Я прихожу к тебе вечером. Тебе почему-то приглянулся мой домик в Зоне, и на тихой окраине Города я выстроила тебе такой же. В нем поселился ты, твоя Комната и твоя Семья.
Еще не постучав в дверь, я уже слышу - заливистый лай твоей собаки, Зинки.
Ты никогда не открываешь мне дверь. Усталое "Входи, не заперто!" - и все.
Ты никогда не сидишь без дела.
Сколько бы раз я ни приходила к тебе, ты вечно чем-то занят. То ты стучишь по клавишам старенького компьютера (а с каким негодованием ты отказался, когда я предложила поставить тебе новый!), то с задумчивым видом стоишь перед мольбертом, то ожесточенно роешься в своей многочисленной библиотеке.
И желательно не мешать.
Нет, ты ничего мне не скажешь, но когда я пытаюсь тебя отвлечь, у тебя становится такое... мученическое лицо...
Поэтому я либо забираюсь с книжкой на диван, подхватив под пузо кота Носика, либо отыскиваю себе столик и открываю ноутбук, пытаясь разобраться в хитросплетениях авторской лексики Марии Семеновой.
- Каин, а у тебя словарь Даля есть?
- Вооооон там посмотри... - нетерпеливый взмах рукой куда-то в сторону книжной пирамиды.
Смотрю. Словарь обнаруживается в самом низу, и конечно же, вся шаткая книжная конструкция с грохотом рушится к моим ногам. Носферату, шипя, взлетает на этажерку, Зинка, радостно лая, набрасывается на какой-то яркий томик, а я, втянув голову в плечи, ожидаю грома и молний.
Длинный терпеливый вздох.
180 сантиметров презрительного достоинства проходят мимо меня и начинают ловко складывать книги, всем своим видом показывая, что мне бы лучше "прикинуться ветошью и не отсвечивать". На мое жалкое "Извини..." следует насмешливое фырканье.
- И энциклопедию славянских мифов найди мне, пожалуйста...
На колени плюхается увесистый том, ты молча проходишь обратно к компьютеру, и даже твоя спина, обтянутая тонкой черной водолазкой, выражает презрительное "Фе!"
Тихо шуршу страницами энциклопедии. Ага, вот он. Обряд погребения крыла... Угу, каждую осень... краем глаза замечаю, как пухлая рука нетерпеливо шарит по столу в поисках пачки сигарет. Мстительно запускаю пачкой в спину, пачка перелетает через твою голову и со легким стуком падает на клавиатуру. Рассеянное "Спасибо..." - и опять стук клавиш.
Как-то я спросила, могу ли я водить к тебе своих друзей. Ты долго молчал, потирая подбородок. Потом покачал головой.
- Нет. Во всяком случае, не сейчас и не завтра...
Хорошо.
Оранжевый свет лампы, прикрытой абажуром, плавающий по комнате сизый дым, тихое гудение кулера.
- Приготовь чай, пожалуйста...
Аккуратно убранная кухня. Носик прибегает за мной и вспрыгивает на стол. Ехидно предлагаю ему чаю, кот возмущенно фыркает, и убегает в комнату - жаловаться.
- Осторожно, горячий.
- Спасибо...
Ты потягиваешься, разминая спину, шею. Теперь можно подкрасться сзади, и осторожно обнять. Ты пахнешь... ты пахнешь солнцем! Не знаю, чем-то таким теплым, уютным, домашним.
На этот раз в улыбке куда больше тепла:
- Устала?
- Мммммм... - утыкаюсь носом в твое плечо. На твои колени взбирается собака и ревниво ворчит на меня.
- Еще чуть-чуть...
"Еще чуть-чуть" - это час как минимум. Но это так же означает, что теперь с тобой можно поговорить. Или сделать маленькую пакость - начать напевать что-нибудь себе под нос, ожидая, когда ты подхватишь. И я начинаю:
- Осенние деньки, осенние деньки
На пристани речной прощальные гудки...
Осенние деньки...
- Осенние деньки... - протяжно раздается от стола.
- В беде вы так длинны, а в счастье коротки...
