По козырьку подъезда барабанил дождь, отражения фонарей расплывались в черных маслянистых лужах. Ник вдруг понял, что отвык смотреть в окно. В ряду машин - дыра, точно выбитый зуб, место для нее, если приедет. Конечно, приедет. И нечего торчать у окна.
Зачем он ее вообще отпустил?
Фонари, как одуванчики, в ореолах серебристых капель, шелест дождя в водосточной трубе, первый этаж. Раньше он вздрагивал от слишком громких звуков, потом привык, как и к этой старой квартире, разномастной советской мебели и потертым полам, - просто однажды перестал замечать.
Ник приоткрыл окно и вдохнул мокрый осенний воздух с запахом выхлопа и опавших листьев, закрыл, поежился и распахнул настежь, выключил свет и уселся на подоконник, подтянув колени к груди. Рядом тихо гудел холодильник. К щеке липла дождевая пыль.
Как она может так опаздывать?
Она никогда не приходит вовремя.
Зачем было отпускать?
Сигарета смялась и сплющилась, он аккуратно разломал ее на куски, раскрошил, растер в ладонях, осыпав трухой подоконник между колен, стряхнул на пол и понюхал пальцы. Несколько крошек забились в трещины краски.
Попробовать почитать? Или напиться, как раньше, вдрызг, из горла?
Главное - не уснуть, чтобы не упасть с подоконника. Часы противно тикали, щелкая каждые полчаса. Он хотел и боялся, что она придет. Идеальная женщина. Машкина тень. Марта.
Зависть
Машка была как заноза в заднице, колючий ветер зимой, вечный вызов. Она всегда знала больше, отвечала лучше и задирала нос. Ник начал писать на партах злые частушки про Машку-зазнайку, она ухмылялась, будто знала, чьих это рук дело, а вечерами в коридорах общаги распевала их под гитару, сидя на грязном полу. Иногда он хотел признаться, или сесть рядом и подтянуть что-нибудь особо гадкое. Он даже выучился играть на гитаре.
- Ник, ты не заболел? - на плечо легла легкая рука, по спине пробежал холодок. - Народ скучает и просит зрелищ.
Он хотел отодвинуться, дернул плечом, передумал и хмыкнул:
- Денег дать на кино?
- Кино - для детей и простых умов, - Машка тепло дышала в ухо. - А нам хочется изощренных радостей. Где мои стихи для прекрасной дамы?
- Что? - он обернулся, чуть не уткнувшись носом в узкое декольте. Она носила короткие юбки и никогда не красилась, прямые волосы мышиного цвета торчали клочьями и лезли в бешеные серо-зеленые глаза.
- Ник, солнышко, ради твоих стихов я пойду на все. Хочешь, какую-нибудь гадость сделаю? - Машка уселась боком на парту, закинула ногу на ногу и изобразила задумчивость, потом ее глаза вспыхнули. - Слушай, давай, я тебя поцелую?
- Отвали, - он отвернулся, чтобы скрыть краску на щеках, вскочил и выбежал из аудитории под Машкин смех и радостное хихиканье двух потоков.
Ник злился, целыми днями не вылезал из библиотеки и почти догнал ее по оценкам. Учеба давалась все легче, повышенная стипендия подлечила гордость. Девчонки вздыхали, что у него голос, как у Высоцкого, ходили за ним, показывали пальцами и обсуждали вечно спущенные, подметавшие пол штаны, рыжеватые космы, веснушки и длинный нос. Он бросил писать стихи, но украдкой следил за Машкой, разглядывал, ему нравилось считать себя хитрым хищником. Когда она замечала - начинала говорить и смеяться громче. Ник не подходил. Встречаясь глазами, равнодушно отводил взгляд, но она ловила его слишком часто и каждый раз ухмылялась.
Они не разговаривали уже больше года. Злость прошла, он стал получать удовольствие от игры, а потом все кончились. Машка заболела и месяц не выходила из комнаты, ее друзья вечерами торчали у нее, а Ник садился в коридоре, пропахшем пережженым маслом с кухни, и под вздохи поклонниц хрипло орал про воров, девок из подворотни, сильных мужчин и храбрых альпинистов. Ее дверь была далеко, но он надеялся, что там слышно.
Летом после второго курса все разъехались на каникулы, а он мотался по факультету, пытаясь пробить стажировку в Германии. В коридорах было пусто и гулко, в окна бил пыльный свет, чертил кривые квадраты на старом паркете. Ник сидел с книжкой в оконной нише у запертой двери в деканат, когда сзади раздался стук каблуков.
Он вздернул подбородок, плечи сами собой напряглись. Очень знакомый ритм.
