Аннотация: Этот роман закрыли полуграмотные муслимы, которые долгое время опекали колами мой раздел. Добились. Народ, защити настоящую литературу от продажной гебни.
БОГИ ДОЛЖНЫ УЙТИ
Глава 1. Жестокий бог Кетсалькоатль.
-1-
Совы ночные зоарини разухались. Стон пронесся по домам. Это плакали юные девы и матери, а стройные юноши загорелые вторили им:
- Не может быть!
- Дадада!
- Это сделала Синевласая Лань!
- Онаааааа?!
- Осквернила источник!
- Погрузила ноги в святилище Кецалькоатля!
- Из-за нее высохло небо!
- Пусть умрет и кровью заплатит за каждую каплю дождя! - так говорили в каждом доме.
А еще они шептали и в страхе косили глаза в сторону гор: "Ненависть, которая права, дададада"!
"Обиженный Кецалькоатль", "разгневанное небо"... Ооооо!... Я? ... Надо было давно рассказать, что я всегда мыла ноги в этом святилище.
Помню, трехлетней соплячкой бесстрашно барабанила ладошками по божественной поверхности, пытаясь вызвать грозного бога, чтобы разочек по-настоящему испугаться. Святилище...Святилище...
Они прожужжали уши молитвами, причитаниями, горестными охами, закатыванием глаз, воскурением фимиама и прыганьем за связанной жабой в танце дождя. Да. Да. Да. Вы бойтесь. Вы поднимайте дрожащие руки к небу. Вы трясите худыми пальцами над котлами волшебных напитков. Вы - но не я.
Никто не верит в сказки про богов. Словно продолбили дырку в голове и вливают изо дня в день допотопные воспоминания. О ком? О всесильных невидимках? О мраке времен? Вершины для вас недосягаемы. Омуты страшат, а найденные в развалинах камни с рисунками сулят о неизбежном гневе.
Я с колыбели смеялась над глупым табу: "Не прикасаться к Святой Чистоте". А я прикасалась. И не только. Я омывала в источнике глину с расшибленных коленей, я вытаскивала из пяток россыпь колючек змеиного кактуса, а ледяная вода усмиряла жжение кислого яда. Позднее, когда первая женская кровь заструилась по бедрам, я с лучами молодой луны, погрузила в ослепительную чистоту не только ноги, но плечи, грудь, даже мурашки на теле соединила с кристаллами свежести.
Да! Хотелось бы мне признаться всем на радость.
И что со мной сделал Кецалькоатль? Бог, которого нет...
Храбрый Лис всегда был рядом. Он смеялся над женскими неприятностями, которые сводили с ума рой мух. Он хохотал, глядя, как я пряталась от кусачих тварей в кругах воды, и кидал в косы пустые ракушки:
- Выходи, Синевласая Лань! Иначе в тебя влюбится Кецалькоатль!
- А ты? Ты влюбишься в меня? - хохотала я и пригоршнями плескала в насмешливое лицо отражение луны. Он по-настоящему пугался и стряхивал с перьев капли священной воды:
- Ты снова нарушила табу! Ты залезла в святилище. Ты не боишься ЕГО!
- Пусть ОН боится МЕНЯ!
Из зеркальной воды мне улыбалась стройная длинноволосая красавица. Ее мокрая кожа волшебно сверкала. Я сложила руки над головой и нырнула в отражение. Если смотреть на луну со дна святого источника, на ней можно увидеть крошечных водомерок.
Зато в ледяной глубине, там, под осколком черной скалы, я нашла кости Бога. Гигантские ребра вросли в песок и вздымались, как своды храма над головой. Мне едва хватило воздуха, чтоб с бешеной скоростью пролететь под стволом позвонков и вынырнуть из отвалившейся челюсти. Громадные зубы светились в лучах луны. Казалось, кости вот-вот оживут и челюсть сомкнется на моей шее...
Сквозь пустые глазницы можно было залезть в череп, там тоже была одна пустота.
Я расшатала сточенный старостью клык, но вытащить не смогла. Стоило бы его показать жрецам, посмеяться над страхом в глазах.
Бог был стар, когда умер, и одинок.
Когда я вылезла из святилища, хрустальные капли скатились по спине, громко звеня в тишине. Храбрый Лис прикоснулся губами к соскам, превратил их в раскаленный базальт...
