Шесть или семь лет - именно тот возраст, когда заботливые взрослые вмешиваются в судьбу человека, хватают его за руку и тащат по жизни, которая отныне состоит из уроков музыки, рисования и английского языка, репетиторов, учителей и тренеров по плаванию, обычной школы, музыкальной школы, художественной школы, бассейна и театрального кружка. К этому времени человек уже прочно усваивает, что жизнь полна шлепков, тычков и всяческих превратностей, а от него ровным счетом ничего не зависит, и хочешь не хочешь - приходится смириться.
Обычно так оно и бывает. Вот только мои папа и мама почему-то никак не проявляли своих родительских амбиций и не торопились устраивать мое блестящее будущее, а бабушка вообще считала, что я должна учиться дома, потому что "в этих школах один разврат". Я не знала, кто такой этот "разврат", но была благодарна за предоставленную свободу и первые шесть лет своей жизни резвилась, как щенок на лужайке. Так могло бы продолжаться еще долго, если бы не тетя Валя...
Когда она появилась на пороге нашей квартиры, я втянула голову в плечи и удивленно крякнула. Родители предупредили меня, что приедет строгая тетя, а так как я всегда говорила что думала, но не всегда думала, что говорила, мне были даны строжайшие инструкции считать до двенадцати, прежде чем раскрыть рот. Я была готова встретить суровую даму, но никак не ожидала увидеть перед собой настоящую фрёкен Бокк!
Вид у нее был такой, словно она набрала полную грудь воздуха и не может выдохнуть. Ее вообще было как-то очень много со всех сторон, и все у нее было большое, начиная с цветов на платье и заканчивая большим чемоданом, в котором, как я заподозрила, она привезла специальный насос, чтобы надувать себя по утрам. Мне даже захотелось ткнуть нашу гостью пальцем в бок, чтобы помочь ей сдуться.
Заметив, как вызывающе я выражаю свои эмоции, тетя Валя неодобрительно покачала начесом на голове. Этот начес был таких размеров, что я очень серьезно подумала, что в нем неплохо было бы устроить уютную норку для маленькой мышки. Я даже сама не отказалась бы стать этой мышкой. Можно сделать себе спальню, гостиную, кладовочку, потом выйти замуж и завести много хорошеньких мышат! Позабыв все предостережения, я тут же поделилась с тетей Валей своими соображениями. В ответ она еще строже прищурилась и составила обо мне свое мнение раз и навсегда. Потом она повернулась и составила раз и навсегда свое мнение о папе, который после моих комментариев весело поперхнулся.
Тетя Валя приехала к нам всего на несколько дней, но сразу же активно принялась всех воспитывать. Видимо, в этом и заключалась главная цель ее визита. Папа немного ее побаивался, мама была с ней вежливо-холодна, а бабушка время от времени сердито цедила в ее адрес: "Ишь!" Мне наша гостья казалась интересной, видимо, поэтому мне от нее больше всех и доставалось. По мнению тети Вали, в свои шесть лет я умела только петь детские песенки, считать до двенадцати и говорить всякие глупости. Это была неправда! Еще я умела стоять на голове. Уроки стояния на голове давал мне папа. Они доставляли нам обоим большое удовольствие и совершенно не беспокоили маму, потому что она о них ничего не знала. Однажды тетя Валя застукала нас с папой на месте преступления. Сначала она лишилась дара речи, а потом, поставив меня на место и смерив застеснявшегося папу взглядом питона Каа, потащила нас обоих в кухню, где ничего не подозревающие мама и бабушка пекли пирожки с капустой. Тетя Валя обратила их внимание на пунцовый цвет моего (и папиного) лица и разразилась речью, суть которой сводилась к тому, что папа, по всей видимости, уже безнадежен, а вот меня еще можно спасти, направив мою энергию в нужное русло, а именно - определив меня во всевозможные кружки и секции.
- Мы пытались отдать ее на гимнастику, - возразил папа, - но ее не взяли. Она, это самое... мелкая. И потом, первое сентября на носу, кто хотел, тот записался, списки составлены... это самое... посидим еще дома, да, доча?
