Аннотация: Вниманию читателя представлен подробный критический обзор главного труда французского экзистенциалиста Ж.-П. Сартра "Бытие и Ничто".
"Бытие и Ничто" Ж.-П. Сартра. Критический обзор.
Посвящается ПОЛЛУКСУ
Сартр Ж.-П. Бытие и ничто:
Опыт феноменологической онтологии
Посвящается Кастору
Введение.В ПОИСКАХ БЫТИЯ
1. Идея феномена
Жан-Поль начинает свой труд следующей фразой:
"Современная мысль достигла значительного прогресса, превратив сущее в серию явлений, которые его обнаруживают".
Это оценочное суждение по шкале развития-деградации: прогресса или регресса. Помимо очевидной принадлежности Новому Времени, содержание его - самопохвала через утверждение превосходства школы, к которой Жан-Поль себя причисляет. Именно, - феноменологии Гуссерля, Хайдеггера.
В качестве основания для превосходной оценки Сартр выдвигает "превращение сущности в серию явлений". Логически это предложение бессмысленно. Превращение сущности возможно, но не в собственное обнаружение! Иначе это уже не обнаружение сущего в видимости, а само сущее, которое целиком видимо, всегда уже обнаружено и, следовательно, не имеет обнаружения (поскольку не сокрыто). Нет более двух: обнаружения и обнаруживаемого; есть одно. Но в таком случае о нем нельзя говорить как об обнаружении. Тем более о серии обнаружений. Серия ведь предполагает последовательность. Значит, обнаруживаемое не видно всё сразу и без остатка, а последовательно обнаруживается (?). Последовательность существует во времени. Значит обнаруживаемая сущность - вне времени. Тем самым она не равна обнаружениям, вопреки утверждению Жан-Поля. В этом случае, сущность исчезла, но осталось время как серия событий-явлений. Отсюда ясен заголовок Введения: "В поисках бытия"; он явственно отсылает к Марселю Прусту с его поисками потерянного времени. Сартр же потерял сущность, и с нею бытие, которое теперь ищет.
Может быть, правильнее было бы просто сообщить нам, что "современная мысль" более не мыслит в терминах "сущность-существование" или "ноумен-феномен", а принимает видимое за единственное сущее, за спиной которого не нужно искать чего-то еще? Но такая простота оказывается невозможна для Жан-Поля, живущего и пишущего в обстановке откровенного регресса (1933 - 1943) и верящего в наличие прогрессивной мысли. Логичнее было бы предположить в современности интеллектуальный регресс. Но, тем не менее....
Сартр:
"Прежде всего мы несомненно освободились от того дуализма, когда в сущем внутреннее противопоставляется внешнему. Нет больше внешнего, если под ним понимать поверхностную оболочку, которая скрывала бы от взглядов истинную природу объекта. В свою очередь, нет и той истинной природы как сокровенной реальности вещи, существование которой можно предчувствовать или предполагать, но до которой никогда не добраться, поскольку она всегда остается "внутри" рассматриваемого объекта".
Интересно, где Сартр нашел такое вульгарное противопоставление "внутреннего" и "внешнего"? Если говорить о преодолении картезианской философией схоластического дуализма духа и тела, то это достигается за счет сдвига от онтологии к эпистемологии. И феноменология рождена как продолжение именно этой эпистемологической линии, где истина существования подменяется истиной знания. При такой подмене истина бытия принадлежит познающему субъекту, а исследуемому феномену остается только истина знания, потому что окончательной инстанцией выносящей вердикт о реальности является cogito. В этом гносеоцентричном переформатировании классической онтологии трансценденция существования подменяется трансцеденцией познания, или непознаваемостью, - как мы можем видеть это у Гуссерля.
Вот пример этой гносеологической трансценденции у Сартра в Главе III.
Сартр:
"Мною владеет другой; взгляд другого формирует мое тело в его наготе, порождает его, ваяет его, производит таким, каково оно есть, видит его таким, каким я никогда не увижу. Другой хранит секрет -- секрет того, чем я являюсь".
Таким образом, вместо критикуемого дуализма "внутреннего" и "внешнего" получаем сегрегационный дуализм феноменов. Феномены, познаваемые другим, мне недоступны.
В приведенном выше откровенно апологетическом высказывании Сартра ключевое слово - это "избавление", или "освобождение". Избавление от "истинной природы" и "сокровенной реальности" слишком откровенно направлено против богословия, или томистской философии. Это избавление от трансцендентной реальности, но не откровенное, а замаскированное технологической эпистемой, в которой присутствуют "вещи" и "объекты". Но у вещей нет сокровенной реальности, до которой никогда не добраться. В вещи внутреннее не противопоставляется внешнему. Спрашивается, в какой вещи внешнее рассматривается как оболочка, скрывающее внутреннее?! Это может относиться только к сосуду. И совершенно ясно, о каком сосуде подспудно идет речь - это тело человека как сосуд души. Только в отношении человека или другого живого существа устойчиво используется диалектика души и тела, как сосуда и содержимого, или внутреннего и внешнего; и только здесь нельзя "добраться до внутреннего", - и не разрушив сосуда, и разрушив его. Только человек имеет вторую скрытую природу, которую не всякий глаз может разглядеть. Не случайно Сартр в говорении о дуализме внутреннего и внешнего избегает слова "вещь", но говорит о "сущем". И мы основательно подозреваем, что сущее здесь - человек схоластической философии и христианского обихода.
В том, что касается всей остальной Природы, помимо человека и животных, Сартр избавляется от "промысла Божьего", скрывающегося за всяким явлением. А для нас, человеков, важен этот образ и стиль мышления, чтобы в свой час понимать происходящее вокруг Сына Божия. И не назовешь мудростью избавление от него. Сам Декарт обосновывал истину внешней предметной реальности тезисом существования Бога.
Так что пока читаемое нами это не философия, как любовь к мудрости: скорее, - мировоззренческая декларация. Некоторым оправданием Сартру может служить то, что мы теперь рассматриваем "Введение".
Новое Время в лице Галилея и Ньютона действительно изъяло физический мир орудийного творчества из христианского сотворенного и управляемого Богом мира, подчинив его научно-технологической эпистеме, в которой действительно нет ничего, кроме "явления": а точнее, ничего, кроме измеренного.
Об этом Сартр и пишет далее:
"Явления, которые обнаруживают сущее, не внутренние и не внешние: все они стоят друг друга, все они отсылают к другим явлениям и ни одно из них нельзя предпочесть другому. Сила, например, не есть метафизическое стремление неизвестного рода, которое замаскировано своими действиями (ускорением, отклонением и т. д.): она -- совокупность своих действий".
