Футбол я не люблю. Не привился с детства. Когда пацаны выбегали на улицу играть звонким резиновым мячиком, зеленым с красной экваториальной полоской, поначалу меня тоже тянуло. Начиналась игра, и как только мяч попадал к кому-нибудь, со всех сторон неслись истошные крики "Пас!", независимо от того, было необходимо пасовать или нет. Похоже, это было обязательным правилом игры, а высшей и конечной ее целью было обладание зеленым звенящим символом успеха. В результате пасы получал тот, кто громче и чаще всех кричал. Я не кричал никогда. Поэтому меня ставили на ворота. Профессия вратаря нравилась мне. Особенно в хоккее, который мне вообще нравился больше футбола. Когда приходила зима, у родителей в очередной раз выклянчивались деньги на новую клюшку. Простую деревянную, с прямым скребком, или, если повезет, армированную стеклотканью, с хищно изогнутым "клювом". Это был культ. Прямые клюшки можно было отпаривать в кипятке и терпеливо гнуть, просунув между ребрами батареи. Новенькая клюшка в первую очередь обматывалась изолентой (черной, матерчатой, остро пахнущей, или синей клеенчатой в худшем случае). Особое внимание уделялось грифу, конец которого обматывался в несколько слоев и завершался неизменным набалдашником, толщина которого прямо соответствовала амбициям владельца. После этого клюшка спокойно пылилась в каком-нибудь углу, пока странным образом не терялась, так что в следующий раз опять нужно было покупать новую... Но хоккей я все равно любил - смотреть по телевизору. Непонятные надписи "CAMUS" и "METAXA" на бортиках. Игроки с роскошными клюшками и в роскошных касках с прозрачными забралами, непрестанно пьющие из пластмассовых бутылочек через трубку и сплевывающие на пол сверхъестественно большими харчками. И конечно же, вратари. Что-то есть в самом слове "вратарь", пронизанном неким древним, суеверным духом, в отличие от прямолинейного английского "goalkeeper". Увешанные тяжелыми доспехами, скупые в движениях, с маской вместо лица, они были похожи на маленькие живые машинки-трансформеры, приседающие, наклоняющиеся и постукивающие клюшками о лед, как бы удостоверяясь в обоюдной прочности того и другого. Они никогда не дрались, не суетились и не кричали "Пас!", и в то же время они были последним рубежом на пути даже не к воротам, а к чему-то гораздо большему. Они казались мне очень надежными людьми, и, наверное, являлись таковыми в обычной жизни. И поэтому каждый гол, все равно в чьи ворота, я переживал как собственную потерю. Я болел не за команду, а за вратаря. Когда он сидел или лежал, не двигаясь, а вокруг бесновались торжествующие враги, я все время пытался представить, что за лицо скрывается под маской. И я понимал, что он тоже воспринимает этот гол как нечто гораздо большее, чем представляют себе сплевывающие на пол простые игроки. Но вот живая машинка, маленький терминатор, снова встает и перекатывается в воротах, такой же надежный и непроницаемый, как и прежде. Только однажды я увидел и запомнил лицо Третьяка, культового Третьяка, когда после матча он сорвал с себя маску. Неожиданно маленькая на фоне доспехов голова, взъерошенные, слипшиеся от пота волосы и радостная улыбка сделали его в удивительной степени похожим на веселого воробья. И потом всегда, когда я смотрел на сурового воина в воротах, я видел под маской это живое веселое лицо. Вот, собственно, и все о футболе...
(с) 13.05.99 dr.noise/ZDG
P.S.
Кое-кем было справедливо замечено, что во времена моего детства я еще не мог знать ни о трансформерах, ни о терминаторах. Да, это так. Но пишу-то я с позиций сегодняшнего дня, и безымянные впечатления нашли свой образ, нисколько от этого не изменившись.