Тетя Валя сказала что-то про гимнастику для ума. Я втянула щеки и стащила с противня пирожок. Он оказался горячий, и я стала подбрасывать его в руках, вызывающе облизываясь.
- Возможно, вы правы, - осторожно согласилась мама с тетей Валей. - Можно поучиться чему-нибудь дельному. Она все так быстро схватывает.
- Угу, на лету, - иронично вставила наша гостья, взяла меня за плечи и, взглянув мне в лицо, не слишком уверенно добавила: - Высокий лоб - признак интеллекта. Если ей рано посещать кружки и секции, пусть идет в школу. Некоторые дети учатся с пяти лет, а ей уже шесть!
- Куда? Какая школа? - задрожала от негодования бабушка. - Ишь! В кружки рано, а в школу - пора! Она будет уставать! Она будет спать на уроках! Она заболеет! И так здоровья нету! Ишь!
Папа задумчиво посмотрел сначала на бабушку, потом на тетю Валю и вдруг решительно перешел на сторону последней:
- Правильно, нечего фигней заниматься! Примут, никуда не денутся! Завтра же пойдем к директору, покажем ему нашу артистку, и он нас еще сразу на второй год, то есть, это самое... во второй класс распределит! Да, доча?
Я доела пирожок и надула щеки.
- Деточка, ты же хочешь в школу? - с надеждой спросила меня тетя Валя.
Интересно, как можно хотеть того, о чем не имеешь ни малейшего представления? В детский сад я никогда не ходила, со сверстниками общалась мало. Наша маленькая дружная семья - это и был весь мой мир. Что делают с детьми в школе? Откуда мне было знать? С другой стороны, что бы изменилось, скажи я "нет"? Я была уверена, что ничего, поэтому вместо ответа быстро досчитала до двенадцати и показала тете Вале язык.
На следующий день мне сделали прическу "Мальвина", и мы с мамой и папой пошли проситься в школу.
- Постарайся произвести хорошее впечатление, - напутствовала меня тетя Валя, осторожно целуя в признак интеллекта. - Подбирай слова.
Что ж, производить впечатление я обожала. Правда, до сих пор это у меня плохо получалось. То есть само "впечатление" получалось хорошо, даже очень, а вот "приличное" - никак. Наверное, потому что я слишком старалась. Что касалось совета подбирать слова, то интересно, как их подбирать? Слова на дороге не валяются. Они приходят в голову и сразу лезут в рот.
- Золотушка моя, - всхлипнула в дверях бабушка, - ты там не болтай язычком, пусть уж взрослые сами...
- Доча, ты там поаккуратнее... это самое, - посоветовал мне папа, когда мы подошли к школе. - Лучше помалкивай.
- Солнышко, - строго обратилась ко мне мама, - здесь сейчас будут говорить взрослые. Тебе все ясно?
Я надула щеки в знак согласия, и мы вошли в кабинет директора.
Нас принял маленьких пухленький человечек в костюме цвета горчицы. Тут же в кабинете находилась дама величавого вида с ослепительными ногтями. Во время разговора она стояла у человечка за спиной и помогала ему принимать решения. Сначала нам отказали.
- Вы знаете, - это проблема больших городов. У нас пять первых классов и в каждом по сорок человек! - стонал горчичный человечек. - Ваш ребенок вполне может подождать еще год-другой.
Но мама так красноречиво расписывала мои таланты, что в конце концов он из вежливости согласился задать мне пару вопросов.
- Как тебя зовут? - ласково начал он.
Как раз недавно я прочитала сказку про Дурака. "Как тебя зовут?" - спрашивали у него. "Иди сюда!" - отвечал Дурак. "А с зовуткой как тебя зовут?" - допытывались у него. "Эй ты, иди сюда!" - отвечал Дурак. Мне так понравился этот смешной и глупый Дурак, что я решила ответить его словами, чтобы тоже всем понравиться.
