Просторная зала викторианского образца была от края и до края заполнена едким бледно-сизым туманом, отчасти походившим на тот, что имеют несчастье лицезреть горожане в любое не зимнее время года. С одной лишь оговоркой: это марево при всем при том отдавало легким ароматом ванили, тогда как созданное природой могло похвастаться максимум оттенком свежести при себе.
Повсюду стоял стойкий чад качественно выжженного платана, дурманивший чувства не хуже твоего наркотика. Хотя, по сути, и этот может сойти за таковой... собственно, ради того и нанималась бригада старателей аж по ту сторону океана.
Декор тоже оказался довольно-таки вызывающим: комната, полностью лишенная всяческих признаков мебели, украшалась лишь древнекитайскими циновками на стенах и массивным бархатным ковром, что ложился пятиугольником поверх плотного пола. В центре высилась стальная чаша, в ней - яростно полыхающее пламя, поверх которого на тонкой хрустальной прокладке был установлен потир очень даже примечательного содержания. "Три капли кураре, тростниковый сироп, костяной порошок и кубик сахара сверху", - любил повторять автор этого рецепта в течение дня перед сложнейшей операцией.
А больше, собственно, в зале не было ничего. Ибо абсолютный простор - первый и самый главный залог удачного выполнения ритуала.
Граф Лоренц дель Орно, потомок легендарного Цезаря Борджиа, знал это как никто другой. Равно, впрочем, как и другую прописную истину: малейшее присутствие одежды на теле может исказить изначальную схему и привести к невероятным последствиям. Поэтому, едва появившись на пороге, скинул с себя балдахин, плотно затворил створки комнаты и ровным, уверенным шагом проследовал к импровизированной сердцевине. После чего, немного обождав, сел аккурат напротив массивной чаши.
- Fides penes auctores erit, - под сводами утопленного плафона слова зазвучали еще выразительнее, чем того хотел сам говоривший. - Во имя науки и памяти! - присовокупил Лоренц слова родового гимна и одним махом опрокинул в себя содержание неведомого потира.
В ту же секунду его скрутила нечеловеческая боль. Самые обыкновенные вены дико вздулись и начали в буквальном смысле вырываться из-под кожи; лицо неправдоподобно вытянулись, глаза покатились из орбит, зубы престранно клацнули. Едва только зазвенели колокола ближайшего костела, граф зарычал, как раненый зверь, и опрокинулся на пол.
Дыханья больше не наблюдалось. Пульса тоже. Все, что взял с собой мужчина из внешнего мира, - свистящий шепот десятков сотен индийских амулетов, служивших чем-то вроде накопителей нужной ауры. Этот сводящий с ума звук сопровождал графа от начала и до конца путешествия... по долинам мертвых знаний. Пройдет немало дней, прежде чем верный слуга Артемиус выполнит предписанное и отряхнет веки хозяина от беспробудного сна.
А пока можно было и умереть - почему, собственно, нет?
"Более сотни часов на все про все, - мыслил сеньор дель Орно, потихоньку осваиваясь на новом месте. - Это не так уж и много, но далеко и не мало. Господину Нострадамусу потребовалось многим меньше, дабы составить свои пророчества.
Что ж, в таком случае попытаюсь шагнуть за черту... Соломон ведь тоже пробовал, и у него это, между прочим, отчасти даже получилось..."
Тешась подобного рода мыслями, он действительно шагнул за черту, туда, где до сих пор не ступала нога ни одного живого существа. Мало того, куда даже мысли не успевали дойти. Ад и Рай, говорите?! То были куда как более тонкие материи.
Простой смертный увидел такое, что даже никакие слова не смогут описать с минимальной толикой правдивости. Вот уж воистину: за гранью понимания.
