру из оперы 'Чио-Чио-Сан' на флейте сбацать может к случаю.
  Миша старичку на дверь указал, а тот в ответ в свою дудку ткнул - намекнул, что без него не будет полной феерии
  - Ниче, прорвемся - уверил его Миша.
  Старичок плечами пожал, головой потряс - иностранец, мол, что дите неразумное.
  А Миша его подбодрил:
  - Иди, иди, отец.
  И когда они с гейшей наедине остались, первым делом грудь свою волосатую ей показал. Этой деталью своей анатомии Миша гордится.
  Японка смущенно спрятала лицо за широкий рукав, но петь не перестала.
  Что произвело на Мишу самое большое впечатление так это то, сколько дел сразу человек делает - поет, кланяется, улыбался и к нему двигается. А еще всем своим видом показывает, что сейчас рукава закатает, и штаны с Миши снимет. Миша, чтобы облегчить ей задачу - сам штаны снял и жестами гейшу на кровать пригласил. Та запела, несколько изменив тональность, улыбнулась интимнее, но головой по-другому закачала, и в свою очередь на коврик указала. 'Ладно, - подумал Миша, - до этого момента всегда шел на поводу у женщин, не в Японии же начинать норов показывать. Ботинки снял, выдохнул, подумал о деньгах, за номер плаченных, настроился на действие; и член его не подвел - встал. Миша отвернулся, приспустил трусы в дорогом бутике купленные, презерватив заготовленный натянул, лег навзничь на уточек, в потолок поглядел как Волконский под Аустерлицем в небо,
  Долго лежал Миша в одиночестве. Гейша почему-то не шла. Миша как человек мнительный, вопреки всему предыдущему ходу событий, мгновенно представил, что они с портье друг друга не поняли или в книге про Таис дана неверная информация. И теперь эта пожилая тетка - деятель древне-японской культуры смотрит на Мишу глаза широко раскрыв, а через пару секунд кричать начнет.
  Поднял Миша голову. Нет, ничего подобного. Гейша уже совсем близко и кимоно выше колен закатала. Сама медленно подступает, как улитка по склону Фудзиямы, и шуршит, лишние бинты, освященного тысячелетней традицией туалета, разматывает. Петь быстрее стала, больше горловых нот появилось в голосе, видимо духовно себя к совокуплению готовит. Наконец появилась она в поле зрения, на фоне потолка. Миша в первый раз видел женщин в таком ракурсе. Ноги как телеграфные столбы. На самом верху лицо маленькое, толстым слоем белил покрытое.
  Песня на губах у девушки замерла и оборвалась. А гейша, совсем не целясь, с точностью точечного бомбометания на Мишин член уселась. Попала. А если бы промахнулась? Мишу холодный пот прошиб от такой необдуманной резвости. Посидела гейша сначала неподвижно (словно прислушивалась, словно сама не до конца верила, что попала), затем поерзала, вроде устраиваясь поудобнее, к сямисену, рядом оставленному, потянулась. Для начала просто запела, а потом ритм бедрами поймала и стала на члене качаться как расшатанный молочный зуб. И песня у нее получилась, заунывная, а улыбка вымученная.
  Как только Мишу страх запоздалый отпустил, посетила его голову мысль неожиданная - 'А о чем она поет жалобно? И почему лицо невыразительное?' Первый раз в жизни задавался Миша подобным вопросом в аналогичных обстоятельствах. А потом сознание его раздвоилось. Одна часть как капризный ребенок содержание песни знать желает. А другая над первой издевается - 'И ведь сам со товарищи иногда поешь - не понимаешь о чем, а зритель-слушатель и тем более не разбирает без программки...' Но хуже всего, что любопытство и внутренняя дискуссия отвлекали, расстраивали физиологию.
