Глава 42. СО ВСЕЙ ЛЮБОВЬЮ

     Она дрожала. Дрожала с тех пор, как ушел Лайонел Мензис. С легким чувством рассеянности она протянула руку, растопырив пальцы, и наблюдала, как они вибрируют, словно камертон. Затем с раздражением сжала кулак и сильно ударила им по ладони другой руки. Она ударяла снова и снова, стиснув зубы от ярости, пока ей не пришлось остановиться, задыхаясь. Ладонь ее покалывала.

     - Ладно, - пробормотала она себе под нос, все еще стискивая зубы. - Ладно. - Красный туман поднялся, как облако, оставив под собой кучу холодных, ледяных маленьких мыслей.

     «Нам нужно идти.»

     «Куда?»

     «И когда?»

     И самое холодное из всего: «Что насчет Роджера?»

     Она сидела в кабинете; деревянные панели мягко поблескивали в свете свечи. В кабинете была вполне хорошая настольная лампа, а также потолочный светильник, но вместо этого она зажгла большую свечу. Роджеру нравилось использовать ее, когда он работал поздно ночью, записывая песни и стихи иногда даже гусиным пером. Он сказал, что это помогает ему вспоминать слова, возвращая эхо того времени, когда он их выучил.

     Запах горячего воска от свечи возвращал эхо его присутствия. Если она закрывала глаза, она могла слышать, как он тихо и хрипло напевал, пока работал, время от времени останавливаясь, чтобы откашляться или прочистить поврежденное горло. Ее пальцы слегка терлись о деревянный стол, вызывая в памяти прикосновение веревочного шрама на его горле, обхватывая его затылок, зарываясь пальцами в густое черное тепло его волос, прижимаясь лицом к его груди ...

     Она снова затряслась, на этот раз от безмолвных рыданий. Она снова сжала кулак, но на этот раз просто дышала, пока слезы не прекратились.

     - Так не пойдет, - сказала она вслух, глубоко втянула воздух, затушила свечу и потянулась за листом бумаги и шариковой ручкой.

     *.*.*

     Вытирая слезы тыльной стороной ладони, она аккуратно сложила письмо. Конверт? Нет. Если кто-то его найдет, конверт их не остановит. Она свернула письмо и, шмыгнув носом, написала «Роджер» своим лучшим школьным почерком.

     Она нащупала в кармане бумажный платок и высморкалась, смутно чувствуя, что должна сделать что-то более … церемониальное? ... с письмом, но кроме того, как положить его в камин и поднести спичку, чтобы северный ветер унес его, как делали ее родители с ее детскими письмами Санте, ничего не пришло ей в голову.

     В нынешнем состоянии ума ее успокаивало то, что Санта всегда приходил.

     Она выдвинула большой ящик и нащупывала сзади защелку, которая открывала секретное место, но тут ей пришло в голову что-то еще. Она захлопнула большой ящик и рывком открыла плоский в центре, в котором лежали ручки, скрепки и резинки … и помада, оставленная в туалетной комнате внизу какой-то случайной гостьей. Она была темно-розовой, и неважно, что она не подходила к ее волосам. Она подкрасилась ей на ощупь и осторожно прижала губы к слову «Роджер».

     - Я люблю тебя, - прошептала она, коснувшись розового поцелуя кончиком пальца, снова открыла большой ящик и нажала на место, которое открывало тайник. Это было пространство, встроенное в нижнюю часть стола. Раздвижная панель позволяла дотянуться до неглубокого отверстия размером примерно шесть на восемь дюймов.

     Когда Роджер обнаружил его, в нем были три почтовые марки с изображением головы королевы Виктории – к сожалению, все они были заурядными марками поздней викторианской эпохи, а не ценными черными однопенсовыми^[1] – и тонкий локон светлых, выцветших со временем детских волос, перевязанных белой ниткой. Они оставили марки там – кто знает, может быть, они станут ценными к тому времени, когда следующие поколения унаследуют стол – но прядь волос она положила между страницами своей Библии и произносила короткую молитву за ребенка и его – ее? – родителей всякий раз, когда натыкалась на них.

