В типографию он поехал с Иринкой. Редактор назначил её Лёшке в провожатые, чтобы она, как человек знающий, показала новичку, где что расположено и куда какие материалы сдавать. А в зачёт времени, оторванного от написания заметок, скостил ей сто строк с задания. Ирочка любила свою работу и писала с удовольствием, но кто же откажется от возможности вместо работы немножко поболтаться и поболтать? А она была ещё совсем молоденькой девушкой, только в прошлом году окончившей школу.
Но это, если смотреть со стороны. Сама же Иринка знала про себя, что человек она не без способностей и к тому же довольно опытный в журналистском деле, поскольку окончила школу с медалью и с первого раза поступила на журфак МГУ. Правда, заочно. Для очного отделения не хватило баллов. И она очень гордилась тем, что учится в лучшем вузе, а работает в лучшей многотиражке страны. И, если первое не требовало никаких доказательств, то второе следовало из многочисленных дипломов, полученных редакций за призовые места во Всесоюзных конкурсах.
Троллейбус по случаю дневного времени был почти пустой, и молодые люди, свободно расположившись у окна друг напротив друга, вели неторопливый разговор. Точнее сказать, разговор вела Иринка, а Лёшка разговор только поддерживал. Стеснялся. А как не стесняться, когда девушка не только красивая, но ещё и на три года старше? Тем более, что эту разницу в возрасте Иринка всей своей манерой держаться демонстрировала.
- Ты уже решил, кем станешь? - вопрошала она тоном старшей сестры. - Нет? В твоём возрасте пора уже определиться. Я вот уже в тринадцать лет знала, что буду работать в газете. Моя заметка была помещена даже в "Пионерской правде". А уж в нашей областной молодёжке я сколько раз публиковалась! Но туда меня не взяли. - Помолчала и, не сдержав обиду, поспешила объяснить, - сказали, что опыта надо набраться. Вот я в многотиражку и устроилась. И не жалею. Такого редактора, как наш, ещё поискать! Знаешь, - зажглась вдруг она, - тебе надо попробовать писать. Ну, когда ещё такая возможность появится?
- Меня же в цеха не пускают по малолетству, - попробовал отвертеться от предложения пацан, которому совсем не хотелось становиться журналистом.
- Это ничего, - успокоила его Иринка. - Ты можешь написать о заводском Дворце культуры. Там масса тем. Народный театр, различные кружки, вечера. А ещё студия психологической саморегуляции. Я поговорю с Александром Степановичем. Тебе надо пробовать себя! Ранняя специализация - это уверенный старт во взрослую жизнь.
Лёшка пожал плечами. Ему совсем не хотелось выспрашивать у сотрудников ДК о том, какие развлечения готовят они для работяг в выходной день. Кому интересно читать про "мероприятия"? Слово-то какое скучное, казённое. Но не говорить же запавшей на журналистику Иринке о том, что он вообще не читает газет. Хотя, после вступления в комсомол, пришлось добровольно-принудительно подписаться на "Комсомольскую правду" и местный "Комсомолец", но он ни разу их не открыл. Но после этих откровений она может потерять к нему интерес. Разговор же давал возможность смотреть на неё открыто, а не украдкой, как он делал это в редакции.
В типографии Иринка была гостем желанным и встречали её улыбками, на Лёшку посматривали с удивлением и любопытством. Ухажёр? Брат?
- Жениха привела, Ира? - чуть заикаясь спросил лысоватый мужчина в чёрном рабочем халате с закатанными рукавами.
Лёшка напрягся: Иринка могла отшутиться, сказав, что молод он ещё для жениха. Но она так не сказала. И даже курьером не назвала, что тоже было бы истинной правдой, хотя и не такой неприятной.
- Это наш стажёр Алексей. А это, - она повернулась к Лёшке, - Валентин Фёдорович - лучший верстальщик типографии, области и...
- Мира, - подсказал Валентин Фёдорович, широко улыбаясь и протянул Лёшке замазанную чёрной типографской краской руку, загнув ладонь и выставив вперёд относительно чистое запястье. Лёшка аккуратно пожал то место, где на левой руке носят часы.
- Но, чтобы заслужить его расположение, лучше называть его не верстальщиком, а на французский манер - метранпажем, - продолжала дразниться Иринка.
- А ещё лучше - налить сто грамм, - снова расплылся в улыбке Валентин Федорович.
- Только не это, - сказала строго Иринка. - А работать кто будет?