И тело окаменело в ожидании рук... ниже и ниже... где табу...ооо!...
Он знал, что нельзя. Соблюдал законы строже Крученой Губы, злющей старой девы. А я давным-давно знала, что все можно, и закрывала глаза, давая понять, что не замечаю, куда залезли нетерпеливые руки, а неровное дыхание опаляет волосы под ракушками пояска.
- Ты восхитительная... Ты прекраснее всех девушек на свете... Завтра я надену на твои бедра повязку из чешуи голубой игуаны, и мы всегда будем вместе.
Лучше бы он немедленно проявил храбрость брачного воина здесь, в прохладе святилища, без напоминаний о традициях предков. А он... Смущенно вырвался из нежных объятий и припустил в злосчастный вигвам Старшего жреца... навстречу беде.
-2-
Ухо Пса, мерзкий доносчик, опередил его бег. Он ворвался в Дом Вождя, рыча, топая ногами и вопя:
- Кецалькоатль жаждет крови! Священный источник осквернен смердящими ногами наших дев!
- О, ненависть богов! Жажда неба царапает когтями землю, и глубокие трещины ползут вслед за огненным прикосновениям! - Старший жрец воздел руки и колокольчики на сандалиях пронзительно зазвенели.
Младшая сестра, Маленькая Лилия, застонала, зарывшись в подушку:
- Кецалькоатль! Он увидел тебя! Он, конечно же, влюбился в тебя, Синеглазая Лань! Он призвал тебя! Ты красивее всех! Прощай!
Печаль перекосила скорбные лица. Глупые девчонки старались изобразить великое горе, замазали щеки и лбы черным пеплом, но из-за слез траурные маски сползли, рисуя на лицах невообразимо смешные гримасы.
- Как ты могла! Ах-ах-ах!
- Теперь ты стала невестой Кецалькоатля...
- Попроси у бога синеглазых детей для нас, когда встретишь.
Я не смогла растолкать завистливую свору:
- Пустите, дайте пройти!
-Ты никуда не уйдешь, - качнулись орлиные перья Несокрушимого, и подруги примолкли. Голос вождя, моего обожаемого отца, разорвал сердце:
- Свершилось непоправимое, о, чада! Смертельная жажда опалила Солнечную долину, сожгла дивные луга и леса. Старший жрец и я долго искали причину лютой ненависти богов. Тайные посланцы изыскивали нарушителей в каждом доме. Наконец виновник обнаружен. Теперь мы знаем из-за кого лоно земли избороздили трещины ада. Старший жрец мастерством и молитвами искупит вину преступного рода. Боги простят человечество, когда он предаст лютой казни преступное тело Синевласой Лани. Да... Он отведет тебя, дочь, по Дороге Мертвых.
Я простерла руки к неумолимому лицу:
- Отец, за что? Бога не-е-ет!
- Несчастная, это скажи ему, всесильному Пернатому Змею!
Я кричала и плакала, умоляла вождя не совершать ужасной глупости:
- О каком боге вы говорите? Перед кем я виновата? Кецалькоатля никто никогда не видел! И не увидит. Я знаю! Он мертв! Его кости леденеют на дне источника! Он там, сходите, посмотрите! Гигантские белые мертвые кости, торчащие в прозрачной воде, - вот ваш бог!
- О, люди, что она говорит!
Несокрушимый Вождь опустил глаза и крепко сжал руку матери, которая при этих словах побледнела и пошатнулась. Ужас в ее глазах доказал, что вождь не шутит.
Жабий жрец воздел жезл смерти к потолку и с силой бухнул об пол. Топоры и маски на стене задрожали. Он пнул разрисованным коленом в бубен, вскинул руки вверх и во все горло завопил:
- Кецалькоатль избрал кровь Синевласой Лани. Вот что явилось Старшему Жрецу в священном тумане почитания бессмертных.
Он воздел руки вверх, глаза его метались, словно искали блох, уши ловили невесомые звуки, а шаги осторожно подкрадывались к добыче. Вдруг дикий взгляд наткнулся на конец запутанного клубка, пальцы шевельнулись, он потянул за нить, и невидимый ураган дерьма обрушился из гнилого мешка, намертво пригвоздив к земле. Жрец распластался на полу и завопил, прислушиваясь к шорохам земли:
"Три всадника на единорогах..."
Толпа, набившаяся в дом, вздрогнула и замерла, в глазах женщин метался ужас.