Машка подстриглась под спецназ, у нее оказалась худая длинная шея. Подошла, дернула дверь и уселась рядом на подоконник, свесив ноги и обхватив пестрый тряпичный рюкзак, потом качнулась назад, легонько стукнувшись головой о стекло, и замерла, глядя перед собой.
Она наверняка чувствовала его пристальный взгляд: шея была слишком напряженной, пальцы то теребили, то гладили завязки рюкзака. Черт с ней, хоть рассмотреть вблизи. Наклонилась вперед, посмотрела направо, налево, в пустынные концы коридора, потом - на него в упор и ухмыльнулась. Ник дернул уголком рта:
- Какие люди, и без охраны. Ты чего здесь?
- Забираю документы.
- Что?
Глупо, он чуть не упал с подоконника. Как она это делает? Ник снова почувствовал себя первокурсником и разозлился, что ее улыбка на этот раз не злая, а грустная.
- Ник, ты не заболел?
Злость помогла взять себя в руки, он наклонился вперед и положил подбородок на сцепленные руки поверх колен:
- Зачем?
- Уезжаю.
- Куда? - "какого черта?"
- Какая разница? - она протянула руку и коснулась его лица, и стало ясно, что и правда - неважно. - Все давно знают, я думала, ты... а, плевать. Хорошо, что я тебя встретила.
Она наклонилась и тихо коснулась щеки губами. Ник закрыл глаза. Ее губы осторожно двинулись к уголку рта. Он боялся вздохнуть, чтобы не спугнуть ощущение леса после дождя, тысячи капель росы на сверкающей паутине, запаха хвои, когда солнце из-за спины освещает красные стволы сосен, а над ними - темные тучи. Поднял потяжелевшие руки и положил ей на плечи, чтобы притянуть ближе, но Машка ухмыльнулась ему в губы и спрыгнула с подоконника:
- Мне пора, - дернула завязки рюкзака и вынула старого плюшевого медведя. - Держи на память, он все равно на тебя похож, - крутанулась на каблуках, споткнулась, фыркнула и унеслась по ближайшей лестнице, крикнув откуда-то снизу: - Пока! Не скучай!
"Но я хочу"... - Ник уткнулся лбом в колени. Толстый зеленый вельвет брюк пропах табаком. Какая разница, что он хочет? Машка опять его сделала, и, кажется, на этот раз без права на реванш.
***
Из-за домов раздался вой сирен, потом - визг тормозов и грохот помойных баков, по глазам ударил свет фар, метнулся, выхватив красный скелет качелей и лавочку у подъезда. Старый джип влетел колесом в яму, на секунду запнулся, взревел, разбрызгивая воду из луж, и встал на свободное место.
- Марта?
Ник высунулся в окно, за шиворот потекла ледяная вода с карнизов.
"Черт с ней. Сама разберется".
Он спрыгнул с подоконника и прошлепал босиком в постель, лег прямо в майке и джинсах, закрыл глаза и попытался ни о чем не думать.
Гнев
Злиться долго нельзя, даже если есть повод. Это выматывает, это глупо, и в конце концов начинаешь смеяться и ненавидеть себя.
Но в малых дозах злость помогает расслабиться и забыть о собственной слабости.
Ник орал и пинал медведя до тех пор, пока не пришел декан, постоял, посмотрел, скрестив руки над круглым брюшком, позвал в кабинет и быстро подписал ему все бумаги. Ник улыбнулся декану и улыбался медведю, пока шел по коридорам к выходу. Старушка вахтерша, открыв было рот для гневной тирады о том, что "ходят тут всякие", увидев его улыбку, молча села на стул.
Потом он шел пешком в общежитие и изощрялся в ругани, а медведь смотрел и, кажется, ухмылялся, будто знал, что умеет лучше. Зная Машку, возможно, что так и было. Ник хотел забросить его в кусты, но почему-то решил при встрече вернуть хозяйке. Перед тем, как свернуть ей шею. Как она может вот так вот взять и уехать, оставить ему медведя? Какая детская мысль.
Улыбка будто приросла к лицу, щеку свело судорогой.
Его хватило на полгода.
Злость помогла выяснить у ее друзей, что она не вернется. Ну и что, и пусть, без нее он - лучший студент на курсе, но раздражало отсутствие конкуренции.
Девчонки его не интересовали, с ними было не о чем говорить, они все время болтали, их волосы и юбки были слишком длинными, а внимание к его персоне раздражало. Он продолжал играть на гитаре, но перешел на циничный фольклор и русский рок, поклонницы млели, а Ник злился.
Парни в общаге трепались о сексе, он молчал и разыгрывал джентльмена, потом надоело, и он переспал с Наденькой. Или с Танечкой? Какая разница? Он не помнил ни имени, ни лица, только светло-серые глаза чуть навыкате и белую крашеную ровно подстриженную челку. Она явно знала, что делала, а Ник хорошо помнил теорию, так что обоим понравилось. А после он отвернулся к стене и закрыл глаза.