- А в счастье коротки...
Теперь главное - не шевельнуться, не спугнуть. У тебя очень красивый голос, но мне редко доводится слышать, как ты поешь. Хотя монолог Гамлета, в твоем исполнении - это... Тссс.
- Тебя все буду ждать, от листьев обметать, ступени я...
На это хватит мне достаточно вполне терпения...
Опять гулять пойдет у самых у ворот распутица... Шолах! - укоризненный взгляд.
Невинные взгляды - моя коронка. Вот уж что удается мне куда проще...
Убегающая, ускользающая улыбка. То ли была она, то ли нет.
- Я закончил на сегодня. А ты на чем там застряла?
Ты усаживаешься рядом, щурясь, всматриваешься в экран ноутбука. А на экране ноутбука ассасинка Шолах пытается убежать от толпы разъяренных огнедышащих шаманов...
Белесые брови ползут вверх, и взгляд, полный сарказма. Я чувствую, как начинают алеть щеки.
- Мда, - сколько яда в этом "м-да".
- Ну...
- Очевидно, это очень ценный материал для твоего диплома.
- Ну я немножко...
Ты пожимаешь плечами.
- Тебе диплом сдавать, не мне. Пойду, чайник поставлю.
Ты уходишь, оставляя меня с пламенеющими щеками, ощущать себя тунеядкой.
Маленькая кухонька, и ты суетишься по ней, накрывая стол к чаю.
Я осторожно прокрадываюсь на кухню.
- Ну Каин.
- Что?
А я и сама не могу объяснить - что. То ли я очень соскучилась. То ли мне стыдно за свое поведение.
- Ты зануда.
Усмехаешься:
- Ты ведь совсем не это хотела сказать, верно?
Верно...
Ты всегда держишь чашку обеими руками. Интересно, о чем это говорит?
Понятия не имею. Да и не важно это совсем. Важно то, что я сейчас - здесь. Пью обжигающий, очень сладкий, очень крепкий чай из огромной кружки. Пытаюсь незаметно стянуть с твоей тарелки последний бутерброд с сыром, что ты, конечно, видишь, но реагируешь на это с невозмутимостью принца крови. То есть, делаешь вид, что не замечаешь, но так, что я замечаю, что ты всего лишь делаешь вид. Бутерброд остается на месте.
Сигареты. И задумчивое, ни к кому, в пространство:
- Жил-был дурак.
Он молился всерьез
(впрочем, как вы и я),
Тряпкам, костям и пучкам волос -
все это пустою бабой звалось.
А дурак ее звал Королевой Роз
(впрочем, как вы и я).
Я едва не подавилась чаем. Знаете, вот сидишь с человеком, уютно так сидишь, пьешь чай с бутербродом, а тут...
У тебя, похоже, даже мысли не возникло, что я могу принять это на свой счет.
- Я иду в душ.
- Угу...
Фигушки. В душ иду я. И у меня есть еще пол часа на то, чтобы оторвать тебя от толстенного тома репродукций Айвазовского, а самой, окопавшись на кровати, и подсунув под локоть кота (Зинка завистливо ворчит с пола. Она такой чести не удостаивается), порубиться в Дьябло.
- И как тебе еще не надоело?
- Ыыыы!!!! Мана кончилась... а?
- Я свет выключаю. Спокойной ночи.
- Угу. Ой, а может кино посмотрим?
- Отчего нет...
Ты большой. Ты большой и теплый, и уютный, и несмотря на то, что ты безвылазно сидишь в своей Комнате, не разрешая мне никого к тебе приводить, мне все равно хорошо с тобой. Я люблю твою Комнату. Люблю вывести тебя на разговор о той или иной вещи, а потом плавно перевести его в теологический диспут. Ты нервно расхаживаешь по комнате, утверждая, что ни одна религия не несет в себе ничего нового, и истинная - только христианство, а я запальчиво возражаю, что я мало того, что агностик, так еще и со склонностью к язычеству...
- Все это чушь и ересь! - безаппеляционно утверждаешь ты, - пойми, ни в одной религии, кроме христианства, нет возможности раскаяния...