Жрец завыл:
"Три всадника на единорогах прислали наказ!"
Я попыталась улизнуть, но подруги схватили за плечи, повалили на колени.
Жрец дико вращал зрачками:
"Выбор сделан! Кецалькоатль указал перстом на деву нашего племени! На самую стройную и нежную плотью... Она!!!... Да!!!... Усмирит гнев богов!"
"О-о-о!" - застонали воины.
По щекам женщин потекли слезы.
И только в глазах Крученой Губы, я заметила дикую радость. Тварь... Она всегда ждет случая... Это она выследила нас с Храбрым Лисом у святилища, это она, ревнивица, предательница, убийца...
Жабий жрец прохрипел:
"Мы долго скрывали красоту этой девы..."
"Ойух!"
"Но ее заметил Кецаткоатль у водоема слез..."
"Ойух!"
"Наполни источник свежим страданием, - сказал он.- Иначе твой род погибнет".
-"Ойух-хойух!"
" Немало слез должна пролить преступная дева, чтоб разрушить каменную гордость господина!"
-Ийуйя!!! - загудело племя, поднимая руки к потолку.
Дом превратился в желудок, изрыгающий в небо утробные крики, плач и проклятия. Меня схватили за руки, и, не позволяя вдохнуть хотя бы глоток свежего воздуха, бросили в ноги отца. Взгляду Несокрушимого подчиняются даже самые ожесточенные воины, он не отдаст меня жрецам!
- Отец, жрец лжет, я расскажу тебе...
- Дочь моя, Синевласая Лань, мы гордились твоей красотой в жизни - да возгордимся же твоей кончиной! Помни - всем умирать... Но не каждый погибнет так, чтоб навеки остаться в сердцах людей. Каждый стон, вырванный из твоей груди мастерством палача, мы сохраним в летописи нашего рода.
- Будет больно. Но не плачь, Синевласая Лань, - заворковала над ухом Крученая Губа.- Порадуйся, что войдешь в обитель сладострастного бога в столь юном возрасте.
- Ты говоришь: "Порадуйся"? Подожди, узнаешь, что я сделаю с твоими лохмами, когда позабудется эта история!
- Она не позабудется никогда!
Крученая Губа приблизила распаренное лицо близко-близко и заглянула в мои глаза. Что она в них разглядела?
- В твоих глазах я вижу страх. Ужас вывернул душу, как шкурку мертвой капибары.
- Отстань от меня!
- Да, милая, будет больно... очень... специально попрошу об этом отца, - с торжественной улыбкой прошептала, тварь, скрываясь за плечами Жабьего жреца, который со всех сил бил бубном об колено и бормотал:
- Прольется океан крови, и гейзеры возликуют, целуя небо, а струи талых звезд хлынут обильной грозой, ручьи наполнятся прохладой, и ласковые руки палача закроют мертвые глазницы...
- Я ненавижу его! Кецалькоатля! Бога не-е-ет! Он сдох!
- А мы любим ЕГО! Это наша настоящая правда! - завизжала Крученая Губа, окидывая прищуренным взглядом подруг. - Кто осмелится произнести вслух нашу тайну?
Толпа женщин зарокотала, как во время воскурений:
- Кецалькоатль велик!
- Он сияет морской волной!
- Свист его томагавка нежен, волшебен!
- Кецаткоатль - владыка снов!
- Он превращает слезы в ослепительный оникс!
- Он завораживает капли крови в рубины!
- Он в россыпях самоцветов купает пламенные тела!
- Лейте слезы и брызгами - кровь!
Так вопили мои чванливые подруги, подлые завистницы и ревнивицы, лишь для вида утешая меня. Я хорошо знала, почему спешат спровадить меня к дохлым богам.
- Отец, неужели нет жалости в твоем сердце к дочери, не познавшей первой брачной ночи?
Несокрушимый грубо скинул с плеч мои ладони:
- Мы скрываем красоту дев от выбора жестокого бога. Но великолепие твоего совершеннолетия заметили жрецы Святой Чистоты.
- Мама, что же ты молчишь?!
Мать ободряюще кивнула и как-то странно посмотрела на меня...
Или мне показалось?
Храбрый Лис с томагавком в руке выскочил из толпы и прикрыл меня собой.
- Злой навет невыносимее жажды. Я не отдам ее! - заявил он, прикрывая взмахами несчастную возлюбленную.