Прежде всего, сила - не совокупность. Это величина, непосредственно не измеряемая, но математически выводимая из соотношения измеряемых величин. Таким образом, сила не есть некое сущее: это числовая характеристика физического процесса, знание которой позволяет предсказывать измеримые параметры этого процесса. Величины, входящие в формулу силы, ничего не маскируют. Если говорим о "действии силы", тем самым субъективируем силу как деятеля. Это профанная речь: даже не метафизическая, а околофизическая.
Существует ли сила? Онтология может сколько угодно спекулировать на тему, физиков этот вопрос не интересует. Для физика нет послефизики (=метафизики), но есть уровни эксперимента. Сила, как характеристика процесса другой стороной имеет состояния материи, выходящие за пределы данного эксперимента, и может служить основанием для выведения совсем других величин, измеряемых другими приборами. Так, в современной физике, сила выводит на поля, частицы, физический вакуум, переход массы в энергию и обратно, рождение и исчезновение материи. Сартр об этом, как видно, ничего не знает. Что подтверждается рассуждением Сартра об электрическом токе.
Он пишет:
"Равным образом электрический ток не имеет тайной изнанки: он не что иное, как совокупность физико-химических действий (электролиз, нагревание углеродной нити, отклонение стрелки гальванометра и т. д.), которые его обнаруживают. Ни одного из этих действий в отдельности недостаточно, чтобы его раскрыть. Ни одно из них не указывает на что-либо позади себя".
На деле, все они указывают на электрические поля и заряженные частицы. Другое дело, что эти сущие тоже относятся к явлениям, только другого уровня и для другого наблюдателя - способного "видеть" поля и частицы. Во всяком случае, не удается ограничиться перечисленными Сартром феноменами электрического тока. Само понятие "электрический ток" отсылает к жидкости текущей по трубопроводу. Таким образом, получается, что ток есть "внутреннее" провода, а внешним обнаружением тока является нагревание провода, который без тока остается холодным. Если следовать логике Сартра, то нагрев провода не отсылает к току, но отсылает к лампочке. С какой стати тогда говорить о токе?
Представление о токе возникает из того, что для тока потребно замкнутое кольцо, ибо ток кольцеобразен, и провода суть просто вытянутое кольцо. Не зря проводов два, а не один: это два полукольца. Если кольцо не замкнуть, тока не будет. Также ток требует разноуровневости "истока" и "устья". Подобно воде он течет сверху (+) вниз (-). И сила тока здесь это сила нужная для того, чтобы поднять электрическую жидкость от устья вновь к истоку, и так замкнуть кольцо.
Как видите, оставаться в рамках чистой феноменологии не так-то просто. Физические представления всё равно отсылают от внешнего (температуры провода) к внутреннему (току электрического флюида). В свою очередь сила тока как производная величина отсылает к внутренней атомной динамике кристалла, характеризуемой совсем другими величинами, неощутимыми и неизмеримыми, существующими только в уравнениях. Так, позвольте спросить, разве неправильно было бы сказать, что свет электрической лампочки (или его отсутствие) скрывает за собой атомные свойства твердых тел? И не являются ли настоящими феноменами материи математические величины, обозначаемые символами?
В отличие от Сартра, физики усматривают реальность и бытие за математическими величинами, и отнюдь не ограничивают себя эффектами ощутимыми и величинами измеримыми.
Теперь обо всем этом говорят как о "гибридной реальности", так что по нынешним меркам мысль Сартра не современна. Об утверждаемой якобы "прогрессивности" его мысли мы уже сказали выше.
Но продолжим следить за этой мыслью. Сартр поясняет:
"Из этого следует, конечно, что дуализм бытия и кажимости теперь теряет право гражданства в философии".
Правильнее сказать, не в философии, а в позитивистской эпистемологии.
"Видимость отсылает к целому ряду своих проявлений, а не к скрытой реальности, которая вбирала бы в себя все бытие сущего. И видимость, со своей стороны, не есть лишенное основы обнаружение этого бытия. Доколе можно было верить в ноуменальные реальности, видимость считали чистой отрицательностью. Она была "тем, что не есть бытие"; у нее не было иного бытия, кроме бытия иллюзии и ошибки".
Отблески пожара на воде дают видимость, что вода горит, но это не так. Вода не горит, она отражает. Видимость принадлежит бытию наблюдателя. Поэтому нельзя сказать, что она лишена бытия. Если вы принимаете меня за другого, то мое бытие есть небытие этого другого. А иллюзия, в которой вы пребываете, и ошибка которую вы совершаете, есть ваше бытие.
Здесь нужно различать бытие наблюдателя и бытие наблюдаемого в рамках общего бытия ситуации познания. Если этого не делать, то будешь бесконца путаться в односторонностях. Не следует также путать позитивную науку и умную духовность Нового Времени, которая нуждается в "ноуменах" для своих трансцендирующих медитаций. Дух человеческий не может обойтись без трансценденции, стремясь стать собой в отличении себя от души, над которой хочет властвовать. В парадигме познания - посредством узрения ноуменов за психическими феноменами; через трансцендирующее познание вечных сущностей.
Если философия не имеет своим предметом духовность человека, то может ли она называться философией? В Новое Время философия все больше сводилась к эпистемологии, становясь "служанкой науки" из желания перестать быть "служанкой богословия". Похоже, Сартр взялся завершить этот процесс, окончательно избавившись от дуализма души и духа, неминуемо вторгающегося в позитивистскую теорию знания.
Всё это исторически понятно. Но, спросим себя: готовы ли мы пожертвовать размышлением о человеке, - сиречь о себе, - ради непротиворечивости позитивной эпистемологии?
Озаглавив свой труд "Бытие и Ничто" Сартр замахнулся высоко - на самого Творца, создавшего мир из ничего. Ибо другого связующего бытие и ничто, кроме Творца, мы не знаем. Какое отношение к диалектике Бытия и Ничто может иметь феноменология...???
Только политическое; как атака на умное представительство веры. Утверждаем, что бытие это феномен, а ничто - отсутствие феномена; и так позитивируем трансцендентное Ничто.
Мы пока не соглашаемся расстаться с классическим языком сокрытия-откровения, истины и кажимости, и поэтому вопрошаем: разве за агрессивным позитивизмом не скрывается новейшая дегуманизация европейского быта?
Ведь речь не идет (и никогда не шла) о том, что видимость (кажимость, внешность) не существует, - против якобы сокрываемого ею. В человеках речь о другом: об истине и лжи существования; о различении бытия и Бытия с большой буквы, в виду возможности Бытия для человека уже бытующего, но пока еще с маленькой буквы. И самая главная видимость в человеках - это бытие, изображающее Бытие.