- Правильно, зато критерии греха там куда слабее, - возражаю я, - а ислам твой - так это полный аллес. Взять хоть джихад...
- Словарь возьми! - рявкаешь ты, - джихад - это усердие на пути к Аллаху, это путь к богу, в конце концов! Да пойми ты, что извратить можно что угодно, и любая истина, пройдя через сотни и тысячи разумов религиозных фанатиков, преображается до неузнаваемости!
- А как же тогда...
И так до бесконечности.
Но сейчас - я уютно кладу голову на твое плечо, ставлю ноут себе на живот и включаю фильм. Ты заснешь на середине, я знаю. Тебе не особенно нравится современное киноискусство.
- Какое там киноискусство! - как правило, фыркаешь ты, когда я взахлеб принимаюсь рассказывать об очередной поразившей меня новинке голливудской киноиндустрии, - это... жвачка! Для мозгов. Ты лучше посмотри... - и дальше следует список фильмов длиной в бесконечность.
Но сегодня я включила "Человека дождя." Оба мы его видели, но ты мужественно борешься дремотой, дабы досмотреть до конца. Последние кадры, облегченный выдох, ты отворачиваешься к стене и натягиваешь одеяло почти до макушки. Из-под одеяла торчат пятки, и рука так и тянется... Суровое "Я все вижу." останавливает меня на пол-пути. Показав язык негодующей спине, я вновь включаю Дьябло.
Где-то через полтора часа начинает срубать и меня.
Выключив ноут, хамски вклиниваюсь между тобой и стеной. Ты укоризненно вздыхаешь.
- Ну скажииииии!
- Мммммм...
- Ну пожалуйста!
Вздох.
- Ну Каин, - блин, как обидно, что ты не боишься щекотки...
И наконец...
- Пошел вон, хам!
О Боже! От этой фразы у меня начинается истерика. Ты терпеливо сносишь мое восторженное "Уииииииииии!!!", и так же терпеливо дожидаешься, пока я умащиваюсь у тебя под боком. Знаешь, ты не слон... ты... огромный, теплый, бархатный тигр. То же величественное спокойствие, мягкость, неторопливая грация движений. А я - я ощущаю себя такой крошечной.
И всегда, когда мы спим вместе, мне снится солнце... Теплое, почти горячее солнце, и запах сухой травы...
Если кто-то думает, что наши с тобой споры - это состязание двух блестящих умов, наполненные высоким смыслом, брызжущие гениальными мыслями и великолепными идеями, то он жестоко ошибается.
В первые же пять минут нашей с тобой дискуссии ты укладываешь меня на лопатки, погребая под багажом своих знаний, и великолепной подкованностью в большинстве вопросов, и дальнейший наш спор строится исключительно на моем ослином упрямстве.
То есть - я знаю, что это не так, но буду спорить из вредности. Как странно, что ты, обычно такой проницательный, часто этого не замечаешь, увлекшись рассуждением... Мне остается сидеть на кровати, надувшись, и исподлобья наблюдать, как ты вышагиваешь по комнате, засунув одну руку в карман и бурно жестикулируя другой.
Как правило, ты прерываешь меня укоризненно:
- Ты же этого не знаешь! Зачем ты говоришь о том, чего не знаешь?
И после нескольких минут упрямого барахтанья в совершенно недоступной для меня сфере рассуждения следует длинный укоризненный вздох, покачивание головой и растерянное в никуда:
- Как этого можно не знать...
После чего обычно мне на колени плюхается увесистый том, открывается на нужной странице:
- Читай, неуч!
Бог знает, сколько раз я сдерживалась, чтобы не запустить эту книгу тебе в лоб. Останавливает только одно. У тебя в роду явно были василиски: взглядом ты умеешь превращать в камень ничуть не хуже этих легендарных существ.
И все равно мне нравятся твои глаза. Без пошлой голубизны, они цвета... цвета неба в пасмурный вечер: серо-свинцовые. Иногда я убеждаю себя в том, что они отливают темно-фиолетовым...
- Прочитала. Хорошо. Тогда вот так...
- Не так! Читай дальше!
И снова прячешься за мольбертом.