     Письмо легко поместилось в середине старого стола. С моментом паники подумала – должна ли она положить сюда пряди волос детей? Нет, яростно подумала она. Быть сентиментальной – одно, но это чересчур.

     - Господи, пусть мы все будем вместе, - прошептала она, подавляя страх, и, закрыв глаза, с легким щелчком захлопнула панель.

     Если бы она не открыла глаза сразу же, как убрала руку, она бы никогда не увидела едва заметный краешек чего-то, свисающего с задней стороны большого ящика. Она потянулась и нащупала конверт, прикрепленный к нижней стороне стола скотчем. Он высох от времени; и выдвижение ящика, вероятно, ослабило его.

     Она перевернула конверт с чувством, что это происходит во сне, и была, как во сне, не удивлена, увидев инициалы Б.Э.Р.^[2], написанные на пожелтевшем конверте. Очень медленно она открыла его.

     - Дорогой Острый глаз, - прочитала она и почувствовала, как каждый крошечный волосок на ее теле медленно поднимается.

     «Дорогой Острый глаз,

     Ты только что покинула меня после нашего чудесного дня стрельбы по глиняным тарелочкам. У меня до сих пор звенит в ушах. Всякий раз, когда мы стреляем, я разрываюсь между огромной гордостью за твои способности, завистью к ним и страхом, что они тебе когда-нибудь понадобятся.

     Какое странное чувство – писать это. Я знаю, что ты, в конце концов, узнаешь, кто ты и, возможно, что ты. Но я понятия не имею, как ты придешь к этому знанию. Станет ли для тебя новостью, рассказанное мной, или ты будешь уже знать? Если нам обоим повезет, я смогу рассказать тебе лично, когда ты станешь немного старше. А если нам очень повезет, это ничем не закончится. Но я не смею рисковать твоей жизнью в этой надежде, а ты еще недостаточно взрослая, чтобы я мог тебе рассказать.

     Мне жаль, милая, и это ужасно мелодраматично. И последнее, что я хочу, это напугать тебя. Я полностью доверяю тебе. Но я твой отец, и поэтому я жертва страхов, которые терзают всех родителей, что с твоим ребенком случится что-то ужасное, а ты не в силах защитить его.»

     - Какого черта, папа? - она сильно потерла затылок, чтобы ослабить покалывание.

     «Мужчины, пережившие войну, обычно не говорят о ней, кроме как с другими солдатами. Мужчины из моей Службы ни с кем не говорят, и не только из-за закона о государственной тайне. Но молчание съедает душу. Мне нужно было с кем-то поговорить, и мой старый друг Реджи Уэйкфилд стал моим исповедником.

     (Это преподобный Реджинальд Уэйкфилд, служитель Церкви Шотландии, живущий в Инвернессе. Если ты читаешь это письмо, скорее всего, меня уже нет в живых. Если Реджи жив, а ты достигла совершеннолетия, сходи к нему; я разрешаю ему рассказать все, что он знает на тот момент.)»

     - Совершеннолетия? - она торопливо пыталась вычислить, когда было написано письмо. Глиняные тарелочки. Шерманс – стрельбище, где он учил ее стрелять из дробовика. Дробовик был подарком на ее пятнадцатилетие. А ее отец умер вскоре после ее семнадцатилетия.

     «Моя служба не имеет к этому прямого отношения; не ищи информацию в этом направлении. Я упоминаю о ней только потому, что именно там я узнал об этой тайне. Я также встречал очень много людей на войне, многие из них занимали высокие посты, и многие из них были странными.

