Аннотация: День, которым заканчивалась целая эпоха - последние вздохи последнего из зверообразных.
117 миллионов лет назад
Северо-восточная часть Евразии
Территория современной России, Кемеровская область
Озеро просыпалось неохотно, с трудом избавляясь от поднявшегося перед рассветом тумана, от ласковых объятий ночной прохлады. Затопленные пологие берега дышали влагой, легкий ветерок, скользивший над верхушками деревьев, даже кончиком крыла не задевал мерно колышущуюся гладь воды, и ни единый звук не тревожил воздух, словно не было этих двухсот миллионов лет, словно до сих пор на Земле царил дремотный каменноугольный период, практически лишенный песен и криков...
Но вот - недолго волшебство! - оковы пали с первым пронзительным воплем, разнесшимся далеко по округе, и заплескали серо-коричневые перья, бросая тело в короткий полет. Мистиорнис, несмотря на то, что считался птицей, все еще был слишком привязан к земле, и полеты его скорее напоминали перепархивания учащегося летать птенца, а не взрослой матерой особи, прожившей на этом свете полные три года, так что, едва миновав заливчик, длиннолапое создание плюхнулось на покрытый мхом камень у самой кромки воды и недовольно затрясло хвостом, зорко осматриваясь по сторонам.
В такой позе эта примитивная птица на удивление походила на своего дальнего родственника, современного бекаса - плотное оперение скрывало небольшие коготки, сохранившиеся на сгибах крыльев, равно как и короткий, но все еще вполне солидный хвост, насчитывающий с десяток позвонков - и казалось, вот-вот из прибрежных зарослей высунет любопытную мордочку лиса, а где-то поодаль, за изгибом реки, закричат просыпающиеся гуси... но нет - иллюзия рассыпалась, стоило успокоившемуся мистиорнису продолжить прерванную кормежку и, спустившись с камня, погрузить в воду приоткрытый клюв, на кончике которого виднелись мелкие, но все же вполне различимые зубы.
Да, да, у этого образца птичьего царства все еще наличествовали "рептильи" челюсти, правда, использующиеся не для потрошения добычи - с помощью острых тонких зубов мистиорнис ловил мелких беспозвоночных, мальков рыб и головастиков амфибий, которых искал в прибрежной грязи и донном иле. Доисторическое озеро в таком случае представлялось птице одним гигантским обеденным столом, полным нераскрытых возможностей, и сразу несколько мистиорнисов могли вполне мирно кормиться на одном участке берега, неторопливо вышагивая на своих тонких лапах-ходулях и время от времени опуская головы в воду. При необходимости "бекас" мог даже плавать и нырять - не так хорошо, как некоторые другие птицы, однако в случае чего "уплыть", с его точки зрения, было предпочтительнее "улететь", тем более что крупных водных хищников в этих краях было немного, и цапнуть мистиорниса за ногу могла разве что пресноводная акула гибодус... после чего, опамятовавшись, тут же отпускала, ибо добыча крупнее мелкой рыбешки в ее невеликую пасть попросту не влезала.
Что касается крокодилов, весьма распространенных в раннемеловых водоемах по всему миру, то в местных реках и озерах они почти не водились - то ли им не нравилась вода, то ли песок по берегам был слишком холодным для пассивного обогрева яиц - вместо этого освоив сушу и став мелкими наземными хищниками, следующими по размеру за плотоядными динозаврами. При черепе в пять сантиметров и общей длине тела около тридцати сантиметров, крупнейший из здешних крокодилов - тагарозух - охотился в основном на беспозвоночных, ящериц и мелких млекопитающих, за которыми шнырял в кустарниковых зарослях, куда не было дороги длинноногим динозаврам, привыкшим добывать себе пищу на более-менее открытой местности. Бегал этот крокодильчик на удивление резво, и если только добыча не успевала заметить его вовремя и скрыться под камнем или в норе, маленький охотник догонял ее всего за несколько секунд, после чего вцеплялся в шею и ломал позвоночник. Неудачные забеги случались относительно редко - с такими-то лапами! - однако, если уж тагарозух и оставался без обеда, у него всегда была возможность, вволю побродив по окрестностям, натолкнуться на дармовый обед - остатки трапезы плотоядного динозавра, брошенное гнездо с тухлыми яйцами или падаль которой, как это обычно бывает, изобиловали озерные берега.