- Ник, ты в порядке? - ее рука была теплой и влажной.
Он притворился спящим.
Она еще пару раз затаскивала его в постель, приходила в общагу, но ее бравада быстро сменилась какой-то щенячьей грустью, и однажды он просто не смог.
- Понимаешь, - втолковывал он медведю, сидя в темноте на мятой скрипучей кровати, - я ей ничего не должен, и мы оба это знаем, но она хочет, чтобы был должен, ей почему-то надо, и это просто выводит меня из себя.
Медведь молчал. Наверное, нечего было сказать.
- Она ничего не говорит, только смотрит, и я ненавижу себя за то, что не соответствую ожиданиям. Не тот, кого она хочет, злостно присвоил себе чужое. Думаешь, от злости можно стать импотентом?
Медведь молчал, наверное, просто не знал. Конечно, куда ему, плюшевому.
- Думаю, я бы мог, - Ник лег и пристроил его под рукой. - Значит, надо бежать, спасаться, что-то делать. И это уже совсем не смешно.
***
А Марты все нет. Что, сидит в машине и боится идти домой? Что она там себе думает пустой головой? Скорее всего, ничего. Приехала же! Джип на стоянке. Тихое жужжание компьютера разорвал дребезжащий дверной звонок, черт, давно надо было сменить на что-нибудь поприличнее. И зачем звонить, у нее же есть ключ? Ник еще раз внутренне чертыхнулся, встал и пошел открывать.
- Джип Гранд Чероки две тысячи третьего года - ваша машина? - на пороге - милиционер с кисло обвисшими усами.
- Моя.
- Вы управляли транспортным средством сегодня, то есть, уже вчера с двадцати трех часов до полуночи? - в глазах на секунду вспыхнуло что-то вроде азарта.
- Нет, - хорошо, что он лежал в темноте, удалось убедительно сыграть заспанную заторможенность.
Милиционер недоверчиво ухмыльнулся.
- Кто управлял машиной?
"Черт. Плохо. Или прорвемся?"
- Не знаю. То есть как это - кто? Я был весь вечер дома, - и, с якобы новой тревогой, - что с машиной? Угнали?
- Гражданин, позвольте ваши документы, - ленивый скучающий голос. - На себя и на машину, будем разбираться.
Сверху хлопнула дверь, по лестнице спустился второй милиционер, бритоголовый, с блокнотом.
- Соседи сказали, он был дома, а машины весь вечер не было.
- Где машина? - побольше страха в голосе. Кажется, получилось.
- Тут она, во дворе, только на ней гоняли под сто шестьдесят по городу, - он послюнявил палец и перелистнул страницу. - Не останавливались на светофоры и сигналы службы ГИБДД.
- И что? -Нику больше не надо было разыгрывать тревогу.
- Несколько мелких аварий и сбитые мусорные баки, - бритый говорил с усталым отвращением профессионала. - Да, еще задавили кота на Кутузовском.
- Машина цела? -Ник переступил с ноги на ногу.
- Зеркало снесли, - скривился усатый, - о мусорный бак.
Они взяли ключи и пошли смотреть машину, сначала просветили фонариками, потом, матерясь, облазили салон и багажник, перетрясли пакеты с покупками, покопались в мусоре на полу и выудили связку ключей. Бритый пару раз хмыкнул и почесал шею под воротником форменной куртки.
- Соседи сказали, оттуда никто не выходил.
- А они смотрели?
- А как же, мы подъехали - весь дом торчал в окнах.
"Лучше, чем в цирке".
Ник огляделся: в окнах кое-где до сих пор белели лица.
- И что теперь делать? - он поежился под ледяным дождем и с тоской посмотрел на дверь подъезда.
"Чертова Марта, - казалось, надо было злиться. Наверное, это дождь выстудил гнев, оставив озноб и усталость. - От нее одни проблемы. Пусть бы сидела дома. Нечего было ее отпускать".
Обжорство
Все бабы суки. От Наденьки... или Танечки он сбежал. Не замечал в коридорах, держался поближе к друзьям, а если сталкивался лицом к лицу - бросал на бегу "привет" тут же прятал глаза. Потом прилепился к рыжей Ленке с соседнего потока, спрятался за широкой клетчатой юбкой. Они все время ходили обнявшись, и Ник со злорадным удовольствием видел тоску в водянистых серых глазах. Пытался убедить себя, что он ей ничего не должен, ему просто весело, жизнь прекрасна, молодость одна, и прожить ее надо так, чтобы все лопнули от зависти. Потом она куда-то исчезла, может, перекрасила волосы, а может, ушла в парикмахерши или секретарши, тогда так многие делали.