Жрец подал знак глазами, и на юношу бросились воины. Схватка не состоялась. Храброму Лису в одно мгновение вывернули руки, отобрали оружие, напинали по ребрам, связали и бросили у входа, как поверженную тушу каймана.
- Этот воин тоже там был! - Ухо Пса хищно заглянул в лицо юнца. - Да, он был, но не остановил надругательство над святыней! Более того, он прелюбодействовал в неподобающем месте!
Старший жрец хищно разглядывал тело юноши, который извивался в путах и кричал:
- Не смей, мерзавец, прикасаться к моей невесте! Я вызову тебя на скалу состязаний!
- Ты никто. Ты потерял привилегии, - прошептал старший Жрец вполголоса, но каждый услышал угрозу. - Разве твоя грязная плоть не коснулась ни единой капли Святой Чистоты? Разве ты не должен был остановить неразумную деву? Почему бы тебе не пойти по дороге мертвых вместе с ней? Ты сделал ее женой не по заветам предков.
- Я не тронул пояса невинности! Синевласая Лань так же чиста, как святой источник!
- О, непоруганная святыня! Наши дети не виноваты! - воскликнула мать, пристально глядя в глаза вождя.
Стало очень тихо. Жена вождя была единственной женщиной в племени, которой дозволялось прерывать спор мужчин.
- Если юноша не воспользовался и не нарушил табу, то источник девственно чист. К тому же юноша может искупить вину избранницы! - продолжила она, обводя ряды воинов нежным взглядом. - Народ чтит законы предков. Они гласят, что лучший воин получит любую деву на выбор. Дайте Храброму Лису шанс стать героем.
- О, мудрая, она спасла свое дитя, - прослезились женщины.
Вздох облегчения пронесся по толпе.
- Нет, - сказал жрец. - Поздно. Дева принадлежит Кецалькоатлю. Ни один юноша не сможет забрать его добычу.
- Юноша достаточно храбр, мы это знаем. Он сделает то, что не по силам богам.
- Ты богохульствуешь! Пернатому Змею подчинен этот мир!
- Принцесса, как бы не плакало твое сердце, прощаясь с дочерью, нет такого дела, которое не исполнил бы сам бог.
- Вот, как? - удивилась мать, гневно сверкнув глазами.- А мне казалось, что наши войны слишком затянулись. И не во власти богов вернуть мир племенам.
- Война племен закончена. Храброму Лису не с кем воевать.
- Как не с кем? - вождь ударил жезлом об пол.- Ты забыл о дикарях. Война с омельгонами бесконечна.
- Безмозглые дикари - добыча охотника, но не воина. Стрелы валят их, как безумных капибар. Не надо много ума, чтобы разогнать стадо.
- Лавина голодных племен перекатила через горы, осквернила Долину Гейзеров, дикари точат зубы, визжат и прыгают у костров, показывая дубинками на дым наших очагов.
Воины разжали хватку и Храбрый Лис, встав на колени, склонил голову перед Несокрушимым:
- Вырви мое сердце, вождь, но я сделаю, все, что смогу! Позволь умереть! Я воин. Мою кровь боги оценят дороже плоти неразумной девы.
- Пусть твою судьбу решит Старший Жрец. Он ближе к богам. Он искусен в общении с ними, - ответил вождь.
Жабий жрец с ненавистью глянул на Храброго Лиса и перья на маске задрожали от гнева. Он сказал:
- Дело будет трудное, непосильное для столь юной головы. Ты пойдешь за Перевал Жажды, разобьешь стойбище омельгонов, пленишь четырех женщин и четырех мужчин. Когда нанижешь их плоть на печать воссоединения, приведи к Дому Вождя не позднее восьмой десятины луны.
- Я сделаю это, клянусь! Я разобью стан дикарей! Мои братья помогут мне!
Двое отважных воинов встали рядом с ним. Их лица и плечи скрывала подсохшая красная глина, но никакая краска не затмит великолепие боевых шрамов.
На плечах Оцелота красовались следы от когтей ягуара, зверь напал со спины, но воин одержал победу и бросил драгоценную шкуру к ногам своей матери. А кривым надрезам на ребрах Поющего Кенара позавидовал бы даже Несокрушимый вождь. Эти раны ловкий охотник получил в неравном бою с пещерным медведем. Но такого украшения, как следы от зубов каймана, глубоко распоровшие бедро Храброго Лиса, никто никогда не удостоится. Потому что челюсть каймана - это смерть. Герои умеют ее укрощать.
