Аннотация: Рассказ о жизни нашего самого отдаленного предка - примитивного ящероподобного создания, обитавшего в болотах древней Америки почти 300 миллионов лет назад.
304 миллиона лет назад
Западное побережье Еврамерики
Территория современных Соединенных Штатов Америки, штат Оклахома
Наступило утро, и яркие солнечные лучи щедро вызолотили кроны растущих на склонах холмов кордаитов, но под ними, свернувшись в долине, все еще сонно ворочался густой туман, да томно вздыхали торчащие из молочной пелены лепидодендроны, когда ветер щипал их за ажурную листву, сбрасывая наземь хрустальные ожерелья росы. Ночь неохотно уступала место теплу и свету, но день был настойчив, а ее силы были на исходе, и тьма, наконец, сдалась - серыми змейками отползла она в самые густые заросли, под торчащие из земли древесные корни и в глубокие норы, а золотистые стрелы теплых лучей пронизали воздух до самой земли, заиграли в бесчисленных каплях и лужицах, бросили полупрозрачные тени на бугристую кору деревьев, а целая стайка их, расшалившись, поскользнулась на влажной почве и проникла в одно из последних убежищ прошедшей ночи - под толстый ствол погибшего лепидодендрона, где, вжавшись в сырую землю, спал молодой офиакодон.
В эпоху позднего карбона на Земле еще не существовало теплокровных животных, спо-собных поддерживать в своем теле постоянную температуру (как это делают птицы и млекопи-тающие), так что прошло еще несколько минут, прежде чем разбуженный теплом древний монстр слегка пошевелился и с натугой приоткрыл темно-коричневые глаза. Какое-то время он просто лежал, изредка моргая, но постепенно кровь в его застывшем теле немного согрелась, и, чуть приподнявшись на коротких мощных лапах, он вперевалку, волоча брюхо по земле, пополз из своего укрытия. Все еще сонный и еще более неуклюжий, чем обычно, он трижды поскользнулся на глинистой земле, покрытой холодной пленочкой росы, но продолжал монотонно скрести ее тупыми когтями, пока не преодолел сложный участок и не выбрался на купающуюся в солнечном свете прогалину.
К тому времени от ночной прохлады не осталось и следа, и, едва добравшись до более или менее сухого места, офиакодон тут же лег, подобрав под себя лапы и вытянув короткую шею. Плотная моховая "подушка" слегка провалилась под его весом, так что теперь наружу торчали лишь голова и спина дремлющего создания, окрашенные в болотно-зеленый, в коричневых разводах цвет - идеальный вариант камуфляжа для того, кто хочет остаться незамеченным в густом лесу. А этому существу, несмотря на внушительных размеров пасть и торчащие наружу зубы, сейчас более всего было необходимо, чтобы его не беспокоили и не мешали принимать положенную утреннюю ванну. Лишь много позже, уже перед появлением первых млекопитающих, далекие потомки родичей офиакодона научатся обходиться без солнечного тепла, полагаясь лишь на работу собственного организма, но - увы, до тех времен еще оставалось много, много миллионов лет. Пока же на всей Земле не водилось ни одной рыбы, амфибии или рептилии, способной похвастать кровью, теплой в любое время дня и ночи, так что все наземные существа, от крохотной букашки до самых крупных позвоночных, каждое утро исполняли один и тот же ритуал, своеобразное приветствие наступающему дню. У кого-то он длился подольше, а у кого-то - поменьше, в зависимости от размеров и образа жизни, так что если гигантские плотоядные амфибии, царствующие в реках этих доисторических лесов, довольствовались всего несколькими минутами лежания на мелководье, после чего уходили на глубину, то вот, скажем, метровой длины офиакодону требовалось нагреться градусов до двадцати, и, как следствие, провести на теплом солнышке около получаса, в течение которого он был вял и фактически беспомощен, а потому предпочитал тишину и покой.