- Так что? - спросил директор снова. - Как тебя зовут?
- Иди сюда, - ответила я и надула щеки.
Величавая дама и горчичный человечек вопросительно посмотрел на моих родителей.
- Это у нее манера такая, - суетливо пояснил папа и тихонько шепнул мне: - Доча, не балуйся. Скажи дяде, как тебя зовут.
- Эй ты, иди сюда! - ответила я и скромно потупилась.
Человечек сделал шаг мне навстречу, видимо, решив послушаться, но тут его перехватила величавая дама и что-то зашептала ему на ухо.
- Ну, хорошо, - вздохнул человечек, пожимая плечами, - а что ты любишь делать больше всего?
- Больше всего она у нас любит болтать, то есть, это самое... общаться! Да, доча? - весело ответил за меня папа.
Человечек посмотрел на папу как на идиота и настойчиво обратился ко мне:
- Ну, так что, кем ты будешь, когда вырастешь?
Я собиралась стать звездолетом. Мечтала летать и раздвигать звезды перед космическими кораблями, чтобы они не стукались. Но делиться своими планами с чужим дяденькой мне не хотелось. Кроме того здесь нужно было произвести впечатление и понравиться, а кого удивишь моей мечтой? Ведь, без сомнения, все мечтают стать звездолетами. Поэтому я досчитала до двенадцати и серьезно ответила, что собираюсь сделаться матерью. По тому, как фыркнула величавая дама, я поняла, что произвести впечатление мне частично удалось.
- Хорошо, - опять заговорил горчичный человечек, а ты знаешь какие-нибудь буковки?
- Она читает, и довольно бегло, - поспешно вставила мама.
- Правда? - обрадовался человечек и со словами "на-ка, прочти что-нибудь" взял с полки книгу и подал мне. Это были "Басни" Крылова. У меня дома была точно такая же книжка, я знала ее наизусть, но почему-то никогда не обращала внимания, что на обложке нарисованы лиса, гроздь винограда, два голубых мотылька и маленькая птичка. Воробушек. Да, это был воробушек. Он доверчиво пролетал под лапой у лисы, а та делала вид, что смотрит на виноград, а сама изо рта пускала слюни!
Горчичный человечек что-то говорил мне, но я, занятая птичкой, обратила на него внимание только тогда, когда мама дернула меня за руку и внушительно проговорила:
- Солнышко, это же басни Крылова! Ну...
Я надула щеки. Горчичный человечек зашептался с величавой дамой.
- Совсем не развивали, - донеслось до меня.
Я обиженно втянула щеки и, убрав рукой волосы со лба, показала им свой признак интеллекта. Никакой реакции. Даже тетя Валя оказалась проницательней. Что делать? Я со вздохом положила закрытую книгу на директорский стол и скучающим тоном стала читать:
Навозну кучу разрывая,
Петух нашел Жемчужное Зерно
И говорит: "Куда оно,
Какая вещь пустая!"
- Очень интересно, - сказал человечек, строго глядя на маму. - А она у вас всегда читает, не заглядывая в текст?
- Вы знаете, - заволновалась мама, - у нас совершенно феноменальная память! Достаточно один раз прочитать - и все! Горчичный человечек, похоже, не поверил в нашу с мамой гениальность.
- Очень интересно, - с сомнением отозвался он и задумчиво обратился ко мне: - А чьи еще стишки ты знаешь?
- Пушкина, - ответила я и, не дожидаясь приглашения, стала читать:
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
"Тятя! Тятя! Наши сети
Притащили мертвеца".
- Доча, ты бы лучше про парус... - слабым голосом попросил папа.
Безобразно труп ужасный
Посинел и весь распух.
Горемыка ли несчастный
Погубил свой грешный дух... - не слушая папу, с энтузиазмом продолжала я.
- Да-да, - перебил меня человечек, и голос его задрожал, как у папы. - Еще? Что-нибудь другое?
- "Домой!" - заорала я.
Уходите, мысли, восвояси.
Обнимись, души и моря глубь.