С Ленкой он тоже спал, без особого интереса и обязательств, но когда она его бросила, было противно и грустно. А потом их стало слишком много, всех не упомнишь. Ник хорошо учился и играл на гитаре, и девчонки на него вешались, он был официальной дичью, желанной добычей. Сначала он злился, кому интересно быть почетным трофеем? А потом сам стал охотником.
- Это не то, что ты думаешь, - равнодушное заигрывание будит в них охотничий инстинкт, они забывают об осторожности.
- Меня не интересуют серьезные отношения, - они всегда думают, что ты врешь.
Полу-интимное прикосновение без продолжения нарушает привычный ход вещей. Его недостаточно, чтобы послать тебя или дать по морде, и в то же время незавершенность не позволяет забыть, бередит любопытство, заставляет мечтать о большем.
Когда тебе все равно, можно ждать до бесконечности, сидеть в засаде и караулить, их воображение все сделает за тебя. Рука на плече, пара слишком пристальных взглядов - всосанные с молоком матери правила игры заставляют их думать, что ты на крючке, отсутствие продолжения воспринимается как признак робости, демонстративное равнодушие - как страх быть отвергнутым, признак глубоких чувств. Это их игры, их правила, то, как живут они, поэтому умному охотнику так просто поймать дичь.
Ник мог себе позволить выбирать. Он обожрался, стал добр и ленив, как раскормленный хищник.
Вот только ему было скучно.
Затащить их в постель было слишком просто, а потом они слишком старались стать его маленькой несовершенной копией, дешевой подделкой: читали все те же книги, во всем соглашались, смотрели в рот. И ждали.
Он так и не привык к тому, что от него все чего-то ждут, а он почему-то чувствует себя обязанным соответствовать ожиданиям. Нет, никто не скандалил: заранее обговоренные условия лишали их возможности требовать, но он уходил, а они каждый раз смотрели с надеждой и улыбались, и эта улыбка давила, как камень на шее, как скука бессонных ночей.
Странное тяжелое послевкусие его торопливых романов - кому и что он пытался доказать? - сводило на нет азарт, упоение властью, радость победы. Медведь наблюдал. Он сидел на шкафу, - Ник давно с ним не разговаривал, - и смотрел. Казалось, он тихо хихикает, наслаждается шоу, еле сдерживаясь, чтобы не давать советы, и предвкушает, как в лицах будет рассказывать все это Машке. Ну и пускай. Может, хоть так он ее сделает, хотя бы по очкам? И пусть она злится и осуждает. Ему все равно ничего не светит.
***
Милиционеры расположились у него на кухне: один сидел на трехногом табурете и теребил бахрому скатерти, другой подпирал стену у входа. Ник согрелся и начал получать удовольствие от допроса.
- Странная у вас машина, Николай Алексеевич, - усатый потер руки и притянул к себе хрустальную пепельницу. - У всех в салоне пусто, может, мусор валяется, а у вас - пакеты с покупками. Пакеты ваши?
Разыграть возмущение или усмехнуться?
- Нет.
- А чьи? Вы пытаетесь мне сказать, что машину угнали, угонщик побегал по магазинам, закупился дамскими шмотками и косметикой, а потом вернул машину, бросил покупки, а сам испарился?
Ник пожал плечами. А что тут скажешь?
- Оставил ключи в салоне, - пробасил бритый из-за спины. - От машины, от квартиры. Где он их взял?
- Да, Николай Алексеевич. Сколько у вас запасных ключей, и где вы их держите?
Ник раздраженно вздохнул и закурил, выпустил колечко сероватого дыма и закатил глаза.
- В столе на работе.
- И кто мог их взять?
- Никто. Кто угодно. Не знаю, - главное, не переборщить с раздражением.
Усатый покачал головой и скривился.
- Может быть, секретарша? И вообще, вы живете один?
- Да! - ох, надо спокойнее. Правду говорить легко и приятно. - Хотите - устройте обыск. Уверяю, тут нет ни дамских трусов, ни помады.
Милиционер понимающе улыбнулся.
- Конечно. Мы все понимаем. Скажите, Николай Алексеевич, а зачем вам в машине резиновая женщина? Или это угонщики оставили, вам в подарок? Хотя, вряд ли, она не новая.
Ник поперхнулся. Все-таки углядели среди мусора и мятых пакетов.
- Женщина моя.
- И зачем она вам в машине?
- Неважно.
- Это мы будем решать, что важно, а что не важно. Отвечайте.
- Понимаете... - дожили, руководитель компьютерной фирмы сидит у себя на кухне в растянутой синей майке и оправдывается перед ментами. - Приятель из Калифорнии рассказывал, что там на дорогах есть спецполосы, в которых можно ездить, только когда в машине несколько человек, чтобы разгрузить дороги. Там меньше пробок, так вот люди возят резиновых женщин, чтобы казалось, что они не одни, - Тогда, после того рассказа, он ее и купил.