Правда, чаще всего первыми такие "подарки судьбы" замечали не крокодилы, а крупные длиннокрылые птерозавры - орнитохейриды - патрулировавшие мелководье в поисках рыбешки. Самые крупные из этих летучих ящеров были размером с орла, и самостоятельно умерщвлять крупных жертв они не могли, зато частенько пользовались плодами чужих трудов или благосклонно утилизировали дары самой природы, то расклевывая вспухшую после болезни акулу, то пытаясь выковырять мясную начинку из-под панциря мертвой черепахи киргиземиса. Живая-то Тортилла слабым птерозавровым клювам была не под силу - даже если орнитохейриду удавалось застать ее на берегу и перевернуть кверху брюхом, он мог лишь бессильно долбиться о жесткий панцирь, не оставляя на нем даже царапин, пока в бессилии не оставлял это занятие - и лишь молоденькие черепашата, еще не успевшие стать крупнее бутылочной пробки, проглатывались целиком, без малейших затруднений достигая желудка. В течение первых пяти-шести лет жизни черепашонок был относительно беззащитен: он рос довольно быстро по сравнению со взрослой черепахой, поэтому организм просто не успевал выстроить надежный панцирь на постоянно растягивающейся коже, так что куда больше, чем на пассивную оборону, можно было рассчитывать на скорость, маневренность и привычку жить на глубине, подальше от злобных хищников. Мало кто дотягивал до зрелости - но так ведь и в каждой черепашьей кладке насчитывалось не два-три, а от двадцати до тридцати яиц - достаточное количество, чтобы обеспечить хоть малой толике шанс на успешное достижение подходящего для спаривания возраста!
Такая стратегия выживания всегда была успешной. Из-за большого количества отпрысков родители просто физически не могли присматривать за всеми, да и малыши обычно рождались полностью самостоятельными: к чему им материнская опека, зачем им внимание отца? А если кто-то из них погибал - что ж, значит, оказался недостаточно быстрым, недостаточно смышленым, раз не успел заметить занесенный для удара клюв, подплывшую сзади хищную рыбу, затаившегося в засаде на берегу плотоядного динозавра... Значит, пойдет в расход экосистемы - в неприятную, но необходимую графу общей биологической экономики, избежать знакомства с которой не получится ни у одного животного, сколь бы быстрым и проворным оно не было. Воспитание родителей, шустрые лапы, острый нюх и внимательные глазки - все это давало лишь временную отсрочку, увеличивало емкость в верхней половинке песочных часов, но не забирало пригласительный билет на встречу с костлявой - о, терпеливая, как никто другой, она неизменно дожидалась любого, раскрывая перед ним ласковые объятия вечного сна.
Кому-то удавалось бегать от смерти дольше. Слишком упорный или слишком удачливый - порой эти два понятия взаимозаменяли друг друга, так что, отчаянно цепляясь за жизнь, животному удавалось прожить вдвое, втрое дольше положенных лет, не умереть молодым, но дотянуть до зрелости... до старости... до дряхлости. И когда уже не оставалось сил, когда каждый новый вздох становился тяжелее предыдущего, когда собственное тело начинало подводить хозяина и жалобным стоном намекать, что ему уже давным-давно пора исчезнуть...
Впрочем, даже тогда животное не спешило признаваться в собственном бессилии.
И потребовалось несколько минут - в тысячу раз больше времени, чем необходимо - чтобы дремлющий на прибрежных скалах ксенокретозух осознал, что наступил рассвет, что это солнечные лучи невидимо касаются его всклокоченной пятнистой шерсти, его истершихся за годы работы зубов и обломанных у самого основания жестких усов. И пусть обычно его сородичи избегали света - он делал их темноокрашенные тельца слишком заметными, слишком уязвимыми для глазастых хищников - на этот раз старик лишь зажмурил полуслепые глаза, жадно впитывая драгоценное, столь необходимое ему сейчас тепло.
Сегодня... да, пожалуй, сегодня он вполне сможет провести день и здесь.
