Сказка о Ллургасе Орфе и старом Дивайте Фире

Устроил однажды архиканоник пышное пиршество в Городе Бога, которое длилось семь дней и ночей. Много на нем было знатных дворян, отважных героев и важных сановников, все главы Великих Домов почтили его присутствием, и даже сам герцог Дрен приехал из каменного Эбенгарда полакомиться изысканными яствами и отведать крепкого бренди, что водится в храмовых закромах. И был среди званых гостей Ллургас Орф, славный охотник и бард, посвятивший себя Трибуналу.

Кто же не слышал о Ллургасе Орфе? Эгей, кто тут не слышал о красавце Ллургасе Орфе? Клянусь моими тапочками, только глухие! От Вивека до Дагон Фела, от Гнаар Мока до Садрит Моры нежить боится его острого меча, а владетельные сэры - языка, который еще острее.

А сам Ллургас Орф не боится никого - по крайней мере, так он говорит на пиру у архиканоника, когда солнце встает в третий раз. Верно, ударил ему в голову крепкий бренди из храмовых закромов, вот он и расхвастался. Щеки у него горят, в глазах весело пляшут два огненных атронаха, и он клянется и божится, что не боится ни живых, ни мертвых, ни смертных, ни бессмертных, ни воина с мечом, ни мага с посохом.

А в это время старый Дивайт Фир перебирал черепа в своей башне, растущей на острове посреди залива Зафирбель. И тут скампы принесли ему на хвосте слух, что Ллургас Орф на пиру у архиканоника сделался пьян и говорит о магах насмешливо, без всякого почтения, и учиняет им такое поношение, что телваннийцы Вварденфелла готовы удавиться от позора.

- Эге, - сказал старый Фир. - Много я слышал об этом Орфе, но ни разу не видел его. И сдается мне, пришла пора заглянуть на пир к мутсэре архиканонику и познакомиться с псом Трибунала получше.

Будто гром среди ясного неба объявился он на пиру, белый от гнева, как короли холодного запада, от шеи до пят оружный доспехами, выкованными в кузнях Забвения, разъярённый, как ужаленный стрелой маркиназ, неистовый, как почуявший добычу Гирцин. Ни слова не молвив, схватил он Ллургаса Орфа за обе руки и на попутном ветре унес в свою башню прежде, чем кто-нибудь сумел пошевелиться.

Архиканоник порвал на себе мантию и в кровь искусал губы.

- Горе мне, - сказал он. - В падомаиками проклятый день задумал я устроить этот пир. Ведь теперь никто не прославит его. Не вспомнят ни моей щедрости, ни обильного угощения, ни редчайшего бренди, ни блестящего общества. Об этом пире скажут лишь, что был он тогда, когда Дивайт Фир прикончил Ллургаса Орфа.

А Ллургас Орф, оказавшись в воздухе так высоко, что Город Бога показался ему величиной с гуаровую шкурку, мигом протрезвел и сообразил, что старый Фир затевает недоброе.

- Мутсэра, - сказал он, - столетия выбелили твои волосы, а ведь я не самая лёгкая ноша. Не спустишь ли меня на землю?

- Нет, - ответил старый Фир.

А сам несет его дальше.

- Мутсэра, - сказал Ллургас Орф, - ты проделал такой долгий путь, а ведь я не самая приятная ноша. Не скажешь ли, для чего я тебе?

- Отчего же, - ответил старый Фир. - Есть в моей башне круглый зал, а в этом зале - деревянные полки. На двух полках лежит по девять черепов, а на третьей только восемь. Угол этой полки пустует, и кажется мне, твоя голова будет неплохо смотреться там.

И хотя ни одна живая душа не посмеет назвать Ллургаса Орфа трусливым, от этих слов стало ему не по себе. Пожалуй, ни разу смерть не говорила с ним так внятно, и он почуял, как воды Забвения холодят ему хребет.

Причинить вред старому Фиру в воздухе он не мог, а потому решил пуститься на хитрость.

- Мутсэра, - сказал он, - в жизни мне доводилось сражаться с живыми и мертвыми, со смертными и бессмертными. Но никогда не заставали Ллургаса Орфа врасплох, и никогда не держала его рука столь крепкая. Почетно встретить смерть от такой руки, и лучшей участи я для себя не желаю. Мне только жаль, что не останется барда, способного сложить достойную песню о том, как величайший и мудрейший из магов Вварденфелла похитил меня с пира, устроенного архиканоником, и дал моей голове место на полке в своей башне.

Хмыкнул в ответ Дивайт Фир.

- Говорят, - сказал он, - что от Вивека до Дагон Фела и от Гнаар Мока до Садрит Моры не найти слов цветистее тех, что вертятся на кончике языка Ллургаса Орфа, пса Трибунала. Я дам тебе три дня, чтоб ты успел сам сложить песню. И если она будет хороша, клянусь, что не стану тревожить твой дух в водах Забвения.