Усатый поморщился и помотал головой:
- И вы с ней приехали прямо из Калифорнии? - из сиплого голоса почти исчезла профессиональная скука.
- Нет, я просто хотел проверить, как это - ездить в машине с резиновой женщиной.
- Ну и, - ухмыльнулся бритый. - Понравилось?
- Ну да, - Ник выругался и потушил сигарету: не заметил, как догорела до пальцев. - По крайней мере, она молчит.
В глазах усатого мелькнула зависть.
- А по ночам берет машину, гоняет по магазинам, игнорирует правила дорожного движения и давит котов, - глумливо протянул бритый. Усатый поморщился, как от зубной боли, Ник нервно хихикнул и с тоской поглядел на дверь.
Чертова Марта, и что с ней теперь делать? Ночь уже казалась бесконечной, он устал, и ему было все равно. Оставалось надеяться, что прямо сейчас его не заберут в тюрьму и не отнимут права. Если пообещать список сотрудников офиса, может, от него отстанут? Вдруг милиционеры тоже хотят спать? Или они резиновые?
- Кофе хотите?
А почему бы и нет? Его жизнь давно стала странной пародией непонятно на что, почему бы в два часа ночи не выпить на кухне кофе с парой милиционеров, которые пахнут дешевым одеколоном и смотрят на него, как на идиота? Поговорить за жизнь.
- Нам нужен список всех ваших близких знакомых - женщин. Кому вы давали ключи?
"Список любовниц, Николай Алексеевич. Вытаскивай грязное белье, раскладывай по столам, развешивай на веревках, и прихвати заодно пару скелетов из шкафа".
- Вы не хотите торта? У меня есть, в холодильнике, с розочками из цукатов, - вот теперь они растерялись. С ними, как с женщинами, можно только так: лаской нахрапом, сбить с толку и заткнуть рот чем-нибудь вкусным. - Давайте съедим его на троих и забудем о бабах? Вы не поверите, как меня от них тошнит.
Лень
Кофе убежал на плиту и стал подгорать. Запах, горький и дымный, от которого першило в горле, напомнил крошечную кухню в его первой съемной квартире и ночные посиделки с книгой, когда удавалось выпроводить гостей.
Сначала он перестал оставлять девчонок на ночь, потому что утром они вставали раньше него и начинали убираться, готовить завтрак. Готовили как правило плохо, он до сих пор помнил вкус пережженных яичниц. Одна сварила гречневую кашу, и это был праздник.
У него в доме всегда был бардак, и он ненавидел, когда гости начинали наводить порядок. Понимал, что они хотят помочь и одновременно доказать свою полезность, но для него в этом был то ли вызов, то ли нарушение границ, попытка без спроса влезть, куда не просят. Одна, пока он спал, вымыла пол, вытерла пыль и занялась стиркой. Он поблагодарил, выдавил улыбку, но больше никогда с ней не встречался. Глупо злиться, но, черт побери, это его носки, и кто дал ей право...
Потом перестал устраивать вечеринки, чтобы не напиваться на своей территории и не провоцировать утренние проблемы. После выпуска круг знакомых резко сузился, с несколькими оставшимися подругами Ник предпочитал не спать, себе дороже. Его спринтерские романы всегда кончались одним и тем же - раздражение, скука, обиды, в результате - одной знакомой меньше. Привычно и пошло.
По инерции он начал знакомиться в клубах, но скоро понял, что это не то, что в институте, тут он не слишком выделялся из общей массы, тонкогубый рот и желтые кривоватые зубы не прибавляли шарма, а результат не стоил лишних усилий.
- Ну что, медведь? - Ник опять начал с ним разговаривать, но назло Машке не стал давать ему имя. Медведь - он и есть медведь, и, не в пример девчонкам, никогда не раздражал и не пытался казаться лучше. - Давай выпьем? Как тебе эта рыжая? - Женщины на картинках сохраняли загадочность, и за это Ник был готов их любить.
Под кроватью копились пыль и порножурналы. Он убедил себя, что добровольное одиночество не более жалко, чем вялые торопливые романы, и куда менее утомительно. Фильмы и интернет помогли решить физиологическую проблему, в результате освободилась куча времени для работы.
