Нуякшева Ольга Евгеньевна : другие произведения.

Новое кино

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   НОВОЕ КИНО
   ГЛАВА 1. ПРИВЯЗАННОСТИ
   До недавнего времени у Платова было всего три серьёзных привязанности в жизни. Мать, с детства навеки покорённая сказками Пушкина и назвавшая своего сына в честь Пушкинского царевича Елисея. Друг детских лет Клим Крошкин, крупный, амбалистого вида парень, совершенно не оправдывавший свою "мелкую" фамилию. И Амалия Видова, девочка с их двора, с младых ногтей безропотно и безнадёжно влюблённая в Елисея.
   Мать умерла пять лет назад от внезапной остановки сердца. Врачи только руками разводили: никаких признаков болезни, тревожных симптомов при жизни у пациентки не было. И что такое могло случиться, чтобы чистое, доброе, богатое на любовь сердце женщины перестало биться, никто не знал, не ведал. И Елисей тоже.
   Платов тяжело перенёс смерть матери. Страдал и мучился втихомолку удручающе-болезненной пустотой и неприкаянностью с той поры, когда под надрывно-траурные звуки похоронного марша чужие мужики лопатами забрасывали гроб с телом матери комьями мокрой суглинистой земли. То огромное, всеобъемлющее место в душе Платова, которое принадлежало маме, её любви и светлому мироощущению, он знал, никогда не будет заполнено. Не вакантное это место, невосполнимое. Никем и ничем.
   Тот трудный период жизни ему помогли пережить Клим и Амалия.
   Добрый, чуткий "громила" Крошкин всё свободное время неотвязно следовал по пятам за Елисеем, будто хотел своей массивной фигурой защитить его от всех и вся, оградить от остального, бесчувственно равнодушного к его горю мира. Платову он казался тогда даже слишком навязчивым и прилипчивым. Ему всё время хотелось остаться один на один с мыслями о маме. Казалось, что только так он теперь может общаться с ней. А Клим мешал своим присутствием, не давал раствориться в щемяще горьких и одновременно светлых воспоминаниях. Молчаливую, назойливую преданность друга Платов оценил позже, когда острота потери начала спадать, и Елисей понял, что не будь рядом Клима, он вполне мог бы сойти с ума.
   Амалия тоже была рядом. Но по-другому.
   Они дружили с детства, вместе играли в казаки-разбойники, лазили по деревьям, играли в снежки, купались в Верейке, маленькой речушке, разбивающей город на две равновеликие части. Но то было детство. Взросление сопровождалось стремительным ростом у Амалии ног, бёдер, груди. И как-то незаметно она превратилась из узкоплечей, тщедушной девочки-подростка с белесыми ресницами и бровями в женственно-округлую, высокую блондинку с пышными формами. Подросшие мальчишки стали заглядываться на Амалию. И Елисей вдруг почувствовал нечто вроде ревности и решил не уступать подругу другим. По деревьям они больше не лазали и Верейку вместе не переплывали. Стали чинно ходить рядышком по улицам города, посещать городской кинотеатр и даже иногда концерты. И продолжалось это долго, очень долго. Потому что не мог Елисей переступить с подружкой порог, за которым начинаются взрослые отношения. Слишком он привык к ней за годы детских игр и не мог воспринимать иначе, чем белобрысую Амальку, верного друга своего детства. Да и слишком дорога была ему эта девочка, чтобы вот так мимоходом воспользоваться её влюблённостью, не давая взамен ничего, кроме бурлящих в крови гормонов. Знал Платов, что не сможет ответить на её любовь всей полнотой чувств.
   И неизвестно, чем бы закончились в конце концов их отношения, если бы после смерти мамы Амалия сама не пришла к Платову домой с осознанным намерением стать его женщиной. Так и сказала:
   - Еля, я не знаю, что бы я сделала, чтобы тебе стало легче. Наверное, всё, что в моих силах. Но ты не просишь меня об этом. Поэтому я решила сама, - и стала нервно, с горячей поспешностью расстёгивать на себе блузку, обнажая медово-розовую упругую мякоть двух тугих полушарий. И Еля сдался. Не устоял. Так было одиноко, так кромешно темно на душе, что он, как ребёнок, потянулся к этим перламутрово светящимся полусферам и приник к ним всем телом.
   Так они стали жить вместе. Амалия перетащила из родительского дома свои вещички и всякие необходимые мелочи и занялась обустройством быта. Елисей был благодарен ей за заботу и за безропотную готовность в любую минуту развеять его грусть прикосновением своего горячего тела.
   Почему-то о свадьбе они не говорили. Жизнь и без неё была вполне удобной и комфортной. Елисей много работал. Профессия архитектурного дизайнера была востребована и хорошо оплачивалась.
   У Амалии высшего образования не было. К наукам она никогда не тяготела. Зато с детства очень хорошо шила. И теперь принимала заказы на дому, скорее ради удовольствия, которое давало ей шитьё, чем по необходимости. Заработки Елисея с лихвой покрывали все их семейные потребности. И даже оставалось на милые капризы и удовольствия. Короче, не бедствовали.
   В быту Амалия была весьма педантична. Тщательно следила за порядком, каждая вещь у неё знала своё место, мебель сверкала девственной чистой - ни пылинки. И только в её "рабочем кабинете", где стояли швейная машинка и стол для раскроя и пошива, царил некоторый художественный беспорядок. Хозяйство Амалия вела успешно и с удовольствием.
   Жили они с Елисеем хорошо, ссорились крайне редко. Не любила Амалия подолгу дуться на любимого, предпочитала сама идти на примирение, чтобы пребывать в комфортно-благостном состоянии довольства и спокойствия. Постоянное ощущение трепетной нежности и страсти было для её души единственно-возможной средой обитания. Так уж была устроена эта женщина. Елисей никогда не задумывался о природе их чувств друг к другу. Но это удивительное качество своей женщины осознавал и ценил интуитивно.
   Они оба, каждый по-своему, дорожили друг другом. Обоих устраивала спокойная ровная жизнь, быть может, без ярких праздников и взлётов, но и без падений и трагедий.
   Детей пока не заводили. 25 лет - не возраст, считала Амалия, ещё успеется. Как говорят в таких случаях, хотелось пожить для себя. Елисей мечтал о доме, который построит по своему дизайн-проекту. Амалия всячески поощряла и поддерживала эту мечту. Как-то само собой подразумевалось, что когда они обзаведутся своим домом, можно будет подумать и о потомстве. По обоюдному согласию они начли копить деньги на осуществление своей мечты. С этой целью Платов набрал себе уйму дорогостоящих заказов и работал, что называется, не покладая рук, а также ног и головы.
   По выходным к ним частенько наведывался Клим. С годами он стал ещё шире в плечах и объёмнее в груди. При этом не утратил уникальную умилительную доброту и преданность другу. Есть такая редкая порода людей, которые и любят, и дружат с полной самоотдачей, всецело и навсегда.
   Последнее время у Клима появилось странное увлечение. Он вдруг ни с того, ни с сего увлёкся каким-то "новым кино", которое показывали в одном единственном кинотеатре где-то на окраине города. Кинотеатр так и назывался "Новое кино", так сказать, с претензией на некий авангардизм и неординарность.
   Сам Платов был равнодушен к киноискусству и вполне удовлетворял свою тягу к кинофильмам вечерними бдениями перед телевизором. Однако страсть Крошкина к "Новому кино" вызывала у него законное любопытство.
   - Что нового в твоём "Новом кино"? - допытывался Елисей.
   - Не знаю, как тебе объяснить, я не кинокритик. Но это кино сделано по-другому. Оно... как реальная жизнь, - горячо и сумбурно пояснял Клим.
   - Типа документальных съёмок, что ли? - пытался понять Платов.
   - Да, похоже, но не совсем. Просто жизнь, и всё.
   - А сюжеты?
   - Разные сюжеты.
   - А актёры?
   - Актёры совсем неизвестные. Да они и на актёров-то не похожи. Будто не играют, а просто живут. Да чего я тебе объясняю? - вдруг взрывался Крошкин. - Сам сходи, да посмотри, и всё поймёшь.
   Но Платову всё было некогда. Да и особым желанием не горел. Так что вскоре Клим потерял надежду вытащить друга на новое кино.
   Правда, однажды Амалия, заинтригованная рассказами Крошкина, сходила-таки в Климовский кинотеатр, но вернулась разочарованная.
   - Не могу понять, что Клим нашёл в этом кино, - делилась она за ужином своими впечатлениями с Елисеем. - Ни уму, ни сердцу. Голая тоскливая жизнь, и больше ничего.
   - А сюжет? - полюбопытствовал Платов.
   - Да никакого сюжета нет. Какие-то обрывки.
   - Ну хоть о чём приблизительно?
   - Мужик работает на каком-то заводе. У него начальник стервозный. Всё про какие-то втулки спорят. Короче, производственный конфликт, наверное. Мужик видит, что начальник что-то там мухлюет, но молчит, не высовывается. А дома зло на детях и жене срывает. И сам от этого вроде мучается, ночами не спит. А утром - опять на работу. А вечером - дома скандал. И такая дребедень день за днём. В результате жена уходит от него вместе с детьми. Достал он её. Мужик переживает, страдает молча. Продолжает ходить на работу, и всё так же лебезит перед начальством. Мрак!
   - Да, безрадостный сюжетик, - согласился Елисей. - А чем фильм-то кончается?
   - Да ничем. Утром у него снова будильник звонит. И он на работу собирается. Кстати, фильм так и называется "Будильник". И что Климка в этом кино нашёл, не понимаю.
   - Ну, реалистично, жизненно... - предположил Платов.
   - Да не для того я в кино хожу, чтобы мерзостями жизни любоваться, хоть и реалистичными, - в сердцах отрезала Амалия. - Я хочу на красивых людей посмотреть, на красивые отношения. А мне вместо этого реалистичное уродство подсовывают, серятину жизненную. Бр-р-р.
   - Ну, не знаю. Климка у нас все новшества любит. А кто создатель фильма? - поинтересовался Платов.
   - Не зна-а-ю, - протянула Амалия. - Там титров вообще не было. Только перед началом надпись: "Фильм снят биосинсетивным методом". Наверное, завлекаловка какая-то, чтобы зрителя приманить. Да ты, Еся, сам сходи. Может, что и поймёшь, - завершила свой рассказ Амалия.
   Однако Елисей, занятый своими проектами, в "Новое кино" так и не сходил и с новым словом в искусстве кинематографа так и не познакомился.
   А Клим вдруг зачастил к ним в гости, да не один, а с девушкой. Пассия Крошкина понравилась друзьям. Верочка вела себя очень мило и достойно: улыбалась удачной шутке, сдвигала бровки домиком, когда чему-то или кому-то сочувствовала, в умные разговоры мужчин не встревала и была в меру, неназойливо, дружелюбной. Одним словом, производила приятное впечатление. И дело у них шло к свадьбе. В чём Платов с Амалией вскоре убедились, так как получили приглашение на бракосочетание.
   Елисей и Амалия уже купили новобрачным подарок - отличный набор кухонной чудо-техники, Амалия сшила нарядное платье, подобающее случаю, а Платов заготовил свадебный спич для молодых, когда вдруг безо всяких видимых причин Клим Крошкин, расторгнув отношения с невестой и отменив свадьбу, сообщил друзьям, что уезжает из города. И как ни пытался Елисей понять, что произошло с другом, как ни расспрашивал Клима о мотивах столь кардинального решения, Крошкин твердил только одно:
   - Мне надо начать новую жизнь с чистого листа.
   - Ну и начинай, - пытался вразумить друга Платов. - Только зачем для этого в другой город уезжать?
   - Да не в городе дело! Таксистом я везде устроюсь, - вдруг вспыхнул Клим. - Во мне дело. Не поймёшь ты меня сейчас, Елисей. Не поймёшь.
   Было ясно, что всегда покладистый, мягкий Крошкин вдруг взбунтовался, но объяснять причины своего бунтарства не хочет.
   Через неделю друзья проводили Клима на поезд до города Ровдинска.
   - Устроюсь - напишу. Не поминайте лихом, друзья! - крикнул он с подножки уходящего поезда и исчез из жизни Елисея и Амалии.
   ГЛАВА 2. МАЛЕНЬКАЯ ХОЗЯЙКА БОЛЬШОГО ДОМА
   - Еся, хоть покушай, - крикнула Амалия из кухни.
   - Некогда, - буркнул Платов, складывая в кейс какие-то бумаги и чертежи.
   - Что, опять с ночевкой? - нервно спросила Амалия.
   - Как получится, - бормотнул Елисей.
   - Не нравится мне твой последний заказ, - Амалия едва сдерживала предательскую дрожь в голосе. - Что это за работа такая, по ночам?
   - Зато деньги за этот заказ тебе не могут не нравиться, - отрезал Платов.
   - Конечно, деньги хорошие.... Но если бы я знала заранее, какой ценой.... Елисей, я устала ждать тебя по ночам. Я больше так не могу, - губы женщины задрожали.
   - Маля, - он подошёл и погладил её по голове, - ну что ты, в самом деле? Ну, вот такой заказчик попался. Приезжает домой только к семи вечера. Деловой очень. Нет, я, конечно, могу поработать при нём часа три, а потом ночью возвращаться домой. Но это, считай, ночь в дороге, к утру только дома буду. Поддубки - не ближний свет. А спать-то когда? И какой смысл? У Ферзева там только на первом этаже семь комнат. Он меня оставляет ночевать с одной единственной целью, чтобы я мог подольше и побольше поработать. Ну не отказываться же от таких денег из-за временных неудобств.
   - Всех денег не заработаешь, - всхлипнула Амалия. - Откажись от этого заказа, Есенька, откажись. Ради моего спокойствия. У тебя же много заказов, мы не голодаем.