Я помнила каждый шрам. Я обмывала их раны горячей кумарой, смешанной с молоком горных пчел, только я могла усмирить дыханьем рваную плоть и зашептать края ран, чтоб срослись, не успев выпустить последнее тепло.
"У тебя волшебные руки", - шептали воины с улыбкой, скрывая боль на дне горячих глаз.
Сейчас эти глаза были полны решимости. А души рвались в бой. Я знала, что друзья вернутся и спасут мою жизнь.
- Не плачь, сестра!
- Жди!
- Мы вернемся с победой.
Когда ветви над тайной тропой захлопнулись за ушедшими, вождь сказал:
- Будем ждать. Если богам угодно, души плененных омельгонов вознесутся к чертогам Пернатого Змея, и Синеглазая Лань будет освобождена..
Я бросилась в ее объятья. Рука матери ласково пробежала по моим спутанным волосам. Но суровый голос вождя продолжил вещать приговор:
- Это не все. Пока храбрость воинов не вернула честь нашему дому, я, вождь племени Солнечной долины, волею славных предков, лишаю тебя, Синевласая Лань, права называться дочерью вождя. С этого дня ты изгой и рабыня последнего среди нас.
- Рабыня, - горестно вздохнули женщины.
- Суров наш вождь, но справедлив.
Крученая Губа, несносный выродок (так жрец, бывало, сам называл дочь), скорчила ехидную рожу и прогарцевала с метлой, связанной из веток пинны.
- Рабыня? - ехидно усмехнулась она и сунула мне в руки грязную метлу. - Это - твое!
-3-
Женщины выкопали глиняные кувшины из-под корней раскидистого бука, спасающего деревню от северных ветров. Это была последняя вода. Сосуды пропахли мокрой землей, к прохладным бокам прицепилось множество жирных личинок. К лакомству устремились голенастые ребятишки. Ловкие руки отколупывали лакомство и с удовольствием отправляли в рот.
Матери глядели на довольные лица и гладили чад по лохматым головам: "Ешьте, детки, червячки жирные, смолистые, у мальчиков вырастут большие пипки, а у девочек длинные косы".
Малышка Лилия сунула мне в рот парочку червячков.
Обожаю не сразу их разжевывать, а медленно накручивать на язык длинные тельца, наполненные терпким ароматом горьких цветов. Пока червячки щекочут щеки, я знаю, что неописуемое наслаждение - впереди. Чем дольше малютки копошатся во рту, тем приятнее на вкус. Это из-за слез. Они плачут сладкими слезами от радости. Потому что их мелкие вертлявые души скоро примет безмерный желудок маленького Кецалькоатля. Спешите, милые, к ненаглядному богу. Мои крепкие зубы помогут вам.
С Маленькой Лилией мы неразлучные ручейки. Золотая сестричка никогда не назовет меня рабыней. Она вырвала из моих рук унижение, скрученное из пинны, и бросила в костер. Крученая Губа так верещала, что даже сам Жабий жрец сбежал на болото, печально мотая головой.
"Именем Предков! Рабыня! Все слышали? - вопила она, врываясь в сонные дома. - Синевласая Лань больше не дочь вождя! А с рабыней - делай что хочешь! Поглядите на этих цыпочек! Сожгли мою метлу! Если Храбрый Лис не вернется, я первая брошу в преступницу камень! А Маленькой Лилии требуется особая порка!"
Я сидела в сторонке и думала. Ну-ну, только сестренку не задевай. Вспомнишь, кто учил меня с детства танцу Крученого Томагавка. Надеюсь, Крученая Губа не забыла, что моя дубинка - чемпион по раскалыванию тыкв?
Женщины, стряхнув с плеч хныкающих детей, ухватились за изогнутые края кувшинов и потащили их к дому вождя. На площади собрались старейшины, чтобы разделить воду.
Они медленно раскупорили узкие горлышки, и тягучие струи наполнили базальтовые чаши. Губы младенцев с жадностью впивались в млечные края и вытягивали влагу до последних капель со дна.
- А ты уходи! Рабыням не положено воду с нами пить! - завизжала Крученая Губа. - Разве тем, кто вызвал засуху, полагается хотя бы капля, отобранная от младенцев и матерей?