В полутемной прихожей стояло трюмо, и в какой-то момент он понял, что привык видеть себя коротко стриженным, аккуратно одетым в строгие брюки и дорогие рубашки, куртку давно сменило кашемировое пальто. В тот раз он приехал из Калифорнии и рассказал Медведю о резиновой женщине. Хихикал, высмеивал законопослушных американцев и их тупых полицейских, восхищался изобретательностью русских программистов из Силиконовой Долины. Еще бы, какой русский не любит искать лазейки, чтобы в очередной раз обойти правила. Потом пошел и купил ее, Марту. Кажется, его соблазнило имя на этикетке, а может, длинные космы и короткая юбка. К тридцати годам он становился эстетом. К тому же, Марта нравилась Медведю. Может, чувствовал родственную душу? Сидела в углу на продавленном старом диване, не лезла готовить и убираться и никогда не поддакивала.
Бизнес шел в гору, Ник все больше времени проводил в машине, и Марта стала ездить с ним. Просто ему нравилось с ней болтать.
***
Торт был сухой и невкусный, запах горелого кофе и сигарет навевал сон.
- Так кому вы давали ключи от машины?
- Никому. У меня нет любовниц.
Милиционеры явно обрадовались, еще бы, наконец поймали на лжи.
- Да ну! - Бритый проволок по полу табуретку и сел, потирая руки.
- Думаю, вы можете это проверить, только зачем? Вы расследуете угон машины, мои знакомые тут ни при чем.
- Очень странный угон, Николай Алексеевич. Машина закрыта, внутри - ключи, пакеты с дамскими штучками и никого. Шерше ля фам, - усатый самодовольно ухмыльнулся, ухватил толстыми пальцами с грязными ногтями последний кусок торта и начал вставать. - Мы завтра зайдем, подготовьте список, - и кивнул бритому на выход.
Ник сидел, откинувшись головой на спинку дивана, и не глядя рисовал окурком в пепельнице слово "жопа".
Дверь подъезда хлопнула, потом - лязг металлической дверцы и шум отъезжающей машины. Все. Надо бы посмотреть, не оставили ли они соглядатая, хотя вряд ли, кого там ловить, в пустой машине? Он потер лицо и пошел под холодный дождь доставать из машины Марту и ее пакеты. Сама не придет, так ведь? Сама не сможет.
Похоть
Ник не запомнил, когда начал с ней спать, и главное, почему. Не потому же, что в этом был смысл ее жизни? Было бы слишком пошло. Медведь на шкафу понимающе щурился и отводил глаза, Марта казалась немного вялой, впрочем, у него были женщины и похуже, а главное - он точно знал, что утром не будет ни слез, ни надежд, ни блестящего мытого пола. Его коллекция перьевых ручек останется в глиняной кружке с отбитым краем, стол будет пахнуть пивом, клавиатура, засыпанная табачной крошкой, работать, не смотря ни на что.
Он был благодарен Марте, и по ночам, в темноте, когда Медведь не мог видеть, старался доставить ей удовольствие. Вспоминал когда-то давно, почти в детстве читанную камасутру, что-то придумывал, вслушивался в ее голос.
По утрам Медведь смотрел в сторону. И ладно, кому от этого плохо? А как-то раз, примерно через полгода, Ник погасил свет, склонился над Мартой и тихо спросил в шею, хочет ли она. Спросил и усмехнулся: пошлый, нелепый вопрос, и вздрогнул, почувствовав, как она отстранилась.
Надо было отскочить, заорать, выкинуть ее к чертовой матери, но Ник улыбнулся. Вот это женщина. Может ответить "нет".
Он не заметил, как втянулся в эти ночи. Каждая, даже маленькая возможность выбора вызывала в ней дрожь, биение пульса, к щекам приливала кровь. Каждый отказ сопровождался полуулыбкой и вздохом, и Ник шалел от восторга. Каждое "да" было его победой. "Нет" - возможность почувствовать себя живым.
Он не задумывался о последствиях, просто все чаще таскал ее за собой из комнаты в комнату, а в пробках в машине брал ее за руку.
- Марта, хочешь, кино посмотрим?
Третий день, тот же вопрос без ответа, но сегодня она кивнула.
- Порнушку? - пожала плечами. - Или про Джеймса Бонда? - Снова кивок. Странный вкус. Странная женщина Марта.
***
Он выволок ее из машины, засунул под мышку, прихватил пакеты, добрел до подъезда и поднял голову к небу. Вокруг фонаря дождь разлетался сияющим куполом, капли падали на лицо, текли по щекам, по ушам, за шиворот. Ник стоял и пытался понять, зачем она это сделала.
- Марта, - пустая резинка в руках. - Зачем? Теперь они от меня не отстанут, ты, глупая кукла.
Ее волосы слиплись и закрыли лицо, и Ник был доволен, потому что отвык от фабричной резиновой маски. Сейчас он пойдет домой, надует ее через дурацкий клапан в особом месте и попробует поговорить.