   - Не могу я, - резко посуровел голос Платова. - Договор подписан, аванс получен. Да и полдела уже сделано. К интерьеру проект привязан, расчёты на перепланировку завершены, строительные и облицовочные материалы закуплены. Все чертежи готовы! Ты в своем уме?! Как я могу бросить работу на полпути? А моё реноме? А моя клиентура? Я не могу рисковать своей репутацией. Это исключено. И потом, проект очень интересный. Как ты не понимаешь? Да и денежный. Такой шанс раз в жизни выпадает. И авторитет себе заработаю и денег. Чем плохо? Перестань капризничать, Амаля, лучше бутерброды упакуй, по дороге проглочу.
   Глотая слёзы, женщина начала готовить бутерброды. Она понимала правомерность платоновских слов. Понимала, что заказ выгоден со всех точек зрения. Ферзев был слишком заметной фигурой на политическом Олимпе их региона. Отказаться от его заказа означало бы для Платова профессиональную кончину. Всё это она понимала, но ничего не могла с собой поделать - ночные отлучки возлюбленного приводили её в бешенство. Амалия отчаянно ревновала Елисея. И хотя в открытую он вроде бы не давал повода для ревности, Амалия нутром чуяла беду.
   Елисей нервно ждал, когда она упакует бутерброды. Наконец, схватил приготовленный пакет, запихнул всё в тот же кейс, мимоходом, вскользь чмокнул женщину в щёку: "Не грусти, малыш, до завтра", и быстрым шагом, почти бегом сбежал с крыльца.
   Уже из салона "Лексуса" небрежно, как ни в чём ни бывало, помахал Амалии, и машина, взревев нутром, в нетерпении рванулась вперёд. И только отъехав от дома, радостно вздохнул: всё, свободен! Наконец-то! Впереди целая ночь свободы и любви. Упоительная ночь, прекрасная, короткая, как миг, и длинная, как век. Кто любил когда-нибудь грешной безудержной любовью, поймёт.
   Как же он ждал этого момента! Весь день ждал. Беседуя с заказчиками, проверяя расчёты, осматривая ландшафт и строения, разговаривая с Амалией, ждал, когда наконец наступит этот миг - он сядет за руль своего авто и рванёт... к счастью. Он так и называл Софью - "Сонюшка, счастье моё". Ещё называл Софьей-царевной, а по утрам Соней-засоней.
   Когда он в первый раз приехал в Поддубки по указанному адресу, у калитки его встречала высокая темноволосая девушка со странным выражением беззащитного трагизма на лице. Гораздо позднее Платов понял, что никакого трагизма на самом деле нет. Просто её лицо было так удивительно скроено неведомым мастером - трагически-печальные брови домиком над голубыми глубокими глазами с чуть припухшими веками, маленький остренький носик, по-детски тугие скуластые щёчки и слегка, совсем чуть-чуть, опущенные уголки чувственных, ярких от природы губ. Театральная маска трагика, сглаженная умеренной дозировкой косметики на лице.
   Тогда, в первый день знакомства, она показалась ему совсем девчонкой.
   - Соня Ферзева, - протянула она ему узкую руку, ладошки которой оказались мягкими и прохладными на ощупь.
   Елисей растерялся. Иннокентий Карлович Ферзев предупреждал его, что всеми делами по "украшательству избушки" занимается жена, и что задача Платова в точности следовать указаниям и пожеланиям супруги. Платов смекнул, что, вероятно, перед ним дочь Ферзева, и поэтому, не мудрствуя лукаво, поинтересовался:
   - Могу ли я видеть твою маму?
   Соня улыбнулась, черты лица её при этом дрогнули, сдвинулись с места, и беззащитно-грустная улыбка мелькнула в глазах и на губах. Вероятно, Соня уже знала о реакции на неё незнакомых людей.
   - Если Вы, Елисей Миронович, имеете в виду супругу Иннокентия Ферзева, то это я, - спокойно-величественно ответила Софья Ферзева.
   Платов опешил и от неожиданности, вместо того, чтобы обратить свой конфуз в комплимент, брякнул:
   - Господи, сколько же тебе лет?
   - 33, - безо всякого лукавства сказала она и улыбнулась своей неподражаемо печальной улыбкой.
   При всей своей детской беззащитности госпожа Ферзева оказалась прагматичной и деловитой хозяйкой "избушки", которая, на самом деле выглядела как каменный дворец. Она толково изложила, чего она хочет от Платова, даже нарисовала, как сумела, то, что должно получиться в результате его работы. По существу, Елисею предстояло не спроектировать, а перепроектировать "избушку". Прежде всего, перепланировке должен был подвергнуться весь второй этаж здания. Длинный коридор с чередой дверей в комнаты по обе стороны следовало преобразить в анфиладу комнат с отсеками гостиничного типа для гостей. Кроме того, нуждалась в качественно новой отделке вся начинка этажа. И Софья очень скрупулёзно описала дизайнеру, какого рода строительный и отделочный материал соответствует её вкусам и одновременно удовлетворяет честолюбие её мужа. И кафель, и паркет, и дерево, и кирпич - всё должно было быть высшего качества.
   - Второсортный товар можете не предлагать, - без тени смущения заявила она. - Очень рассчитываю на Вашу компетентность.
   Платова ещё тогда, в первый день знакомства, удивило ярко выраженное несоответствие между хозяйственной деловитостью и внешней трогательной беспомощностью в выражении её лица. Будто две разные женщины умудрялись существовать в одном теле.
   Когда экскурс по зданию был завершён, все указания выданы, а детали обговорены, Софья как-то вмиг скинула с себя респектабельную строгость и, возведя на Елисея умопомрачительно печальный, тоскующий взгляд, бодро произнесла:
   - Ну а теперь обмоем сделку, Елисей Миронович. Если, конечно, не возражаете, - бровки домиком, губки поджаты в немой печали, ну как тут можно возражать. Как можно вообще хоть в чём-нибудь отказать женщине с таким трагически милым, беззащитным, робким выражением лица?
   Позднее, когда их отношения переступили свой Рубикон и стали интимно близкими, Платов понял, что внешность Сони вовсе не соответствует её характеру или настроению. Просто природа наделила её такими вот чертами слишком щедро. Нельзя было давать одной женщине сразу такой печально-трагический излом бровей, такую беззащитную припухлость губ, такую изящную хрупкость шеи. При виде такого лица любой нормальный мужчина загорится непреодолимым желанием защитить, уберечь от любых напастей это милое, трогательное, кроткое создание.
   Елисей был нормальным мужчиной. Их роман вспыхнул удивительно быстро. Когда он приехал в Поддубки во второй раз, уже с чертежами, образцами материалов и заготовками, Софья, внимательно всё просмотрев, мило изрекла:
   - Я рада, что не ошиблась в Вашем профессионализме. Надеюсь, что не ошибусь и в Ваших человеческих качествах.
   - Буду рад доказать, что я надёжный человек, - немного более пафосно, чем нужно, произнёс Платов.
   - Да? - изгиб её бровей изобразил крыло чайки. - В таком случае не откажите мне в маленькой любезности.
   - Весь к Вашим услугам, - галантно поклонился Елисей.
   - Право, мне неловко просить Вас об этом....
   - Ну что Вы не стесняйтесь. Всё, что в моих силах...
   - Не знаю, не знаю, - задумчиво произнесла Софья. - Впрочем, раз уже начала говорить... Короче, Вы не могли бы сегодня не уезжать? Видите ли, мой муж уехал в командировку, а я смертельно боюсь одна ночевать в этой каменной глыбе. У нас, как Вы успели заметить, много комнат. Я предложу Вам лучшие апартаменты. Мне главное, чтобы в доме кто-нибудь был, тогда мне не страшно.
   - С удовольствием разделю Ваше одиночество, - взволнованно выпалил Платов. - Позвольте только сделать один звонок.
   - Конечно, конечно, - пролепетала она, глядя на него преданно-чуткими глазами, и вышла из комнаты.
   Вот тогда-то он и сообщил Амалии, что придётся ночевать в Поддубках, потому что об этом его просит сам Ферзев. Он, де, поздно приезжает с работы и хочет, чтобы Платов принялся за дело нынче же, а отказать хозяину он не может - кто платит деньги, тот и заказывает музыку. А деньги Ферзев платит немалые.
   В первый раз Амалия даже и не расстроилась особо, поверила Елисею, вошла в положение.
   А отдельные апартаменты в ту ночь Платову так и не понадобились. Сидя в зале возле камина, они с Софьей попивали лёгкое вино, она смотрела на него с печально-трагическим обожанием, рассказывала о том, что ей не очень сладко живётся в золотой клетке с мужем. Нет, муж у неё, конечно, очень хороший, порядочный человек, но он так занят своим бизнесом и политикой, что у него не хватает на жену ни времени, ни сил.
   - Не подумайте, что я ропщу на судьбу, - трогательно опуская ресницы, говорила маленькая хозяйка большого дома. - Просто я сижу здесь одна, в четырёх стенах, тоскую, мне ведь даже поговорить не с кем. И соседи, как назло, попались не коммуникабельные, просто буки какие-то. А Вы такой внимательный, такой... приятный человек. Я просто давно забыла, что такое роскошь человеческого общения, и теперь с Вами навёрстываю упущенное.
   Судя по тому, с каким пылом откликнулась Соня на невинное прикосновение к её плечу, забыла она не только о роскоши человеческого общения, но и о силе мужских рук. А в эту ночь руки Платова были не только сильными, но ещё и страстными, нежными, чутко ласкающими все изгибы её тела.
   Огонь в камине уже догорал, когда два сплетённых, будто впаянных друг в друга тела, наконец, как бы нехотя разомкнулись и обмякли, остановили свой бег, медленно усмиряя конвульсивный трепет мышц.
   Утопая в пышном ворсе персидского ковра, что лежал перед камином, Елисей привстал на локоть, заглянул в опрокинутое, бездумно счастливое и печально-страдающее лицо женщины и неожиданно для самого себя прошептал:
   - Сонюшка, счастье моё. Теперь я не смогу без тебя жить.
   И Соня прижалась к нему нагим гибким телом, обвила руками шею и прошелестела в ответ:
   - Как хорошо...
   И с той ночи версия о трудовых бдениях по ночам в угоду хозяину, то бишь Ферзеву Иннокентию Карловичу, стала всячески культивироваться перед Амалией. Елисей не хотел причинять боль человеку, который любил его преданно и беззаветно все эти годы. Но и отказаться от Сони тоже не мог. Поэтому отчаянно и очень убедительно лгал дома. Он уже давно сделал в Поддубках всю свою работу. Теперь по его чертежам строители и ремонтники кроили и перекраивали "избушку" Ферзевых. Но это уже была не его забота. Однако Амалии Елисей продолжал расписывать странности Иннокентия, желавшего, чтобы все строительные работы проходили под надзором дизайнера, который по ходу дела может скорректировать неточности и погрешности проекта.
   Сначала Амалия верила Платову. Но постоянные ночные отлучки не могли не насторожить женщину. К тому же последнее время Елисей проявлял обидное пренебрежение её ласками, ссылаясь на чрезмерную усталость и недосыпание. А если и исполнял свои супружеские обязанности, то как-то вымученно-обыденно, неохотно. Не любил, а именно исполнял долг.
   Такое положение дел тяготило и самого Платова. Но что же он мог с собой поделать? Любовь и долг, увы, совсем не равнозначные понятия. Так оно и тянулось: дома - долг, в Поддубках - любовь. И когда, после очередного неприятного выяснения отношений, он, наконец, вырывался из-под гнёта домашней несвободы, сердце его переполняла такая шальная, безбрежная, бездумная радость, что хотелось петь, кричать, летать, так он был переполнен счастьем любви.
   И теперь, разгоняя машину до предела, отсчитывая мелькающие за окном деревья и столбы вдоль шоссе, он чувствовал себя, как большой и сильный зверь, вырвавшийся из клетки и ошалевший от счастья и свободы. И в мозгу его, как заклинание, билось: "Сонюшка, счастье моё...."
   ГЛАВА 3. ЛЮБОВЬ И РАЗЛУКА
   Лето пролетело, как одно мгновение. Наполненное страстью, греховной свободой, оно будто источало из себя любовь.
   Однако всему когда-нибудь приходит конец. Однажды, лёжа в пуху персидского ковра после страстных объятий, Соня буднично сообщила:
   - Иннокентий возвращается через три дня.
   Вообще-то Платов, конечно, понимал, что рано или поздно это произойдёт. И всё же новость застала его врасплох. Он вскочил на ноги, быстро натянул джинсы на голое тело и замаячил по золотистому паркету взад-вперёд.
   - Царевич Елисей, - она звала его так же, как когда-то мама, - ты что, расстроился, дурачок? Приезд Кеши вовсе не означает наш с тобой разрыв. Кеша часто ездит в командировки. Но на какое-то время нам, конечно, придётся лечь на дно. Что же делать, любимый, ведь мы с тобой оба не свободны.
   - Сонюшка, - с отчаянной решимостью вскричал Платов, - давай разведёмся - и ты, и я, и будем жить вместе. Я только сейчас до конца понял, что происходит. Понимаешь, я не смогу без тебя жить.
   - Родной мой, ты же сам понимаешь, что это невозможно. Я не хочу причинять боль Кеше, точно так же, как ты Амалии, - синие глаза Сони светло и чисто сияли из-под изломанных крыльев-бровей. - Давай не будем утрировать и обострять ситуацию. Ведь у нас с тобой всё хорошо. Мы любим друг друга, и никто этого отнять у нас не может. Нам надо только немного перетерпеть, обождать, вот и всё. Так будет лучше для всех, и для нас, и для них. Зачем ломать жизнь нашим супругам? Разве мы станем от этого счастливее?