Отец со злостью отшвырнул мою чашу из-под ленивой струи. Сосуд взлетел дугой, ударился об жернов и осыпал осколками почву под ногами.
Громко захныкала Маленькая Лилия. Кусочек обсидиана задел по щеке, выступила кровь. Я обняла малышку, зализала ранку языком, приклеила сверху листочек иззы: "Не плачь, пустяки, царапинка скоро заживет".
Мой укоризненный взгляд взбесил Несокрушимого. На висках выступили скрученные вены, казалось, невидимая сова запустила когти в седую голову и пытается ее раздавить. Он сказал:
- Прочь, негодная дочь! Не проси воды! Не облизывай губы! Не умоляй глазами! Не получишь ни капли! Лучше б ты умерла при рождении! Лучше б не родилась на позор нашему роду! Несчастная, будь проклята! И я, породивший тебя, лишаю также себя и твою мать драгоценных капель, пока небо не простит нашу кровь за неслыханную дерзость!
- Как справедлив наш вождь, - кивали головами женщины, а малыши сразу прекратили плакать и ныть.
- Уверена, Старший жрец не отменит казнь, - ужалила взглядом Крученая Губа.
Я убежала в свой любимый уголок. О нем никто не знал. На южной стороне леса пышно сплелись кронами два шоколадных дерева. Темно-зеленые листья осыпались прахом под ногами, но ароматом цветов пропитались голые ветви и шершавая кора.
Я взобралась вверх по стволу и уселась в удобную развилку между ветвей. В прошлом году я здесь нашла брошенное гнездо. Какая-то большая птица сплела его из гибких ветвей и укрыла дно мягким зеленым пухом и лепестками орхидей.
Крупные птицы в наших краях давно перевелись. Никто не помнит этих красавцев. И только по обнаруженным перьям можно представить их великолепие.
В гнезде можно было калачиком свернуться на дне. Стволы качались и баюкали, густые ветви усмиряли зной. Ни один человек не догадался бы меня здесь искать.
Топай в ярости ногами, Жабий жрец! Проклинай мои косы, Крученая Губа! Заглядывай под циновки и кричи: "Рабыня сбежала! Я же говорила, к ноге надо было прицепить жернов! Рабы - есть рабы. Чем наша преступница лучше? Где теперь искать?"
Не вернусь! Я вытащила из-за пояса любимую трубку. Мамину. Из тайного сундучка. Я набила ее размятыми стручками маккао и с удовольствием затянулась горячим дымком.
Закрыла глаза... поперхнулась... О, маккоо, исцели сердце, усыпи навсегда... Разве я виновата? Люди глупы, но они еще больше глупеют, когда собираются в стаи.
Незаметно я заснула...
Погрузилась во тьму...
Мир вокруг меня или ад?
О, боже... Я все-таки вывалилась из гнезда, и Жабий Жрец, поймав летящее тело, схватил за плечи и развернул лицом к себе.
Чудовищные обвинения разорвали сердце.
- Глаза Кецалькоатля не позволят тебе скрыться. Пришла пора. Собирайся. Ты узнаешь, что делают с теми, кто нарушает табу. Не вырывайся. Смири гордость. На скале Виноватых Женщин мы останемся наедине, и ты познаешь тайны, обошедшие разум человека. Страдание - душа богов. Твой плач усладит сердце Пернатого Змея долгим блужданием по лабиринту боли.
Он связал мои руки и привел на скалу Виноватых Женщин.
Там не было костей, лишь ветер гонял между камней охапки волос, переплетенных сухими цветами и перьями. Длинные ленты выцвели на солнце и тянулись, трепеща, в небо, словно пытались улететь.
Палач сказал: "Когда Кецаткоатль прикоснется к твоей коже губами, ваши души сольются в едином порыве страстей".
"Что сделает со мной бог? Раздробит мои кости? Выклюет глаза? Или вырвет когтями сердце? А может быть высосет мозг? Я ненавижу его!"
"Я мастер музыки, которую любит Скала Виноватых Женщин. Захочу - размозжу хребет с одного раза - не успеешь крикнуть. Останется только страх в глазах, когда увидишь собственные кости..."
Жабий Жрец поднял топор, на острие которого красовалась точеное сердце кетсаля и сказал: "Бог - страдание. Накорми его страхом!"