Как можно хотеть избавиться от знания этого дуализма?! Разве такое "избавление" не равно расчеловечиванию?
У Сартра это называется "опытом феноменологической онтологии". Всё равно что "опытом мертвой жизни". "Феноменологическая онтология" звучит как "овощное мясо".
Внимательный читатель заметил уже, что мы посвятили свой разбор Поллуксу (или Полидевку), в то время как Сартр посвятил свое исследование Кастору. Разумеется, это не случайно. Из двух близнецов Диоскуров первый Кастор был смертным, а второй, Поллукс - бессмертным. Ясно, что близнецы Диоскуры дают образ человека как двойственного существа: смертного и бессмертного одновременно. Сартр четко обозначил свой выбор: смертный Кастор; а Поллукса будто бы и вовсе нет. Он разъединил близнецов, избавился от Полидевка. Мы же восстанавливаем гуманность и справедливость, призываем на помощь Поллукса, посвящаем ему наш обзор....
И продолжаем:
К чему приводит распространение эпистемологической позиции на общественную жизнь, ярко описал Пьер Бурдье в своем LE SENS PRATIQUE:
"Объективизм трактует социальный мир как спектакль, предлагаемый наблюдателю,
стоящему на некоей "точке зрения" в отношении действия. Внося в предмет принципы
собственного отношения к нему, этот наблюдатель ведет себя так, словно его единственным
предназначением является познание, а все его взаимодействия сводятся к символическим
обменам".
Это довольно точное описание феноменологического подхода Сартра. И в самом деле! - кому из зрителей придет в голову прозревать за театральным действом на сцене реальных людей, актеров с их болячками и проблемами?! Но режиссер, ставящий спектакль, отбирает на роли именно конкретных живых людей с их малодоступным "внутренним" содержанием, которое есть.... Но роль на сцене - ее действительно неправильно было бы считать обнаружением этого "внутреннего". В таком случае нужно отдаться спектаклю, поверить видимости и стать соучастником этой лжи. Но Сартр познает: его онтология исходит из Картезиева "Познаю, значит существую". И это сильно стесняет дискурсивное мышление нашего автора.
На этом можно было бы и закончить, - в предвидении слабых результатов, - но, учитывая популярность Сартра и, следовательно, его публичное значение, послушаем, что он скажет дальше о позитивном результате нашего "избавления" от прячущейся за видимостью реальности.
Сартр:
"Если мы однажды порвали с тем, что Ницше назвал "иллюзией задних миров", и если мы больше не верим в бытие позади явления, это последнее становится вполне положительным, его сущность есть "кажимость", которая больше не противопоставляется бытию, но, напротив, есть его мера, ибо бытие сущего и есть как раз то, чем оно показывается. Таким образом, мы приходим к идее феномена".
Это интересная мысль. Если существование есть обнаружение, и, чем больше я показываю, тем более я существую (кажимость есть мера бытия). И это возвращает нас к спектаклю Пьера Бурдье: актер тем более существует, чем более он показывает - своему партнеру и зрителю. Но не познающему наблюдателю! Поэтому у Сартра существует только сам познающий: и чем больше он познает - сиречь, чем больше наблюдаемый им феномен - тем больше он существует. Так "феномен" становится мерой бытия в парадигме Cogito ergo sum.
Наверное, это очень интересно добавить к веселой компании концептов нового приятеля: феномена, - как если бы мы жили среди явлений, сущностей, кажимостей, etc. Но мы люди, и живем как люди среди людей.
Поэтому спросим себя, во что выливается этот позитивистский подход в человеческих отношениях? Что означает неверие в бытие позади явления? Оно означает веру или безусловное доверие данному в символическом обмене. Именно, я верю в то, что ты показываешь, что из себя представляешь, за кого себя выдаешь. Может быть, и ты веришь. И это действительно твой способ быть. В детстве, например, я надевал на себя военную форму отца, цеплял его ордена и, расхаживая важно по парадному крыльцу, воображал себя красным командиром. Соседская девочка вполне мне верила....
Прекрасно! Итак, в феноменологии ты - феномен! Но в человеческой жизни ты манекен, кукла, ходячий образ. У тебя нет своего "Я", поэтому ты существуешь и ты не существуешь одновременно. Существуешь как символическое сообщение: "Я моряк!"; и не существуешь как истинное лицо. Исключить из людского обихода различие между сущим "Я" и маской в хороводе значит духовно обескровить жизнь человеческую, сохранив в ней только изображение жизни. Разумеется, изображение есть часть жизни, но чего оно стоит без самой жизни, которую изображает?!
В этом пункте мы вправе предположить, что сам Жан-Поль Сартр, в силу неизвестных нам особенностей своего становления и унаследованного габитуса, не стал лицом, но остался личиной, и поэтому легко и радостно принимает позитивистскую "квазифилософию". Что ж, такова судьба его, и мы тут ничего не поделаем....
Беда, однако, в том, что описанный подход к человеку есть не только обнаружение личной проблемы Сартра; он есть феномен дегуманизации делового мира, мира бизнеса.
А именно, неуклонное осуществление принципа: "назвался груздем, полезай в кузов!". Представился владельцем активов, подписал договор купли-продажи, - и всё тут! Никакого не интересует далее твоя человеческая реальность, которая побудила тебя представиться тем, кто ты не есть, и совершить то, что тебя погубит, - вот общественный смысл феноменологии.
"Я бизнесмен, и не хочу знать ничего о твоей душе: только бизнес, ничего личного!" - вот антигуманная буржуазная позиция, обслуживаемая позитивистской философией. Кто же она, эта философия? Служанка капитала, обзывающая прежнюю философию "служанкой богословия", чтобы скрыть собственное раболепие...?
Этому же принципу безусловной ответственности символического лица сделки (как символического обмена) служит усиленно пропагандируемый принцип свободы личности. Ты свободен? Тебя никто не принуждал? Вот и прекрасно! Отвечай за участие в символических обменах. При этом происходит подмена истинного лица (существование которого вообще отрицается) и конкретного физического лица "мистером Икс" символического действа. Формальная свобода этой маски (а именно такова политическая свобода) призвана затемнить настоящую несвободу физического лица, скованного неизвестными нам обстоятельствами. И дельцы намеренно, с выгодой для себя опираются на формальную свободу символического действа, для того чтобы гуманность, в виде милости к павшим и т.д., не помешала бы успешному бизнесу.
Эту позицию Сартр недвусмысленно поддерживает в следующих словах:
"Заодно отпадает дуализм способности и свершения. Всё действенно. За действием нет ни способности, ни силы".