Сначала он посетил страницы нашей неголословной истории: огромные, почерневшие от долгого простоя плиты одна за другой отделялись от общего стержня и проносились перед человеческими глазами. Поверьте, никогда они еще не видели столь крови, насилия и безразличия к жизни. Истины, которые граф Лоренц дель Орно считал прописными, рушились в считанные мгновения, и на их место вставали куда как менее презентабельные подробности. Неоднократно он хотел пожалеть, о том, что узнал-таки это, но не мог, ибо находился в полном подчинении сну. А тот творил с податливой плотью совсем не то, чего она столь рьяно желала.
Великие исторические деятели и мастера культуры, будто кем-то забытые фотографии, вставали ряд, а после самолично открывали свои загадки. История от начала и до сегодняшнего дня развернулась пред взором мужчины, а он лишь наблюдал и впитывал в себя, как губка. Уже в тысячный раз клешнею сжало сердце, миллионный он мысленно ужаснулся, а время продолжало отыгрываться на нем сполна.
Прошлое сменилось будущим. Как ему казалось сначала, альтернативным, однако на деле все оказалось гораздо более страшно. Потомок королей и княгинь увидел закат Вселенной во всей его красе, хотя буквально несколько мгновений назад наблюдал ее зарождение. Он слышал свист пули, раздирающей внутренности того самого лидера, о котором вещал Нострадамус, и чувствовал мучения людей, сраженных новым климатическим оружием - точь-в-точь как у Ванги.
Затем, когда слайды исчерпали себя, Лоренц погрузился в мир трав, начал с ними разговаривать и, самое интересное, прекрасно улавливал малейшие изменения в их речи.
Чтение чужих мыслей (он сам выбирал своих жертв) и передвижение предметов перестали казаться ему недосягаемой сказкой.
В общем, все, о чем так долго размышляло человечество, открылось одному его представителю в полной мере. Но когда Артемиус разбудил-таки того от долгосрочного сна, тот не испытывал ни малейшего удовлетворения. Скорее, напротив.
Он знал, что может поделиться со всеми испытанным, но не хотел.
Он знал, что отныне обладает гигантской властью, но от того приходил в еще большее уныние.
В его голове метались тысячи различных продолжений, а он не желал принимать ни одно из них. Порядка трех дней после такого ожидаемого ритуала граф провел в подсобной комнатке, все думая, думая и думая. Не покидая ее ни на секунду, не произнося ни единого звука. Лишь на третьи сутки рано утром мужчина вылез-таки на солнечный свет и, не обращая никакого внимания на свое страшенное состояние, выбрался на улицу.
С какой целью? С одной-единственной: навестить своего старого друга, преподобного Энрике Висконти, который всегда помогал в самые трудные ситуации. Вот и сейчас граф надеялся на помощь старинного приятеля.
Не поднимая глаз, преодолел расстояние до костела, перекинул ватные ноги через порог и вошел в комнату для исповеди.
- Что привело тебя ко мне, многоуважаемый Лоренц? - идеальный по всем показателям голос святого отца хоть и успокаивал, но только самую малость. Поэтому сеньор дель Орно не стал больше ждать, а прямо пересказал все подробности той страшной ночи и последовавших за ней дней. Вернее, лет - так думал сам рассказчик. Теперь он говорил с чувством, с толком, с расстановкой, не упуская ни малейших подробностей и не добавляя ничего от себя.
Видимо, надеялся, что так преподобному Висконти будет легче вникнуть в суть дела.
- Так что вы на это скажете, святой отец? - на выдохе молвил Лоренц, когда история исчерпала себя.
- А что вы, собственно, от меня хотите? Совета или оценки.
Граф скорчил такое лицо, будто только что поперхнулся кожурой лимона. Затем бешено впился пальцами в решетку, отделявшую его от святого отца, и нервно изрек:
- Скажите только, зачем мне жить дальше? - после чего опустошенно упал на деревянный пол и горько заплакал.
Его богатства, знания и имя не смогли противопоставить ровным счетом ничего истинному величию этого мира.