И если тишиной каменноугольный лес еще мог его обеспечить - ведь в то время не было ни говорливых птиц, ни звенящей мошкары, ни даже тяжелых майских жуков с их гудящими надкрыльями - то покоя едва ли можно было дождаться, ибо, обманувшись маскировкой, через какое-то время окружающий мир совершенно забыл о нежащемся во мху хищнике, и густая подстилка вновь "ожила", наполнившись тысячами разнообразных обитателей. Многие из них показались бы нам очень знакомыми: тут были и крупные тараканы, и бессчетные многоножки, и хищные скорпионы да пауки, некоторые из которых, впрочем, были весьма крупными, мало что не с человеческую ладонь длиной! В воздухе то и дело проносились, взбивая его звенящими крыльями, огромные стрекозы, гонявшиеся за практически не отличимыми от современных поденками, которых хищницы ловили прямо на лету, после чего, не задерживаясь с тяжелой добычей в воздухе, тут же присаживались отобедать. Вот одна из стрекоз ловко подсекла неосторожную жертву у самой поверхности непересыхающей лужи, после чего, отлетев в сторону, села на покачивающийся на ветру лист папоротника и ловко оторвала поденке все четыре крыла. Одно из них, крапчатое, с коричневыми пятнышком на передней кромке, чрезвычайно аккуратно опустилось прямо на полуприкрытое веко дремлющего офиакодона, и тот медленно открыл глаза, будто удивленный, как же это он здесь оказался. Вот из распахнутой пасти, медленно и неохотно, показался почти черный язык, что без труда дотянулся до кончика морды и методично облизал нос, после чего, в очередной раз напугав снующих под его лапами членистоногих, офиакодон встал и неторопливо зашагал куда-то в чащу.
Теперь, когда он согрелся, его движения были гораздо увереннее и быстрее, хотя нам он все равно показался бы на редкость неуклюжим созданием, лишь на самую малость обогнавших в этом своих дальних родичей - гигантских амфибий, крупные представители которых вообще по уровню активности немногим отличались от полощущегося в тинистой заводи бревна. Правда, большая часть этих саламандр-переростков все же была не настолько огромной, существенно мельче нашего офиакодончика, но попадались среди них и сущие монстры, размером с крупного крокодила! Ничего удивительного, что офиакодон предпочитал охотиться на суше, где тяжеловесным земноводным его было просто не догнать, и, даже когда увидел перед собой прямой путь через небольшое озерцо, все равно с шумом и треском, начал проламываться сквозь молодую поросль гигантских хвощей, оставляя за собой неширокую просеку из изломанных и поваленных стволиков.
Тут же ему, кстати, попалась и первая за день добыча - молоденькая архерия, похожая на стройную ящерку, длиной в полметра, но, на самом деле, принадлежащая все к тем же амфиби-ям. Она выбрала для себя небольшую "полянку" в самом сердце зарослей, чтобы выметать икру, тем самым предоставив будущим головастикам какое-никакое укрытие от хищников, и уже почти закончила с этим важным и нужным делом - как вдруг ее буквально вычерпнули из облюбованного гнездышка, незамедлительно отправив в путешествие вниз по пищеводу.
Вторым блюдом на этом шведском столе стало другое древнее земноводное, лабиринто-донт, чьи более крупные сородичи не раз и не два пытались отобедать офиакодоном на заре его жизни, когда еще совсем крохотный малыш шустро гонял тараканов среди папоротниковых кущей. Теперь же настал час расплаты - и, не заметив приближающуюся опасность вовремя, амфибия смогла лишь беспомощно обмякнуть, когда страшенные челюсти одним мощным укусом размозжили ей массивный череп. С этой своей добычей офиакодону пришлось повозиться - целиком лезть в глотку лабиринтодонт не желал, и охотник еще долго тряс головой, ломая кости и разрывая кожу, пока, наконец, не развалил тушку пополам и не схрумкал в два несильных укуса, после чего еще долго стоял неподвижно, чуть приоткрыв пасть и, казалось, улыбаясь от удовольствия. На самом деле он всего лишь остывал - к тому времени солнце уже успело подняться высоко, и лес быстро прогрелся от подножия до верхушек деревьев. Ни единый ветерок не тревожил застывший влажный воздух, переполненный запахом тления и гнили, так что менее приспособленные существа, вроде нас с вами, не протянули бы в этой "турецкой бане" и пары часов, однако для порожденных ею существ такая погода была самым обычным делом, и, между прочим окунувшись в неглубокую лужу, офиакодон почувствовал себя гораздо лучше, после чего продолжил свое неторопливое путешествие.