Он достиг своей башни, что растет на острове среди залива Зафирбель, и бросил Ллургаса Орфа в глубокую поземную темницу, оставив на нем лишь штаны, ремень да серьги.

- Можешь не молить Трибунал о вмешательстве, - сказал он, - здесь это тебе не поможет.

И ушел.

Ллургас Орф упал на колени и начал молить Трибунал о вмешательстве. Но как ни усердствовал он, сколько он ни старался - не сдвинулся с места даже на волосок.

- Не соврал старый хитрец, - сказал он тогда. - Что же мне теперь делать? Дурной сегодня день для складывания песен, и рифмы никак не идут мне на ум. Видно, придется поискать, как выйти из этой темницы.

Стал он ходить по подземелью и вот увидел бронзовую дверь, а перед нею стража - рогатого аргонианина в стальном доспехе и со стальным топором. Ллургас Орф бросился на него, проворно, как дюжина скальников, повалил его наземь и накрепко скрутил своим ремнем. Клянусь моими тапочками, славная это была победа!

- Загостился я в здешних покоях, - сказал он связанному стражу. - И решил их покинуть, пока еще не надоел хозяину. Да вот нечем мне отпереть эту дверь. Где бы взять ключ от нее?

- У старого Фира, - ответил аргонианин, - есть четыре дочери, одна другой краше. Они носят на теле доспехи из кости и сражаются с оружием в руках не хуже мужчин. У них и доискивайся ключей.

Ллургас Орф оставил его и снова принялся ходить по подземелью. И вот завидел издали Уупсу Фир - в костяном доспехе, вооруженную посеребренным топором. Он подошел ближе и встал перед нею - статный, высокий, видный собою - а глаза прикрыл ладонью.

- Для чего ты прикрыл глаза, Ллургас Орф? - говорит дочка старого Фира.

- Позор да падет на мои уши, - отвечает ей Ллургас Орф. - Я нашел в подземной темнице красавицу, подобную Босоногой святой в сиянии ее прелести, и мне даже нечем ее одарить! Разве что она согласится принять серебряную серьгу из моей левой мочки.

- Да вправду ли из серебра эта серьга? - спрашивает Уупса Фир.

- Ты можешь рассмотреть ее получше, мутсэра, - отвечает Ллургас Орф и подходит к ней близко-близко.

- Хороший подарок, - говорит ему Уупса Фир. - А что ты попросишь взамен?

- Только петельку для крючка, - отвечает он ей, - да ключ от бронзовой двери, ведущей из этой темницы.

- Если тот крючок не проржавел, - говорит Уупса Фир, - найдутся у меня и петелька, и ключ.

Так они поладили, и обменялись подарками, и вот Ллургас Орф отпер бронзовую дверь.

- Я ухожу от тебя, старый Фир, - сказал он, - ибо, клянусь, в твоей башне довольно сокровищ и без головы Ллургаса Орфа.

Он вышел из темницы и оказался в нижнем зале Тель Фир, просторном и круглом, не имеющим окон. Наверх из него ведет одна только золотая дверь, а возле двери стоит Дельта Фир - в костяном доспехе, вооруженная стальным молотом.

И вот Ллургас Орф стал на нее посматривать и прохаживаться перед нею туда и сюда - статный, высокий, видный собою. Он прошелся раз, и другой, взялся рукою за голову и стал мрачнее морового облака.

- Что-то ты пригорюнился, Ллургас Орф, - говорит дочка старого Фира.

- Позор на мои уши, - отвечает ей Ллургас Орф. - В этом зале нашел я красавицу, подобную Змеиной Королеве в окружении Рук, и мне даже нечем ее одарить! Разве что она согласится принять золотую серьгу из моей правой мочки.

- Э! Да из золота ли эта серьга? - спрашивает Дельта Фир.

- Ты можешь рассмотреть ее получше, мутсэра, - отвечает Ллургас Орф и подходит к ней близко-близко.

- Добрый подарок, - говорит ему Дельта Фир. - А что ты попросишь взамен?

- Только ножны для кинжала, - отвечает он ей, - да ключ от золотой двери, ведущей из этого зала.

- Если тот кинжал не затупился, - говорит Дельта Фир, - то сыщу я и ножны, и ключ.

Поладили они, и обменялись подарками, и вот Ллургас Орф отпер золотую дверь.

- Я ухожу от тебя, старый Фир, - сказал он, - ибо, клянусь, Ллургасу Орфу худо было бы жить в твоей башне, не имея при этом ничего, кроме головы.

Он вышел из нижнего зала Тель Фир и оказался в комнате возле самого выхода. Наружу из башни ведет дверь, окованная железом, а возле двери стоит Бейта Фир - в костяном доспехе, вооруженная серебряным мечом.