Сиречь, сделал, значит дееспособен! - без выяснения истинной дееспособности. Совершил, значит имеешь силу вершить! - без рассмотрения возможности внешнего принуждения. Разве это не позиция так называемых "чёрных риэлторов"?
Ровно так же "свободой" оправдывают экономическое неравенство. Как заметил Ален Турен, доминирующие группы тем больше натаивают на свободном взаимодействии с контрагентами, чем больше чувствуют свою силу. Ты свободен трудиться, и, если ты мало получаешь, значит плохо и мало работаешь. Но это твой выбор! Тут никто не виноват, - ведь ты свободный человек, и труд твой свободен! Уже 250 лет получатели капиталистической ренты скрывают свой паразитизм за этими декларациями.
Сартр, несмотря на свою "левизну" в политике, в философии целиком захвачен этой ложью Нового Времени. Отсюда и его политический задор в говорении "о прогрессе избавления" от скрытых за маской сущностей: он агент Буржуазной Партии, в общем смысле слова, как протагонист агрессивной социологии-идеологии Новейшего Времени.
Выяснив эту пред-позицию Сартра, которая обусловливает его "объективную точку зрения", независимо от того, сознает он это или нет, мы можем двигаться дальше более безопасно для сердца, и более рефлективно-осмысленно.
Феноменологически обосновав позицию бизнеса, Жан-Поль переходит к такому же обоснованию позиции чиновника, функционера различных институтов. В частности, члена комиссии литературных конкурсов; скажем, Премии Гонкура.
Сартр:
"Мы отказываемся, например, понимать под гениальностью в том смысле, в котором говорят, что Пруст "обладал гениальностью" или что он "был гением", особую способность создавать произведения, которая не исчерпывалась бы их созданием. Гениальность Пруста -- это само произведение как совокупность проявлений его личности".
Разумеется, Гений Пруста не может публично засвидетельствовать свое присутствие во внутри-личном диалоге Пруста иначе как через представленное публике произведение. Но, спрашивается тогда, почему мы говорим о "гениальности"? Откуда мы знаем о Гении? На основе произведения мы должны говорить только о литературных и художественных достоинствах произведения по каким-то феноменальным критериям, и всё! Ну, так давайте и сделаем это: оценим и дадим премию. Зачем вообще вести речь о Гении? А затем, чтобы отрицать Его существование вообще. Такова позиция завзятой бездарности, которая боится признать свое изначальное поражение в соревновании с гениальностью. Отрицая гениальность художника, и оставляя ему только мастерство создания феномена, бездарность оставляет себе шанс, подучившись, превзойти Гения.
Напрасная затея! Однако, на этом основано всё "современное искусство", которое может существовать в таком всепоглощающем виде только при политическом господстве бездарности, навязывающей миру свою Предательскую ментальность.
Читатель, наверное, заметил, что "Предательство" мы написали с большой буквы. Это не ошибка! Да, мы говорим именно о том Предательстве, о предательстве Христа. Ведь, прежде чем Иуда донес, он убедил себя в том, что никакого Отца нет, а есть обыкновенный рыбак, галилеянин, возомнивший о себе ученик Иоанна Крестителя. Но даже ученики Крестителя его не признают! Следовательно, имеем то, что видим. Зачем обманываться и воображать себе какого-то невидимого Отца...?
Такова логика Предательства: нет сокрытой реальности, нет Поллукса, нет Гения, нет Бога, а есть только то, что видят глаза и слышат уши.
Благодаря Евангельскому Откровению, мы способны понять феномен Сартра. Это обличение Предательства. Мы можем пожалеть Сартра, как жалеем Иуду. Но, к несчастью, дело не кончается этим. Иуда не был несчастливым одиночкой. Он олицетворял собой Израиль, с его законом, священниками и царями. Предательство Иуды - это предательство Израиля.
Точно так и Сартр отнюдь не одиночка. Его феномен есть феномен Европы, продавшей Христа. Вспомним, где и в какое время публикует Сартр свой труд. Это Франция 1943 года. Подходящее время! Кафе Парижа принимают посетителей, в клиентах недостатка нет: их даже больше, чем обычно. Так зачем же прозревать за этим тихим феноменом какой-то там Армагеддон с воинством ангелов и бесов?! Бомбы ведь на голову не падают. Ментальное состояние Франции, возникшее в результате Предательства, и обнаруживает Сартр своими ангажированными размышлениями.
В том, что это именно так, мы убеждаемся сегодня, когда стало очевидным - коллаборационистская Европа поглотила Европу Сопротивления, и теперь открыто торжествует, избавляясь от Гения Победы, от Святого Георгия, сражавшегося в рядах верных, и от заветов Церкви Христовой. При этом, политические лидеры Европы и Америки рассматривают гегемонию Запада как "торжество христианских ценностей" (sic!). И это после того, как в западной культуре мирское было отделено от священного еще в 18 веке. Феноменология, которую мы теперь рассматриваем, была бы невозможна без этого раздела: без отделения Кастора от Пооллукса.
Следующий логический шаг - построить онтологию, в которой за Священным не признавалось бы никакого бытия, кроме институционального и ритуального. Отрицание бытия Гения принадлежит как раз этой новой онтологии.
Сартр рассматривает отрицание бытия Гения как основание новой ментальной свободы.
Он пишет:
"Вот почему, наконец, мы можем также отбросить дуализм видимости и сущности".
Потому что экзистенциально утвердили свое отрицание предательством? Совершили поступок, отвечающий миру Кастора без Поллукса?
В этом мире
"Видимость не скрывает сущности, она ее раскрывает; она есть эта сущность".
До того, видимость и скрывала и раскрывала; теперь же она только раскрывает, ибо скрывать больше нечего - нет второго близнеца. Но, если некого скрывать, то некого и открывать. Что же тогда она "раскрывает"?
Жан-Поль поясняет:
"Сущность сущего ... это обнаруживающийся закон, который управляет последовательностью своих явлений, это логическое основание данного ряда".
То есть, структура! Зачем тогда говорить о сущности? Изучай системы, не задаваясь вопросом о Бытии! Сартр, наверное, так и сделал бы, если бы был ученым систематиком. Но он - выступает Иудой, воинствующим Христа; отсюда и воинственные заявления об "отбрасывании" поверженного противника.
Трудно поверить, что Жан-Поль воевал, был в плену, участвовал в Сопротивлении, боролся против империализма США.... Мы как будто имеем двух Сартров! Но это - только благодаря его биографии. В излагаемой здесь философии нет Европы Сопротивления, видна только Европа Предательства.
Сартр утверждает, что за этой видимостью ничего нет. Здесь мы ему верим. Пустые гробы лакированные, вот что он нам показывает.