Чуть погодя за его спиной послышался негромкий шорох - это сосед, ящерица илекия вылезла из своего логова, с трудом передвигая одеревеневшие от ночной прохлады ноги. Крупные золотистые глаза тут же заметили отдыхающего цинодонта, и на мгновение илекия остановилась, будто раздумывая, стоит ли удрать и, на всякий случай, спрятаться в безопасной норе... но потом абсолютная неподвижность разнежившегося ксенокретозуха успокоила рептилию, и та продолжила восхождение на верхушку скалы, поближе к залитой солнечным светом площадке, на которой так удобно было возвращать живость и подвижность своему окоченевшему тельцу. Эти два животных, пресмыкающееся и зверообразное, уже довольно давно совместно жили в этих скалах, занимая два ответвления одной и той же расщелины, так что не только узнали чужие запахи, но и смирились с привычками друг друга: ксенокретозух не ждал, что ящерица нападет на него и попытается вырвать клок шерсти из бока, тогда как илекия спала спокойно, абсолютно уверенная, что проснется там же, где легла, а не в чьей-нибудь голодной пасти. Это была не привязанность - скорее привычка, и, когда исчезнет один из них, второй испытает разве что смутное чувство беспокойства... но сейчас, в начале последнего периода мезозойской эры, это было самое что ни на есть теплое чувство, на которое в принципе могли рассчитывать два организма, не связанные между собой кровными узами.
Все прочие межвидовые отношения либо носили оттенок агрессии (хищник и жертва, два конкурента), либо были насквозь пропитаны равнодушием, сдобренным изрядной порцией эгоизма: безобидность безобидностью, но вот сожрать чужого детеныша, отнять чужую добычу, разорить чужое гнездо - почему бы и нет? Ни сочувствия, ни сострадания, ни милосердия - во всем этом огромном мире девяносто девять процентов животных понимали, любили и ценили только самих себя, так что даже высшей форме жизни на планете - динозаврам - были доступны лишь привязанность между самцом и самкой, между родителями и птенцами...
И ярким примером последней мог послужить целый выводок детенышей сибирского пситтакозавра, которых как раз привел на утренний водопой усталый, но абсолютно всем довольный отец. Два месяца насиживания наконец-то остались позади: пусть два яйца так и не проклюнулись, но тридцать шесть детенышей - это немногим хуже, чем тридцать восемь, и посему, даже полусонный, родитель внимательно глядел по сторонам, следя, не подбирается ли к его потомству хищный тагарозух, не засел ли где неподалеку, облизываясь на беспомощных малышей, крылатый разбойник-орнитохейрид? Высидеть птенцов - это была лишь половина проблем; выкормить и выходить - совсем другой разговор, так что этому пситтакозавру очень, очень сильно повезет, если к концу его вахты в живых останется хотя бы четверть детенышей! Опасности подстерегали их повсюду, не давая бдительному родителю и минуты покоя, а организм у него все же не железный, так что к концу шестимесячного бдения он и сам может стать легкой добычей для удачливого плотоядного... но пока что его боевой дух все еще на высоте, и щетинистый гребень на спинной стороне хвоста поднят торчком: ну, кто рискнет сунуться? Может быть, в отличие от близких родственников - рогатых динозавров цератопсов - у этого примитивного травоядного и не было столь внушительных средств самообороны, однако крепкий массивный клюв вполне годился не только для раскалывания семян и питания жесткой растительностью, но и для того, чтобы тяпнуть подвернувшегося хищника за бок. Насквозь, может быть, и не проткнет, но зарубку оставит весьма памятную, так что лишь чрезвычайно неопытный любитель птенцов рискнул бы сунуться к выводку, пока отец находился где-то поблизости!