     Почему это так трудно сказать? Если я мертв, твоя мать, возможно, уже рассказала тебе историю твоего рождения. Она обещала мне, что никогда не расскажет об этом, пока я жив, и я уверен, что она этого не сделала. Но если я мертв, она может ...

     Прости меня, дорогая. Трудно говорить, потому что я люблю твою мать и люблю тебя. И ты навсегда моя дочь, но ты была зачата другим мужчиной.

     Ладно, я не об этом. Я порывался разорвать эту бумагу на куски и сжечь, но я этого не сделаю. Ты должна знать.

     Вскоре после окончания войны мы с твоей матерью приехали в Шотландию. Что-то вроде второго медового месяца. Однажды днем она ушла собирать цветы, и не вернулась. Я искал – все искали – месяцами, но не нашли никаких следов. В конце концов, полиция перестала искать. Ну, на самом деле они не перестали подозревать меня в ее убийстве, черт бы их побрал, но им надоело преследовать меня. Я начал налаживать свою жизнь, решил двигаться дальше, возможно, покинуть Британию, и тут Клэр вернулась. Через три года после ее исчезновения она объявилась в Хайленде, грязная, голодная, избитая и беременная.

     Беременна, как сказала она, от якобита-горца из 1743 года по имени Джеймс Фрейзер. Я не буду вдаваться в то, что было сказано между нами. Это было давно и не имеет значения за исключением того факта, что если твоя мать говорила правду и действительно путешествовала назад во времени, то у тебя тоже может быть такая способность. Надеюсь, ты этого не сделаешь, если только не будешь вынуждена. Господи, я не могу поверить, что пишу это на полном серьезе. Но я смотрю на тебя, дорогая, на солнце в твоих рыжих волосах, и вижу его. Я не могу этого отрицать.

     Прошло много времени. Очень много. Но твоя мать так и не изменила свою историю, и хотя мы потом не говорили об этом, стало очевидно, что она не была психически ненормальной (как я изначально посчитал). И я начал искать его.

     Теперь я должен немного отвлечься; прости меня. Я думаю, ты не слышала о провидце из Брахана, Кеннете МакКензи, который жил в семнадцатом веке (возможно), и сделал множество пророчеств, иногда по приказу графа Сифорта. Колоритный человек, если он вообще существовал, на самом деле не так уж и известен за пределами узких кругов. Реджи, однако, человек огромного любопытства и учености, очень много знал о нем.

     Естественно, единственные пророчества, упомянутые в связи с этим человеком – это те, которые, казалось, сбылись: например, он предсказал, что когда через реку Несс будет построено пять мостов, мир погрузится в хаос. В августе 1939 года был открыт пятый мост через Несс, а в сентябре Гитлер вторгся в Польшу. Хаоса было достаточно для всех.

     Провидец пришел к печальному концу, как это часто бывает с пророками (пожалуйста, помни об этом, дорогая, ладно?), сожженный заживо в бочке со смолой по наущению леди Сифорт, которой он неразумно поведал, что ее муж заводит романы с разными дамами, находясь в Париже. (По-моему, это, скорее всего, было правдой.)

     Однако среди его менее известных пророчеств было одно, называемое пророчеством Фрейзера. Об этом мало что известно, а то, что есть, бессвязно и неопределенно, как это обычно бывает с пророчествами. Думаю, единственная важная часть такова: «Последний из рода Ловатов будет править Шотландией».

     Остановись, пожалуйста, дорогая, и посмотри на бумагу, которую я прилагаю к этому письму.»

     Неловкая и неуклюжая от шока она вообще выронила листы, и ей пришлось поднять их с пола. Понять, какую бумагу он имел в виду, было легко; бумага была более тонкой, фотокопия рукописной диаграммы – что-то вроде генеалогического древа – почерк не ее отца.

     «Да. Эта информация попала ко мне в руки от Реджи, который получил ее от жены человека по имени Стюарт Лахлан. Лахлан внезапно умер, и когда его вдова нашла эту бумагу, то решила передать ее Реджи, зная, что он и Лахлан разделяли интерес к истории и семье Ловатов, поскольку они были жителями Инвернесса; резиденция клана находится в Боули.