И далее, как будто услышав нас, Жан-Поль переходит к критике изложенного им самим выше. Он говорит:
"Значит ли это, что нам удалось устранить все формы дуализма, превратив сущее в его проявления?"
Удалось или не удалось...?? Странная задача для философии - устранять дуализм! И это после достижений философской диалектики. Если критика состоит в констатации неудачи утверждения позитивистского монизма, то такую критику принято именовать "реакционной".
Но послушаем Сартра. Он пишет:
"Скорее, по-видимому, мы их всех превратили в новую форму дуализма -- дуализм конечного и бесконечного. В самом деле, сущее нельзя свести к конечному ряду проявлений".
Но не потому, что они суть принципиально несводимы друг к другу, а потому, оказывается, что
"каждое из них есть отношение к постоянно меняющемуся субъекту. Когда объект открывается через единственность Abschattung (образ, оттенок, ракурс), то один лишь факт бытия субъекта подразумевает возможность увеличения точек зрения на данный Abschattung".
Таким образом, Сартр загоняет нас в ситуацию познания, в которой субъект знания изначально отчужден от познаваемого, и поэтому "явление" есть в большей степени конструкт наблюдателя, чем самораскрытие сущего в ситуации доверительной коммуникации. Отсюда, "явлений" столько, сколько наблюдателей, их возможных состояний и положений. То есть, в принципе, неисчислимо много.
Сартр:
"Этого достаточно, чтобы увеличить рассматриваемый Abschattung до бесконечности".
Строго говоря, сущее не может быть познаваемо, познается вещь. если мы называем вещь "сущим", мы приписываем ей бытие. но мы не вправе делать этого, поскольку бытие обнимает наблюдателя вместе с вещью и процессом наблюдения, выходя далеко за их рамки. Если мы занимаемся эпистемологией, то дискурс должен быть соответствующим. Онтология должна заниматься теми, кто существует, а не частными деятельностями их. И не следует смешивать "субстанцию" с "сущим". Важнее именно здесь провести четкую границу. И она послужит границей между онтологией и эпистемологией.
Но все это наши благие пожелания. Сартр их не слышит и продолжает удивлять.
Он пишет:
"..., нужно как следует понять, что наша теория феномена заменила реальность вещи объективностью феномена и что она обосновала последнюю с помощью бесконечного".
Полная неопределенность феномена в бесконечном ряду субъектов восприятия теперь называется "объективностью"? До сих пор нам казалось, что объективность есть противоположность субъективности; это когда результат опыта не зависит от того, кто его проводит. У Сартра не так. И, наконец, реальность вещи это её действенность, которая позволяет отличить вещь от фантазма. Реальность можно заменить фантазмом или наоборот. Но как можно заменять реальность объективностью...?! С таким же успехом можно вкус супа заменить рецептом его приготовления.
Может быть, в этом и состоит цель - уничтожить физическую и духовную реальность, оставив только символическую?
Сартр поясняет:
" Реальность этой чашки в том, что она есть, но что она не есть Я. Мы хотим этим сказать, что ряд ее явлений связан основанием, которое не зависит от нашей воли".
То мы говорим, что нет ничего, кроме явления, то вдруг вводим "основание", сиречь субстанцию. Как это понимать? В любом случае, критерий очень зыбкий. Любая объективация получает власть над волей. У многих людей это вообще принцип воли - верить в собственные объективации и позволять им управлять собой. Сновидение, например, тоже не зависит от моей воли. И бывает настолько "реально", сиречь, "объективно", что .... Сами знаете.
Так что приходится воротиться к привычному пониманию реальности, заключенному в смысле самого слова реальность = действительность. Что Сартр и делает тут же, говоря:
"Явление, взятое само по себе и без обращения к ряду, часть которого оно составляет, может быть только .... определенным способом воздействия на субъект".
Ключевым здесь следует считать слово "воздействие", если говорим о реальности вещи.
Но, что мы читаем дальше?! Вы удивитесь.
Сартр пишет:
"Если феномен должен раскрыть свою трансцендентность....".
Простите! Разве мы не начали с провозглашения "избавления" от всякой трансцендентности, и не назвали это избавление прогрессом современной мысли?! Само словосочетание "трансцендентность феномена" противоречиво в себе: это как невидимость видимого. И кому, спрашивается, должен феномен?! На всякий случай надо бы заранее записаться на прием к психиатру, а то, - не ровен час!
Но, предположим, долженствование здесь - просто фигура речи; и на самом деле у познающего субъекта есть социальное задание "раскрыть трансцендентность феномена"; для этого, согласно Сартру,
"надо, чтобы сам субъект вышел за пределы данного явления к целому ряду, членом которого оно является".
Субъект, однако, не может выйти за пределы явления, поскольку он - непременная составляющая события. Ведь это ему нечто является, и от него зависит, что именно является: сытый видит мусор, а голодный пищу. Так что речь может идти только о рассмотрении предмета с разных сторон разными субъектами. При этом неясно, что мы познаем - вещь или тех людей, которые ее рассматривают. И где тут трансценденция? Видимо, в выхождении субъекта за пределы.... Осталось только установить пределы явления, что не покажется легкой задачей при условии, что только явление есть, и кроме явления нет ничего.
Сартр поясняет выхождение субъекта за пределы в следующих словах:
"Нужно, чтобы он постигал красное посредством впечатления, получаемого им от красного".
То есть, без орудий. Нельзя, например, постигать "красное" посредством спектрометра. Наверное, это правильно, если мы занимаемся психофизиологией наблюдателя. Но Жан-Поль заявил другую задачу.... Из его следующих слов:
"Красное есть основание данного ряда впечатлений...";
можно заключить, что он обновляет метафизику. Ибо, что есть "красное" как основание ряда впечатлений?! Мы думали, красное - это и есть впечатление. Дальтоник, ведь, не имеет впечатления красного. По Сартру же выходит, что "красное" принадлежит объекту в качестве объективного основания субъективных впечатлений. Но тогда, почему вы называете это свойство объекта "красным"? Разве краснота не принадлежит всегда субъекту?
Единственное объяснение, которое напрашивается, это попытка Сартра заключать о субстанции цвета через различение двух рядов впечатлений - ряда красноты и ряда голубизны, например. Таким способом мы избегаем предположения о бытии некой субстанции. Ее существование чисто символическое: она есть обозначение различия двух рядов впечатлений. С другой стороны, феномен как эпистемологическая категория отличается от конечного явления, сопряженного с отдельным впечатлением. Феномен соотносится с бесконечным рядом явлений-впечатлений.