Громко хрустнули позвонки, оборвался столб мозга. Умерли руки и ноги, пальцы впились в каменную пыль.
Хруст костей отделил боль от разума. Брызги крови жадно выпил песок.
Томагавк упал.
Зрачки отразили зрачки. Лицо жреца закрыло небо.
Мысли заговорили без слов:
"Ты не напугана. В глазах нет боли. Я жду".
"Обратной дороги нет - вот моя боль. Остального я не боюсь".
"Ты здесь ради слез".
"Добей!"
" Рано. Пернатый Змей молчит. Накорми бога".
"Чем?"
"Человеческий страх - сладчайшее яство".
"Я отравлю его насмерть!"
"Нам нужен Дождь. Моли об нем. Кричи. Страдай!"
Жабий Жрец повесил томагавк на пояс, с лезвия скатилась тяжелая струя. Тень синих перьев скользнула по бесчувственному телу, даруя прохладу высохшим губам.
"Что сделал ты со мной?" -
"То, что никто не посмел!"
Жрец наклонился к лицу, гниль языка облизала соль со щек и лба.
"Я жаждал ввести тебя в дом женой " -
"Не тронь!"
Мерзкие пальцы поползли по груди, сорвали пояс, коснулись бедер, - и только черный вопль, расколовший небо, смел грязную тень прочь, обратив ее крестиком улетающего грифа над головой.
Я осталась одна.
Зрачки глядели на солнце, и огонь оплавлял дно глаз. Ослепнуть - лучшая награда перед встречей с жестоким богом.
Он должен прийти. Он не спешил.
Я высыхала от жажды, как змея на колючках кактуса.
Я ждала час, два, солнце скрылось за скалой Виноватых Женщин, а мой ужас не появлялся.
Тени острых вершин удлинились и заслонили раскаленное тело от пекла. Юркая ящерка промелькнула и скрылась в камнях, гриф снизил круги, и тень крыльев освежила лицо.
Кто-то задел мои веки - я открыла глаза.
Маленькая игуана испуганно отпрянула от лица. Чешуйки на боках блеснули ослепительным изумрудом.
Я вспомнила эту маленькую ящерицу.
Храбрый Лис ловил малюток голыми руками и насаживал на острые ветки. Ящерки медленно коптились в дыме костра, их сок стекал на угли. Юноша запрокидывал лицо, слизывая летящие капли масла. Желваки перекашивали его лицо, когда охотник с громким хрустом вгрызался в вяленые хвосты:
- Мое тело станет таким же выносливым, живучим и ловким, как тело игуаны, - хвалился он. - Эту, самую жирную, я приготовлю для тебя.
Вытащив добычу из мешка, он удивился:
"Погляди. У этой игуаны синие глаза".-
"Отпусти ее. У мамы такие глаза. У нас одна кровь" -
"Смеешься! Человек не родня игуанам!" -
"А вот и родня!" - я вытряхнула мешок, и стайка пленниц скрылась в камнях.
"Это глупо, - сказал Храбрый Лис.- Их поймают другие мальчишки". -
"Не поймают. Игуаны умные. Им хватит одного урока, чтобы впредь узнавать тебя издалека".
Маленькая игуана снова коснулась лба.
Пусть бы она вонзила зубы в глаза, пусть бы прокусила жилы. Я устала умирать. Тело покрылось волдырями. Солнечные лучи прожарили его до костей. Острые грани песчинок сверкали, как маленькие томагавки, и были острее алмаза, ярче золы из костра.
Я приоткрыла веки.
Игуана была не одна. На плечах и груди сидела уже целая стайка и, не мигая, наблюдала за мной.
Если игуана замирает на месте - она боится. Мелкие ящерки опасаются любого шороха, страшатся собственной тени. Шевельнусь - и малютки вмиг превратятся в высохшие корешки. А некоторые умеют становиться прозрачными, как кусок хрусталя.
Я открыла глаза.
Игуана приблизилась и превратилась в дракона. Ее спина закрыла горизонт, в каждой чешуйке отразились мои глаза. Ресницы дрожали, на губы налипли раскаленные песчинки. Мы встретились взглядом.
Игуана сидела так близко, что ухо уловило скрежет каждой чешуйки. Зеркальные пластинки скрипели, задевая друг друга. Зубчатый хребет закрыл очертания гор. Быстрый раздвоенный язычок показался из пасти и коснулся моих зрачков.