Ллургас Орф зашел с одной стороны и с другой стороны - статный, высокий, видный собою, - поглядел на нее так и этак, взялся рукою за подбородок и начал кусать себе губы.

- Никак, ты разозлился, Ллургас Орф, - говорит дочка старого Фира.

- Позор моим ушам, - отвечает ей Ллургас Орф. - Вот передо мною красавица, подобная Матери Розы в чертогах Лунной Тени, а мне даже нечем ее одарить! Разве что она согласится принять эбонитовую серьгу из моего левого сосца.

- Да неужто из эбонита эта серьга? - спрашивает Бейта Фир.

- Ты можешь рассмотреть ее получше, мутсэра, - отвечает Ллургас Орф и подходит к ней близко-близко.

- Славный подарок, - говорит ему Бейта Фир. - А что ты попросишь взамен?

- Только амулетницу для сокровенного оберега, - отвечает он ей, - да ключ от окованной железом двери, ведущей из этой башни.

- Если не истощил тот оберег силы, - говорит Бейта Фир, - будут тебе и амулетница, и ключ.

Так они поладили, обменялись подарками, и вот Ллургас Орф отпер дверь, окованную железом.

- Я ухожу от тебя, старый Фир, - сказал он, - но, клянусь, голова Ллургаса Орфа рада этому куда больше, чем весь остальной Ллургас Орф.

Он вышел из башни на песок острова, что посреди залива Зафирбель.

- Посмотрим, - сказал он, - не лучше ли боги слышат отсюда, чем из подземной темницы, где они как будто нужнее.

Тут Ллургас Орф стал на колени, взмолился Трибуналу о вмешательстве и, не успев даже глазом моргнуть, оказался возле ближайшего Храма.

- Слава Троим, - сказал он, - и всем святым культа. А теперь вернусь-ка я к пиршеству, которое оставил так поспешно. Сдается мне, что кое-кто в долгу передо мной.

И не был бы он собою, если бы не пришел потребовать долг.

Сам архиканоник поднялся с места и поспешил навстречу Ллургасу Орфу, завидев, как тот возвращается в пир.

- Воистину, сей день благословлен богами! - сказал он. - Не иначе, как чудом избежал ты страшной смерти от руки Дивайта Фира, Ллургас Орф!

- Воистину, сей день проклят падомаиками! - ответил Ллургас Орф. - Архиканоник, величайший, мудрейший и самый свирепый из магов Вварденфелла похитил меня прямо из твоего пира. В его треклятой башне осталась вся моя одежда, все мое снаряжение, три серьги, которые я носил, и Альфа Фир, которую я не тронул. Скажи, архиканоник, что может быть еще причиной всех этих несчастий, как не крепкий бренди из храмовых закромов, которым ты потчевал меня? Тебе следует возместить мне все эти убытки, и тогда, клянусь, Ллургас Орф не скажет худого слова о тебе и твоем пиршестве!

И архиканоник, убоявшись бесчестья, щедро одарил Ллургаса Орфа прекрасной одеждой, и снаряжением, и множеством богатых украшений.

Рассказывают, что на этом Ллургас Орф не успокоился и однажды вернулся в башню великого мага за всем, что оставил там. Но, клянусь моими тапочками, это уже другая сказка.

Сказка о Ллургасе Орфе и преподобном Дмарре

Cлушайте, добрые дети пророка! Слушайте, как была найдена капелька данмерской крови, упавшая на землю Даггерфолла. Слушайте, как Трибунал обрел верного пса. Безо всякой утайки и лжи расскажу я о славном охотнике Ллургасе Орфе и о преподобном Дмарре. Вот что случилось меж ними - а если кто об этом знает лучше, так пусть рассказывает сам!

Когда прознал великий инквизитор Морнхолда, седобородый Дмарр, что последний из Орфов, поднявший руку на отца и брата скрывается от воздаянья и суда в далеком Даггерфолле, он порешил отправиться туда один, без пышного эскорта, который полагался его сану.

- Чего я убоюсь, - сказал он, - когда сама святая Мать благословила труд, который принимаю на себя?

Так сказал грозный Дмарр и уподобился кротчайшему паломнику. В простой дорожной рясе из редины и грубых ботинках пустился он в путь и странствовал по землям у залива Илиак, покуда след последнего из Орфов не привел его к одной таверне возле трех дорог, в которой путники давали отдых натруженным ногам. Он пожелал хозяину таверны процветания и положил на стойку дрейк.

- Хозяин, - молвил он, - не скажешь ли, как мне найти охотника за нечистью по найму, данмера, что отзывается на имя Пепельный Паук?