Сартр:
"Явление, которое, конечно, само обозначается в своей конечности, в то же время требует перехода к бесконечному, чтобы быть познанным в качестве явления -- того, что проявляется. Эта новая противоположность: "конечное и бесконечное", или, лучше, "бесконечное в конечном", -- заменяет дуализм бытия и кажимости: в самом деле, то, что показывает себя, есть только один аспект объекта, и объект целиком в этом аспекте и целиком вне его".
Нетрудно разглядеть за этим рассуждением математическую аналогию: представление иррациональной величины бесконечным рядом величин рациональных.
Впечатление, и с ним явление, длится во времени, и для того, чтобы образовать ряд дискретных впечатлений нужно данное впечатление прервать и затем получить новое, позже во времени. Таким образом время должно быть разбито на дискретные конечные отрезки для получения ряда явлений. Таким образом субъект делает свое существование прерывистым, и через это разбивает цельную объективацию на отдельные впечатления. Все это весьма противоречиво в себе. Не случайно, Хайдеггер в качестве проблемы выдвинул Бытие и Время. Измеримое время человеческой деятельности не тождественно неизмеряемому времени существования. Сартр подменяет это противоречие противоположностью между конечным и бесконечным, что в его представлении есть не более чем дуализм рациональных и трансцендентных чисел. Время у него лишь играет роль принуждения к линейности ряда: существующее целиком во всякое время в познании представлено рядом последовательных во времени опытов. Линейное представление объемного и создает взаимность конечного и бесконечного.
Чего Жан добивается этим? Всего лишь полной рационализации и технизации (= математизации) существования, так что жизненно важные для человека различения переводятся на язык формальной логики.
Сартр:
"Эта новая противоположность: "конечное и бесконечное", или, лучше, "бесконечное в конечном", -- заменяет дуализм бытия и кажимости: в самом деле, то, что показывает себя, есть только один аспект объекта, и объект целиком в этом аспекте и целиком вне его".
"Заменяет" лишь в смысле формализации, о чем свидетельствует следующая фраза:
"Целиком внутри, потому что он обнаруживается в этом аспекте: он указывает на самого себя как на структуру данного явления, которая есть ... основание этого ряда".
Как видите, в опыте Сартра обнаруживается СТРУКУТУРА, которая есть объект логический. Структура, будучи объемной, линейно может быть представлена только бесконечным рядом, и, говоря: "то, что показывает себя, есть только один аспект объекта, и объект целиком в этом аспекте", - Сартр утверждает, что любой один член этого ряда представляет весь ряд - и, следовательно, всю структуру, - поскольку вне ряда член этот бессмыслен.
Так в логике, но как в жизни? в жизни объект ни вмещается в один аспект целиком, но вмещается ровно столько объекта, сколько может вместить наблюдатель. Достаточно вспомнить известную притчу о слепых, ощупывающих слона. Разумеется, хобот не существует отдельно от слона, и поэтому в хоботе заключен весь слон целиком, но наблюдатель принимает хобот за змею; и получается, что слон целен только в собственной экзистенции, а в опыте наблюдателя он расчленен, - ибо так только можно ему быть тождественным змее. И сколько бы слепых мы не подвели к слону, их представление о нем никогда не станет цельным, но будет представлять из себя бесконечный ряд суждений.
Таким вот СЛОНОМ Сартру служит Гений Марселя Пруста.
Жан-Поль пишет:
"Гений Пруста, даже если свести его к созданным им произведениям, тем не менее, равен бесконечному числу возможных точек зрения на его творчество, что и назовут "неисчерпаемостью" прустовского наследия".
Как вам нравится отношение "гений равен числу"? - Чисто математический подход, на который мы указали выше.
Что тут скажешь? На ум приходит только одно слово: Идиот!!!
2. Феномен бытия и бытие феномена
Этот параграф Жан-Поль начинает словами:
"Явление не подпирается каким-либо сущим, отличным от него самого: у него свое собственное бытие".
В таком случае не называйте это сущее "явлением"! Говорите просто: есть сущее: структура, представленная в субъекте бесконечным рядом впечатлений. Хотя, справедливости ради, слово "впечатление" следовало бы попросить из этого дискурса. Ибо "рациональные впечатления" выглядят как оксюморон. Структура - логический объект, поэтому восприятие структуры может быть только умным. Таким образом, все сводится к символической реальности.
Если же мы допустим в свой дискурс и физическую реальность, тогда собственное бытие явления возможно только в субъекте, которому нечто является. Но в субъекте бытие феномена "подпирается" бытием субъекта. Отсюда следует, что невозможно говорить о безопорном бытии явления. Символические объекты тоже не безопорны - их подпирает система символических обменов в обществе.
Сартр продолжает:
"Следовательно, первое бытие, с которым мы сталкиваемся в наших онтологических исследованиях, есть бытие явления".
Замечательно! Возьмем явление Христа народу. Поскольку, согласно Сартру, никакого Христа нет, то остается лишь явление. Но, возможно ли это явление без народа? А народ без явления возможен? Разумеется! Следовательно, первое бытие есть бытие субъекта, которому нечто является. Всякое явление принадлежит существованию имярека. "Се Человек!", сказал Пилат, указывая на Иисуса Назарянина, но собравшаяся в Претории "клака" первосвященника увидела только разбойника. Таким образом, явление Человека принадлежало исключительно Пилату, и помимо него никакого существования не имело.
Для нас Иисус - это истина человека и, тем самым, истина жизни в целом. Таким образом Пилату явилось Бытие. С этим непосредственно связано следующее предложение Жан-Поля.
Сартр:
"Явление ли само бытие? Сперва оно так и выглядит. Феномен есть то, что себя обнаруживает, и бытие так или иначе себя обнаруживает перед всеми, поскольку мы можем о нем говорить и в определенной мере его понимать. Следовательно, должен быть феномен бытия, явление бытия, описываемое как таковое".
Странно! Минуту назад мы говорили о том, что феномен - это и есть бытие, и другого бытия нет. От дуализма истины и лжи мы уже избавились в терминах "дуализма бытия и кажимости". Что же такое "феномен бытия" если не истина? Остается только различие между сущим и существованием. То есть, явление это сущее, но то же самое явление можно рассмотреть как процесс, как деятельность и назвать существованием сущего. Жан-Поль, кажется, идет именно этим путем.
Сартр:
"Приступ тошноты, скуки и т. д. разоблачит нам это бытие в его непосредственности, и онтология будет описанием феномена бытия таким, каким он себя обнаруживает, то есть каким непосредственно является".