Тот, кто постоянно слишком ясен, -
Тот, по-моему, просто глуп.
Я не понимала смысл этого стихотворения, но мне нравилось, что его можно читать, размахивая руками.
Человечек вдруг пискнул и захохотал.
- Интересный у вас ребенок, - важно похвалила моих родителей величавая дама.
- Шпарит наизусть Маяковского и не помнит, как ее зовут, - простонал горчичный человечек. Смеялся он, как маленький добродушный Фантомас: откидывал назад головку, тряс животиком и тоненьким голосом говорил: "а-а-а!"
- Девчонка с перчиком, - добавил он, отсмеявшись, и обратился к величавой даме: - Ну, что делать? A? Венера Ивановна?
- Ко мне в класс, - коротко потребовала та. - Будет сорок первой!
В школу меня провожали бабушкины слезы, папины советы и мамины заботы. Выглядела я, как и полагается в таких случаях - очень хорошо. Мама сшила мне белый гипюровый фартучек, положила в кармашек чистенький носовой платочек и повязала на голову белый бант, похожий на перезрелый пион. Бант был больше моей головы, колыхался туда-сюда и страшно меня раздражал, поэтому, как только отзвенел первый звонок и мы вошли в класс, я его стянула и сунула в портфель. На уроке мира, после обсуждения политической обстановки в стране, Венера Ивановна попросила нас что-нибудь нарисовать. Мне захотелось сделать ей приятное, и я написала ее портрет, а так как до конца урока оставалось еще время, заключила Венеру Ивановну в красивую черную рамку.
На перемену я пошла очень довольная собой, рассчитывая завести много новых интересных знакомств. Но у меня ничего не вышло. Мои одноклассники занимались своими делами: бегали, прыгали, пинались, водили хороводы или просто беседовали, я же никого не интересовала как личность. Дело заключалось, видимо, в том, что я была меньше всех в классе по возрасту и по росту. Какое-то время я грустно бродила в одиночестве, а потом, вспомнив вдруг, какой успех имела накануне у директора, решила его повторить.
В углу большого школьного коридора стояло несколько свежевыкрашенных и не совсем еще высохших парт. По-хорошему, возле них нужно было поставить часового, чтобы не пускать, куда не надо досужих первоклассниц, но вместо этого парты просто огородили стульями. Мне ничего не стоило подобраться к одной и выволочь ее на середину. Взгромоздившись на нее и достав из кармана носовой платочек, я стала лихо отплясывать и распевать во все горло:
Растяни меха, гармошка!
Эх! Играй наяривай!
Пой частушки, Бабка-Ёжка,
Пой, не разговаривай!
Эта песня отлично подходила к моему перепачканному и растрепанному виду. К тому же дома мне ее петь почему-то не разрешала бабушка, а тут бабушки не было и можно было попробовать "развернуться". Когда я закончила свои куплеты, меня окружала многочисленная аудитория. Я чинно поклонилась, слезла с парты и пошла в свой класс ждать результатов. И дождалась. Хотя, если подбирать слова, это были не результаты, а скорее, последствия.
Для начала мне досталось от Венеры Ивановны за испачканные руки и фартук, потом мне пришлось объясняться с ней по поводу ее портрета (она себя не узнала), а потом... потом была перемена, ко мне подошли старшеклассники и попросили повторить выступление. Повторяться я не любила и под дикий хохот присутствующих начала исполнять цыганочку. Я бросала вокруг огненные взгляды, поводила плечами, вертелась, крутила тем, что потом стало у меня бедрами, и радостно наблюдала, как всем хорошо и весело. На меня было устремлено столько глаз, столько народа хлопало в ладоши и показывало на меня пальцем, что мною стал овладевать какой-то сумасшедший кураж. Кому не знаком этот детский безудержный восторг выпендривания, когда кажется, что все можешь (и все можно)? Когда... Короче говоря, я утратила чувство меры, начала кривляться и на самом интересном месте потеряла равновесие и шлепнулась на пятую точку.