- Пусть твои боги не откажут тебе в милости, почтенный, - сказал хозяин. - Если тебе нужен данмер, то лучше спросить о нем данмера. Один такой как раз сидит в моей таверне и освежается вином - погляди-ка, вон тот, что в сером плаще.

И он указал преподобному Дмарру, к кому подойти.

- Я знаю Пепельного Паука, священник, - сказал ему данмер в сером плаще, - и сумею свести тебя с ним. Но прежде скажи, что у тебя к нему за дело?

- Скажу, сын мой, - ответил преподобный Дмарр. - Отчего не сказать! Он - Ллургас Орф из Дома Редоран, и я пришел, чтоб увести его обратно в Морроувинд.

Данмер в сером плаще улыбнулся недоброй улыбкой.

- Диковинные вещи ты говоришь, - сказал он. - Должно быть, тебя обманули. Что делает отпрыск столь благородного рода у вод залива Илиак?

- Верно, сын мой, он смывает в них кровь своего благородного рода со священных орудий для истребления нечисти, - ответил преподобный Дмарр. - Ведь это из-за них не пощадил он ни отца, ни брата, ни собственную душу.

- Диковинные вещи ты говоришь! - воскликнул данмер в сером плаще. - Но если все так, то должно быть, за голову Ллургаса Орфа назначена плата, и стражи всех пяти Домов рыщут за ним.

- Все так, как ты сказал, сын мой.

- Послушай, священник. Я знаю Ллургаса Орфа. Он ростом с меня, силен и ловок, и не уступит мне ни на мечах, ни на кулаках. Уж верно, ты привел никак не меньше пары дюжин стражей, чтобы схватить его?

- Нет, сын мой, я пришел за ним один - и не затем, чтобы схватить его, но чтобы увести с собой добром.

Данмер в сером плаще подскочил и обошел преподобного Дмарра кругом.

- Что за притча! - сказал он. - Ты не похож ни на безумца, ни на обманщика, а Федрис Хлер крив на другой глаз. Кто ж ты такой?

- Ничтожный слуга Трибунала, сын мой.

- Послушай, священник. Я знаю Ллургаса Орфа лучше, чем ты полагаешь. Он не пойдет с тобой добром. Он посмеется над тобою и убьет. Ради своего блага, возвращайся в Морроувинд, покуда ты цел.

- Я вернусь туда с Ллургасом Орфом, - промолвил преподобный Дмарр.

Данмер в сером плаще расхохотался и ударил себя ладонями по стегнам.

- Ну и ну! - сказал он. - От роду не доводилось мне слышать подобных речей. Я буду не я, если ты не встретишься с Ллургасом Орфом. Следуй за мной, и поглядим, что между вами выйдет.

И он повел преподобного Дмарра вглубь леса, густого, как борода четырехсотлетнего мага. Он повел его тайной тропой - а был он, добрые дети пророка, сам Ллургас Орф! Доподлинно вам говорю, сам Ллургас Орф, отцеубийца и лучший охотник на нечисть во всем Даггерфолле, вел за собой преподобного Дмарра вглубь леса.

Он завел его в самую чащу и там обернулся, и набросился на инквизитора, коварный, стремительный, сильный, и в мгновение ока скрутил ему руки по локоть, так, что тот не успел бы сплести самой простенькой чары.

- Вижу, сын мой, не зря говорят, что Ллургас Орф проворнее самого ловкого хаджита, - промолвил преподобный Дмарр.

- Ты по достоинству оценишь мою ловкость, когда я вспорю тебе брюхо, священник, - сказал Ллургас Орф и вытащил кинжал длиною в две ладони.

- Не стоит тебе убивать меня, сын мой, - сказал преподобный Дмарр. - Ведь я остался единственным из живых, кто держал тебя на руках. Твоя благородная мать однажды дала мне беспокойное чадо семи месяцев от роду, чтоб я благословил его.

- Может, твои руки и держали меня, да только мою это не остановит. Но прежде, чем я пущу твои кишки течь по ногам, ответь мне, как ты отыскал меня?

- Когда я принял тебя из объятий матери и поднял, чтоб благословить, твоя рубашка задралась выше пупка. Возле этого пупка было крошечное родимое пятнышко. Я успел хорошо разглядеть его прежде, чем ты внезапно извернулся и обмочил мое торжественное облачение от затканного золотом нагрудника до самого пояса. Скажи теперь, сын мой, осталось ли в округе поселенье, где девушка не нашептала бы подружке на ухо об этой родинке?

Ллургас Орф вложил свой кинжал в ножны.

- Да отсохнут языки у тех женщин, - сказал он, - которые не могут найти им достойного применения. Но послушай, священник. Я вижу, я в долгу перед тобой. Придется мне оставить тебе жизнь, и пусть никто под лунами не скажет, будто Ллургас Орф не дал тебе щедрого выкупа за испорченные одежды. Но я сведу тебя к контрабандистам, с которыми вожу знакомство, и продам им за сходную цену.