Пару раз я не выдерживала, и, демонстративно отложив талмуд в сторону, раскрывала яркий томик Фрая... Мда. Порой тебе и демонстративные вздохи не нужны. Красноречивый взгляд и поза оскорбленного в лучших побуждениях достоинства, безмолвной, сдержанной обиды. А мне даже не совестно. Ибо я тоже умею обижаться. И ходя я тоже очень не люблю, когда мне тычут в нос моей серостью (нет в тебе деликатности Тило! Или безудержной легкости Фернандо...), мне все равно нравится сидеть на кровати, чесать Носишку за ухом (или Зинку - кто первый вспрыгнет), дуться, и смотреть, как ты орудуешь кистью...
Помню, однажды после очередного моего дискуссионного провала, я старательно дулась на кровати, демонстративно отпихнув ногой томик Заратустры и уткнувшись во "Властелина Морморы". Ты через плечо покосился на меня, и вдруг, повернувшись ко мне на стуле всем корпусом, расхохотался.
- Чего? - обиженно протянула я.
- Ты посмотри на себя... - веселился ты, - сидит такой ребенок обиженный (у тебя в доме я рассекала в длинном дырявом свитере и шерстяных гетрах), оттопырив губу сковородником и дууууууется! Смешная...
- Падуууумаешь... - я еще демонстративнее уткнулась в книгу. Все еще посмеиваясь, ты отвернулся к столу, за что и поплатился: в затылок тебе впечаталась подушка.
- Шолах! - неодобрение в складке губ, укоризна во взгляде, - прекрати.
Показываю язык.
Ты качаешь головой и снова отворачиваешься:
- Какой ты еще ребенок, в сущности...
И не возможно по твоему тону понять, доволен ли ты этим, или огорчен. Иногда, в злую минуту, я думаю, что я для тебя нечто вроде говорящей дрессированной обезьянки, которую приходится учить, элементарным, в сущности вещам: основам теологии, теософии, западной философии и концепциям современного естествознания. Как часто я прерывала твои научные лекции воем "Уймиииииись, я не могу больше!", и засовывала голову под подушку, ибо голова раскалывалась от впихиваемых в нее насильно научных и псевдонаучных теорий, имен, и дат.
В первый раз ты очень обиделся. Безумно. Ты был Прометеем, принесшим людям огонь, а тут, какой-то жалкий людишко, отпихнул твой "огонь" ногой (то ли это был Шопенгауэр, то ли "Боисфера и ноосфера" Гумилева), взвыл и залез под подушку.
Некоторое время спустя, я выбралась из укрытия и очень удивилась, не обнаружив тебя рядом.
Ты был на кухне. Задумчиво мешал ложечкой чай, и даже руки не дрожали. Я, все еще пытаясь уложить в голове все, чем ты нагружал меня в течение получаса, удивленно окликнула:
- Каин?
- Ммммм? - равнодушно-заинтересованный (и такое у тебя бывает) взгляд. Красноречивей некуда. Я ощутила себя инфузорией под линзой микроскопа, но на всякий случай решила уточнить:
- Ты что, обиделся?
- Да нет, с чего бы... ты книжку на место положила? - и отхлебнул чай.
Помнится, в тот день стекло вылетело из оконной рамы веранды - с такой силой я шарахнула дверью...
Я не была у тебя неделю. Потом все-таки пришла. Ты, как ни в чем не бывало, попросил приготовить чай, и, обложившись книгами, вооружившись ручкой, принялся что-то строчить в толстой тетради. Я молча поставила кружку на стул и забралась на диван, укутавшись в одеяло.
Некоторое время ты прилежно писал. Вставал, выходил, рылся в куче сваленных неаккуратными стопками книг...
Знаешь, почему еще я люблю твою комнату? За царящий в ней упорядоченный нелинейный порядок, сиречь - феерический бардак. Бардак, при котором все, что тебе нужно, лежит там, где тебе нужно ( при этом ботинки могут стоять на столе, кот может лопать майонез из открытой на столе баночки, в чайной чашке порой обнаруживаются носки либо расческа, а в холодильнике - фотоаппарат), и боже упаси что-нибудь положить не туда! Не потому, что ты будешь возмущаться, а потому, что ты три часа будешь бегать мимо понадобившейся тебе вещи, а потом недоумевать: "Кто поставил солонку в шкаф? Она же всегда стоит в хлебнице!" Как-то вот так...