- После первой и второй я работаю сам, а вот после третьей - могу только руководить. - объяснил Валентин Федорович.
- Поэтому вас и не выдвигают в начальство, - ответила Иринка и, повернувшись к Лёшке, продолжила деловым тоном, - ему мы отдаём макеты газетных полос и клише фотографий. Сюда же и набор статей поступает. Но тексты сначала надо набрать. Пойдём к линотиписткам.
В соседней комнате бодро стучала по клавишам симпатичная женщина средних лет в таком же чёрном рабочем халате, как и у Валентина Федоровича, но чернота эта была матовой, чистой, а не блестящей от жирной типографской краски.
- Лидии Ивановне - вот оригиналы статей. - Это наш новый сотрудник Алексей, - представила Лёшку Ирочка и линотипистке, при этом чуть повысив Лёшкин статус.
- А фамилия как нового сотрудника? - улыбнулась Лидия Ивановна.
- Сорокин, - ответил он, недоумевая, зачем вдруг ей понадобилась его фамилия.
Лидия Ивановна постучала пальцами по клавишам, потянула на себя рычаг. В недрах линотипной машины что-то заскрежетало и на приёмный стол выскочила серебристого цвета пластинка с буквами на торце. Линотипистка взяла её, но не голой рукой, а, накинув сверху бумажку. Протянула Лёшке. Пластинка была горячей - обжигала даже через бумагу. Лёшка прочитал на ней свою фамилию, вылитую наоборот.
- Будет у тебя личное факсимиле, - улыбнулась Иринка.
- Сложная у вас техника, - уважительно заметил Лёшка, которому хотелось в благодарность сказать Лидии Ивановне что-нибудь приятное, - и печатная машинка, и плавильный цех вместе.
В цинкографии они задержались ненадолго. Там остро пахло кислотой и, казалось, что даже воздух наполнен едкими испарениями. Сдав снимки мрачному сотруднику, забрали со стола готовые клише с вытравленным на тёмно-серебристой рабочей поверхности изображением и гладкие с тыльной - поспешили удалиться прочь.
В редакцию возвращались в час пик. Вторая смена ехала на работу. Им удалось пристроиться на задней площадке троллейбуса, но с каждой остановкой народа в салон набивалось всё больше. На остановке "Молодёжная" в салон втиснулась толпа молодых вьетнамцев, одинаково одетых и оттого внешне почти не отличимых друг от друга. Они заполняли троллейбус аккуратно, вежливо, но настойчиво, не меняя безучастных выражений лиц. Видно было, что чувствовали здесь себя чужими и стеснялись этого. Но стесняясь, однако, потеснили местных так, что кое-кто из них заворчал, выражая недовольство по поводу пролетарского интернационализма. А вот Лёшку ситуация вполне устраивала, он даже был благодарен представителем братского вьетнамского народа за участие в тесном сплочении пассажирского сообщества. Лёшка, поднапрягшись, упёрся руками в поручень, идущий под окном и немного сдвинул спиной толпу, образовав вокруг Иринки свободное пространство. Получилось как будто приобнял. Жест был одновременно и благородный и немного выходящий за рамки даже ещё не дружеских отношений. Она смутилась, не зная как реагировать. Но в конце концов во время танца тоже происходит полуобъятие притом даже с человеком совсем незнакомым. А здесь совсем другое дело. Да и вообще всё зависит от того, как это расценить. Иринка решила расценить это как дружеский жест, улыбнулась и сказала: "Спасибо, Лёша". Однако некоторая неловкость возникла, и чтобы снять её, Иринка спросила, как показалось Лёшке, невпопад:
- А тебе какие сны снятся?
- Мне? Никакие не снятся. - ответил он, немного удивившись, но и обрадовавшись тому, что появилась отвлекающая тема.
- Совсем? - казалось, Иринка была поражена.
- Когда-то в детстве снились. А теперь совсем не снятся. Засыпаю и тут же просыпаюсь. Смотрю на часы, а уже утро.
- Да ты что! Сны - это так замечательно! - Но тут же добавила, - конечно, если просто видеть, да ещё и забывать, что видел - это не то.
- А ты не забываешь?
- Теперь не забываю...
- Теперь? Почему теперь?
- Потому что. - ответила она уклончиво, - А хочешь тоже сны видеть и не забывать?
Лёшка хотел было ответить, что, если она ему будет сниться, то, конечно. И чуть было не ляпнул, но вовремя спохватился. Рассердился на себя и ответил грубовато.
- Зачем? Мне и так хорошо.