- Ты, верно, думаешь, что уловил меня, сын мой, - сказал преподобный Дмарр, - но это не так. Поистине, это я уловил тебя, и из моих сетей тебе не выбраться. Как ни крепок ты телом, душа твоя изнурена и ослабела. Она сама пойдет ко мне в руки, как замученный погоней зверек, что ищет спасенья за пазухой первого встречного.

- Посмотрим, - сказал Ллургас Орф.

И вот что было с ними дальше, добрые дети пророка. Слушайте!

День до самого вечера пробирались они через лес, а вечером Ллургас Орф сложил на поляне костер и стал поджаривать на нем колбаски. И вот от этой доброй снеди пошел такой дух, что рот его наполнился слюной.

- Что это ты делаешь, сын мой? - спрашивает преподобный Дмарр.

- Худо видно тебе одним глазом, - отвечает ему Ллургас Орф, - а нюх ты, верно, вовсе потерял. Я жарю колбаски, чтоб съесть их.

- Какая жалость, что пропадут эти колбаски зря, - вздыхает преподобный Дмарр. - Ведь обида так душит тебя, сын мой, что в твое горло не пролезет ни куска.

- Поменьше говори, - хмыкнув, сказал Ллургас Орф, - не то ворочаться тебе всю ночь голодным. - И вынул из огня колбаски с поджаристой корочкой.

Девять колбасок было у Ллургаса Орфа, да только съесть ему ни единой не пришлось. Как ни хватал он их зубами за румяные бока - что за притча! - не сумел проглотить ни кусочка.

Тогда он набросился на преподобного Дмарра, опрокинул его навзничь и нацелил ему в глаз кинжал длиною в две ладони.

- Клянусь, священник, ты навел на меня порчу, - сказал он. - И прав я буду, если сделаю один твой глаз похожим на другой.

- Ты не сделаешь этого, сын мой, - промолвил преподобный Дмарр, - мужчина Дома Редоран не покалечит связанного старца, увечного и без того.

Ллургас Орф заскрежетал зубами.

- Мужчины этого Дома, - сказал он, - ставят труса над храбрым и слабого над сильным лишь потому, что один из них вышел из утробы прежде другого. Чего ж ты хочешь от меня, священник?

- Под несчастливою звездой родятся те, кто ранит твою гордость, сын мой, - ответил преподобный Дмарр. - Отдай ее Троим, и они исцелят ее.

Ллургас Орф в сердцах бросил кинжал, сел на скрещенные ноги и долго молчал.

- Не будет у Ллургаса Орфа иного хозяина, кроме него самого, - сказал он потом и лёг спать на голодный желудок.

И вот среди ночи его разбудила нужда. Он поднялся и увидел, что преподобный Дмарр сидит, не шевелясь, у тлеющего костра.

- Куда ты хочешь идти в такой темноте, сын мой? - спрашивает он.

- Верно, крепко ударил я тебя головою оземь, - говорит Ллургас Орф. - Зачем бы вставать среди ночи? Хочу вернуть природе немного воды.

- Не стоит тебе отходить от костра, сын мой, - говорит преподобный Дмарр, - ведь ярость так ослепляет тебя, что недолго тебе заблудиться во тьме.

- Поменьше говори, - сквозь зубы сказал Ллургас Орф, - не то я намочу и этот твой наряд.

Он отошел на полдесятка шагов - я не лгу! - и обернулся, и увидел, что угли костра тлеют так далеко от него, как будто прошел он всемеро больше.

- Что за притча, - сказал он. - Бывало, мои пленники пытались убегать, но до сих пор никто не уносил с собой костра!

Он сделал в сторону костра шаг, и другой - и угли будто оказались еще дальше.

- Клянусь, этот священник навел на меня порчу, - сказал он. - В худую минуту я сохранил ему жизнь. Но я укорочу ему язык, когда доберусь до ночлега.

И Ллургас Орф, рассвирепев сверх всякой меры, помчался к костру со всех ног. Он попадал в буераки, и ветки хлестали его по лицу, а кустарник терзал ему кожу шипами. Одежда на нем превратилась в лохмотья, он измазался в грязи с макушки до пят и натрудил себе ноги до крови, но не приблизился к ночлегу ни на пядь. Пунцовые угли мелькали все дальше и дальше, а после и вовсе пропали из глаз - и Ллургас Орф остался в беззвездной ночи, черной, как подземелье, не зная, где он и куда ему идти.

Тогда он побрел в темноте наугад. И хотя говорят о последнем из Орфов, что он выкован из эбонита, настал тот момент, когда его силы иссякли.

- Даю на отсеченье уши, - сказал он, - что я хожу по кругу, как рукоятка двемерской машины и не могу свернуть. От роду не случалось с Ллургасом Орфом такого позора. Славную же шутку сыграл со мной этот священник!