  Стало Мише казаться, что, понимая немного по-японски, он активнее поучаствовал в процессе. Ведь, наверняка, о сексе поет, хотя и не показывает внешне. Но без знания языка содействия не получалось. Скорее наоборот. Растерзали Мишу сомнения. Одна часть его предполагает - поет де дама про упругие груди и про выпуклые зады. Вторая издевается - а может про холодную кашу - размазню и стройки народного хозяйства. Кто ее, дуру японскую, знает? Ты, лично, за нее поручиться можешь? Может, поет она о страданиях маленькой птицы над душистым цветком и Мише хвалу превозносит, иносказательно, как благородному чужестранцу, а может дразниться по поводу размеров естества и мужского бессилия.... Миша, бизнесмен - реалист, и одновременно натура с профессионально развитым воображением, уже и картину представил, как гейша ему сейчас язык покажет: Все гояцзины - короткохуевые импотенты... бэ-бэ-бэ.
  Но пока еще пожилая японка пела, улыбалась, сидела, кимоно художественно раскинув. А на кимано драконы, птицы и цветы, друг в друга переливались - переплетались. Бедра ее Мишины бока крепко стиснули - не вырваться. Он уже только одно чувствовал, как его член от незнания языка сжимается и холодеет. И из всех желаний осталось только одно - оттянуть постыдный момент катарсиса.
  Наконец гейша не удержалась, на бок сползла, неполадку ощутила, залопотала нетеатральной прозой, свою палку со струной отложила, слезла с Мишиных чресл, оттянула ему опавший член пальцами, и потренькала на нем легонько как на сямисене только что. Нахмурилась. Языком поцокала и спросила по-русски:
  - Не получается?
  Мише показалось, что устройство, которым его, как бывшего советского человека, подслушивают, дало сбой и стало работать в обратную сторону.
  - Не получается, спрашиваю - повторила гейша вкрадчиво и совершенно без акцента, пожалуй, только чуть-чуть плюща гласные.
  Миша молчал. Он впал в легкий ступор.
  - У вас еще и язык отсох?
  От вторично пережитой неожиданности Миша основательно поглупел:
  - Вы со мной разговариваете? Вы русский язык знаете?
  Гейша даже плечами передернула:
  - Русский язык я знаю. Только на нем всю жизнь разговариваю. Я японского языка не знаю. Почему мне не знать русский язык? Чему здесь удивляться?
  Миша, приходя в себя, вместо ответа ненароком скосил глаза на драконов, цветы и дряблые груди.
  Гейша кимоно запахнула и объяснила:
  - Я из Бурятии.
  Миша вздрогнул:
  - Из Бурятии?
  Гейша поняла Мишино удивление на свой лад.
  - А почему у всех вас такое презрительное отношение к нашей республике? У нас такие же люди живут как в Москве. Даже лучше. Не повезло нам в 17 веке. Я, например, институт культуры в Улан-Удэ закончила, в техникуме преподавала, лекции о русской литературе читала от общества 'Знание', а потом пошел дефолт за дефолтом. Денег нет ... Перспектив нет... Сейчас в Улан-Удэ руки до культуры не доходят.
  Миша вынужден был внутренне согласиться. Хотя в себя пришел еще не окончательно.
  Гейша, глядя на него, не могла успокоиться.
  - А почему вы все время удивляетесь? Чем вам буряты не нравятся? Японцы, если хотите знать, - древнее бурятское племя. И обмана никакого нет... если вы насчет платы за услугу.
  - Да нет, что вы. - Успокоил ее Миша. - Нравятся.
  Удивительная женщина внимательно оглядела моего друга, смягчилась и продолжила рассказывать. (Чувствовалось, что давно пребывает она в языковом вакууме.)
  - Сначала думала в Москву поехать в японский ресторан устроиться. По возрасту не прошла. А потом сюда пригласили. И денег больше, и работа творческая. Не на базаре же мне торговать. У меня абсолютный слух. У меня высшее образование. Я два института кончила. Мне красный диплом выдавали.
  Миша сделал приличное случаю сочувственное лицо.
  Гейша удовлетворенно кивнула и продолжила свой рассказ:
  - Приехала, сразу поступила на ускоренные курсы с обязательным изучением традиционных японских песен и некоторой специфики. Экзамены мы сдавали. Я одни пятерки получила. Я с самого детства была старательная ... ни одной четверки за всю мою жизнь.