   Голос Сони журчал чистым ручейком тихо, умиротворённо, ритмично. Он обволакивал Платова, втягивал в свою мягкую, чудесную, музыкальную мелодию, проникал в мозг, в кровь, в жилы. И от этого становилось как-то тепло и покойно. Соня умела усмирять словом его бушующие эмоции. Словом и беззащитно-трепетным взглядом. И опять ему хотелось защитить её, такую тихую, светлую в помыслах и делах, печально-добрую и родную, от всех существующих и несуществующих напастей.
   Ему вдруг не к месту вспомнился Иннокентий Ферзев. Его осанистая фигура, большие узловатые руки, крупная, с проседью голова, и дикая, звериная ревность вмиг выместила из души только что образовавшееся умиротворение.
   - Я не хочу делить тебя с ним! - твёрдо и внятно произнёс Елисей, играя желваками на скулах.
   - Тебе и не придётся этого делать, - печально улыбнулась Соня. - Увы, Кеша уже.... как бы деликатнее это сказать... выработал свой мужской моторесурс. Но я очень за многое благодарна ему и не могу его бросить только за то, что он стал по-мужски не дееспособен. Но тебе волноваться нет причин. У меня поводов для ревности куда больше. Ведь твоя Амалия молода и хороша собой.
   Надо же, подумал Елисей, моя Амалия хороша собой. Он как-то никогда не задумывался над тем, красива или некрасива Амалия. Она росла у него на глазах и была как бы данностью, привычной и вполне естественной. Платов не заметил, пропустил тот момент, когда из гадкого утёнка, из долговязой, угловатой девчонки, она преобразилась в красивую женщину. Поэтому Сонины слова ничем, кроме удивления, в его душе не отозвались. Слишком полна была его душа "счастьем-Сонюшкой". Ни на что другое не оставалось в ней места.
   И хотя он немного успокоился, его мучила неизвестность. Когда они теперь смогут увидеться с Соней? Как выдержит он разлуку? Ведь каждое утро этого лета он просыпался с мыслью о Софье, а ночью засыпал с её именем на устах. Его невнятно-серое существование вне Сони - часы работы, редкий домашний досуг, - имело право на существование лишь потому, что каждую минуту он знал, что вот ещё немного, и он увидит свою любимую. Сонина любовь компенсировала ему постылую обыденность жизни.
   - Соня, а давай я сниму номер в гостинице! - вдруг осенило Платова. - Пусть не каждый день, но всё же будем видеться.
   - Это исключено, мой царевич, - печально улыбнулась Соня уголками губ. - Наш город слишком мал, а мой муж слишком на виду. Я не могу рисковать его, да и своей репутацией. По отношению к Иннокентию это будет подлостью. Он настроен баллотироваться в депутаты. Его ждёт большая карьера. И поэтому он, как и его жена, должны быть безупречны в глазах электората. Я не хочу подводить мужа. Он этого не заслужил. И потом, Елисей, - Соня посмотрела на любовника в упор, - у тебя появится возможность немного заняться своей семьёй, успокоить Амалию...
   - Ты что же, даже не ревнуешь меня? - с горечью спросил Платов.
   - Знаешь что, дорогой, - в голосе женщины зазвучали твёрдые нотки, - только не говори мне, что ты не исполняешь свой супружеский долг. Ревную - не ревную, какая разница? Я изначально знала, что ты женат. И вообще, сейчас я веду речь не о себе, а о твоей Амалии. Эта женщина ни в чём не виновата. Я вовсе не призываю тебя скорее заниматься с ней бурным сексом. Это ваши дела. Но одно твоё присутствие дома по ночам успокоит женщину. Дай ей передых. Хоть этого-то она заслужила?
   В глазах Сони было столько сострадательного участия, будто она страдала вселенской скорбью за всех женщин в космическом масштабе.
   - Ладно, давай пока не будем о грустном, - примирительно сказал Платов. - В конце концов, у нас в запасе есть два дня.
   - Елечка, родненький, - домики Сониных бровей сделались почти остроугольными, - у нас нет этих двух дней. Ты пойми меня правильно. Ну не могу я сразу вот так из твоих объятий сразу под крылышко Кеши... Мне это психологически очень тяжело. Я должна... ну хоть как-то остыть от тебя, приучить себя к мысли о жизни с мужем. Ну не хмурься. Это же не навсегда. Да, кстати, и прошу тебя - не звони мне сам. Звонить буду я, ладно? Не волнуйся, вечерами тревожить не стану, чтобы не нарушать ваш семейный покой.
   - Хоть бы и вечером, - буркнул Елисей. - Амалия мой мобильник никогда не берёт.
   - Я поняла, поняла, - залепетала Сонюшка, вытягивая тонкую шейку и подставляя губы для поцелуя.
   Следующий день начался, естественно, со звонка Соне.
   - Елися, мы же договорились... - укоризненно произнесла Софья.
   - На эти два дня наш договор не распространяется, - выдал Платов заранее заготовленный ответ.
   - А, ну да, - Соня звонко, переливчато рассмеялась. - Я тоже желаю тебе доброго утра и такого же доброго дня.
   - Я люблю тебя, - сдерживая биение сердца, вымолвил Платов.
   - И я тебя. Целую тысячу раз.
   И в трубке раздались тревожно-пустынные гудки. Как же он их ненавидел теперь.
   Вечером после работы приехал домой. Не спеша, разделся, облачился в спортивный костюм.
   Амалия с затаенной радостью спросила:
   - Завершил проект? Поздравляю, Еся.
   - Ещё не завершил. Временная отсрочка, - выложил свою версию Елисей. - Ферзев куда-то в командировку умотал. Просил, чтобы без него работы были приостановлены до его возвращения. У богатых, знаешь ли, свои причуды. Хочет всё контролировать сам, видеть своими глазами. В конце концов, имеет право.
   Платов врал вдохновенно, на голубом глазу. И даже перед собой не стеснялся этой лжи. Соня сказала, что Амалия заслужила хотя бы спокойной жизни. И он был намерен эту спокойную жизнь ей обеспечить, хотя бы на время.... На какое время, он и сам не знал. И это было самым мучительным в его положении. Если бы знать конкретно, что Иннокентий уедет в очередную командировку через неделю, две, месяц, неважно, было бы легче ждать. А так.... Даже этот первый день без Сони был мучительно долгим и безрадостным. Да, именно так, из жизни ушла радость. Не стало стимула. Мир поблек, стал серо-непривлекательным, а время - ватным, безмерно тягучим, вязким. Если бы можно было закрыть глаза и умереть, чтобы воскреснуть в день встречи с Соней, он бы, не задумываясь, умер. Но надо было жить.
   Первые два дня он ещё как-то справлялся с собой, потому что имел возможность хотя бы звонить, слышать её голос, млеть от пронзительно-острого "целую тебя тысячу раз". Но по истечении этих двух дней время вовсе остановилось для него. Платов буквально заставлял себя жить, работать, выполнять кучу мелких и не мелких дел и телодвижений. Близость с Амалией вообще превратилась для него в неприятную нудную обязанность.
   Теперь все вечера и ночи Елисей проводил дома. Но Амалия чувствовала не только его холодность, но даже эту его принудительно-тяжкую неловкость, будто с ней в постели он отбывал повинность. Однако, боясь спугнуть желание возлюбленного прибиться к дому, молчала, старалась прикинуться довольной и спокойной. Она уже давно поняла, что у Елисей есть любовь на стороне. Амалия была не из тех женщин, которые, ревнуя, выслеживают своих мужей, уличают в измене и ставят ультиматумы. Будучи женщиной трезвомыслящей и по сию пору влюблённой в Платова, она разложила ситуацию по полочкам и пришла к следующему выводу: да, у Еси другая женщина, и это не флирт, а любовь, но раз он осел дома, при ней, Амалии, значит, сделал свой выбор в её пользу, в пользу семьи. Выбор этот, по всему, дался ему нелегко, поэтому сейчас ему приходится несладко. Но раз он принял такое решение, значит, всё же любит её, Амалию. И надо просто потерпеть, переждать этот трудный период отношений. А вот лишних вопросов задавать не следует. Никаких намёков на измену. В конце концов, пылким влюблённым в Амалию он никогда и не был, даже в молодости, даже в самые первые месяцы их близости. И тот факт, что Платов предпочёл её другой женщине, Амалия расценивала как личную победу. Главное, не спугнуть теперь мужа, не нарушить установившееся относительное равновесие нечаянно резким словом или упрёком.
   Вот такую тактику поведения выбрала Амалия. Её и придерживалась. И хотя роняла порой горючую бабью слезу, изо всех сил обволакивала Елисей почти материнской заботой и женским всепонимающим всепрощением.
   Так и жили, будто параллельно друг другу, каждый сам в себе перемалывая и переживая события жизни, в напряжённом ожидании своих планов и надежд. И неизвестно, чем и когда завершилось бы это напряжение, но неожиданное обстоятельство внесло в их семью некоторое приятное оживление. Однажды вечером они получили телеграмму от Клима: "Приезжаю седьмого Соскучился Ваш Крошкин".
   - Вот это номер! - радостно расцветая прежней, Платовской, улыбкой, воскликнул Елисей.
   - Седьмого.... Так это ж послезавтра, - зарделась довольным румянцем Амалия.
   Клим был сейчас как нельзя кстати. Именно он мог привнести в их отношения то прежнее тепло и дружеское участие, в которых они так нуждались. Супруги будто ожили после долгой спячки. Амалия тут же принялась составлять список продуктов к приезду гостя, Елисей вносил в него свои коррективы. За привоз продуктов в дом всегда отвечал он и знал, где и что можно купить. За обсуждением меню они даже как-то сблизились, заговорили по-человечески открыто, заинтересованно, благо тема была обоюдно приятной. И Елисей, и Амалия искренне любили Клима.
   - Слушай, Еся, а ведь я недавно Верочку в городе встретила, - ойкнула жена.
   - Да? Ну и что?
   - Понимаешь, она катила коляску с ребёнком. Я ещё подумала, не Климов ли это мальчик.
   - Ты с ней говорила? - поинтересовался Платов.
   - Так, вскользь... Мальчик чернявенький, хорошенький.
   - Не может он быть сыном Клима. Что я, Крошкина не знаю? Да он в жизни от своего ребёнка не отказался бы. Да и уехал он всего полгода назад.
   - Ну и что? Мы же не знаем, когда они начали вместе жить. По времени как раз сходится. Как ты думаешь, говорить об этом Климу или нет? - спросила Амалия.
   - Сразу не надо. А там видно будет, - неопределённо отозвался Елисей.
   - Ты прав, Еся, прав, - Амалия повеселела и даже как бы мимолётно чмокнула его в щёку. А Платов приобнял жену за плечи.
   Семейное статус-кво потихоньку начинало восстанавливаться.
   ГЛАВА 4. СЛАДОСТНАЯ МУКА
   Клим ворвался в их жизнь мощным зарядом неукротимой энергии.
   - Как я рад всех вас видеть! - взревел он с самого порога, обхватывая огромными ручищами сначала Елисея, а потом и Амалию.
   И всем было ясно, что он, действительно, рад, что у него отличное настроение, и он счастлив этой минутой искренне, от души.
   Немного похудевший, Клим, казалось, стал ещё шире в плечах и выше ростом. Он источал из себя радость и бодрость духа с поразительной щедростью своей открытой натуры. Памятуя о его хмуром настрое накануне отъезда из родного города, внутренняя перемена, произошедшая с другом, казалась особенно разительной и заметной. Клим стал каким-то радостно-просветлённым. И это его состояние было заразительным.
   После первых двух рюмок, общих восклицаний и радостно-весёлых переглядушек он рассказал о своей нынешней жизни. В приуральском городке Лозани он обосновался весьма удачно. Организовал альтернативный таксопарк, взял в помощники толкового управляющего, наладил дело, короче, раскрутил бизнес на полную катушку. Квартиру пока снимает, но через полгода уже сможет купить своё жильё. А как только купит, непременно женится на чудесной девушке Оле, которая работает у него диспетчером, но собирается учиться в институте логистики, что Клим горячо приветствует. Одним словом, в жизни Клима Крошкина произошли отрадные перемены. И друзья искренне радовались его успехам.
   - А к нам-то ты какими судьбами? - поинтересовалась Амалия. - По делу или как?
   - Или как. Потянуло на родные места. Соскучился, вот и приехал к вам, чертям стоеросовым, - Клим громогласно рассмеялся.
   Стоеросовые черти переглянулись и тоже захохотали, таким забавно-трогательным был Крошкин, таким безыскусным в своей радости.
   - Клим, а как тебя в эту Лозань занесло, - отсмеявшись, вдруг спросил Елисей.
   - Это, брат, особый разговор. Как-нибудь расскажу. Если коротко, то предсказали мне этот город.
   - Кто предсказал? - всплеснула руками Амалия.
   - Да есть человек, - уклончиво ответил Крошкин.
   - Ясновидящий? - изумилась Амалия.
   - Вроде того, только он предсказывает на научной основе.
   - Клим, дело прошлое, но всё-таки, почему ты тогда так резко уехал из города? - осторожно поинтересовался Платов.
   - Ну... это тоже с предсказанием связано, - нахмурился друг. - Кстати, вы тут Веру случайно не встречали? Родила уже, небось?
   Супруги многозначительно переглянулись.
   - Да, родила, - неуверенно сказала Амалия. - А ты откуда знаешь?
   - Предсказание, - коротко буркнул Клим.
   - Уж больно много тебе всего напредсказывали, дружище, - хлопнул друга по плечу подвыпивший Елисей.
   - Да, много. Считай, всю судьбу.
   - А если врут? - спросил Платов.
   - Так ведь родила Верка, - пожал плечами Крошкин.
   - Чтобы знать, когда баба родит, не обязательно быть ясновидящим, - усмехнулась Амалия. - Достаточно быть, например, гинекологом.