Время от времени, словно желая напомнить о том, что он еще полон энергии, пситтакозавр опускался к земле, выгибая шею и задирая заднюю часть тела, после чего энергично тряс хвостом, прогоняя по щетине мерцающую черно-белую волну - жест, способный о многом поведать как хищникам, так и самцам-соперникам, возжелавшим расправиться с птенцами удачливого конкурента. Примерно таким же фокусом во время сезона спаривания самцы привлекали внимание самок, только вдобавок еще испускали весьма своеобразное кудахтанье, поводя головой из стороны в сторону, дабы потенциальная партнерша смогла оценить размер и красоту небольших плоских рожек, растущих над глазами и на щеках животного. Как и гребень на хвосте, эти рога носили исключительно декоративный характер - даже если бы хищник и получил удар лбом, урон был бы скорее моральным, чем физическим - а самкам, как правило, нравились те партнеры, у которых и рога, и гребень были больше и ярче раскрашены. За недолгими ухаживаниями следовало спаривание, после чего самец отводил самку к гнезду - обычно это была просто ямка, выкопанная им в земле или в теплом песке - куда пассия откладывала от пяти до девяти продолговатых яиц соломенного цвета. На этом ее родительские обязанности обычно кончались - самка уходила, бросая кладку на произвол судьбы, а самец либо отправлялся на поиски новой партнерши, либо (если в гнезде уже скопилось необходимое количество яиц) начинал насиживать свое потомство.
Процесс этот длился около месяца, и все время пситтакозавр не покидал гнезда, лишь время от времени поднимая голову с земли, чтобы осмотреться. Если поблизости оказывался хищник, животное первым делом прижималось к земле, стараясь выглядеть как можно менее заметным, но уж если плотоядный проявлял ненужную внимательность - тут ничего не оставалось, кроме как подняться на ноги и броситься в атаку! Скромные габариты тому помехой не были - несмотря на длину в какие-то два метра и вес около двадцати килограммов, пситтакозавр считался весьма крупным животным в своей экосистеме, и ни пернатый, вооруженный мощными когтями на задних лапах парониходон, ни более крупный пятиметровый продейнодон, слегка напоминающий миниатюрного аллозавра, не связывались с ним в открытую, предпочитая атаковать молодых или зазевавшихся особей, отбившихся от остальной группы. По достижении птенцами полугодовалого возраста отец обычно присоединялся к другим семьям, и до сотни пситтакозавров могли пастись на одной территории - взрослые, подростки и птенцы-сеголетки, еще не сменившие пестрый наряд на более скромный рыжевато-коричневый, в котором ходили их родители. Росли пситтакозавры сравнительно медленно по меркам птиц - лишь к десяти-двенадцати годам они достигали зрелости - но довольно быстро по сравнению с холоднокровными рептилиями, и почти все время держались вместе, увеличивая шансы каждой конкретной особи вовремя заметить хищника и немедленно броситься наутек. Защищаться молодые пситтакозавры почти не умели, полагаясь исключительно на быстроту своих ног, и ничего удивительного, что большая их часть погибала в свои первые несколько лет жизни - не только от хищников, но также от болезней, бескормицы, наводнений и селей, что порой могли накрыть целое стадо, упокоив его под толстым слоем полужидкой грязи. Многочисленность потомства еще не гарантировала высокой выживаемости, а опека взрослых лишь повышала шансы, что не один-два, но три, а то и больше птенцов дотянут до первого года, до двух лет, до десяти...
Абсолютно защищенным, увы, не был никто.
И когда откуда-то из зарослей папоротника на безмятежно пьющее воду семейство внезапно налетел, как ястреб, голодный парониходон, схвативший отставшего от семейства птенца своими когтистыми лапами - отец смог лишь подать тревожный сигнал, призывавший малышей броситься врассыпную, но не подумал бежать за воришкой, отбирать у него своего отпрыска - ведь тогда ему пришлось бы оставить за спиной остальной выводок! Пернатый разбойник это знал, поэтому и не стал убегать далеко, всего-то перемахнув через скальную гряду (и едва не зацепив лапой шарахнувшуюся в сторону илекию), после чего, осмотревшись по сторонам и убедившись, что опасности нет, принялся за трапезу. Новорожденный пситтакозавр - не слишком объемистая добыча, но ведь и парониходона трудно было назвать чрезмерно крупным хищником, а кормить и опекать ему в этом сезоне было некого - на "смотре" у самок, проходившем около месяца назад, его кандидатуру признали неудачной, тем самым поставив крест на возможном спаривании.