Он стал смеяться над своим злосчастьем, и тут услышал, что где-то совсем близко преподобный Дмарр зовет его.

Ллургас Орф пошел на голос и сделал всего полдесятка шагов - я не лгу! - и увидел, что стоит на поляне у давно потухшего костра, а солнце уже перевалило за полдень.

Сил, чтобы побить преподобного Дмарра, у него не осталось, и он только сказал:

- Священник, ты навел на меня порчу. Поистине, нет гаже языка, чем у тебя. Я клялся вырезать его, когда блуждал во тьме.

- Под несчастливою звездой родятся те, кто распаляет твой гнев, сын мой, - промолвил преподобный Дмарр. - Отдай его Троим, и тогда в нем не станет изъяна.

Ллургас Орф покачал головой.

- Не будет у Ллургаса Орфа, - сказал он, - иного хозяина, кроме него самого.

- Да хозяин ли ты себе, сын мой, - сказал преподобный Дмарр, - когда вина сидит на твоей шее и гнет ее к земле?

И страшная тяжесть заставила Ллургаса Орфа упасть на колени и пригнула к земле его голову, и как ни силился он встать, как ни старался, как ни тужился - не сумел приподнять ее даже на пядь.

- Прискорбно мое положение, - сказал он. - Я голоден, ободран, и крестец мой поднят выше головы. Если контрабандисты, с которыми я вожу знакомство, пойдут мне навстречу и застигнут вот так, они, пожалуй, станут глумиться надо мной. Послушай, священник. Избавь меня от этой порчи. Я развяжу тебе руки и безо всякого ущерба для тебя доставлю в ту таверну, откуда увел. Возвращайся в Морроувинд невозбранно.

- Не могу я избавить тебя от вины, сын мой, - ответил преподобный Дмарр, - ведь она тяжелее Остановленной Луны, что стоит над Городом Бога. Мне не сдержать такую тяжесть. Кому, кроме Троих, под силу сделать это? Отдай ее рукам, в которых она станет легче перышка. Вернись со мною в Морроувинд, сын мой. Вернись со мною, Ллургас Орф, ибо святая Мать зовет тебя.

Тогда последний из Орфов поклялся в верности Троим, и отдал им свои поступки и способности, свои руки и свой изворотливый ум. Он вернулся в Морроувинд, и Храм взял его под защиту. Имя его было очищено, так что не говорят о нем худо.

Вот что случилось меж Ллургасом Орфом и Дмарром, великим инквизитором Морнхолда, и вот как Трибунал обрел вернейшего из псов. Доподлинно, добрые дети пророка, так все и было, а если кто слышал об этом иное, так пусть рассказывает сам!

Безымянная сказка

Было это до мора, когда дьявол и враг еще спал под Красной Горой.

Случилось, что молодой воин редоранской крови отправился в Грейзленд охотиться на младших даэдра по обету, данному Храму.

Отец дал ему в дорогу меч и гуара, а мать - три свитка Очищения Тела, искусно начертанных зачарователем.

Путь его был долог, и вот, по дороге, увидел он пару огромных кагути, напавших на трех путников, босых и не имевших оружия. Воин налетел на кагути, как песчаная буря, и разрубил их так, что внутренности их выпали на землю.

- Куда вы держите путь? - спросил он спасенных, и трое ответили:

- Мы отправились в паломничество к тайному святилищу горы Канд, где атронахи говорят со смертными.

Воин взглянул на них и увидел, что у одного из них сломана рука, другой волочит ногу, опираясь на палку, третий же весь покрыт язвами.

- Хороший путь для благочестивых, но долгий и трудный, - сказал воин. - А мне бы хотелось, чтоб до священного места дошло столько же паломников, сколько я вижу сейчас перед собой.

Он вынул из переметной сумы три свитка Очищения Тела, и вот паломники стояли перед ним исцеленными, будто рожденными заново.

- Добрый господин, - сказали они, - до развилки, где наши дороги расходятся, еще полсуток пешего хода. Не придержишь ли ты своего гуара так, чтоб мы могли поспевать за тобой, не опасаясь зверей и разбойников?

И воин пустил своего гуара шагом, и трое паломников шли рядом с ним. Солнце припекало, дорога была трудной, и вскоре путники изрядно утомились.

- Добрый господин, - сказали трое паломников, - наши ноги устали, а до развилки еще далеко. Было бы славно, если бы ты сократил наш путь.

И воин припомнил Кантаты Вивека, и стал рассказывать о его испытаниях, его кротости и величии духа, его поражениях и победах, и обретении Семи Благословений. Так они достигли развилки, не заметив пути.