Чуть впереди раздалось громкое фырканье, прерываемое редкими, тяжелыми вздохами, как будто там пасся совершивший прыжок во времени бегемот, но офиакодона странные звуки не смутили, и, как ни в чем не бывало, он спокойно вышел на край обширного мелководного заливчика, сплошь заросшего невысокой растительностью. Чуть поодаль, темными кочками возвышаясь над облаком водяной дымки, бродили несколько массивных созданий, чем-то похожих на современных игуан, только гораздо крупнее - одно из них вымахало в длину на все два с половиной метра - и гораздо, гораздо толще. Почти голая кожа, покрытая редкими бородавками, влажно блестела на солнце и собиралась складками, беспрестанно шевелившими-ся, пока животное неуклюже ползало по дну, вороша носом толстый слой ила. Это были диадекты - одни из крупнейших четвероногих своей эпохи, этакие диплодоки каменноугольного периода. Мелкие представители этой братии порой заходили довольно далеко вглубь суши, заселяя практически безжизненные пустыни за границей влажного леса, но крупные, вроде этих, были надежно привязаны к богатым кормом болотным топям, и вот уже на протяжении нескольких миллионов лет благополучно эксплуатировали местную экосистему, с удовольствием избавляя ее от некоторой доли водных растений и моллюсков. Благодаря своим внушительным размерам эти огромные животные могли не бояться нападения хищника: даже очень крупные амфибии не рисковали покушаться на этих колоссов, довольствуясь лишь молодняком и телами мертвых животных, а более мелкие и проворные попросту не смогли бы прокусить толстую кожу и добраться до мяса - так чего, спрашивается, стараться? Даже офиакодон, с его на редкость сильными челюстями, был абсолютно бессилен в "бою" со шкурой диадекта - а посему, в представлении друг друга, эти два вида как бы вообще не существовали, являясь непримечательными элементами окружения, на которые совершенно не обязательно обращать внимание. Точно так же, по сути, лосю совершенно не интересны коршуны, парящие высоко в небесах, а отдыхающий крокодил, в самом лучшем случае, моргнет, если на него по глупости вскарабкается небольшая ящерица. Круг интереса большинства животных крайне ограничен - они не умеют любоваться цветами или звездным небом, ибо эволюция не нашла в таких занятиях никакого практического смысла, и потому ни один диадект, пасущийся на мелководье, даже не покосился в сторону мелкого хищника, появившегося на опушке, а сам офиакодон ограничился лишь коротким взглядом на движущиеся "горы" (они далеко? Не наступят?), после чего вновь углубился в заросли, где почти наверняка его ждала...
Хм-м-м... хм-хм...
Пф-ф-ф.
Легкое колебание воздуха донесло до чувствительных ноздрей поистине чарующий аро-мат, и, остановившись, хищник тут же приподнял голову, поводя головой из стороны в сторону.
Как... интересно.
Пахло мясом, но не свежим, а самым вкусным и замечательным - чуть-чуть подгнившим, но еще не кишащим пожирателями падали. Такую пищу уже куда легче рвать мелкими, похожими на костяные колышки зубами, да и переваривается она не в пример лучше свежати-ны, так что офиакодон еще довольно долго фыркал и топтался на одном месте, пока ветер в очередной раз его не выручил - "Сюда!" - и, тяжело развернувшись, хищник уже малость пошустрее рванул на поиски. Он "знал", что долго такой привлекательный источник дармовой пищи без внимания не останется, и уже через несколько минут может начаться жестокая битва за лакомый кусок - сам не раз становился свидетелем, как огромные амфибии, не поделившие один и тот же шмат пищи, с жутковатой молчаливостью разевали пасти и оглушительно колотили хвостами, поднимая волны и ломая угодившие под удар хвощи и молоденькие деревца! Порой эти колоссы так увлекались происходящим, что совершенно забывали про само "яблоко раздора", и пронырливые "шакалы", наблюдавшие за их потасовкой с безопасного расстояния, успевали под шумок его стянуть, так что ободранному и обессилевшему победите-лю оставалось лишь равнодушно обнюхать то место, где лежала еда - и, мгновенно позабыв о былом увлечении, отправиться к ближайшему водоему. Этим гигантам были неведомы сожаления об упущенных возможностях или, уж тем более, депрессии по поводу долгой голодовки - для них не существовало ни сослагательного наклонения, ни даже понятия будущего времени, ибо вся их жизнь концентрировалась на постоянных "здесь" и "сейчас", и если первая попытка проглотить неосторожную жертву оказывалась неудачной, то все с той же терпеливостью охотник начинал ждать следующую. Или послеследующую. Или ту, что попадется через неделю. Рано или поздно любой желудок оказывался набитым, так что крупному плотоядному, теоретически способному поститься в течение многих месяцев, просто некуда было торопиться. В отличие от всяких там мелких и несытых, конкуренция среди которых была значительно выше, так что офиакодону приходилось со всей возможной скоростью шевелить лапами, дабы поспеть к открытию завтрака - и, вывалившись из-под осклизлого ствола, он уже почти ощутил смутное удовлетворение, заметив, что у источника всех благ (слегка раздувшегося трупа кого-то земноводного, крупного и покрытого бугристой шкурой) все еще никого нет...