Может быть, ему не повезло с партнершей (она была старше, что автоматически повышало ее планку при отборе самцов), а может, сыграли свою роль молодость и неопытность, но отвергнутый самец проявил опасную настойчивость, продолжив свои неуклюжие ухаживания, и в конце концов вынужден был спасаться бегством, когда разъяренная самка решила проучить нахала, едва не вцепившись ему в морду. Как и у всех хищных динозавров, самки парониходона были крупнее и сильнее самцов, так что, не подвернись под ноги этой мегере торчащий корень, молодой самец вполне мог пасть жертвой собственной глупости - а так отделался лишь парой незначительных царапин, только подгонявших его на пути через папоротники, подальше от источника захлебывающего гневного клекота.
Возможно, ему еще повезет в следующем году, или даже в послеследующем - ибо лишь малая толика молодых животных заводила потомство сразу по достижении зрелости! - так что отвергнутый герой-любовник не особенно переживал из-за своей неудачи. В конце концов, при определенной доле везения, ему за всю жизнь достаточно всего один раз произвести впечатление на партнершу, после чего о перспективах на размножение можно будет не беспокоиться: зачем, если пары парониходонов сохранялись на всю жизнь, и ни одному из животных просто в голову не пришло бы спариваться с кем-то другим?..
Вот такой подход к размножению влек за собой другие ограничения - скажем, относительную малочисленность потомства, ибо одна-единственная самка и при большом желании не смогла бы отложить больше пяти, может - семи яиц. Как следствие, от родителей немногочисленного выводка требовалось больше усилий по воспитанию потомства: если отец-пситтакозавр мог "позволить" себе потерять и двух, и трех, и даже десяток детенышей, для парониходона относительная ценность каждого птенца была выше, и взрослые особи куда активнее защищали своих отпрысков, не давая приблизиться к ним не только другим хищникам, но и травоядным динозаврам. Как следствие, смертность среди молодняка была ниже, и хотя в возрасте одиннадцати-двенадцати месяцев молодые парониходоны покидали родителей, к тому времени они уже были вполне крупными и сильными, чтобы самим о себе позаботиться.
До наступления подходящего для спаривания возраста у них еще числились целых два года, и за это время внимательная к деталям смерть обязательно "доберет" недостающих, освободив дорогу лучшим - но зато у оставшихся в живых будут наиболее высокие шансы жать начало следующему поколению. И, вполне вероятно, даже этот самец-неудачник, дотянув до следующего сезона спаривания, все-таки сможет покорить своей красотой и силой какую-нибудь молоденькую самку, и далеко, далеко по лесу будет разноситься его брачный крик, пока, распушив пестрое серо-черное оперение и подняв ярко-голубой хохолок, он будет вытанцовывать перед своей партнершей, раскрывать темно-синие "крылья", прыгать и вертеться, абсолютно уверенный в собственный неотразимости!
Да. Вполне возможно.
Но, в любом случае, старому ксенокретозуху этого зрелища уже не увидеть.
И, повернув голову на другую сторону, дряхлый цинодонт еле слышно вздохнул, будто бы о чем-то сожалея.
Знал ли он о том, что умирает? Едва ли. Он прожил хорошую жизнь. Он много-много раз избегал смерти. Он сошелся с тремя самками, и оставил после себя многочисленное потомство, у которого наверняка уже народились собственные внуки и правнуки. Ему доводилось спасаться из норы, обвалившейся от тяжелых шагов многотонного титанозавра, всего-то прошедшего мимо и совершенно случайно наступившего на чужое жилище; ему посчастливилось избежать смерти в клюве орнитохейрида во время страшного потопа, когда, промокший и окоченевший, он сидел на верхушке кустарника, изо всех сил вцепившись в ненадежные ветки; ему пришлось узнать, каково оказаться в цепких лапах парониходона, и лишь внезапно затеявшаяся между двумя хищниками свара позволила крошечному комку шерсти выскользнуть из клетки когтей и вовремя юркнуть в какую-то щель между камнями, слишком узкую, чтобы динозавр смог просунуть туда свою вечно голодную пасть. Да что тут говорить, если даже сейчас, когда у него не осталось ни сил, ни желания сопротивляться приближающейся гибели, та все запаздывала с появлением, не спешила принять облик смертоносного клюва или острозубых челюстей, не торопилась покончить со всем этим - покончить навсегда?..