- Возрадуйся, - сказали тогда трое паломников, - ибо мы - Трое-В-Одном. Мы испытали твою смелость, твое милосердие и твой ум, и остались довольны. Мы даруем тебе наше благословение. С тобой удача для выполнения обета, и неудача обернется тебе во благо. Трижды кольцо на твоем пальце покажет тебе истинный облик вещей, и трижды твой меч поразит без промаха. Поезжай на восход и достигнешь пещеры, возле входа которой доживает свой век дерево, лишенное листвы. Останься там на ночлег и поступай по своему разумению.

Сказав так, трое путников исчезли.

Воин же поступил по их слову, поехав к восходу, и нашел, что искал, и что не искал. И сделай он иначе, этой сказки бы вам не услышать.

Было это до мора, когда дьявол и враг еще спал под Красной Горой.

Случилось, что молодой воин редоранской крови отправился в Грейзленд охотиться на младших даэдра по обету, данному Храму. АльмСиВи благословили его и указали путь, и вот он достиг пещеры, рядом со входом которой доживало свой век дерево, лишенное листвы. Давно перевалило за полдень, и воин устал, а голод грыз его изнутри. Он спешился и вошел в пещеру.

И вот видит: кипит и булькает над огнем огромный котел, а рядом с очагом сидит в кресле старик, с волосами и бородой белыми, как звери острова Солстхейм, и длинными, как фояда Мамея.

- Богатства тебе, господин, - сказал воин, - путь мой был долгим, и я голоднее никса. Не приютишь ли меня у своего очага?

Старик шумно втянул воздух и молвил:

- Диковинное дело, - а голос у него такой, будто грохочут железом по железу, - на мили вокруг живут только крысы, но вот мер, который пришел сюда сам. Останься, раз хочешь. В этом котле варится мясо. Ешь вволю, а когда вернутся мои младшие братья, накормишь и их. Я же пока подремлю.

И вот старик заснул - ф-ф-фсс, ф-ф-фсс, - а воин взял миску и положил в нее мяса из огромного котла. Он сел за стол, и запустил в миску ложку, и вытащил кончик женского мизинчика с ногтем.

Во рту у него пересохло и есть расхотелось. Он вынул из ножен свой меч и положил на колени. Сидит он за столом, потрескивает огонь, булькает котел, и седой старик спит в своем кресле - ф-ф-фсс, ф-ф-фсс.

Вдруг отворяется дверь, и входит в пещеру старик вышиной в полтора данмерских роста.

- Диковинное дело, - говорит он, садясь за стол, и голос у него такой, будто грохочут железом по железу, а глаза - будто две стеклянные плошки, - на мили вокруг живут только крысы, но вот мер, который пришел сюда сам. Что ты тут делаешь?

- Твой старший брат позволил мне остаться на ночлег и поесть, - ответил воин, передвигая к нему свою миску, полную мяса, - и велел накормить тебя, когда ты вернешься.

Старик вышиной в полтора данмерских роста схватил миску и начал неряшливо есть.

Воин же снял потихоньку кольцо, благословленное АльмСиВи, и взглянул сквозь него. И вот видит: сидит напротив него огромный огрим с кривыми рогами и отправляет куски мяса в свою клыкастую, слюнявую пасть. Мигом опростал огрим миску и говорит:

- Положи-ка мне добавки, да поживее.

- В этой миске, - сказал ему воин, - лежал женский мизинец, и я думаю, не стоило тебе его есть. Придется мне теперь доставать его из твоего брюха.

Тут он вскочил и нанес огриму удар мечом, так, что все потроха даэдрота вышли наружу. Воин вырезал его сердце и положил в свою сумку, а тело бросил в котел.

И вот опять сидит он за столом, положив на колени меч, потрескивает огонь, булькает котел, а седой старик спит в своем кресле - ф-ф-фсс, ф-ф-фсс.

Вдруг отворяется дверь, и входит в пещеру старик вышиною в два данмерских роста.

- Диковинное дело, - говорит он, садясь за стол, и голос у него такой, будто грохочут железом по железу, а глаза - будто два эбонитовых щита, - на мили вокруг живут только крысы, но вот мер, который пришел сюда сам. Что ты тут делаешь?

- Твой старший брат позволил мне заночевать здесь и поесть, - ответил воин, передвигая к нему миску, полную мяса, - и велел накормить тебя, когда ты придешь.

Старик вышиною в два данмерских роста схватил миску и начал неряшливо есть.

Воин же снял потихоньку кольцо, благословленное АльмСиВи, и взглянул сквозь него. И видит: сидит напротив него даэдрот с головой крокодила и отправляет куски мяса в свою клыкастую, слюнявую пасть. Мигом опростал миску крокодилоголовый и говорит:

- Дай мне добавки, да поживее.

- Твой брат, - сказал ему воин, - варится в этом котле. И я думаю, что тебе самое место там же.