Итак, я сидела, ты писал, и оба мы молчали. Потом ты ушел на кухню за грушами. Принес одну. Мне пришлось вставать и идти самой.
- Извини.
Сквозь доедаемую грушу я не поверила своим ушам.
- Что?
- Я был... я был неправ.
Мягко говоря, я удивилась. До такой степени, что заботливо приложила ладонь к твоему лбу, поинтересовавшись, не заболел ли ты. Ты деликатно отстранил мою ладонь, и сказал:
- Я все время забываю, что в тебе больше детства, чем кажется...
- Тебе это не нравится?
- Что ты. Просто... - ты негромко засмеялся, - преподавательская деятельность не проходит даром. Я не привык, чтобы мои студенты ногами отпихивали мои книги, и пытались спрятаться от меня под подушкой. Я не должен был так на тебя давить...
- Кааааааин! - простонала я, обнимая тебя за шею, и утыкаясь лицом во взъерошенные темно-русые волосы, пахнущие табаком и еще почему-то медом, - ты жуууууткий зануда! Жуткий. Мне жаль твоих студентов.
Я забираюсь к тебе на колени, чувствуя, как большие горячие руки гладят меня по спине, а колючая щека трется об мой лоб...
Я говорила, что люблю лежать у тебя на коленях?
В редкие часы, когда ты не рисуешь и не пишешь, а просто сидишь на кровати с книгой, я бесцеремонно сгоняю негодующую Зинку на пол ( На Носферату рука не поднимается) и занимаю ее место. Свернувшись в клубок, головой у тебя на коленях. Иногда ты настолько увлечен книгой, что аж вздрагиваешь, обнаружив под своей рассеянно поглаживающей ладонью не короткую собачью шерсть, а мой вполне себе длинный хаер.
Как ты меня терпишь? Одного не пойму - как, при всей моей серости-убогости-неначитанности-необразованности, ты меня все-таки терпишь? Я бы думала, что забавляю тебя, если б порой не ловила на себе твой взгляд: теплый, как прикосновение твоих ладоней. Взгляд, обращенный на меня, когда ты думаешь, что я не вижу...
Тебя редко удается расшевелить. Про Фернандо я не говорю, время от времени мы бузим так, что люстра ходит ходуном, и даже Тило мне порой удается вызвать на бой подушками... от тебя же мне в худшем случае достается укоризненный взгляд и недовольное "Шолах, ты мне мешаешь!", в лучшем - быстрая улыбка и негромкое "Ну все, прекрати."
Лишь однажды...
Не так давно это и было.
У тебя под окнами намело сугробов. Дорожки ты принципиально не расчищал, и от калитки до крыльца мне приходилось добираться, по пояс увязая в снегу. Помнится, расшалившись, я запустила снежком в твое окно... в тот день ты лишился любимой кружки, от неожиданности выпустив ее из рук.
Ты открыл мне дверь, пряча одну руку за спиной, а в другой демонстративно держа отколовшуюся от кружки ручку.
- Прости, - искренне огорчилась я, - я нечаянно... ооооооооуауыеой-ей-ей! - ибо за шиворот мне плюхнулся увесистый снежный ком...
Я долго дулась, сидя, как обычно, на кровати, прислушиваясь к сдержанным смешкам, не слишком старательно маскируемым под деликатное покашливание. Наконец, ты не выдержал, аккуратно сохранившись и выключив компьютер, ты с размаху плюхнулся рядом со мной на кровать и рассмеялся.
Ты не уворачивался, а только пуще хохотал, закрывая лицо от ударов подушки. Наконец, отобрав ее у меня, сгреб меня в охапку и пристроил голову мне на плечо.
- Гад ты, Каин, - проворчала я, сердито, легонько дергая тебя за волосы, - и кто из нас больше ребенок?