А лес шумел, и пел, и голосил на все тона, словно и не замечая, что прощается с одним из своих старожилов, провожает в забвение целую отгремевшую эпоху. На большей части просторов планеты Земля, там, где когда-то бродили тяжеловесные дейноцефалы и поджидали в засаде терпеливые горгонопсы, где паслись многочисленные стада крутобоких дицинодонтов и рыскали, скрадывая добычу, хищные цинодонты - всюду, где когда-то властвовали синапсиды, отныне можно было найти лишь юрких, пушистых млекопитающих, не только занявших место своих предшественников, но и, вольно или невольно, поставивших под вопрос само их существование. Экосистемы попросту не могли обеспечить равноправное выживание сразу двух типов животных схожих размеров и территориальных предпочтений, и если поначалу последние цинодонты выигрывали за счет своих вкусовых предпочтений (первые млекопитающие были поголовно насекомоядными животными, тогда как все зверообразные позднего мезозоя перешли исключительно на растительную диету), то к концу юрского периода ситуация вновь поменялась: появился мультитуберкуляты, или многобугорчатые - млекопитающие из ныне вымершего подкласса аллотериев, что отказались от типичного для зверей того времени способа питания и перешли на зеленые корма, тем самым вырвав из-под лап цинодонтов последнее бревнышко из и без того протекающего плота.
Более развитые, стремительно эволюционирующие и обладающие нерастраченным потенциалом изменчивости, многобугорчатые млекопитающие быстро вытеснили последних цинодонтов из обжитых мест, заняв их экологическую нишу, так что мало-помалу зверообразные оказались на положении парий, сорняков природных сообществ, в которых их присутствие уже не играло ровно никакого значения. На смену исчезнувшему виду цинодонтов неизменно заявлялся новый вид млекопитающих, и экосистема в целом даже не замечала перестановки слагаемых - зачем, если сумма-то осталась неизменной? В такой ситуации быть "сорняком" крайне неприятно: пока естественное вымирание шло обычными темпами, новых видов, увы, уже почти не образовывалось, ибо свободных вакансий, которые могли бы занять вновь пришедшие животные, не было, а потенциал к более-менее значительной перестройке организма, способный вывести синапсид из-под гнета их размножившихся потомков, за сто с лишним миллионов лет эволюции цинодонты порядком исчерпали.
В определенной степени их положение можно было сравнить с положением динозавров в конце мелового периода: когда окружающие условия начали требовать быстрых, сложных реакций и стремительной адаптации, гигантские ящеры, привыкшие большую часть своих проблем решать наращиванием габаритов и изменениями в демонстрационном поведении, оказались попросту не у дел. Восьмитонный тираннозавр или трицератопс, размером с автобус, просто в силу строения не могут быть быстро адаптирующимися животными: смена поколений в их популяции слишком медленная, да и ресурс изменчивости после ста пятидесяти миллионов лет спокойного существования в природном "заповеднике" явно должен был истощиться, так что и "самый ужасный наземный хищник всех времен", и скромный ксенокретозух, что уместился бы в отпечатке его гигантской лапы, столкнулись с одной и той же проблемой: в этом новом мире для них попросту не нашлось подходящего места.
В такой ситуации выбор у животных обычно невелик. Они уступают место своим последователям, и либо переходят в ранг "приживал", не имеющих определенной должности в природном сообществе и выживающих, где придется, либо исчезают. Навсегда.
Для цинодонтов этот выбор был на редкость очевиден.
И ни одно из животных, обитавших по берегам доисторического озера, даже не заметило, что ближе к вечеру, когда кровавое солнце уже присматривалось к пышным одеялам облаков над западным горизонтом, на залитых рубиново-алым светом скалах у самой кромки воды в последний раз приподнялась и опустилась крошечная пушистая грудка.
Долгий, долгий путь, длиной в целых двести миллионов лет, наконец-то подошел к концу.
Остались позади все кочки и ухабы, неудачи и обретения.