     Ты, вероятно, ничего не знаешь о шотландской аристократии, но я знал Саймона Ловата, то есть лорда Ловата, на войне он служил в спецназе. Мы не были близкими друзьями, но знали друг друга, можно сказать, по делу.»

     - Чье дело? - спросила она подозрительно. - Его или твое? - Она могла только видеть лицо отца, с легкой улыбкой в уголке рта, скрывающей что-то.

     «У Фрейзеров из Ловата довольно простая родословная, пока мы не коснемся Старого Саймона – ну, их всех зовут Саймон – того, кого называют Старым Лисом, казненного за измену после Якобитского восстания 45 года, как они его называют. (О нем довольно много написано в моей книге о якобитах; не знаю, прочтешь ли ты ее когда-нибудь, но она есть, если тебе любопытно.)»

     - Мне должно быть любопытно? - пробормотала она. - Ха. - Брианна почувствовала в этой фразе определенную, хотя и приглушенную нотку обвинения и сжала губы раздосадованная на себя, потому что не читала книги отца, так и на него, потому что он об этом упомянул.

     «Саймон был одним из самых колоритных Фрейзеров. У него было три жены, но он не славился верностью. У него было несколько законных детей, и бог знает, сколько незаконных (хотя двое незаконных сыновей были признаны), но его наследником был Молодой Саймон, известный как Молодой Лис. Молодой Саймон пережил Восстание, хотя был обвинен и лишен своего имущества. В конце концов, он вернул большую часть через суды, но борьба заняла у него большую часть долгой жизни, и хотя он женился, он сделал это в очень преклонном возрасте и не имел детей. Ему унаследовал его младший брат Арчибальд, но тоже умер бездетным.

     Таким образом, Арчибальд был «последним из рода Ловатов». Между ним и Фрейзером из Ловата существует прямая линия наследования, что согласуется с предсказанием провидца из Брахана, но он явно не был предсказанным шотландским правителем.

     Но ты видишь диаграмму. Тот, кто ее составил, вместе с молодым Саймоном и его братом перечислил двух незаконнорожденных сыновей: Александра и Бриана, рожденных разными матерями. Александр принял сан священника и стал настоятелем монастыря во Франции. О детях не известно. Но Бриан ...»

     Она почувствовала привкус желчи и подумала, что ее вырвет. «Но Бриан ...» Она рефлекторно закрыла глаза, но это не имело значения. Таблица была выжжена на внутренней стороне ее век.

     Она встала, со скрипом оттолкнув стул, и выскочила в коридор. Сглотнув, она пошла в вестибюль и достала ружье из-за вешалки. С ним она почувствовала себя немного лучше.

     - Это неправда, - она не поняла, что сказала это вслух, и собственный голос напугал ее. - Это неправда, - повторила она тихим, яростным голосом. - А как насчет тети Дженни? У нее было шестеро детей! Что насчет их?

     Она шагала по коридору с дробовиком в руке, поводя стволом из стороны в сторону, словно ожидая, что Роб Кэмерон – или кто-то еще, и эта мысль заставила ее содрогнуться – выскочит из гостиной или кухни или скатится по перилам. Эта мысль заставила ее посмотреть вверх по лестнице – она оставила повсюду свет включенным, когда спустилась, уложив детей – но на площадке было пусто, и сверху не доносилось ни звука.

     Немного успокоившись, она тщательно осмотрела первый этаж, проверяя каждую дверь и окно. И яму священника с насмешливо зияющей пустой чернотой.

     Джеми и Мэнди были в порядке. Она это знала, но все равно поднялась наверх, бесшумно ступая, и долго стояла у их кроватей, наблюдая за бледным сиянием ночника на их лицах.