Тут он вскочил и нанес крокодилоголовому два удара мечом, так, что все потроха даэдрота вышли наружу, а голова отделилась от тела. Воин вырезал его сердце и положил в свою сумку, а тело бросил в котел.

И вот снова сидит он за столом, положив на колени меч, потрескивает огонь и булькает котел. Только не слышно, как дышит во сне - ф-ф-фсс, ф-ф-фсс, - старик с волосами и бородой белыми, как звери острова Солстхейм, и длинными, как фояда Мамея.

Обернулся воин и видит, что старик поднимается с кресла и упирается головой в потолок.

- Где мои братья? - спрашивает он, и голос у него такой, будто грохочут железом по железу, а глаза - будто два лавовых озера.

- Они вернулись, и я накормил их, как ты мне велел, - отвечает воин. - Но тот и другой оказались жадны и полезли в котел за добавкой, да там и остались.

- Придется кому-то из нас сходить за ними, - сказал тогда старик.

А воин посмотрел на него сквозь кольцо, благословленное АльмСиВи, и увидел, что стоит перед ним дремора, черный, как душа грешника с самого дна Забвения. Он бросился вперед и нанес ему три удара мечом, так, что все потроха даэдрота вышли наружу, грудь раскрылась, а голова отделилась от тела. Воин вырезал его сердце и положил в свою сумку.

- Странно устроены меры, - сказал он. - Я остался голодным и без ночлега, но что-то эта неудача не печалит меня.

Это была не последняя из его неудач и не последний день, когда он голодал. Но случись иначе, этой сказки бы вам не услышать.

Было это до мора, когда дьявол и враг еще спал под Красной Горой.

Случилось, что молодой воин редоранской крови охотился в Грейзленде на младших даэдра по обету, данному Храму. АльмСиВи хранили его, и охота была удачной, но гуар его захромал.Воин заглянул в свою переметную суму и увидел, что в ней не осталось ни одного зачарованного свитка.

На второй день скитаний он нашел юрты кочевников этой земли.

Знахарка племени вылечила его гуара, произнеся заклинание. Воин вскочил в седло и проехал меж юртами, убедившись, что животное идет ровно. Он протянул знахарке плату, склонившись с седла, намереваясь сразу же тронуться в путь. Но в эту минуту луч солнца, выглянувшего из-за туч, упал на женщину, и в его свете она показалась воину прекрасной, как королевы из древних преданий. Он вложил деньги в одну ее ладонь и ухватил за другую.

- Женщина, - сказал он, - ты пришлась мне по нраву. В этой сумке три сердца даэдра, убитых моим мечом. Скажи мне, кто твой отец, и я отдам их ему в обмен на тебя.

- Доблестный господин, - ответила знахарка, - мой отец отдал меня два лета назад за пять шкур кагути охотнику из нашего рода. Он не захочет другого выкупа.

- Как же мне быть, женщина? - сказал воин. - Ты понравилась мне, а я привык получать, что хочу. Поезжай со мной. Я назову тебя своей женой, и десять моих челядинцев будут кланяться тебе.

- Высокородный господин, - ответила знахарка, - я исцеляю людей от хвори и ран, и они кланяются мне, как ты сейчас поклонился. Зачем мне другие поклоны?

- Как же мне быть? - сказал воин. - Ты нравишься мне, а я привык получать, что хочу. Все, что надето сейчас на тебя, стоит меньше одного стремени с седла моего гуара. Поезжай со мной, и твоей кожи будут касаться только изящные мантии и драгоценные камни.

- Щедрый господин, - ответила знахарка, - объятья мужчины, которого любишь - лучшая из нарядных одежд, и не нужны мне другие.

- Как мне быть? - сказал воин. - Ты так нравишься мне, а я привык получать, что хочу. Послушай, мои руки крепки, и икры мои, как камень, а сердце не знает, где пятки. Я подарю тебе сына, которым ты будешь гордиться. Поезжай со мной. Из твоих бедер выйдет род храбрецов, достойных того, чтобы барды воспели их.

- Пригожий господин, - ответила знахарка, - я буду гордиться тем чадом, которое ношу сейчас.

- Три сердца даэдра я положил в свою сумку, - сказал воин, - а свое потерял. Как же мне поступить? Ты прогоняешь меня, женщина, но руку свою позабыла отнять. Слова твои жалят, но пальцы трепещут в моей ладони. Не будет мне больше покоя, если я оставлю тебя и не сделаю того, что собираюсь сделать.

И он подхватил женщину под мышки и усадил в седло перед собой. Охотники племени пустились в погоню, но исцеленный гуар бежал резво.

Эта женщина родила сына. Воин дал ему свое имя, и он вырос мужем, украшенным доблестью. У него были дети, и были дети у детей его детей. Его кровь течет и во мне, Салине Сарети, страже Призрачных Врат.