   - Яков Аронович не гинеколог и не ясновидящий. Он - режиссёр, - серьёзно сообщил Крошкин. - Только не простой режиссёр, а учёный.
   - Учёными коты бывают в сказках Пушкина, - брякнул Елисей. - А про учёных режиссёров я что-то не слышал.
   - Какие твои годы! Ещё услышишь, - гоготнул Клим.
   К концу вечера изрядно подвыпившие мужчины пошли покурить на балкон. Елисей бросил через плечо:
   - Амалька, нам с Климом в большой комнате постели. Нам ещё по-мужски поговорить надо.
   Амалия внутренне усмехнулась. Она знала эту смешную особенность мужа - пьяненького, его всегда тянуло на откровенные разговоры по душам.
   Она постелила Климу на диване, а Елисею на тахте. Сама, довольная эти днём, уставшая и хмельная, пошла в спальню и мгновенно уснула, наверное, впервые за последнее время спокойно и умиротворённо.
   Мужчины тем временем продолжали шептаться в другой комнате.
   - Я должен сказать тебе, как другу, - заплетающимся голосом бормотал Елисей. - У меня, брат, такая любовь! Такая.... Эх, тебе и не снилось.
   - Рад за вас с Амалией. Вы отличная пара, - добродушно обрадовался Клим.
   - С Амалией?.. Ах, да... Ты не понял. Я не про Амальку сейчас. Я про Сонюшку...
   - Любовницу завёл? Не одобряю, - честно высказался Клим. - Амалька у тебя золото. Ты чего, а? Ты чего бузишь-то?
   - А ты меня не ос-суждай, - заикаясь, буркнул Платов. - Ты-то сам чего Верку с пузом бросил? Кто бы морали читал...
   - Э-э, друг, да ты, я гляжу, пьян совсем, - вдруг резко протрезвел Клим. - Ничего-то ты не понял. Не мой это ребёнок, Еся. Вот какая штука. Ну да ладно, я тебе эту историю завтра расскажу. А сейчас давай спать. Не ровён час, ещё поссоримся по пьяни.
   Платов хотел, было, продолжить разговор, но внезапно икнул, задумался, а потом изрёк, старательно выговаривая слова:
   - Не могу не признать твоей правоты. Давай поговорим завтра. Но, - он поднял вверх указательный палец, - если бы ты видел мою Сонюшку, ты бы меня не ос-суждал. И вообще, разве можно с-судить за любовь? Ну, скажи, можно?
   - Нельзя, нельзя, - поспешно согласился Клим и выключил свет. И через минуту услышал громкий мерный храп Платова.
   Но наутро Крошкин резко засобирался:
   - Спасибо вам, ребята, за уют и приют, но мне пора к своим.
   - Иди, иди, - одобрила Амалия. - пообщайся. А остановиться можешь у нас, у вас-то тесно.
   - Обидятся, - бормотнул Клим. - Да вы не волнуйтесь, ребята, вам я ещё успею надоесть. Буду курсировать между вами и маман.
   - Курсируй почаще, - хлопнул друга по плечу Елисей. - Нам есть с тобой, о чем поговорить.
   На том и расстались. А через два дня Платову внезапно позвонила Соня:
   - Здравствуй, царевич Елисей. Ты ещё не соскучился по мне?
   Елисей радостно онемел от звука её голоса. Но, сглотнув ком в горле, хватая ртом воздух и задыхаясь, крикнул в трубку:
   - Когда мы с тобой встретимся?
   - Приезжай сегодня, - пропела Соня томно-интимным голосом. - С ночевкой.
   Вихрь эмоций подхватил сердце Платова и бросил его сначала вниз, в пятки, а оттуда сразу вверх - комом к горлу:
   - Уже еду!
   Он тотчас позвонил Амалии и, едва сдерживая бьющую изнутри радость, пояснил, что Ферзев вернулся из командировки и требует немедленного возобновления работ.
   Он не видел, как напряглось и исказилось гримасой боли её лицо. Да это было сейчас и неважно. Не было такой причины, которая могла бы его заставить не поехать сегодня к Соне.
   Этой ночью Соня была дерзкой, раскованной, свободной в страсти как никогда. И ощущая телом все её потаённые изгибы, выпуклости и ложбинки, Елисей многократно умирал и снова воскресал от жгуче-сладостной муки их слияний.
   Однако утром, страдальчески изогнув бровь, Соня сообщила, что эта ночь была как бы случайной в череде ночей их разлуки. Просто Иннокентий внезапно по каким-то делам уехал в пригород всего на сутки. И не сегодня-завтра вернётся, так что рисковать нельзя.
   Договорились, что Соня , как и прежде, сама позвонит Платову при первой же возможности.
   Елисей был, конечно, раздосадован этой новостью. Но воспоминание о проведённой у Сони ночи было таким щемяще упоительным, что ему хотелось кричать и ликовать от полноты чувств, от счастья быть с ней, помнить её всей кожей, всем своим нутром. Эта дивная ночь наполнила его Соней до отказа. И с этой наполненностью он теперь мог какое-то время держаться наплаву, не уныривая вглубь самого себя и в свою тоску по ней.
   Он возвращался на машине в город и как-то по-особому бережно нёс внутри себя память о её прикосновениях, о тепле и бархатной мягкости её кожи, будто боялся расплескать столь ценный груз. Он лелеял и берёг каждый миг прошедшей ночи, каждый Сонин жест, взгляд, страдающий излом бровей и тягуче-податливый изгиб округлого жаркого бедра.
   Платову стоило больших усилий скрыть от Амалии бьющую из него ключом волну сексуальной удовлетворённости и одновременно повышенной возбудимости.
   - А у меня вчера весь вечер Клим заседал, - буднично обронила Амалия.
   - Да? - будто бы удивился Елисей. - Как жаль, что меня вчера не было дома.
   - Клим тоже расстроился по этому поводу.
   - Ты не представляешь себе, как мне надоел этот Ферзев со своими отъездами и приездами из командировок, - с ненавистью проскрипел Платов.
   Амалия с любопытством глянула на мужа. Она не знала, что это были единственно правдивые слова, произнесённые Платовым за последнее время. В чём, в чём, а в ненависти к Ферзеву он был абсолютно искренен.
   ГЛАВА 5. ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
   - Слушай, Елисей, не слишком ли ты заигрался в любовь? - в упор спросил друга Клим.
   Они сидели в привокзальном кафе за чашкой кофе и тихонько разговаривали. До отхода поезда оставалось 40 минут.
   - Это - не игра, это - сама любовь, - выдержал взгляд друга Платов.
   - С твоей стороны, возможно, - сказал Клим.
   - Что ты имеешь против Сони? - запальчиво выкрикнул Елисей.
   - Ничего я против твоей Сони не имею, - устало вздохнул Крошкин. - Но ваши отношения мне кажутся странными. Ты по первому её зову бросаешь всё и мчишься к ней. А она будто управляет тобой, как марионеткой. То приблизит, то отдалит. Дёргает тебя за веревочку, словно куклу.
   - Но она замужем, и характер наших отношений...
   - Да ладно тебе, - перебил Клим. - Ты, кстати, тоже женат. И на Амальку мне просто больно смотреть. И заметь, в отличие от тебя, Софья бережёт своего мужа. Он у неё находится в счастливом неведении.
   - Амалька тоже находится в счастливом неведении, - буркнул Платов.
   - Она знает, Еська, - строго произнёс Клим. - Где и с кем, не знает, а сам факт знает. Ты хоть подумал, каково ей с этим жить? Тем более вы до сих пор даже не расписаны.
   - Да мы уже давно считаем друг друга мужем и женой, - в недоумении пожал плечами Елисей. - Нас все воспринимают как семейную пару, про нас говорят - "Платовы". Я даже и забыл, что мы официально не женаты. И вообще, я стараюсь... не обижать Амалию.
   - Плохо стараешься, - оборвал Клим. - Ты извини, что я лезу в твои личные дела, но я вам не чужой. Я тебя и Амальку с детства знаю. И обоих вас люблю. А Амальку ещё и жалею. Решать тебе что-то надо. Нельзя чужой век заедать.
   - Я не могу бросить Соню, если ты об этом, - понуро опустил голову Елисей.
   - Тогда оставь Амалию, - твёрдо сказал Клим. - Хотя я, наблюдая всё это со стороны, понимаю, что делать надо наоборот. Амалия любит тебя. Её чувства проверены временем. Послушай, я сам мужик и понимаю, что от горячей бабы может снести голову. Но ведь рано или поздно должны включаться мозги. Твоя Софья - кот в мешке. Что это за муж у неё, что всё время, как челнок, снуёт по городам и весям? Я тут у вас всего месяц обретаюсь, а он уже три раза туда-сюда шастал, а она его провожала и встречала, а тебя то звала, то отпихивала.
   - Я же объяснял уже: её муж Ферзев...
   - Это который в депутаты у вас баллотируется?
   - Ну да, он.
   - И сейчас он, по-твоему, в командировке? - с явной подковыркой спросил Клим.
   - Да, в командировке, - кивнул Елисей.
   - А я его в городе только сегодня видел, на машине, за рулём. Такой здоровый мордатый мужик с сединой на висках.
   - Может, вернулся сегодня? - робко предположил Платов и схватился за мобильник.
   - Привет, царевич Елисей, - раздалось в трубке.
   - Сонь, тут говорят, что твоего Ферзева в городе сегодня видели.
   В трубке повисло молчание, видимо, Соня переваривала услышанное. После небольшой паузы проникновенно сказала:
   - Спасибо, что предупредил, царевич. Значит, не приезжай сегодня. Завтра я тебе сама позвоню.
   - Вот видишь, для неё это было тоже неожиданностью, как и для меня, - глаза Елисей погрустнели. - Значит, опять неизвестно, на сколько расстались. Если бы ты только знал, как мне это надоело!
   - Ладно, Еська, я вижу, сейчас ты не способен адекватно воспринимать мои предостережения. А у меня нет времени втолковывать тебе прописные истины. Мой поезд через полчаса отходит. Я тебя только об одном прошу - будь осторожен. Не руби с плеча. И присмотрись, присмотрись к своей Софье. Сдаётся мне, что она тебя водит за нос.
   - Да зачем ей это? - вскинул брови Платов. - Муж у неё и так богатый. И вообще...
   - Пора мне, Еся, - перебил друга Клим и поднялся из-за стола. - Ты пиши мне, если что. Одна голова хорошо, а две лучше.
   На перроне Клим сунул в руку Елисею бумажку с адресом и телефоном. А потом долго махал Платову с подножки вагона, пока поезд, потихоньку набирая скорость, полз вдоль перрона с провожающими.
   Рекомендацию Крошкина присмотреться к Софье Елисей всерьёз, конечно, не воспринял. Однако предостережение друга, помимо его воли, проросло в сознании ростком смутного, неосознанного сомнения. Ревность бродила в Платове, как молодое настоявшееся вино. Он любил Софью. Но между ними всё время стоял Ферзев - несгибаемо-непотопляемый муж, с которым Соня почему-то, даже несмотря на его мужскую несостоятельность, не желала расставаться. Между тем как сам Платов внутренне уже был готов на разрыв с Амалией.
   Однако, когда через полтора невыносимо мучительных месяца без Сониных ласк и объятий, она наконец позвонила ему и позвала к себе, он был так безудержно, отчаянно счастлив, что все сомнения как-то вдруг разом исподволь растворились в жажде любви, в сексуальной энергии здорового зрелого мужчины, в той непонятной, не поддающейся логике щемящей нежности, которую он с первого дня испытывал к этой женщине с печально-трагическим изломом бровей и гибким, податливо-страстным телом.
   Его жизнь превратилась в пунктирное ожидание: несколько дней испепеляющей страсти и любви, затем несколько недель мучительной разлуки.
   Когда однажды Елисей решился поговорить с Соней об этом, молодая женщина, изогнув бровь и губы в гримасе искреннего страдания, грустно прошептала:
   - Мой царевич, если бы ты только знал, как я скучаю по тебе в твоё отсутствие. Но что же делать, любимый? Ни ты, ни я не виноваты, что встретились уже несвободными. Дорогой, моя осторожность - лишь дань уважения к твоей жене и моему мужу. Я иначе не умею. Давай не будем усложнять и без того сложную жизнь взаимными упрёками. Давай радоваться тому, что имеем, и не обижать своих близких. Только на таких условиях могут продолжаться наши отношения. А если ты будешь против, то... то мы должны будем расстаться, - и Соня взглядом, голосом, бровью ужаснулась от этой мысли и внезапно расплакалась.
   Чистые крупные слёзы текли по её мраморно-прозрачной коже лица, глаза печально сияли мировой скорбью, плечики беспомощно вздрагивали. И единственным желанием Елисея было сграбастать её в свои объятия, нависнуть коршуном над её трогательно-хрупким телом, чтобы защитить от всех бед и угроз, спасти, уберечь, успокоить и любить, любить, любить....
   И он любил. Самозабвенно, до потери последней мысли в голове, весь превращаясь в тугой, направленный на Софью комок желания, обожания и восторга. И она в ответ таяла и растворялась в его руках. И все сомнения улетучивались прочь от этой дурманно-греховной, безудержной страсти.
   А потом он ехал домой. И с тупой, монотонно-однообразной последовательностью ел, пил, отвечал на вопросы, ложился в постель с Амалией.... Боже, как же он не хотел возвращаться домой!
   Однажды, приехав к Соне немного раньше обычного, он застал у неё черноволосую, черноглазую молодую женщину, которая, не заметив его появления, продолжала говорить слегка гортанным напористым голосом:
   - Софа, я беседовала на днях с Брозом. Он считает, что препятствий для беременности нет.
   - Правда?! - искренне обрадовалась Соня. - О, Господи, хоть бы это было правдой!