Надо сказать, что нас еще раньше стошнило от риторики Сартра, но это была нравственная тошнота, которая явилась обнаружением такого сущего, как мораль. Жан-Поль, говорит, по-видимому, о другой тошноте - физиологической. Но таким образом он вводит в игру ранее исключенное им физическое существование. Абзацем выше он заявил феномен как структуру. Но структура не проявляет себя тошнотой. Последняя есть физиологическое состояние человека, этиология которого весьма многообразна и органически интегральна.
Сартра, впрочем, интересует не сама тошнота, а непосредственность ее ощущения. А именно, мне не требуется рассказа няни о моем существовании - я его непосредственно чувствую. Таким образом, непосредственность заключается в отсутствии опосредования символическими обменами. Но в таком случае "разоблачается" только бытие организма, но бытие "Я" остается нераскрытым, ибо оно как раз проявляет себя в символических обменах, и само есть символическая сущность.
Здесь, впрочем, совершенно неважно, к чему отсылает тошнота, поскольку он говорит о бытии самой тошноты. Меня тошнит, или у меня тошнота - вот это описание-констатация и есть "онтология" Сартра. Тошнота есть - вот её бытие. Но это бытие в рефлексии имярека испытывающего тошноту; то есть, бытие символическое. Физиологическое бытие организма, являющееся условием символического бытия "тошноты" принадлежит имяреку, но не тошноте, которая в этом случае есть лишь название (имя).
Сартр пишет далее:
"Объект не обладает бытием, и его существование не есть причастность к бытию или какой-либо совсем иной род отношения. Он есть -- это единственное, чем можно определить его способ бытия".
Всё так, только Жан-Поль забывает добавить, что "он есть" представляет собой утверждение субъекта об объекте, и это утверждение принадлежит существованию имярека, выступающего здесь субъектом. Так что способ бытия объекта принадлежит способу бытия имярека, объективирующего свои ментальные содержания в опоре на внешнюю данность.
Разумеется, это никакая не онтология. Предмет онтологии, как минимум, существование человека, а не объекта или субъекта. Беда Жан-Поля в том, что он пытается втиснуть онтологию в эпистемологический дискурс, с его объектами, видимостями, явлениями и т.п. Он сам ведь пишет, что
"... бытие -- не качество объекта, познаваемое наряду с другими качествами, и не смысл объекта".
Так каким же боком прилежит бытие к объекту? Только одним - это бытие имярека, выступающего субъектом по отношении к данному объекту в этом особом модусе существования, в познании. Так что, если говорить о бытии объекта, то первым делом нужно заявить, что объект не существует без субъекта с его актом объективации. Без этой исходной позиции, всякие рассуждения бессмысленны, поэтому и нельзя ничего сказать, кроме "он есть". Но, с тем же успехом есть всё, что есть, - в том числе и онтология, как слово, произнесенное Сартром. Это ясно показывает, что онтология не вносит никакого различения (= знания) в предметы эпистемологии. И "феномен бытия", о котором говорит Сартр, есть всё, что есть, без изъятия. Что же до "бытия феномена", то феномен как таковой не обладает бытием: он есть часть существования имярека в акте познания.
Сартр и сам приходит к этому выводу, заявляя, что
"... мы с самого начала поняли, что знание не может обосновать право явления на самостоятельное существование, то есть, что бытие феномена нельзя свести к феномену бытия, ... и что, следовательно, бытие объемлет и обосновывает знание, которое о нем имеется".
К этому можно добавить, что с разделения бытия и знания, знаменуемых разными Деревьями, начинается библейская история человечества. Сам Жан-Поль, говоря о бытии, не может избежать христианских аллюзий.
Он говорит:
"...феномен бытия "онтологичен" в том смысле, в каком называют онтологическим доказательство святого Ансельма.... Это есть зов бытия".
Бытие зовет Адама, занятого познанием, оттого что познание не является истиной существования. Потерянную истину нужно искать. Это понимает Сартр, раз именует свои вводные изыскания "поисками бытия". Поэтому онтология это искусство быть, а не познавать.
Пойдет ли сам Жан-Поль на услышанный им "зов Бытия"? - увидим далее.
3. Дорефлексивное cogitoи бытие percipere
Сартр:
"Может быть, попытаются возразить, что упомянутые выше трудности зависят от определенной концепции бытия, от взгляда онтологического реализма, совершенно не совместимого с самим понятием явления. В самом деле, бытие явления измеряется тем, что оно является".
То есть, временем. Хотя Сартр не говорит прямо о времени, но неизбежно к нему отсылает:
"...так как мы ограничим реальность феноменом, то сможем сказать о феномене, что он есть, когда является".
Слово "когда" принадлежит измерению времени. Но время это принадлежит существованию субъекта, которому нечто является. Таким образом, феномен заимствует бытие у персонального восприятия.
Сартр знает об этом, но - в своем поклонении фетишу прогресса - полагает чем-то устаревшим, говоря:
"Это просто способ облечь в новые слова старое "esse est percipi" Беркли".
"Esse est percipi" переводится как "Быть значит воспринимать". Или, ровно то, о чем мы заключили выше без каких-либо отсылок к Беркли, - исключительно в экзистенциальной логике, которая отличается от логики эпистемологической.
По признанию Сартра, ровно то самое сделал его учитель Гуссерль. Жан-Поль пишет:
"Именно это в конце концов и сделал Гуссерль, когда после проведения феноменологической редукции назвал ноэму ирреальной и объявил, что ее esse есть percipi".
Но, Жан-Полю отчего-то неловко стоять на плечах гигантов, и он навешивает им на плечи свои эполеты.
Сартр:
"Знаменитая формула Беркли нам не кажется удовлетворительной... [...] Если всякая метафизика в действительности предполагает теорию познания, то и в свою очередь, любая теория познания, предполагает метафизику".
Да что вы говорите?! К счастью, на нас не действуют демагогические приемы.
Есть физика - то, что доступно чувствам; и есть метафизика - то, что доступно уму. Поэтому Гуссерль и называет метафизический предмет "ноэмой". Умение жить в обеих реальностях разом - и чувств, и ума, - есть мудрость (София). Любовь к мудрости (философия) - это попытка научиться мудрости и научить других из человеческой солидарности. Таким образом метафизика принадлежит практике мудрости. Теорию познанию она не предполагает. И уж, конечно, теория познания не предполагает метафизику. Напротив, появление теории познания - результат отхода от метафизики, критики её.