Эта дорога не была напрасной - ведь за собой умирающие синапсиды оставляли достойное наследие, которому еще только предстояло выйти из нор, из-под камней и спуститься с деревьев. Которых только ждали покрытые травами равнины степей, ослепительное сияние полярных льдов, прозрачно-синие глубины океана.
Они умирали не одинокими.
Они продолжали жить в своих потомках.
До рассвета эпохи млекопитающих оставалось еще почти пятьдесят миллионов лет...
ЧТО ТАКОЕ, КТО ТАКОЙ:
Мистиорнис (Mystiornis, "загадочная птица") - род примитивных птиц, принадлежащий к вымершему подклассу энанциорнисовых (Enantiornithes, "противоптицы"), доминировавших в меловом периоде. От современных веерохвостых птиц отличается целым рядом особенностей: несмотря на общего предка, энанциорнисовые приобрели скорее конвергентное сходство с нынешними птицами, чем и заслужили свое название. Длина тела мистиорниса - около 30 сантиметров, животное было размером с дрозда. Вероятно, птица была способна нырять и какое-то время плыть под водой, что подразумевает околоводный образ жизни. Питалась, вероятно, мелкими беспозвоночными, возможно - рыбой и личинками амфибий.
Гибодус (Hybodus, "горбатый зуб") - род примитивных акул, просуществовавший с ранней перми до позднего мелового периода, в Азии, Европе и Северной Америки. Достигали 2 метров в длину, обычные размеры - 1-1,5 метра. Характеризуются небольшой пастью, содержащей два типа зубов: острые - для хватания мелкой рыбы, и тупые - для раздавливания панцирей рачков, моллюсков и других беспозвоночных; две пары спинных плавников, помогавших менять направление, также наличествует колючий спинной шип, вероятно, служивший защитой против крупных хищников. Обитали как в соленой, так и в пресной воде, последние акулы этого рода были морскими животными.
Тагарозух (Tagarosuchus, "крокодил-тагарец", в честь народа тагарцев, т.н. "сибирских скифов") - род примитивных крокодилов. Длина черепа около 6 сантиметров, ширина - 4,5 сантиметра, общая длина животного - около полуметра. Мелкий наземный хищник, питавшийся беспозвоночными, мелкими позвоночными (млекопитающими, ящерицами, цинодонтами), падалью. Занимал экологическую нишу современной лисицы, был способен передвигаться, в том числе, и галопом, как это делают некоторые современные крокодилы.
Орнитохейриды (Ornithocheiridae, "птицерукие") - семейство птеродактилей, распространенных в среднем и позднем меловом периоде Австралии, Евразии, Южной и Северной Америки. Средние и крупные виды, размах крыльев - от 2,5 до 12-13 метров, в среднем колебался от 4,5 до 6 метров. Одно из наиболее распространенных семейств, возможно, животные совершали длительные миграции через моря и океаны, таким образом расселившись по всему миру. Хищники, в основном питавшиеся рыбой и падалью, а также мелкими наземными позвоночными. Все виды отличались довольно длинными челюстями, нередко расширенными на конце в виде ложки, что помогало животным при рыбной ловле.
Киргиземис (Kirgizemys, "черепаха из Киргизии") - род скрытошейных черепах, обнаруженных в Китае, Монголии, России и Киргизии. Длина черепа около 3,5 сантиметров, общая длина животного - около 20-25 сантиметров. Вероятно, это было небольшое пресноводное животное, питавшееся в основном мелкими беспозвоночными.
Ксенокретозух (Xenocretosuchus, "чужой меловой крокодил") - род тритилодонтов, найденный в раннемеловых отложениях Кемеровской области, Красноярского края и Республики Якутия; последний из известных синапсид. Обнаружено лишь несколько зубов, имеющих, тем не менее, типичное для тритилодонтов строение и характерные продольные гребни. Вероятно, это было небольшое растительноядное животное, в целом схожее с другими представителями своего семейства.
Илекия (Ilekia, в честь Илекской свиты) - род ящериц, родственных современным сцинкам и поясохвостам. Достигали в длину 15-20 сантиметров. Отличались наличием слабо развитого кожного панциря, благодаря которому животное напоминало крошечного крокодила. Зубы мелкие, конические, предполагают питание насекомыми и другими беспозвоночными.