   Но тут женщины увидели входящего Платова и обе как-то стушевались. Однако Софья мгновенно справилась со смущением и радушно кинулась к Елисею:
   - Проходи, мой царевич. Познакомься, это моя подруга Инга. Инга, а это Елисей.
   - Много о Вас наслышана, - лукаво блестя чёрными глазами-маслинами, ответила Инга и вдруг резко засуетилась, засобиралась: - Простите, тороплюсь. Рада была познакомиться.
   Когда Софья проводила подругу, Платов ревностно спросил:
   - Кто это такой, Броз, о котором вы говорили?
   - Это доктор, гинеколог. У него Инга наблюдается, - мимоходом обронила Соня. - Лечится от бесплодия.
   - А-а-а, - невнятно протянул Елисей.
   Платов и сам не знал, что вдруг так насторожило его в разговоре подруг. Разговор-то был вполне невинный. Впрочем, Сонюшка была так спокойна и мила, что червячок тревоги как-то быстро утих.
   Но вскоре случилась встреча, которая всерьёз выбила Платова из колеи. Как-то вечером, припарковав машину возле бара с названием на старинный манер "Трактир у обочины", Елисей по-хозяйски направился к входу в заведение. Он частенько заезжал сюда в свободные от Сони дни, чтобы скоротать вечерок вне дома. Присутствие рядом Сони он почувствовал спиной. Обернулся и увидел, как из "Мерседеса", протягивая мужчине узкую изящную руку в браслетах, выпархивает Сонюшка.
   Слепая мощная волна ревности прилила к вискам. Елисей перевёл взгляд на мужчину и увидел Иннокентия Ферзева. "Ну и что особенного? - попытался утихомирить самого себя Платов. - Будто ты не знаешь, что она - жена Ферзева".
   Но что-то неуловимо странное происходило в тот момент между супругами, что заставило Елисея то ли удивиться, то ли испугаться. Платов случайно поймал взгляд Ферзева, устремлённый на законную супругу. Но какой это был взгляд! Трогательная нежность, тайное обожание, почтительный восторг светились в глазах Сониного супруга. Елисей посмотрел на Соню и... обомлел. Сонюшка, его Сонюшка вся лучилась видимым полноценным, здоровым довольством счастливой женщины. И даже её бровки домиком изгибались сейчас не в трагической печали, а как бы утверждали её защищенность, её благонравие, её душевный комфорт. Нет, Ферзевы не были похожи на столетних супругов, надоевших друг другу до полусмерти. Они производили впечатление респектабельной, благополучной и любящей пары.
   Платов резко развернулся и незамеченным вернулся к своему автомобилю. Гулять в баре ему решительно расхотелось.
   Этим же вечером, когда Амалия уже крепко спала, Елисей позвонил Климу, выудив из кармана куртки ту самую бумажку с телефонами и адресами, которую всучил ему Крошкин на перроне вокзала.
   Клим выслушал сумбурный горячий шёпот Платова и, секунду помолчав, сказал:
   - Вот что, Еся, ты пока ничего не предпринимай. Ни о чём со своей Соней не говори, отношений не выясняй.
   - Да не могу я молчать! - зашипел в трубку Платов. - У меня душа болит. Я знать хочу...
   - Чего ты хочешь знать? - перебил Крошкин.
   - Как чего? - растерялся Елисей. - Любит она меня или не любит. Может, она мужа любит, а я так... прихоть, игрушка.
   - Если хочешь узнать правду, я могу тебе помочь. Но при одном непременном условии.
   - Говори! - рявкнул Платов.
   - Ты должен под любым предлогом сводить свою Соню в мой любимый кинотеатр. Ну, помнишь, где показывают новое кино? Только не спрашивай, зачем, - предвосхитил вопрос друга Клим. - По телефону объяснять не стану. Когда там у вашего Ферзева очередная командировка?
   - Через неделю, - растерянно ответил Елисей.
   - Вот и отлично. Он за порог, а ты её - в кино. Под любым предлогом, хочет или не хочет. Я дней через десять приеду и всё тебе объясню. Ты алгоритм действий уловил? - строго спросил Клим.
   - Да, только...
   - Никаких только, - отрезал Крошкин. - Все вопросы при встрече.
   - А на какой фильм, Клим?
   - На любой. Не имеет значения.
   - Но я же должен хотя бы понимать, для чего я это делаю, - взмолился Платов.
   - Ну ладно, - смилостивился друг. - Вас с Соней должен там увидеть один человек, чтобы составить о вас мнение, как о личностях
   - Какой-нибудь психолог? - ухватился за первую пришедшую в голову мысль незадачливый любовник.
   - Ну вроде того, - не стал вдаваться в объяснения Клим.
   - Но...
   - Всё, Еся, всё! Твоя задача сходить вместе с Соней в мой кинотеатр. Остальное я возьму на себя. Понял?
   - Понял, - вздохнул Платов, хотя ровным счётом ничего не понял.
   ГЛАВА 6. КИНОПРОЕКЦИЯ СУДЬБЫ
   Софья была немало удивлена, когда Платов в первый же день после долгой разлуки потащил её в какой-то захудалый кинотеатр на окраине города на фильм с дебильным названием "Кастрюля". Ей совсем не хотелось на ночь глядя уходить из дома. Но Елисей так настойчиво уговаривал, так красноречиво рассказывал о новом слове в кинематографическом искусстве, с которым можно познакомиться в этом новаторском кинотеатре, что заинтригованная Софья сдалась. К тому же она любила при случае на какой-нибудь тусовке бросить мимоходом фразочку типа: "А вы видели картину.... Очень любопытная интерпретация темы... Конечно, сплошной авангард, но рациональное зерно есть...".
   Фильм оказался какой-то чудной, нарочито документальный и совсем без сюжета. Кадр за кадром герои - муж и жена - о чём-то говорят между собой, то спорят, то любятся, то занимаются домашними делами. Женщина ревнует мужа к какой-то неизвестной. Об этом она говорит своей подруге. Та пытается успокоить её, говорит, если любишь, простишь. Но несчастная женщина в отчаянии. Однако в разговорах с мужем она ни о чём таком не говорит. И муж до последнего момента не ведает о том, что жена в курсе его адюльтера. Картина кончается странно. Женщина стоит на кухне перед плитой и помешивает большой ложкой в кастрюле, где варится борщ. Потом достает из кухонного шкафчика какой-то порошок, высыпает его в кастрюлю и тщательно размешивает борщ. На её лице застыло злое, упрямое выражение, но по щекам при этом текут слёзы, а она всё мешает и мешает ложкой борщ. На этом фильм кончается.
   - Она что, отравить его решила? - спросила Елисея Соня, когда они вышли из кинотеатра.
   - Видимо, да, - удручённо ответил тот.
   - Знаешь, царевич, ты уж прости мне мою серость, но новое слово в киноискусстве мне не понравилось. Ни развязки, ни завязки, - на сей раз домик Сониных бровей выражал недоумение.
   Откровенно говоря, Платову фильм тоже не понравился. Эта нарочитая документальность, разобщённость кадров между собой, незавершённость предполагаемых событий были ему непонятны.
   - Я тоже не в восторге от этого киношного авангардизма, - признался Елисей. - Но всё же, как новый вид искусства, думаю, это стоило посмотреть.
   - Ты прав, царевич, - смиренно согласилась Соня, уже прокручивая в голове пикантную фразочку на публику типа: "Эта Кастрюля" с ядом, конечно, не фонтан. Гораздо больше яда, чем авангарда. Но стоит глянуть ради любопытства".
   Уже дома, утомив Соню неуёмными ласками, Платов, умиленно разглядывал спящую любовницу и думал, что, вероятно, напрасно втравил в свои переживания Клима, сорвал его с места. Ведь всё у них с Соней по большому счёту хорошо. Ведь не артистка же она, в конце концов, чтобы так натурально изображать из себя Мессалину и Джульетту в одном флаконе. Никто не знает Соню такой, какой видел её он ещё 10 минут назад, - нежной, горячей, извивающейся и тающей в его руках. Никто!
   Внезапно эта мысль наполнила всё его существо сладкой истомой и... гордостью.
   Но тут же подспудно, подленько и противно, в голове зашевелилась другая мысль: "А какая она, Соня, со своим Ферзевым?" Тут же вспомнилась картинка их случайной встречи возле "Трактира на обочине" и Сонин взгляд, истекающий довольством удовлетворённой самки. Эти качели "любит - не любит" постоянно кружили Елисею голову, то подбрасывая его в заоблачную блаженно-счастливую высь, то низвергая вниз, в темноту неверия, сомнения, ревности и страха.
   Да, Платов боялся. Даже подумать боялся, что может потерять Соню. И встречи с Климом тоже боялся, по той же самой причине. Он знал своего друга. Если Клим брался за дело, он непременно доводил его до конца. И сейчас Крошкин явно намерен докопаться до истины. А нужна Елисею эта истина? Сам того не осознавая, Платов хотел быть, скорее, обманутым, чем знать горькую правду о возлюбленной.
   Клим приехал чуть позже, чем обещал. Ввалился к ним всей своей плечистой, рукастой, головастой махиной, сразу заполонив собой всё пространство квартиры.
   Приезд его был как нельзя кстати. Во-первых, Амалия последнее время проявляла явные признаки депрессии, а на Клима она всегда реагировала бурно-радостно. А во-вторых, Елисей был опять временно "свободен" от Софьи ввиду присутствия дома мужа. Так что времени на общение с другом у него было предостаточно, и поэтому не надо было воровать его у их с Соней общего времени.
   Уличив момент, когда Амалии не было дома, друзья, наконец, заговорили о главном.
   - Не знаю я, Клим, что происходит, - растерянно начал Елисей. - Когда я с ней, я счастлив просто до неприличия, и все мои сомнения улетучиваются, как дым при сильном ветре. Но стоит остаться одному, всё - ревность сжирает мою душу. Видел бы ты их с Ферзевым... Семья у них, понимаешь, семья. Причём, благополучная. Оба от удовольствия лоснятся, словно масляные блины на сковородке. И в то же время со мной Соня такая.... В общем, если бы ты видел, какая, то понял бы - так притворяться невозможно.
   - Ты в кино её сводил? - сурово спросил Клим.
   - Сводил. "Кастрюлю" посмотрели, - иронично буркнул Платов. - Хоть убей, Клим, не понимаю, зачем ты меня туда послал.
   - Сейчас поймёшь, - пообещал друг. - Видно, время пришло рассказать тебе правду об этом кинотеатре.
   - Валяй, - безнадёжно махнул рукой Елисей. - Правда о кинотеатре... это интересно.
   - Напрасно иронизируешь, - безобидно усмехнулся Крошкин. - Биосенситивное кино - это проекция на экране жизни конкретных, невымышленных людей. В этом кино нет артистов.
   - Ого! - присвистнул Платов. - А режиссёр есть?
   - Режиссёр есть. Но назвать его так можно лишь условно. На самом деле он учёный. И гений, конечно, - с жаром заявил Клим. - Биосенситивное кино - его научное изобретение.
   - Очень здорово. Я рад за него. Но позволь спросить, причём тут я?
   - При всём при том. Этот человек может спроецировать на экране и твою судьбу.
   - Как это? - не понял Елисей.
   - Так же, как когда-то спроецировал мою судьбу, - твёрдо ответил Клим. - Ты ведь до сих пор не знаешь, почему я тогда оставил Веру и уехал из города. Не хотел я об этом рассказывать, тяжко было. Да и не поверил бы ты тогда, что из-за показа какого-то там кино можно так круто изменить свою жизнь. Отговаривать бы стал, и всё такое прочее, ведь так?
   - Ну так, - растерянно кивнул Елисей.
   - Вот потому и не рассказывал. А теперь расскажу. Для наглядности. Короче говоря, "снял" мой режиссёр фильм про нас с Верой. По моей просьбе снял. Я тогда уже был знаком с его теорией в общих чертах и сам обратился к нему с такой просьбой. Ну, для начала привел с собой Веру, чтобы режиссёр мог сканировать с неё и с меня био- и психическую энергию, память, сознание, параметры души и всякие прочие характеристики вплоть до подсознания. С помощью специально усовершенствованного компьютера вся эта информация вносится в виртуальный образ, который проецируется в галоизображение на экране. И поскольку эти галоизображения имеют энергетику сознания и подсознания, психическую и поведенческую структуру самих оригиналов, своих прототипов, они начинают жить на экране их жизнью, в данном случае нашей с Верой жизнью. Они - наши экранные копии. И в кинематографическом времени они проживают нашу судьбу. Этим обусловлена документальность фильмов. Ведь экранные копии не актёры, они не играют, а живут в отведённом им пространстве кинофильма.
   Фильм про меня и Веру стал для меня потрясением. Из него я узнал, что Вера параллельно со мной встречалась с другим мужчиной, который, в отличие от меня, не довольствовался платоническими отношениями с девушкой. Короче, в то время, когда я искал обручальные кольца и рассылал приглашения на свадьбу, они предавались утехам плотской любви. Но и это не главное. Оказывается, Вера любила этого мерзавца, который был женат и откровенно говорил ей, что никогда не бросит жену даже ради такой распрекрасной девушки как она. Короче Вера забеременела от этого... морального урода. И поскольку любовник жениться на ней не хотел, держала меня как запасной аэродром, надеясь выйти за меня замуж и прикрыть свой грех, якобы, моим отцовством. Вот такое получилось кино, Елисей. Я не знал, как мне жить после такого обмана, ведь я был влюблён в Веру. Но мой двойник на экране, первым узнав про измену, поехал на вокзал и купил билет в Лозань, потому что именно туда были билеты на завтрашний день. И я был очень благодарен ему за это. после фильма я тоже поехал на вокзал и купил билет на поезд. Вот, собственно, и всё. В объективности картины у меня сомнений не возникло. Да вы же с Амалькой и сами видели, что Вера родила дитя. При этом я точно знаю, что дитя не моё, потому что до Веры я и пальцем не дотрагивался. Такие вот, брат, дела.