- Ничего ты не понимаешь, - ответила Иринка, отвернулась к окну и улыбнулась чему-то своему, не связанному с Лёшкой.
На остановке "Стальзавод" вьетнамцы вышли, и снова стало просторно. Лёшка убрал за ненадобностью руки. Стал рядом с Иринкой и принялся смотреть в окно. Две остановки они молчали. И он уже совсем было решил, что Иринка на что-то обиделась, как она вдруг повернулась к нему и сказала:
- Лёш, если вдруг надумаешь... В ДК у нас специалист занятия ведёт по психологической саморегуляции. Ну, это... Ты про аутотренинг слышал?
Про аутотренинг Лёшка слышал. Вычитал в журнале "Юность". И даже пытался заниматься: "левая рука становится теплой и тяжёлой, правая - холодной и лёгкой...". Однако ему это быстро надоело, тем более, холодной и тёплой ни одна, ни другая руки не становились. И решив, что от этих упражнений ему ни тепло, ни холодно, засунул журнал на дальнюю полку. Но сейчас быстро смекнул, что этот аутотренинг даст возможность продолжить общение с Иринкой. Конечно, никаких особых планов на это общение он не строил, но уже сама возможность общаться согревала душу.
- Я подумаю, - сказал он. Хотел было уточнить, ходит ли на эти занятия Иринка, но сдержался. Тем более, что по тому, как она говорила об этих занятиях, нетрудно было понять - ходит.
В редакции ничего не изменилось. Треск машинки, жужжание телефонных дисков, крутящихся в тщетных попытках замкнуть контакт с неуловимыми абонентами, короткие переговоры счастливцев, сумевших дозвониться и выяснить какие-то детали для тоскливо томящегося в предчувствии железной редакторской руки материала. Все были погружены в работу, но работали по-разному. Коля Векусов сосредоточенно и неторопливо писал стержнем шариковой ручки, хотя несколько штук вполне укомплектованных ручек - подходи и бери - стояло в пластмассовой баночке на столе у машинистки. Галя Говорова, отчаявшись успеть изложить переполнявшие её мысли на бумаге, диктовала машинистке прямо из блокнота, на ходу формулируя предложения. Саша Щеглов писал быстрым уверенным почерком то и дело отрываясь от текста и задирая товарищей ироническими вопросами и замечаниями. Иногда мимо Лёшки проходил редактор с несколькими испещрёнными правкой листами в руках. Когда шеф появлялся на пороге корреспондентской, редакция замирала в тревожном ожидании. Поразмыслив над текстом ещё несколько секунд, редактор поднимал глаза и обращался к автору заметки, и сразу же все прочие светлели лицами. А редактор что-то уточнял, выспрашивал, иногда довольствуясь полученными ответами уходил, но чаще оставлял текст с тем, чтобы автор выяснил важные факты и обстоятельства, без которых материал, как видно, не мог состояться.
Было уже около шести часов, а второй завоз всё не собирался. Многие корреспонденты, отписавшись, уже ушли, но некоторые всё ещё корпели над текстами, листая блокноты и сосредоточенно глядя в пространство. Машинистка Валя, перепечатав исчерканный редакторской рукой материал, включила чайник, достала из шкафчика блюдечко с бутербродами. Лёшка отвернулся. Он порядком проголодался. С собой ничего не взял, обед проездил, а где столовая или буфет не знал. Спросить можно было бы у Иринки, но она сдала материалы в числе первых и убежала. Других же он отвлекать стеснялся.
- Лёша, - услышал он вдруг, - иди чай пить!
Это добрая душа Валя проявила к нему участие. Он попробовал отказаться, но она настояла. Налила ему чай в "дежурный" стакан от графина для воды - своей-то чашки у него пока не было, намазала булку вареньем. Из кабинета на звуки вырывающегося из чайника пара вышел со своей чашкой редактор. Валя налила и ему. Он пил на ногах и был сейчас совсем не страшным, а очень даже добродушным и улыбчивым. Саша, прервав писанину, подсел к столу, налил себе одной заварки, закурил прямо в редакции, сказав, что идти в курилку некогда. Лёшке это было всё равно, Валя возмутилась, редактор же сказал, что это ничего, что можно шире открыть окно и закурил вместе с Сашей.
После чаепития Лёшке вручили пакет с готовыми материалами и отправили в типографию. Сашин же материал редактор решил дождаться и взялся занести в типографию сам. Но уже завтра утром. Из дома. Прямо на вёрстку.