Пситтакозавр (Psittacosaurus, "ящер-попугай") - род птицетазовых динозавров, примитивный представитель цератопсов (Ceratopsia, "роголицые") - инфраотряда рогатых динозавров, достигших процветания в среднем и позднем меловом периоде. Представители рода найдены на территории Восточной Азии - в Китае, Монголии и России, возможно - в Таиланде; всего известно около одиннадцати видов этих животных. Некрупные динозавры, длина тела достигала 2 метров, вес - до 20 килограммов. Отличались округлым компактным черепом с мощными челюстями, одетыми роговым "клювом", и широкими коренными зубами; вероятно, могли передвигаться как на двух, так и на четырех лапах. Большая часть тела пситтакозавра была покрыта чешуей, вполне характерной и для поздних видов цератопсов, однако на верхней части хвоста у одного из видов обнаружены длинные щетинкоподобные образования, возможно, использовавшиеся животными для демонстрации. Растительноядные животные. Вероятно, вели групповой образ жизни, подобно современным страусам.
Парониходон (Paronychodon, "похожий на коготь зуб") - формальный род тероподов, предположительно, относящийся к манирапторам (Maniraptora, "хватающая рука") - группе наиболее развитых динозавров, ближайших родственников современных птиц. Выделяется исключительно по зубам - длиной около сантиметра, продолговатым, гладким, лишенным зазубрин и слегка отогнутым назад, с плоской внутренней и выпуклой внешней сторонами. Если парониходоны действительно относятся к манирапторам (и, как следствие, являются ближайшей родней велоцираптора и троодона), можно предположить, что это были небольшие быстроногие динозавры, с узкими челюстями и увеличенными когтями на задних лапах, возможно - покрытые оперением.
Продейнодон (Prodeinodon, "первый ужасный зуб") - формальный род тероподов, выделяемый по обломкам зубов, не несущим никаких отличительных черт. Возможно, сибирский вид относился к кархародонтозавридам (Carcharodontosauridae, "ящеры с зубами акулы") - семейству хищных динозавров, широко распространенному в Северном полушарии в раннем меловом периоде. В таком случае можно предположить, что сибирский продейнодон был достаточно крупным массивным животным с продолговатым черепом и одинакового размера зубами, действовавшими наподобие ножниц.
Титанозавры (Titanosauria, "ящеры-титаны") - группа зауроподов, живших в юрском и меловом периодах на всех континентах, кроме Антарктиды. Одни из крупнейших животных планеты: достигали в длину 40 метров и веса в 110 тонн. Обладали маленькими головами (даже по сравнению с другими зауроподами), относительно широкими и вытянутыми мордами, очень мелкими зубами, обычно - ложковидными или колышковидными; шеи средней длины для зауроподов, хвосты - плетевидные, однако не настолько тонкие, как у диплодоков; туловище массивное, с широкой и объемистой грудной клеткой; конечности относительно короткие, мощные, передние лапы нередко длиннее задних. Возможно, у многих титанозавров был развит своеобразный панцирь из крупных твердых чешуй по всему телу, частично защищавших их от хищников. Питались разнообразной растительной пищей, причем не только древесными листьями и молодыми ветками, но и травянистыми растениями. Дожили до мел-палеогеновой границы, окончательно исчезли во время массового вымирания.
Многобугорчатые (Multituberculata, "многобугорчатые") - отряд аллотериев, отличавшихся многочисленными буграми на коренных зубах. Известно около 80 родов этих животных. Возникли в середине юрского периода, вымерли в раннем олигоцене; обнаружены только в Северном полушарии. Размеры животных колебались от габаритов мыши до бобра. Характеризуются множеством примитивных черт, подчеркивающих их ближайшее родство с современными однопроходными (утконосами и ехиднами). Обитали многобугорчатые как в подлеске, так и на вершинах деревьев, изначально были хищными или насекомоядными, в дальнейшем перешли на всеядность и постепенно освоили растительноядную диету, заняв экологическую нишу современных грызунов. Вытеснив растительноядных цинодонтов, в конце концов и сами оказались смещены своими более прогрессивными родственниками - плацентарными млекопитающими.