   - Ты что же, и любовника её в фильме видел? - ошарашенно спросил Платов.
   - Видел.
   - Но как это возможно? Ведь твой режиссёр его не видел и, значит, не мог сканировать с него все эти... как их... параметры души и тела.
   - В этом не было острой надобности, - со вздохом пояснил Клим. - Образ любовника был извлечён из сканированного сознания Веры.
   - А-а-а, - протянул Платов. - Послушай, а как ты познакомился с этим своим режиссёром?
   - Да вот забрёл как-то случайно в этот кинотеатр, посмотрел фильм. Понял, что это какое-то особое, необычное кино. Очень захотелось с режиссёром пообщаться, ну и пошёл к администратору разузнать, справки навести. А оказалось, что администратор и режиссёр - это одно лицо. Мы разговорились. Яков Бергман признался, что я первый зритель, заинтересовавшийся его кино. Вероятно, в благодарность за мой интерес к его искусству он разоткровенничался со мной и пояснил, что, в сущности, этот кинотеатр - его научная лаборатория.
   - Постой, если это научный эксперимент, то причём здесь вообще кино? - в недоумении спросил Елисей.
   - Я тоже задал ему этот вопрос. Яков ответил, что это удобно и выгодно, чтобы лаборатория и, так сказать, производственные площади были под одной крышей. Лабораторные исследования требовали средств. Поэтому и пришла идея делать кино и продавать билеты на сеансы. Правда, доход мизерный. Но всё же определённую категорию зрителей это "живое" кино заинтересовало. Я, например, втянулся. После такого натурального кино обычные фильмы, даже в исполнении самых лучших актёров, кажутся теперь надуманными, а их герои неестественными, какими-то ходульными.
   - Что-то я не пойму, - вдруг заволновался Платов. - Он что же, выставляет напоказ всамделишные чувства настоящих людей?
   - Он делает это только с согласия действующих лиц.
   - Неужели кто-то соглашается?
   - Люди разные, Еся. Некоторые хотят таким образом прославиться. Другие считают полезным показ в назидательных или воспитательных целях. Кто-то желает что-то кому-то доказать. Кто-то заказывает фильм в память об умершем. Ведь эти кинофильмы далеко не всегда носят разоблачительный характер. Но в целом кинотеатр, конечно, не процветает, и Бергман еле сводит концы с концами. Сейчас Яков носится с идеей закрыть кинотеатр и открыть свой бизнес - продавать или показывать фильмы с экранными копиями заказчиков за деньги заинтересованным лицам, то есть самим прототипам киношного образа. Думаю, многие захотят увидеть свою, спроецированную на экране судьбу.
   - Гениальная идея, - согласился Платов. - Но не хочешь ли ты сказать, что твой Бергман сканировал и наши с Соней души.
   - Именно так, - пожал плечами Крошкин. - А иначе для чего я послал тебя с твоей Соней в этот кинотеатр? Бергман сканировал ваши личностные характеристики, создал компьютерные галообразы, которые начали жить в экранном пространстве фильма. Теперь Яков отберёт кадры, проясняющие ситуацию, и кино готово.
   - Когда можно будет смотреть? - глухо спросил Платов.
   - Послезавтра, - ответил Клим и с тревогой посмотрел на друга: - О чём задумался, Еся?
   - О содержании картины, - буркнул Елисей и вдруг глянул на друга таким беспомощно-тревожным взглядом, что у того защемило сердце. - Я боюсь, Клим. Если бы ты только знал, как я боюсь смотреть это кино.
   - Понимаю, - кивнул Крошкин, опуская глаза.
   - Нет, не понимаешь! - рявкнул Платов. - В этом фильме будет либо моя жизнь, либо моя смерть. Ведь это кинопроекция моей жизни.
   - Говорят, надо уметь смотреть правде в глаза, - резонно заметил Клим.
   - Вот и посмотрим, умею я или не умею, - отрезал Платов и даже попытался улыбнуться.
   ГЛАВА 7. ЗНАКОМЫЕ НЕЗНАКОМЦЫ
   Яков Аронович Бергман оказался мужчиной средних лет с большими языкастыми залысинами, вползающими в чёрную с проседью гриву мелко вьющихся волос, с живыми, блестящими тёмно-карими глазами, слегка сутулый, худощавый и длинноногий. Он деловито пожал руки вошедшим и сразу же, без обиняков, обратился к Платову:
   - Боюсь, что Вам не понравится то, что Вы сегодня увидите.
   Елисей внутренне напрягся, побледнел. Тревожный ком за грудиной зашевелился и тяжко перевернулся, как медведь в берлоге, отчего Елисея начало подташнивать.
   - Давайте смотреть, - глухо сказал он. - Только я бы хотел при просмотре находиться в зале один.
   - Это само собой разумеется, - кивнул Бергман. - Но прежде я хочу сказать Вам одну вещь. Что бы Вы ни увидели в этом фильме, даже то, что Вам будет не по нраву, - всё это - нужные для Вас знания. Нужные! Ведь предупреждён, значит, вооружён. Понятно?
   - Понятно, - буркнул Платов.
   - Тогда присаживайтесь, где Вам будет удобно. А мы Вас покинем на время.
   Вспыхнул экран. На голом полотне крупными буквами пропечатались слова: "Биосенситивное кино". Чуть ниже название - "Бумага".
   Дальше Елисей увидел дом Ферзевых. В кресле возле камина сидела Соня.
   Платов вздрогнул от неожиданности. Хоть и знал заранее, но такое уникальное сходство с оригиналом всё равно оказалось неожиданностью. Те же бровки домиком, будто молящие о помощи и сострадании, та же поза примерной ученицы - кисти рук крест накрест, ладошками вверх, на сдвинутых коленях. Пай-девочка с тревожно-испуганным взглядом. Напротив неё сам Ферзев, седовласый, респектабельный, красивый.
   - Софочка, если бы ты только знала, как мне надоели эти командировки, - пристальный взгляд на жену, вздох, - устал.
   - А мне-то как надоели! - взметнувшиеся вверх Сонины бровки, страдающие от частых разлук с мужем.
   - Как ты отнесёшься к поездке в Грецию или на Багамы?
   - В Исландию хочу! - глаза Сони азартно загорелись. - А впрочем, с тобой, куда угодно.
   - Так брать билеты?
   - Погоди, - Софочка в задумчивости глянула куда-то вбок, сквозь стену, о чём-то размышляя. - Давай недели через три, Кеша. Ты же знаешь, что я прохожу курс лечения у гинеколога. Надо завершить процедуры.
   - Конечно, любимая, - Иннокентий внезапно вскочил с кресла и припал перед ней на одно колено, уткнув седую голову в колени жены. - Как я буду счастлив, когда ты подаришь мне наследника или наследницу, не будет на Земле мужчины счастливее меня!
   Он целовал её колени, всё яростнее зарывая в них свою пегую шевелюру. А она всё крепче и крепче прижимала его голову к своим ногам и, запрокинув вверх лицо с летящим изломом бровей, закрыв глаза и глупо-блаженно улыбаясь, начала постанывать от страсти.
   Сцена становилась откровенно интимной. Платов заскрежетал зубами и зажмурился не в силах больше смотреть на запрокинутое, обморочно-счастливое лицо Сони.
   Но на экране уже появился другой кадр. Вероятно, режиссёр целомудренно вырезал из фильма продолжение этого эпизода. Всё и так было предельно ясно.
   Следующий кадр демонстрировал обстановку всё той же комнаты. Только теперь за столиком возле камина вальяжно расположились Соня и черноволосая Инга, та самая, которую Платов застал однажды у Софьи. Женщины пили вино из хрустальных бокалов и курили длинные сигареты.
   Соня, небрежно стряхивая пепел в мраморную пепельницу, беспечно мотала ногой в домашней тапочке. Глаза её сияли довольством сытой, ухоженной самки.
   - Софи, так что говорят врачи? - спросила Инга.
   - Ингуша, ты о чём? Я у врачей лет пять, наверное, не была, - рассмеялась Соня.
   - Но Иннокентий говорил...
   - Кеша говорит то, что говорю ему я, - отрезала Сонечка. - А я говорю, что лечусь, иначе, как объяснить, что я не беременею. Не могу же я сказать, что подозреваю его в бесплодии.
   - Ну, да, ну, да, - в задумчивости бормотнула Инга. - Если он будет знать о своём бесплодии, наследства вам не видать.
   - Вот именно, - в сердцах фыркнула Софья. - Чёртов дед. Отписал такое наследство, что хоть стой, хоть падай.
   - И что, никак не обойти?
   - Никак. Чёрным по белому написано: получит наследство только в случае рождения наследника или наследницы рода Ферзевых. Старый дурак! Он ведь даже в голове не держал, что его сын может быть элементарно бесплоден.
   - Слушай, а если ты не родишь им наследника, куда отойдут деньги и недвижимость?
   - Кешиному двоюродному братцу. Он, видите ли, тоже Ферзев. А родных братьев и сестёр у Кеши нет.
   - Ужас! - всплеснула руками Инга.
   - Не волнуйся, Ингуша, я почти уверена, что уже беременна. Недели через две-три станет ясно.
   - От своего царевича?
   - От него, - самодовольно улыбнулась Соня. - Отличный мужской экземпляр. Я очень старалась забеременеть. Специально не подпускала его к себе подолгу, а встречи назначала в самые благоприятные для зачатия дни. Короче, осечки быть не должно.
   - Послушай, а царевич знает?
   - Ты что, с ума сошла? - брови Сони гневно вздыбились. - Нет, конечно. Знаешь, Елисей - мужчина что надо, мне с ним хорошо. Но он... слишком серьёзно относится к нашим отношениям. И если, не дай Бог, узнает, наверняка будет претендовать на ребёнка. Я не могу этого допустить. Все, абсолютно все, должны быть уверены, что это ребёнок Ферзева.
   - Слушай, Сонь, да брось ты своего престарелого Кешку, выходи замуж за молодого и рьяного царевича, отца твоего ребёнка, и дело с концом, - Инга смотрела на подругу с нескрываемым лукавым любопытством.
   - Ты это серьёзно? - брови Сони соорудили фигуру под названием "недоумение".
   - А почему нет? Или наследство важнее любви?
   - Э-э, подруга, ты что-то многое недопонимаешь, - совершенно серьёзно пропела Софья. - Я люблю Кешу. Правда, и Елисея тоже люблю, по-своему.... Но Кеша... не знаю, как сказать... роднее, что ли. Он для меня очень хороший муж. Мы уже семь лет вместе, мне даже упрекнуть его не в чем. И я тебе честно скажу, если бы я могла забеременеть от своего Кеши, я бы не искала себе приключений на стороне.
   - И не жалко будет рвать с царевичем?
   - Жалко, - честно ответила Соня. - Я успела прикипеть к нему как-то.... Но таких мужей, как мой Иннокентий, даже на самых хороших любовников не меняют.
   - Послушай, а вдруг правда вскроется? Генетическая экспертиза и всё такое...
   - Генетическую экспертизу нам придётся делать по-любому. Завещание того требует, - деловито пояснила Соня. - Но я об этом уже побеспокоилась. Ты забыла, где работает моя тётя Миля? Правильно, в лаборатории гинекологической клиники. Она у меня классная тётка. Как только рожу, нужная бумага будет у меня на руках. У нас уже и бланк заготовлен, - и Софья, взмахнув полами коротенького халатика, вскочила с кресла и вынула из секретера бумажку, протянув её Инге.
   - Ну, ты, Софка, молодчина! - искренне восхитилась подруга, повертев листок в руках. - Значит, осталось результаты анализа вписать? А не боишься, что я могу твоему Ферзеву тебя заложить?
   - Не боюсь, - с вызовом отчеканила Соня. - Ведь ты же вряд ли захочешь, чтобы твой Борюсик узнал, с кем ты спишь, когда он в морях?
   - Откуда узнала? - глаза Инги потемнели, а лицо стало непривычно бледным.
   - Земля слухами полнится, - уклончиво ответила Соня и победоносно улыбнулась, но тут же страдальчески изогнула бровь и нежнейшим ангельским голоском пропела: - Ингуша, я надеюсь, ты поняла, что это шутка. Мы же с тобой подруги.
   - Конечно, Сонечка, - умильно прошелестела в ответ Инга. - Я ведь тоже пошутила.
   Соня аккуратно взяла бланк из рук Инги. И прежде чем бумага исчезла в недрах секретера, на экране крупным планом высветилась рука с кровавыми лепестками Сониного маникюра, цепко держащая разграфлённый листок.
   Фильм кончился. В зале зажглись лампы, осветив одинокую фигуру мужчины, согбенно сидящего в первом ряду с пустыми глазами, бездумно сверлящими пустой экран.
   Платов не сразу увидел рядом с собой возникших как из-под земли Бергмана и Клима.
   - Кто они? - хрипло спросил Елисей.
   - Кто кто? - не понял Бергман.
   - Эти... люди, там, в кино, - он кивнул в сторону экрана.
   - Это - скан-люди, - поспешно начал объяснять Яков Аронович. Они - носители сканированного сознания и облика конкретных людей, в данном случае Ваших знакомых. Я выудил их из Вашей и Сониной личностной памяти. В кинематографическом пространстве они живут той жизнью, которой живут их прототипы. В этом вся фишка! - Бергман увлёкся и говорил с азартом, не замечая странного диковато-шального взгляда Платова. - Видите ли, я давно понял, что человеческая судьба - это ничто иное, как результат взаимодействия энергетических частиц человеческого сознания, подсознания, психической энергии. Фатум - это и есть заданная в человеке программа личностных качеств, присущих нам от рождения.
   - Да Вы ещё и философ, - грубо перебил Бергмана Елисей. - А если ближе к делу? Какое отношение имеют эти скан-образы к нам, живым людям?