  И такие в этой ее настоятельной гордости прозвучали детские, наивные, искренние нотки, что почувствовал Миша вместо неловкости симпатию к этой женщине волей экономической ситуации, занесенной на край земли, в страну Восходящего Солнца, в Мишин номер, симпатию к ней этой представительнице маленького, но гордого народа, сейчас прозябающего, но в прошлом, давшего миру Чингиз-Хана, а, следовательно и Российскую Империю.
  - А как вас зовут, извините?
  - Инесса. А вас?
  - А меня Михаил - Миша осторожно пожал ее сухую ладошку.
  Помолчали.
  - Как же вас не разоблачат, что вы не японка.
  - Кто? Туристы? - В ее голосе прозвучало искренне недоумение. - Вы бы тоже ничего не поняли, если бы я вам не посочувствовала. А потом, чего они такого делают, чего я не делаю?
  Миша искренне не знал ответ на этот вопрос.
  - Ладно, что-то мы разболтались с вами, надо продолжить, а то дед настучит. Только я петь по-японски буду, чтобы полностью услугу оказать.
  - Да вы итак уже попели, поберегите голос - пожалел Инессу Миша. - И если можно не улыбайтесь, пожалуйста, очень уж непривычно выглядит.
  - То, что русскому хорошо, немцу - яд. - Согласилась гейша. - Я только еще одну вещь сделаю. - И склонилась к Мишиному уху. - Ой, чего то у тебя хуешко махонький будто червячок поел...
  - Обычный - оскорбился Миша.
  - Не мешайте! Это такой приговор. Я специальные курсы по народной медицине закончила.
  - Какая вы разносторонняя - похвалил Миша.
  - Никогда не знаешь, куда тебя судьба занесет, и что тебе в жизни пригодится. - откликнулась Инесса.
  - Это да - согласился с ней Михаил, а потом мягко заметил - но мне сейчас этого не требуется
  - И вправду - всплеснула руками гейша, промежность моего друга ощупав, - можно работать. И зачем же мы разговоры разговариваем - время то идет.
  - Делу время - потехе час - не к месту высказался Миша в фольклорном смысле.
  - Как говорится - удовольствия минутки - сожаления часы. - подхватила гейша и посмотрела на него вопросительно:
  - Готовы?
  Когда Инесса во второй раз молниеносно уселась на Мишины чресла, они продолжили разговаривать.
  - Как вам показалась Япония? - Вежливо поинтересовалась гейша, склонив грудь к Мишиному лицу.
  - Впечатляет - поддержал беседу мой друг.
  - На самом деле здесь много показухи. - Объяснила Иннесса и довольно сильно двинула задом - Особенно приветливость к иностранцам фальшивая.
  - Да, ну - немного не поверил ей Михаил.
  - Иностранцев здесь не очень любят - привставая на коленках и ладонях, убеждала его Инесса - особенно тех, кто оседает и на работу устраивается.
  - Как же вы устроились - прерывисто выдохнул Михайл.
  - У нас же специфика - для всестороннего удовлетворения клиентов нужны иностранные кадры.
  - А-а-а-а-а-а. - Наконец понял ее Миша.
  На прощанье Инесса подарила Мише пузырек барсучьего жира и записала приговор от мужского бессилья (на всякий случай).
  И хотя много воды утекло после описанного происшествия (что неизбежно сказывается на деталях повествования), главный герой заканчивает свой рассказ всегда одинаково:
  - Какая она гейша - врать не буду не скажу. Но сама по себе как человек - хорошая женщина.
  
  * * *
  Вдумчивый читатель наверняка заинтересуется - в чем заключается сверхидея данного опуса, почему я назвал свою новеллу неприличной. В каком смысле, она неприлична, какие отрывки автор считает особенно неприличным, а какие можно читать девочкам - подросткам в программе внеклассного чтения. Скажу честно, в чем сверхидея новеллы я не знаю, и если она там есть (идея в новелле), то, я ее туда не закладывал. Девочкам - подросткам, по моему скромному мнению, можно читать абсолютно все, если читать они умеют.
  А неприлично - это когда что-нибудь делается настолько хитро, что не получается естественно, так, как в природе должно быть, и человек расстраивается по этому поводу. Хотя в таком общем смысле любая новелла (роман, опера и тд.) неприлична, а значит, я ничего не объяснил, и сам окончательно запутался.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"