...но, впрочем, неуставно дернувшаяся перепончатая лапа вывела его из состояния легкой эйфории, вернув в суровый реальный мир, а раздавшееся чуть погодя глухое чавканье засвиде-тельствовало, что стол сервирован на одного, а клиент уже прибыл и готов отужинать. Будь это самое чавканье, перемежаемое негромким урчанием, хотя бы на полтона ниже, офиакодон, пожалуй, остался бы ждать, пока заведомо более крупный соперник уйдет - но, на его удачу, звук оказался чуть менее внушающим, и, обогнув падаль стороной, молодой хищник самолично узрел, что и хвостик коротковат, и когти на лапах не сказать чтобы очень уж страшные. Да и вообще, сородич оказался тем еще разгильдяем - одурманенный запахом мяса, он запихнул внутрь развороченного брюха мертвого животного всю голову целиком, давясь и судорожно глотая куски ароматных внутренностей, так что, естественно, не видел, не слышал и не чуял ничего вокруг... до тех самых пор, пока новоприбывший офиакодон не бросился на него - безо всяких предупреждений, даже без "положенного" угрожающего рева, все так же молча, чтобы, подобравшись вплотную, запустить зубы в столь удачно открывшийся вражеский бок!
Будь он самую капельку крупнее, и эта схватка закончилась бы, не начавшись, ибо даже самым живучим из живучих не так-то просто бегать со сломанным позвоночником... но, увы, укус лишь оставил на толстой шкуре рваную рану, а вот сам противник, глухо рявкнув, сумел вырваться на свободу и тут же, не разбираясь, разинуть пасть и броситься навстречу врагу. Офиакодоны сшиблись через долю мгновения, и, как ни странно, более мелкий оказался в выигрыше - его позиция оказалась ниже позиции пришлеца, так что удалось поднырнуть под страшную челюсть и ударить носом в незащищенное горло. Удар был весьма опасный - кабы не малый вес да тесное пространство, не позволившее молодому пустить в ход зубы, старший офиакодон всей шкурой ощутил бы на себе его ярость, не погибнув, так получив очень серьезные раны... но - удача сегодня благоволила более крупному претенденту, и тот не стал упускать ее из лап. В самом прямом смысле слова - глуховато рыкнув, он боком соскользнул с живой "подушки", отпихнув ее лапой и, одновременно, едва не лишив соперника глаза, после чего, не дожидаясь, пока тот опомнится, снова ударил его в бок, безошибочно отыскав челюстями уже нанесенную прежде рану. На этот раз укус оказался более страшным - не отыскав по пути преграды в виде толстой шкуры, острые зубы без труда пронзили плоть, добравшись до ребер, и раненый глухо застонал, извиваясь в жестокой хватке.
Пожалуй, если бы эта битва случилась во время голодного сезона, в отсутствие нормаль-ной дичи, старший офиакодон мог бы и прикончить сородича, после чего с удовольствием бы им отобедал... однако сейчас прямо по соседству распространяла свое удушливое приглашение целая гора первосортного мяса, и, какое-то время подержав противника в пасти, победитель его все же отпустил - примерно так же, как сытый кот бросает только что пойманную мышь. Экзекуция откладывалась до следующего раза, и, едва почувствовав, что свободен, молодой офиакодон торопливо заковылял прочь, оставляя за собой пахучую дорожку темной крови.