   - Прямое отношение, - воскликнул учёный. - Я же говорю, они вместили в себя параметры психической энергии своих прототипов. Поэтому на экране они ведут себя так же, как ведут себя в жизни сами люди. Они - ваши копии, только в кинематографическом формате. Моё новое кино приоткрыло Вам ту тайную незнакомую часть жизни Ваших знакомых, которая чрезвычайно важна для Вас с точки зрения формирования судьбы.
   По существу человек рождается с предопределенной ему судьбой, ибо присущие ему от рождения энергочастицы определяют, диктуют ему поведение, характер взаимоотношений с людьми, нрав, жизненные приоритеты и т.д. и т.п. И в этом смысле человек от рождения является носителем своей судьбы. И видимая кажимость (простите за неуклюжий неологизм) выбора на самом деле предрешена человеческой энергетикой, заложенной в нём генами и небесами. Нет у нас выбора, друзья мои! То, что мы называем выбором, на самом деле всего лишь иллюзорные представления нашего ума, пытающегося противостоять обстоятельствам или подчиняться им. Если в человеке, к примеру, не заложена идея бунтарства, он не пойдёт на баррикады, так же, как истинный бунтарь не сможет отсидеться в тихой заводи, когда вокруг кипят революционные страсти.
   Но! Если человеку дать заранее нужную информацию, он сможет событийно изменить свою судьбу, избежав судьбоносных ошибок и приняв единственно правильное решение.
   Применительно к Вам, - Яков Аронович пронзил Елисея острым взглядом, - это означает, что я вооружил Вас информацией, которой Вы доселе не владели. И теперь, зная истинные мотивы Сони, характер её отношения к Вам, Вы сделаете правильные выводы и определитесь со своими чувствами к этой женщине. Новая информация, полученная Вами в моём новом кино, теперь будет руководить Вашими поступками и решениями.
   - Вероятно, я должен сказать Вам за это "спасибо"? - саркастично усмехнулся Платов.
   Но Бергман, будто не заметив его сарказма, совершенно серьёзно ответил:
   - Именно так, мой друг.
   Платов сдержанно наклонил голову в знак то ли согласия, то ли недоверия, развернулся и, не говоря больше ни слова, пошёл к выходу. Клим, пожав Якову руку и пробормотав поспешные слова благодарности, ринулся вслед за другом.
   ГЛАВА 8. НИЧТО НЕ МОЖЕТ ЭТО ИЗМЕНИТЬ
   Самым ужасным в этом кино было даже не двуличие Сони и не её желание во что бы то ни стало получить мужнино наследство. И тот факт, что она использовала Елисея в качестве жеребца-производителя в своих корыстных целях, тоже был, хоть и неприятным, но всё же понятным, объяснимым с точки зрения логики. Ужаснее всего было её туманно-томное, интимно-распущенное, заполошно-счастливое лицо в момент, когда Ферзев неистово и страстно целовал её колени. Платов столько раз видел его под собой, когда нависал над ней жарким и жадным телом и целовал страдальчески сладострастные губы и брови. Если бы она отдавалась мужу хотя бы с другим выражением лица, хотя бы чуть-чуть с иным изломом губ и бровей.... Тогда бы он мог хотя бы надеяться, что его она любит, а мужа... просто терпит. Но даже этой лазейки для больного самолюбия и неутолённой любви не оставлял ему фильм Бергмана. Всё было предельно ясно. Соня - просто похотливая, смазливая, хитрая и жадная бабёнка.
   - Клим я не считал её агнцем Божьим, но я не могу поверить, что она такая... стерва, - Платов поморщился, как от зубной боли.
   Они сидели за столиком в кафе. Намеренно не шли домой. Боялись проницательности Амалии.
   - Да не убивайся ты так, Елисей, - в голосе Клима звучали сочувственные нотки. - Теперь глаза у тебя открыты, розовые очки спали, и ты сможешь, наконец, по достоинству оценить преданность и порядочность Амалии. Ты всегда её недооценивал. Теперь исправишь свою ошибку.
   - Я её не недооценивал. Я её просто никогда не любил, Клим, - обречённо произнёс Елисей.
   - Ну, так теперь полюбишь, - бодро изрёк Крошкин, понимая, что говорит глупость.
   - Если бы, Клим, если бы... - устало промолвил Платов.
   - По крайней мере, ты не питаешь уже иллюзий по поводу своей любовницы, - с напором сказал Клим.
   - Не питаю, - подтвердил Платов и вдруг, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, натужно простонал: - Я по-прежнему люблю её, Клим. Не смотря ни на что, люблю! Вот в чём ужас. И чего бы я только ни дал сейчас, чтобы никогда не видеть этого ужасного фильма и не знать о существовании твоего Бергмана.
   Клим Крошкин, лучший друг Платова с детства, буквально опешил от этого признания. Потом отмер и с опаской спросил:
   - По-твоему было бы лучше, если бы я не знакомил тебя с Яковом?
   - Не знаю. Не знаю я ничего, - замотал головой Елисей. - Сказал, что сказалось. Не пытай ты меня, Клим.
   - Нет, тебе просто изменяет элементарная логика, - повысил голос Крошкин. - Эта женщина всё равно бросила бы тебя тотчас, как только добилась бы желательной беременности. Теперь ты, по крайней мере, можешь уйти первым.
   - Первым, последним.... Да какая разница, кто и как из нас уйдёт? Ты не понимаешь, Клим. Я жить без неё не могу. Ну не интересно мне без неё жить. Не хочется.
   - Ты мне брось эти разговоры! - потряс в воздухе сжатым кулаком Клим. - Нечего слюни и сопли распускать ради лживой бабы. Не стоит она твоих переживаний, и любви не стоит. Пошли лучше домой к Амальке. Мой тебе совет - кончай маяться дурью, Еська. Научись ценить истинную преданность. Тогда и любовь придёт. Слишком просто тебе тогда Амалька досталась. Вот и не ценишь. А зря.
   Елисей понимал, что Клим говорит правильные вещи. Что надо встать и идти домой и делать перед Амалией вид благонравного семьянина. Но сейчас ему, наверное, было бы легче броситься с моста в реку, чем изображать из себя домовитого пай-мужа.
   Но домой надо было идти и пай-мужа изображать. И он пошёл. Однако изобразить ничего не смог. Смог только добраться до кровати и повернуться к стене, и накинуть на голову одеяло, отгородившись таким образом от всего мира. Оставшись, наконец, один на один с собой и своими мыслями, Платов вдруг весь съёжился и внутренне, безмолвно исторг изнутри отчаянный дикий трепещущий вопль: "Соня, Сонюшка, счастье моё, я же люблю тебя! И ничто, ничто не может этого изменить. Вот ведь в чём ужас!"
   Утром следующего дня Платов проснулся другим человеком. Амалия сразу заметила его странную, какую-то апатичную надломленность. Потухший, отрешённый взгляд, хмурая пустота в глазах делали его чужим, совсем незнакомым человеком.
   Приехал Клим. Сразу понял состояние друга. Увёл его из дома:
   - Не грусти, Амалька, я его только немного на свежем воздухе прогуляю и верну обратно.
   Друзья сели на лавочку во дворе.
   - Еська, кончай депрессировать! - прикрикнул Клим. - Мужик ты или не мужик? Подумаешь, баба солгала. Что же, жизнь теперь что ли кончилась?
   - Не кончилась, - меланхолично ответил Елисей. - А жаль. Ты чего кричишь-то, Клим? - он поднял на друга удивлённые глаза. - Жизнь продолжается. Только теперь мне она неинтересная.
   - Да почему же неинтересная?! Вон и солнышко так же светит, и травка зеленеет. Работа есть, жена есть, детей родите. Почему же неинтересная?
   - Откуда я знаю, почему, - с наивным изумлением бормотнул Платов. - Если б я знал, почему.... Знаешь, вот проснулся сегодня, а в груди пу-у-усто, аж звенит от пустоты. Будто вырвали оттуда кусок, а дырку так и оставили, и она зияет чернотой. И ничем её заполнить нельзя. Будто ветер холодный в душе гуляет.
   - Это пройдёт, Еська, - Клим стал говорить мягче, осторожнее. - Я знаю, что говорю, дружище. Ведь у нас с тобой ситуации схожие. Меня Верка использовала, чтобы свой грех прикрыть. А тебя твоя Соня - чтобы дитя зачать ради наследства. И там, и там ложь, как ни крути. Манипулировали бабы нашими чувствами ради своей выгоды. Но ведь от этого не умирают, Еська.
   - Я понимаю, - безжизненным голосом ответил Елисей.
   - Послушай, а ты сходи к своей Соне, скажи ей всё, что ты о ней думаешь. Авось, легче станет. Она-то даже не в курсе, что ты всё знаешь.
   - Не пойду, - угрюмо просипел Платов.
   - Ну хоть позвони.
   - Позвоню, - как эхо отозвался тот и, как сомнамбула, полез в карман за мобильником, понажимал кнопки и, услышав в трубке знакомый, беспечно звенящий голосок, внятно, без эмоций произнёс:
   - Соня, я всё знаю. И поэтому разрываю с тобой отношения. Получай своё наследство. Но на отцовство претендовать буду.
   - Еля, подожди, - зазвенел в трубке тревожный растерянный Сонин голос. - Ты всё не так понял. Я могу объяснить...
   - Не надо, - грубо прервал её Платов и захлопнул крышку мобильника. Потом резким движением вытащил из корпуса мобильника симку и с размаха забросил её оземь. - Вот и всё. Будем жить дальше, Клим. Ты не волнуйся.
   Только один Елисей знал, чего ему это стоило - жить дальше без Сони. Безрадостное это было житьё.
   Однако мало-помалу Платова начала отпускать кромешная пустота, что поселилась внутри него. Нет, она не исчезла. И он знал, что не исчезнет. Потому что Сонино место не могло быть вакантным в его душе. Но он вроде как привык к этой пустоте, притерпелся к ней, приспособился и устроил свою жизнь таким образом, чтобы не вспоминать о ней, отодвинул в дальний угол другими делами и заботами.
   С Амалией наладил вполне душевный контакт. Не сразу, конечно, со временем, но даже по-своему полюбил её. А когда она сообщила о том, что беременна, был счастлив и окружил её искренней заботой и вниманием. В тот год они, наконец, расписались, и Амалия, гордая своей беременностью и долгожданным замужеством, вся сияла от счастья.
   Родилась дочка Аллочка, прелестное создание. И Платов стал любящим отцом, не из-под палки, а по-настоящему.
   О дальнейшей судьбе Сони он ничего не знал. Ферзевы совершенно внезапно и неожиданно для всех, почти сразу после разрыва Сони с Елисеем, снялись с места и уехали из города в неизвестном направлении. Платов догадался, что женщина просто испугалась огласки, ведь он сказал ей тогда, что будет претендовать на отцовство. Это, естественно, не входило в планы женщины, ибо могло лишить семью Ферзевых богатого наследства.
   Клим тоже успел стать отцом. В гости больше не приезжал. Куда поедешь от маленького ребёнка и молодой жены. Но друзья частенько переговаривались по скайпу.
   Елисей, наконец, осуществил свою мечту - построил большой уютный дом по своему проекту и перевёз туда счастливую Амалию с дочкой.
   Амалия, став хозяйкой собственного дома и матерью прелестной девочки, как-то успокоилась, повеселела и похорошела. Заботливое внимание мужа к себе и ребёнку она воспринимала как любовь. Впрочем, это и было любовью. Елисей, действительно, любил свою семью и прилагал все силы, чтобы его родные жили в комфорте и ни в чём не нуждались.
   Платов был доволен жизнью. Всегда приветливая любящая жена, красивая, как ангелочек, дочка, свой дом с вишнёвым садом, хорошая работа.... Ну что ещё нужно человеку для счастья?
   Вот только иногда, очень редко и совершенно беспричинно, ему вдруг приходило во сне запрокинутое, бледное, искажённое страстью лицо Сони с печальным изломом бровей и бесстыдным мерцанием глаз из-под опущенных век. И тягучий, болезненный, мучительный стон извергался из его нутра: "Соня, Сонюшка, счастье моё...."
   ГЛАВА 9. ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
   Утром Платов по обыкновению отвёз Аллочку в гимназию, а сам направился в офис, где собирался разгрести некоторые бумаги и встретиться с заказчиком. Машина уже свернула на Крапов переулок, когда Елисей увидел на другой стороне улицы женщину, которую не узнать он не мог.
   Платов мгновенно затормозил и выскочил из машины. Соня обернулась. Минуту они смотрели друг другу в глаза растерянно и испуганно. Софья сделала робкий шаг навстречу Елисею.
   - Соня! - хрипло воскликнул Платов.
   - Царевич Елисей... - вдруг как-то обмякла Соня.
   - Ты какими судьбами? - спросил он.
   - Приехала продавать дом, - поспешно ответила она.
   - Что так?
   - Иннокентий умер два года назад, - потупила взгляд женщина. - Там у меня хорошая квартира и машина, но средств к существованию не хватает. Продам дом, раздам долги, остальные деньги надо будет куда-то по-умному вложить. Вот такие дела, - Соня смущённо развела руками.
   И Платова, как когда-то, вдруг пронзила щемящая жалость и острая потребность оградить её от всех невзгод, защитить, прикрыть собою. Мелькнула шальная мысль напроситься в гости, а там... будь, что будет. А что? Она теперь свободна. А он... Эту мысль он не успел додумать, потому что услышал тихий голос Сони:
   - Жаль, что ты не выслушал меня тогда. Мне надо было многое тебе сказать.
   - К чему эти никчёмные разговоры? - чувство нежности вдруг улетучилось, уступив место внезапно вспыхнувшей обиде. - Всё и так было ясно.
   - Послушай, я не знаю, что тебе там наговорила Инга, но...