Приведенные выше высказывания Беркли и Гуссерля принадлежат критике Ума как инструмента мудрости. Древние верили уму, поскольку считали его даром богов, ученые Нового Времени верят показаниям своих приборов и результатам опытов. Отсюда и сама мудрость как жизнь в доверии уму большем, чем чувствам, утрачивает свой авторитет. Развивается Критика. И в рамках этой критики возникает спор об истине. две истины, бывшие ранее соединенными - истина знания и истина существования - разделяются. И поскольку философия перед лицом позитивной науки больше не может претендовать на истину знания, она берет себе истину существования. Отсюда значение онтологии в Новое Время. И тогда получается, что ноэма, являющаяся достоверным знанием, или эпистемологической истиной, в онтологии не обладает истиной, то есть не существует. Отсюда, существование ноэмы есть восприятие и деятельность ума, то есть существование человека. Оно включает в себя познание и не может быть его предметом. Сколько бы мы не рефлектировали собственное существование, мы всегда получим только ноэму, бытие которой "ирреально", по слову Гуссерля.
Сартр, невзирая на свою квазилогику, приходит к тому же выводу. Он говорит:
"Итак, бытие знания нельзя измерить знанием. Оно ускользает от percipi".
И далее: "...percipi отсылает к бытию, которое ускользает от законов явления.... Таким образом, percipi отсылает к percipiens, познаваемое -- к познанию, а последнее -- к бытию познающего, поскольку оно есть, а не поскольку оно познано, то есть оно отсылает к сознанию. [...] Ибо закон бытия познающего субъекта -- это быть сознающим".
Теперь Жан-Поль выступает в тоге Моисея - задает законы бытия.... Отнесем это к общей вульгарности сартровского дискурса и, в свою очередь, заметим: познание отсылает не только к сознанию, но к существованию в целом, из которого нельзя выделить бытие сознания.
Сартр, впрочем, тут же соглашается с нами. Бытие познающего он представляет многомерным пространством, а сознание - одним из его измерений. Беда одна: он по-прежнему говорит о бытии не человека, а субъекта, который, будучи ноэмой, бытием обладать не может, - как мы уже выяснили.
Сартр:
"Сознание не есть особый модус познания, называемый внутренним чувством, или самопознанием, -- это измерение трансфеноменального бытия субъекта".
В оправдание Жан-Полю можно заметить, что он говорит о трансфеноменальном бытии, значит и транссубъектном. Тот, кто в познании выступает субъектом, в бытии уже транссубъектен. Поэтому сознание как существование первично по отношению к познающему сознанию.
Сартр говорит об этом в следующих словах:
"Это означает, что надо отказаться от примата познания, если мы хотим учредить это познание. И, несомненно, сознание может познавать и познавать себя. Но в самом себе оно нечто иное, нежели познание, обращенное на себя".
Исключить "субъектность" сознания значит исключить объекты в качестве его "содержания".
Сартр:
"Стол не находится в "сознании" даже в качестве представления. [...] Стало быть, в качестве первого шага философия должна исключить вещи из сознания и восстановить подлинное его отношение к миру, а именно то, что сознание есть полагающее сознание мира".
Что за "сознание мира"? И что такое этот "мир"? Какая-то иллюзия понятности. Полагающее сознание похоже на эвфемизм объективации. Как бы то ни было, мы остаемся в парадигме познания, с его особенным отчуждением.
Для нас мир это, прежде всего, совместное бытие в общении с другими лицами. Эта общность предполагает сознание, как условие поступка, получающего смысл в символических обменах. Если редуцировать общение до индивидуального акта, то сознание есть компонента так называемой разумной воли. Таким образом, сознание встроено в практику существования человека в мире как общности людей. А сознание полагающее мир принадлежит критической эпистемологии, из которой Сартр никак не может пока выбежать.
Перед сознанием, осуществляющемся в сознательном поступке, в отношениях с ближними в составе общности, конституируемой как мир, предложение Гуссерля, излагаемое здесь Сартром, выглядит жалким.
Сартр пишет:
"Всякое сознание, как показал Гуссерль, есть сознание какой-нибудь вещи".
Для Сартра, который изначально отрицает "вещи" и признает только явления, сознание вещи означает "трансфеноменальность сознания".
Он пишет:
"Это означает, что нет сознания, которое не полагало бы трансцендентного объекта, или, если предпочитают другое выражение, у сознания нет "содержания"".
"Всякое сознание полагает, когда выходит из себя, чтобы достичь объекта...".
Говоря человеческим языком, сознание - по их мнению - непременно сопряжено с представлением. Наверное так будет, если свести сознание к созерцанию, рефлексии и рассудку.
Однако, в экзистенциальном плане сознание понимается нами из пребывания в сознании, из сознательности или осознания. Указанные моды принадлежат нравственному состоянию лица, и представление (иди полагание объекта) не может быть, в таком случае, характеризующим.
Сартр, впрочем, отдает себе отчет в том, что сознание не тождественно познанию. Он пишет:
"Не всякое сознание есть познание (есть, например, аффективное сознание), но всякое познающее сознание познает только свой объект".
Таким образом, познающее сознание есть бедное сознание, - как сознание человека, сузившего себя до специфической орудийной деятельности; и в этой деятельности он непременно объективирует, или выступает субъектом, конструирующим некий объект - последнее как раз и означает, что он "полагает" этот предмет вовне себя, в проективное пространство объективации. И поскольку деятельность эта сознательная - то есть имярек сознательно сузил себя до неё - то можно предполагать, что он осознает себя занимающимся именно этой деятельностью, или сознает себя познающим. Не в плане умной рефлексии, но в плане "давания себе отчета о-". То есть, если спросить имярека, чем он занят, он ответит. Отсюда ясно, что сознание это ближе к ответственности в со-бытии с другими, нежели к умной рефлексии.
По-видимому, именно об этом говорит теперь Сартр:
"Однако необходимым и достаточным условием познания познающим сознанием своего объекта и есть то, что оно должно быть сознанием себя самого именно в качестве познающего".
В самом деле, если я не занимаюсь намеренно познанием, то меня нельзя считать познающим. Это вопрос сознательного окормления воли, которая должна, например, направлять не на поедание яблока, в подобие Адаму, а на изучение его падения, в подобие Ньютону. У Сартра, однако, нет реального человека, следовательно нет и воли. Поэтому, в обоснование своего утверждения, он вновь прибегает к демагогии, похожей на рассуждение.
Сартр:
"Это условие необходимое, так как если бы мое сознание не сознавало бы, что оно есть сознание этого стола, оно было бы сознанием этого стола, не сознавая этого, или, если хотите, сознанием, которое не знает самого себя, бессознательным сознанием, а это нелепо".
Нелепым является "сознание этого стола". Раздробленное на отдельные предметы сознание следовало бы признать тяжелым психическим расстройством; и такого "познающего" можно было бы обрести только в соответствующей клинике.
Далее Сартр одаривает нас тавтологией:
"Это условие достаточное: достаточно, что у меня есть сознание этого стола, чтобы я и в самом деле его сознавал".