     Напольные часы в холле внизу пробили час. Она глубоко вздохнула и спустилась, чтобы закончить читать письмо отца.

     «Текущая линия Фрейзеров из Ловата происходит от боковой ветви. Предположительно, пророчество о Фрейзеров не относится ни к одному из них, хотя в этой линии полно наследников.

     Я не знаю, кто нарисовал эту диаграмму, но я намерен это выяснить. Это письмо на случай, если я ничего не узнаю. На случай ряда обстоятельств.

     Одним из таких обстоятельств является вероятность того, что история твоей матери правдива – мне все еще трудно в это поверить, когда я просыпаюсь утром рядом с ней. Но поздно ночью, когда я один с документами ... Ну, почему бы не признать это? Я нашел запись об их браке. Джеймс Александер Малкольм МакКензи Фрейзер и Клэр Элизабет Бьючемп. Я не уверен, быть мне благодарным или возмущаться тем, что она вышла за него замуж под своей девичьей фамилией.

     Прости, я отвлекся. Трудно сдержать эмоции, но я попытаюсь. Суть того, что я говорю, такова: если ты действительно можешь пойти назад во времени (и, возможно, вернуться), ты являешься человеком, представляющим большой интерес для многих людей и по разным причинам. Если кто-то в теневой сфере правительства будет хотя бы наполовину уверен, что это так, за тобой будут следить. Возможно, к тебе будут обращаться. (В более ранние века британское правительство могло заставить людей служить ему. Они делают это и сейчас, хотя и менее явно.)

     Это очень маловероятно, но реально, и я должен упомянуть об этом.

     Есть частные лица, которые также будут глубоко заинтересованы в тебе по этой же причине, и, вероятно, кто-то заметил тебя и наблюдает. Диаграмма, показывающая твою родословную, с датами, указывает на это. Это также предполагает, что интерес этого человека или людей может быть связан с пророчеством о Фрейзере. Что может быть более интересным для такого рода людей, чем человек, который является «последним из рода Ловатов» и к тому же является путешественником во времени? Такие люди – я хорошо их знаю – неизменно верят в мистические силы всех видов. Ничто не привлечет их сильнее, чем убеждение, что ты обладаешь такой силой.

     Такие люди обычно безвредны. Но они могут быть действительно очень опасны.

     Если я найду того, кто нарисовал эту диаграмму, я допрошу его и сделаю все возможное, чтобы нейтрализовать любую возможную угрозу для тебя. Но, как я уже сказал – я знаю, как выглядит заговор. Такие психи обычно сбиваются в компании. Я могу пропустить одного.»

     - Нейтрализовать их, - пробормотала она, холод от ее пальцев распространился по рукам и груди, кристаллизуясь вокруг сердца. Она нисколько не сомневалась, что он имел в виду. И нашел ли он его … их?

     «Повторяю, не приближайся к МИ^[3] или к кому-либо, связанному с ней. В лучшем случае они сочтут тебя сумасшедшей. Но если ты действительно обладаешь указанными выше способностями, люди, которых мы во время войны называли придурочными ублюдками, должны быть последними, кто должен об этом знать.

     А если случится худшее – и ты можешь это делать – тогда прошлое может стать твоим лучшим путем к спасению. Я понятия не имею, как это работает; не знает и твоя мать, или, по крайней мере, она так говорит. Надеюсь, я дал тебе несколько инструментов, которые при необходимости могут помочь.

     И ... о нем. Твоя мать сказала, что Фрейзер отправил ее обратно ко мне, зная, что я защищу ее и тебя. Она думала, что он умер сразу после этого. Это не так. Я искал его и нашел. И, как и он, возможно, я отправляю тебя обратно, зная – как и он знал обо мне – что он защитит тебя ценой своей жизни.

     Я буду любить тебя вечно, Брианна. И я знаю, чье дитя ты на самом деле.

     Со всей моей любовью,

     Папа.»