   - Подожди, - перебил он Ферзеву. - Так ты считаешь, что это Инга меня просветила?
   - Больше некому, - развела руками Соня. - Только она знала про наследство.
   - Это была не Инга, - внятно произнёс Елисей. - Инге я мог бы и не поверить. Слишком сильно я тебя любил. И был бы рад обманываться на твой счёт.
   В глазах Сони застыло тревожное недоумение.
   - Пойдём где-нибудь посидим, поговорим, - предложил он.
   И они направились в кафе, уселись за уютный столик в самом дальнем углу - иллюзия временного отчуждения от всего мира.
   - А ты изменился, - откровенно разглядывая Елисей, задумчиво произнесла Софья.
   - Ты тоже, - отозвался Платов.
   - За встречу, - она подняла бокал с шампанским. - Лучше, поздно, чем никогда. Так откуда ты узнал?
   - Из кино, - ответил Елисей и, видя недоумённый взгляд Сони, добавил: - Я тебе всё сейчас расскажу. Только сначала ответь на мой вопрос: ты родила тогда моего ребёнка?
   - Нет, Елисей. Я очень надеялась, что забеременею от тебя. Но, увы, не успела, результаты показали, что я не беременна.
   - А я был уверен, что ты уехала, чтобы скрыться от меня со своей беременностью.
   - Нет, Елисей, мы с Кешей уехали в Горск только потому, что там находится лучший в стране пульмонологический центр. Иннокентий был болен. Там ему продлили жизнь почти на три года, но вылечить не смогли, - Соня смотрела куда-то в сторону, мимо Платова, задумчиво-отстранённо.
   - Мне жаль, - выдавил из себя он. - А что же с наследством?
   - Его получил Кешин двоюродный брат, - спокойным тоном произнесла женщина. - Так что все мои усилия оказались тщетны, если ты об этом. Кто-то там, на небесах, решил всё за нас - и с наследством, и с Кешиной жизнью, и с нашей, Еля, любовью.
   - Любовью?! - взвился Платов. - Это ты называешь любовью?
   - Да, называю, - Соня посмотрела на него жалостливо, как порой смотрят на детей, которым не понять то, что доступно только взрослым. - Ты так ничего и не понял, Платов. Да, я далеко не ангел, не идеал и не совершенство. Да, я ценила своего мужа и хотела помочь ему получить наследство. Кроме того, я знала, уже тогда знала, что Иннокентий болен. Только не думала, что смертельно. Деньги могли бы позволить лечение заграницей. Мне казалось, что всё можно поправить, в том числе и его здоровье. Вот такой был расклад, Елечка, на момент нашего знакомства. А в тебя я влюбилась. Вот взяла и влюбилась, вне логики и принципов. Сама от себя не ожидала. От макушки до пяток была твоя, и мыслями, и телом. Да ты и сам это видел, не мог не видеть. А то, что дозировала наши свидания, так ведь и впрямь оберегала Кешу от лишних переживаний. Ему и так было нелегко. К тому же ты тоже был женат, царевич Елисей. И я думала, что и для твоей семьи так будет лучше. Ну и вероятность забеременеть была больше после определённого воздержания. Короче, всё тут в кучу переплелось - и любовь, и трезвый расчёт, уже и не понять было, где что. Я ведь как думала. Убью сразу двух зайцев - и мужу помогу, и ребёнка от любимого человека рожу. Я любила тебя, хотела от тебя дитя, но при этом соблюдала и интересы мужа. Бросить его у меня и в мыслях не было. Это уж было бы совсем не по-человечески. За что же ты со мной так обошёлся? Бросил и даже не дал возможности выговориться, объяснить, оправдаться. Хотя в чём я, собственно, должна была оправдываться? Ведь ты с первого момента нашего знакомства знал, что я замужем. Я не скрывала от тебя этот факт, не правда ли? И я никогда не обещала тебе бросить мужа и стать твоей женой. Я лишь умолчала о своих планах относительно беременности, кстати, так и не состоявшейся. Но, согласись, меня можно понять. Я боялась, что ты заявишь свои права на ребёнка, и тогда наследство и лечение мужа за границей станут невозможны. Да и твою семью, Елисей, я разрушать не стремилась.
   Платов во все глаза смотрел на Соню. Ему было больно и стыдно. Только сейчас он заметил, что в изломе Сониных бровей появилась ускользающе печальная нотка обиды от непоправимости случившегося. Все эти годы он считал обиженным себя. Оказывается, обиженной была Соня. Им обиженной. Как могло такое случиться? Он будто ослеп от ревности и горя. И не увидел, просмотрел главное - Соня любила его, но в предлагаемых судьбой обстоятельствах не могла поступать как-то иначе. Он лелеял в душе свою обиду, свои амбиции, своё оскорблённое самолюбие и не удосужился подумать о её чувствах.
   - Прости меня, Сонюшка, - он опустил голову и прижался губами к её руке. - Я был ослеплён ревностью и обидой. Если бы ты видела то, что видел я... - на этих словах Елисей вдруг запнулся и замолчал, что-то обдумывая про себя.
   - Ты говорил про какое-то кино, - напомнила Соня. - Расскажи.
   И Платов рассказал. Всё. Начиная с того момента, как он заманил её в кинотеатр биосенситивных кинофильмов, где профессор Бергман сканировал с них обоих сознание и подсознание, всю их информационно-энергетическую сущность, а потом, на основе полученного материала, создал скан-образы, которые в рамках кинематографического пространства стали жить на экране, демонстрируя мысли и поступки своих прототипов.
   - Если бы ты знала, Соня, что я испытал, когда смотрел сцену твоих интимных отношений с мужем! - простонал Платов, передёрнувшись всем телом от ужасного воспоминания.
   - Я была замужней женщиной, Еля, - тихо вымолвила она.
   - Но ты говорила, что у твоего мужа проблемы с потенцией, - напомнил Елисей.
   - Проблемы были, - пожала плечами Ферзева. - Но они не исключали редких моментов близости между нами. Было бы нелепо с моей стороны акцентировать на этом внимание любовника.
   Платов прикрыл глаза и помотал головой, ему было неловко смотреть на Соню. Он выглядел сейчас в собственных глазах неотёсанным мужланом, да просто откровенным глупцом.
   - Но знаешь, - услышал он тихий голос Сони, - если бы я увидела такой фильм про тебя, я бы, наверное, тоже ослепла бы от ярости и ревности. Мерзавец всё-таки этот твой учёный.
   - Нет, Соня, он не мерзавец. Он искренне заблуждающийся, - твёрдо возразил Елисей. - Он искренне полагает, что создал правдивый кинематограф. Он даже не догадывается, что на самом деле произвёл на свет монстра, лжеца, сплетника. Да, его скан-образы очень похожи на нас. Но они не мы. Вот что я понял сейчас. Они живут на экране своей, а не нашей жизнью. Они передают логику и последовательность событий и поступков, но истинные мотивы их прототипов остаются за кадром. И зритель получает в результате усечённую или искажённую информацию о происходящем, как по испорченному телефону. Я не знаю, где и в чём ошибся Бергман, это - область физики. Могу только предположить, что не все параметры человеческой энергетики подвергаются сканированию. Вероятно, тонкая энергия глубоких чувств и переживаний не попадает в скан-образ, поэтому он получается ходульно-однобоким, однозначно отрицательным. Биосенситивное кино не передаёт всей палитры человеческих чувств, оставляя самые глубинные, тонкие мотивы поведения за кадром.
   - Дорого же мы с тобой заплатили за ошибку Бергмана, царевич Елисей, - грустно произнесла Соня, и Платов понял, что сейчас трагический изгиб Сониных бровей в точности соответствует её настроению.
   Щемящая тоска сжала сердце. Он набрал в лёгкие воздуха и с отчаянием выдохнул:
   - Поехали к тебе, Соня...
   Она посмотрела на него долгим, по-женски изучающим взглядом. Бог знает, о чём она думала в эту минуту. Потом тихо, но внятно произнесла:
   - Нет, Елисей. Невозможно дважды вступить в одну и ту же реку. А знаешь, почему?
   - Почему? - тупо спросил он.
   - Потому что река никогда, ни на секунду не бывает прежней. Она течёт, несёт в себе новые потоки воды. Нашу с тобой реку мы уже давно переплыли. Теперь мы каждый на своём берегу. У тебя семья, дочь. Я тоже не одна теперь. И хотя я не люблю того мужчину так, как любила когда-то тебя, у меня есть перед ним обязательства, есть уговор, и я дорожу всем этим. А побыть с тобой один раз - это... Я на это не согласна. Слишком больно потом будет жить, - Соня неопределённо махнула рукой, будто отгоняя от себя даже саму возможность их спонтанного, накоротке свидания.
   И Платов понял её. И склонил свою поседевшую голову к её руке, приник к ней губами.
   - Прости меня, Соня.
   - И ты меня прости, Елисей.
   * * *
   Неожиданно пришло письмо от Клима.
   "Еська, дружище, - писал он, - хочу сообщить тебе любопытную новость. По скайпу не решился, твои же всегда дома, при них нельзя. Я на днях получил письмо от Бергмана. Помнишь такого?
   Представляешь, Яков на старости лет, похоже, тронулся умом. Просит у меня прощение за своё "лживое кинематографическое искусство". Это я его слова цитирую. Короче, старик, якобы, недавно выявил ошибку в расчётах параметров энергетических субстанций людей, которая "привела к неверному толкованию скан-образов, в результате чего возникли отдельные неточности и несоответствия в оценке морально-нравственных характеристик героев его фильма". Это - тоже цитата.
   Вот ведь что удумал старик! Я отписал ему, что претензий к его кино не имею. Ведь мы-то с тобой получили правдивую информацию. Короче, успокоил Якова, как мог. Ты при случае навести его. Правда, кинотеатр он свой закрыл, но лаборатория там осталась. Всё что-то ещё кумекает, мудрит Ароныч в своей науке. Гениальный всё-таки старик!"
   Платов не знал, почему ему вдруг захотелось увидеть Бергмана. Он не был столь прекраснодушен к старому учёному, как его друг, хотя и ненависти тоже не испытывал. Но упоминание о Якове всколыхнуло вдруг память прошлого. Он вспомни фильм, который одним ударом рубанул по его судьбе и располосовал жизнь на две части - с Соней и без Сони. Он всю жизнь ощущал этот мучительно кровоточащий рубец. Вспомнил, как бесконечно одиноко было ему все эти годы без любви. И как судорожно напрягались мозг, тело, все фибры души при одном только имени - Соня.
   Зачем он ехал сейчас к Бергману? Чтобы сказать ему всё это? Чтобы тот понял великую себестоимость своей научной ошибки? Чтобы осознал, что нельзя расплачиваться за свои ошибки ценой чужих жизней и судеб? Ведь всё, всё могло быть по-другому. И коль скоро Иннокентию Ферзеву всё равно суждено было умереть от неизлечимой болезни, они с Соней наверняка, однозначно были бы сейчас вместе. И не было бы в душе Елисея этой ужасающей пустоты, которую не смог заполнить никто - ни Амалия, ни дочь Аллочка, ни двухлетний сын Славик.
   В здании бывшего кинотеатра было пусто. Навстречу Платову вышла немолодая женщина в накинутом на плечи шерстяном платке, видимо, лаборантка, и с неподдельной скорбью в голосе сообщила, что Яков Ароныч Бергман скончался третьего дня от сердечного приступа, и если молодой человек желает, он может проехать в ритуальное кафе, где сейчас поминают усопшего.
   - Удивительной был души человек, - комкая в руках мокрый носовой платочек, всхлипывала женщина. - Справедливый, честный, добрый. Для всех хотел добра и справедливости. И кино своё для этого создал. А в последнее время очень переживал. Говорил мне странные вещи: мол, его кино - порождение зла. И жаль, что он так поздно это понял. Уж не знаю, что это он так-то? Ну, если даже и ошибся в чём, так ведь это всего лишь кино. Ведь не убил никого, никому подножку не поставил, нож в сердце не вонзил. Кино оно и есть кино. Я ему так и сказала. А он возьми и умри прямо той ночью, - женщина всхлипнула и вдруг надрывно разрыдалась, некрасиво кривя широкое губастое лицо.
   Платов развернулся и молча пошёл прочь. "Не права ты, тётка, - думал он, быстрым шагом направляясь к машине. - Всадил старик нож в сердце, ещё как всадил. До сих пор торчит и проворачивается. И нет этому конца. А тётка-то искренне плачет по старику. Вот ведь как".
   Он вспомнил вдруг добрые подслеповатые глаза Бергмана. И внезапное озарение снизошло на Платова: да ведь не Бергман виноват в их разрыве с Соней. Он сам, Елисей Платов, во всём и виноват. Тётка-то права: кино оно и есть кино. Кто заставлял верить ему так безоглядно, напропалую? Кто мешал поговорить с Соней, выслушать её? Кто виноват, что сам раскис и стал беспомощным слюнтяем, замкнувшимся в своей обиде, как улитка в раковине? Причём тут в сущности Яков Бергман, гений-идеалист со своей гениально непоправимой ошибкой, который прежде и знать не знал о существовании Платова и Сони. Эдак можно и Клима обвинить в своих бедах. Он же свёл с Бергманом, он затащил в кинотеатр.
   Жизнь со всеми её трагедиями и радостями проносилась перед внутренним взором Елисея. Но не картинками - памятью ощущений, эмоций, запахов, звуков, восторженных всплесков души, ликующих "ах!" при взлётах и падениях, всей гаммой земного добра и зла, скопившегося в недрах души.
   И из всего этого вороха воспоминаний горячей пульсацией крови в висках выбивался, прорывался наружу его ликующий, трепещущий, захлёбывающийся стон: "Соня, Сонюшка, счастье моё..."
  
   Ольга Нуякшева ( Август 2012 г.)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"