Победитель проводил его холодным взглядом, небрежно работая языком. Быть может, расправившись с трофейной тушей и вновь ощутив саднящее чувство голода, он отправится по следу раненого сородича, и если только тот не погибнет раньше, закончит начатое единствен-ным мощным укусом... но не сегодня. Сегодня, едва соперник исчез из поля зрения, он также перестал существовать для все еще слишком скудного разума древнего хищника, не способного уместить в себе ни воспоминания о прошедшей схватке, ни размышления о цене, которую одному из сражавшихся, быть может, только предстоит заплатить за собственное поражение.
Пройдут миллионы лет - и мозги далеких потомков офиакодона начнут работать эффек-тивнее, сохраняя в себе все больший и больший объем информации. Они начнут испытывать привязанность, они научатся координировать действия с другими представителями своего вида, которые уже не будут восприниматься исключительно как соперники, партнеры для спаривания или потенциальная пища. Эти мозги будут становиться все больше, прятаться под густую шерсть и задумываться об устройстве Вселенной, а потом, впервые за многие-многие миллионы лет заинтересуются созвездием Большого Пса и создадут удивительные парфюмерные композиции из тысячи тысяч различных цветочных ароматов.
Пройдут миллионы лет... но для нашего офиакодона они были столь же отдаленными и непонятными, как и завтрашний день. Как и оставшиеся ему, без малого, пятнадцать лет жизни.
Великое будущее еще ждало его род где-то впереди...
ЧТО ТАКОЕ, КТО ТАКОЙ:
Кордаиты (Cordaites, названы в честь Августа К. Д. Корды, чешского ботаника) - примитивные голосеменные растения, родственники современных сосен - тем не менее, не имели хвои, а их глянцевые кожистые листья могли достигать в длину одного метра. Известны как чисто наземные виды, так и обитавшие в зоне морских приливов, среди окаменевших корней которых найдены отложения морской соли и скелеты небольших рыб, использовавших "подкорневое" пространство в качестве убежища.
Лепидодендроны (Lepidodendron, "чешуйчатые деревья") - род гигантских древовидных плаунов, достигавших в высоту тридцати метров. Как и у современных плаунов, весь стебель и ветки лепидодендрона были покрыты узкими листьями длиной до пятнадцати сантиметров; при сбросе листвы на поверхности ствола оставались характерные рубцы, напоминающие видом змеиную чешую, что и дало этим растениям название.
Офиакодон (Ophiacodon, "змеиный зуб") - род примитивных синапсид, именно его пред-ставители первыми среди зверообразных начали охотиться на крупную сильную дичь. Большой череп, тело массивное, ноги относительно короткие и слабые - бегать офиакодон не мог, лишь неспешно ходил и плавал. В длину некоторые виды достигали 2,5 - 3,6 метров.
Архерия (Archeria, названа в честь округа Арчер в Техасе) - род примитивных амфибий с удлиненным телом, маленькими лапками и очень длинным хвостом. В длину достигала 2 метров, вела исключительно водный образ жизни, охотилась на мелкую рыбу, личинок других амфибий и крупных беспозвоночных. Вымерла в раннем пермском периоде.
Лабиринтодонты (Labirintodontia, "лабиринтозубые") - примитивные амфибии, ранее называемые стегоцефалами ("панцирноголовыми"). Отличаются сложным внутренним строением зубов, на поперечном срезе которых хорошо видны складки дентина, благодаря которым на поверхности зуба формируются продольные бороздки. Вероятно, подобное строение укрепляло зуб, помогая лабиринтодонтам в охоте на крупную, активно сопротив-ляющуюся добычу. Еще один характерный признак этих животных - сплошной кожный панцирь, покрывавший черепную коробку сверху и с боков, оставляя отверстия лишь для глаз, ноздрей и светочувствительного теменного органа, участвующего в терморегуляции. Появи-лись в середине каменноугольного периода, окончательно вымерли в первой половине мелового, таким образом просуществовав на планете более двухсот миллионов лет.
Диадекты (Diadectes, "кусающий насквозь") - род вымерших животных, занимающих промежуточное положение между амфибиями и рептилиями. В длину достигали трех метров. Передние зубы долотообразные, напоминают резцы, щечные зубы расширены. Считаются первыми растительноядными четвероногими животными на Земле, хотя, возможно, на самом деле были всеядными. Вымерли в раннем пермском периоде.