- Вот дура! - закричал мальчишка из моего класса, в первых рядах наблюдавший за представлением. Все засмеялись еще громче.
Сказать, что я была оскорблена - ничего не сказать. Обида обожгла меня, как в знойный день обжигает ледяная вода. Хуже всего было то, что всем было так же весело, как и раньше. Никто за меня не заступился. Все только развлекались. Тогда я слезла с парты и подошла к обидчику. Накануне папа рассказал мне о правилах самозащиты. Главное, запомнила я, нужно было громко взвизгнуть, чтобы деморализовать противника, и еще сделать что-то такое руками. Что-что, а визжать я умела. С восторгом предвкушая, как красиво уложу к своим ногам противного мальчишку, я издала устрашающее "И-йя-а!" и стукнула его ребром ладони в плечо. Он даже не пошатнулся. А папа всегда падал! Я попробовала еще и еще раз. Смех только усиливался, а мой недруг хохотал громче всех. Невыносимо! Хотелось разреветься, но это, конечно, было бы слишком унизительно, поэтому я продолжала упрямо кричать: "И-йя-а!" - и молотить мальчишку, который от смеха даже не пытался сопротивляться.
- Во малявка дает! - вдруг крикнул кто-то из толпы. - Артистка-каратистка!
Отчаянно ухватившись за эту слабую поддержку, я попыталась закончить партию вничью.
- Повыступай у меня! - сурово процедила я своему обидчику и направилась в класс, униженная, ошарашенная, разозленная.
До сих пор меня не оскорбляли, если я падала, надо мной не смеялись, когда мне было плохо. Меня понимали, даже если я не раскрывала рта. Я искренне верила в чудеса. Верила, что слабый может победить сильного. А здесь? Что за место такое, где все шиворот-навыворот? Интересно, если стать на голову, может быть, из этого положения все утрясется? Дома я всегда так делала для поднятия настроения. Я вошла в пустой класс, решив в одиночестве испробовать этот новый способ адаптации в тяжелых условиях, и уже начала выбирать удобное место для своего головостояния, как вдруг из моей памяти ярким цветастым пятном выплыла тетя Валя. Одновременно пришла в голову мысль: а что, если я действительно, просто глупая и все делаю неправильно? Не случайно же меня отправили в школу учиться? Я попыталась представить тетю Валю пляшущей на парте или стоящей на голове, но не смогла. Да и как бы она смогла стать на голову со своим начесом? Нет, конечно, с ней такого никогда бы не случилось. И с Венерой Ивановной тоже. Не то чтобы я считала их безупречными. Но, во всяком случае, их всегда слушали молча и не обижали. Наверное, нужно скорее повзрослеть, и тогда тебя все будут уважать и слушаться.
Перспектива стать взрослой мне совсем не нравилась, но еще меньше мне улыбалось всю жизнь служить всеобщим посмешищем. Нужно было постараться как-то привыкнуть к мысли, что я вырасту, обзаведусь большой грудью, величественной походкой, надменным взглядом и у меня будет большой начес. Представляя себя взрослой, я степенно подошла к учительскому столу, окинула презрительным взглядом пустые парты и, подражая Венере Ивановне, низким голосом пропела:
- Здравствуйте, дети! Меня зовут Евангелина Евгеньевна Козина. Я ваша учительница и буду вас учить. - Я постучала по столу длинными лакированными ногтями, требуя внимания, покачала начесом на голове и сурово добавила: - И запомните, дети: все, детство кончилось!
Тихий смех за спиной заставил меня обернуться. В углу класса, за шкафом, хихикала Венера Ивановна. Смеялась она отнюдь не величественно и вообще была на себя не похожа, но мне было все равно. Я поняла, что все это время она пряталась и подглядывала за мной, а теперь еще и смеется, когда мне и без того так плохо. Для одного дня это было уже слишком.
- Не нужно мне никаких этих ваших насмешек! Вот уйду от вас всех на другую планету! - крикнула я ей и, испугавшись собственной дерзости, разревелась громко и безудержно, так, как это умеют только дети в шесть лет.