Жадность
Медведь не желал разговаривать, до конца притворялся игрушкой, только кривил морду и смотрел с укоризной. Ник знал, что они заодно, что он помогает Марте, вот только не знал, в чем и зачем. Что-то разладилось. Нет, ночи, как прежде, были прекрасны, и по утрам все было как надо. Может, проблемой стали дни и вечера? Ему не хватало ее днем, он даже сумел признаться себе, что скучает, но кукла - она и есть кукла, и даже от чуда глупо требовать слишком многого. Сидит рядом в машине и даже глазами не хлопает.
- "Марта, Марта, надо ль плакать?" - Не слышит.
Перед джипом выскочил старенький фордик, подрезал и вдарил по тормозам.
- Гад, твою мать, смотри, куда прешь! - Ник быстро взглянул в сторону. - Прости. Черт, даже ты водила бы лучше. Может, попробуешь?
- Давай! - Улыбка и хитрый прищур из-под длинной челки, мимолетный блеск зубов, словно солнце сквозь тучи. - Можно сейчас?
- Я пошутил, - Ник вывернуть руль, тормознул, объехал. Что за черт, так забудешь смотреть на дорогу. - Марта? Эй! Слышишь?
Рядом снова сидела кукла, кажется, даже немного сдулась, и тупо глядела на грязный снег у обочины.
Он долго думал, что это было, и продолжал таскать ее за собой; рассказывал о работе, хвастался и возмущался. Она молчала, как идеальная женщина, а ему хотелось чего-то еще. Глупо, после стольких лет, снова страдать, что на тебя не обращают внимания.
Марта, Машкина тень.
Ник, ты псих.
К черту их,
Баб глухих.
Тьфу на них.
Вечер тих
При своих:
На двоих,
На троих.
Через два месяца это случилось снова, когда он долго ругал какую-то книгу, а потом походя сунул ей под нос:
- Может, тебе понравится.
- Может, и так.
- Что?
Она ухмыльнулась.
- Давай, говорю. Откуда я знаю, вдруг автор - гений? Почитаю, поговорим.
- Марта...
Потом они спорили, он злился, орал, что ей не книги читать, а сидеть на кухне у телевизора, а ночью спал с резиновой куклой.
Поскучал, подумал и обложил ее книгами, потом выслушивал комментарии, спорил, любовался азартом в серых глазах, и, побежденный, орал, что никакая она не женщина, раз не интересуется кухней и шмотками, и чего еще можно ожидать от резиновой бабы?
В чем дело? Он сто лет не повышал голоса, даже на подчиненных. А медведь на шкафу ехидно шуршал газетами и молчал.
Ник полгода мечтал, чтобы она хоть о чем-нибудь попросила, пассивность оскорбляла сильнее отказов.
- Что тебе подарить?
Молчание.
- Хочешь цветов?
Нет ответа.
Назавтра он осыпал ее розами, принес двести длинных темно-красных бутонов. Она смотрелась среди них, как в гробу, а потом пошла и сварила варенье. Ник с медведем хихикали, а Марта смотрела в стену, в глазах отражалась куча ободранных стеблей.
Ник научился следить за собой. Она всегда ловила его на слове:
- Опять не успели, дизайнеры, блин, да там нечего делать, даже ты бы смогла, да?
- Думаю, да. Сделать?
Он смеялся. Славная шутка! Нет, она что, серьезно - гулять, в кино, в магазин, общаться, искать работу? Господи, помоги. А медведь хлопал рыжими пуговицами глаз и хмурился, когда Марта сидела бессмысленной куклой в углу.
***
- Ну и о чем ты думала? - он ходил из угла в угол, смел со стола бумаги, сел, обхватив колено, тут же вскочил: - Ты хоть когда-нибудь думаешь?
Медведь на шкафу подобрался к краю, кажется, он наслаждался зрелищем. Марта сидела, опустив голову, но прищуренные глаза из-под челки смотрели с вызовом.
- Почему ты решил, Коля... - она говорила сквозь зубы, словно цедила дорожную слякоть сквозь пальцы ног. - С чего ты вообще взял, что на меня можно орать?
Ник закусил губу. Он терпеть не мог это имя.
- Не смей так меня называть! - Люстра качалась под потолком, он задел ее, когда швырнул медведя через всю комнату: не было сил вертеть головой, пусть сидят рядом. Тени метались по стенам, как залетевшая в комнату птица.
- Почему? - Марта отбросила со лба волосы. Нагло заломленная бровь, тонкие губы кривятся в задорной ухмылке.
- Ненавижу, и ты это знаешь, - Ник схватил со стола кружку, шумно вздохнул, вытряхнул коллекционные ручки и изо всех сил запустил ее в стену.
- Соседи милицию вызовут, - беспечно, как о погоде. - Ты уверен, что с ними нам будет лучше?
- Вряд ли, - он покатал по столу последнюю ручку, которая не свалилась на пол. - По твоей милости я сегодня уже потратил на них два часа...
- Вместо того чтобы валяться в постели с резиновой Мартой, - чем больше он злился, тем спокойнее, даже веселее становилась она. - Бедняга, у тебя был трудный вечер. Хочешь горячего молока с медом?
- Нет. - Ник почти рычал. Черт, зачем он вообще затеял этот разговор? - Так скажи мне на милость, Марта, зачем ты гоняла как сумасшедшая? Ты что, правил не знаешь? Типа, что можно и что нельзя? Ах, ну да, конечно, откуда ты можешь знать, - побольше елея в голосе. - Бедняжка, придется теперь сидеть дома. - Марта молчала. Сидела, комкала плед на диване, держала медведя, смотрела, прищурившись, и молчала. "Что, съела?" - Ты слишком опасна, тебе нужна нянька, а еще лучше - сторож. Да, точно, сторож.
- И решетки на окнах. О да. Ну конечно. - Очень ровный, холодный голос, раньше у нее такого не было, да что там, раньше они почти не ругались. Ему стало стыдно и страшно, сейчас она спрячется, как всегда, останется дохлый резиновый остов, на который уже давно тошно смотреть.
- Марта, ну брось ты, я же не тюремщик, как ты могла подумать?
- А кто ты? - слишком спокойно.
Ему захотелось пойти на кухню и грохнуть еще что-нибудь из посуды, чтобы разбить этот лед.
- Да что ты вообще понимаешь... - он сел, где стоял, на пол, и спрятал лицо в ладонях. - Ты мне нужна, я за тебя отвечаю, а ты себе позволяешь жуткие вещи.
- А еще тебе нужна твоя машина, коллекция ручек, и чтобы менты не беспокоили, да, Николай? - она наклонилась вперед, вцепившись руками в колени. - Чтобы все вещи - на своих местах, пыль вытерта, пол блестит, красота и порядок? И робкая Марта сбивается с ног между кухней и койкой? - она засмеялась. Тихо, надтреснуто, медведь почти со страхом оглянулся и потерся о ее руку с худыми пальцами и обкусанными ногтями.
- Марта, не надо, - устало почти прошептал Ник. - Просто ответь мне. На кой черт. Ты. Рисковала собой, моим имуществом, моим спокойствием, черт побери? Я чуть с ума не сошел. Лучше бы ты так гоняла по магазинам.
- Вот. В том-то и дело. Жалко, да? - почти нежно шепнула она. - Имущество жалко. Бедненький, Коленька. Может, хотела проверить, насколько ты ценишь... меня. А может, просто - хотела.
- И как, довольна?
Марта закрыла глаза, провела по ним рукавом, оставляя темные полосы туши, качнулась назад, к спинке дивана, и завалилась на бок на скомканный, пахнущий пылью плед. Ник бросился было к ней, но понял, что просто не хочет сейчас смотреть на безмозглую куклу, и стал собирать с пола ручки. Паркер, лучшая фирма. Будь оно проклято все.
Гордость
Он был готов смеяться над собой. Весь год, как мальчишка, мечтал о живом взгляде, гонял по ночной Москве, цепляясь за руль одним пальцем, поглаживал ее руку и говорил, трепался о чем попало, о политике и о спорте, о полузабытых книгах, пытался читать стихи. С тех пор, как уехала Машка, он их не вспоминал, другие девчонки того не стоили, а эта - Ник не мог простить ни ей, ни себе, что ее тут как будто и нет, является ненадолго, смотрит в сторону, спит с ним и временами спорит. Хоть не смеется, как Машка.
- Марта, сделай пожрать.
- Ты уверен, что хочешь от меня именно этого?
Он хватался за голову:
- Господи, хоть что-нибудь в этой жизни может быть просто?
Потакать ей было опасно и глупо. Позволить ей делать, что хочет, значило сдаться, признать поражение, а он ни разу не уступил даже Машке. Эта мысль, безусловно, грела - до следующей битвы с самим собой, желания против упрямства. Он хотел видеть ее живой, и в одновременно изо всех сил цеплялся за привычный порядок, а Марта будто нарочно пыталась поставить все с ног на голову, сделать по-своему и по дороге выставить его дураком.
Он утешал себя тем, что всегда может запретить. Гаденькая мыслишка, но она тоже грела.
"Тут все решаю я. Ей не удастся прогнуть меня под себя".
Медведь, будто слышал, хмыкнул и дернул плечом.
Она ходила по улицам в дикой оранжевой куртке и теплых рейтузах, с рыжими шнурками в черных ботинках, красила волосы в зеленоватый цвет, скандалила с местной шпаной задушевным матом, мальчишки свистели ей вслед.
- Ты это нарочно, чтобы меня позлить?
- Ага, ты мне нравишься, когда злой. Пустишь меня в кино?